8. ДОКТОР ФРЕЙД
Туфли шлепали, даже чмокали по влажной после недавнего дождика мостовой. Это были домашние туфли, без задника, растоптанные, удобные, но совершенно неприспособленные, чтобы ходить в них по мостовой.
Идти долго, жаль, что трамваев нет.
Надо дойти до Московского вокзала, оттуда по Невскому, до Гостиного двора. Удивительно, но Гостиный двор пропал — будто его и не было. На его месте большой пустырь, бывшая помойка.
Доктору повезло. Он шел в отчаянии, думая, что Берия наверняка заметит его отлучку в такой ответственный момент, когда надо гнать работу над вакциной.
И тут он увидел рикшу.
Это был легендарный человек, единственный чудак в столице. Он сделал тележку из велосипеда и инвалидной коляски. Кресло спереди, а сзади руль, и педали, и сиденье. Видно, он был чудаком и до того, как попал сюда. У него была длинная седая борода и длинные волосы. Говорили, что он — бывший чемпион по шоссейным гонкам и ему так скучно без велосипеда. Но идти в полицейские ему не хотелось. Он придумал извоз.
Платы за проезд он не брал. Говорил, что закаляется.
Может быть, и закалялся.
Доктор раньше не видел его, но слышал о нем от других.
— Эй, прокачу! — крикнул рикша.
Доктор не сразу сообразил, что это относится к нему. Потом обрадовался. Рикша ждал его на маленькой прибережной площади перед Александровской лаврой. Как-то доктор заходил туда и удивился тому, что исчезли некоторые надгробия, может быть, их и не было.
У рикши был куда более живой цвет лица, доктор подумал, что надо будет уговорить его, чтобы согласился пройти исследование в Смольном.
Кровь каждого из пациентов таила в себе загадки, нелогичность и удивительные остатки жизни. У каждого — свои.
Рикша был в накидке, в пелерине, что носили до революции студенты и гимназистки — когда-то доктор видел такие в кино. Седые в желтизну космы падали на плечи и на спину, борода была кривая, хотелось сказать: ну подровняй ты ее, в конце концов!
— Садись, устраивайся, — сказал рикша. — Отвезу. Таксу знаешь?
— Нет, не знаю, — сказал Леонид Моисеевич, хлопая себя по бокам, словно под халатом и брюками был кошелек с деньгами.
— Правдивая история из жизни, — сказал рикша. — Пока едем, рассказывай. Согласен?
— Разумеется, конечно… вы не представились, и я не знаю вашего имени-отчества.
— Рикша. У меня нет имени, и я его не желаю. А ты — доктор. А может, парикмахер?
— Доктор.
— Где же твоя больница?
— В Смольном, — сказал Леонид Моисеевич.
— Ты хочешь сказать, что служишь тому пауку в шляпе?
— Ничего подобного! — Леонид Моисеевич, всегда ожидавший такого вопроса и заранее оскорбленный, поднял острый подбородок. — Я работаю для людей и ради людей.
— А я не спорю с тобой, — сказал рикша. — Садись, в ногах правды нет. Куда поедем?
— На канал Грибоедова, — ответил Леонид Моисеевич. — Вы знаете, где он находится?
— А точнее?
— Точнее мне надо на Подъяческую. На угол Большой Подъяческой и канала.
— Все ясно, — сказал рикша.
Он нажал на педали, и тележка поехала довольно быстро — только бегом можно угнаться.
Ветер бил доктору в лицо — он давно не испытывал такого ощущения.
— Был дождь, — сказал доктор.
— Еще какой по нашим меркам! — откликнулся рикша. — Я такого не припомню, хоть живу здесь лет сорок, а может, пятьдесят.
— А я раньше жил в Москве. Там тоже дождей не бывает.
— А я бы сказал, что это тревожный знак, — сказал рикша. — Это значит, что дождь, который не мог зародиться здесь, где нет циркуляции воздуха, пришел оттуда, сверху, прорвался. Представьте, какой должна быть отдушина? Но до этого были ветры. Вы чувствовали?
— Чувствовал, — сказал доктор.
И вдруг засмеялся.
— Вы чего?
— Представьте себе, — сказал доктор, улыбаясь, — мы с вами разговариваем о погоде. А это значит, что есть погода.
— Точно! — согласился рикша. — А мне и в голову не приходило.
— И это меня тревожит, — сказал доктор.
Ему трудно было беседовать с рикшей, потому что он сидел в кресле и смотрел перед собой, а голова рикши находилась сзади над его затылком. Голос рикши бил в затылок и был бестелесным.
— На наш век хватит, — сказал рикша. — Хотя умные люди говорили, что это от тех, кто к нам идет. Слишком их много стало за последнее время. Раньше, бывало, едешь-едешь по Невскому, от Московского вокзала до Зимнего, и ни одного человека не встретишь. А теперь — смотрите! Вы уже привыкли? А я еще не привык. Не сегодня-завтра новые рикши потребуются. Ведь люди стали переезжать с места на место, транспорт нужен. Потом мы трамвай пустим.
— На какой энергии?
— Без энергии, будут велосипедисты трамвай возить, до революции это называлось конкой.
Навстречу проехали два самокатчика. Они ехали на больших самодельных самокатах. Отталкиваясь ногой. Ехали и разговаривали. Оба нестарые. С рикшей они раскланялись.
— Вот видите, — сказал рикша. — А я что говорил?
— Кто они такие? — спросил Леонид Моисеевич.
— Служба внешнего наблюдения, — ответил рикша. — Я их знаю. Сам помогал им машины делать, но в штат, как они звали, не пошел. Зачем мне в штат идти? Я — птица вольная.
За Московским вокзалом, уже у Литейного, они встретили цыганку. Та стояла посреди мостовой и кричала:
— Кому судьбу? Гарантирую точность и долговременность. А ну, соколики, стройтесь в очередь за судьбой!
— Это тоже внешнее наблюдение? — спросил доктор.
— Не думаю, — серьезно отозвался рикша. — На что ему крикливая цыганка?
Цыганка некоторое время бежала вприпрыжку за коляской рикши.
Они выехали на канал Грибоедова у Сенной площади. Набережная была узкой, неровной, асфальт в выбоинах, кое-где проходила полоса булыжника.
— Вылезай, — сказал рикша, он уже познакомился с доктором, даже расспросил, кого ищет, хотя доктор не стал говорить, зачем ему нужна Чумазилла, которую рикша, оказывается, знал.
— Вылезай и пойдем дальше пешком, а то я по этим колдобинам свою телегу сломаю. А она мне дороже твоих удобств, сам понимаешь, источник существования. Не будет кобылы, сам сдохну от голода.
Это была шутка, наверное, отработанная, привычная.
Леонид Моисеевич пошел вперед. Сначала он хотел было распрощаться с рикшей, но рикша обещал отвезти его обратно в Смольный, как только доктору удастся отыскать своих знакомых, но ждать не хотел — предпочел погулять в хорошей компании.
Они пошли дальше.
Рикша не задавал лишних вопросов. Он даже объяснил:
— А меня улица научила, дикая жизнь на свежем воздухе. Если ты очень настойчив в вопросах, люди думают, что ты — враг. Потому что рассказывать о себе и своих занятиях опасно. Тот, кто узнал, где спрятана куча золота, и никому не сказал, — останется жив и богат. Ты меня понял?
Рикша оставил коляску — надоело ее толкать по буграм набережной.
— Ничего, — сказал он, — никто не возьмет. Здесь людей и не бывает. Ты кем раньше был?
— Врачом.
Леонид Моисеевич предпочел бы, чтобы рикша оставил его в покое, но, с другой стороны, вдвоем спокойнее. Леонид Моисеевич давно не уходил так далеко от родной лаборатории, и ему казалось, что в темных провалах между домами таятся разбойники, намеренные перегрызть ему глотку.
— А я руководил учреждением. Честное слово. Приходил каждый день в свой кабинет — дубовые панели по стенам, стол с тремя телефонами — и думал: ну почему я не стал велосипедистом-гонщиком?
Вдали показался мостик — он угадывался во мгле.
Доктор заглянул в канал. Вода в нем была черной, бездонной, но в ней замерли клочки человеческой жизни — старый башмак, консервная банка, бутылка…
— А у тебя здесь баба живет? — спросил рикша.
Леонид Моисеевич взглянул на него. Пригляделся.
Волосы белыми космами по плечам. А глаза такие прозрачные и светлые, словно летнее небо над Северным полюсом.
Страшные глаза.
Доктор не смог ответить на глупый вопрос рикши.
— Познакомишь? — спросил рикша. — А то у меня так давно бабы не было — страшно подумать.
— Вы ничего не сможете, — сказал доктор.
— А вот грязных шуток я не потерплю! — взревел рикша. — Ты можешь поплатиться, понял? Меня в Москве в цирке хотели показывать с научными целями за неутомимость, не веришь?
И тут же рикша улыбнулся и продолжал совсем другим тоном:
— Испугался, доктор? Я люблю людей пугать. Если людей не пугаешь, они тебя уважать не будут. А в сущности, люди должны быть братьями. И мои шутки могут показаться шутками дурного тона. Прости, доктор. Вот и Подъяческая. Тебе какую из них нужно?
— Вроде бы Большая, — сказал доктор. — В угловом доме должна жить моя знакомая. Навес над подъездом.
— В этом?
— Кажется, в этом. Вы подождете здесь?
— Не хочется мне тебя отпускать, — сказал рикша. — Могут и убить. Я лучше на лестничной площадке подежурю. Вы разговаривайте, мне ваши дела не интересны. Но охрана необходима. И ты не думай, что я слишком бдительный.
— Хорошо, — сдался доктор. — Подождите здесь, в подъезде.
Но заходить в подъезд не пришлось. Чумазилла как раз спешила им навстречу через мостик от Телеграфа.
Где-то она добыла синий плащ, широкий, но короткий. Ее туалет дополнял желтый берет и большие мужские ботинки.
— Здравствуйте! — закричал Леонид Моисеевич. — Вы меня помните?
— Как же не помнить, Леонид Моисеевич.
— А меня вы точно знаете, — сказал рикша.
— По-моему, вы рикша, — сказала Чумазилла, — наша городская достопримечательность. Не имела чести на вас ездить, не по карману.
— А я бы на тебе съездил, — ответил рикша. — Я еще этого удовольствия не забыл.
— Оставим это, — строго сказала Чумазилла. — Я не выношу сексуальных домогательств даже в скрытой форме.
Непонятно, за что ее назвали Чумазиллой. Может, потому, что у нее пышные густые черные брови и усики над полной верхней губой.
Но она не кажется грязной.
— Роман откладываем, — вздохнул рикша.
— Что вас привело, Леонид Моисеевич? — спросила Чумазилла, будто не видя его спутника.
— Мне надо поговорить с вами конфиденциально, — сказал доктор. — Мы можем отойти?
Чумазилла удивилась.
— Вы не хотите при рикше разговаривать? Так чего же вы его сюда притащили?
— Вот именно, — подтвердил рикша. — А то получается, что притащил, защити, говорит, спаси, говорит, от разбойников, а теперь отказывается от признания.
— Так случилось, — сказал доктор. — Этот товарищ и в самом деле мне помог, а мне еще надо вернуться в Смольный.
— Тогда зайдем ко мне.
Доктор пошел к дому Чумазиллы, открыл дверь в подъезд и чуть склонился, приглашая Чумазиллу войти.
— А я как же? — крикнул вслед рикша.
Дверь в подъезд захлопнулась.
Чумазилла остановилась.
— Теперь вы можете рассказать?
— Мне нужен адрес Людмилы Тихоновой, — сказал Леонид Моисеевич.
— Зачем?
Чумазилла поджала губы и сощурила большие глаза. Видно, полагала, что так она выглядит страшнее.
— Можете ее не защищать, — сказал доктор. — Но я боюсь, что им с Егором может угрожать опасность. Клянусь вам.
— Постараюсь поверить, — сказала Чумазилла. — Давайте я вас провожу.
— Далеко отсюда?
— Не очень.
— Как бы мне отвязаться от рикши?
— Прикажите ему ждать здесь.
Когда они вышли снова на набережную, рикша стоял возле двери в подъезд.
— Значит, так, — обратился к нему Леонид Моисеевич. — Вы ждете меня здесь. Отсюда ни шагу.
— Это приказ? — спросил рикша.
— Считайте, что приказ, — сказал доктор.
— Слушаюсь! — Рикша усмехнулся и уселся на край тротуара.
Чумазилла повела доктора по Большой Подъяческой.
До дома с надписью «Salve» было шагов сто от угла. Рикше было несложно за ними наблюдать.
Но его не было видно.
Они вошли в подъезд.
— Я не могу гарантировать, — сказала Чумазилла, — что ваши друзья сейчас сидят дома. У нас был такой сложный и радостный день! Концерт, беседы… А по дороге сюда все очарование было погублено. Возле Биржи мы натолкнулись на обезглавленные трупы. Кто-то хотел, чтобы его жертвы погибли безвозвратно.
В подъезде было сумрачно, масляная краска полотнищами отваливалась от стен, и казалось, что пахло скисшим супом, хотя запахов в Чистилище не бывает. Струйка рыжих муравьев бежала по стене, как струйка крови.
— И кто они — не опознали?
— Кто? — Чумазилла забыла о том, что сказала минуту назад.
— Вы говорили о трупах.
Леонид Моисеевич начал взбираться по лестнице, и Чумазилла последовала за ним.
— Они были обезглавлены. Но Клюкин их узнал. Он подозревал неладное. Он примчался со своей охраной и понял — это Чаянов и Лариса Рейснер.
— Этого быть не может! — Леонид Моисеевич остановился. — Кто поднимет руку на Верховного вождя?
— Вы убеждены, что его избрали Верховным?
— Почти так же, как в своем имени, — ответил Леонид Моисеевич.
— Нам ничего не сообщают.
— На каком этаже они живут? — спросил доктор.
— На третьем. Еще один пролет.
— Вам нет смысла оставаться внизу.
— Разумеется, — согласилась Чумазилла, — только дайте перевести дух.
Они постояли на площадке, потом Чумазилла закричала:
— Егор, открывай, принимай гостей!
— Егор! — Леонид Моисеевич поднимался по последнему пролету.
Дверь отворилась.
— Какие гости! — обрадовался Егор.
За время, пока Леонид Моисеевич его не видел, молодой человек исхудал, лицо осунулось.
Жизнь здесь не красит, подумал доктор, но вслух ничего говорить не стал.
Люся встретила их в коридоре.
Они прошли в комнату, где стоял широкий диван, покрытый одеялами, стол, на котором лежали листы бумаги и несколько карандашей. У стены стоял книжный шкаф, старый, столетней древности, из красного дерева. Книги, которые в нем не поместились, лежали стопками вдоль стены.
— Такой дом был бы приятен и у нас, — сказала Чумазилла, и все ее поняли.
— Садитесь, — сказал Люся.
Леонид Моисеевич любовался ею, и не только потому, что она не потеряла стройной красоты, балетной прямоты спины и изысканной сухости щиколоток. Лицо ее, как и прежде, было простым, может быть, простоватым, но гармоничным и тонко очерченным, словно оно было мраморной копией живой Люси. Румянец ушел, пропал, но Люся припудрила щеки, а может, даже клала тон, чтобы казаться живее.
Она обрадовалась доктору даже больше, чем Егор, потому что для нее доктор был первым и одно время единственным другом в этом мертвом мире, куда она впервые попала девочкой и смогла вместе с Егором отсюда убежать — первая и единственная беглянка.
Доктор защищал ее, как мог, когда было совсем худо. А потом они потеряли друг друга. И Люся даже не подозревала, что доктор оказался в Петербурге.
— Садитесь — сказала Люся, расцеловав доктора, для чего ей пришлось немного наклониться. — Мне жаль, что нельзя вас чаем напоить. Не могу привыкнуть. Ко многому привыкла, а к жизни без чая — не могу.
— Я тебя понимаю, — сказала Чумазилла.
— Да вы садитесь, садитесь. — Егор уговаривал гостей посидеть на диване. — Тут не жестко.
— Почему вы нас искали? — спросила Люся.
— Вот именно! — Тут и Чумазилла сообразила, что этот вопрос надо было задать давно.
— Я услышал имя Люси от Берии, — сказал Леонид Моисеевич. — Вот испугался и побежал.
— Почему испугались? — спросил Егор. Но и сам он напрягся.
— Мне не понравился контекст, в котором прозвучало имя Людмилы.
— А что за контекст?
— Лаврентий Павлович разыскивает Люсю, — объяснил доктор. — Он даже узнал, что Люся живет на Подъяческой, только не выяснил, на какой из Подьяческих. Вот я и кинулся сюда, мне еще повезло, я рикшу поймал.
— Который по Невскому людей возит? — спросил Егор. — Я как-то на нем ездил.
— Погоди ты, Егорка, — перебила его Люся. Хоть она и младше Егора на шесть лет, она всегда чувствовала себя старшей, потому что была бедной, битой, несчастной и страшно живучей помоечной кошкой — так ее называла мать. И все, чего она добилась, она добилась упрямством и трудом. Егорка мягкий. Егорка жил в нормальной семье, его лелеяли и любили, у него были друзья, а родители не пили. — Погоди, Егорка, — повторила Люся. — Объясните, зачем меня ищет этот палач?
— Я знаю только, что он посылал своих людей искать вас. У него есть верный агент по имени Крошка, это маленькое хрупкое создание…
— Знаю, — сказала Люся.
— Этого быть не может! — воскликнул Егор.
— Я так и думала. — В голосе Чумазиллы звучало торжество победившей справедливости. — Я с самого начала почуяла неладное — как она могла случайно встретить генерала и втереться к нему в доверие? Гадина, задушу ее собственными руками.
— Эта Крошка — агент Берии? Но зачем?
— Я могу воспроизвести ход его мыслей, — сказал Егор. — Мы хотели послушать, о чем они будут говорить на сенате, на выборах Верховного.
— Зачем вам это слушать? — спросил доктор.
— Я чую, — вмешалась Люся, — что грядут перемены. Это не очень торжественно звучит. Но в самом деле что-то плохое, я убеждена. Могут же у нас быть предчувствия?
— Конечно, вам не все равно, — согласился Леонид Моисеевич, который знал, что молодые люди оказались здесь не потому, что убегали от действительности.
— И мы не зря туда пошли, — сказал Егор. — Я услышал страшные вещи. Настолько страшные, что смог рассказать о них только генералу.
— А он теперь все разболтает своей фаворитке, — сказала Чумазилла. — Если уже не разболтал.
— Берия выследил меня и поймал, — сказала Людмила. — Но Егорушка вытащил меня из Смольного, а потом мы… забыли, что Берия будет нас искать.
— Это следствие жизни в нашем мире, — мрачно сказал Егор. — Такие глупости надо наказывать.
— Я виновата, Егорушка, — сказала Люся.
Будучи девушкой сдержанной и даже сухой, всю свою нежность, благодарность и преклонение она обращала лишь к Егорушке, единственной ее ценности.
— И чего же Берия хочет? — спросил Егор у доктора.
— Как я понимаю, ему очень хочется отыскать Люсю. Он не знает, чем она ему угрожает, с кем она связана. Может, он даже преувеличивает ее опасность… — Доктор замолчал, посмотрел на Егора, на Люсю, ничего не прочел на их лицах и продолжал: — Он замыслил какой-то большой эксперимент. И для этого ему нужен я и еще другие люди. Но он, конечно же, никому здесь не доверяет, он боится и своих союзников, консулов.
— Боюсь, что слишком боится, — сказала Чумазилла. — Если это он убил Чаянова и Ларису, значит, будет война. Клюкин ему этого не простит.
— Я бы на его месте больше боялся владыку Никифора, — сказал Егор. — Мы с Люсей шли через леса из Москвы, мы бывали в скитах. Берия не подозревает, что и кто там скрывается.
— Вы и мне ничего не рассказывали, — обиженно заметила Чумазилла.
— Ты не спрашивала, — сказала Люся.
— Что еще знает Берия и что еще замышляет? — спросил Егор у доктора.
— О вас он больше ничего не знает. Он снова послал Крошку к генералу, чтобы она выведала у него, кто вы и кто за вами стоит. А я как услышал, то улучил момент и убежал из лаборатории.
— Из какой лаборатории? — спросила Люся.
— Из моей лаборатории. Каким бы дурным ни был ваш Берия…
— Он не наш.
— Каким бы дурным он ни был, но он дал мне возможность работать. Без этого я бы снова погиб.
— Бог с ней, с лабораторией, — сказала Чумазилла, — но нам надо отсюда уходить. Если Крошка узнала, где вы живете, то с минуты на минуту могут нагрянуть велосипедисты.
— У Крошки нет крыльев, — сказал доктор. — Даже если ее повезли велосипедисты… я думаю, что у нас есть время.
— Скажи тогда, дядя Леня, — Люся вдруг погрузилась в прошлое, когда была девочкой, попавшей сюда по случайности и могущей надеяться лишь на доктора, — скажи, что у тебя за лаборатория? Чем можно здесь заниматься?
— Кровью, — сказал доктор, — ты же знаешь, что по происхождению я гематолог. Мне было интересно узнать, какие изменения претерпевает человеческая кровь в этом безвременном мире. Мне нужно было понять, не обратимы ли эти процессы.
— Свежо предание, — заметила Чумазилла.
— Я понимаю, насколько малы мои возможности — ведь это проблема глобальная. Но ведь кто-то должен начать? Даже если там, наверху, знают о нас и наших бедах, у них нет возможности изучать нашу кровь. А у меня есть.
— При чем здесь Берия? — спросил Егор.
— А при том, что он помогает мне. Ему тоже хочется это узнать.
— Еще бы, — сказала Чумазилла, — он хочет расправиться с нами здесь, а потом вернуться туда.
— Вряд ли, — сказал доктор. — Но он планирует какую-то вылазку.
— Зачем? — быстро спросил Егор.
— Не знаю, он мне не говорит. Будут добровольцы, какие-то добровольцы, они пойдут туда, на день или на два…
— Значит, вы что-то смогли? — спросила Чумазилла.
— Не знаю. Но у меня есть какая-никакая лаборатория, помощники и оборудование, и мне кажется, что я нащупал некие пути…
— Вы можете возвращать жизнь крови? — спросила Чумазилла.
— Я бы не говорил так решительно, — замялся доктор, — но мне кажется, что я могу защитить человека, уходящего туда, наверх, от гибели. Ненадолго, конечно, но защитить.
— Я боюсь, — сказала Люся, — что Берия использует твою работу, дядя Леня, для каких-то страшных целей. Он плохой человек.
— Я не хуже тебя знаю, что он плохой человек. Ведь я прибежал сюда не только потому, что соскучился по тебе. Но и потому, что испугался.
— А что эти люди будут там делать? Сидеть у выхода и курить? Нет, так быть не может, — произнесла Людмила.
— Я тоже думаю, что не может, — согласился доктор. — Но больше ничего пока не знаю.
— Нарисуйте мне план, — сказал Егор.
— Какой план?
— План вашей лаборатории и план Смольного. Так, чтобы, если нужно, я мог бы вас найти.
— У тебя есть карандаш?
Доктор принялся рисовать, Егор склонился к нему, запоминая детали плана, Чумазилла с Люсей отошли к окну, которое выходило на Большую Подьяческую.
— Ты думаешь, что их убил Берия? — спросила Люся.
— Да. Я почти уверена.
— Мы их тоже видели, когда шли сюда, но мне и в голову не пришло, что там лежит наш Верховный вождь.
— А что узнал Егор, когда он подслушивал их заседания? — спросила Чумазилла.
— Я не хочу тебе говорить, — ответила Люся. — И не обижайся. Пока ты ничего не знаешь, из тебя не вытащат признание. У тебя будут шансы остаться в живых.
Чумазилла хотела было возразить, но потом вдруг согласилась с Люсей.
— Правильно, — сказала она. — По мне будет видно, что я ничего не знаю.
— Теперь понятно? — спросил Леонид Моисеевич, закончив рисовать схему.
— Да, я думаю, что смогу вас найти.
Доктор вздохнул и дотронулся пальцами до рукава Егора.
— Честно говоря, я давно не испытывал такого приятного чувства, — произнес он. — Как будто снова встретил живых людей.
Чумазилла ответила быстрее, чем Егор.
— А вы приходите к нам почаще, доктор — сказала она, — у нас бывают концерты, а не очень давно мы ездили на Взморье, искали живые сосны, и знаете — нашли.
— Разумеется, — согласился доктор, — разумеется. Я с удовольствием приду на ваш концерт.
— Как будто, — сказала Люся, — как будто встретили живых людей.
— Не грусти, — вдруг улыбнулся Егор. — Как говорилось на Земле, еще не вечер.
Но Люся не ответила. Она думала о другом.
— Доктор, — сказала она, — а что, если Берия готовит какую-то страшную вещь, для этого ему нужна ваша вакцина.
— Что же он может готовить? Разве хуже бывает?
— А если это смерть? Смерть тем, кто остался наверху.
— Сразу всем? — усмехнулся доктор.
— Сразу всем. Пяти миллиардам.
— Не говори глупостей, Людмила, — сказал доктор.
— Но ему этого хочется.
Доктор пожал плечами, он был не согласен с Люсей, но понимал, что замыслы Берии, как и других сумасшедших диктаторов Чистилища, могли привести к трагедии.
— А теперь, — сказала Чумазилла, — как вы понимаете, нам надо отсюда уходить.
— Почему? — удивился Егор.
— Если здесь замешан Берия, то рикшу могли нарочно подсунуть доктору.
— Чтобы выследить, где мы скрываемся? — догадалась Люся.
— Вот именно, если ты знаешь какой-нибудь безопасный дом, мы туда перейдем, — сказал Егор.
— Пошли, — сказала Чумазилла.
Егор хотел забрать какие-то книги, но Люся разрешила ему захватить с собой только сумку через плечо, в которую он положил бумаги.
Они быстро спустились по лестнице. Муравьиная дорожка исчезла, словно она им приснилась.
Улица была пуста.
Только в конце ее, где Подъяческая упирается в канал Грибоедова, на мостике, опершись спиной о перила, стоял рикша.
— Это он? — спросила Люся.
— Тот самый, — сказал доктор. — Он ждет меня, чтобы отвезти в Смольный.
— Идите, — сказала Люся доктору. — И уезжайте в свой Смольный. Если нужно, Егорушка сам к вам придет. А вам лучше не знать, куда нас поведет Чумазилла.
— Ну уж это излишняя осторожность!
— Не знаю, — сказала Люся, — но лучше, если этот рикша уйдет.
— Излишней осторожность не бывает, — поддержала Люсю Чумазилла.
Они стояли и смотрели вслед доктору, который, не оборачиваясь, подошел к рикше. Они видели, как рикша сделал несколько шагов навстречу и стал смотреть на Люсю с Егором. Что-то спросил доктора. Тот ответил.
Потом доктор пошел направо, к проспекту Майорова, — и рикша последовал за ним. Они скрылись из глаз.
— Давай показывай нам резервный дом, — сказал Егор.
Обратный путь прошел в молчании. Доктору не хотелось подозревать рикшу. Рикша остановил коляску у ворот Смольного. Доктор попросил его к подъезду не приближаться. Он боялся, что кто-то из охраны, а то и сам Лаврентий Павлович увидит, что он возвращается издалека.
— Мне бы как-нибудь в Смольный попасть, — сказал рикша. — Очень хочу посмотреть, где работал Ильич, как он ковал победу рабочему классу.
— Мне вас не провести, — сказал доктор. — Охранники меня совсем не боятся.
Он слез с кресла, с трудом выпрямился.
— Старость — не радость, — сказал Леонид Моисеевич.
Он шарил взглядом по окнам второго этажа, боясь увидеть за окном шляпу и очки Берии.
Но не увидел, потому что Берия отошел за старую пыльную штору, чтобы не попасться ему на глаза.
Берия подождал, пока доктор доберется до подъезда — Леонид Моисеевич семенил, чуть не бежал.
Когда доктор вошел в здание, Берия вызвал из коридора сержанта.
— Одного человека, — сказал он, — отправь в подвал, пускай смотрит, чтобы доктор больше никуда не выходил. А второго человека — к кухонному выходу, чтобы провел ко мне человека по фамилии Кондратенко. Понял? Исполняй.
Берия мелко и напористо принялся ходить по кабинету.
Он был зол, потому что упустил ситуацию из рук и позволил противникам объединиться. Возможно, объединиться. А раз так, то он должен был принять меры и наказать виновных. В этом и состоит задача руководителя.
Но, как Лаврентий Павлович понимал, принять меры было не в его силах.
Он вспомнил старый анекдот:
Скорпион просит лягушку:
— Провези меня через реку.
— Не перевезу, — отвечает лягушка. — Ты меня укусишь.
— Зачем я буду тебя кусать, если хочу доплыть до того берега живым, я ведь плавать не умею.
Лягушка поверила.
Поплыла.
На середине реки скорпион укусил лягушку.
В страшных мучениях она начала тонуть.
— Зачем ты это сделал? — кричала она.
— Такое вот я дерьмо, — отвечал скорпион.
Что ни будешь делать, понимал Берия, все равно окажешься в положении скорпиона… или лягушки.
— Всюду предатели, — бормотал Берия.
А всему виной нехватка людей. В старой жизни, если тебя предал какой-нибудь Иванов, ты расстреливал его и на место Иванова находил еще десяток других Петровых, не хуже.
А здесь у тебя нет выбора.
Некем у тебя заменить негодяя.
И что тогда должен делать руководитель учреждения?
Руководитель учреждения, скажем прямо, государства, должен уметь ждать. Ждать даже тогда, когда уже невмочь, когда сжимаются кулаки и скрипят зубы. Потому что придет сладкий час мщения, и предатель будет ползать у тебя в ногах, моля о пощаде.
Сержант ввел в комнату рикшу.
Рикша остался у двери, он нервно дергал себя за длинные белые пряди, нос покраснел. Рикша боялся Берию — еще с тех времен, когда оба были живы.
— Чего молчишь, Кондратенко? — спросил Лаврентий Павлович так, словно именно рикша был перед ним виноват.
— Я догнал объект недалеко от Московского вокзала и предложил подвезти его.
— Он шел быстро или медленно?
— Обыкновенно шел, товарищ Берия.
— Как реагировал на ваше предложение?
— Как все реагируют. Сначала удивился, а потом обрадовался.
— Сказал, куда едет?
— На Подъяческую.
Берия скрестил на груди руки, чтобы успокоить задрожавшие пальцы. До этого момента он мог утешать себя возможной ошибкой.
Но ошибки не было.
Худший диагноз подтвердился.
— Продолжай, — сказал Берия.
Рикша видел лишь поля шляпы, нижнюю часть очков и нос с подбородком.
— Я повез его.
— Что удалось узнать по дороге?
— Ему надо было отыскать знакомых, которые живут на Подьяческой.
— На какой Подъяческой! — вдруг завопил Берия.
Рикша не смог понять, что прогневило министра Госбезопасности.
— Он не сказал. Или не знал.
У стариков в Чистилище память никуда не годится. Рикша знал, что его задание — выслеживать обитателей Смольного. Кто куда пошел, к кому, зачем? Что касается доктора, то к рикше специально примчался велосипедист, велел догнать доктора и отвезти туда, куда тот пожелает. Рикша это и сделал.
— Я потом с ним пошел, пешком.
— Зачем пошел? — спросил Берия.
— Моя коляска по набережной не проходила. Я ее оставил и с доктором пошел.
— Как он к этому отнесся?
— Не знаю. Может, огорчился, а может, обрадовался.
— Идиот! Это же важно!
Слушая рикшу, своего давнего и полезного агента, Берия понимал уже, что виноват сам. Позволил Крошке говорить при докторе. Что-то доктора связывает с преступниками. И это нельзя пускать на произвол судьбы. В конце концов не исключено, что доктор — один из этой компании, тоже враг, которой копает под Берию. И тогда его нужно уничтожить. Уничтожить… а что тогда делать с операцией «Гадюка»?
— Вот именно, гадюка! — воскликнул Берия, чем удивил рикшу.
— Простите, вы ко мне? — спросил он.
— Ни в коем случае, — отмахнулся Берия. — Я придумал название операции. И неплохо получилось. «Гадюка»! Как тебе нравится?
— Очень нравится, — неубедительно произнес рикша.
— Тогда продолжай. Продолжай.
— По берегу канала Грибоедова мы пошли до Большой Подъяческой.
— Дальше, дальше!
Рикша вспоминал с трудом.
— Я много времени провожу на свежем воздухе, — сообщил он Берии. — Людям нужен свежий воздух и физические упражнения.
— Отлично, — взял себя в руки Берия. — Замечательно. Вы дошли до угла Большой Подъяческой улицы.
— Там что-то было, несущественное, но потом появилась женщина. Любовница доктора.
— У доктора любовница?
— Неприятная, одетая не по моде, грубая в обращении, короткое синее пальто, желтый берет. Когда я руководил учреждением, то никогда таких типов ко мне не допускали.
— Продолжай. — Берия из последних сил держал себя в руках. Ему смертельно надоели недоумки и вялые зомби — ни на кого нельзя положиться!
Рикша уставился на Лаврентия Павловича очень светлыми безумными глазами. Все остальное в нем — рамки. Серая рама — лицо, белая рама — космы.
— А меня они не взяли, — сказал он. — Обидно, правда?
— Куда не взяли? Ты не торопись, думай. Тебя обидели, не взяли. Потом появилась молодая женщина. И что она тебе сказала?
— Ничего, она даже разговаривать со мной не стала. В синем коротком пальто, черная ведьма!
— Куда тебя не взяли?
— Вспомнил! Они с доктором в подъезд вошли и закрылись. А я ведь стоял и слышал.
— Молодец! Что ты услышал?
— Она сказала — пойдем, я покажу.
— А он что сказал?
— А он еще раньше спросил.
— Что он спросил? Что?
— Мне нужно… он сказал, что ему нужно. Нет, нужен…
— Кто?
— Не кто — а что! — с торжеством ответил рикша. — Адрес ему был нужен!
— Чей?
— Этой самой… не помню! Я, знаете, плохо фамилии запоминаю. Мне не раз на это указывали ваши коллеги, Лаврентий Павлович. А вот ваше имя-отчество отлично помню. Потому что оно имеет значение.
— Спасибо. — Берия был мягок и вежлив — со стороны такой кажется пантера, засевшая в кустах. Но мгновение — она соберется в снаряд и выстрелит собой. — Значит, доктору была нужна женщина, девушка, правильно?
— Как точно! Как прозорливо. — Рикша старался лестью защитить себя.
— А как выглядит эта девушка?
— Которая в подъезде?
— Которую искал доктор.
— Высокая, — сказал рикша, — худая, лицо простонародное, да, именно простонародное, но не лишенное красоты. Такое, знаете, точеное, профиль точеный, лоб широкий, высокий, головного убора не наблюдается. Куртка, именно куртка, такая же, как и у него…
— У кого? — Берия вцепился когтями в плечо рикши. Тот дергал головой, чтобы освободить прядь белых волос.
— Вы же сами сказали.
— У кого? — Берия не сдержался. Ударил ладонью рикшу по щеке. Несильно, но злобно. Таким несильным ударом можно сорвать кожу со щеки.
Рикша сглотнул слюну, хлюпнул носом. Он не посмел заплакать или закричать.
— С кем была девушка?
— С молодым человеком.
Рикша говорил быстро и отрывисто, он боялся, что Берия ударит его снова.
— Как ее зовут?
— Я его близко не видел. Они ко мне не подходили. Только доктор подошел.
— Не сходится, — сказал Берия. — Показания твои не сходятся. Получается, что доктор с этой… в желтом берете вошли в подъезд, а из подъезда вышла другая девушка, но ты ее близко не увидел?
— Нет. — Рикша даже руками замахал. — Они в подъезде посекретничали и вышли, прошли по Большой Подьяческой, зашли в дом номер двенадцать, пробыли в нем полчаса, а потом вышли уже вчетвером.
— Вот! — обрадовался Берия. — Всех вас лупить надо! Пока не применишь физического воздействия, вы все путаете.
Голос был строгим, но не грозным, даже скорее печальным. Берия вроде бы жаловался рикше на то, с какими бестолочами ему приходится работать.
— Вот именно, — обрадовался рикша, который понял, что больше бить не будут.
— Номер двенадцать?
— Большая Подьяческая, дом номер двенадцать, над подъездом надпись по-латыни, одно слово — «сальве».
— Сальве, — повторил Берия. — И куда они пошли?
— Трое — по улице прочь, а доктор подошел ко мне и поехал обратно.
— Девушку и парня узнаешь?
— Непременно, — сказал рикша.
— Тогда иди отдыхай. Катайся по городу, поближе к каналу Грибоедова. Если что-то узнаешь, сразу возвращайся на пост.
Рикша кивнул. Он знал, что Лаврентий Павлович установил посты на расстоянии километра. Постовые были снабжены хорошими велосипедами и если получали донесение, то могли понестись стрелой, и Берия получал сообщение куда быстрее, чем другие консулы и даже Верховный вождь. Которого уже не было на свете.
Берия позволил себе легко улыбнуться. Улыбка у него была жуткая, узкогубая, губы разъезжались в стороны и становились нитью.
Рикша вышел.
Берия задумался.
