7. АГЕНТ КРОШКА
Гости собирались на концерт.
На этот раз генерал выбрал для него просторный зал «Ленфильма», небольшой зал, в котором когда-то собирались редакторы или съемочные группы смотреть отснятый материал. Двадцать мягких кресел, белый экран во всю переднюю стену, а сзади дырки в стене, откуда некогда на экран падал луч света.
Генерал выбрал зал, потому что в нем были окна. Прежде они мешали на просмотрах, и их закрывали тяжелыми шторами.
Штор не было. Стульев осталось семь штук.
Гостей встречала Чумазилла. Она была одета как Пьеро: белый брючный костюм, колпак с шариком на конце, на щеках красные круги. Настоящий Пьеро! Неизвестно, где она все это раздобыла.
Чумазилла стояла на входе в студию и каждому объясняла, как пройти наверх.
Гостей набралось человек пятнадцать. Стулья достались желающим, остальные, склонные к богемной жизни, уселись или улеглись на полу, оставив между собой и экраном лишь полосу метра в два. Там и должны были выступать актеры.
Генерал тоже хотел сесть на пол и даже объяснял это японской склонностью сидеть на татами, но его не стали слушать, а посадили в кресло, в первый ряд.
Егор сидел на полу, опершись спиной о стенку, сбоку от экрана, Люся — перед ним, полулежа, положив голову ему на плечо. Художник Богуславский из Серебряного века стал говорить, как они отлично смотрятся, и приглашал их к себе в студию, чтобы сделать вот именно такой портрет! Но все знали, что Богуславский давно уже не берет кисти, только говорит о своей студии и даже верит, что на Зверинской у него много полотен, набросков и даже скульптур.
Чумазилла пришла позже всех, отдежурив у входа, и сказала:
— Вроде мы больше никого не ждем?
Егор спросил у генерала:
— Вы уверены, что наше письмо дошло?
— Сколько можно спрашивать одно и то же! У меня нет двухсторонней связи.
Генерал был чем-то встревожен.
Потом стало ясно, что случилось.
В двери возникла хорошенькая девичья головка.
— Здесь театр? — спросила девушка. Маленькая, миниатюрная, почти лилипутка, но все же не лилипутка, а просто маленькая девушка. Трогательная и беззащитная.
Генерал вскочил с кресла. Он не мог скрыть радости.
— Входи, крошка, входи, — сказал он, протягивая девушке руку.
Крошка робела, и Егору показалась, что она покраснела, чего быть не могло.
Генерал вывел Крошку вперед, развернул лицом к аудитории и сказал:
— Я ждал, что Крошка придет. Эта наша новая спутница, добрый человечек, талантливая поэтесса.
— Позвольте! — воскликнул Марат Хубаев. — Место поэзии завоевывается самой поэзией, а не покровительством властей.
— Ну что ты несешь, Марат, — остановила его Чумазилла. — Это банальная сцена ревности. А я тебе намерена сказать, что места с поэзии хватит всем. Раз уж мы переписываем поэмы от руки.
— Я печатаю на машинке, — отрезал Марат. Словно это было весомым аргументом.
— Крошка пришла к нам из Царского Села, там она жила в Лицее.
По комнате прошел шум — было непонятно, зачем жить в Лицее?
— Можно я скажу? — спросила Крошка. Голос у нее оказался глубоким и звучным, непонятно, как он помещался внутри нее.
— Она скажет. — Генерал смотрел на Крошку с нежностью.
Может, потому, что она была мала, что он возвышался над ней великой горой, а до этого значительно уступал ростом любому из своих учеников и друзей.
— Когда я осознала себя, — сказала Крошка, — я пошла пешком в Царское Село, к моему кумиру Пушкину. Вы меня понимаете?
— Понимаем, — сказал Марат, готовый уже перейти в стан союзников маленькой поэтессы.
— Я провела несколько лет, а может быть, и месяцев… разве это так важно, в комнате Александра, Саши. На его кроватке. И строки лились из меня, как свежая вода из лейки.
— Хороший образ, — сказал Марат.
— Ты нам потом почитаешь свои стихи?
— Только после всех, — сказала Крошка. — Я здесь новая и не заслужила местечка под солнцем.
— Наш генерал, — прошептала Люся, — плавится как лед под этим солнцем.
— Мне интересно, где он ее раскопал? Ведь он почти не выходит.
— Слово «почти» уже содержит в себе слабость, — ответила Люся.
Сначала выступала Чумазилла, которая раздобыла где-то пьесу Гоцци, в которой был милый и скучный монолог Пьеро, но она произнесла его так весело, с такими ужимками и даже танцами, что ее наградили бурными аплодисментами, и она танцевала на бис.
После нее сам генерал читал Чехова, отрывок из рассказа «О любви». Правда, он заглядывал в томик, который держал в тонкой руке.
Марат Хубаев разразился формалистической поэмой, построенной на повторении гласных. Это было похоже на вой каких-то койотов, но никто не свистел и не гнал Марата со сцены. Все знали его вой, и его не в первый раз слушали.
Потом вышел человек, который редко приходил на концерты, потому что жил где-то далеко, за Удельной; он рассказывал старые анекдоты. Он их набрал уже более трех тысяч и учил наизусть, потому что полагал, что скоро кончится бумага и тогда, как в повести Брэдбери, он будет ходить от поселения к поселению, как живая книга.
Крошка читала последней, все готовы были примириться с ней, даже несмотря на излишнее внимание к ней генерала.
Крошка вышла к экрану.
Это было трогательное существо. Даже бедное платье с кружевным воротничком не казалось противоестественным. Светлые легкие кудряшки падали на воротничок.
— Стихи о жизни и смерти, — сказала она. — Написаны мною под влиянием моего кумира Александра Сергеевича Пушкина. Прошу тишины.
Все и в самом деле замерли.
— Пора, мой друг, пора, — начала Крошка, — покоя сердце просит.
Летят над нами дни,
И каждый час уносит
Кусок моих мозгов.
И мы с тобой вдвоем
Намеревались спать,
Но скоро мы умрем.
Крошка вздохнула. В комнате было тихо, потом генерал захлопал в ладоши.
— Браво, — сказал он. Обернулся к остальным и сказал: — Будем считать это счастливой вариацией на тему.
— А мне кажется, что это издевательство, — сказал Марат. — И я буду настаивать.
— Александр Сергеевич приходил ко мне, — сказала Крошка. — Он нашептывал отдельные слова и выражения мне на ухо. А я запомнила и донесла до вас. Я думаю, что сам Александр Сергеевич не успел записать слова, потому что его убили из пистолета.
— Вот именно, — сказала Чумазилла, — но он успел записать, правда, не про кусок твоих мозгов.
— Ах, оставьте ее, Чумазилла, — вступился за Крошку генерал. — Ей так кажется. У каждого из нас есть свой воображаемый мир.
— Может, она притворяется? — спросил Егор. Тихо, чтобы только Люся могла услышать.
Люся прошептала в ответ:
— Мне она не нравится.
Егор положил руку на пышные волосы Люси. Волосы были живыми, но не такими теплыми, как раньше.
После концерта все разговаривали, спорили, генерал особенно ценил эти возможности общения.
— Пока мы еще интересны друг другу — мы живы, — говорил он.
Крошка уселась у его ног — живой мягкий комочек плоти. Она переводила с одного спорщика на другого удивленный взгляд голубых глаз, приоткрывала коралловые губки, словно хотела вмешаться в разговор, но потом обрывала себя, смущенная смелостью, и поднимала милую головку к генералу. Тот часто мигал, снимал, протирал очки, виновато оглядывался, будто боялся, что его ученики заметят слабость учителя.
Марат Хубаев присел рядом с Егором и стал говорить о поэзии как моменте уважения. Не может человек, искажающий великие строчки даже подсознательно, считать себя поэтом, правда же?
Когда Крошка покинула свое место возле генерала и подошла к Егору с Люсей, Марат демонстративно отошел.
— А вас как зовут? — спросила Крошка у Люси. — Меня вот все называют Крошкой, а у меня есть имя, Миранда. Правда красивое имя?
— Люся.
— А фамилия?
— Тихонова.
— Какое красивое сочетание, — сказала Крошка Миранда. — А вы давно здесь?
— Не очень.
— И вы тоже посвятили себя поэзии?
— Нет.
— Как жаль! Все хорошие люди должны быть поэтами. Мы с вами раньше не встречались?
— Наверное, нет, — сказала Люся. — Я бы вас заметила.
— Ах, как верно! Я бы хотела с вами дружить. И с вашим мальчиком.
— Вы имеете в виду меня? — спросил Егор.
— А вы можете меня поцеловать. Мне все говорят, что у меня шелковая кожа, вы хотите меня поцеловать, правда? А Люся не возражает.
И Крошка закатилась маленькими колокольчиками смеха.
Она легко отстранила Люсю и проникла, пролилась к Егору. Тот почувствовал легкое прикосновение ее губ.
— Ах, он такой у тебя милый, — сказала Крошка. — Мы будем с вами гулять. Вы любите долгие пешие прогулки?
— Мы иногда гуляем, — сказала Люся, которую эта сцена забавляла.
А Егору в ней вдруг почудилось что-то зловещее. Он не мог бы объяснить, что за опасность могла исходить от этой малышки. Но его интуиция била во все колокола.
— А я люблю гулять на Взморье. Там чудесно, правда?
— Правда, — сказала Люся.
— У тебя чудесные волосы. Здесь у всех вылезают. А у тебя не вылезают?
— Нет, не вылезают, — сказала Люся.
— Я только вчера гуляла по Взморью, а вас не видела. Вы вчера гуляли?
— Что значит — вчера? — спросил Егор.
— Значит, недавно, — сказала Крошка. — Егорушка, я тебя буду звать Егорушкой. Ты настоящий викинг — ты моя девичья мечта. Как жаль, что я не могу отнять его у тебя, Люси.
— А вы откуда знаете мое имя? — насторожился еще большее Егор.
— Мне Кодзи сказал. Он такой милый. Я, может, выйду за него замуж. У меня будет благородный платонический муж. Разве это не исполнение мечты для женщины в моем положении?
— Ничего особенного не вижу в вашем положении, — сказала Люся, которой Крошка тоже не нравилась. Вернее, сначала она находила ее забавной, а теперь вдруг увидела, что у нее маленькие острые зубы, как у акуленка.
Подошел генерал.
— Я позволю себе прервать вашу беседу, — сказал он. — Когда смотришь на вас со стороны, кажется, будто мы там, в живом мире. Я так рад, что вы уже подружились.
— А вы как нашли генерала? — спросил Егор.
— Это я ее нашел, — ответил за Крошку генерал. — Я совершал моцион и вижу эту патетическую фигурку, бегущую по улице. Вот именно.
— За мной гнались крысы, — сказала Крошка и зажмурилась, как будто вновь переживала страх. — Я не знала, куда прибежала.
Крысы были частью фольклора. Многие твердили, что их видели, другие утверждали, что даже умные крысы не смогли бы пробраться в Чистилище. Но Егор с Люсей Знали, что в Чистилище есть по крайней мере один песик. А если в мире есть собака, то крысы должны водиться почти наверняка.
— Вот такие большие крысы.
Крошка расставила ручки, чтобы показать, какие они были большие.
— Крошка будет жить со мной, — сказал генерал.
Крошка сделала шаг, приблизилась к генеральской подмышке, выглядывала, как котенок.
— Дай вам бог, генерал, — сказала Чумазилла.
Все в той или иной степени чувствовали ревность. Генерал был общей собственностью. Платоническая любовь тоже может вызвать ревность.
Егору и Люсе было далеко идти домой. Они вышли пораньше. Хоть Чумазилла и Эдик жили рядом, но хотелось побыть вдвоем.
С Королевского проспекта они свернули по трамвайной линии и прошли мимо Зверинца задами Петропавловской крепости. Колокольня собора когда-то лишилась, а может, и не дождалась золотого острого шпиля, отчего нарушился весь силуэт города.
Потом они перешли через мост к Пушкинскому дому и повернули налево, к ростральным колоннам.
На ступенях Биржи их глазам предстало страшное зрелище. Они знали о бандитах и убийцах, но сцена на ступенях Биржи превышала возможности воображения. Там лежало четыре трупа, два из них — обезглавленные. Видимо, убийца боялся, что его жертвы могут ожить, так бывало с убитыми.
Они не стали подниматься к трупам. Конечно, можно было поглядеть в их карманах — станет ясно, кто убит. Но, в сущности, в Чистилище не играло роли, кто погиб. Вид убитых лишь напоминал о бренности существования.
— Я хочу уйти отсюда, — сказала Люся.
— Как уйти?
Этот разговор Люся затевала не впервые. Егор знал, что она скажет дальше.
Люся была куда серьезнее Егора, она не умела отшучиваться и выбрасывать заботы — будет другой новый день, и все образуется.
У нее в жизни никогда ничего не образовывалось.
— Можно утопиться, — сказала она. — Только надо бетонные глыбы к ногам как следует привязать. Так привязать, чтобы не отвязаться.
— Глупо, — сказал Егор. — Куда мне без тебя?
Так он, не говоря прямо, напоминал Люсе, что остался здесь из-за нее и ради нее.
— Я говорю — только вместе. Может быть, следующий мир будет для нас лучше?
— Ты веришь в еще один мир?
— А кто бы мог поверить, что мы попадем сюда?
— А я думаю, — сказал Егор, — что наши там, наверху, что-нибудь придумают. Обязательно придумают.
— Сначала пускай они придумают лекарство от СПИДа, потом средство от рака, а потом заглянут к нам. Ну как можно придумать, если мы с тобой и все вокруг — как бы и не существуем! Те, кто знает, боятся сказать вслух, чтобы это не перекинулось на Землю. Или планируют спрятать здесь какие-нибудь военные базы или склады.
— И победить Америку, — улыбнулся Егор.
Они шли по мосту, слева поднимался Зимний дворец, внешне почти целый, справа — адмиралтейские здания.
— Интересно, а наш мир — под всей Землей? — спросила Люся.
Она остановилась и стала глядеть на воду.
Они уже забыли о телах на лестнице Биржи — в однообразной действительности, где потеряны связи между событиями, легче забывается.
— А Нева все-таки течет, — сказала Люся, как будто не говорила этого уже несколько раз, — как-то медленно течет. И вода совсем черная.
— Ей нечего отражать, — сказал Егор.
На площади перед Зимним дворцом они встретили пару странников. Старик был в военном мундире времен последней войны, а платье старухи было длинным, до земли. Они принадлежали к разным эпохам.
— А встретились здесь, — сказала Люся.
Старики вежливо раскланялись с ними.
Направо, в бывшем сквере у Адмиралтейства, они сели на лавочку возле памятника дедушке Крылову.
— По улице слона водили, — сказал Егор. — Почему этой Крошке не полюбить басни? Писала бы их.
— Она тебе не нравится?
— Она лживая.
Берия приказал дежурному по Смольному сразу же, как явится, вести Крошку к нему. Где бы он ни был. Сразу вести. Он надеялся на ее доклад. Не первый раз Крошка добывала ему сведения, которые не раскопали бы и десять сотрудников. Лучший агент. И бескорыстный. Ее не перекупить. Она получает наслаждение от работы, от риска и пробежек по краю пропасти.
Сам Лаврентий Павлович спустился в подвалы, где когда-то была кухня института. Там располагалась лаборатория Леонида Моисеевича. За время, которое он трудился под крылом Берии, лаборатория обогатилась вполне приличным оборудованием, которое искали по бывшим почтовым ящикам, ни в чем не отказывая доктору.
Берия не был столь наивен, чтобы полагать, что доктор по прозвищу Фрейд, бывший лейб-медик императора Киевского вокзала в Москве, сможет создать чудо-вакцину. Хотелось бы, но ясно: открытия делают большие коллективы. Недаром атомную бомбу разрабатывали несколько институтов, десятки шарашек и официальных групп в Академии наук. Подпольные гении водятся только в романах Жюля Верна.
Но законы в Чистилище другие. Здесь нет больших коллективов. Здесь вообще непонятно, где искать докторов. Оказывается, как правило, ученые не кончают с собой таким образом.
Здесь нужны доктора. Сильные мира сего нуждаются в медицине. Если кто-то сломал ногу, то вернее всего он так и останется доживать — нога не залечится. Если глубоко порезался, то рана вряд ли скоро заживет. Несчастья случаются не только с простыми грешниками, но и с властителями Чистилища. Леонид Моисеевич смирился с тем, что в его услугах всегда все нуждаются.
Всю жизнь он мечтал заняться наукой Но то жена, то дети, то безденежье, то иные заботы и беды. Настолько серьезные, что решил покончить с этой суматохой и с собой в том числе. А в результате оказался здесь.
Леонид Моисеевич был историческим оптимистом.
Он убедил себя, что все складывается как нельзя лучше.
Заботиться о семье не следует. Деньги не нужны, время не считано.
Значит, судьба хочет, чтобы он углубился в науку.
Ни один человек в Чистилище не знал, что же происходит в организме человека, переместившегося вглубь. А Леонид Моисеевич знал. Для этого не нужен институт. Нужно упорство, определенный талант, хорошая школа 1-го Меда и, главное — время, в котором нет сна и обедов. Идеальная жизнь.
Леонид Моисеевич пережил гибель империи Киевского вокзала и после ряда приключений оказался в Ленинграде. Доктора нужны даже бандитам. В Ленинграде он попался на глаза Грацкому, стал его врачом, потом об опытах доктора узнал Берия. Ему не стоило труда украсть доктора Фрейда и устроить ему лабораторию.
И передать ему сначала двух сотрудников со званием санитаров (они же должны были обеспечить доктора, если нужно, трупами или отдельными органами), а потом и двух ассистентов.
Раньше, пока еще не родилась идея уничтожить Верхний мир, Берия хотел было объединить Фрейда и Лядова, настоящего биолога. Но они не спелись с Леонидом Моисеевичем, Лядов ушел в Шахматный клуб, а доктор вздохнул с облегчением. Он не выносил, когда кто-то стоял над его плечом.
Берия сказал доктору, что надеется на его вакцину. Ну, не вакцину еще, а средство, не испытанное на собаках и мышах — откуда их тут возьмешь? Средство, которое позволит прожить там, в настоящем мире, дня три, четыре. Может, два. При условии, что будешь соблюдать правила. Строгие правила. Иначе сгоришь. Мучительно.
— Все они сделают. Они добровольцы, — сказал Берия, — но одно условие обязательно. И поймите меня правильно, Леонид Моисеевич. Эти люди не должны знать лишнего. Они могут испугаться. Они погибнут от страха.
Леонид Моисеевич кивал кудлатой пегой головой, он знал, как можно погибнуть от страха.
— Это укол? — спросил Берия.
— Это курс подготовки.
— Прошу сделать пилюлю, — приказал Берия. — Самое простое. Пилюлю.
— Это я сделать смогу. Это просто.
— И постарайся сделать эту пилюлю быстро, через час, через два, вечером, понимаешь? Я всегда могу найти другого доктора.
Берия ушел, уверенный, что доктор его боится и что доктор сделает все возможное. И что доктор не может догадаться, правду ли говорит Берия, или просто пугает. А почему бы у Берии не быть другому доктору, другой лаборатории? Это в пределах теории вероятности.
Хотя доктор понимал, что пилюля не поможет. А Берия понимал, что ничего плохого он доктору не сделает и будет беречь его больше, чем себя самого. Доктор — его надежда. А раз надежда, пускай думает, что его цена ничтожна.
Поэтому Берия, спустившись к доктору после смерти Чаянова и неприятного разговора с Клюкиным, который носится по городу и разыскивает свою Ларису, постарался придать лицу выражение замкнутое и злобное.
Впрочем, это ему всегда удавалось.
Доктор жаловался на темноту и хотел перенести лабораторию на крышу Смольного, но Лаврентий Павлович не разрешал, опасаясь диверсантов. В лаборатории и в самом деле было полутемно.
Один охранник сидел на корточках перед дверью. Не спал, не баловался. Вскочил при приближении Берии.
— Вольно, — сказал Берия. — Никаких событий не было?
— Никак нет! — ответил охранник. — Все там, не выходили.
Помещение было широким, мраморные столы сохранились с дореволюционной кухни. На них стояли приборы. Немало приборов. Берия порадовался тому, как ему удалось славно организовать работу лаборатории. Ему не было дела — да он и не узнает никогда — что девять десятых приборов, которые приволокли сюда по его приказу, пользы не приносили. А с половиной остальных доктор и его помощники не знали, как обращаться.
Но зрелище было внушительным, Берии казалось, что у него в подвале работает целый институт. Поэтому он приказал, чтобы сотрудники — Фрейд, санитары и ассистенты — всегда были в белых халатах.
Так они и ходили в белых халатах. Правда, новых не давали, а старые уже испачкались.
Фрейд сразу пошел к Берии. Он почти бежал.
Берия протянул ему вялые негнущиеся пальцы.
— Какие успехи, Леонид Моисеевич? — спросил он. — Скоро вы нас порадуете?
В лаборатории он снова почувствовал себя советским министром и потому пользовался словами и интонациями прошлых лет.
— Мы трудимся, — в тон ответил доктор. — Принимаем меры.
Остальные сотрудники лаборатории замерли на местах, где их застал приход Берии. Это ему понравилось.
— Я намерен привести сюда наших товарищей, — сказал он, — которые отправляются туда.
Он показал пальцем в потолок.
— Я польщен, — сказал доктор.
— И чтобы это была пилюля. Я ее выдам, они проглотят — и пошли!
— Я должен сделать им анализы, — сказал доктор, стараясь не бояться Берии. — Затем мы изготовим вакцину, именно из конкретной крови каждого пациента.
— Этого еще не хватало!
Берия знал, что процедура должна быть именно такой — доктор не раз ему о ней рассказывал. Но делал вид, что впервые слышит о вакцине.
— Иначе я не смогу ничего сделать! — Доктор готов был заплакать. — Мы же хотим, чтобы товарищи вернулись живыми и здоровыми.
— Вот именно, — ответил Берия. — Живыми и здоровыми. И открывшими нам широкие пути к сотрудничеству с товарищами там.
Берия снова указал пальцем в потолок.
Доктор сокрушенно кивнул.
— Какой срок гарантируете? — спросил Берия.
— Я не могу, к сожалению, гарантировать, — ответил доктор. — Ведь мы же не испытывали.
— Значит, может вообще не подействовать?
— Вообще подействует. Мы же проводили некоторые испытания на вас… кровь изменяет параметры. Это факт.
— Тогда постарайся сделать пилюлю, — сказал Берия и рассмеялся.
Сегодня день складывался славно. Чаянов с Ларисой сами подставились ему. И не было свидетелей. Редкое везение!
Дверь в лабораторию осталась открытой. Поэтому Крошка вошла незамеченной, она остановилась недалеко от двери и сказала глубоким, так не соответствующим ее нежным размерам голосом:
— Лаврентий Павлович, можно с вами поговорить?
— Ну вот! — Берия обернулся к агентше. — Я же просил меня не беспокоить.
— Напротив, — сказала Крошка, которая боялась его куда меньше, чем другие обитатели Чистилища. Не только потому что была ценным агентом, но и потому, что считала себя любовницей Лаврентия Павловича.
Разумеется, это была не та, настоящая любовь, но Берия старательно ласкал ее, гладил, мял, щипал, а она стонала и причитала:
— Ты мой викинг! Ты мой богатырь! О, сделай мне больно!
Оба они знали, что это подделка, но оба делали вид даже друг перед другом, что это и есть любовь — единственная в мире.
— Напротив, — сказала Крошка, — вы мне велели идти к вам сразу, где бы вы ни находились.
— Тогда подожди в кабинете, — велел Берия.
— У меня мало времени, — сказала Крошка. — Я обманула генерала, сказала, что пошла в Салтыковку искать поэтические книги, но он может меня спохватиться в любой момент. Он меня полюбил.
— Еще чего не хватало! — рассердился Берия. — Я тебя не за развратом посылал! Тогда говори, но коротко.
— Я нашла людей, которых вы искали, Лаврентий Павлович.
— Не может быть! — Берия забыл, что он стоит в лаборатории и несколько человек слушают его. — Не может быть! Кто они? Как тебе удалось?
— Мне удается то, что недоступно другим, — сказала Крошка. — Я же маленькая, беззащитная и добрая.
— Говори, кто ее мужик! Кому они служат?
— Последнее я еще не успела узнать. Но узнаю скоро. Вам нужна Людмила Тихонова? Это она от вас сбежала?
— А он? Кто он?
— Его зовут Егор Чехонин. Они живут вместе.
— Где? Адрес?
— Я была одна. Я не могла побежать за ними. Они пошли пешком. Вернее всего, они живут в районе канала Грибоедова. На Подъяческой.
— Я посылаю людей.
— И не думайте. Как вы будете обыскивать Подъяческие улицы?
— Мне хватит исполнителей, чтобы снести весь район!
— Лаврентий Павлович, — укорила его Крошка. — Время — это то, что у нас есть.
— Времени у нас нет.
— Что-нибудь случилось?
Берия не слушал ее.
— Мне нужно срочно, архисрочно узнать, кто стоит за твоими мерзавцами. Они подчиняются генералу, или у них есть хозяин? Что им нужно, зачем они следили за мной?
— Я все это узнаю, мой викинг, — сказала Крошка. — Я тебе обещаю.
— Хорошо, — сказал Берия. — Иди. Чего стоишь? Иди.
— Как в цирке, — сказала Крошка. — Морской лев открывает пасть, и дрессировщик кидает ему рыбешку.
— Я помню, — сказал Лаврентий.
— Вы всегда забываете. Ведь время стоит?
— Хорошо, пошли ко мне.
Он вышел первым, так и не отдав никаких больше приказаний доктору. Леонид Моисеевич присел за свой стол.
Он сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, и это было так непохоже на доктора, что его ассистент, бывший зубной техник, бездельник и бывший двоечник Коля Гоглидзе подошел и спросил:
— Эта сволочь произнесла что-то оскорбительное?
— Кто? — Леонид Моисеевич с трудом вернулся из плена своих мыслей.
— Этот мингрел паршивый. — Гоглидзе сбавил голос до шепота.
— Ах, нет, — сказал доктор. — Я просто задумался о том, как мал наш мир.
— Еще бы — от двери до двери. Под колпаком живем.
Доктор знал Егора и Люсю. Давным-давно, хотя нельзя сказать, насколько давно это было. Но в другой жизни, в Москве, когда Люську приволокли туда как невесту императора. Господи, какая глупость! Но потом Егор с Люськой убежали? Все погибли, а они убежали. Значит, они живы, и они здесь?
Но никакой радости от этого доктор не испытывал.
За ними охотится его шеф, Лаврентий Павлович, самая ядовитая змея из рожденных природой.
Он послал выслеживать их свою лучшую агентшу — Крошку Миранду. Он так говорит о Люсе, словно она личный враг, словно он ее боится. Он хочет что-то выследить и, конечно же, постарается убить Люсю. Не важно за что.
Главное — не допустить этого.
Следовательно, надо самому успеть к ним, найти их раньше, чем это сделает Крошка.
Подъяческая? Кто там живет из его знакомых?
Была у него приятельница, некая Чумазилла, даже приглашала доктора на концерт. Почему-то тогда они не сдружились — доктор как раз начинал свои исследования и не хотел новых связей, людей, разговоров, а уж тем более концертов — неестественных здесь, на кладбище.
Они как-то раз гуляли с этой странной женщиной, он ее провожал на канал Грибоедова, и она рассуждала о мертвых и живых домах. И даже уговорила его сменить жилье — переселиться в живой лом.
А он как раз перебрался в подвал Смольного, о чем не стал рассказывать Чумазилле. Стыдно было признаться, что он работает на Лаврентия Павловича.
— Гоглидзе, — сказал доктор, — я хочу пройтись немного.
— Ты? — удивился ассистент.
— Мне надоело дышать нашей химией.
— Наконец-то я слышу речь не мальчика, но мужа, — сказал Гоглидзе, — и дядя Лаврентий не должен ничего знать?
— Я не намерен делать ничего тайного…
— Я тоже думаю, что в ближайший час-два он сюда не зайдет.
— Странное чувство, — сказал доктор, — будто на старости лет я убегаю на тайное свидание.
Доктор не спеша поднялся на первый этаж, вышел на прямую дорожку, что вела от здания к воротам.
Дорога была пустой, если не считать медленно идущего навстречу велосипедиста и охранника у ворот.
Доктор обернулся. Ему показалась, что кто-то наблюдает за ним из окна Смольного. Но он ошибся. В серых, чуть отсвечивающих жемчужной серостью облаков окнах никого не было.
Однако на всякий случай доктор пошел медленно, изображая пожилого джентльмена, которому прописан ежедневный моцион.
