Книга третья
Отсечение гиблых корней
(Пилигримы)
1
Говорить, «красота сильна» — смешно,
Красота — как воды глоток.
Быстро вянут цветы, осыпаясь, но
Только там, где увял цветок,
Обнаружишь следующей весной
К небу тянущийся росток.
«Книга стабильности» махаон, т. VI, песнь VI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
— И каков же наш маршрут, мой господин? — спросил махаон, приземлившись на спину гужевого сороконога позади молодого короля. Сложив крылья и усевшись поудобнее, он добавил: — Спасибо, кстати, что вовремя, я уже начал беспокоиться.
— Лаан, мы же договорились, что «господином» ты будешь звать меня только в присутствии подданных, — с укоризненной улыбкой обернулся к нему Лабастьер Шестой. — Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватым в том, что я — сын своего отца.
— Не вини себя, брат маака, — ухмыльнулся Лаан, — с кем не бывает. Я вот, например, тоже сын своего отца…
Лабастьер пропустил это дурацкое замечание мимо ушей, но упоминание об отце товарища заставило его оглянуться. Помахав рукой многочисленным родственникам Лаана, высыпавшим попрощаться со своим любимцем на веранду, он легонько стеганул своего сороконога по кличке «Умник» плетью в чувствительный просвет между шейными пластинами. Тот вздрогнул, как всегда, словно бы обиженно, покосился на хозяина калейдоскопическим оком и, ускоряясь, засеменил вперед. Грубый, но приятный запах его тела усилился.
— Маршрут простой, — сказал Лабастьер, убедившись, что животина благополучно пересекает покрытую розовым мхом Площадь Согласия и не собирается по своему обыкновению остановиться, дожидаясь повторной команды, — будем двигаться от селения к селению до тех пор, пока я не найду нам невесту-маака. И не надо начинать все с начала, — поднял он руку и повысил голос, упреждая возражения будущего со-мужа, — мы обсуждали все это уже тысячу раз.
— Я и не думал ничего начинать, — пожал плечами тот. — Как я могу перечить прихотям короля, мечтающего, чтобы в народе его прозвали Лабастьером Шестым, Скромнейшим?..
— Все-таки завелся, — обреченно вздохнул Лабастьер.
— Все юные самки Безмятежной ждут от тебя одного-единственного слова, чтобы примчаться на смотрины и покорно ждать твоего выбора. Но нет, ему нужны приключения, ему не жалко ни своих, ни моих сил и времени, он сам отправляется на поиски любви… Разлучая, между прочим, с невестой своего, якобы лучшего друга.
Ловко огибая старые светло-лиловые и молодые, бирюзовые, стебли курган-травы, Умник несся уже примерно раза в полтора быстрее, чем летают бабочки. Лабастьер похлопал его ладонью по спине, фиксируя эту скорость, и оглянулся. Громада купола Золотого Храма была уже еле видна.
— Фиам, хочу тебе напомнить, и моя невеста тоже, брат-махаон, — бросил он.
— Ну да, ну да, — покивал Лаан дурашливо, — только не ты ее выбирал, не ты влюблен, не тебе страдать от разлуки, не тебе с нетерпением ждать, когда…
— Ну, хватит ныть, — перебил его Лабастьер. — Хочешь скорее соединиться с ней, помоги мне хотя бы этим.
Закон «семейного квадрата» нередко приносит молодым бабочкам Безмятежной сложности, а порой и разочарования. Когда самец и самка маака решают соединиться, они ищут такую же пару влюбленных махаонов. А пары махаонов ищут влюбленных маака. И эти пары должны понравиться друг другу. «Мир на пересечении диагоналей» — вот главный семейный принцип и главный же тост на свадебных пирушках. И никому и в голову не приходит оспаривать необходимость этой традиции. Ведь так завещал колонистам Безмятежной Лабастьер Второй, Мудрый, и никогда махаоны и маака не узнают, что такое межвидовая вражда. Ведь они разделяют друг с другом брачные ложа и вместе воспитывают личинок.
— Для вас, маака, семейные узы не значат того, что они значат для махаон, — заявил, нарушив тишину Лаан. — Женившись, махаон становится совсем другим. Недаром это и в наших традициях учитывается. У нас, махаонов, даже имя после женитьбы меняется. Вот, например, я — Лаан, стану Дент-Лааном, а ты, брат-маака, так и останешься Лабастьером… А моя милая Фиам будет зваться уже Дипт-Фиам… И все-таки признайся, — с коварными нотками в голосе неожиданно сменил он тему, — она привлекает тебя как самка. Разве нет?
— Я отдаю должное твоему вкусу, — нарочито бесстрастно бросил Лабастьер.
В подавляющем большинстве семей со-мужья свободно совокупляются с женами друг друга. И все-таки вопрос этот достаточно деликатен. Полное взаимодоверие приходит не сразу, лишь после того, как притупляется естественная ревность.
— Как я тебя понимаю, — мечтательно протянул махаон. И тут же встрепенулся. — Слушай, чего это мы ползем, как дохлые?! Так мы никогда не доберемся до твоей избранницы! Пришпорь-ка своего лентяя.
Улыбнувшись непосредственности товарища, Лабастьер основательно (для видимости) размахнулся, но хлестнул совсем слабо, и сороконог, блеснув глазом, ускорился лишь чуть-чуть. Лаан, ожидая рывка, придержал рукой свой красный берет, означающий принадлежность его владельца к дворянскому роду Первой гильдии. Стайка разноцветных полупрозрачных птиц-пузырей выплыла из-под поникшего широкого листа, задетого головой Умника, и, испуганно шипя, метнулась в сторону.
— В таком темпе до ближайшего селения мы доберемся не раньше заката, — вздохнул Лаан, отпуская берет. — Скоротаем путь рассказами?.. Ты знаешь, брат-маака, как я люблю слушать о твоем прадеде…
Молодой король, конечно же, не был знаком со своим великим предком. Но на мочке его уха, на серебристой цепочке, красовалась бесценная реликвия рода — серый полупрозрачный камешек неизвестной породы, серьга Лабастьера Второго. И потомок знал множество семейных легенд.
— Хорошо, — согласился он. — Приготовься слушать. Я расскажу тебе о том, как мой прадед впервые ступил на землю Безмятежной.
Махаон удовлетворенно кивнул, но, не желая терять времени даром, извлек из ножен костяную саблю и принялся в такт поскрипыванию чешуек сороконога натирать ее лезвие укрепляющей мастикой.
— Когда прадед Лабастьер Второй и возлюбленная жена его Дипт-Наан спустились с небес и вышли из Золотого Храма… — начал маака, но Лаан, на миг прекратив свое занятие, перебил его:
— Ну это-то, положим, сказки. Подумай сам, какая сила может поднять такую махину?
— Может быть, и сказки, — согласился Лабастьер Шестой. — Но когда мама рассказывала эту легенду, я тоже спросил ее: разве может летать по небу целая скала? И знаешь, что она ответила? «Летать не может, но она может падать…»
— Хм, — скептически покачал головой Лаан и продолжил полировку лезвия. — Ладно, давай дальше.
— Они огляделись, и мой прадед сказал: «Этот мир прекрасен. Он создан для любви и покоя, а значит, он создан для нас с тобой. И мы должны научиться жить в нем так, чтобы не нарушить его первобытной гармонии…»
… — Тридцать тысяч личинок! — порхая над равниной невдалеке от разведывательного антиграва, Наан впервые осознала, какая ответственность ложится на их плечи. — Ты только представь себе, сколько им понадобится пищи! А мы не знаем даже, есть ли тут что-нибудь съедобное.
— Обязательно есть, — с деланной убежденностью заявил Лабастьер. — Зондирование показало, что состав воздуха и почвы тут практически идентичен земным, а это значит, что метаболизм местных живых форм тоже подобен нашим.
На самом деле он вовсе не был уверен в сказанном. Уже то, что широколистные травы, которыми была покрыта простирающаяся под ними долина, имели не зеленый, а ядовито-фиолетовый цвет, наводило на подозрение о непригодности местной флоры в пищу.
— Состав воздуха и почвы ничего не значат, — безжалостно возразила Наан. — Разве мало и на Земле несъедобных растений? А животных тут что-то и вовсе не наблюдается.
— Пока не наблюдается, — отозвался Лабастьер с нажимом на первое слово. — Что можно разглядеть с такого расстояния? Так что не спеши прятать плазмобой… Что касается съедобности… ОН предусмотрел, что перед колонистами неминуемо встанет эта задача. Браслет на моей руке — это анализатор химического состава как раз на этот предмет. Нам не придется, рискуя жизнью, экспериментировать на собственных желудках. И что-то подсказывает мне, что результаты анализов не разочаруют нас.
— Так чего же мы ждем? — нахмурилась Наан. — Надо спускаться вниз и приниматься за работу.
— Ты права, — согласился Лабастьер. — Но как мы все-таки эту планету назовем?
— Ты ведь уже решил назвать ее «Безмятежная», — удивилась Наан. — С таким названием она просто не способна будет строить нам козни. Ты что, передумал?
— Да нет, — пожал плечами Лабастьер, и они, подобно падающим листам клена, стали кругами планировать вниз. — Надеюсь, ты окажешься права. Но у меня появилась новая идея: почему бы не назвать ее «Наан»?
— Ну уж нет! Возможно, для кого-то это и будет нормально, но только не для меня. Представь, ты скажешь: «Как я люблю тебя, прекрасная Наан…», а я буду гадать, обращаешься ты ко мне, или это у тебя приступ местного патриотизма.
— Ты как всегда права, о возлюбленная жена моя, — усмехнулся Лабастьер. — Пожалуй, не стоит называть планету твоим именем, ведь вместе с именем она может перенять и твой нрав. Не выживем…
…В этом месте рассказа Лаан засмеялся и вновь перебил молодого короля вопросом:
— Как ты думаешь, зачем нашим предкам понадобилось сочинять все эти небылицы? Как ты назвал браслет твоего прадеде? «А-на-ли-за-тор?» Какое дурацкое словечко. Ты можешь себе представить, чтобы такой волшебный предмет существовал на самом деле? И кто этот таинственный ОН, о котором говорил Лабастьер Второй? И где находится эта пресловутая Земля?..
Молодой король сокрушенно вздохнул:
— Я не могу ответить ни на один из твоих вопросов. Сам я думаю, что на самом деле какая-то болезнь, война или иное стихийное бедствие унесло однажды жизни всего взрослого населения планеты, кроме моих предков. Они остались одни с тысячами куколок, и им пришлось начинать этот мир заново. А все эти легенды они придумали для того, чтобы мы не повторили гибельных ошибок наших предшественников.
— Но это не объясняет, зачем они придумали все эти приспособления — «анализаторы», «плазмобои», о которых я слышу с детства. Не твой ли прадед завещал нам не создавать никаких орудий сложнее ножа и сабли?
— Да, сплошные неувязки, — задумчиво согласился Лабастьер Шестой. — Мама уверяет, что ответы на все свои вопросы я получу сразу после рождения первенца… Говорит, так заведено в королевской семье… Но она не объясняет, каким образом это случится. Похоже, она и сама этого не знает, ведь отец погиб, когда я был еще гусеницей…
— Или вот еще, — продолжал разглагольствовать Лаан. — Всегда говорят «Лабастьер Второй и его возлюбленная жена Наан»… Почему?! Он — маака, она — махаон, у каждого из них была своя пара в диагонали, но их имен мы даже не помним!
— Я-то помню, — пожав плечами, возразил король. — Но в целом ты прав…
— И все-таки правильно твой прадед завещал, — перескочил на прежнюю тему Лаан, любуясь своим, сверкающим в лучах закатного солнца, начищенным клинком. — Только глянь, какая красота! Зачем нам что-то сложнее?! — Он размахнулся и точным ударом перерубил проносящийся над ними стебель. Вспугнув очередную стаю птиц-пузырей, на этот раз покрытых спиралеобразным узором, позади них рухнул огромный травяной лист. — Красота… — повторил он удовлетворенно.
— Мыслитель, — усмехнулся Лабастьер Шестой. — Кстати, заросли редеют. Мы движемся по тропе. Похоже, мы приближаемся к селению.
Лаан вернул саблю в ножны и, покопавшись в поясной сумке, извлек из нее кусок туго скрученной флуоновой ткани.
— Карта, — пояснил он. — Это тебе, брат-маака, все равно, куда крыла свои направить, а я все-таки желал бы иногда и уточнить, где мы находимся. — Распустив тесемку, он развернул флуон и вгляделся в выдавленный на нем рисунок. (В местах сильного нажатия флуон, прессуясь, становится прозрачным, и изображение видно достаточно отчетливо, особенно если свиток расстелить на чем-нибудь темном.) — «Селение» — громко сказано, — сообщил Лаан. — Скорее, хутор. Семей десять, пятнадцать, не больше. Думаю, не стоило бы туда и заглядывать, но не мешает отдохнуть…
В этот миг Умник внезапно остановился, как вкопанный, и наездники, не удержавшись в седлах, вылетели из них, зависнув в воздухе. Тело сороконога издавало терпкий запах испуга.
Прямо перед ним, уперев клинок шпаги ему в лоб, стоял молодой хмурый самец-маака с грубоватыми чертами лица. Зверь, осторожно перебирая лапами, подался чуть назад.
— Эй, ты кто такой?! — первым оправился Лаан. — Чего тебе надо?!
— Я — Ракши-младший, — заявил тот, — а вы — королевские глашатаи, кем же вам еще быть.
— Допустим, — сказал Лабастьер, повернув голову так, чтобы незнакомец не заметил серьгу. — И что из этого следует?
— Убирайтесь отсюда! — выкрикнул назвавшийся «Ракши-младшим», не опуская клинок. — Обойдите стороной это место, и тогда я не трону вас. Ничего интересного тут для вас нет. А не послушаетесь, живыми отсюда не уйдете!
— Фу-ты, ну-ты! — поморщился Лаан, снова доставая саблю. — Дайте-ка, мой господин, я поговорю с этим невежей, как подобает самцу.
Он вылетел чуть вперед, но Лабастьер поймал его за руку:
— Подожди. И чем же тебе не угодили королевские глашатаи? — обратился он к незнакомцу, поворачиваясь под его пристальным взглядом анфас. И тот, наконец, заметил драгоценный амулет.
— Еще того не легче, — пробурчал он. — Никак, само Королевское Величество к нам пожаловали… — Он немного помолчал, размышляя, затем почесал свободной рукой затылок и, встряхнувшись, решительно заявил: — Оно и к лучшему. Покончим с этим раз и навсегда. Защищайтесь!
Выкрикнув это, Ракши-младший взвился в воздух и ринулся на Лабастьера.
— Мятеж на Безмятежной, — ошарашено бросил Лаан и рванулся вперед, закрывая собой друга. Ведь по традиции на поясе короля, кроме небольшого фамильного кинжала, нет никакого оружия.
Ракши-младший оказался не слишком опасным противником. Он был силен и ловок, и, возможно, среди односельчан он и слыл первоклассным бойцом. Но его техника фехтования оставляла желать лучшего, и рядом с Лааном, обучавшимся этому искусству при дворе, он выглядел сущей личинкой.
Лабастьер не вмешивался в их бой: во-первых, это было бы нечестно, во-вторых, оценив силы соперников, он был спокоен за друга, наконец, в-третьих, он знал точно, что и тот не прольет кровь вздорного сельчанина без особой на это нужды, хотя тот и ведет себя далеко не самым верноподданническим образом.
Через пару минут точным приемом Лаана шпага Ракши-младшего была выбита из рук последнего и полетела на землю. Сложив крылья, тот рухнул за ней, но Лаан, готовый к этому, опередил его. Еще через миг они оба стояли на земле друг против друга. Правой ногой Лаан наступил на шпагу противника, а острием своей сабли уперся ему в грудь.
— Вот так-то, — сказал он и опустил саблю. Правилами боевого этикета победа была определена.
Но, похоже, этому настырному юноше не были знакомы ни этикет, ни страх. Издав обиженный рык, он с голыми руками ринулся на Лаана. Тот, отпрыгнув, снова поднял саблю.
— Эй, эй! — растерянно выкрикнул он, — еще шаг, и я тебя прирежу!
Не дожидаясь кровопролития, Лабастьер упал на плечи Ракши-младшего сверху, зажав его голову между ног. Тот не удержался на ногах, и они покатились по мху.
Лаан поспешил на помощь, и вскоре он и Лабастьер, навалившись всей тяжестью своих тел и безжалостно смяв крылья поверженного противника, сидели на его спине. Лаан выдернутым из его же шальвар ремешком стягивал пленнику руки.
— Трусы! Трусы!!! — ревел тот, выгибая шею и отплевываясь. Пару раз он что есть силы дернулся всем телом, пытаясь освободиться. Но не тут-то было. — Двое на одного! Король — трус! — только и оставалось рычать ему.
Напоминать ему, кто из них первым нарушил правила чести, явно не имело никакого смысла.
На хутор они въезжали втроем: связанный по рукам и ногам, но не желавший ничего объяснять мятежник лежал поперек спины сороконога, между Лабастьером и Лааном, крепко прикрученный к их седлам. Не переставая костерить его самыми отборными словами, Лаан тщетно пытался очистить грязь со своего изрядно измятого берета.
Как и большинство простых жителей Безмятежной, хуторяне использовали в качестве домов светло-коричневые и розовые сферические раковины «воздушного коралла». Их в изобилии находят на берегах пресных водоемов, вычищают от съедобной, кстати, мякоти и катят к месту обитания. Размеры раковин и прочность стенок превращают их в отличные жилища. Одна семья использует обычно до десятка таких раковин, плотно подогнав их друг к другу, скрепив флуоном, прорубив отверстия переходов из одной «комнаты» в другую и оборудовав выходы наружу.
Вот и здесь Лабастьер увидел несколько домов из сложенных пирамидками сфер. Ни на земле, ни в воздухе не было видно ни одной бабочки: уже основательно смеркалось, и жители, по всей видимости, готовились ко сну.
— Эй! Есть тут кто-нибудь?! — громко выкрикнул Лаан, когда их Умник добрался до небольшой площади, явно — центрального места хутора, и остановился.
Заскрипели створки дверец, раздались тихие голоса… И вскоре короля, его спутника и их необычную ношу окружили подошедшие и подлетевшие маака и махаоны. Их было десятка два. Большинство из них выглядели доброжелательно, но на некоторых лицах Лабастьер прочел и озабоченность. Он догадался, что причиной ее, скорее всего, служит вид их связанного соплеменника. Не теряя времени, он спрыгнул на землю и обратился к собравшимся:
— Мир и покой вам, подданные. Я — ваш король, Лабастьер Шестой. Я правлю вами по закону и совести.
Хуторяне нестройно отозвались на приветствие.
— Есть ли среди вас кто-то, — продолжал он, — с кем я мог бы поговорить как с главным?
Вперед выступил пожилой самец-маака, выглядевший как раз не очень-то дружелюбно. На дворянское звание предпоследней Шестой гильдии указывал синий цвет его берета.
— Я — староста этой деревни, Ракши-старший, — начал он, вопреки традиции не поклонившись. — Мы — мирные жители и рады были бы встретить своего, известного добротой и справедливостью, правителя со всеми положенными случаю почестями. Но не мы первыми нарушили законы гостеприимства, — одновременно и растерянно, и грозно закончил он, указывая на связанного.
— Да?! — язвительно вскричал Лаан и хлопнул пленника по спине. — Хороша деревня! Если тебя звать Ракши-старший, значит, это твой сынок разбойничает на лесных тропах?! Хорош староста!
В этот миг, перепорхнув через толпу, возле Лабастьера оказалась юная светловолосая самка-маака. Лишь коснувшись ногами земли, она тотчас рухнула перед королем на колени и, схватив его ладонь, осыпала ее поцелуями. Лабастьер инстинктивно отдернул руку.
— Прости его! Прости, наш господин! — взмолилась девушка.
— Кого из них простить-то, старшего или младшего? — сварливо поинтересовался Лаан, беззастенчиво рассматривая прелестную самку.
— Встань, — скорее попросил, чем приказал Лабастьер. — Встань и все нам объясни.
— Ракши — мой возлюбленный, — ответила та, продолжая стоять на коленях. Лабастьер заметил, что при этих ее словах на лице старосты промелькнуло удивление. — Мы поклялись друг другу в верности, несмотря на то, что наши родители ничего об этом не знают. — Ее прекрасные серые глаза были полны слез.
— А мы-то тут при чем? — спросил Лаан, спрыгнув наземь и подавая девушке руку. — Давай-ка, поднимайся, это тебе все-таки король приказал. Экие вы тут строптивые.
— И представься, — добавил Лабастьер. — Как тебя звать?
— Мариэль, — отозвалась та наконец, вставая. — Простите его, — повторила она. — Мы любим друг друга.
— Вот что, — притворно рассердился Лабастьер, — ты объяснишь нам в конце концов, с какой стати твой возлюбленный пытался убить своего короля?! Если нет, я немедленно поступлю с ним так, как того требует закон.
— Он испугался. Он очень боялся, — заговорила та торопливо. — Все знают, что молодому королю пришла пора жениться, и все ждали глашатаев, которые объявят смотрины. Ракши вбил себе в голову, что вы, мой король, выберете именно меня… — Лицо девушки залил румянец.
— А между прочим, он не так уж глуп, — вполголоса сказал Лабастьеру Лаан. — Может, наше путешествие закончилось?
— Лентяй, — бросил ему Лабастьер так же тихо. — Мы его еще и не начали.
А девушка продолжала:
— Он уже много дней пропадает в чаще, чтобы перехватить глашатаев и заставить их обойти нашу деревню стороной. Я отговаривала его, но он не хотел и слушать…
Лаан тем временем отвязал пленника от седла, тот мешком рухнул в пыль и завозился, пытаясь подняться.
— А почему вы скрыли от родителей свою привязанность друг к другу? — спросил Лабастьер.
— Потому что… Потому… — Мариэль замешкалась. Но тут голос подал Ракши-младший, ухитрившийся подняться на связанных ногах:
— Потому что ее родители только и ждали объявления королевских смотрин, чтобы отправить ее во дворец.
— Вот как, — усмехнулся Лабастьер. — А что, в этой деревне не действует закон свободы выбора супруга, объявленный еще моим прадедом Лабастьером Вторым, Мудрым?
— Мы — верные подданные Вашего Величества, — вмешался Ракши-старший, — но сильны и семейные традиции. Хорошая дочь не пойдет против родительской воли.
— Идти против родителей плохо, а убивать королей — нормально! — возмутился Лаан и, легонько пнув связанного, обратился к нему. — Что же ты, герой, не уговорил ее? Женился бы сначала, а потом бы уж и уладил все как-нибудь…
Ракши-младший неприязненно блеснул на него глазами:
— В нашей деревни нет ни одной молодой пары махаон, — процедил он сквозь зубы, а затем, повернувшись к Лабастьеру, пояснил более спокойно: — Ведь не могли же мы преступить закон «семейного квадрата». Отправиться на поиски диагонали и оставить Мариэль тут я не мог. Не мог я и взять ее с собой, она так хрупка, а в пути встречается слишком много опасностей…
— Мы заметили, — не преминул съязвить Лаан.
— Я не ожидал, что приедет сам король, я ждал простых глашатаев, — огрызнулся связанный.
— Что ж, теперь мне все ясно, — кивнул ему Лабастьер и, обернувшись к Мариэль, испытующе вгляделся в ее пепельные глаза. — Скажи мне, а если бы все обернулось именно так, как опасался твой возлюбленный, ты бы согласилась стать моей женой?
— Воля короля, воля моих родителей — закон для меня, — ответила та дрожащим голосом и вдруг разрыдалась, говоря: — Но люблю я только его!
— Полно, полно, милая девушка, — успокаивающе коснулся ее плеча Лабастьер. — Кто только внушил тебе эту странную идею, что твой король — тиран и изверг? Мое призвание — делать своих подданных счастливыми, а вовсе не наоборот. — Он перевел взгляд на Лаана: — Развяжи-ка беднягу.
Пока тот возился с путами, король продолжал, вновь обратившись к самке:
— Я решил, как помочь вашей беде. Если твой суженый присягнет мне в верности, я возьму вас с собой. Будем искать счастье вместе.
— О-о! — страдальчески возвел глаза к небесам Лаан, — я так и думал.
Толпа возбужденно загомонила.
— Позднее, если все закончится благополучно, вам обоим найдется место при дворе, — продолжал король. — Кто верен в любви, тот верен и в службе. Надеюсь, ни у кого нет возражений моему решению? Где, кстати, твой отец?
Из круга бабочек выступил пожилой, но крепкий еще махаон:
— Дент-Вайар, Ваше Величество, — произнес он, склонив голову.
— А где ее кровный отец?
— Погиб на охоте.
— Понятно. Я и сам мужское воспитание получил от махаона… Ну так как, Вайар, устраивает тебя мое решение?
Мариэль смотрела на своего сводного отца, затаив дыхание.
— Преклоняюсь перед вашей мудростью, мой король, — ответил тот сдержанно.
В этот миг, освобожденный от пут, к ногам Лабастьера припал Ракши-младший:
— Моя жизнь принадлежит тебе, мой король! — воскликнул он. — Клянусь служить тебе верой и правдой!
— Ты же не хотел, чтобы она отправилась на поиски с тобой, — ехидно напомнил Лаан и передразнил: — «Она так хрупка, а в пути опасности…»
— Я был один, а теперь нас трое, — огрызнулся тот. — Или на тебя, махаон, в случае чего, нам рассчитывать нечего?
— Встань, — вмешался Лабастьер. — Официальную церемонию присяги проведем позднее, как это принято у нас, возле Золотого Храма предков. А сейчас… — он обвел взглядом присутствующих. Было уже совсем темно, но ночное зрение позволяло ему видеть восторженные выражения их лиц. — Сейчас нам пора отдохнуть.
— Кстати, может быть, кто-нибудь, в конце концов, покормит нашего сороконога? — желчно спросил Лаан. Морда Умника выражала полное согласие с этими словами.
Сельчане радостно загалдели.
— Мой дом принадлежит вам, — оттаял, наконец, и Ракши-старший. — Простите, что встреча была недостаточно радушной. Зато теперь… Надеюсь вы не поспешите покинуть наши места с рассветом? Мой сын помолвлен и приближен ко двору… Завтра — пир для всех моих соплеменников, и я прошу вас оказать мне честь своим присутствием.
— Нормально, — сказал Лаан. — Нам спешить некуда.
2
Ветви, ствол паук постылый
Душной сетью оплетал.
Ветер сжалился, подул и
Паутину оборвал.
Только дерево вздохнуло,
Ветер дерево сломал.
«Книга стабильности» махаон, т. XI, песнь III; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
«Пир» для жителей Безмятежной — событие нечастое. Собраться за угощением, означает как бы вернуться в детство, отрешиться от насущных забот и проблем. Ведь оседлый образ жизни не способствует энергетическим затратам, и еда для взрослых бабочек — скорее забава, чем необходимость. В то время, как маленькие гусенички, набирая вес, прожорливы невероятно.
Хорошенько выспавшись и побродив по окрестностям хутора в сопровождении Ракши-младшего, которому после многодневного поджидания королевских глашатаев была знакома тут каждая веточка, Лаан и Лабастьер вернулись в селение к назначенному сроку.
Голову Ракши-младшего теперь тоже украшал синий берет. Надо отметить, что Ракши, безоговорочно приняв власть и покровительство молодого короля, на его друга-махаона продолжал поглядывать с нескрываемой неприязнью, и время от времени между ними возникали легкие перебранки. Однако до ссоры дело не доходило; Лабастьер пресекал ее развитие, осаживая то одного, то другого забияку.
На небольшом участке деревенской площади был сооружен загончик из плетеных травянистых щитов. Другой ее участок был устлан шкурками, рогожками растительного происхождения и кусками материи, тканой из флуона. Прямо на них стояли посудины из раковин, обожженной глины, ореховых и яичных скорлупок, наполненные самыми разнообразными яствами: продолговатыми зелеными ягодами жгучей урмеллы, сладковатая горечь которой только разжигает аппетит, печеными плодами чайги, кусками сладкого мяса волосатого озерного угря и мякотью воздушного коралла.
Еще большее количество снеди было просто кучами насыпано в загончике, и Лабастьер догадался, что это — место для гусениц-детенышей.
Всей этой нехитрой сервировкой занималось несколько самцов и самок. При виде вернувшихся с прогулки гостей, одна из самок-махаон поспешно ударила костяным пестиком в туго натянутую кожу бонга, и к месту торжества стали слетаться остальные сельчане.
Если взрослые бабочки вели себя чинно и сдержанно, устраиваясь поудобнее возле посудин, то дюжина гусениц маака и махаон, которых привели сюда их мамаши, с верещанием и хохотом накинулись на приготовленное им лакомство.
— Наша пища проста, — начал речь староста, поднявшись и обращаясь к королю, — и, наверное, недостаточно изысканна. Но пусть приправой к ней служат наши верность, любовь и вера в монаршую справедливость. Вот и все, что хотел сказать я, — садясь на место, закончил он и поощрительно кивнул устроившемуся рядом махаону, отцу Мариэль, Дент-Вайару. Приняв эстафету, встал тот:
— Все сказано как нельзя лучше, — сказал он. — А трапезу, я думаю, следует начать с доброго глотка «напитка бескрылых».
Жены того и другого как раз в этот момент принесли тугие бурдюки и разливали напиток в глиняные чаши. Дент-Вайар протянул сосуд королю.
— Мне показалось, — сказал тот, — обращаясь к подданным, — что ваш староста как будто бы оправдывается за простоту оказанного нам приема. С одной стороны, это говорит о его скромности и радушии. С другой же, я хочу напомнить, что простота — это как раз то, что завещал нам мой прадед Лабастьер Мудрый. «Глуп тот, кто не видит в простоте изысканности, а в доброте — главного сокровища жизни». Я сам читал эти слова, начертанные его рукой в старинном свитке. Ароматы вашей еды дразнят свежестью, а лица ваши светлы.
Отхлебнув глоток напитка и отметив, что качество и вкус его отменны, он под одобрительный гул собравшихся передал чашу по кругу. И завязалась неторопливая беседа. Оказалось, у сельчан есть множество вопросов, ответы на которые может дать им только их король.
— Например, эта жидкость, которую мы сейчас пьем, называется «напиток бескрылых», — заметил Ракши-старший. — А почему? По мне, так наоборот. Вот я выпил, закрыл глаза и, хоть сижу на месте и не машу крыльями, кажется, что лечу…
— Что ж тут непонятного, — встрял Лаан. — Выпей побольше, и не то, что летать, ползать не сможешь.
Переждав дружный хохот, свою версию изложил Лабастьер:
— По нашей семейной легенде, там, откуда прибыл на Безмятежную Лабастьер Второй, жили не только бабочки, но и другие, более древние, бескрылые существа. Они-то и научились делать этот напиток первыми.
— Неужели это не сказка? — спросила Мариэль, сидящая тут же, — неужели и вправду бабочки прилетели со звезд? Я и верю, и не верю в это. Верю, потому что это красиво. А не верю потому, что не вижу в нашей жизни никаких тому подтверждений…
— Мне и самому порою трудно это представить, — признался Лабастьер. — Ведь все в этом мире словно специально создано для нас. Но подтверждение все же есть. Оно состоит в том, что на Безмятежной еще не найдено абсолютно ничего, что было бы создано руками бабочек до эпохи Лабастьера Мудрого. Остается тогда предположить, что до того бабочки ничего не умели и научились всему в одночасье. А это еще более невероятно.
— Но необжитых земель на планете много больше, чем обжитых, — возразила самка. — Может, стоит поискать там?
— Верно, — согласился молодой король. — Я вижу, ты обладаешь не только выдающейся внешностью, но и пытливым умом.
Мариэль смущенно опустила глаза. Ракши-младший при этом с гордостью глянул на нее, но, видно, в его памяти всплыли все его недавние опасения, и он перевел на Лабастьера ревнивый, почти неприязненный взгляд. И тоже задал вопрос:
— Не все наши законы, мой господин, кажутся мне удобными и понятными. Вот, например, верно ли, что закон, предписывающий бабочкам селиться не более тысячью семей в одном месте, также принадлежит еще вашему прадеду? И в чем смысл такого порядка?
— Большое скопление бабочек привело бы к отдалению от природы, а это, по мнению Лабастьера Мудрого, рано или поздно обернулось бы катастрофой. Наверное, у него были основания считать так.
— А правда ль, господин наш, — вмешалась в разговор зрелая розовощекая самка-махаон, жена Дент-Вайара, выпучив для убедительности глаза, — правда ли, что по лесным дорогам нашего королевства бродит гигантский крылатый паук Рагга, коий самцов поедает, а самок утаскивает неведомо куда?
Лабастьера опередил Лаан. Точно так же выпучив глаза, он заверил спросившую:
— Конечно, правда! Только мы-то с королем проведали, где он, злыдень, самок держит. Туда и направляемся!
Слова Лаана вызвали очередной взрыв веселья. Он явно становился любимчиком здешних жителей. Отхлебнув из чаши, он подал голос вновь:
— Мой король, спешу напомнить, что этот дерзкий юноша, — кивнул он в сторону Ракши-младшего, — вчера прервал ваш, начатый в пути, рассказ. А услышать его, думаю, было бы интересно не мне одному. Так как же, если верить легенде, ваш прадед и возлюбленная его жена Дипт-Наан сумели прокормить тридцать тысяч личинок? Да и возможно ли это? — добавил он, указывая рукой на загончик, где дюжина гусениц уже расправилась с пищей. Одни из них теперь упали, сморенные сном сытости, другие вяло барахтались, играя друг с другом, а парочка, видно, самых прожорливых, озабоченно обнюхивала углы в поисках еще чего-нибудь съестного.
— Друг мой, — усмехнулся Лабастьер, — легенда гласит, что в Золотом Храме были привезены куколки. — Он сделал особое ударение на последнем слове. — Именно куколки. Свой самый прожорливый период первые колонисты провели в тех землях, откуда они прибыли.
— Но когда бабочка только выходит из куколки, она некоторое время еще сильно нуждается в пище… Да что я рассказываю, мой господин, не вместе ли мы обжирались лакомствами в первое лето нашей жизни?
— Это так, — улыбнулся Лабастьер, припомнив некоторые их совместные проказы. — А помнишь ли, брат-махаон, как мы выкрали у придворного повара ключ от кладовки с сушеным нектаром?
Лаан, мечтательно зажмурившись, так причмокнул губами, что сельчане вновь покатились со смеху. Лабастьер же продолжал:
— Что касается первых колонистов… Если это действительно интересно, я расскажу, как мои предки справились с этой проблемой.
…Опасения Наан оказались напрасными. Многие растения Безмятежной были не менее съедобны, чем земные. Вкус часто казался непривычным, но анализаторы показывали наличие всего спектра необходимых для организма бабочки веществ.
Что касается фауны, она тут оказалась еще более своеобразной. Самыми многочисленными видами живых существ тут были черви, ракообразные, членистоногие и моллюски. Правда, облик они имели отнюдь не земной и больше походили на гигантских насекомых. Но как раз этим природа Безмятежной казалась даже более родственной бабочкам, чем земная.
Тут не было птиц, но их место в небесах занимали удивительные существа, избравшие в качестве принципа полета воздухоплавание. Наполненные легким газом живые шары, казалось, свободно и хаотично плавали с места на место. Но приглядевшись, Лабастьер Второй понял, что беспорядочность эта обманчива. Еле заметные колебания ворсинок на их поверхности создавали вихревые потоки воздуха, заставлявшие этих существ смещаться в нужном направлении. Это и объясняло способность и маленьких «птиц-пузырей», и огромных «шар-птиц» сохранять стайность.
Кроме того, если им угрожала непосредственная опасность, «птицы» пользовались и реактивной силой. В нужном месте поверхности вскрывалось отверстие, газ, шипя, с силой вырывался наружу, и «птицу» отбрасывало в противоположную сторону. Однако способность к полету она после такого побега на некоторое время теряла и отсиживалась в кустах, вырабатывая новую порцию газа.
Борьба за существование на Безмятежной была не столь ожесточенной, как на Земле, и почти на всех ее животных можно было охотиться буквально голыми руками. Но и тут встречались опасные и коварные хищники. Такие, как, например, «сухопутный скат», от электрического удара которого Лабастьер едва не лишился жизни.
Итак, Лабастьеру и Наан предстояло дать начало новому миру бабочек. И прежде всего — обеспечить достаточным количеством пищи тридцать тысяч колонистов, когда они выйдут из куколок. Задача эта сперва показалась им попросту невыполнимой, но хорошенько подумав, они пришли к выводу, что это не так. Просто сначала решено было вывести из анабиоза лишь небольшое количество куколок, такое, для которого и вдвоем удастся заготовить достаточно провианта. Затем этим нескольким бабочками предстояло стать помощниками Лабастьера и Наан и заготавливать пищу для следующей, уже более многочисленной, партии.
И еще одна, не менее важная, задача стояла перед беглецами с Земли. С самого начала нужно было создать некий свод законов, жизнь по которым была бы достойной и справедливой. Возможность эта, начать целый мир «с нуля» была уникальной, и было бы глупостью ее не реализовать.
Охотясь, собирая ягоды и плоды, Лабастьер и Наан до хрипоты спорили об устройстве будущего общества. Довольно легко они сошлись на том, что на Безмятежной не должно быть крупных городов, не должно быть огнестрельного или иного сложного оружия, не должно быть искусственных средств передвижения… Короче, всего того, что называется «технократической цивилизацией». Ведь бабочкам всего этого для счастья вовсе не нужно. Скорее наоборот, все это только мешает счастью. Это — во-первых; а во-вторых, пока иного решения не найдено, лучше спрятаться от НЕГО поглубже. Технократическую цивилизацию обнаружить проще.
Затем Лабастьер сообщил Наан, что когда-то, в условиях натурального хозяйства, древние бескрылые жили по законам феодального общества, и объяснил ей, что это такое. Модель, если только исключить из нее эксплуатацию одних сограждан другими, показалась привлекательной. Действительно, что может быть достойнее жизни по законам чести? И те, кого остальные признают наидостойнейшими, вправе претендовать на некоторые привилегии. Если их дети столь же достойны, они остаются дворянами, если еще более достойны, поднимаются по иерархической лестнице еще выше. Если недостойны — лишаются своего дворянского звания.
Такая система должна привести к чему-то, похожему на естественный отбор, в результате которого в обществе будет культивироваться дух благородства и рыцарства, а заправлять делами будут достойнейшие.
Вопрос о том, кто же будет стоять на самой вершине этой пирамиды, даже не поднимался. Только Лабастьер и Наан обладали знаниями и опытом. Только Лабастьер мог передавать все это из поколения в поколение без потерь. Но сразу, чтобы не повторить ошибок своего предшественника, было решено, что он будет иметь только одного ребенка-наследника. «И я хочу, чтобы ребенок этот был самостоятелен с самого начала, — заявил он. — В момент рождения я нацеплю ему на ухо серьгу-блокиратор. Пусть она-то и будет символом королевской власти. И пусть сын передает ее внуку, а внук — правнуку». И лишь достигнув зрелости, они будут входить в телепатическую связь с родителем. «Но не может же так продолжаться вечно, — возразила Наан, — рано или поздно блокиратор выйдет из строя». «Поколений на двадцать хватит, — заверил ее самец, присвоивший себе титул «король Безмятежной Лабастьер Второй», — память об этой проблеме будет передаваться вместе со всем остальным, и когда-нибудь она будет решена».
Следующей темой стала тема сосуществования неспособных к ассимиляции видов бабочек. Лабастьер сообщил, что в число колонистов император включил только маака и махаон, ураний ОН уже давно вычеркнул из того будущего, которое хотел построить, приамов обнаружил лишь в тот день, когда корабль покинул Землю, но, конечно же, и их ОН в расчет не взял бы. Маака и Махаоны. Будущие законы должны были обеспечить мир между двумя этими видами.
Тут-то Лабастьер Второй и изобрел кардинально новое устройство семьи — «квадрат», состоящий из пары того и пары другого вида. Он не сразу решился изложить свою идею Наан, но когда, наконец, сделал это, выяснилось, что опасения его были не напрасными. Та, как он и ожидал, была просто вне себя от возмущения:
— Так просто и скажи, похотливый бесстыдный самец, что одной меня тебе мало, что тебе нужна еще и новорожденная самочка маака! — она отпустила свою рукоятку корзины, которую они волокли сейчас к выкопанной неподалеку от корабля землянке-хранилищу, и сочные плоды чайги посыпались на мох.
— Да нет же, милая, — принялся увещевать ее Лабастьер Второй. — Поверь, мысль о том, что и тобой будет владеть какой-то юнец-махаон, мучительна для меня…
— И все-таки ты хочешь этого!
— Но согласись, традиция смешанных семей решила бы самую главную будущую проблему…
— Возможно! Но пусть эта традиция станет уделом тех, кто не жил на Земле, у кого еще нет никаких моральных устоев, кто легко может принять те правила, которые мы им продиктуем. Но мы-то воспитаны по-другому… Хотя нет! Ты-то ведь как раз имел тысячи жен. Вот откуда взялись у тебя эти замашки!
— Я ведь уже объяснял тебе, и надеюсь, ты веришь, что НЕ Я имел тысячи жен. ОН и я — совсем разные существа. А я любил, люблю и буду любить только тебя.
— Да, да, да! Как это все красиво! Но скажи тогда, что мешает тебе, провозгласившему себя королем будущего народа, сделать монаршей привилегией моногамную семью?
— В которой самец — маака, а самка махаон? — покачал головой Лабастьер. — Привилегии должны быть справедливыми, король должен быть эталоном, он должен быть тем, кому подражают остальные. Если мы останемся вдвоем, остальные или не подчинятся предложенному им порядку, или подчинятся, но в тайне будут считать его несправедливым, или даже будут скрыто подражать нам, и не известно еще, к каким потрясениям это, в конце концов, может привести. А мы должны внушить идею, что «семейный квадрат» — естественное и единственно возможное устройство семьи в этом мире…
— Не знаю… — Наан оставалась мрачна. Внезапно ее осенила и новая догадка: — Но если все будет так, как ты настаиваешь, я должна буду рожать личинок от какого-то махаона, а наследника тебе родит самка маака?!
Даже сам Лабастьер опешил от этого, абсолютно логичного, вывода, но тут же нашелся:
— Ты ведь прекрасно знаешь, что, кто бы не вынашивал моего ребенка, в нем не будет ни одной материнской молекулы. Так какая разница… — он глянул на ее выражение лица и поспешно добавил: — Почему бы это не сделать тебе?..
— Какая разница?! — вскричала Наан, подбоченившись. Последние его слова она пропустила мимо ушей.
— Оставим этот разговор и хорошенько обдумаем все это, — умиротворяюще предложил Лабастьер. — Времени у нас предостаточно…
Но Наан не унималась:
— Ну уж нет, — сказала она, пристально глядя в глаза самцу. — Мы все решим именно сейчас.
Лабастьер пожал плечами, но попытался все-таки уклониться от продолжения дискуссии, наклоняясь, чтобы собрать рассыпанные плоды обратно в корзину. Но Наан стремительным движением поймала его за подбородок и приковала его взгляд к себе.
— Ладно, — сказала она, и Лабастьер услышал в ее голосе нотки, не предвещающие ничего хорошего. — Возможно, ты и прав. Я согласна. Но при одном условии. И самца, и самку для нашей семьи буду выбирать я.
…Рассказ молодого короля хуторянам был, конечно же, несколько иным. Ведь многое из сказанного выше ему не было известно и самому, а кое что из того, что было известно, он считал, вовсе ни к чему знать его подданным. Таким образом, рассказ этот не касался незыблемых законов жизни общества Безмятежной, зато был и длиннее и красочнее: большую его часть занимало описание подвигов и иных славных деяний великого предка, а центральным эпизодом было экспрессивное описание боя Лабастьера Второго с сухопутным скатом.
Вечерело. Обе луны Безмятежной, белая и розовая, или, как прозвали их махаоны, Дент и Дипт, были отчетливо видны на небосклоне, и их мягкое сияние добавляло умиротворения в души пирующих. Беседа приобрела отвлеченный характер.
Самки увели гусеничек в жилища, загончик разобрали, а на освободившемся участке площади был сложен и разожжен праздничный костер. Несколько разрумянившихся от «напитка бескрылых» самок взялись за музыкальные инструменты, и нежная мелодия флейты-раковины, сопровождаемая звоном струнных и постукиванием бонгов, превратила окружающее в сказку.
— Откуда бы ни прилетели сюда наши предки, они сделали верный выбор, — сказал Лаан. — Трудно поверить, что где-то еще есть мир прекраснее того, в котором мы живем.
— Это так, — кивнул Дент-Вайар. — И все-таки, наверное, нет мира, в котором не было бы несчастных.
— Наши печали так же красивы, как и наши радости, — возразил король. — Легенды говорят о том, что наши предки часто бывали нетерпимы друг другу и нередко убивали друг друга в бессмысленных войнах…
— Разве бабочки Безмятежной никогда не гибнут в поединках? — задал риторический вопрос Лаан.
— Мы сражаемся лишь тогда, когда хотим защитить нашу честь, — покачал головой Лабастьер, — этот обычай лишь добавляет нашей жизни ярких красок.
— О, да, — подтвердил Дент-Вайар, — самая большая беда, которую может представить отец — несчастная любовь его чада. В то же время все мы понимаем, что любовь прекрасна всегда.
— Думаю, вам нечего тревожится о судьбе своей дочери, — отозвался Лабастьер.
— Почему вы поступили не так, как ваши отец и дед? Почему вы сами отправились на поиски невесты? — спросил махаон то, что, конечно же, интересовало и всех остальных, и в тоне его прозвучала нотка досады.
— Во-первых, кроме женитьбы, у меня есть и иная, возможно даже главная, цель. Мой отец, именно потому, что юные самки сами прибыли к нему на смотрины, ни разу не обошел королевство с личной инспекцией. А когда отправился, уже после женитьбы, пропал без вести. Так что результаты его похода неизвестны. Я хочу своими глазами убедиться, что в моем королевстве царят добро и справедливость. А там, где это не так, вмешаться и навести порядок. Ну а во-вторых… на примере вашей дочери все мы убедились, что мое решение было правильным. Я не хочу трагедий, не хочу делать кого-то несчастным. Полное представление о правильности своего выбора я могу сделать только в той среде, где обитает моя возможная избранница, познакомившись с ее родителями, родственниками… Или даже с самцом, которого она любит, как это случилось тут.
— Не буду кривить душой, мой король, я и мои возлюбленные жены действительно хотели отправить Мариэль на смотрины и мечтали, что именно она станет матерью наследника трона…
— И в этом не было бы ничего удивительного, — заверил его Лабастьер. — Ведь вы ничего не знали о том, что она уже любит и любима. Что же касается ее качеств… Если бы сердце вашей дочери не было занято… Но не все в этом мире подвластно нашим желаниям. Нет, наверное, на свете большего греха, чем разлучить любящие души.
— Потому я и не ропщу, — согласился махаон. — Хотя разлука с дочерью и тяжела для меня, особенно тогда, когда рухнула надежда… Вы еще не знаете всех ее талантов. Дочка, — обернулся он к Мариэль, — спой-ка нашим высоким гостям.
Девушка послушно кивнула и пересела поближе к музыкантам. О чем-то посовещавшись с ними, она негромко запела под их аккомпанемент:
— Темной ли ночью, светлым ли днем,
Вместе бываем мы только втроем.
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Лао-лэй, лао-лэй, ла…
Крылья устанут, по долу, втроем,
Словно улитки лесные, ползем,
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Короток век, вянет самок краса,
Столь же не вечна и сила самца.
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Под стать пламени костра, ясный, колеблющийся голос девушки проникал в самую душу.
Иль суждено нам друг друга забыть,
Род не продолжить и в счастье не жить?
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Лао-лэй, лао-лэй, ла…
Мариэль умолкла, и Лабастьер огляделся. Блики костра падали на лица сельчан. Большинство из них задумчиво улыбались, вспоминая, наверное, юность и время создания собственных семей. Отчаяние нередко посещает бабочек в этот период, потом же оно кажется им смешным и трогательным.
Король перевел взгляд на Лаана и обнаружил, что тот, не отрываясь, смотрит на Мариэль и мрачен при этом, как туча.
— Что с тобой, брат-махаон? — тихо спросил Лабастьер, когда песня закончилась, и остальные заговорили между собой. — Ты грустишь об оставленной Фиам?
— Еще бы, — невесело, через силу, усмехнулся тот. — Но, признаюсь, и новая печаль гложет мою душу.
— В чем же она состоит? — поднял брови король, на самом деле уже догадавшись о том, что он сейчас услышит. И он не ошибся.
— Я думаю, господин мой, сколько бы мы не бродили по дорогам Безмятежной, вряд ли мы найдем девушку-маака, более достойную войти в нашу семью, чем эта певунья.
— Не высокого же мнения ты о моем народе… — с напускным осуждением покачал головой Лабастьер. — Я говорю так не потому, что эта самка мне чем-то не по нраву, а потому, что уверен: в моем королевстве есть еще немало достойных претенденток на трон… На самом же деле, вся беда лишь в том, что ты слишком влюбчив, мой друг. Не успели мы и начать свое путешествие, как ты уже уверен, что его цель обретена.
— До последнего времени ты не подвергал сомнению мою интуицию… — огрызнулся Лаан.
Его тон слегка покоробил Лабастьера.
— Если эта девушка действительно так тебе нравится, брат-махаон, — сказал он жестко, — то у тебя есть возможность предложить этой паре составить квадрат с тобой и Фиам.
— Чтобы я взял в со-мужья ее неотесанного самца?!
— Он смел и находчив, — возразил король.
— Да в нем ли дело?! Разве могу я бросить тебя? Разве я могу нарушить слово?
— Я освобожу тебя от данного мне слова, если ты попросишь меня об этом.
Лаан зябко передернул плечами и посмотрел на друга укоризненно:
— Вот, оказывается, как ты думаешь обо мне. Чем, интересно, я это заслужил? Высоко оценивая достоинства этой девушки, я думаю не о себе, а именно о тебе.
— Я не хотел тебя обидеть… — смутился Лабастьер. Он уже пожалел, что затеял этот разговор.
— Нет, брат-маака, боюсь, что хотел. — Глаза Лаана превратились в узенькие щелки. — Иначе ты припомнил бы, что мир между самцами значит в семье много больше, чем их симпатии к женам друг друга.
— Ладно, оставим этот бессмысленный разговор, — раздраженно махнул рукой Лабастьер. — Я понимаю, что и твое счастье зависит от моего выбора, и я всегда помню об этом. Но позволь мне все же сделать этот выбор самостоятельно.
Они замолчали и сидели теперь, демонстративно не глядя друг на друга.
— Я был не прав, — первым нарушил молчание Лаан.
— То-то, — смягчился Лабастьер. — И давай больше никогда не возвращаться к этой теме. Она исчерпана. Глянь, кстати, — обвел он рукой по сторонам, — пока мы с тобой препирались, кое-кто отправился домой, а кое-кто задремал прямо здесь. Думаю, друг мой, пора идти спать и нам. Ведь завтра нам предстоит путь, который будет и длиннее, и, уверен, много сложнее, нежели пройденный вчера.
— И я надеюсь, он будет полон приключений! — встрепенулся Лаан.
3
Действительно, даже когда мы уйдем,
Мир с нами не сгинет весь,
И ночь не единожды сменится днем,
И будут поляны цвесть…
Да, правда: грядет продолжение во всем,
Но вряд ли — достойней, чем есть.
«Книга стабильности» махаон, т. XXIII, песнь IX; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
И приключения не заставили себя ждать.
По карте Лаана определили направление к ближайшему крупному селению и тронулись. То ли сороконог Ракши и Мариэль, по кличке Ласковый, был моложе и резвее королевского, то ли управлял им более лихой наездник, но, как только оборвалась тропа, и путники двинулись по бездорожью, Лабастьер перестал поспевать за своими новообретенными товарищами. А вскоре они и вовсе исчезли из виду, затерявшись в листве.
— Дай-ка, брат-маака, я сяду вперед, — предложил Лаан, явно намереваясь править сороконогом энергичнее короля.
— Мы куда-то спешим? — возразил Лабастьер.
— Мы-то как раз нет, — отозвался Лаан. — Нужно догнать ЭТИХ и напомнить, что и им спешить некуда.
Конечно, рано или поздно те и сами остановятся подождать отставших, но неизвестно, когда Ракши придет это в голову, а нестись с такой скоростью по незнакомой чаще небезопасно.
Трюк смены мест на ходу был отрепетирован друзьями давным-давно.
— Давай! — крикнул король и, взмахнув крыльями, подлетел вверх. Пока Лаан перебирался на его место, Лабастьер, по инерции и помогая себе крыльями, висел над бегущим Умником.
Несколько секунд спустя он мягко приземлился позади махаона.
— Хей-е-е-е!!! — заливисто выкрикнул Лаан и основательно стеганул сороконога в просвет меж шейных пластин. Бедняга, укоризненно покосившись на седоков, заметно ускорил шаг.
Собственно, меняться для этого местами было вовсе необязательно, Лабастьер и сам бы мог заставить Умника бежать быстрее. Но так уж повелось, что по отношению к сороконогу функции товарищей были разделены: король хвалил и поощрял его, а Лаан ругал и погонял.
Лишь после того, как он повторил свою нехитрую процедуру несколько раз, они настигли Ракши.
— Эй ты! — крикнул Лаан. — Куда несешься, как бешеный таракан?! — Название этого мифического животного было не столько оскорбительным, сколько комичным. — Стой, тебе говорю!
Если бы впереди на Умнике сидел Лабастьер, Ракши, наверное, беспрекословно послушался бы. Но в чем-либо уступать Лаану он намерен не был.
Свистнула плеть, и его сороконог рванулся вперед… А еще мгновение спустя Мариэль и Ракши повисли в воздухе, а перепуганный зверь корчился на боку, пытаясь освободить две передние пары лап от вязкой жгучей охотничьей смолы, в которую угодил.
Им еще повезло, что Ласковый, почувствовав, как почва уходит у него из-под ног, шарахнулся в сторону, а не вляпался в смолу остальными лапами. Ведь тогда, ополоумев от жжения и барахтаясь, он увяз бы в капкане всем телом, что и происходит, как правило, с лесными животными.
— Держи его за голову и успокаивай! — крикнул Лаан подоспевшему Ракши.
Охота с помощью жгучей смолы была давным-давно запрещена королевским указом, и Лабастьер дорого бы дал за то, чтобы браконьеры оказались сейчас тут… Но капканы облетают лишь изредка, собирая добычу, так что вряд ли браконьеры находятся в данный момент где-то поблизости, и поджидать или искать их не было смысла.
Ракши и Мариэль, разговаривая с Ласковым и почесывая его в местах, не защищенных чешуей, смогли умерить его панический страх и заставить лежать смирно. А Лаан с Лабастьером и помогли ему освободиться. Затем, изорвав на куски смену белья, они стали осторожно, так, чтобы не обжечься самим, счищать смолу с его пораженных, подрагивающих конечностей. Осторожничать нужно было еще и потому, что, дергаясь, Ласковый мог оцарапать руки своих спасителей острыми хитиновыми выростами, защищающими суставы.
Это муторное занятие поглотило все их внимание, но когда лапы сороконога были приведены в порядок и протерты порцией прихваченного Ракши «напитка бескрылых», распря между спутниками начала разгораться вновь.
— Что за идиотская выходка?! — завелся Лаан. — Кто тебя просил мчаться, как угорелому? В результате мы потеряем, как минимум, полдня! Ты что, не слышал моей команды?
Но не так-то легко признать свою вину, если обвинителем выступает твой обидчик. Красный от досады Ракши запальчиво выкрикнул:
— Кто ты такой, чтобы командовать мной?! Да, я слышал! Я слышал, как ты обозвал меня! Если бы не это, ничего бы и не случилось! Или ты думаешь, что цвет твоего берета дает тебе право обращаться с окружающими пренебрежительно?!
Насмехаться над тем, что кто-то имеет дворянское звание ниже твоего или не имеет его вовсе — форменная подлость. А ведь именно в этом Ракши обвинил сейчас Лаана, чем всерьез задел его.
— Ах, вот как? — произнес тот холодно, берясь за рукоять сабли. — Нет, мой друг-таракан, разница цветов наших беретов тут вовсе ни при чем. Во всяком случае, она не помешала бы мне вызвать тебя не поединок. Вот только не знаю, честно ли это будет, ведь мы уже убедились, что языком молоть ты умеешь значительно бойчее, чем можешь за себя постоять.
Ракши не замедлил тоже схватиться за шпагу, но тут в их перебранку вмешалась Мариэль:
— Вы оба стоите друг друга! — вскричала она. — Ваше поведение постыдно. Вы бранитесь, как пустые обидчивые самки, и уже готовы безо всякого смысла продырявить друг друга, забыв при этом, что ваши жизни принадлежат прежде всего королю! А вы, Ваше Величество, — обернулась она к Лабастьеру, и ее серые глаза горели гневом, — почему молчите вы? Или вам нравится наблюдать за этим унизительным раздором? И вы хотите созерцать воочию, как один из этих олухов прикончит другого?!
— Вы правы, — кивнул Лабастьер, и в голосе его слышалась легкая горечь. — Король в ответе за все, и уж точно за то, что происходит в его присутствии. — Итак, — обратился он к ссорящимся, — я вижу, ваша беспричинная неприязнь достигла вершины. Мне надоело терпеть ее. Думайте друг о друге что хотите, я не властен над вашими помыслами. Но я требую, чтобы вы вспомнили о дворянской чести. И я клянусь, что если еще хоть раз, повторяю, еще хотя бы один раз, кто-то из вас словом или делом обидит другого, вы оба лишитесь своих беретов, и путь я продолжу один.
Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но удержался. Лабастьер выдержал паузу и продолжил:
— Я не оговорился. Вы ОБА лишитесь дворянства. При этом один из вас опустится лишь на две ступени, а второй потеряет сразу семь. Но, друг мой махаон, именно то, что вы носите красный берет, многократно увеличивает и вашу ответственность. Отныне, волей короля, вы — сподвижники и друзья. И больше к этой теме я возвращаться не намерен.
Лаан и Ракши неуверенно смотрели друг на друга. Но слова Лабастьера Шестого возымели свое действие.
— Дай мне свою шпагу, — протянул руку Лаан, и Ракши, вынув оружие, отдал ее. Поцеловав клинок, тот вернул ее хозяину с ритуальными словами:
— Ты брат мне, и твоя жизнь дороже моей.
Ракши, поцеловав лезвие сабли Лаана, произнес те же заветные слова.
Часа через два, обойдя траншею со смолой, двинулись дальше. Шли медленно, так как Ласковый, чуть изогнув переднюю часть туловища вверх, держал обожженные лапы навесу. Наступать на них он сможет не раньше следующего дня.
Лабастьер исподволь наблюдал за своими строптивыми спутниками, раздумывая, надолго ли их хватит, и возможно ли это вообще — стать друзьями по приказу. Пусть даже и королевскому. Однако он с удивлением обнаружил, что или они оба — великие лицемеры, или их взаимная антипатия улетучилась, как дым…
Но вскоре он понял, что неприязнь эта, возникшая без какого-либо серьезного повода, тяготила и их самих, но ложные понятия о чести не позволяли каждому из них сделать первый шаг к примирению. Поклявшись же друг к другу в верности, они сбросили со своих душ этот тягостный груз и теперь болтали, как старые приятели. Сороконоги топали параллельно, чуть ли не прижимаясь боками, а Лаан и Ракши правили ими.
— Я хотел бы многому научиться у тебя, брат-махаон, — признался юноша маака, когда речь зашла о том, какие опасности могут встретиться им на пути. — Твоя манера боя поразила меня.
— Думаю, у нас будет возможность позаниматься, — отозвался Лаан. — Через пару десятков уроков наши силы сравняются. У тебя есть главное — то, научить чему невозможно — отвага.
— Мой прадед был одним из командиров отряда т’анг-расчистки Лабастьера Второго. Именно за смелость он и был удостоен берета, но от предложения придворной службы отказался. Жизнь на лоне природы прельщала его больше.
— Каждому свое, — отозвался Лаан. — Как это ни странно, командиром отряда т’анг-расчистки был и мой прадед, однако он остался с королем и дослужился до зеленого берета; дед — до оранжевого, а уже отец — до красного. Собственно, выходит, самому-то мне и гордиться особенно нечем.
Они засмеялись оба, прекрасно понимая, что подвиги предков ничуть не меньший повод для гордости, чем собственные.
Лабастьер посмотрел на Мариэль. Именно она заставила его вмешаться в ссору, и именно ей он обязан восстановлению мира. Похоже, она понимает в логике и чувствах самцов даже больше, чем они сами. Она поймала его взгляд и улыбнулась, догадавшись о посетившей его мысли:
— Я и мои братья, двойняжки-махаоны, появились на свет почти одновременно, — заговорила она тихо, чтобы не нарушить беседу Лаана и Ракши. — И оба самца нашей семьи, само-собой, усиленно занимались добычей пищи для нас. Однажды, возвращаясь с охоты, они перелетали через ручей и заметили в нем огромного волосатого угря. Тот медленно плыл по течению, и мой кровный отец, его звали Тиман, во что бы то ни стало решил поймать его. Дент-Вайар отговаривал его, но отец не слушал, он был смел, силен и хотел померяться с чудищем силой. Бросив свою поклажу на берегу, самцы догнали угря и полетели над ним. Улучив момент, когда тот полностью всплыл на поверхность, они упали на него и вонзили свои копья в его шкуру.
Угорь стал извиваться и биться, Дент-Вайар отпустил свое копье и поднялся в воздух, чтобы выждать, когда тот затихнет. Но тот ведь мог уйти на дно, и добыча была бы потеряна. И Тиман не отпустил свое копье. Угорь оказался живучим, он долго и яростно мотался из стороны в сторону. Тиман замочил крылья и теперь, при всем желании, не мог бы взлететь.
Дернувшись в очередной раз, угорь ударил моего отца хвостом. Тот упал в воду. По-видимому, он был оглушен и сразу пошел ко дну… Говорят, бабочки могут научиться плавать… Не знаю, в нашем селении плавать не умеет никто. Дент-Вайар не мог даже попытаться спасти со-мужа, он только беспомощно летал над тем местом…
Он до сих пор считает себя виновником гибели Тимана. И он всегда был со мною даже нежнее, чем с моими братьями-махаонами. Но сама я думаю, что отца погубила глупая неосторожность, которую самцы почему-то считают храбростью. А угорь, из-за которого погиб отец, был никому не нужен. Никому.
Мариэль подняла пытливый взгляд на Лабастьера, словно проверяя по выражению его лица, взял ли он в толк, что она хотела сказать, поведав эту печальную историю.
— Я понимаю, — покачал головой тот. — Но согласитесь, Мариэль, если бы не вечная тяга самцов к риску, пусть порою и безрассудному, мир был бы не таков. И он был бы несколько хуже.
Девушка явно собиралась возразить, но Лабастьер опередил ее, поясняя сказанное:
— Я вовсе не хочу приуменьшить достоинств прагматичной осторожности самок. Они берегут уют и тепло наших гнезд… Но так устроен наш мир. Как говорит Лаан, — «Не случайно Дент и Дипт восходят одновременно».
— Что это вы там про меня? — вмешался Лаан, прервав разговор с Ракши.
— Я говорил о том, — пояснил Лабастьер, — что гармония мира проявляется абсолютно во всем. Потому-то рассудительность самок и уравновешивает безрассудство самцов.
— Ага, — скорчил обиженную гримасу Лаан, — так и думал, что косточки перемываете…
Мариэль, пропустив мимо ушей слова махаона, продолжила тему:
— Если бы действительно существовало такое равновесие, все было бы прекрасно. Но так ли это? Вы, мой король, насколько мне известно, и сами лишились отца, будучи еще личинкой?
— Это так, — вздохнул Лабастьер. — Но, согласитесь, я же не в праве винить его за это. Хотя часто, очень часто, его не хватало мне.
— Что с ним случилось? Никто и никогда не рассказывал мне об этом.
— Он отправился с инспекцией владений, когда я был еще куколкой. И не вернулся. Я никогда не видел его.
— И вы не знаете, как он погиб?
— Нет. И этого не знает никто. Так что поверьте, сумасбродство самцов я расхваливаю не из пустой солидарности. Эта мысль выстрадана мной…
Тут Ласковый резко остановился, и Ракши, взмахнув рукой, крикнул: «Стойте!» Замер и Умник.
Вглядевшись, Лабастьер заметил прямо перед сороконогами замаскированную листвой темную, матово поблескивающую, смоляную поверхность.
Опять капкан?!
— Вот вам и доказательство того, как вы не правы, — заявила Мариэль. — Вы сказали, что не в праве винить отца за раннюю гибель. Но разве ответственность перед потомством не должна делать самца предельно осторожным? И разве ответственность перед народом не должна делать еще более осторожным его короля? Ваш отец оставил Безмятежную без реальной власти. Если бы он был жив и правил королевством, мы не встречали бы на каждом шагу запрещенные капканы! Нет короля, нет и закона.
— Мариэль права, — вмешался Ракши. — Для меня слово «король» всегда означало нечто предельно далекое от жизни. Кто его видел, короля? Признаюсь, именно потому я так легко и обнажил против Вас свою шпагу… В чем, конечно же, раскаиваюсь теперь.
Сороконоги, как и в первый раз, двинулись в обход траншеи капкана.
Лабастьер Шестой долго сидел молча, и лицо его было непроницаемым. Наконец он расправил плечи и, оглядев своих товарищей, сказал:
— Я наведу порядок на Безмятежной.
Заночевали на открытом воздухе, привязав сороконогов на таком расстоянии, что они не могли бы повздорить, и разведя по периметру бивуака четыре костерка. Самцы дежурили поочередно, поддерживая огонь и бдительно охраняя спящих. Укладывались прямо в одежде, благо, сухая погода не вызывала опасений за крылья.
Лишь Мариэль переоблачилась на ночь в более свободное и мягкое одеяние. И тут, кстати, Лабастьер убедился в том, что его спутники в самом деле окончательно помирились. По просьбе Мариэль самцы отвернулись, ожидая, когда она закончит туалет. Вдруг Лаан со шкодливым выражением лица начал тихонько поворачивать голову, косясь назад. И тут же получил от Ракши основательный подзатыльник. Лабастьер напрягся, ожидая бурной реакции друга, но вместо того, чтобы оскорбиться, махаон лишь крякнул, расхохотался и пробормотал: «Поделом мне…»
А еще один неожиданный, почти мистический знак примирения пришел ночью.
Лабастьер проснулся от того, что над равниной раздались странные чарующие звуки. Два высоких хрипловатых голоса пели протяжную, но радостную песнь без слов. То заводил один, а подхватывал другой, то оба вместе они, порою захлебываясь, выводили странную, но гармоничную трель…
Лабастьер протер глаза и сел.
— Кто это? — спросил он дежурившего Лаана, но тот только пожал плечами, вглядываясь в темноту, и вполголоса бросил:
— Минут пять уже…
— Я думала, что это сказка, выдуманная стариками, — вмешалась Мариэль, которая, оказывается, проснулась тоже. — Неужели вы не поняли? Это же поют наши сороконоги.
Нежная музыка никак не соответствовала привычному представлению об этих довольно уродливых гужевых зверюгах родом из членистоногих. Но Мариэль явно не шутила:
— Говорят, такое бывает раз в сто лет, когда два самца-сороконога клянутся друг другу в вечной дружбе.
— Это — верная примета того, что их хозяев ждет небывалая удача, — добавил Ракши.
Лабастьер пригляделся, но ночным зрением мешал пользоваться свет костра. В то же время свет этот был столь слаб, что сороконоги в нем выглядели бесформенными темными пятнами.
Больше никто из путников не произнес ни слова. Еще около получаса лежали они не двигаясь, боясь спугнуть поющих. Ни Лабастьер, ни Лаан никогда и не ведали, что сороконоги могут вытворять такое. Оттого, наверное, что в столице их принято держать порознь: считается, что сороконоги или безразличны друг к другу, или относятся неприязненно и один норовит сделать другому какую-нибудь гадость. Вместе держат только пары в период случки. А вот, поди ж ты…
Сороконоги смолкли так же внезапно, как и начали петь. Наступила тишина, и путники, один за другим, уснули вновь. Впадая в уютную дремоту, Лабастьер старался как можно дольше сохранить в себе отзвук пленительной мелодии, как и остальные сознавая, что в душе его в эту ночь стало больше света.
С первыми лучами зари они уже двигались дальше. Странное, казалось бы незначительное, ночное происшествие словно бы что-то изменило в каждом из них. И уж точно изменило их отношение к сороконогам.
Ноги Ласкового почти зажили, и шагал он значительно быстрее, чем вчерашним вечером, почти не отставая от Умника. В результате к полудню путники вышли к окраине обширного селения.
…Да, это был действительно крупный населенный пункт. В небе парили сотни бабочек, а это говорило о том, что расстояния тут достаточно велики — коль скоро полет жители предпочитают пешим прогулкам.
Улочки между сферическими раковинами воздушного коралла уже с окраины были тут не покрыты мхом, а вымощены светло-зеленой и бирюзовой кварцевой породой. Причём, каменные пластины были подогнаны друг к другу так тщательно, что через щели меж ними не проросла бы и травинка.
Ракши и Мариэль смотрели вокруг полными восторга глазами. Глянув на них, Лаан заметил:
— Оказывается, глупцы есть везде.
— Что ты хочешь сказать этим, брат-махаон? — подозрительно посмотрел на него Ракши.
— Я говорю о здешних строителях, — успокоил его Лаан. — Наш король снял с должности придворного архитектора, когда тот лишь заикнулся о том, чтобы вымостить в столице тропинки.
Невесело поглядывая вокруг, Лабастьер Шестой улыбнулся одними губами и кивнул:
— Что может быть нелепее для бабочки, чем ходить по мертвым камням? А если бабочка здорова и летает, зачем ей такой унылый пейзаж?
— Пожалуй, вы правы, мой король, — согласилась Мариэль. — Вообще-то, мне кажется это красивым… Но так удаляться от природы… Думаю, бабочки тут совсем другие, нежели в нашем поселке. И у меня есть предчувствие, что вряд ли они понравятся мне.
Хмыкнув, Лаан бросил:
— У меня тоже есть такое предчувствие. Но естественно предположить, что покрытие почвы камнем сделано не только для красоты. В этом есть какой-то смысл…
Сороконоги искателей счастья двигались по мостовой к центру, неестественно высоко задирая лапы: твердая поверхность была непривычна и тревожила их. Все чаще вместо домов-раковин путникам попадались строения правильных геометрических форм, выполненные из того же, что и тротуары, до блеска отполированного камня. Если поначалу они контрастировали с розовыми и коричневыми коралловыми сферами, то вскоре полностью вытеснили их. И этим центр производил величественное и, вместе с тем, тягостное впечатление.
Дома эти имели по несколько наружных выходов, один над другим, при чем те проемы, которые возвышались над землей, были оснащены небольшими верандочками, а вход примыкавший к тротуару был раза в два больше остальных. Смысл всех этих архитектурных деталей был неясен. Было понятно лишь то, что вторжения посторонних тут никто не боится: ни одно из отверстий в стенах не имело дверей, все они прикрывались лишь флуоновыми шторками.
Жители уже давно заметили пришельцев, но, в отличие от давешних хуторян, не спешили приближаться к ним с приветствиями, а лишь пролетали мимо, бросая короткие любопытные взгляды и делая в то же время вид, что не обращают на них внимания.
Однако правителю поселения весть об их прибытии кто-то уже передал. Когда молодой король со своими спутниками выбрался на традиционную центральную площадь и остановился перед громадным пирамидальным строением, стоящий на его веранде худощавый седой махаон в голубом берете приветственно поклонился ему.
— Подождите меня тут, — бросил Лабастьер Шестой остальным, сам же расправил крылья и полетел к встречавшему.
Седовласый махаон в знак уважения шагнул с веранды и заскользил на распахнутых крыльях навстречу своему королю.
— Дент-Маари, — представился он, поравнявшись с Лабастьером, облетев вокруг и поднимаясь теперь вместе с ним. — Чем обязаны столь высокому визиту? — Речь его была вкрадчива, но особой радости в голосе не звучало.
— Разве король не должен время от времени лично проверять, как выполняют законы его вассалы?
Еще один взмах крыльями, и они оба стояли на краю веранды.
— О, да, — кивнул махаон. — Однако мы предполагали, что все помыслы нашего молодого, но известного своей приверженностью к традициям короля направлены сейчас на выбор достойной его супруги.
— Я предпочел выбору поиск, — пояснил король.
— Ах так… — Лабастьеру показалось, что во взгляде махаона промелькнуло облегчение; он даже слегка улыбнулся. — Счастлив буду помочь. Когда прикажете созвать бал? Сегодня? Завтра?
— Думаю, не стоит будоражить общество чрезмерной поспешностью. Бал состоится послезавтра.
— Послезавтра? — переспросил махаон, как-то странно взглянув на Лабастьера. — Именно послезавтра?
— Да, — насторожился Лабастьер. — Сегодняшнего и завтрашнего дней мне вполне хватит, чтобы ознакомиться с тем, как тут у вас обстоят дела. И убедиться, кстати, в том, что вы не превратили свою вотчину в «город». Памятуя о том, что создание городов запретил Лабастьер Второй, Мудрый. — Говоря это, Лабастьер внимательно вглядывался в лицо Дент-Маари, пытаясь заметить в нем признаки страха или хотя бы беспокойства. Но оно вновь приняло выражение учтивой непроницаемой маски.
— Разве могли бы мы посметь нарушить справедливейшие законы вашего предка? Если пожелаете, я предоставлю вам списки живущих в нашем СЕЛЕНИИ.
— Я предпочел бы облететь его лично.
— Как будет угодно Вашему Величеству, — согласился правитель. — Вам требуется отдых? Мое скромное жилище в вашем полном распоряжении, — махаон жестом указал на отверстие, ведущее с веранды внутрь здания. Его «скромное жилище» было раз в пятьдесят больше королевского дворца и уступало в размерах, наверное, только Золотому Храму.
— Нет, отдых нам пока что не нужен. Чего не скажешь о наших животных. Распорядитесь лишь о том, чтобы их накормили и уложили на мягкие подстилки. А я и мои друзья немножко полетаем.
— Я отдам распоряжение немедленно, а затем буду рад сопровождать вас.
— Последнее совершенно ни к чему. Или в вашем небе таится некая опасность?
— Нет, мой король. Наши жители миролюбивы, а ваша серьга и береты ваших спутников и вовсе делают вас неприкосновенными тут, как и в любом другом поселении королевства.
Подозрение не подтвердилось. Четверка путешественников вдоль и поперек облетела и облазала селение, но ничего предосудительного они так и не обнаружили. Кроме тротуаров, которые, кстати, были идеально гладкими и покрывали всю, без исключения, поверхность между домами. Казалось даже, что сперва всю землю тут заковали в камень, а уж потом поставили на него коробки и сферы домов…
Жители уже не шарахались от гостей так, как это было поначалу, но все равно казались настороженными и уж, во всяком случае, с разговорами не лезли.
Домов насчитали чуть больше восьмисот. Хотя некоторые из них были несуразно велики, и можно было предположить, что в них живет не одна, а несколько семей. Но на самом деле это оказалось вовсе не так, в чем Лабастьер и его товарищи убедились, побывав в гостях в одном из таких жилищ, которое было хоть и меньше замка Дент-Маари, но выглядело все же достаточно внушительно.
Как и у всех здешних каменных зданий, нижний овальный вход его был несоразмерно велик. Однако именно он не был оснащен приспособлением для вызова хозяев, потому Лабастьер и его спутники приземлились не внизу, а на одну из веранд. Хоть дверей по местному обыкновению и не было, но все-таки не стоило входить без разрешения, и Лабастьер дважды отогнул и отпустил прикрепленный к стене возле входа острый хитиновый язычок.
Низкий, зудящий звук, раздавшийся при этом должен был привлечь внимание находящихся внутри. Действительно, спустя несколько мгновений, шторка шевельнулась, и наружу выглянула самка махаон с бледным утонченным и как будто бы сонным лицом. Окинув взглядом стоящих на веранде, она вышла и, как полагается, поклонилась:
— Приветствую вас, Ваше Величество. Ведь вы — Лабастьер Шестой, я не ошиблась?
С ответом короля опередил Лаан:
— Нет, самка, ты не ошиблась, — в его голосе звучала шутливая язвительность. — Надо быть или слепой или глупой, чтобы не узнать короля, когда у него в ухе серьга.
Лабастьер хотел было отчитать товарища за бесцеремонность, но самка и сама за словом в карман не полезла:
— Красный берет делает некоторых самцов ужасно робкими, — проговорила она негромко, словно разговаривая сама с собой, однако Лаан, решив, что это ирония, смутился и даже слегка покраснел. И тут самка окончательно «добила» его, на этот раз говоря во весь голос и презрительно глядя в упор: — Но некоторые, натянув этот убор на голову, становятся откровенными хамами!
Лаан просто опешил от такого неожиданного натиска, а остальные не удержались от смеха.
— Да, ты не ошиблась, — пряча улыбку, ответил, наконец, король. — Я — Лабастьер Шестой. А это — мои друзья.
— Мой дом принадлежит вам, — кивнула та, произнося традиционную формулу. — Меня же звать Дипт-Кайне. Глядя на вас, мой король, я радуюсь, что я — махаон. — Лабастьер нахмурился, пытаясь вникнуть в смысл этой фразы, а после пояснения настала его очередь краснеть от смущения. — Иначе я безумно страдала бы от того, что уже замужем!
…Ничегошеньки подозрительного не заметили друзья внутри жилища острой на язык хозяйки. Из двух супружеских пар, составлявших ее семейный квадрат, дома была только она: ее оставили нянчиться с двумя гусеничками — махаон и маака.
Дипт-Кайне угостила вошедших острым нектаром цветов урмеллы, была крайне радушна и с удовольствием отвечала на вопросы. Так, например, на вопрос, почему у ее семьи жилище такое огромное, она ответила более чем просто: «Потому что мои самцы умны и трудолюбивы, и мы можем себе это позволить». Лабастьер не стал уточнять, что он, скорее, хотел узнать не «почему», а «зачем» им такая громадина… Стало ясно, что величина дома является тут мерилом благополучия и тешит честолюбие хозяев. Глупо, но не противозаконно.
Вдоволь наигравшись с гусеничками и поблагодарив Дипт-Кайне за угощение и гостеприимство, путники полетели дальше. Но напоследок Лабастьер задал ей и еще один, мучивший его, вопрос. И начал он издалека:
— В вашем селении многие бабочки лишены возможности летать?
— Почему вы так думаете? — удивленно подняла брови Дипт-Кайне.
— Если нет, то зачем вам каменное покрытие улиц?
Самка еле заметно вздрогнула. Но тут же взяла себя в руки и ответила вызывающе:
— Разве мы не имеем права украшать свое селение так, как нам заблагорассудится? Мощеные камнем улицы кажутся нам красивыми. Вот и все… — говоря это, она не смотрела в глаза Лабастьеру, а напротив отвела взгляд в сторону.
Выглядело ее поведение в этот момент по меньшей мере загадочно. Но В ЧЕМ подозревать Дипт-Кайне и ее соплеменников, Лабастьер и его спутники просто ума не могли приложить.
