Глава тринадцатая. ПОБЕЖДЁННЫХ НЕТ

Потапов помнил во сне, что вообще-то звать его Эмилем Валерьевичем и что он главный дрогон-догр всего Плоскогорья, то есть тот, кто занимается всевозможными источниками энергии — но его почему-то упорно именовали Милочкой и пеняли за то, что рояль звучит, как сырые дрова, за кулисами не пройти, весь кордебалет в декрете… он снова был аспирантом в родном институте и ставил со студентами пьесу собственного сочинения «Три дня позора, или Весна в декабре»…

Потом его сбросили с нар и больно наступили на руку — не по злобе, а просто не увидев в темноте.

Ворота блока со скрипом откатились. За ними косо полоскались мокрые сумерки, а значит, до подъёма был ещё час, а то и два.

Стуча вразнобой подковами ботинок, агча-ат-хурами (что значит «заботливо взращиваемые») строились в проходе, и Потапов сам собой оказался на своём месте, сжимая в руке шапочку.

В проёме ворот появился Грудой, начальник тюрьмы, тоже бывший землянин. Рядом с ним смутно виднелись ещё двое в длинных серых плащах.

— Смирно, гондоны! Слушать меня внимательно! Государство в необъяснимом порыве добросердечия объявляет вам полную амнистию. Молчать! Одновременно оно рассчитывает, что вы сейчас организованно, не создавая давки, запишетесь добровольцами на стены. Снизу прёт толпа. То есть вы можете не записываться, это ваше полное право — но тогда окажетесь по ту сторону ворот и даже не успеете обосраться. Полчаса на формальности, после чего тюрьма закрывается. Мотайте отсюда. Запись вот — у господ волшебников…

Оказаться за стеной, подумал Потапов. Да, и там люди живут… когда-то он переписывался с некоторыми, пока на него не стали смотреть косо и не намекнули, что такие контакты идут во вред карьере. Карьера всё равно накрылась, а контакты пропали.

А ведь не выпустят за ворота, и даже не спустят со стены в клети, вдруг отчётливо понял он. Просто — скинут с обрыва…

Волшебники, холера.

Ещё лет десять назад они назывались операторами. Да, конечно, требовалось мужество и научный фанатизм, чтобы пойти на это: вживлять в своё единственное тело грубые, несовершенные и непредсказуемые приборы для управления арги-ду, «железными микробами». Многие умирали, и смерть эта была не лёгкой. Но на смену выбывшему вставали двое…

И они понемногу овладевали утраченными — казалось бы, навсегда — навыками. Правда, Потапов сомневался, что игра стоит свеч, что одиннадцать человеческих жизней за новый сорт пластмассы и тридцать пять — за съедобное, но совершенно безвкусное тесто, — приемлемая цена. Да, он входил тогда в Научный Совет и пользовался кой-каким авторитетом, но его выслушивали — и поступали по-своему. Это была уже не наука, а новая неистовая религия, со своими догматами и своими мучениками. Своим раем и своим адом. Своими кострами и своими раскольниками…

Двигаясь, как автомат, Потапов записался у смутно знакомого оператора и занял место в колонне. Через несколько минут им скомандовали: «Марш!» — и повели по наждачно-шершавой дороге. Дождь как раз кончился. Минут через двадцать покажется солнце…

Ярко вспыхнуло где-то наверху и сзади, высветив такие разные затылки и плечи шагающих добровольцев. Всё вокруг будто бы замерло, пропустив такт. Потапов поднял голову. Совсем невысоко и совершенно беззвучно пронеслись три… самолёта? Последний раз самолёты он видел на Земле… У большого были крылья — широкие, треугольные. У маленьких — так, крылышки.

Все три гнали перед собой конусы ослепительного прожекторного света. Они пролетели, и стало почти темно.

Толпа прёт? — почти весело подумал Потапов.

Он почти не сомневался в том, что рано или поздно его земляки, даже загнанные в тупик повседневной скуки и скудости — там, внизу, — соберутся с мыслями, стряхнут постоянно навязываемую им сонную одурь и одичание, засучат рукава… Правда, он не думал, что это произойдёт так скоро.

Впрочем… тридцать лет. Можно изобрести кое-что и покруче пороха. Так, между делом.

Но — самолёты!

Сейчас вам будет — «толпа прёт»…

В полном восторге он ударил себя кулаком в раскрытую ладонь, и как бы в ответ небо впереди засверкало сотнями точечных сиреневых вспышек.

Летели так: «Неустрашимый» вёл Рра-Рашт собственноручно, на месте второго пилота сидела Тейшш, а за стрелковым пультом, где обычно работал Санька, — Ярослав. Пан Ярек. Навык обращения с визиблом у него уже был, с оружием — тоже… Олег, Михель и Вовочка летели пассажирами. Ичшхи-Та, Вторая Рра-Рашта, облачившись в маскировочный «хамелеонный» комбинезон, заняла место в кормовом шлюзе. Как только (и, разумеется, если) корабль сядет, она незаметно, пользуясь дымовой завесой — а завеса будет, лёгкая, мотивированная, — выскользнет из люка и займётся пешей разведкой…

Кораблик Тейшш, которому хоть и с запозданием, но всё-таки сообразили присвоить гордое имя «Спасатель», пилотировал Санька. Десантную группу составляли Рафашш и Шарра, вооружённые до зубов ручным оружием.

Барс стал пилотом третьего кораблика грозной эскадры, катера «Неустрашимого», тоже по случаю обретённой самостоятельности получившего собственное имя: «Натиск». Маша занимала кресло штурмана и знала, что ей вскоре действительно придётся сыграть эту роль; вторая пара пилотов-эрхшшаа, Мийт-Та и Чишш, как и их собратья на «Спасателе», готовились прежде всего к рукопашной схватке.

На оба лёгких кораблика установили по три лазерных батареи с «Неустрашимого». Этого с лихвой хватало для эффективной стрельбы по наземным и воздушным — то есть неподвижным или медленным — целям, а на орбите…

На орбите оружия никогда не бывает хотя бы достаточно.

Санька так и не смог потом восстановить ход событий. Возможно, виной было включение Рра-Раштом хроновика — в тот момент, когда поняли, что их обстреливают и что медлить уже нельзя. Это был не первый и не десятый случай, когда Санька попадал под удар хроновика, но никогда не было такого, чтобы начисто отшибало память. Не отшибало — перемешивало. Какие-то события казались происшедшими давным-давно и почти стёршимися, какие-то — приснившимися, прочитанными, увиденными в кино… Иных событий, которые отпечатались в памяти, просто не могло быть в действительности: например, он отчётливо помнил, как пылает и рушится внутрь себя исполинская Игла — почти десятикилометровая башня, венчающая скалистую вершину у восточной окраины плато, там, где начинается непроходимый хаос чёрных хребтов, пропастей, отвесных стен, разломов, трещин… но этого просто не могло случиться, потому что на самом деле Игла как стояла, так и стояла — гладкая и блестящая издалека, вблизи она оказалась похожей на старый, без коры, ствол иссохшего и окаменевшего дерева — палево-серый, неровный, сучковатый, с какими-то шипами, дуплами, прорезями, выступами…

Возможно, то, как поступили они, было неправильным. Не зря же он четвёртую неделю сидит в одиночной камере, дожидаясь суда. И Рра-Рашт отозван на свою планету как-то без почестей… Но и те, в городе — поступили по-свински. Бить на поражение сразу, не пытаясь предупредить, предостеречь, хотя бы спросить, опознать, — это подло. Стрелять в тех, кто, может быть, пришёл тебя спасать…

Да, на чужой планете он без санкции командования открыл огонь на поражение. Но только в тех, кто стрелял в него. Да, сколько-то человек погибли. Но все они хотели его смерти. Его — и тех, кто стал ему дорог.

Они начали стрелять первыми. И даже не попытались предупредить.

Все остальное вытекало из этого обстоятельства. Получалось как бы само собой. «Принцип домино»: один толчок, цепочка падений — и перед вами новый пейзаж…

Просто когда Санька понял, что именно он сейчас — самый главный в этом захваченном и местами горящем городе, обратного хода уже не было. Оставалось только ломить вперёд.

И он стал ломить вперёд. Удивившись попутно, что белая тряпка в окне — такой распространённый во Вселенной знак капитуляции…

Он ещё раз убедился тогда, что для начальника главное — это иметь толковых подчинённых и не сдерживать их тогда, когда они знают, что делают.

Коты вычислили, нашли и арестовали здешнее правительство. Олег тут же, не давая арестованным выйти из шока, принялся выкачивать из них всевозможную информацию.

Ярослав, размахивая своим пулемётом, построил полицию и пожарных. Полиция ещё недолгое время пыталась качать какие-то права, а пожарные взяли под козырёк и занялись своим прямым делом.

Мобилизованные для отпора «нижним» граждане были распущены по домам.

Барс выступил по местному радио (переводил Михель) и сказал, что бояться гражданам нечего, любое недоразумение можно уладить, и вообще — период изоляции позади, добро пожаловать в обитаемую Вселенную…

После чего «Спасатель» (без Саньки) и «Натиск» незаметно снялись и ушли в облака. Через три часа вернулся один «Натиск».

…Нет-нет, всё в порядке! Все живы — просто остались там, на корабле, с людьми. Большой корабль, в трюме почти шестьдесят человек, перепаниковали… вода есть, еда есть, но темно и душно, очень душно, эрхшшаа сейчас пытаются что-то запустить… Нет, экипаж мёртв. Их добили уже потом, после того, как коты взбунтовались и ушли. Но попутно, добивая — повредили систему управления. В общем, теперь похоже на то, что людей придётся снимать группками, перевозить сюда, на Мизель, а уже отсюда…

Чуть-чуть отлегло. Это срочно, но не сверхсрочно.

К трём часам дня на дороге внизу появились разведчики наступающей армии. Их встретили Вовочка и Михель — в трофейной четырёхколесной самобеглой тележке белого цвета. Эмблему правительственной связи — узкий запечатанный конверт — соскребли ножом и поверх нарисовали свою, новую, только что рождённую: шпагу, стилизованную ракету и звёздочку сверху.

Следующая встреча президента с Исигуро Усидой состоялась в резиденции спецкомиссара — в новеньком пентхаузе на Чистых прудах. Плоская крыша была завалена сугробами идеально белого снега. Снегогенератор стоял позади дома, Усида пускал его в ход по ночам. Он жаловался, что мало спит — два, а если повезёт, то три часа в сутки…

Внизу, если посмотреть, пузырилась обычная московская коричневато-серая снеговая каша.

Сада камней возле дома не было. Росло несколько деревьев — странного вида ели и плакучие ивы.

В доме было не по-японски тепло, и обстановка напоминала скорее о викторианской Англии, чем о Востоке. Дубовые книжные шкафы во всю стену и тёмные корешки старых книг на добром десятке языков…

— Жаль, что ты не куришь, — сказал Усида, обнюхивая короткую сигару. — Человеку нужно иметь слабости, от которых легко отказаться.

— Я курил в школе, — поморщился президент. — Никакого удовольствия.

— Ты получил новые данные.

Это был не вопрос, а утверждение. Весь пакет документов был доставлен спецкомиссару через час после президента, а то и меньше.

— Да.

— Я много думал. Обсуждал с коллегами. Надо дать ему слово на Генеральной Ассамблее. По твоему представлению.

— Когда?

— Через три дня. Через четыре максимум.

Президент хрустнул переплетёнными пальцами.

— Хорошо… Да, я придумал тебе название. «Корона». «Керама Корона». По-моему, прекрасно звучит.

— По-моему, тоже, — коротко рассмеялся Усида. — Так назывался мой самый первый сорт. Тебе придётся думать дальше…

К вечеру повалил снег, всё сильнее и сильнее, сначала быстрый, мелкий и колючий, потом — медленный, мягкий, крупными хлопьями, совершенно рождественский. Резко подскочила температура — градусов до двух, а с утра было около двадцати мороза, да ещё с хорошим морским ветерком…

Некрон пошарился в сарайчике, нашёл широкую пластиковую лопату и двинул к бане — нагрести сугроб побольше. Он никогда не упускал случая попариться, а здесь была прекрасная банька: из толстенных отборных брёвен, в меру тесная, с кубом из нержавейки и каменкой из чёрных окатышей величиной с кулак. Сухие берёзовые дрова обещали отменный жар.

Под крышей сушилось десятка два веников: берёзовых и дубовых.

Он занялся топкой, а пацанов погнал за колодезной водой. Но стоило им вернуться, бряцая полными ведрами, как у Антона сделалось очень спокойное лицо, а глаза уставились в бесконечность. Иван отобрал у него вёдра и осторожно поставил на крыльцо.

— Началось? — робко спросил он.

— Похоже, да… — Некрон подхватил парня под руку и повёл в дом.

— О, простите, — сказал Антон, а точнее, Бэр — он был уже здесь, всё видел и слышал. — Кажется, я оторвал вас от прекрасных приготовлений.

— Не страшно, — сказал Некрон.

— Есть новости?

— Есть новости.

Он взял папку, которую ему полчаса назад, в самую пургу, притаранили из Питера два фельдъегеря. Там был список вопросов, которые следовало задать, список сомнений, которыми следовало поделиться, и предложение выступить через два дня на Генеральной Ассамблее ООН — в сущности, высшем органе всепланетной власти. ООН знавала разные времена и даже иногда впадала в полное ничтожество, картонную декоративность и чёрт знает что. Но сейчас её могущество было велико как никогда: все марцальские структуры управления постепенно демонтировались, их место занимали спешно создаваемые подразделения ООН. Остро не хватало марцальского умения находить общий язык со всеми и убеждать любого упрямца в чем угодно…

Тем не менее многие политологи сходились во мнении, что Земля большей частью уже де-факто представляла собой единое государство: что-то типа конфедеративной республики парламентского типа. Никто не готовил эту интеграцию специально — как, например, объединяли Европу в конце прошлого века. Так уж сложилось само собой под влиянием всяческих сильнодействующих обстоятельств.

Предложение Бэру предстать перед Генассамблеей, можно сказать, немедленно — уже было косвенным признаком того, что на самом верху понимают чрезвычайную сложность ситуации и необходимость принятия каких-то новых и кардинальных мер. Но, как любой полномочный парламент, Генассамблея была неповоротлива, легко возбудима и не слишком предсказуема…

— Можно, я лучше глазами? — голосом Бэра сказал Антон и протянул руку.

— Конечно… — Некрон подал ему папку.

Антон стремительно перелистал сшивку из двух десятков страниц, закрыл папку, подержал её двумя пальцами за уголок, словно хотел пустить по ветру, но передумал и вернул Некрону.

— Не вполне то, чего я желал бы, — сказал он, — но и не вполне то, чего я опасался. Будь у нас лет пять впереди — я был бы счастлив продвигаться такими темпами.

— И что же делать? — спросил Некрон.

— Пока не знаю… Можно, я где-нибудь сяду и кое-что набросаю на бумаге?

— Да, конечно… — Некрон повёл Антона к письменному столу.

Походка у гардемарина изменилась, стала тяжёлой и развалистой. Он медленно поводил головой из стороны в сторону, осматривая помещение.

— Это вы здесь живёте? — спросил он.

— Не совсем. Это дача моего приятеля, за городом. Тут… тихо.

— Да, очень хорошая слышимость, — похвалил Бэр. — Никаких помех… Нет, если можно, не машинку и не перо, а простой карандаш. Спасибо…

Он писал неимоверно быстро, с жарким шелестом грифеля — при этом буквы были чёткие, как в прописях. Строчки плотно заполняли один лист за другим.

— Ваши марцалы правы в своих опасениях, — говорил он одновременно с этим, и Некрон видел, что пишет он совсем иное. — Но они прошли в своих рассуждениях не до конца. Они рассматривают варианты при том условии, что правила игры неизменны. А ведь есть ещё один существенный фактор: это стабильность действующего правительства Тангу. Те, кто вершит дела сейчас, — это умеренные. Это из-под них вы повыбивали подпорки. Вы и Тирон. И если нынешнее правительство навернётся с большой высоты, к власти придут другие. Более жёсткие и решительные. И правила игры изменятся…

— То есть…

— То есть будет уже абсолютно не важно, поступаем мы в точном соответствии с их законами — с которыми вас, кстати говоря, никто официально не знакомил, не так ли? — или пустились во все тяжкие. Я боюсь, что, как бы мы ни изворачивались, а всё равно — придёт армада, одолеет наш дохленький флот и начнёт садить тераваттными лазерами по городам. И когда мы выбросим белый флаг? После десятого миллиона жертв? Или после сотого? Но ведь выбросим же…

— И Коты…

— Коты прекрасны, но они тоже смертны. Более того, в отличие от вас — их можно не беречь. Как сырьё они Тангу не интересуют. То же самое касается и Свободных… Ну вот, испортил вам настроение. Я не хотел, честное слово.

Некрон махнул рукой.

Бэр ещё несколько минут дописывал своё послание, потом — подал Некрону.

— Это ответы не на все вопросы — просто кое-что я оставляю для выступления, а кое-чего просто не знаю. Вы повезёте их сами?

— Да, прямо сейчас.

— Два часа на дорогу… Давайте через три ровно продолжим разговор.

— Полчаса на дорогу, — поправил Бэра Некрон. — Президент здесь, неподалёку. Тоже на даче.

— И тоже у приятеля?

Некрон кивнул.

— Хорошо. Тогда — до встречи через час.

Антон пошатнулся, но устоял. Потёр ладонью лоб.

— Баня, как я понимаю, отменяется? — спросил он.

— Пока да. Возможно, вечером…

В это Некрон и сам уже не верил.

Снег валил всё гуще.