Глава двенадцатая. ПЛАНЫ НА БЛИЖАЙШЕЕ БУДУЩЕЕ
31-й год после Высадки, 14-го числа 4-го месяца. До рассвета
— Группа крови на рукаве,
мой порядковый номер на рукаве,
пожелай мне удачи в бою,
пожелай мне…
Хором допели, Санька украдкой сунул в рот пальцы, полизал подушечки. Отвык от железных струн…
Гитара была, что ни говори, странноватая, строила непривычно, но звук у неё был тёплый и богатый.
— Ещё одну, — сказал он, — и перерыв. Ага?
Все с неохотой согласились, что ага.
— Подпевайте. Последние две строчки повторяются.
Прошёлся по струнам. Нет, что ни говори — обалдеть, какой звук…
— Всё небо пламенем объято,
Пилоты шли в последний бой,
А молодого звеньевого
Несут с седою головой…
— А молодо-ого звеньево-ого… — подхватили все, и особенно эрхшшаа — но не слова выговаривая, а саму мелодию.
— Торпеда вмазала в «Портоса»,
Удачи вылетан запас.
И с разворота три пилота
Идут к Земле в последний раз.
Машина валится кругами,
Всё жарче пламя языки,
И я прощаюся с друзьями
Простым пожатием руки.
Мы пролетаем, как фанера,
Сейчас рванёт боекомплект,
И по холодной стратосфере
Прочертим мы короткий след.
Не соберут нас даже в горстку
С орбиты мы уйдём в распыл.
Земля родная стелет жёстко —
Я навсегда её простил.
И понесутся телеграммы
Родных и близких известить:
"Гардемарин ваш не вернётся
И не приедет погостить".
Заплачут горько мама с папой,
Теперь им внуков не видать,
И будет слезы лить девчонка
В квартире номер сорок пять.
И будут карточки пылиться
На фоне разноцветных книг.
Она уйдёт в гарды учиться
И сгинет так же, как жених…
— И сгинет так же, как жених…
В наступившей тишине кто-то громко сглотнул.
— «Портос» — это сторожевик такой, — зачем-то объяснил Санька. Может быть, чтобы разбить тишину.
— Да-а… — протянул Ярослав. — Дела…
По идее, надо было размещаться на ночь и спать, но все были слишком уж взбудоражены встречей. Опять же — улетели к чертям намеченные планы, и надо было стремительно продумать новые…
То есть — просто схватить Тейшш, сунуть её в «Неустрашимый» и улететь, оставив Барса и Машу собирать информацию, а то и наводить порядок, — не получалось. Планета оказалась невероятно, сказочно важна, и отдавать её Империи было нельзя — ну просто никак.
Уже хотя бы потому (икснадцатым пунктом в списке), что по имперским понятиям всё население планеты опасно и неизлечимо больно или же находится в контакте с опасными и неизлечимыми больными. То есть оно должно быть помещено в карантин — скорее всего, навсегда, — а сама планета продезинфицирована на километр вглубь.
Нет, не отдам я Некту яблоко, хоть он дерись…
Спасибо Тейшш, спасибо павшим эрхшшаа — за то, что повредили разведывательный корабль и основательно проредили его экипаж. Вряд ли он сможет скоро отправиться обратно. А без этого имперцам не провести сюда эскадру — не умеют они брать ментальный пеленг. Но на борту застрявшего здесь имперского корабля осталась группа землян-телепатов, которые мучаются, кричат… а на борту какого-то другого корабля может найтись другая группа, которая их услышит — и, не исключено, что пеленг возьмёт…
Итак, задач было три, и все примерно одинаковой важности: вывезти Тейшш в безопасное место, захватить имперский корабль и как-то обозначить законные права Земли или Эрхшшаа на эту планету.
Первые две задачи имели вполне внятные одноходовые решения. Третья — пока ещё нет. На планете худо-бедно жило коренное население, числившее себя совсем ещё недавно подданными старой Империи. Империя нынешняя провозглашала себя наследницей Империи старой (утверждение нелепое и спорное, но оно принято за истину на Тангу, и опровергнуть его очень трудно). Кроме того, на Мизели имелось центральное правительство, которое — если судить по тому, что рассказали Олег и Ярослав, — вряд ли было расположено сотрудничать…
И — проблема Олега. По разным причинам, но все, не сговариваясь, решили, что она не менее важна, чем три обозначенных, — и каким-то не слишком объяснимым образом влияет на их решение.
Сами Олег с Ярославом, да и мальчишки тоже, не видели другого пути, кроме силового: высадиться в Верхнем, пальнуть для острастки, пригрозить полной аннигиляцией… Барс мялся, и Санька его понимал. Рра-Рашт и Маша были категорически против: не стоило начинать знакомство с пальбы. В конце концов, не исключено, что их тут ждут — не дождутся с распростёртыми объятиями, хлебом-солью и полцарством в придачу…
Вот если полцарства не будет в наличии, а соль окажется не хлоридом, а цианидом — тогда можно и пострелять. Холостыми, то есть исключительно одиночными зарядами.
Значит — для начала нужно слетать и представиться. А там видно будет.
В общих чертах план выстроился. С утра — разведка в Верхний. Если там действительно ждут — не дождутся, то предложить вступление в союз Земля-Эрхшшаа, покровительство, всяческую помощь и так далее. Заодно — решить проблему Олега. Если по каким-то причинам не ждут или проблему решать не хотят, то заявить о родстве Олега и всего земного населения Мизели — с населением Земли, и не просто Земли, а всего союза Земля-Эрхшаа-марцалы-Свободные, которое здесь представляет «Неустрашимый», — после чего приступить к защите неотъемлемых человеческих прав. Включая применение холостых, то есть исключительно одиночных…
Далее (при любом развитии сценария) — «Неустрашимый» и обязательно хотя бы двое из эрхшшаа (одна из них — Тейшш) остаются в Верхнем, чтобы принимать участие в сценах радости или давить авторитетом, а два лёгких корабля, подцепив к себе всё возможное вооружение, отправляются брать на абордаж имперского разведчика. Если абордаж удачен, заключённых землян спускают на поверхность планеты и где-нибудь размещают («Да здесь, где же ещё», — распорядился Ярослав), и смотрят, что там с кораблём. Если атака сорвётся, «Неустрашимый» немедленно взлетает и направляется к одной из планет эрхшшаа…
Осталось дождаться утра. Это оказалось самым трудным.
* * *
Меньше суток назад они проплывали под этим же мостом… Артурчик сплюнул через перила в темноту горькую волокнистую жвачку — прессованные листья и молодую кору сторожника выдавали всем желающим. От сторожника пропадал сон, обострялось зрение и скрадывалась усталость. Правда, во рту делалось сухо и шершаво, и пить было бесполезно — вода эту сухость не брала.
Вместе с Лизкой они ехали на повозке, гружённой ящиками с ракетами. Их записали в ракетчики, но лишь подносчиками снарядов. И то — не бегать на позиции с тяжёлыми ящиками на спине, а ворочать эти ящики на повозке и подавать на спины или на плечи тем, кто будет таскать. Повозку с трудом волокла четвёрка козлов, которыми правил полузнакомый фермер, Артурчик не мог вспомнить, где встречался с ним, а потом будто кто-то стукнул в лоб, и глаза открылись: это был старший сын старого Йеризина, Махраб. Йеризина и всю родню его уморили Верхние ядовитым дымом, а Махраб, наверное, ездил в город на торжки… На торжках с ним Артурчик и встречался: кривые баклажаны и мясные палочки от Йеризина славились, покупать старались у них.
— Вы меня помните, добрый Махраб? — спросил зачем-то Артурчик. Тот, не поворачивая головы, кивнул. На этом разговор закончился.
Войско вообще шло молча. Только хруст колёс по щебню, скрип, недовольное, но робкое блекотание козлов — и глубокое солидарное бубухх-бубухх-бубухх сотен пар тяжёлых, для хождения по камням, башмаков с окованными железом носками и каблуками…
— Если бы мы не ушли оттуда… — снова сказала Лизка.
Она была совершенно права. Но лучше бы молчала. Всё равно уже ничего нельзя было исправить или поменять местами…
Артур так никогда и не поверит в смерть Стрельнутого, его друзей и его учителя. Будет казаться, что они где-то рядом, в соседнем доме, соседнем квартале — вообще в соседней клеточке пространства.
Так будет всегда. Но потом.
А пока — плотная молчаливая колонна быстро двигалась по широкой дороге, пересекая предгорье и приближаясь к «серпантину», ведущему на плато. К подножию горы колонна подойдёт к полудню. Ещё три часа займёт подъём…
Это был только авангард. Основные силы объединённой армии Нижних сейчас торопливо разбивались повзводно, учились слушать команды и держать в руках оружие — чтобы быть настоящей армией, а не толпой.
Они выступят во второй половине дня.
19 января 2015 года. Ново-Огарево. Утро
Спецкомиссар ООН, Исигуро Усида, был родом с Окинавы и хорошо помнил, как американские бомбардировщики летали бомбить Вьетнам и как они, местные шестнадцатилетние парни, ходили в дансинги, чтобы драться там с солдатами, охранявшими базы, из-за девчонок. Несколько лет назад он научил президента паре приёмов, которые из-за своей эффективности не вошли в спортивное дзю-до. Он прекрасно говорил по-русски, читал наизусть «Полтаву», «Демона», «Звёздный ужас», стихи Блока, Слуцкого, Арсения Тарковского, — хотя и имел традиционные для японцев проблемы с «Л» и «Ш». Кроме того, на Окинаве у него остался малолитражный заводик по производству высококлассного солодового виски, которое как минимум не уступало шотландскому…
— Император… — проговорил он, словно впервые в жизни пробуя это слово на вкус; кончики ногтей его согнутых пальцев чуть слышно барабанили по бокалу. — Император… Боюсь, Владимир, что я плохой монархист. Мы, окинавцы — плохие монархисты. Если не все, то многие. А кроме того, несчастье с нашими пилотами…
— Тебе разве ещё не передали про пилотов? — спросил президент. — Нет? В Токио мы уже сообщили… Их нашли, Исигуро. Туда уже вылетел крейсер «Новик». Они живы, и… в общем, всё хорошо.
— Какая замечательная новость! — воскликнул Усида. — Но я всё равно не знаю, как нам поступить. И это уже не зависит от моего антимонархизма. Слишком мало данных.
— Когда их было достаточно?
— И здесь ты прав. Кроме того, в тех редких случаях, когда их было достаточно — это оказывались ложные данные. Мы в положении глухого и очень близорукого человека, на которого нападает толпа водяных…
— Положение немного выправляется, Исигуро, — сказал президент. — И одновременно ухудшается. Мы уже получили от котов такой объём информации об Империи, что страдаем от несварения, а информация всё прибывает… Ещё год-другой — и у нас появится собственная надёжная агентура. Мы уже не слепы — но мы как будто оказались в совершенно незнакомом месте…
— Какая разница? — возразил Усида. — Слепой и внезапно прозревший — одинаково беспомощны на оживлённом перекрёстке. Более того, слепота побуждает к осторожности, а непонимание происходящего — к панике и неправильным поступкам.
— Да, и это тоже верно. Но под ухудшением я понимал не это — не столько это… Ты чувствуешь, как всё начало рассыпаться? Пока шла открытая война, ООН выполняла роль штаба и ставки. Де-факто она стала всемирным правительством, все страны делегировали ей довольно заметную часть своего суверенитета, и никто не возражал. Я понимаю, что тут марцалы блестяще поработали; умения сгладить противоречия, а заодно и организовать работу сколь угодно сложной системы у них не отнять… но дело не только в них. Мне кажется, мы настолько растерялись от победы, что решили сделать все возможные глупости разом. Роспуск Объединённого командования… Это просто предательство какое-то. Или настолько вселенская глупость…
Спецкомиссар отхлебнул из бокала и некоторое время сосредоточенно прислушивался к ощущениям.
— По-моему, получилось неплохо? А, Владимир?
— По-моему, просто великолепно. Я, правда, не великий спец по виски…
— Это новый сорт. Он ещё не имеет названия. Не будет большой наглостью с моей стороны, если я попрошу тебя дать этому сорту имя?
— Неожиданно… Боюсь, я просто не знаю, как это делается. Какие традиции…
— Традиционно — это просто имя производителя. Реже — что-то связанное с местом, где выращен злак или добыт торф. От качества торфа зависит очень многое: цвет, запах, глубина вкуса. Ячмень для этого виски выращен в Канаде, торф привезён из Карелии, дуб для бочек — с острова Ява. Вода — из Антарктиды, добыта на глубине четырёхсот метров. Погреб, где виски выдерживалось, находится в горах Хидака, на Хоккайдо. Это колдовские горы, с ними связано очень много преданий. Бочки были помещены в подвал в последний мирный месяц последнего мирного года — тогда я этого, разумеется, не знал… Купаж я не делаю — особенность марки. Все мои виски имеют первое имя «Керама» — так называлась шхуна моего деда. Но обязательно должно быть и второе имя.
— Я должен подумать, — сказал президент.
— Я тоже, — сказал Усида. — В конце концов, мы думаем об одном и том же.
19 января 2015 года. Москва, посольство Свободных. Утро
Римма печатала со скоростью двести ударов в минуту, и от этой бесконечной пулемётной очереди Геловани уплывал куда-то вверх и вбок, и приходилось выдёргивать себя обратно почти физическим усилием занемевшего мозга. Иногда в монотонный треск вплетались дребезжание и скрежет — машинка была старая, раздолбанная в хлам «Башкирия» с огромной кареткой, похожая на комбайн или сенокосилку; она и новая-то не отличалась бесшумностью…
Никита, стараясь занимать как можно меньше места, варил какой-то особенный кофе из своих старых запасов. Кофе выращивали и обрабатывали на добром десятке планет, и среди Свободных он был весьма ходовым товаром. Господин посол уже сгонял свою страхолюдную девочку (имя которой Геловани начисто забыл, а переспросить стеснялся) в круглосуточный магазин за густыми сливками, потому что иначе пить этот жидкий динамит опасно.
Запах был… да. Очень бодрящий.
Пожалуй, Геловани клюнул-таки носом, потому что пропустил торжественный момент: Римма вытянула из каретки последнюю закладку. Он среагировал только на стон:
— Бли-и-и-н…
Она пыталась помассировать виски опухшими пальцами. Геловани подошёл, встал сзади. Сначала забрал боль из головы, сбросил на пол. Можно было не опасаться, что попадёт в кого-то постороннего: первый этаж. Потом — из шеи и плеч. С одного раза не получилось, а главное — из-за усталости никак не мог сосредоточиться. Не спать семьдесят часов — это многовато…
— Спасибо, родной, — Римма встала, с хрустом потянулась. — Ты опять меня спас.
— Давайте по чашечке, и полетели, — сказал Никита. — Ласточка, ты пока разложи экземпляры… — и Геловани наконец вспомнил: девочку звали Крейзи-Бёрд, так и в паспорте было записано: Оцуп Крейзи-Бёрд Станиславовна, и она очень этим гордилась.
Лицо у Риммы было усталым, осунувшимся и даже старым — этакий проступивший намёк на её календарный возраст. Календарь, разумеется, врал: Римме было немного за тридцать, причем это не видимость, достижимая посредством гимнастик, пластических операций и косметики, а –
истинный биологический возраст организма. Кокон не мог возвратить молодость, но он не позволял организму стариться. Вместо этого он старился сам и в какой-то момент — через сто, сто пятьдесят, а когда и больше лет –
просто исчезал. Шарик лопался в пустоте…
Так умирали все Свободные. За исключением тех, кто оказывался на планетах. Их участь была страшной. Старость приходила за несколько дней.
Поэтому Свободные как могли избегали планет.
— Надо будет смыться наверх, — сказал Геловани. — Если получится. Хотя бы на несколько дней.
— Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы на дно… — хрипло пропел Никита. — Ихтиандры боговы. Как напиток?
— От этих жирных сливок меня пронесёт, — сказала Римма. — Надеюсь, в Кремле есть приличные туалеты?
— Мы не в Кремль. Он на даче, — сказал Никита.
— Тогда проще, — Римма села в уголке кухонного диванчика, не выпуская кружку из рук, закрыла глаза. — Мальчики. Пять минут меня нет, хорошо?
«Мальчики» согласно кивнули. Римма за шесть часов провернула совершенно непредставимую работу: телепатически приняла, перевела на русский и распечатала очень подробную — пятьдесят с лишним страниц –
справку об императоре Бэре и ситуации, в которой он оказался; информацию раскопал оставленный в музее дед уже после того, как Римма и Геловани составили первый доклад — по итогам собственных предварительных и торопливых поисков. Они только собрались отдохнуть…
Крейзи-Бёрд встряхнула своими разноцветными перьями на голове и пронзительно объявила, что тоже пойдёт вместе со всеми. Ей давно хотелось поговорить с президентом. Просто накопилось что сказать…
Никита внимательно посмотрел на неё и покачал головой:
— Не сейчас.
— Ну, Никита!..
— Нет, ласточка, — голос его отвердел. — Не сейчас.
Затренькал телефон. Римма вздрогнула, но глаз не открыла.
Геловани дотянулся до трубки. Это был комдив Виттштейн.
— Данте? Здравствуй, друг. Скажи, пожалуйста, что за мелкий мышиный бред с переучиванием на новую технику? Мне уже пошла вторая сотня рапортов…
Несколько секунд Геловани не мог ничего сообразить. Потом дошло.
— Расскажу, когда увидимся. Рапорта принимай, но не обещай ничего конкретного. Отсылай ко мне. Главное — не называй никаких сроков. Говори примерно так: первый отряд уже сформирован, и по результатам его обучения… понятно, да?
— Так это правда?
— Боюсь, что ещё не вся…
Он, не чувствуя вкуса, выхлебал кофе — густой, как кисель. Встал.
Качнуло.
И — словно тёплая мягкая рука осторожно придержала его за затылок.
19 января 2015 года. Пересекая орбиту Венеры
Крейсер «Новик» был не просто развитием темы «Гавриила» — та же оправдавшая себя компоновка, вдвое большие размеры, возросшие почти десятикратно масса, тяга двигателей и мощность вооружения. Нет, это был первый построенный на Земле корабль, способный совершать межзвёздные перелёты. Правда, на головные корабли этой серии устанавливались уже готовые эмиттеры производства эрхшшаа, — но это только потому, что технологический цикл производства каждого эмиттера составлял двести восемьдесят дней; сейчас на пути к Земле находился грузовой конвой, везший орбитальные монтажные комплексы — и через год, в худшем случае полтора, Земля уже будет способна сама производить всё необходимое для кораблей открытого космоса…
Проект «Новик» начали воплощать в металл буквально на следующий день после триумфа «Гавриила». В отличие от него, он был не чисто российским, а всеевропейским: комплектующие корпуса производили в Италии, Англии, Германии, Швейцарии, энергетические конверторы — в Израиле, двигатели — в Швеции, а оружие и окончательную сборку — в Т-зонах «Париж» и «Московия», там же, где и сторожевики-»мушкетёры». Всего было заложено двадцать машин, из них четыре уже прошли первые лётные испытания, а головной, «Новик» — встал на боевое дежурство.
Это был своего рода рекорд: всего за полгода двадцать три вагона рабочих чертежей превратились в самое грозное оружие, которым владело человечество…
Вернее, уже не всё человечество: по инициативе Китая, всех Северных Америк (удивительным образом сыгравших в унисон), Пакистана, Бразилии и Аргентины было ликвидировано Объединённое командование флотом. Правда, все страны Европы, Россия, Израиль, Турция и Индия тут же договорились сохранить прежние отношения хотя бы между собой, и о полном разделе флота (хотя бы той его части, которая принадлежала им, — а следовательно, и проекта «Новик») речи идти не могло. Но в сети глобальной обороны теперь зияли гигантские дыры, всякого рода межштабные согласования отнимали чёртову прорву сил и времени — и вообще вдруг стало тревожно.
В «коллективном бессознательном» царило то самое злобно-приподнятое настроение, опасаясь которого, Сунь-цзы ещё полторы тысячи лет назад предостерегал от лёгких побед.
Государственные мужи пока ещё ничего необратимого себе не позволяли — но политики и журналисты вовсю обличали, вскрывали нарывы, предъявляли язвы, распахивали шкафы в поисках скелетов и проводили исторические аналогии. Нужно было срочно напомнить миру, что Россия только благодаря войне смогла вырваться вперёд, при этом оставаясь, как и была, страной варварской, неумытой, лапотной и нелепой; что прежним мировым лидерам нужно немедленно и грозно подняться с четверенек, умыться, поправить фраки и смокинги и вернуться на свои законные места во главе стола, поближе к пирогу; что неспроста, очень неспроста марцальская верхушка, виновная в бесчисленных преступлениях против человечества, открыто живёт в Москве, поспешно амнистированная и натурализованная сразу после перемирия: российская администрация не имела ни малейшего права этого делать, а трибунал в Гааге ещё никто не отменял; что историческая роль России такова: в дни кризисов её выпускают из клетки и натравливают на очередного врага всего цивилизованного мира, а после победы прячут обратно в клетку, потому что оставлять такое косматое чудовище на воле невозможно, неразумно и даже преступно…
Экипаж «Новика» состоял из русских мичманов и офицеров — корабль значился в российском регистре Космофлота и был приписан к базе «Энгельс», — но на время первых полётов двигатели, энергетику, системы навигации и управления огнём, системы обеспечения живучести, а также десантные средства — помогали обслуживать прикомандированные специалисты с заводов-изготовителей. Не все они говорили по-русски, поэтому пришлось взять на борт троих переводчиц. В последнюю секунду сообразили и подхватили в японском посольстве военно-морского атташе. Кроме того, в качестве практикантов летели пятеро гардемарин выпускных классов лучших лётных школ Киргизии, Узбекистана и Ирана, а в качестве пассажиров — четверо исследователей-ксенологов из Комиссии по инвазии при ООН, и среди них — Сигги Кристиансен.
Командир корабля, капитан второго ранга Валентин Сергеевич Севернов, был моложав, но не молод: ему уже исполнилось пятьдесят два года. В дни Вторжения он командовал атомной подводной лодкой, чудом спасся, несколько лет кантовался на берегу, потом ещё несколько — носился над Балтикой на спасательном глайдере, собирая катапультировавшихся пацанов — или то, что от них осталось. Потом его вызвали в штаб флота и предложили переучиваться на новую технику. Он даже не спросил: «Почему я?» — когда происходят чудеса, таких вопросов не задают.
Это было не чудо, это был жёсткий негласный отбор по множеству параметров, ему подвергались практически все бывшие лётчики, моряки и танкисты. Из тысяч отбирались единицы…
В прошлом году, в памятном кровавом августе, младший сын, старший мичман Анатолий Севернов, не вернулся с орбиты. Месяц спустя самого Валентина Сергеевича назначили командиром только что заложенного на верфях новейшего крейсера. Ещё ничего не кончилось, сказали ему в штабе, готовьтесь по-настоящему.
Валентин Сергеевич старался не потерять ни часа… И всё равно внутри него, особенно по ночам, торопливо тикал какой-то скрытый механизм, похожий на метроном. Он то ускорялся, то чуть-чуть притормаживал, но всегда опережал пульс, а значит, это было не сердце, и капитан никогда не говорил о нём врачам.
Сейчас, когда по обычаю за капитанский стол пригласили гостей, пульс настиг это тиканье.
Доктор Сигурдни Кристиансен отнюдь не была красива — крупная грубоватая шведка с очень загорелым (среди зимы) лицом и выцветшими прямыми, небрежно подрезанными, волосами. Но у неё были ясные спокойные глаза и насмешливые в уголках губы, никогда не знавшие помады. И ещё при разговоре (ломаный и простой, но очень понятный русский) она помогала себе рукой, и движения этой руки, этих длинных пальцев с коротко обрезанными ногтями…
До цели было менее двух суток полёта.
