До чего же всё-таки глупо называть меня зеброй!» — размышляла Пешеходная Зебра.

У неё, правда, имелись ещё и другие названия… непонятно только было, как ими пользоваться…

«Вот тоже… назовут — не подумают! Разве по зебрам ходят? Зебра — это животное такое полосатое… сильно напоминающее осла, — при чём тут оно? Ну и что же, что — полоски… Разве у одной только зебры полоски? У тетради в линейку тоже полоски. И у пианино тоже полоски — нет чтоб назвать меня «пешеходное пианино»!

А по ней всё шли и шли.

Денно и нощно.

Так оно, впрочем, и должно быть… если ты Пешеходная Зебра. Смешно ведь мечтать о другой какой-нибудь судьбе — лёжа на асфальте, да ещё в самом центре города — да ещё самого главного города в стране! Тут уж не замечтаешься особенно — тут тебе каждую минуту напоминают, кто ты такая и для чего существуешь.

Ты Пешеходная Зебра.

И по тебе ходят.

Кто-то рождается для того, чтобы им украшали, кто-то — чтобы им освещали, кто-то — чтобы на нём играли. А кто-то рождается для того, чтобы по нему ходили… Вот и Пешеходная Зебра родилась для того, чтобы по ней ходили. Другой судьбы, значит, Бог не дал. Хотя, конечно… «Вон тому без конца подмигивающему господину наверху повезло гораздо больше, чем мне: он называется «Светофор», и у него есть три огонька — красный, жёлтый и зелёный, и он ими подмигивает всё время. А как его слушаются! Сменит огонёк — все замирают, ещё раз сменит — все суетиться начинают, а уж в третий раз сменит — все срываются с места, только их и видели…» — с горечью размышляла Пешеходная Зебра. И наконец осмелилась спросить:

— Господин Светофор, Вы довольны своей жизнью?

— Ещё бы! — воскликнул тот.

Доволен, значит. Оно и понятно…

«А вот если бы меня назвали «Пешеходное Пианино»…»

Ночью всё-таки можно было хоть немножко помечтать. Если бы её назвали «Пешеходное Пианино» — всё в её жизни было бы не так. Она проводила бы время в обществе композиторов, музыкантов, певцов, и на ней, может быть, играли бы вальсы… Или марши: наступят на белую дорожку — тон, наступят на тёмную — полутон… И так, из тонов и полутонов, складывалась бы музыка…

Хотя… музыка-то, конечно, у неё едва ли получится, музыку ногами не играют — ее руками играют: музыка — штука нежная, даже и марши.

Пешеходная Зебра усмехнулась в темноте, представив себе топочущих по ней пешеходов в тяжёлых ботинках… Хороша музыка, нечего сказать! Танец слонов на водопое… Кто бежит, кто медлит, кто на месте стоит, а кто шаг вперёд сделает — и тут же назад! Нет, такой музыки никому, конечно, не надо. Мало ли что её полоски напоминают клавиши! Они только ей самой клавиши напоминают, а другие о таких вещах даже и не задумываются: просто ступают на Пешеходную Зебру — и вперёд… само собой, если господин Светофор разрешит!

Правда, особенно Бога гневить не стоит… у других судьба ещё хуже!

Взять, например, хоть вооон тот люк на мостовой. Лежит себе, бедный, посреди дороги — и какую-то непонятную дырку собою закрывает! Машины прямо по нему едут — и не замечают: есть он, нет его — всё равно. То-то он иногда грохочет от возмущения — правда, негромко: бум-бум, бум-бум, бум-бум… обратите, значит, внимание! Да только — увы: никто внимания не обращает.

— А Вы, господин Люк, довольны ли своей судьбой?

— Доволен ли я? Да, в общем, доволен!

В общем, доволен, значит. Ну и молодец…

Впрочем, какой с него спрос? Что он, несчастный, вообще-то видел — пролежав свои сто лет на одном и том же месте! Наверное, и понятия не имеет, что в жизни есть музыка… Есть клавиши, по которым этак вот небрежно пробегает рука — и из-под руки возникают аккорды! Есть струны — и едва их коснётся смычок, они начинают петь. Есть золотые трубы — они преобразуют воздух в божественные звуки: подуешь в такую трубу воздухом, а он по изгибам пойдёт, пойдёт, пойдёт — и рождается мелодия… Нет, люки о таких материях, конечно, не задумываются.

— Ещё как задумываются! — ответил Люк, и Пешеходная Зебра, опомнившись, поняла, что, кажется, давно размышляет вслух — тихой ночной порой, когда даже мысли особенно хорошо слышны!

— Но когда люки о таких материях задумываются, — продолжал Люк, — то понимают, что им, люкам, в сущности, ничто не мешает быть барабанами! Поскольку музыка у каждого своя. Моя музыка — это бум-бум, бум-бум, бум-бум… это только Вам, дорогая Пешеходная Зебра, почему-то кажется, что я так от возмущения грохочу!

— Разве нет? — растерявшись, прошептала Пешеходная Зебра.

Господин Люк улыбнулся.

— Ах, милая Пешеходная Зебра, — тихо произнёс он, — всё-то Вы витаете в облаках… и неведомо Вам, что ведь то, о чём Вы мечтаете, давным-давно сбылось! Что живет рядом с Вами композитор Люк, который, между прочим, ничуть не хуже композитора Глюка. И что композитор Люк пишет и пишет для Вас свои барабанные партии: бум-бум, бум-бум, бум-бум! Денно и нощно. Ему, видите ли, кажется, что в той музыке, которую исполняете Вы, иногда сильно не хватает лёгкого барабанного боя…

— Разве я исполняю какую-нибудь музыку? — пролепетала Пешеходная Зебра, окончательно теряясь.

— Все мы исполняем музыку, милая Пешеходная Зебра! И на всём белом свете нет никого, кто не исполнял бы какую-нибудь музыку… каждому из нас это дано судьбой: исполнять ту или иную музыку. Да только вот даже и свою собственную музыку не всем дано услышать.

Пешеходная Зебра не знала, что думать.

Она тихонько перебрала в памяти свои полоски — все до единой: тёмные и белые… как клавиши.

— Господин Люк, — вдруг попросила она, решившись. — Расскажите, пожалуйста, какая у меня музыка!

— Вальсы! — воскликнул господин Люк. — Вальсы и марши: наступят на белую дорожку — тон, наступят на тёмную — полутон… И так, из тонов и полутонов, складывается музыка. Только вот… как я уже сказал, мне всё кажется, что в ней время от времени сильно не хватает лёгкого барабанного боя!..