Я готов был обнаружить за дверью что угодно: дыбу, жаровню с раскаленными орудиями пытки, дюжих палачей с кнутами в волосатых руках, — но ничего похожего не увидел. Нас ввели в просторную, пахнущую пылью комнату, где стояло полдюжины столов, за каждым из которых восседал унит в неброской коричнево-серой одежде.

Стражники живо выстроили арестованных в несколько очередей, и униты в серо-коричневом принялись вершить суд… Только я не сразу понял, что это именно суд, настолько странной оказалась лаэтская юридическая процедура.

Весь процесс заключался в том, что стражники объявляли, где и при каких обстоятельствах был схвачен этот кархан; судьи задавали подсудимому вопрос-другой, после чего примостившийся на краю стола писец выцарапывал короткий приговор на тонкой металлической табличке. Осужденного волокли прочь, а его место немедленно занимал следующий арестованный. Таким был здешний суд, куда более быстрый и прозаический, чем очередь за горячими пышками!

Стражники потащили Джейми к дальнему столу, а меня толкнули к третьему от дверей: за ним в кресле с высокой спинкой торчало дряхлое чучело с немигающими желтыми глазами. Передо мной в очереди оказался изуродованный унит, с которым мы дрались в притоне Маргона; я и ахнуть не успел, как чучело уже вынесло ему приговор. Вердикт состоял из одного-единственного слова, совершенно непонятного мне, зато отлично понятого калекой — тот вздрогнул, побелел и пошатнулся.

— Нет! Нет! — оборванец вцепился в край стола трехпалой рукой. — Я не был там, великомудрый! Я провел всю олу в хибаре Маргона…

Его оттолкнули от стола и поволокли прочь.

— Я невиновен! — барахтаясь в руках стражников, вопил калека. — Клянусь, невиновен! Даже этот итон может подтвердить, что я…

Чучело широко распахнуло круглые глаза без ресниц и уставилось на меня немигающим совиным взглядом.

— Итон? — проскрипело оно. — Что-что?

Кажется, пора было заявить о своих правах, причитающихся мне как равному чистой крови — и, откинув волосы со лба, я посмотрел на судью таким взглядом, каким когда-то смотрела на меня принцесса Наа-ее-лаа, принимая за «презренного кархана». А передо мной сидел именно кар-хан, причем из невысокой касты, потому что носил клеймо на левом, а не на правом виске.

— Имя? — каркнуло чучело.

— Джулиан Райт, — чистосердечно ответил я.

Судья зажевал губами, видимо, пытаясь перемолоть столь непривычное для унита имя.

«Жуй, жуй, надеюсь, ты им подавишься!»

Наконец судья прожевал все четыре слога, с усилием сглотнул и сделал знак стражнику. Стражник рванул на мне рубашку, повернул боком к судье, — и чучело, наклонившись вперед, воззрилось на два рабских клейма на моем плече.

Точно так же я чувствовал себя однажды в далеком детстве, когда меня застукали на экзамене со шпаргалкой. Но этот экзамен был еще не кончен: разве плен и рабство у калькаров лишали итона города Лаэте его родовых привилегий? Я от души надеялся, что нет, — а потому рявкнул тоном оскорбленного принца крови:

— Что уставился, ничтожный кархан? Хотел бы я знать, по чьему недосмотру ты попал в судейское кресло! Ну ничего, еще не поздно вернуть тебя на помойку, из которой ты вылез!

Чучело впервые моргнуло, положив подбородок на высохшие пергаментные лапки.

— Почему у тебя такие волосы? — неожиданно проскрипело оно.

— Потому что… — странный вопрос сбил меня с толку всего на мгновенье — во время экзаменов по пилотажу требовалась еще более быстрая реакция, чем здесь. — Я унаследовал волосы от моих благородных предков, так же как ты унаследовал от своих плешь, вонючий румит!

— Довольно, — чучело резко пошевелилось и бросило: — Гирхата.

Судя по выражению лиц писца и стражника, приговор был далеко не из мягких, но не это возмутило меня до глубины души… Вернее, не меня, а итона Джулиана, лавадара принцессы Наа-ее-лаа:

— По какому праву ты, кархан, выносишь приговор униту чистой крови? Должно быть, тебе не терпится самому взойти на Помост Казней?

Желтые глаза прищурились, узкие губы растянулись в подобии улыбки:

— В честь свадьбы нонновар Наа-ее-лаа город должен был чист. Чист от всякой мрази вроде полуночников, скрэков и ночующих в развалинах бродяг, — даже если эти бродяги называют себя итонами. Именно в том и состоит мое священное право!

Негромкие слова судьи прорвались сквозь вопли унитов, только что выслушавших свой приговор, сквозь окрики стражников и хлопанье дверей, — и обрушились на меня, как гулкий удар набата.

— В честь… свадьбы нонновар? Чучело улыбнулось чуть пошире:

— В честь свадьбы нонновар Наа-ее-лаа и советника Ко-лея. Да, Сарго-ту нелегко было найти жениха для своей клейменной дочурки, но тем грандиознее будут свадебные торжест…

— Ах ты, мразь!

Все мои намерения вести себя, как подобает истинному итону, полетели к черту вместе со столом, с писцом и грудой металлических табличек.

— Я убью тебя, скотина!

Я обрушился на пискнувшее чучело, опрокинул его вместе с креслом и прижал к полу.

— Ты лжешь! Признайся, что ты солгал!

Я колотил высохшее ископаемое затылком об пол, не обращая внимания на то, что стражники наперебой лупят меня по спине дубинками и кнутами. Какой ничтожной была боль от этих ударов в сравнении с болью от слов, только что обрушившихся на меня!

Наконец меня оторвали от судьи, но я еще не утолил свою ярость и с рычанием стряхнул с себя стражников. Они разлетелись в стороны, как пушинки одуванчика, — и чинная процедура суда превратилась в бой быков, где зрители перемешались с участниками корриды. Арестованные вместе с судьями спасались по углам, столы с треском переворачивались, писцы подбирали рассыпавшиеся металлические пластинки, но те снова разлетались по полу блестящими веерами.

Даже в Долине Теплых Озер, сражаясь с четвероногими каннибалами, я не жаждал крови так, как сейчас! Мне было все равно, чем закончится эта драка, я хотел разнести на части весь во-наа, будь он проклят!

Выхватив у одного из стражников дубинку, я с треском сломал ее о спину другого цербера… И тут в комнате неожиданно погас свет.