Глава одиннадцатая. СПАСАТЕЛИ
31-й год после Высадки, 13-го числа 4-го месяца
Утро началось с неожиданности.
Точнее, началось оно вполне обычно — закряхтел проснувшийся пан Ярек и, не открывая глаз, запел "Шумел сурово Брянский лес, спускались синие туманы…" Голос у него был что надо — загудела висящая на стене старая гитара, а пацанов как ветром повыдуло из-под одеял: на несколько секунд застыли посреди горницы, обалдело моргая со сна, а потом засуетились — одеваться, умываться, шариться по запасам, строгать хлебушек… Этого Олег ждал, к этому он загодя подготовился. Он встал — ноги худо-бедно, но уже держали в вертикальном положении — и торжественно объявил:
— Сказка о бутербродах!
Трое мальчишек с любопытством уставились на учителя.
— Погоди-погоди, — заворочался пан Ярослав, — сейчас в морду плесну для ясности…
Именно это он и сделал, не потратив лишнего мига, опустился на скамью рядом с кадкой, проморгался мокрыми ресницами и махнул рукой — мол, давай.
— Если вы думаете, что бутерброд не способен думать и чувствовать, — начал Олег, почему-то волнуясь, — вы просто ничего не знаете. Каждый бутерброд — индивидуален и неповторим. Каждый из них мучается ожиданием неминуемой и мучительной смерти. Самые сообразительные — прячутся на дно тарелки, самые самоотверженные — выбираются наверх, закрывая собой собратьев. Но каждый — каждый! — замирает от ужаса, когда его подхватывают гигантские пальцы, каждый беззвучно кричит, завидев приближающуюся пасть, каждый корчится от боли, перемалываемый жуткими зубами… — Олег выдержал паузу, наблюдая за произведённым впечатлением, и коротко закончил: — Поэтому бутерброды есть нельзя.
Мальчишки дружно хлопали глазами. Пан Ярослав смущенно откашлялся.
— Никак, Олежа, тебя ночью вдохновение посетило. Сподобился.
— Может, и вдохновение, — накатил Олег для закрепления педагогического эффекта. — Не сплю ж ни черта. Немножко порисовал, устал быстро, руки теперь как грабли, а потом вот…
— А что рисовал? — спросил Михель.
— Да картинки для нашей кошки. Её Тейшш зовут, запомнили? Надо же с ней как-то договариваться. Ты, Ярослав, глянь потом, чего сообразишь, ты ж у нас к языкам способный. И парней загрузим, дети должны легко обучаться. А то сколько я ещё говорящим протяну…
Похоже, Олег и вправду сильно сдал. Раньше произнести подобную фразу при учениках — у него бы язык просто не повернулся. Мальчишки неловко затоптались, разом забыв и о завтраке, и о раненой кошке.
Пришлось Дворжаку заворчать и навести маленький шухер. Быстро разогнал кого по воду и за дровами, кого за жратвой. Можно есть бутерброды или нельзя — вопрос спорный, равно как и про скорость детского обучения (Ярослав тоже склонялся к этой точке зрения, но многолетняя практика средних школ — что земных, что местной — в теорию упрямо не укладывалась), а вот жрать заготовленный неприкосновенный запас — уж точно никуда не годится. Жратву надо добывать. И главное: с какой скоростью эти спиногрызы учатся — ещё никому точно не известно, а вот забывают они всё — со свистом. Это паршиво, но сейчас весьма кстати.
И день, начавшийся с Олежкиного литературного дебюта, неторопливо поволокся дальше. После вчерашнего решения никуда пока не соваться, а ждать, что скажет по выздоровлении подобранная кошка, времени вдруг оказалось — никогда у мальчишек столько не было. Будто пятнадцать уроков русской грамматики подряд. Или даже сто.
После завтрака Артём прибрался в доме, вымыл посуду, рассортировал отмокшие корешки, поставил вывариваться, наладил стол, скособочившийся, когда накануне второпях заносили на носилках кошку — Тейшш, сказал Олег, — заготовил дров и сложил новую растопку, осмотрел и почистил одёжку и обувь — а солнце едва-едва передвинулось ближе к зениту. Разговаривать не хотелось, и Артём, сказавшись, ушёл на старицу рыбачить. Никто не опасался погони: ушли они далеко, куда дальше, чем успели бы добраться пешком, а укрытые дождевым лесом берега старицы не просматривались и с неба. Уговорились, что вернётся к дождю.
Всё-таки хорошая штука — дневной дождь. Конечно, кто дураки, кто зазевается да вымокнет вусмерть, хоть разочек, те его шибко не любят. Так сами и дураки, нечего было птичек-шляпников считать. Они, конечно, красивые — наподобие разноцветных карнавальных шляп, которые на Земле, говорят, по большим праздникам делают, а вот самих шляпников на Земле, говорят, совсем и нету. А на Мизели перед дождём для шляпников самое время: рассаживаются по майским деревьям и давай галдеть, хвастаться, кто какие слова запомнил. Как тут дураку не заглядеться, не заслушаться. А дождик — он и вот он. Шляпники тогда надуваются, замолкают и сидят неподвижно до самого конца дождя, разбухают, водой запасаются. А раззява пусть считает, сколько в больнице проваляется — дневной дождь холодный, почти ледяной, вода с большой высоты хлещет. Хоть шляпа на тебе, хоть дождевик, хоть беги, хоть прячься — ливень всё промочит…
А пан Ярек хитёр. Судя по припасам да приметам, это своё логово он уже не первый год ладит, расширяет грамотно, запасается — а ведь не то что их, мушкетёров, он и сыновей своих если сюда водил, то хорошо двоих-троих. Никогда здесь много народу за раз не было, хотя место — подготовлено. А средним своим при расставании сказал — в зимовье буду. Без намёков сказал, без нажима, а это значит, что про логово они не знают.
* * *
…С самого раннего детства Вовочка славился общительностью и способностью встрять в любой взрослый разговор. Желания взрослых при этом в расчёт не принимались — только грубая физическая сила. А вот сегодня и позвали его — и куда! инопланетянский язык учить! С инопланетянской кошкой объясняться! — а не захотел… Что с тобой, Вовочка, не заболел ли? Никак сам с собой разговариваешь? — Да нормально, пан Ярек, задумался. Всё путём. — Ну тогда ладно…
А ладно было не очень-то.
— …ты там не это… не расстраивайся, слышь? И не думай, я ничего такого делать не стану — просить, чтоб знак подал, или дрессировать там… Ты делай что хочешь. Просто я с тобой разговаривать буду. Тебе ж, наверно, темно под землёй. И холодно. Хотя Олег вон говорит, что холод чувствовать перестаёт. Значит, наверно, не холодно. Зато ничего не видать. А я тебе всё-всё буду рассказывать. Только не соображу, с чего начать. Жалко, что ты спросить чего-нить не можешь. Или можешь? Нет, я не спрашиваю, это я просто так сказал…
Вовочке было не до инопланетных кошек. Он пытался установить контакт с собственным горным Духом. С того момента, когда в приручившемся Духе ему померещился Серёга, Вовочка перестал бояться. Серёга никак не мог сделать ему ничего плохого. Чудо, что он узнал и вспомнил младшего брата, но если бы у самого Вовочки был младший брат, он бы его тоже узнал хоть среди ста человек. И искать бы пошёл хоть до самой Иглы. Он просто маленький был, когда Серёга пропал. Он бы так просто не сдался. Правда, про Жерло тогда, наверное, никто не сообразил, да и сам Вовочка вряд ли бы додумался. В Жерла только полные психи суются… Хотя, если Серёга живёт в Жерле, значит, он туда полез? Значит, там что-то нужное было, может, тоже спасал кого-то и не оберёгся. И вообще, тогда полез, а теперь вылез. Будет жить рядом с братом, и всё будет хорошо. Чем с отцом собачиться, лучше с кем угодно разговаривать. А уж тем более с Серёгой.
Даже Михелю Вовочка не сознался, что со вчерашнего дня шариков стало уже пять.
* * *
Первые попытки объясниться успеха не имели. Даже Ярослав сломался, пытаясь воспроизвести гортанный, урчащий и шипящий язык звёздных котов. Михель, правда, сразу запоминал отдельные слова, значение которых удавалось прояснить, — он всё запоминал с фантастической скоростью и точностью, Олег уже давно готовил его себе на смену и сейчас мысленно хвалил себя за то, что вовремя начал и очень много успел, — но с произношением справлялся хуже пана Ярека.
К счастью, кошка оказалась весьма способной к языкам. Уже через час она самостоятельно сложила и произнесла по-русски: "Дать Тейшш домой быстро. Пожалуйста!" Через два — люди в общих чертах поняли ситуацию: в небе над ними появился новый звёздный корабль, однако появление его не сулит ничего хорошего. Это враги. Правда, к Тейшш обязательно придет подмога…
Она не знает, когда. Может быть, скоро. Может быть, через много лет.
Всё ещё вне времени
Система, в которую стремительно ворвался «Неустрашимый», состояла из жёлтого карлика класса G4, двух планет и неимоверного астероидного пояса. Кораблю повезло, что трасса его полёта прошла в стороне от этой плотной тучи скал, камней и песка. Одна планета была голым раскалённым каменным шаром размером с половинку Луны и вращалась по орбите, чрезвычайно близкой к центральному светилу; вторая держалась от солнышка на почтительном расстоянии, имела развитую атмосферу и, что существеннее всего, систему искусственных спутников.
Уже потом Санька понял, насколько ювелирно рассчитал их полёт Рра-Рашт — и как он рисковал. Когда торможение закончилось, в баках оставалось меньше одного процента водорода — буквально иней на стенках. Зато весь прыжок занял всего сорок два часа, и кораблик затормозил почти у самой границы так называемого "действенного гравитационного поля" звезды — то есть там, где маршевый двигатель на полной мощности ещё мог придать кораблю ускорение в одну третью g. Это, конечно, никакой не полёт, а липкое подползание, но с приближением к звезде тяга понемногу росла, да и Рра-Рашт, торопясь к цели, ещё раз использовал хроновик и реактивные двигатели — теперь с водой в качестве рабочего тела. Этим он выиграл четыре часа. Правда, теперь воды на корабле не было совсем — только несколько десятков литров замороженных фруктовых соков. На крайний случай, серьёзно пояснила Шарра.
Ну, в крайнем-то случае, Санька знал, более половины массы кораблика можно было постепенно «ампутировать», потом пропустить через конвертор, а там — выпустить горячей плазмой из дюз. Так что, проскочи они "действенное поле", вернуться к звезде всё равно удалось бы. Однако на эту своеобразную заготовку дров требовалось довольно много времени, а сейчас именно время было бесценно.
Торможение после выхода из суба — ещё более интенсивное, чем разгон (кораблик стал легче, а мощность двигателя осталась прежней) — все перенесли почему-то легче: может быть, сказалось то, что предстояла ответственная операция, и организмы мобилизовались, — а может, на редкость удачно сработал хроновик. Во всяком случае, никого не рвало, никто не ходил, держась за стенки, никто не пытался мучительно вспомнить, кто он и зачем он?..
До планеты оставалось два часа лёту, когда Маша вновь поймала чужую волну…
— А тебя они не засекли? — тревожно спросил Санька.
— Не знаю, — Маша дышала тяжело: во время связи так сильно сдавило сердце, что и сейчас оно ныло и колотилось. — Думаю, нет. Не уверена, но — скорее всего. Там им… очень плохо. Очень плохо. Я не понимаю, что с ними, но им очень плохо. Может быть, сначала?.. — она подняла глаза на Саньку и на Рра-Рашта.
Они сидели плечом к плечу, очень серьёзные и неожиданно одинаковые. Как братья. Один чуть постарше…
— Сначала — информация, — сказал Санька. — Информация. Это важнее всего.
— Информация… — Маша почувствовала вдруг, что голос сел. — А потом нам понадобится скрыться, спасти себя, чтобы спасти её, бесценную…
— Не исключено… — начал Санька, но Рра-Рашт положил ему лапу на плечо и чуть нажал.
— Будем подумать много-тщательно, — сказал он. — Очень главный сообщённый вами, Ма-Шша… Много дел в одно место нужно, потому что труднотяжёлый идти. Стараемся?
Санька помолчал, глядя в пол. Потом произнёс медленно:
— Значит, так. Сначала идём на поиск эрхшшаа. А дальше уже по обстоятельствам. Если мы получим исчерпывающую информацию на первом этапе, то наш долг — немедленно доставить её на Землю. И вернуться с подмогой. Если же мы сочтём, что информации недостаточно…
— Обречённость над риск, — сказал Рра-Рашт, и впервые Маша его не поняла.
— Придётся рискнуть, — перевёл Барс, молчавший до сих пор. — Капитан, а нельзя ли за оставшееся время переоборудовать ваш катер в истребитель?
— Очень лёгкий, — сказал Рра-Рашт. — Мало-плохо вооружений, только ближний бой, много отличный летать. Работаем по?
— Работаем, — улыбнулся Барс. И повернулся к Маше: — Маша, а вы уверены, что те, кого вы услышали, — земляне?
— А кто же… — начала Маша и вдруг замолчала. Подумала. — Не знаю. Не поручусь. Теперь — не поручусь… Попробовать ещё?
— А надо ли? — спросил Санька. — Что это нам даст?
— Мы можем узнать, что произошло, — сказал Барс. — Но при этом рискуем обнаружить себя раньше времени.
Маша кивнула, соглашаясь.
— Решено, — сказал Санька. — Капитан, как мы найдем эрхшшаа?
— По корабль. Скоро будет видим здесь, — Рра-Рашт похлопал по шлему визибла, который держал под мышкой. — Или видно сейчас-уже. Прошу извиняйте.
Он одним непрерывным плавным движением перетёк в кресло пилота, подсоединил визибл к пульту управления — и натянул шлем.
19 января 2015 года. Ново-Огарево
Президента разбудили в три часа утра. Лёг он в два. Ему снилось что-то тревожное, но он, как всегда, сразу забыл сон.
На прикроватном столике беззвучно мигал красный огонёк. Для пробуждения этого практически всегда хватало.
Он тихо, чтобы не разбудить жену, спустил ноги с кровати, надел халат и вышел в коридор.
Ждал дежурный офицер ночной смены, майор Круглов.
— Что случилось, Жора? — спросил президент.
— Двое, — коротко ответил тот. — С чёрным допуском…
— Понятно…
Этого он и ожидал. Наверное, последние полгода.
Потом он на секунду вспомнил сон. Там тоже наконец случилось что-то, чего он долго ждал, на что надеялся и чего боялся.
«Чёрный допуск» — право на беспрепятственный вход к президенту без доклада, в любой его резиденции и в любое время суток, — имели одиннадцать человек, из них лишь трое были землянами. И только земляне этим допуском изредка пользовались: спецкомиссар ООН, командующий флотом и шеф администрации. Остальные были: Никита, коты и марцалы. Никто из них до сих пор в неурочное время не появлялся. Коты предпочитали видеть его у себя, Никита тоже, а все встречи с марцальской верхушкой обставлялись очень официально и готовились заранее.
Что должно было произойти, чтобы сломать устоявшийся порядок вещей?..
Пять минут на умывание. Мягкий домашний костюм. Потом президент посмотрел на себя в зеркало, поморщился, взял с полочки флакон с нашатырным спиртом и глубоко втянул пронзительную вонь. Вытер проступившие слёзы. Постоял ещё несколько секунд, пожал плечами — и пошёл к посетителям.
Они ждали в переговорной комнате за библиотекой — удобной, уютной, а главное — защищённой от телепатического проникновения. Это была новая чисто аппаратная методика, позволяющая обходиться без телепатов-перехватчиков.
— Господин президент.
Оба встали из кресел, поклонились.
— Почтенный Тан. Почтенный Санба…
С иерархией марцалов так и не удалось разобраться до конца. Кто кому подчинялся, кто за что отвечал, кто главный, а кто сбоку… механизм принятия решений… Существовало штук десять аналитических записок, и все трактовали тему по-своему.
Впрочем, как раз с Таном и Санбой особых разночтений не возникало. Они занимались взаимодействием с земными государственными структурами: Тан — с Россией, Европой, Северной Африкой; Санба — с Китаем и опять же с Россией…
Столик уже был сервирован: кофе, сливки, меренги, шоколадные вафли, джем. Запотевшие бутылочки с водой. Колокольчик — мало ли что ещё может понадобиться.
— Присаживайтесь, — сказал президент.
— Спасибо.
Оба сели, но Тан — чуть раньше. Это могло что-то означать, а могло быть простой случайностью. Впрочем, заговорил первым тоже Тан.
— Владимир, вы уже знаете, наверное, о том, что на Земле появился Бэр. Пропавший Император.
— Знаю.
— Он ждёт вашего ответа?
— Наверное. Так он сказал.
— К чему вы склоняетесь?
— Ещё не знаю. Завтра я собирался встретиться с вами…
— Значит, хорошо, что мы поторопились, — сказал Санба. — Иначе…
— Скажите, — перебил его президент, — а откуда вы узнали, что появился Бэр?
— Нас очень встревожили бунты в лётных школах, — сказал Тан. — Мы занялись расследованием. Выяснили, что это было вызвано массовым дистантным психопрограммированием. Телепат такого уровня и такого профиля мог быть только Императором. Известно, что только Бэр пропал без вести, и тело не было обнаружено. С максимальной степенью достоверности мы сочли, что это он и есть. Скажите, он уже разобрался в проблемах этой Вселенной?
Это марцалы, напомнил себе президент. Другая логика. Почти как греческие философы: ничто не познаётся на ощупь, а только умозрительно…
— Этого я, разумеется, точно не знаю. Думаю, да. Ф-ф… — он налил себе кофе и залпом выпил всю чашку, без сливок и сахара. Потом налил вторую, бросил туда три ложки сахара и стал аккуратно размешивать. — Переговоры ещё не начинались.
— Когда начнутся? — спросил Тан.
— Завтра. Поздно вечером.
— Тогда мы успеем вам всё рассказать.
…После августа четырнадцатого политика марцальского руководства выражалась двумя словами: стать незаменимыми. То есть, с одной стороны, делать всё возможное для своей новой родины, а с другой — делать всё возможное для того, чтобы человечество уже не могло обходиться без них.
Мало кто из землян сознавал, что изъять сейчас марцалов из течения жизни невозможно: мало того, что вся новая технология так или иначе была завязана на ввозимые марцалами комплектующие — то есть любое устройство, от простенького гравигена до масс-конвертора, превращающего вещество в энергию строго в соответствии с формулой старика Эйнштейна, от сверхскользких пленок, похоронивших трение, до незаменимого уже триполяра — всё это имело хотя бы одну детальку, один компонент, который на Земле не производится и принципиально не может производиться; но и отношения — между отдельными людьми, группами людей, народами, странами, союзами, — все они регулировались, смазывались и поддерживались марцалами. Самим их присутствием. Незаметными воздействиями…
У них не всё получалось. Они не всегда успевали. Они не были вездесущи, всезнающи и всеблаги. В конце концов, они старались только для себя.
И тем не менее: за считанные годы именно большие группы людей — толпы, народы, нации, — те, которые прежде были куда более безмозглыми, агрессивными и воинственными, чем отдельные люди, — стали заметно более толерантными и вдумчивыми, почти достигнув уровня если не людей, то хотя бы морских котиков или обезьян. Конечно, на это повлияла и экономическая перетряска мира, но президент хорошо представлял себе, как могли бы развернуться события, какая волна ненависти поднялась бы с голодного Юга на вдруг ослабший сытый Север — не возьми марцалы события под свой мягкий, но уверенный контроль. Как бы сам собою постепенно исчез терроризм… а если быть честным, он просто сменил адресность: вместо того, чтобы взрывать друг друга, арабские, еврейские, индийские, американские и русские мальчики бросились, обвязавшись взрывчаткой, на общего врага.
Именно так это и выглядело — если взглянуть под другим углом… Просто изменился масштаб.
Впрочем, люди тоже изменились. Когда-то было неприлично отдавать детей в армию. И наоборот: прилично, почётно и престижно — детей от армии отмазывать всеми средствами, включая самые низкие. Сейчас это тоже нередко делается, но — с неловкостью. Хорошо, внуки ещё маленькие, подумал президент, — а ведь если бы они рванули в гарды… а они рванули бы…
Да, многое изменилось.
Итак, цели и устремления марцалов — стать незаменимыми. Шестёренкой, которую абсолютно невозможно вытащить из механизма. Как водится, в среде руководства придерживались несколько отличных друг от друга позиций, которые можно было для некоторого упрощения свести к двум: придерживаться статус-кво, а постепенно и смягчать своё присутствие, идя осознанно на ассимиляцию, — это они, Тан и Санба, а также ещё несколько более молодых руководителей; и наоборот, структурировать человечество таким образом, чтобы оно уже никогда и ни при каких обстоятельствах не могло обходиться без марцалов — и, разумеется, никакой ассимиляции, поскольку доставленные с Тангу саженцы Спа дали побеги! Такова позиция стариков: Домга, Жеоля и, главное, Ро.
Позиция молодых имеет одну слабую точку: статус-кво невозможен, поскольку Империя всё равно не оставит Землю в покое. Незамутнённый, первичный генофонд — это огромная ценность. Такой клад просто так не выпускают из рук. Конечно, сейчас Империя в растерянности, но пройдёт не так уж много времени, и она вернётся. Земле ведь просто некуда деться в этой структурированной Вселенной. Единственное, что можно сделать в сложившейся ситуации — снизить ценность «сырья», перейти в более низкую категорию, продолжая оставаться опасной добычей. Всё более и более опасной… Но естественным путём — даже если задействовать некую специальную программу — на сколько-нибудь заметное «замутнение» генофонда уйдёт три-четыре поколения. Шестьдесят-восемьдесят лет. Нереально. Бессмысленно.
Поэтому возникла мысль: прибегнуть к маскировке. Как обычно поступали имперцы при заборе генетического материала? Либо спускались куда-то в населённое место, оглушали людей хроносдвигом, затем — облучали микроволнами и особым образом модулированным поляризованным светом; облучённые организмы реагировали на это сбросом достаточно большого объёма данных — в частности, о наличии генетических дефектов; таких не брали. Чаще же имперцы выискивали что-то конкретное: ту или иную комбинацию генов, например — и как правило — тех, которые отвечают за биохимию или иммунную систему организма. Именно с этим у модификатов Тангу самые критические проблемы… Для этого на Землю сбрасывались миллионы микросенсоров, с помощью которых и выявлялись нужные люди. Уже потом их целенаправленно — иногда с помощью землян-агентов — выслеживали и забирали.
Так вот: есть возможность — пока теоретическая, но практическому воплощению ничто не мешает — пометить всех людей так, что они будут давать на известные тесты один стандартный ответ: геном дефектен. Наночип — наподобие тех, которые вызывают телепатические способности. Но совсем простенький. Можно сделать так, чтобы понемногу размножался и передавался по наследству. А можно не делать — для простоты и свободы выбора. Вдруг кто-то захочет прокатиться на летающей тарелке? Такие люди попадаются, и не так уж редко…
— Да, кстати, раз уж зашла речь… — президент поднял палец. — Телепатические наночипы явно появились на Земле ещё до вас. Сейчас, похоже, они размножаются в геометрической прогрессии… Кто их мог внедрить? Если имперцы — то зачем?
— Телепатические чипы имперского производства не размножаются и не передаются от человека к человеку, — сказал Санба. — И они далеко не «нано» — их размер измеряется в миллиметрах. Правда, они обеспечивают очень дальнюю связь… Из прочих небольшая доля, два-три процента — это фрагменты кокона Свободных. Следы спонтанных контактов, — он улыбнулся. — Происхождения остальных чипов мы не знаем. Они просты, грубы, подвержены мутациям и вообще малоэффективны во всем, кроме размножения. Телепатический эффект, как правило, слаб, нестабилен, требует огромных энергетических затрат… Впрочем, земная наука наверняка изучила этот вопрос куда подробнее. В общем, кустарное производство… Единственно, что можно сказать определённо — они слишком просты, чтобы ожидать от них чего-то неизвестного. В отличие от имперских — те многофункциональны… И ещё: у них есть срок жизни. Мы не смогли определить, какой именно — но рано или поздно они все разрушатся. Практически одновременно.
— Интересно, — сказал президент.
— Интригует, — согласился Тан.
— То есть кто их запустил, неизвестно?
— По нашим подсчётам, первые из них появились на Земле между тысяча девятьсот двадцатым и тысяча девятьсот тридцатым годами, — сказал Санба. — И, разумеется, это не земное производство. Я бы скорее заподозрил старую Империю…
— Дата вычислена, исходя из соображений, что всё началось с одной особи наночипа и что деление его происходило в том же темпе, что и сейчас, — пояснил Тан. — То есть, мы назвали самую раннюю дату. Могло быть и позже.
— Да, — согласился Санба. — Самая поздняя, по нашим подсчётам, дата — это тысяча девятьсот семидесятый или чуть раньше. После этих лет наночипы обнаруживаются уже на всех континентах… То есть, может быть, они были на всех континентах и раньше, мы этого не знаем, но после семидесятого года — распространились несомненно.
— Мелкие мутации при делении появляются всегда, какую защиту ни ставь, — сказал Тан. — А там её нет вообще. Мутации происходят, и по ним мы отслеживаем пути миграции наночипов.
— Как вы отслеживаете, например, вирусы гриппа, — пояснил Санба, и Тан согласно кивнул.
— Это интересно, — сказал президент. — Старая Империя, в промежутке между девятьсот двадцатым и девятьсот семидесятым…
— Не точные данные, а интуитивно: скорее ближе к началу временного отрезка, чем к его концу, — сказал Тан. — И область, из которой началось распространение — это, вероятнее всего, Южная Африка.
— Или Австралия, — тихо сказал Санба. — Или Индонезия. В общем, юг Восточного полушария. Точнее сказать невозможно.
— Если не делать эксгумаций, — вставил Тан.
— Разумеется, — кивнул Санба. — Но это нам вряд ли позволят.
— Мы уклонились, — сказал президент («Интересно, а если произвести эксгумации, сойдутся стрелки на Кергелене или нет?» — подумал он). — Что конкретно предлагают достопочтенный Ро и его единомышленники?
…Старички-марцалы не подкачали: согласно их плану, следовало немедленно приступать к расселению человечества по более или менее пригодным для жилья планетам вне границ Империи — чтобы, так сказать, не складывать все яйца в одну мошонку. Несколько таких планет на примете у марцалов уже было — правда, до ближайших из них от Земли два-три года полёта на оптимальной скорости. Учитывая особые отношения землян с эрхшшаа, можно рассчитывать, что первые такие вот дальнобойные корабли, вмещающие хотя бы по десять-двадцать тысяч человек, будут построены уже через год. Значит, готовить будущих переселенцев надо было начинать вчера…
Всё было расписано по дням: принятие соответствующих резолюций Генассамблеи ООН, квотирование мест на кораблях по странам (с учётом интересов как самих стран, так и будущих колоний), технологическое обеспечение: создание компактных самосборных пакетов автономных Т-зон, которые будут обеспечивать колонистов всем необходимым (таких пакетов пока ещё не существовало, их нужно было придумать, спроектировать и запустить в производство), наконец, отбор и тренировка будущих колонистов… Разумеется, без уникальных способностей марцалов к убеждению, к организации, к устранению всякого рода трений в человеческих взаимоотношениях — такой проект был бы обречен. А так…
Понятно, что если он будет реализован, обратного хода уже не дать, а значит, марцалы станут действительно незаменимы. Но следует ли нам этого опасаться, подумал президент…
— А вы уверены, что эти планы — взаимоисключающие? — спросил он.
Марцалы переглянулись.
— До момента появления императора Бэра — нет. Сейчас — да, — сказал Санба.
— Видите ли, — сказал Тан, — план расселения был рискован, но в пределах разумного. По законам Империи, планета-заповедник не может иметь владений вне собственной атмосферы. Таким образом, если это правило будет нарушено хотя бы явочным порядком, возникнет неразрешимая коллизия, которую законники Тангу будут обсасывать миллион лет. И, естественно, ничего предпринять не смогут. Появление человека, который называет себя Императором, на планете-заповеднике — тоже не страшно, это скорее курьёз, который не может иметь последствий. Но оба эти события одновременно — ситуация автоматически квалифицируется как мятеж, а действия на случай мятежа тоже предпринимаются автоматически.
— И это могут быть очень жёсткие действия, — добавил Санба. — Вплоть до стерилизации мятежных планет. Такого ещё не случалось, но законом подобная мера предусмотрена…
31-й год после Высадки, 13-го числа 4-го месяца. Полдень
— Жил на свете волк-сирота. Родители его умерли, когда он был совсем маленьким, он и не помнил их вовсе, помнил только тётку свою, жил он у неё, пока не попала серая в волчью яму, да ведьму одну помнил, которая пригрела и прикормила сироту, научила кой-чему полезному по хозяйству, и всё у них было бы хорошо, но не в добрый час пошла старушка на реку за рыбкой, провалилась под лёд и утонула.
С тех пор скитался сирота по лесам в одиночестве. Родни у него не осталось, да и вообще в тех краях волки как-то не приживались, что ли, а те, что жили, славились нелюдимостью и чужих не привечали.
И вот однажды, усталый и измученный, выбрался молодой волк на берег лесного озера — и увидел прекрасный замок, маленький, чистенький, аккуратный, с зубчатыми стенами, высокими воротами, подъёмным мостом, затейливыми башенками и могучим центральным манором, над которым поднималась в небо главная башня с единственным окошком на самом верху.
Прошёл сирота по мосту, постучался в ворота и попросился переночевать. Открыл ему сам хозяин замка — высокий красивый мужчина с густой рыжей шевелюрой и окладистой рыжей бородой, именем Рапунцель. Ничему не удивился и пригласил сироту к своему очагу.
В тот вечер впервые за многие месяцы волк-сирота спал в тепле, сытый и довольный. И так ему у Рапунцеля понравилось, что наутро попросился он в услужение. Хозяин охотно согласился, ибо слуг у него не водилось, и тут же выдал сироте огромную связку ключей от всех комнат замка, а на шею повязал красивый шёлковый бант, белый, как снег, и шапочку подарил, красную, как кровь.
Молодой волк страшно гордился подарками и носил их не снимая. Ни минутки не сидел он без работы — чистил, мыл, стирал, готовил, расставлял и переставлял, смазывал петли ворот и ворот моста, вытряхивал ковры, начищал крыши башенок, мёл двор, пропалывал и поливал сад, запасал воду, укреплял стены, менял свечи в люстрах, натирал паркет, заботился о лошадях, полировал оружие, проветривал одежды, стелил постель и всегда сохранял хорошее настроение, потому что был он доброго нрава, трудолюбивый и старательный.
Только после захода солнца переставал он хлопотать по дому, выходил в сад, ложился под розовым кустом и устремлял свой взор на окошко высокой замковой башни. Его острый слух ловил обрывки песенки, которую напевал там, наверху, милый девичий голосок, а когда сумерки сменяла ночь, из окошка обрушивался водопад роскошных рыжих волос, лишь немного — примерно два человеческих роста — не достававших до земли. Волк-сирота засыпал, и ему снилось, что прошёл год, или два, или три, и волосы прекрасной девушки выросли настолько, что почти коснулись земли, и он взбирается по ним к заветному окошку, из которого слышится милая его сердцу песенка…
По утрам хозяин замка часто уезжал на охоту, а к вечеру обязательно возвращался. Каждый раз перед отъездом он наказывал молодому волку:
— Можешь открывать любые двери и заходить во все комнаты, только ту дверь, у подножия главной башни, не открывай и внутрь башни не заходи.
Сирота его слушался, и всё у них шло хорошо.
Но не бывает так, чтобы всё шло хорошо и ничего не менялось. В один тёплый погожий денек, когда работал волк-сирота в саду, поднял он взор к заветному окошку, и закружилась у него голова, затуманился разум, забыл он хозяйский наказ и своё обещание — и побежал к запретной двери.
Скрипнул в замочной скважине единственный ключ, которому доселе не было применения, отворилась тяжёлая дверь, и волк-сирота застыл на пороге, ничего не видя после яркого дневного света. Ещё не поздно было поворотить назад, избегнув непоправимого, но попутал бес несчастного сироту, и молодой волк шагнул внутрь и притворил за собой дверь.
Он постоял немного, привыкая к полумраку, осторожно двинулся вперёд… и оцепенел.
В самом центре круглой комнаты стояла огромная каменная чаша, налитая до половины чем-то тёмным, — и острое волчье обоняние обжёг запах крови. Но самое страшное — по стенам круглой комнаты были развешаны волчьи шкуры, а на полу грудой валялись волчьи черепа.
Застонал молодой волк, задохнулся от ужаса, схватился невольно за свой шёлковый бант — и лёгкий белый лоскут соскользнул с шеи и упал прямо в чашу.
Не помня себя волк выдернул ленту из чаши, подставил свою красную шапочку, чтобы не испачкать пол каплями крови, выскочил за дверь, запер её и помчался на озеро. Долго-долго, и песком, и илом, и глиной и просто лапами пытался замыть он страшное кровавое пятно, но ничего у него не получалось.
Тогда спрятал он свой бант под розовым кустом, закопал там же красную шапочку и, ни жив ни мёртв, стал дожидаться хозяина.
Рапунцель приехал, как всегда, к вечеру. Посмотрел он на своего слугу и сразу всё понял.
— Пойдём со мной, — велел он и повёл сироту в запретную комнату.
Несчастный молодой волк шёл за ним по пятам, дрожа, как осиновый лист. Ноги его заплетались, язык отнялся, взор затуманился. Переступил он уже знакомый порог и затрясся по-заячьи. Со всех сторон окружали его круглые стены, увешанные волчьими шкурами, в нос ударил запах мёртвой крови…
— Ты посмел ослушаться меня, жалкий глупый зверь, — громовым голосом произнес Рапунцель, поднимая меч, — и за это заплатишь своей жалкой дурацкой жизнью. Помолись на ночь, ибо ночь эта будет вечной…
Несчастный сирота упал на колени и вознёс к небесам самую горячую молитву. И произошло чудо. В единый миг прояснел его разум, и очистился взор, и возвысился дух, и вспомнил он, что не жалкий и глупый, но зверь он лесной, в самом расцвете сил, и нет на нём ни вины, ни греха, и не за что ему умирать, но страшно хочется жить. Серой молнией метнулся он на грудь к Рапунцелю, перегрыз ему горло и вырвал его чёрное жестокое сердце.
А потом женился на его прекрасной рыжеволосой дочери, которую безжалостный отец всю жизнь продержал в заточении, и много лет жил с ней долго и счастливо…
* * *
Ярослав перевёл дыхание и с торжеством осмотрелся. Все слушали внимательно, никто не отвлекался и даже почти не дышал. И кошка слушала внимательно, чуть приоткрыв рот. Как будто понимала.
А может быть, и понимала…
Прогресс в освоении языка был у неё просто устрашающий.
— Ну, что ж, — сказал наконец Олег. — Похоже, у нас зарождается новая литература. Давай будем изобретать типографию. Высокий шрифт, свинцовое литьё…
— Оловянное, — сказал Ярослав. — С добавками сурьмы. Свинца я здесь ни разу не находил — ни в рудах, ни в старом металле. А олова — завались. Тоже своего рода феномен.
— Когда вы с мы хотим лететь? — спросила Тейшш. — Время много нет совсем Олег.
И все посмотрели на Олега.
— Терпимо, — сказал он.
— Вот юшку сожрём — и полетим, — проворчал Ярослав. — Потому что там нам юшки не дадут, не дождётесь. Разве что — юшку пустят…
Продолжая ворчать, он подошёл к печи и выволок подкопчённый сбоку чугунок. Снял крышку, заглянул внутрь.
— Сойдёт, — сказал — и водрузил чугунок на середину стола. Потом взял объёмистый деревянный черпак и размешал варево.
Мощнейшая волна аромата расплылась по кухне.
Первый черпак ушёл в резную миску Тейшш. Немножко неуклюже орудуя деревянной ложкой, она зачерпнула золотую жидкость, поднесла ко рту, подула, потом пригубила.
Брови её поднялись.
— Сильно, — сказала она. — Очень.
Потом наперебой застучали ложки ребятишек, основательно заработал сам Ярослав, и даже Олег проглотил немного жидкого.
— Хорошая рыбка попалась, — похвалил Ярослав, и Артём вдруг застеснялся. Он очень любил ловить рыбу, у него это здорово получалось — но почему-то казалось неприличным, что ли. Или нечестным. Поэтому он делал это только по необходимости.
— Расскажи сказку, Михель, — попросил он. — Не всё ж пану Яреку работать.
— Из новых? — уточнил Михель. И не дожидаясь подтверждения объявил: — Сказка о бутербродах.
Олег скромно опустил глаза.
Сказка о бутербродах.
— Жил на свете один бутерброд. Был он на редкость умный и сообразительный, никогда вперёд не высовывался, а наоборот — норовил за братьев спрятаться и закопаться поглубже в тарелку. Только ведь, умный ты или не умный, а от судьбы не уйдёшь. Настал и его час, подхватили его огромные грязные пальцы с обкусанными ногтями, подняли в воздух и поднесли к чудовищной влажной пасти с сотней острых, как нож, зубов и длинным раздвоенным языком. Закричал бутерброд от ужаса, забился рыбкой, но пальцы лишь сильнее стиснули его тонкое тельце.
А потом пасть разинулась шире, хлестнул язык, лязгнули зубы — и раз, и другой, и третий — и бутерброд умер.
Тут ему и конец пришёл.
— Вот это, я понимаю, готика, — восхищённо сказал Вовочка.
Олег молчал.
А потом снаружи донёсся приглушённый свист.
Все вскочили.
— Корабль, — сказала Тейшш спокойно. — Зовёт меня другой.
Через секунду до Олега дошло.
— Тебя нашли другие эрхшшаа? — просил он. — Прилетели?
— Они прилетели близко, — она встала из-за стола, лапками стряхнула с лица и груди невидимые крошки. — Здесь сейчас сразу вот.
И тут же над головой раздался странный приближающийся звук: будто грустная птица жерлянка перекатывала в горлышке воду.
Артём не помнил, как оказался под открытым небом. Серые и коричневые клочья облаков летели стремительно и невысоко, хотя над землёй царило полное безветрие. Солнечные лучи, скользящие полого, расцвечивали их стремительными и тонкими узорами, неуловимыми, как языки пламени. Само солнце уже скрылось за близкими горами — и оттуда, со стороны гор, неуловимо-тёмный на ярком пёстром фоне, неожиданно низко и потому не сразу заметно, — приближался космический корабль!
Он прошёл почти над самыми вершинами деревьев — огромный, зеркально-чёрный, неуклюжий и изящный одновременно: центральный корпус, обтекаемо-остроносый, напоминающий крытую лодку, два более толстых бочкообразных — по бокам от него, две пары треугольных крыльев — поменьше впереди и побольше сзади, у хвоста. Какие-то небольшие выпуклости, вертикальные и косые плоскости… Корабль летел легко и медленно, будто был бумажный.
— Сядет на стрелке, — сказал пан Ярек, глядя ему вслед. — Пошли?
— Конечно…
— Лететь! — воскликнула Тейшш, и все согласились — ну конечно же, лететь, и как мы сами не догадались!
Через две минуты её кораблик весело заложил вираж над большим чёрным кораблем, медленно садящимся на пляж стрелки острова. Видно было, как верхняя часть кабины большого корабля скользнула назад — и как оттуда, изнутри, им машут руками.
31-й год после Высадки, 13-го числа 4-го месяца. Почти ночь
Похоже, что гибель летающей машины видели многие, — и, хотя напряжение, разлитое в воздухе, только усилилось, столкновения в городе почти прекратились. Быстро разнеслись известия, что шорник Клемид, собственноручно убивший судью Сугорака и самовольно севший на его место, арестован и содержится в каменной тюрьме; обязанности судьи временно исполняет вдова Сугорака, тетушка Агжа. Как-то сама собой родилась и распространилась мысль, что заваруха началась неспроста и вовсе не по той причине, о которой так громко орали на всех перекрёстках.
…Отряд особого назначения собрался в точке рандеву почти весь — из двадцати девяти бойцов, начавших движение со своих позиций, до Старого сада дошли двадцать шесть. Плохо было то, что не дошёл сам командир, Егор Сомов, его продолжали ждать, хотя, разумеется, формально командование принял на себя комиссар отряда, Кривицкий. Его знали, ему верили, но за Егором готовы были восторженно идти в кровь и в огонь, а с Кривицким было просто хорошо посидеть и попеть под гитару.
Егор был уже почти мёртв, хотя об этом никто не подозревал и ещё не скоро станет известно. По дороге он сорвался с «партизанки», по пояс угодил в ползун — и, понимая, что ничто его не спасёт, ударил себя ножом в шею. Теперь он тихо умирал от потери крови, лишь изредка приходя в себя и снова и снова досадуя на свою неловкость…
Когда сгустились сумерки, Кривицкий скомандовал: вперёд.
На Судейской площади горели костры. Перед Большим Домом группками по десять-пятнадцать человек стояли абы, кто с оружием, кто без, а с огороженной площадки над входом, освещённый дымными и красными «священными огнями», кричал сорванным голосом поп Паша.
Он кричал на ыеттёю, и поэтому бойцы отряда долго не могли его понять.
Потом оказалось, что они стоят вперемешку с абами и слушают.
Потом к Паше присоединились ещё двое: пожилая женщина из местных и Белоцерковский, второй секретарь обкома. Первой заговорила женщина. Она сказала, что теперь уже точно известно: столкновение организовали обитатели Верхнего. Пока неизвестно, какую цель они преследовали, но зато известно, какими методами пользовались. Это подкуп, убийства, ввоз незаконного оружия, провокации. Они использовали народ Ыеттёю для своих грязных целей, сделав многих из них насильниками и убийцами — чем нанесли ему непереносимое оскорбление. Ыеттёю теперь остается одно: либо вынудить Верхних признать свою вину и принести извинения не только на словах, но и на деле — либо умереть до последнего человека… Потом заговорил Белоцерковский. И мы, и вы оказались жертвами гнуснейшей провокации, которая была хорошо подготовлена — и всё-таки провалилась. Цели организаторов не были достигнуты — и теперь уже никогда не будут. Более того: пролитая невинная кровь не разъединила, а скрепила нас. Мы осознали — у нас есть общий реальный враг, один на двоих — сильный, коварный, безжалостный. Он нанес нам удар подло, исподтишка, надеясь, что мы не разберемся и перебьём друг друга, брат брата… Так ударим же в ответ!
Толпа заворчала…
* * *
Как оказалось, издали всё выглядело страшнее, чем было на самом деле. В самой больнице пожар охватил только одно крыло, а с густым дымом и взрывами сгорел сарай, в котором хранился инвентарь, запасы спирта и растительных масел, прессованного сена и жмыхов для ездовых козлов и птиц… Сейчас всего лишь валил густой дым, и свет двух не слишком сильных прожекторов еле пробивался сквозь него.
— Вон она, — сказала Лизка. Она была чертовски глазастой.
Мать стояла в окружении группы людей с лопатами и ломами и что-то говорила им, рубя кулаком воздух. Неподалёку от них лежали в ряд несколько тел, прикрытых тканью.
— Мам! — заорал Артурчик.
Она оглянулась мгновенно…
Потом было несколько минут, которые Артурчик просто не запомнил. Его трясли за плечи, ему о чём-то кричали, плыл дым — и наконец он сообразил, что надо сказать: Спартака мы вытащили…
— Мы вытащили! — говорил он.
— …почему не…
— Мы его вытащили! Он не здесь!
— …сказано было…
— Спартак живой! Живой! Ты меня слышишь?!!
— …сама убью к чёртовой…
— Ты меня слышишь, в конце-то концов?!!
Наконец она сказала:
— Да.
— Это Лизка, — сказал Артурчик. — Она будет у нас жить.
— Хорошо, — отмахнулась мать. — Где он?
— У доктора Хаззарим-хуна, — сказала Лизка.
— А как это вас к нему занесло?
— Стрельнутый помог, — сказал Артурчик. — И ещё ребята. Они у него учатся. И Спартака они же волокли…
— Как он?
— Уже нормально. Правда, Лизка? Мы уходили — он просто спал. Пропотел весь…
— Веди. Нефёдов, возьми двоих — и со мной! Куда идти?
Артурчик сказал. Мать нахмурилась.
— Нефёдов, твою душу пеплом! Догоняй!
После дымного света темнота казалась такой плотной, что и не раздвинуть. Синеватый свет фонарика-жужжалки улетал вперёд шагов на пять, не дальше. Эти фонарики делали в школьной мастерской…
Как там Олег, подумал Артурчик. Как наши?..
У начала ненадёжного мостка остановились. Тросы раскачивались, бледно и прерывисто возникали в пустоте косые доски помоста. Там кто-то шёл.
— Стой, кто идёт? — грозно крикнул Нефёдов, наводя от бедра ружьё с коротким, но очень толстым стволом.
— Свои, — отозвался из темноты молодой цепкий голос. — «Чердак».
— «Карусель», — сказал Нефедов, но целиться не перестал.
Один за другим на твёрдое покрытие эстакады поднялись трое. Обернувшись, стали светить под ноги четвёртому. Потом ему помогли забраться. У него были заняты руки — на плечах он нёс Спартака.
— Нашего парнишку держали, — сказал тот, с цепким голосом. Теперь Артурчик его узнал: это был Шумбасов, первое отделение. — О, и Елена Матвеевна здесь… Опоили чем-то, до сих пор без сознания.
— Кто держал? — спросил Артурчик, чувствуя, что ноги под ним исчезают — будто он ухнул в ползун.
— Да абы, кто ещё. Мужик здоровенный и трое пацанов. Там у них схрончик был козырный, ни за что бы не догадаться… Свет их выдал.
— Что с ними? — спросила мать ровным голосом.
— Да не волнуйтесь, Елена Матвеевна, всё по-тихому сделали…
Раздался какой-то странный звук. Артурчик посмотрел, и все остальные тоже посмотрели в ту сторону. Это была Лизка. Зажмурив глаза, она ободранными руками изо всех сил зажимала себе рот и поэтому только шипела.
