Глава 2
Улисс

Лишенный будущего еще имеет шанс, лишенный настоящего — даже претендовать на такой шанс не может. Улисс чувствовал за собой слежку, которой не было, не могло быть. Тянущаяся за ним череда сомнительных достижений и видимых неудач начиналась с того момента, как он услышал зов Ромула, узнал о смерти Армаля и… И ничего. Ромул отмалчивался, Корпорация стремительно превращалась из стройного механизма во взбудораженный муравейник. А расследование никак не продвигалось, лишь подтверждая одни из предположений, отвергая другие, но порождая снова третьи. Люди, которые должны были участвовать в сложной цепочке спецоперации, либо исчезали, либо в действительности не владели никакой информацией, оказываясь молчаливыми исполнителями чужих приказов.

За всем происходящим стояла чья-то железная воля, но как бы высоко, круг за кругом, Улисс ни забирался вдоль силовых линий корпоративных структур, результат был один — нет ответа.

Кто-то разработал, организовал и спустил курок грандиозной ловушки, гром от которой расходился по всей планете, будоража застойное болото финансовых потоков, которые давно превратились в глобальное мерило всего. Даже союзные структуры держались на корпоративных подачках, власть преходила в деньги, деньги становились властью, которая их контролировала. И каждый новый поток должен был олицетворять кого-то ощутимого, реального. В данном же случае этот «кто-то» не нащупывался. У него не было имени, у него были слишком противоречивые интересы. Не было ни единой стороны многоходового конфликта, которая бы не получала от него какого-нибудь преимущества и которая одновременно в его ходе не получила бы удар под дых.

Улисс продолжал настороженно сканировать складывающуюся десятилетиями спутанную паутину корпоративной политики и однажды поймал себя на том, что рассматривает Корпорацию уже не той силой, что помогала ему и нуждалась в ответ в его помощи, она стала для него лишь одной из сторон в конфликте. Самый центр которого пришелся на него, Соратника Улисса, Майкла Кнехта. И который убил его товарища, Соратника Урбана, Жана Армаля.

И отступить Улисс не мог. А потому он нуждался в этом неведомом наемнике, в нем была главная опасность, в нем же таилась и разгадка. Через него можно было выйти на организатора. Вернуть себе уверенность, навсегда забыть ужасные подозрения, которые поселились в нем по отношению к Ромулу. Человеку, которого он боготворил.

Улисс поднял голову, фокусируясь на информационной панели. Этот «специалист», на которого ему приходится постоянно натыкаться в своих размышлениях, он не ошибается. А потому его можно искать бесконечно. Значит, Улисс найдет его по-другому. Он заставит наемника выйти к нему по собственной воле.

Здесь, вот с этого места.

Панель сверкала и переливалась, разбегаясь строчками текста. Мимо промелькнул полупрозрачный зазывный биллборд, но Улисс только шикнул в его сторону и тот послушно растворился. Ощущение давления нарастало — сайт постепенно нагружался тысячами, сотнями тысяч личин посетителей, отзываясь приливом тепла. Информационный поток через этот узел был достаточным. Так, ну что ж, займемся делом.

Под пришептывающее журчание вторичного канала Улисс развернул интерактивную панель, с ходу проскакивая идентификационные протоколы, набивая в сессию данные одной из своих привычно полулегальных «личностей» в сетях. Человеку, который не был сам собой и в реальности, информационное море не могло принести заметных сюрпризов. Конфиденциальность тут была притворной, но еще более притворной личиной был он сам.

Человек, гримасничающий полупрозрачной тенью в толще интерфейсов и гиперлинков, обернулся к Улиссу и привычно почесался. Улисс сегодня персонифицировал себя с тощим типом в мятой униформе, бесплатное приложение к магистралям путепроводов и небоскребам поисковых порталов. Кто-то говорил, что создавая эти бесконечные модельные ряды личин, Корпорации на самом деле программируют пользователя сетей, подгоняют под стандарты — столько-то флегматиков, столько-то нейропатов, а столько-то романтически настроенных кандидатов в пациенты инфоцеребральных клиник. Улисс в это никогда не верил. Ни к чему Корпорациям такие тонкости. Стандартный психотип работника формируется на ковре у начальства под угрозой увольнения. И на корпоративных рекрутинговых семинарах и тренингах, где таким же рабам системы вдалбливают, сколько в лаборатории должно быть работяг, а сколько — бестолковых пожирателей дешевых напитков из автомата. Чтобы в коллективе царил климат. Улисс почувствовал в себе желание плюнуть. Прямо в эту почесывающуюся личину. Как будто это было можно сделать.

Оглянувшись на грозовые тучи автоматических брандмауэров, висящих в неестественно голубом небе, он начал стремительно водить стилом по полупрозрачной мути панели ввода. Строчки безумного текста ложились ровно, пробегая стройными колонками, мелькая интерактивными окошками спел-чекинга. Улисс погрузился в творчество.

Для того чтобы создать ловушку, которую он задумал, требовалось нечто большее, нежели просто умение обходить обычные защитные триггеры сетей. Нужно было стать немножко тем парнем. Он будет искать, рано или поздно он поймет, что сети — последний шанс проследить за творящимся в большом мире из того угла, в который его загнала смерть Армаля. И тогда он должен быть пойман. Крошечные намеки, путеводные указатели будут преследовать его повсюду, где бы он ни очутился. Сети велики, но они целиком будут настроены на одну и ту же работу — скормить неведомому наемнику нужную информацию, заинтересовать, сообщить — Улисс знает о его существовании и ищет контакта. Просто поговорить. Вернуть украденное, сдать заказчика, который так опрометчиво начал эту затянувшуюся операцию. Только и всего. Все будут довольны. Он не собирается мстить за Армаля.

Улисс не даст ему шанса усомниться. Чужая интрига станет его. Затянув петлю на неосторожно подставленной шее.

Текст был готов. Со стороны он выглядел нудноватым бредом свихнувшегося в сетях графомана, пытающегося привлечь к себе хоть сколько-то внимания. Через полчаса ближайший поисковый агрегатор переварит очередную скормленную ему информационную выжимку. Спустя еще двое суток свежий апдейт поискового индекса начнет свой медленный дрейф сквозь фильтры сетей, большая часть информации будет закрыта, отфильтрована, отложена для ручной обработки криптоаналитиков и лингвистов, остальная будет похоронена под отвалами накопленных обезумевшим человечеством данных, чтобы уже больше никогда не быть извлеченной на свет.

Улисс был уверен в себе, его короткое сообщение останется неизменным, чтобы всплыть вдруг на поверхность информационного океана, в любой точке его необъятной шири — только произнеси вопрос, который на этой планете интересен всего одному человеку.

Существуют ли Корпорации без имен?

Новое звено в невероятном механизме, подчинившем себе самые основы сетей. Цепочка следов, которые приведут к нему врага. Еще немного.

Личина поморщилась, покосившись на Улисса через плечо. Шепот во вторичном канале сменился резким потрескиванием. Ни один, даже самый надежный фидер на дальних хопах от центральных сгущений не давал возможности слишком долго оставаться полностью анонимным. Недаром хмурились брандмауэры в небесах, пакеты из смежных, даже формально дружественных сетей в первую очередь скармливались эвристическим анализаторам. Не выдать себя вовсе ничем очень сложно даже с возможностями Улисса. Когда твой линк исходит ниоткуда, теряясь на очередном хопе, словно принимающая сторона была призраком, это не может не насторожить интеллектуальную начинку самообучающихся фильтров.

Мир вокруг терял яркость. Улисс мысленно начал обратный отсчет, осторожно выводя себя из-под накрывающего область сканера. Это еще не тревога. Ее он не должен запустить, иначе всю постактивность в этом сегменте заблокируют до выяснения. А этого ему никак не хотелось. Запись должна быть скормлена поисковым хранилищам.

Улисс скользил вдоль локальных магистралей, ища незакрытый еще боковой выход на путепровод. Отсчет тикал, но Улисс следил пока лишь за рекламой, она гасла последней, до конца оставаясь отличным указателем значительных информационных потоков. Ощущение давления на затылок усилилось. Это начали возмущаться неудобствами праздношатающиеся шишки Корпораций, замелькали над личинами раскрываемые бляшки персональных идентификаторов. Будто система их не видела раньше. Она тут в своем праве.

Так. Улисс стремительно нырнул в какой-то узкий перешеек. Сессия закрыта, регистрационная карточка уничтожена. Пусть сейчас на станциях усиленно бэкапятся логи, вероятность срабатывания фильтров мала — слишком много проходит по магистралям информации. Потерянная или закрытая нештатно сессия могла бы помочь отловить нарушителя. Теперь поздно.

Но отсчет продолжался, подгоняя Улисса сквозь тени развешенных вдоль путепровода дорвеев. Окружающее пространство стремительно обезличивалось, теряя остатки реальности. Люди тут не ходили — проносились клочьями тумана, обозначая загруженность канала. Если бы не сработавший механизм самообороны сети, можно было бы проскользнуть к следующему сегменту его грандиозной ловушки.

А так…

Хронометр в голове пронесся сквозь отметку «+23 секунды», когда уже полурастаявшее вдали здание мультипортала взорвалось столбом света, пронизав призрачные просторы холодным голубым сиянием. Вторая обязательная процедура. Прозвон внешних портов суперсегмента на совпадение контрольных сумм. Нагрузка на пределе возможностей, с выпадением части запросов пользовательских интерфейсов, но зато без аптайма. Отладочные работы потом, как правило, не нужны. Зато через двадцать три секунды точно будет известно, было ли несанкционированное проникновение или нет.

Улисс мысленно похлопал себя по плечу, наблюдая дерганые квадраты сбоящего на пределе нагрузки рендеринга. Фидер фидером, но часто и пара хопов вдоль него помогает выбраться обратно незамеченным. Дерни он сейчас рубильник, сумма на одном из портов не сойдется, а это ничтожный, но — след. Нужно выходить штатно. А для этого и старый вонючий коллектор сойдет за уютное гнездышко в пентхаусе.

Расчет был верным. Когда боль раскалывающейся черепной коробки проникла к нему в сознание, счетчик замер. На плюс двух. Черт побери, хватило бы и до того, куда более удобного выхода. Чем в этой грязи валяться… Хотя нет. Он не имел права рисковать.

Иногда хотелось без затей воспользоваться действительным, зарегистрированным выходом в сети на одно из его многочисленных имен. Но это увеличивало риск. И потому Улисс продолжал ползать по коллекторам. Сетевые кафе с личными кабинками были не для него. У персонала слишком часто возникают вопросы. Отчего это только что вполне бодрый клиент схватился за голову и повалился на пол.

Улисс отнял перепачканные пальцы от лица, попытался сфокусировать зрение. Дар Соратника имел свои недостатки. Его организм, та часть его сущности, что оставалась в материальном мире, упорно отторгала любую технику, начиная с простейших имплантатов, заставляя работать с высочайшей осторожностью, превращая свой мозг в мост между миром, где царил Ромул, и остальной вселенной. Хуже всего давалась работа с виртуальными симуляторами. И лютая головная боль тут была лишь одним из постэффектов, далеко не самым неприятным.

Улисс скрипя зубами пополз вдоль коллектора, не оглядываясь на закопченный пучок проводов, торчащих из фидера. Капли расплава тускло блестели на стенах, еще вился дымок. Тут им ловить нечего, его потаенная сила выжигала все чуждое с ненавистью, достойной лучшего применения. На поиск выхода в реальном мире уйдут сутки. Если его, конечно, станут искать. Все равно сигнатуру терминала им уже никогда не получить.

Пусть хоть поломают голову над тем, что здесь было. Может, чего надумают.

Десантный бот беззвучно парил в черных небесах. Его узкое тело не выдавала ни единая искра, и только чье-то сердцебиение вторило шелесту листвы на земле. Человек старается придумать себе собеседника даже в полном одиночестве. Миджер был среди них всех один живой. Только его сердце было живо. Потому разговаривать здесь можно было только с самим собой.

Сквозь туманный экран, ограждающий рубку от грузового отсека, смутно различалась тень согнутого в ложементе навигатор-инженера. Перед ним в поле проектора скользили волны холмов, перечеркнутых координатной сеткой. Летели они вслепую, по навигационным картам, не пользуясь локацией. Но волновало это, похоже, одного Миджера. Капрал и его восемь бойцов бездумно смотрели в одну точку, не переставая трепаться в канале, время от времени оживая, чтобы еще раз проверить затвор универсального штурмового орудия. Осмотр удовлетворял, и снова паукообразная фигура замирала, на вид полностью безучастная ко всему вокруг.

Миджер при этом каждый раз непроизвольно вздрагивал. Если бы его сейчас спросили, кого он больше боится, врага или этих… людей, он бы, не задумываясь, кивнул на соседнее металлическое кресло, в котором, развалясь, работал с консолью капрал.

Этот хоть не казался машиной, которую то включали в сеть питания, то снова отправляли на покой. Его пальцы, затянутые в перчатку гермокостюма, то и дело вздрагивали, пробегая по несуществующей коммуникационной панели. Ему явно недоставало привычного оперативного канала, но приказ был ясен — соблюдать тщательную маскировку в режиме эфирного молчания, в случае огневого контакта искать подтверждения расположению объекта, изображать планетарный патруль, пытающийся разобраться, что происходит. Важно было не спугнуть врага.

Миджер снова мелко задрожал. Нет, он сошел с ума ввязываться во все это. Бесполезно. Они уже мертвы, вся планета мертва. Зачем трепыхаться, затягивая агонию… Не враг и не эти безумные существа, отчего-то продолжавшие называться людьми, страшили Миджера. Он боялся самого себя. Он не справится…

В молчании и тишине прокатилась визгливая россыпь ругательств. Это подал голос навигатор-инженер. Что-то не сошлось в карте? Подробностей не последовало. Однако тишина на этом оборвалась. Бойцы разом ожили, задвигались. Загремело железо о железо, манипуляторы со свистом пошли ходить ходуном, кто-то что-то вполголоса сказал, в ответ раздался густой раскатистый смех.

Они ожили так же невозможно, как и «спали» до того. Боже мой, и ведь с этими людьми Миджеру придется двинуться на врага, в самом его логове.

— Пацан, звать?

Их бы научиться различать на глаз, без помощи автораспознавателя. Облачение капрала и навигатор-инженера было немного другим, а вот эта бравая восьмерка… лиц в полумраке не разглядеть, разве что по голосам… и манера говорить у всех была похожая. За это обращение хотелось дать наглецу в рыло.

Но Миджер смутно представлял, выйдет ли из этого что-нибудь путное, а потому просто ответил как мог спокойно.

— Миджер.

— Мидж?

— Миджер Энис.

— Мидж, — договорился сам с собой верзила, что сгорбился рядом с ним, загораживая остатки света. — Я Эл. Я примар сквада. Считай, вместо капрала буду. Если что. Так, капрал?

— Отставить, боец. Получишь с занесением.

— А и что. Вот до эйч-кью доедем, там повторишь.

— Повторю.

Капралу явно было все равно, что там болтает этот болван.

— Ну это, Мидж. Ты не тушуйся. Мы люди простые. С нами дес сек своим станешь, твою в иллюминатор. Только жопой шевели.

Миджер натянуто улыбнулся. Шутка ему смешной не показалась.

— О, другдело. Так стоять.

На другом борту уже щебетал какой-то не очень внятный разговор. Пересыпанный полузнакомыми корнями, он явно заставил бы покраснеть и бетонный столб, так что Миджер вздохнул и снова сфокусировал внимание на верзиле, который даже не думал от него отставать — все косился.

На попытку что-то уточнить перед операцией это похоже не было. Скорее так, треп от нечего делать. Скорее всего его тут просто считают за лишнюю обузу.

— Проводник. Оч-хор. Ты в квадрате правда был?

Миджер поспешил кивнуть. За кого его принимают?

— Так точно.

— Смешно, парни, мы не знаем, куда летим, а он знает. Со? Разве пустоголовый планетник нам что скажет!

— Эл, заткнись.

Капрал снова нашел себе занятие по душе — что-то строчил на портативном терминале. И отвлекаться на пустые разговоры ему не хотелось.

— Апро, капрал. Мне просто интересно. С чего такая секретность?

Капрал вздохнул, откладывая в сторону терминал.

— В твоей тупой башке не осталось мозгов, Эл. Ты уже бывал на Имайне? Тогда что тебе до координат?

— Хочу знать, откуда попрет враг.

Разговор за его спиной тут же стих.

— Браво. Если ты, задница, будешь оглядываться на сектора с большей вероятностью расположения врага, ты проморгаешь его у себя за спиной, а еще хуже — у себя под ногами. Апро, примар? Поскорей сдохнуть решил?

— Со, сардж. То есть ноуп. Никак нет.

— Вот и славно, оставь парня в покое. Стажер Энис, в разговоры с личсоставом приказываю не вступать.

— Есть!

Миджер был счастлив этому приказу. Не вступать — значит не вступать.

Но Эла последняя перебранка не заставила даже отступить. Он только еще больше навис над Миджером и шепотом, едва перекрывая гвалт нового фонтана сверхостроумных шуток у себя за спиной, проговорил:

— Нормально, пацан, все ок. Это он чтобы не отвлекали. Но мы же его не будем отвлекать, а, Мидж?

Миджер кивнул с обреченным видом. В покое его здесь не оставят.

— Мне бы только поинтересоваться, кто это у нас проводником и не придется ли его задницу спасать.

— Я уж как-нибудь сам.

— Э, парень, тут ты неправ. Кому кого придется вытаскивать в следмин, тут, на боте, никто не знает. Даже наш умница-капрал. Сечешь?

Миджер предпочел ничего в ответ не говорить.

— Так ты правда там бывал или просто похрабриться решил?

— Бывал. Мы туда каждый год ходили. Пешком.

— О, гут. Эл страшно доволен. Потому что лезть своей задницей неведомо куда Эл не хочет, апро?

Похоже, эта часть тела у верзилы была любимая. Слишком часто он ее поминал.

— Ты кстати, — не дожидаясь ответа, снова начал приставать Эл, — поинтересуйся у капрала насчет оружия. Костюмчик, я смотрю, тебе подобрали по росту, — хмыкнул он, — только с ним ты еще не боец. Автоматика, нейроконтур, лапы эти и сами звери смышленые. Только на одном этом далеко не уедешь. Нужна фора. Ее дает оружие, без него ты хоть какой проворный будь, одно слово — мишень.

Миджер нехотя потянул за спину руку и извлек из ранца сдвоенный ствол ручного излучателя-разрядника.

— Годится?

Эл в ответ скривился.

— Не годится, Мидж. Совсем не годится. Твое начальство или полоумные, или идиоты. Эта пукалка, она только для наводки по тебе послужит… Вот что.

Эл заговорщицки подмигнул, неожиданно подобрев лицом.

— Приедем, сунься к инжу. Он тебе даст что посерьезнее. Ты хоть и стажер, а часть команды. Если что — должен биться наравне со всеми. Апро, Мидж?

— Со, примар, — неловко откликнулся Миджер. Он перестал что-либо вообще понимать.

Впереди все так же переливалась проекционная панель, замер в ложементе навигатор-инженер, в грузовом отсеке все так же находились восемь бойцов в боевом облачении, рядом все так же был занят своим делом капрал. Но Миджер уже не чувствовал гнетущей тяжести черной брони десантного бота, даже полумрак этот казался скорее необходимым элементом для создания атмосферы всеобщего единения, нежели дурацкой условностью, когда кажется, что если мы крадемся куда-то, то должны говорить тише и выключить весь лишний свет. Все было совсем не так.

Неожиданно для себя Миджер осознал, что вся эта братия слишком привыкла к полумраку технических палуб, тесноте кают и близости общения. Они не понимают его чувства зажатости в консервной банке, не понимают, что такое быть с человеком не на короткой ноге. Это часть, и преогромная часть, их работы, повседневного быта перелетов от прыжка к прыжку, в тишине неведомого пути из настоящего в будущее. Они — десантники.

Смог бы он так жить, не вспоминая, не думая о том, что в следующее короткое мгновение его жизнь может оборваться в никуда, даже не от удара вражеского боевого космомодуля, а просто так. Корабли исчезали в полете, и никто не знал, что случилось с их экипажем, следов возможной катастрофы тоже не находили. Не было известно даже, успел ли корабль совершить прыжок, что-то случилось в канале, на выходе или уже при подлете к точке назначения.

С окончания Века Вне мало что изменилось — оставался враг, только он стал ближе, оставался большой враждебный космос, только он ближе к человеку становиться не спешил. Только тогда не было планет, на которые можно было бы вернуться. Впрочем, что этим десяти воякам чужие планеты. Давняя мечта, до исполнения которой дожить можно было только грезить. Думать о возвращении домой не мог позволить себе никто из них.

А сам Миджер?

Он почувствовал неловкость. Его так и тянуло выделить себя, сказать — вот я, а вот они. Хотя чем он, если подумать, лучше них? Боец никакой. Полон страхов, сомнений, неуверен в себе, замкнут. А они — свободно зубоскалят, хлопают друг друга по плечам, так что звон стоит. Они игнорируют его не нарочито, а потому, что он молчит. Раз человек молчит, ему есть о чем подумать, и давешние расспросы Эла — не более чем дань обязанностям примара, ведь с этим человеком придется идти в бой, нужно понять, что он и кто он.

Шалости время от времени пробуждающихся от спячки бойцов продолжались своим чередом. Под смех остальных бойцов двое отцепились от кресел и отошли в сторону, к ящикам с амуницией, разом подняли с палубы наполнившиеся энергией манипуляторы, уперлись тремя из четырех в шпангоуты, свободным манипулятором помахивая перед лицом «противника».

Кажется, это была какая-то игра. Миджеру с трудом удавалось уследить за молниеносными выпадами металлических змей. Они не то фехтовали так, не то просто упражнялись в контроле. В этом танце двух манипуляторов было что-то завораживающее. И опасное. Сцепись друг с другом, эти двое могли повредить бот — его легкая экранирующая оболочка не была рассчитана на ходовую мощность даже разведывательного гермокостюма. Однако капрал даже не взглянул в их сторону, молчаливо одобряя странное развлечение.

Еще одна волна смеха, и шипение манипуляторов прекратилось. Двое похлопали друг дружку по спине, остальные осыпали их язвительными насмешками. Хороший момент.

— Капрал.

Он произнес это как можно тише, но слух был обострен здесь не только у него. Трое или четверо мельком обернулись, но предпочли не встревать.

— Да, стажер.

— Разрешите обратиться.

Капрал досадливо поморщился в ответ.

— Ну.

— Я действительно знаю этот район… немного. Нам достался неприятный участок, капрал.

— А именно?

— В смысле, если мы встретим врага… там очень густая растительность, деревьев мало, но очень густой подлесок… кустарник, знаете?

— Примерно. Так в чем проблема?

— Проблема в том, что там сейчас в земле полно оврагов и гротов, вымытых во время наводнения позапрошлого года. Они за это время изрядно заросли, так что там черт ногу…

— Понятно, пересеченная местность.

— Нет. Не то, там под землей, достаточно глубоко, есть система карстовых пещер. Про которые говорил ваш капитан. Они начинаются далеко на северо-западе, а здесь выходят к поверхности лишь в паре мест… выходы сильно размыло водой, сейчас в них, должно быть, уже можно более или менее протиснуться даже в тяжелом штурмовом облачении…

— Значит, могут проникнуть и они. Идеальный вариант, и от главного входа в систему далеко. Если залягут, то никакими силами их оттуда своевременно не выбить. Только с орбиты.

— Вот именно, капрал. Нам достался неприятный участок.

Было видно, как тот шевелит в полутьме толстыми негроидными губами, о чем-то споря сам с собой.

— Они запускали два раза сейсмобуй. Его эхо зафиксировали ваши наземные станции. Значит, враг может знать о подземных системах этого района, по крайней мере крупных. Но случайные промывные выходы позднего времени им не прозвонить. Нет, стажер, зря ты панику разводишь. Враг скорее всего будет в другом месте, хоть бы и в области выхода этой системы к поверхности. Туда больше людей послали, группы лучше оснащены. Нам предстоит легкая работенка, сынок.

И капрал снова замолчал, вернувшись к своему терминалу.

— Но если мы эту работенку не выполним, Имайну конец.

Миджер сам не ожидал от себя таких слов. Или у него вдруг появилась надежда?

— Если мы ее не выполним, тебе уже будет все равно, Мидж.

Эл был тут как тут, с налету напоровшись на яростный в своем отчаянии взгляд Миджера. Впрочем, ему было плевать на взгляды.

— Десантник, который не справился, погибает первым.

Откуда-то сзади раздался густой смешок, и невидимая фигура посоветовала Элу «рассказать парню конец этой шутки».

Эл пожал плечами, громыхнув железом.

— Десантник, который справился, погибает вторым. Но его порой случается и хоронить. Апро, стажер?

Миджер изобразил улыбку. Смешно, чего и сказать. Живот опять скрутило страхом.

Неожиданно подал голос навигатор-инженер. Миджер аж вздрогнул. В отличие от визгливых ругательств обычная речь у него была такой же неживой, как и его бледное лицо в сполохах сигналов наведения.

— Хватит, Эл. Достал со своими хохмами топорными. Дайте немедленно пацану тренажер. Скоро прибытие, а мы не знаем, как он управляется с оружием.

Миджеру, который мысленно ругал себя за забывчивость, молча подали таблетку эмулятора.

Трясущимися пальцами он полез в основание гермошлема, где был приемник. Кажется, лучше закрыть шлем, чуть прикрыть глаза… Нужно уйти куда-нибудь, подальше от всех этих лиц.

Странно, но теперь, после активации нейроконтура, прогонные симуляторы воспринимались совсем иначе. Обычно Миджер словно впадал в сумрачное полубессознательное состояние, сознание только частью касалось того потока импульсов, что будоражили программируемую на работу определенного рода нервную систему. Сейчас все было иначе.

Он оставался на борту погруженного во мрак бота, видел капрала, оставившего наконец свой терминал. Различал шипящие ругательства инженер-пилота, опять поймавшего карту на устаревших сведениях. Слышал бессмысленный треп бойцов.

И вместе с тем был далеко отсюда. В мире, где жило оружие, а человек был всего лишь его придатком.

Огнедышащие, изрыгающие энергоразряды механизмы, управляемые снаряды, бронебойные сгустки сверхплотного вещества, плазменные, когерентные излучатели, информационные каналы, бронеплиты, маскирующие экраны.

Эти неживые вещи жили своей жизнью, рождаясь в светлых лабораториях, где другие сложные механизмы прилаживали каждую деталь, по сотне раз тестируя каждый узел, каждую цепь. Лишь после окончания последней стадии тестирования они получали право заполучить себе человека, одетого в броню, и потому не такого уж слабого. При желании с помощью мастерства пилота можно было скомпенсировать неизбежные недостатки идеальной боевой конструкции — большую отдачу, медленный цикл перезарядки, недостаток боеприпаса в обойме.

Неуклюжие механизмы в живых руках становились той идеальной машиной для уничтожения врага, для чего их и создали на этот свет. Нужно только научить глупое существо из плоти и крови жить с собой единым целым, продолжением тончайших приводов и активаторов, ускорителей и рассеивателей.

Миджер с удивлением чувствовал, что это неведомое знание — быть с оружием единым целым, пусть оно и было для него внове, уже не пугает, а заставляет уважать людей, потративших жизнь на разработку того, что может помочь человечеству выжить, а лично ему, Миджеру, обрести хоть какую-то опору под ногами.

Увы, уже сейчас он понимал, что реального опыта стрельб хотя бы на полигоне ему никакой симулятор не заменит. Но пусть хоть так. Каждая секунда проносящегося сквозь него потока дает ему лишний шанс, а им всем — возможность выполнить поставленную задачу.

Бот уже начал заметно снижать скорость, когда корпус сотряс удар, перекрытый хрустом в перегруженных двигателях.

Миджера сорвало с места, он даже не успел уцепиться манипулятором за поручень, закрепленный между шпангоутами. В последнее мгновение его подстраховал за пояс капрал. Рухнуть с налету головой вниз Миджеру не посчастливилось лишь чудом. Капрал вернул его на место, а сам ринулся в рубку.

— Какого черта?!

— Я говорил, что эти карты ненадежны!

— Выхлоп был?!

— Без него никак. Только перегрузка и автоматический реверс.

Капрал сочно и многословно выругался.

— Да брось, уже подлетаем. Ты же не думаешь, что они здесь никого не ждут. А местное корыто должно пылить. Обязано. Иначе…

— Иначе я тебе дома устрою «пылить». У нас спектр выхлопа не тот, чтобы громогласно об этом кричать на весь свет.

Вот паскудство.

И капрал снова вернулся на место, хмуро разглядывая занимающих штатные места восьмерых бойцов. Все понимали, что злить сейчас капрала ни к чему.

Миджер ошарашенно огляделся. Грубо вырванный из морока обучающей программы, он потерянно шарил по скрученному узлами мышц телу, пытаясь понять, успел он обо что-нибудь удариться или нет. Но постепенно рефлекторная скованность исчезла, а боль оказалась всего лишь эхом резкой нагрузки. Капрал его поймал грубо, но эффективно и без последствий. Да, на одной реакции такие фокусы не проделаешь, тут нужно идеальное чутье равновесия космического штурмовика-пехотинца со стажем и боевым опытом.

Миджер благодарно кивнул, раскрывая гермошлем. Аварийный свет, раньше казавшийся ему тусклым, едва рассеивающим полумрак грузового отсека, теперь бил в глаза, заставляя жмуриться. Зрение, даже прокачанное нейроконтуром, адаптировалось слишком медленно.

— Вот так же погиб мой брат.

Один из замерших как прежде вдоль посадочных гнезд бойцов чуть пошевелился, кивая туда, где должен был влепиться в ребро комингса Миджер.

— П-простите?

— Только это было на борту нормальной космической шлюпки, а не такого корыта. Навигатор ошибся траекторией, зацепил ферму. Все, кто был пристегнут, отделались переломами ребер, остальных разбило в лепешку.

Миджер не сразу понял, что ему хотят сказать. Он всегда думал о войне как о риске умереть, но умереть — хоть во сне, хоть в бою — от оружия врага или в результате столкновения со слепой стихией. А не по дурацкой случайности…

— Глупо? Да, глупо. Он выжил во многих боеоперациях, а Умер по ошибке пилота и собственной — согласно инструкции «во время перелетов личсостав должен оставаться в персональных гнездах», — процитировал он. — А вы говорите, война.

Наверное, каждый сейчас подумал о том же. Вообще же удар, выбросивший Миджера обратно в реальность, словно опять повернул выключатель. Люди, минуту назад смеявшиеся, шутившие и разговорчивые, снова стали молчаливой стеной, закрывшись в собственной скорлупе. Уже где-то там, впереди. Навигатор-инженер сказал, что подлетаем. Этого было достаточно.

Нужно спросить капрала. Личный канал мигнул красным и стал зеленым.

— А это ничего, вспоминать всякие несчастья… перед возможным боем…

— Традиция. Лучше успеть помянуть павших сейчас, а помянуть тебя успеют всегда.

Миджер счел за благо заткнуться. Что он знает о жизни и обычаях этих людей? Пусть. Он сможет оставить свой страх при себе. Он соберется. Он…

Он только сейчас заметил, что окружавшие его люди отчего-то разом перешли на язык матерей.

— В том скваде, где я начинал служить, примаром был парень, Солом звали, с какой-то отдаленной планеты, не помню названия. Планета была полудикая, из терраформированных — пустоши и сильно минерализованные родники. Так он нашим оранжереям на базе готов был молиться, а наш паек водяной вообще считал жуткой роскошью — у них он был еще меньше. Отчего-то там опреснение очень сложным выходило. Так он, пока мы в охранении базы служили, все норовил про запас воду в банке под койкой спрятать. И однажды, понятное дело, у нас накрылась центральная воронка. Трепало ужасно, а уж залатывать внешнюю броню приходилось — это вам не хуже, чем под обстрелом, весь персонал мобилизовали тогда, даже яйцеголовых. Ну, возвращаемся, потные, злые, норму-то выделить себе не удосужились на помывку. Приходим, а вся каюта просто пропитана водой, хорошо, ничего не коротнуло. Не знаю уж, сколько Сол там воды наэкономил, только сделала она из наших четырех коек губку.

Несколько человек коротко хмыкнуло. Остальные слушали молча.

— А через неделю после этого, во время налета, Сол погиб. Он был хорошим примаром и погиб в бою. Жаль, что я так и не запомнил название его планеты. С ним и капралом тогда погибла большая часть нашего сквада, накрыло тяжелым зарядом.

Все молча отсалютовали, даже капрал присоединился. Но вступать в разговор не стал. Ему наверняка было что сказать, но он предпочитал держать это в себе.

— Бывает и другое. Когда я только стажировался после летной, — это навигатор-инженер снова показался в общем канале, перегородка мешала ему говорить своим голосом, — моим наставником была назначена совершенно седая и невероятно старая для нас всех женщина-пилот по имени Эллис Тревор. Она была родом с Альфы, это было еще до того, как туда перестали ходить регулярные рейсы. Она была удивительным пилотом, мастером высочайшего класса. Ей бы водить тяжелые крейсеры, но она упорно предпочитала малотоннажную технику, как раз такую, к которой привыкли вы, десант.

А на фронтире тогда каждый день что-то происходило, постоянные стычки, а с ними — полевой ремонт, зачистка внешних уровней после бортового контакта… сами понимаете. Штурмовики и пилоты проходили ротацию раз в сутки, тремя-четырьмя сменами, потери были колоссальные, так все выматывались напрочь. И только она — день отлежится, снова в бой. Возить бойцов, жечь вражеские истребители.

Я просто не мог на нее наглядеться, когда перепадало быть рядом во время боевой переброски. Сколько раз в немыслимых ситуациях она спасала всех нас, выходила из-под огня, доковалась на месте без притирки — с разбега, только челюсти клацали. Куча отличных парней осталась жива только благодаря тому, что наша мобильность была просто на Уровень лучше, чем у других. А враг, вы знаете, он любит охотиться на оптимальные мишени. Наша посудина им таковой не казалась.

Навигатор-инженер надолго замолчал, с новым пылом принявшись костерить себе под нос кого-то неизвестного. Миджер почувствовал, как бот резко повело влево и снова тряхнуло, но на этот раз совсем едва ощутимо. Снова тишина, а рассказ не спешил продолжаться. Однако прерывать его никто не стал, все молча глядели перед собой. Каждому было что вспомнить. А что было вспоминать Миджеру? Мать никогда не рассказывала, как погиб отец, а спросить у дяди Остина не хватило ума. Да и стал бы он до этого дня задумываться о таких вещах. Он все носился со своими страхами. Что ему чужие рассказы.

Миджер неожиданно для себя почувствовал, что они ему и правда нужны.

— Язакончил стажировку с отличием, однако на прощание Эллис Тревор на меня даже не взглянула. Сказала лишь — пытайся сделать хоть что-то, что тебе дано природой. Не отдавай себя им задаром.

Миджер покосился на согнутую фигуру в сполохах огней. Нехорошие слова, ой, нехорошие.

— Я стараюсь следовать ее совету. Пока — выходит. А недавно мне случилось узнать, что она умерла. Не на гражданке — туда ее спихнуть не смогли. И не в бою, как она того хотела. Она просто однажды не проснулась после двухсуточного дежурства на орбите, когда ждали появления врага, а он так и не появился. Приехали.

Бот дернулся и глухо осел на какое-то неровное основание. Никто не двигался с места. Дружного салюта на этот раз не получилось. Странная история. Странная и страшная. Что толку в этой жизни, если даже умереть не можешь так, как тебе того хочется. Случайности тут уже не было места, и списать на нее не выходило. Можно ли верить в судьбу? После этой истории — можно.

— Наружу! По двое! Марш!

Капрал рывком встал, распахивая боковой люк. Бортовое освещение тут же погасло, превратившись в цепочку фосфоресцирующих огней. Оружейные контейнеры справа от люка раскрылись с коротким лязгом, показывая свое тускло отсвечивающее металлом нутро. Первые двое — Эл и его секунд подхватили с держателей, забросив свои штурмовые орудия за спину, что-то короткоствольное, для ближнего боя, захлопнули шлемы и ринулись в царящую снаружи тьму. За ними поспешили остальные шестеро бойцов, вооружаясь уже серьезно — с коротким электрическим шипением врастали в разъемы наружной брони гермокостюмов шлейфы, направляющие хомуты фиксировали тяжелое оборудование к суставам экзоскелета и основаниям щупалец-манипуляторов.

Миджер заметил, что перед прыжком почти все сначала прикладывают что-то к мембране для экстренных инъекций в полевых условиях. Вздернул подбородок, приложил ладонь, и вот он уже снаружи, невидимый и неслышимый отсюда.

Именно тут колени начали как назло предательски трястись. Снова. Пятый раз за вечер. Именно теперь Миджер возненавидел себя с силой, до того ему просто неведомой.

— Пошли. Закрывай шлем и пошли.

Позади него стояли навигатор-инженер и капрал. В руках у каждого сиял микрошприц. Капрал протягивал такой же Миджеру.

— Скорч?

Миджер не спрашивал, он утверждал.

— Да.

— Н-не надо.

Они переглянулись. Серьезные лица. Никакого удивления или насмешки.

— Тогда положи в аммопэк. Будет под рукой, если что. Там тебе будет не до геройства, парень.

Миджер коротко кивнул, захлопывая лицевую пластику гермошлема. Нужно вооружиться. Чем-нибудь легким, с чем он справится, но достаточно тяжелым, чтобы можно было отбиться в случае чего.

Оказалось, что виртуальный тренинг не прошел даром — на взгляд он отличал разные классы вооружений и даже узнавал модели. Излучатель, импульсное ружье, гранаты — электромагнитные и обычные, захватить несколько штук, вот запасной универсальный ранец, сойдет, плазменный резак для ближнего боя — на пояс, короткий бронебойный автомат, два рожка химических ампул к нему — невероятно эффективная штука, когда враг так консервативен в выборе материалов. Завершила его коллекцию мощная электроразрядная установка, крепившаяся подвесом к поясу. Если что — можно пытаться даже ввязаться в перестрелку. Если занять правильную позицию, как учили его на курсах.

Когда это было…

Так. Страха еще полно. Но Миджер уже поймал в себе какую-то еле слышную искру. Он хотел идти в бой там, на плацу, он хочет этого и сейчас. На самом деле. Всерьез.

Две змеи манипуляторов хлестнули по мягкой лесной земле, гася тяжесть прыжка — вместе с амуницией он сейчас весил лишь чуть меньше полутонны. Миджер обернулся и успел только заметить, как дождавшийся высадки последнего человека бот абсолютно тихо оторвался от земли, подбирая опоры, и канул куда-то в кромешную тьму, разглядеть которую не смогли помочь даже чуткие сенсоры гермокостюма.

Все начиналось совсем не так, как он ожидал.

Буднично, автоматически, тихо и размеренно. Впереди бойцы, знающие свое дело, а позади он, никому не нужный «проводник». Хоть и с целым арсеналом на поясе.

— Стажер, за мной, шагом.

Канал был чуть нестабилен, слова шли рывками, как всегда бывает в режиме прямого импульсного обмена. Вблизи врага по-другому было нельзя.

— Есть. Только я не…

Полыхнула зарница. В небе возносился, пылая, импульсный звуковой маяк, расцвечивая окрестности жуткой рябью визуального интерпретатора.

Остальные члены сквада были рядом.

Те долгие недели я вспоминаю с большим трудом.

Туманом покрытые дни, бесконечные ночи, полные горького вкуса крови. Каждое движение причиняет боль, каждая мысль — раскаленное шило в затылок, кусок в горло — глоток расплавленного битума, воспоминание — … воспоминаний почти не было.

Это было как наркотическая ломка — шершавым языком подворотен немногие мои старшие знакомые описывали это именно так. Невозможность не то что нормально существовать, отвращение от самой жизни, лютый страх, что это никогда не кончится, и придется жить… жить?.. да, жить с этим до конца своих дней.

Только теперь, после второй своей встречи с Корой, я понимаю, что страх тот был не просто страхом. То, что заменяет мне душу, было мудрее моего разума, оно знало так же точно, как то, что я умру: недели, погруженные в ад бесконечного океана боли, мне не забыть. Они не оставили меня, напомнив о себе в последний момент, когда стоял вопрос о жизни и смерти единственного любимого существа на этом свете. Память долго ждала, чтобы взять надо мной верх, не оставив выбора.

Потому что колючий песок простыней под моими ногтями сидит во мне до сих пор. И боюсь я, что «Сайриусом» правит не моя воля, не моя нечеловеческая душа, а тот стакан воды на тумбочке у кровати, тусклый взгляд матери и мысли о Коре.

Тянущее страдание бродило в моем теле, не желая останавливаться, прорываясь то вязкой струей кровавой слюны, то стеклянным хрустом в позвоночнике. Выносить это было выше человеческих сил, но человеком я не был. Впервые мне эта мысль пришла не после приступов всевидения за годы до того, я был слишком мал, чтобы оценивать происходящее. Эта мысль мне пришла утром, когда я, едва поднявшись на ноги, сделал четыре шага в сторону ванной. Там, в зеркале, я усилием заставил себя взглянуть на измордованное постоянными приступами свое тело.

И ничего не увидел. Передо мной стоял жилистый парень со звериным взглядом запавших глаз, но на этом следы болезни заканчивались. Да, пара синяков — мой организм продолжал отторгать чужеродное, да неуверенные движения. Но выглядел я словно дворовой «социал», наркоман или забулдыга после бурной вакханалии с такими же, как он, отбросами общества. Не более. Теперь я понимал вздохи матери, не знавшей, что сказать, нужно ли мне помогать или «само пройдет». Она могла жутко расстраиваться, глядя, что творится с ее сыном, но что на самом деле творилось, она не понимала. Не видно было следов продолжавших мучить меня болевых приступов, а что я не отвечаю на расспросы и не иду в социалку — горе мамино, совсем сын распустился.

Недели тянулись, а я все также вяло ел — оказывается, было так — сутками не вставал с постели, смотрел в одну точку и молчал.

Боль, которую невозможно было выдержать, оставалась внутри, и неведомые мне защитные механизмы продолжали работать, помогая мне не только перенести муку собственного взросления, а еще и сделать это незаметно для окружающих. Тем самым я не попадал в лапы корпоративных коновалов, тем самым я лишался помощи матери, которая была для меня всем и для которой я тоже был всем на свете. Судьбе не дано было позволить нам помочь друг другу пережить эти горькие недели вместе.

Поняв, что я невольно остался наедине со своей личной преисподней, я не нашел ничего более умного, как просто вернуться на кровать, где замереть, свернувшись. Мне уже просто органически хотелось остаться одному. Жить — одному, умереть — одному. Не из детской мести к окружающему миру. Потому что я не видел иного выхода.

Когда меня немного отпускало, я разжимал стиснутые зубы, со скрипом распрямлял свой окровавленный изнутри панцирь и пытался что-то делать.

Однажды мне даже удалось выбраться из дома.

Я оделся, в последний момент выглянув в окно и увидев там налет грязного снега, с удивлением подумал, сколько же прошло времени. Пришлось переодеваться в теплое — в моем состоянии только простудиться не хватало. В жилых районах как раз должен свирепствовать очередной штамм завезенного из загаженной Сибири гриппа.

Улицы встретили меня новыми размахнувшимися между стремительно возводимых башен мостами и уровнями. Кажется, еще вчера в нашем дворе было куда светлее. Мы стремительно продолжали погружаться на дно общества будущего, где место было лишь для ценных работников Корпораций. Но тогда меня это интересовало не более чем других таких же бедолаг. Они думали о том, как выжить. Я думал о том, как выжить мне.

Социалка встретила меня пустотой коридоров — середина класса по обычному расписанию. Я пулей залетел на шестой этаж, где размещался учсектор, где выяснил, что мне снова продлен академотпуск по болезни, но там уже волнуются, смогу ли я продолжать учебу. Я заверил, что знаю все предметы и все хвосты досдам до марта. Надежда на возвращение к обычной жизни у меня еще была.

Однако занимали меня вовсе не шансы побыстрее избавиться от этой странной болезни, к которой я уже начинал привыкать — меня интересовала Кора.

Да, ее родители приходили и забрали документы. Сказали, что она нуждается в срочном лечении и они переезжают ближе к центру. Нет, куда — не сообщили. И подозрительный взгляд вослед. Я уходил со смешанным чувством досады и горечи.

Она ушла от меня. Или ее увезли родители. Она поняла, что было причиной того случая. Она приняла меня за невесть что, перепугалась насмерть. Всполошила родителей. Те предпочли убраться из этого района побыстрее.

Именно так мне все тогда и виделось. Что ж, сам виноват, У тебя хватило ума совершить то единственное, чего делать было нельзя — ты сумел заставить ее, бесстрашную, считать себя ее смертельным врагом, чужаком, нелюдем…

Я уже чувствовал, вышагивая по пустым лестничным маршам и бесконечным коридорам социалки, подступающую к горлу новую волну. Но отступить в тот раз я уже не мог. Был на свете человек, который смог бы мне помочь. Мне нужно было добраться до Мартина.

Не знаю почему, но мне было мало, чтобы кто-нибудь поверил в мои бредни. Нужен был человек, который послушает меня и разыщет Кору. При ней начался этот кошмар, она поможет мне его закончить. Я ей объясню, я ей покажу… пусть она вовсе не такая, как я. Пусть все эти пустые домыслы и привели меня к той последней черте, у которой я теперь замер. Но будь она самый обычный человек, без нее я уже не мог и знал так же точно, как время, через которое я замру на месте, не в силах двигаться от боли, и до того момента мне нужно было вернуться, обязательно вернуться…

Мысли мои уже начали привычно путаться, когда я дотащился к двери, на которой темнела старая табличка «Мартин Ки, тренер». Сколько себя помнил", эта дверь всегда была открыта. В тот день она оказалась заперта.

Я сунулся в тренировочный зал, там были какие-то завсегдатаи, однако где Мартин, никто не знал. На меня косились, мой вид и правда внушал опасения, так что я поспешил убраться. Сначала хотел оставить записку, потом бросить ему в оффлайн мессидж, однако метроном внутри меня уже торопил, громыхая набатом, и я решил оставить этот разговор на потом. Пусть вернется, поговорим. Все равно он ай-би не пользуется, без толку все.

Так ничего толком не добившись и ни о чем не разузнав, я потащился домой. К ногам у меня как будто камней навязали — ввалившись в нашу квартирку, я рухнул на кровать, даже не раздеваясь. Мама со вздохами помогла мне раздеться, потом покормила чем-то, что-то говорила… не помню.

Оказывается, можно жить, пропитываясь болью пополам с тоской о потерянной любви. Некоторые назовут то, что пережил в те недели я, не жизнью — существованием на грани выживания. Неправда. Для меня это было жизнью, потому что ничего другого взамен у меня не было. Только смерть. Но смерть уже тогда справедливо казалась мне путем не упокоения, а лишних страданий. Я знал, о чем эта притча.

Вернулся я из небытия моей личной боли однажды утром. Нет, она не отступила. Но я сразу понял, что все, больше не будет так, как было, все будет по-другому. Потому что мне не пришлось вставать, чтобы понять, с мамой что-то не так.

Мир вокруг меня больше не был шершавой бетонной крошкой по оголенным нервам. Он стал, раз и навсегда, хрустальным лабиринтом огней. Хрупким, нежным. Живым.

Потому что вокруг жило все — неживое жило по-своему, живое же расцветало такими красками, что впору было расплакаться. И одной из этих красок — неизбежным финалом хрустальных переливов радуги — был серый цвет смерти. Когда смазываются краски. Когда замирает жизнь, покидая этот мир навсегда. Отправляясь к вечному свету, что окутывает глубины космоса.

Умирала моя мама.

Она сидела ко мне спиной, ясно различимая через бездушные стены бетонной коробки, облокотясь о край стола, и смотрела на мельтешащий за окном рой злых белых мух. Мысли ее были не о черной кляксе разворачивающейся в ней машине раковой опухоли, она думала о чем-то очень хорошем. Что было в ее жизни прежде. Чего ей так недоставало сейчас.

Упала она неожиданно даже для моего внутреннего зрения. Вот ее умирание еще сидело внутри спокойно и тихо, а вот уже взяло верх. Я не успел подхватить ее на руки, сквозь пожар в мышцах пытаясь прорваться туда, к ней. Я не успел, а она упала, легко и беззвучно, как ложится первый осенний снег.

Я стоял над ней, не смея ее тормошить. К чему эти рефлекторные движения. Мне не было дано ей помочь. Мама. Прости меня, я не мог это исправить. У меня был свой ад, у тебя свой. Но мне суждено было пройти сквозь него к новой Жизни, а тебе, похоже, нет.

Я сделал шаг назад, протянул руку, вызвал по настенному терминалу муниципальных спасателей — врачей из корпоративных страховых клиник нам не было положено по статусу. Прошло полтора часа, прежде чем они прибыли. Обычное наземное корыто. Двое санитаров обколотого вида, с помповыми ружьями «для безопасности», медичка с полупустым ранцем.

— У мамы рак, точнее не знаю.

Сострадания от них было не допроситься. У них таких случаев по двадцать на дню бывает. Только и хватило уделить внимание проверке социальных полисов — моего и мамы, связаться с диспетчером, принять решение.

— Мы положим вашу мать в стационар. Вот адрес. Загляните туда сегодня же. Нужны лекарства. И еще… — медичка смерила меня холодным взглядом, — если есть финансовая возможность — переведите ее в место поприличнее. Взрослые еще в семье есть? Родственники? Ладно. Подняли, понесли.

Я быстро оделся, догнал каталку уже во дворе, мама оставалась без сознания, дышала мелко и неровно. Я хотел было сунуться следом за ней в машину, но меня вытолкнули с коротким «не положено». Дверца хлопнула и растворилась в толще взбаламученного снежного марева.

Пришлось вернуться.

Поднимаясь на нерасторопном скрипучем лифте, я пытался в уме прикинуть, сколько оставалось денег на наших соцсчетах, и радовался одному лишь тому, что маме не пришло в голову вызывать медиков мне.

Хлопнула дверь. Услужливый терминал высветил мне нужные цифры, не густо. Но на первое время должно хватить. Нужно только подписать доверенность на расходование с моей части счета.

Странно, но все эти суматошные метания меня словно напрочь отключили от необходимости терпеть какую-то боль, вспоминать кого-то. Мысли не метались, а нескончаемый не проходящий вопль нервных окончаний стал чужим. Что мне до этого всего. Мне есть о ком сейчас заботиться. Не о себе, нет.

Ближе к вечеру я уже подходил к больнице, что была указана на карточке. Я рассчитывал на худшее, но никто ничего не перепутал, маму привезли именно сюда. Да, поместили в реанимацию, к ней сейчас нельзя. И доктор занят. Вам ответят на вопросы позже. Вы же знаете, у нас вечный недокомплект. Да, вот лист необходимых медикаментов и процедур. Тут красным выделено жизненно важное, все уже сделано, не беспокойтесь. Да, вычтено до кредитного лимита. Но чтобы в этом был какой-то смысл, нужен второй этап — вот оно тут зеленым, видите. На них денег соцпакета не хватит. Ах, еще ваш? Ладно, распишитесь здесь. Вашу карточку, пожалуйста.

Я наблюдал за этой натужной суетой, а сам уже не мог видеть эти проклятые цифры. За ними была не жизнь — я видел, что творилось в организме матери, но это была надежда протянуть еще хоть сколько-то без боли. Дать нам обоим последнюю возможность поговорить. Вот чего я хотел.

В длинном, бесконечно длинном списке процедур тех из них, которые продолжали бы выполняться даже без денег на счету, было до слез мало. При желании мама даже будет некоторое время в сознании. Нужно было испытать то, что испытывал все эти недели я, чтобы не пожелать такого никому. Это была бесплатная, гарантированная любому в современной Европе, полноценная, чудовищная, подпитанная глюкозой из капельницы агония.

Да, как только вашей матери станет лучше, мы вас тут же вызовем. Посидите…

К черту.

Я заковылял к выходу, кляня себя за беспомощность. Нужен банковский терминал. Желательно, принадлежащий «Эрикссону». Там лежали переведенные со счета в «Джи-И» заветные деньги, которые достались мне после того печального опыта работы на наемном рынке и которые я с тех пор так и не трогал. Пригодились. Более важного повода не будет.

Долго таскаться по заснеженному городу не пришлось — на втором уровне соседней башни сверкал знакомый логотип.

И деньги тоже оказались на месте. Даже с хорошими процентами.

Два звонка в медицинские центры с хорошими рекомендациями в сетях — свободные места экстренной терапии в отделениях онкологии оказались лишь в одном из них. Суммы, которые мне при этом назывались, были вполне умеренными — «условно бесплатные» лекарства по соцпакету обходились мне всего в полтора раза дешевле, к чему в довесок прилагались еще и привычные поговорки про лечить-калечить. Через полчаса я снова был в муниципальной больнице и под скучающим взглядом дежурной оформлял перевод.

— С чего вы вообще взяли, что у нее онкология? Сейчас такой грипп гуля…

По ненависти мой взгляд, наверное, побил бы в тот миг мировой рекорд.

— Но анализы же даже еще не все поступили, еще ничего не известно…

— Через полчаса ее заберут. Будут проволочки — ждите иска. Против вас лично.

Я ушел, сквозь волну накатившей на меня звериной ярости уже почти забыв о своем в клочья разодранном изнутри теле. Нужно было отвлечься, пойти куда-нибудь… в синескоп, постараться там отвлечься. Не дать себе погрузиться снова в этот туман. Пусть будет вокруг эта хрустальная жизнь. А что поделать с собой, я придумаю.

Однако никуда я не собрался. У привычной рамки сканера я остановился, поднял глаза и понял, что ноги меня привели домой.

Поднимаясь на знакомом до тошноты раздолбанном лифте, я все пытался понять, что же со мной происходит, что происходит со всем вокруг меня. Мама была лишь частью того, что подняло меня из ступора.

Второй частью, неожиданно для себя понял я, была Кора.

Она была здесь. Со мной.

Она сидела на этой кухне, пила чай, гладила меня по голове, а я рассказывал, как тяжело мне сейчас на душе и как там мама.

Она даже что-то говорила, только не расслышать что. За стуком сердца. За сладкой тоской в груди.

Я ничего не придумывал. Она была здесь. Весь мир был для меня раскрытой книгой, в мире продолжала быть она. Пусть далеко. Та нота, что приносила во вселенский хор ее душа, продолжала звучать, и теперь я ее слышал, не видя ее саму, не зная, где она и что с ней сейчас.

Удивительное открытие оставляло меня один на один с беспомощным желанием глупо улыбаться голым стенам. Да, я буду ее искать, я буду искать ее всю жизнь, сколько хватит сил дышать. Но это будет не поиск потерянного клада, это будет просто путь домой. Сам же дом в душе всегда со мной.

Так я сидел всю ночь, глядя в одну точку, разрываемый нежностью и горем. Мама тоже была со мной. Она всегда будет со мной. Благодаря ужасному чуду моего естества я мог себе позволить счастье навсегда останавливать мгновения бытия. То, что у обычного человека рано или поздно становится лишь самообманом, грубым фетишем, на который можно лишь молиться, но с которым нельзя жить одной семьей, у меня, я понял это раз и навсегда, было не так. После боли которого уже перерождения во мне хватало места для многого.

Для любви места было больше всего. По крайней мере тогда мне так казалось.

Мама, держись, я еще поцелую тебя.

Кора, не бойся меня вспоминать, будь доброй.

Впервые за все последнее время я заснул. Мне снились какие-то крылатые тени, я парил в воздушных потоках пузатым неуклюжим цеппелином, а они молча глядели на меня сверху, один грациозный взмах — и их уже нет.

Проснулся от холода в ногах. Распахнутая форточка стучала на сквозняке, с подоконника капало. Я заснул сидя, на том самом стуле, с которого упала мама, Это было вчера. Как в прошлой жизни.

Сегодня боль уже не ломала все тело, сконцентрировавшись слева в боку. Не будем думать об этой глупости. Мне нужно было еще многое сегодня сделать.

Я как мог быстро оделся, подтер лужу на полу, закрыл все фрамуги стеклопакета, лишний раз подергав за ручку. Выключил всю домашнюю технику, остатки еды без сожаления выкинул в мусоропровод. Кто знает, когда я сюда сумею вернуться. Так. Нужно захватить с собой ай-би, карточки документов. Хотел отыскать в коробках фотографию, где мама и отец, и я маленький. Но потом передумал. Моя память сбережет все, как сберегла в себе Кору. Мне не нужны были бездушные символы. Этот мегаполис сам по себе — одно огромное напоминание.

Замок щелкнул электромагнитом, прижавшим ригеля в пазах бетонной стены. Замок у нас был хороший. Если подумать, откуда такой?

Колодец двора встретил меня снежной пылью, бестолково мотавшейся по сквознякам переходов. Проглядывало холодное тусклое солнце, сновали прохожие. Позднее утро жило своей жизнью. Темные силы городского хаоса сейчас спали, и все, кому надо было непременно передвигаться по нему пешком, старались доделать свои дела пораньше, до завершения утренних смен в заводских корпусах. Я был в этой среде как рыба — хватало моего умения оторвать лишние конечности любому проходимцу — не все, далеко не все так легко относились к постоянной угрозе насилия. И не у всех при случае в запасе были быстрые ноги. Сегодня это преимущество было не со мной, так что…

Я поспешил смешаться с толпой, со вчерашнего дня мне почти полегчало, но обгонять поток не стоило и пытаться — силы пока были не те. Время не терпит, а что поделаешь.

По плану, распечатанному у терминала, выходило, что добираться мне до нужного медицинского центра не слишком близко — три пересадки общественным и там еще плутать по переходам, выискивая вход для частных посетителей. Ну, что ж. Я прицепил к рукаву жетон-идентификатор. Современные монорельсы предпочитали общаться с универсальными карточками, снимая деньги за проезд сразу со счетов. Неудивительно, что жители нашего района редко вообще покидали периметр в десять километров по диагонали. Локальные маршруты, как правило, оплачивались теми или иными Корпорациями, называлось это заботой о нанимаемых. Вся же инфраструктура под боком, зачем куда-то ездить, тратиться на недешевые билеты…

Сканеры привычно прогудели «опасности нет», я забился в самый конец вагона, отвернувшись от пестрой толпы. Зачем? Теперь и захочешь, не укроешься. С этим мне жить. Нужно было привыкать к тому, что смотреть можно не только глазами и чувствовать не только запах десятков тел.

Вокруг кипела жизнь, какой я ее еще не ощущал. Да, я мог при желании чувствовать людей за несколько домов, читать их намерения, я легко узнавал в других страх и агрессию. Но новый, хрустальный мир был чем-то совсем иным. Принципиально шире, качественно богаче. Даже его грязь теперь была для меня не грязью. Она не мешала видеть малейшую красоту — целесообразности, причастности, устремленности. Грязь мегаполиса была его частью.

Слегка закружившаяся от всего этого голова едва не заставила меня пропустить свою платформу. А ничего, всего за два часа добрался. И плутать особо не пришлось — над моей головой сверкали-вились огромные змеи эмблемы «Тритрейда». Медицинский центр принадлежал этой Корпорации, в нашем мегаполисе представленной слабо, зато это давало повод думать о лучшем качестве — любая Корпорация, закрепившись анклавом на территории противника, почти всегда играла в поддавки за завоевание рынка — пусть в убыток, важней всего было попортить жизнь конкуренту, а заодно получить рычаг давления на муниципалов и союзные институты — социальные гарантии, прочая ерунда.

Просторный холл невероятной белизны был практически пуст, девушка на приеме меня встретила дежурной, но все-таки улыбкой, и даже не послала заполнять никакие бланки, вознамерившись пробить мои данные самостоятельно. Пять минут спустя выяснилось, где положили маму, что она как раз полчаса назад пришла в себя после экстренного диализа и микросанации внутренних органов. Да, к ней можно подняться, сейчас, только с врачом нужно проконсультироваться, посидите, вас позовут.

Когда такое было, чтобы меня столько раз подряд называли на вы.

Когда мне все-таки удалось пробраться через кордоны и пропускные больничные шлюзы, которые были организованы чуть ли не в конце каждого коридора, я уже бегом бежал к палате, номер которой мне сообщили внизу, снабжая гостевой карточкой. Мама, я хочу тебя увидеть…

Я не знал, что такое санация. Остальные термины мне тоже ничего не говорили, однако даже через закрытую дверь я увидел многое. Поселившееся в мамином теле прожорливое чудовище сегодня словно заснуло, дав посветлеть хрустальному естеству еще не поддавшихся болезни тканей. И только. Я вздохнул — рассчитывал-то на большее.

Мама полулежала на приподнятой спинке кровати, к ней из развернутых вокруг хитрых жужжащих и журчащих аппаратов вели целые рукава разнообразных трубок и электродов. Я видел, как ее кровь и лимфа проходят через скрытые внутри фильтры, возвращаясь уже очищенными. Так она и жила. Пока чудовище спит.

Я бросился к ней, жалея лишь об одном — повязке у меня на лице. Хотелось прижаться к матери. Помню, как покатилась по ее щеке слеза. Маска, похожая на присосавшуюся к лицу медузу, не давала ей говорить. Поговорим и так. Ее ответы я видел на ее лице. Голос же звучал у меня в памяти.

— Мам, ты как?

Лучше… думала, что уже все. Где я?

— Это больница. Не волнуйся, наших полисов хватило. Здесь тебе будет лучше. Мам, зачем ты не сказала мне?

Я не знаю… ты ходил, лежал… ты был как будто не здесь, а время от времени ты словно каменел. Совсем. Я боялась тебя даже тронуть…

— Мам, ты за меня не волнуйся, это не наркотики, это совсем другое. Мне уже лучше. И тебе врачи помогут, и все будет хорошо.

Не знаю, сынок. Мне правда стало совсем плохо. Я вдруг почувствовала себя совсем одной… одной напротив пустоты.

— Не вздумай себя накручивать. Врачи тут отличные, они тебя вытянут.

Мама снова уходила куда-то, но на этот раз это была просто усталость смертельно больного человека, которому ещё нужны будут его силы. Силы даже просто разговаривать. Я видел, смерть в виде бешеного комка плоти еще не собралась брать свой реванш, но от победы его отделяют мгновения.

Пискнул приборчик и мама тут же заснула. Снотворное избавит ее от лишних страхов.

Когда я снова оказался в холле, все та же предупредительная девушка на приеме окликнула меня и спросила, кто может подписать счета. Я заверил ее, что никого, кроме меня, у мамы нет, и поставил свою закорючку на паре каких-то пространных бланков. Цифры на них стояли похожие на те, что были у меня в расчетах. Дней на десять активной реанимации денег еще хватит. А там посмотрим.

Выслушав, что врач все еще занят и он вам обязательно позвонит, чтобы согласовать предстоящее лечение, я покинул больничный комплекс. Микроимплантаты-фаги из перестроенных эритроцитов реципиента и его же культуры стволовых клеток-носителей в конце XXI века все еще были медицинской новинкой, очень дорогой. Мне сообщили, что они могли маме помочь, но спрашивать раньше времени, сколько стоит клонирование и инъекция одной группы фагов, я не хотел. Сейчас все зависело от того, достану ли я еще денег, это было понятно и без расспросов.

Стоило мне отойти от больницы на пару сотен метров, эта мысль уже свербела внутри, заглушая даже боль в боку. Вспомнил я и то, откуда у меня этот счет, и те несколько случаев, когда темные незнакомые личности словно случайно натыкались на меня в переходах, предлагая «работенку». По совету Мартина от таких я никогда не начинал отнекиваться, а прямо назначал встречу у социалки. На встречу вместо меня всегда приходил Мартин. Больше типы не появлялись. А через некоторое время перестали приходить и новые.

Эх, Мартин, Мартин. Ты, верно, думал, что делаешь мне же лучше. Но не откажись я тогда от их предложений, были бы сейчас у меня деньги на мамино лечение. Хотя… кто знает, может, и не было бы вообще никаких денег. Не знаю, может, и меня не было бы. Как показал впоследствии опыт всей моей последующей жизни — такой, как я, на рынке наемников быстро получил бы скорую смерть от рук пронюхавших о твоих способностях хозяев. Или что еще похуже. Мне могла понравиться такая жизнь. Я, любящий убивать, применяя свои… возможности, это уже был бы не я. Чудовище, которое вряд ли стало бы думать о здоровье своей матери, чудовище, достойное лишь права быстрой смерти. Она хотя бы давала несостоявшемуся Соратнику шанс… Впрочем, тогда мне все это было неизвестно.

В тот же далекий день я всю дорогу думал, спорил сам с собой, жалел об упущенных возможностях. И надеялся на Мартина.

Соваться снова в руки безликих типов с корпоративными физиономиями мне хотелось в последнюю очередь. Но если не будет другого шанса… Мартин, да, другое дело, за его спиной и с неведомыми по силе связями я бы отправился куда угодно, на любую, самую авантюрную операцию. Я еще не пришел в себя, но даже такой я чувствовал — могу многое.

Вокруг сверкал хрупкий хрустальный мир, сквозь который можно было не только смотреть — если понадобится, сквозь него можно было с легкостью пройти, оставляя позади себя брызги осколков. Я не знал тогда, что означает это чувство и как оно соотносится с тем, что я привык считать реальностью — обычным, серым миром железобетонного леса, роняющего человеческие жизни на могилы древних цивилизаций. Мне нужен Мартин — спросить, открыться ему раз и навсегда, он был единственным, на кого я мог в этой жизни положиться. Но именно теперь, когда он был нужнее всего, я даже встретиться и поговорить с ним не мог.

Социалка показалась из-за поворота пешеходной дорожки с третьего яруса на второй. Шли годы, она не менялась, постепенно погребаемая в тени там и тут выраставших из земли двухсотэтажных башен. Скоро в ее окнах совсем перестанет показываться солнце. Словно это не мегаполис разбухал вокруг нее, а это она, некогда казавшаяся мне огромной, скукоживалась от времени. Мне отчетливо стал тесен мир мелочных, но смертельных обид между молодежными бандами, муштра учителей, усталая придирчивость классных. Даже наш с Мартином пропитанный десятилетней пылью спортивный закуток с размеров вселенной уменьшился до крошечной норы с висячими там грушами и отгороженными спарринговыми углами.

Мартина на месте снова не оказалось, мне снова не глядели в глаза, и никто ничего не говорил.

Я уселся в уголке, хмуро глядя, как какая-то приблудная молодежь пыталась что-то такое изобразить. Борьба была неуклюжей, так, начинающий уровень. Но молодежь собой гордилась, гордо отдувалась, поправляя расхлюстанное кимоно, а остальные взирали молча и пыл их охладить не старались. Вообще-то Мартин всегда говорил, что на поединок нужно выходить с чистым сердцем и душой чистой, как утренний рассвет. У нас в Европе чистый рассвет нынче можно встретить разве что в Чернобыльской зоне. Вот и поединки такие выходят. Напоказ. А должен он быть нужен только тебе да твоему противнику, третьему здесь нет места.

Мартина нет, и уже кажется, словно никогда не было.

Звонок ай-би прозвенел, когда я уже собирался уходить. Чёрт с ним, сегодня еще время терпит. Но если завтра он не появится…

— Слушаю.

— Это Майкл?

— Да.

— Это вас из онкологии беспокоят. Доктор Сазерленд. Мы с вами еще не успели поговорить…

— Да, доктор, медсестра мне сказала, что вы будете…

— Да. Э-э… не важно. Только что мне сообщили — состояние вашей матери значительно ухудшилось. Острая полиорганная недостаточность. Санация сдерживает процесс, но Даже на экстренном диализе ваша мать не сможет долго продержаться.

— Доктор, не тяните, что с ней и что вы советуете делать?

— Я знаю, вы не слишком свободны в средствах…

— Что нужно?

— Ей срочно нужна пересадка хотя бы одной почки и участка печени. Если этого не сделать, то до полноценного штамма стволовых она не доживет. Я уже справился в банке — законсервированные органы нужной группы есть в наличии, я даже могу взять на себя смелость пробить вам льготный ценовой диапазон, есть специальные программы…

— Сколько это стоит?

— Если мне все удастся провести — порядка восьмисот тысяч евро.

— Какой крайний срок внесения денег?

— Половина этой суммы нужна для передачи в банк органов. На этом рынке всегда деньги вперед… три дня максимум, иначе вашей матери уже ничего не поможет. Атак остается хороший шанс. Пока мы можем применить местную фаг-обработку. На нее хватит пока и тех денег, что вы перевели с утра. Но вы сами понимаете, приживаемость материала без…

— Готовьте операцию. Я достану деньги.

Нажимая кнопку завершения разговора, я уже думал, что мне делать. Квартиру у меня никто не купит — записана она на маму, да и цена ей… Ценностей каких-нибудь в доме не было. Сумма была приличной — вертолет не купишь, а вот хороший грузовик вполне можно. Черт, где же этот Мартин!..

Лес остался таким же, каким его помнил Миджер. Даже глубокая ночь не остановила вакханалию постоянного движения и щебета в ветвях. Свежий ветер трепал листву, накрывая не желающий засыпать мир своим ярким пологом. Ярким он был на картинке, транслируемой в гермошлем системой сонар-анализатора.

Постепенно гасли позади сверкающие волны интерференционной ряби кроваво-красных инфрамаяков и фиолетовых ультразвуковых прожекторов. Мир снова обретал призрачную красоту ночи. Естественного звукового фона хватало, чтобы ориентироваться в пространстве. Вот птица мелькнула в кроне дерева, обдав Миджера волной трепещущего золотого ветра. Лес вокруг казался разноцветным кристально прозрачным подводным миром, полным текучих сверкающих пузырьков и радужной форели. Настороженное спокойствие. Жизнь на грани сна.

Миджер скомандовал, и рецепторы тут же перестроились, подчиняясь сигналу нейроконтура, углубив картинку. Несмотря на отсутствие у врага рецепторов звуковых колебаний, бойцы сквада продолжали двигаться практически бесшумно, оставаясь лунными тенями отраженного сигнала эхо-маяка. Только тускло вспыхивали змеи манипуляторов, скользящие в подлеске, да мерцали идентификационные фазовые решетки.

Это слитое движение сквозь лес выглядело потрясающе. Будто призраки перетекают с места на место, не замечая препятствий, не встречая преград, живя в каком-то своем мире, где не было деревьев, птиц, не было воздуха и земли. То один, то другой образ сверкал красным и зеленым — уходили информационные пакеты прямой связи. Система коммуникации воспроизводила голосовые сообщения, скользили строчки текста, мелькали на местности целеуказатели.

Пока все было тихо. Время от времени с коротким требовательным гудком приходил запрос, и Миджер тут же указывал на всплывающей трехмерной скан-схеме местности очередной таргетпоинт. Сдвоенное «апро, Мидж» капрала и Эла в ответ, и снова молчаливое скольжение в ночи.

Два мира — холодное скупое пространство тактической навигационной системы и расцвеченное марево сонар-карты местности — затягивали Миджера в свои сети. Он совсем уже успокоился, сосредоточенно контролируя плети манипуляторов, почти ни о чем не думая. Где его былые страхи, унесло ветром. Где он сам, былой? Затерялся в мареве информационного потока, проносящегося сквозь нейроконтур, в бестелесных голосах коротких приказов-ответов. Миджер чувствовал, как оперативная задача вытесняет его самого, и даже радовался этому. Чего хорошего, оставаться живым человеком посреди черного леса, живого, но уже мертвого, готового умереть в любой миг. Чего хорошего, собственными, не дареными чувствами постигать безумную пляску образов непривычных и чуждых.

Повинуясь приказу, манипуляторы подхватили его тело, возносясь по холодным стволам ввысь, где шелестели кроны. Это перемещение в любой плоскости и любом направлении было отголоском пустоты и полной свободы космоса. Только здесь было тесно. Очень тесно.

Колпак гермошлема послушно откинулся, унеся с собой жуткий реализм проекционных иллюзий. Они оставались за краем зрения, мерцая потускневшими образами, но теперь перед глазами Миджера плыло небо. Яркое, красочное небо Имайна. На нем царили россыпи ровных, почти не мерцающих в спокойной атмосфере звезд. Миджер перевел дух. Да, так было лучше, гораздо лучше.

Вдох. Выдох. Воздух уже успел совершенно остыть, став промозглым и сырым. Наверное, так тоже лучше. Эйфория виртуального мира с непривычки кружила голову, но так, говорили инструкторы, недолго и утратить контроль. Первым пропадает страх, и это хорошо. Но потом пропадает и чувство опасности. А это уже само по себе — опасность смертельная. Поэтому лучше жить со страхом, но — жить.

Эх, звезды-звезды, на вас молились бесчисленные наши предки, но что вы дали человеку, став для него нежданным и на самом деле чуждым домом. Человечество затерялось на просторах Галактики, пытаясь убежать от страха былого, но лишь приобретя взамен страх грядущего.

Война вернулась к человеку, сколь бы он ни мечтал от нее спрятаться. Спасись сам, но еще лучше — спаси других, вот что стало девизом выживания человечества как вида. Где же Соратники, что избавили нас всех от гибели, но тем самым только заклали на новые жертвы. Сейчас, под светом близких звезд, под холодным ветром, Миджер имел право спрашивать у великих все, что хотел.

Увы, никого вокруг не было. Да и где они, эти Соратники… стали еще одной легендой? Остались тенями утерянной Терры? Имайн незаметно для себя из форпоста превратился в закоулок, на нем не было нужды в присутствии немногих уцелевших после Века Вне Избранных. Они тоже гибли, как и обычные люди, только поводом тому были не атаки врага, не болезни и не старость. Когда начинало умирать Человечество, умирали и они. Давно ни один из них не ступал на землю Имайна. Остался ли шанс для нас, остался ли жив хоть один Соратник? И где сейчас тот, чьими Соратниками они являлись?

Миджер ждал, когда прозвучит на прямой линии короткий приказ, но бесшумные тени все скользили в подлеске, а он продолжал болтаться между ковром лесных крон и куполом неба, вдыхая ночные ароматы.

Обширный старый овраг, по которому они продолжали двигаться до сих пор, расширялся отсюда к западу, выводя к неширокой ленте безымянной речушки, к противоположному берегу которой и выходили, по воспоминаниям Миджера, несколько гротов, уходящих на значительные глубины до самого основания местной системы карстовых пещер. Сами сухие летом промоины говорили о том, что воде в весеннее половодье было куда уходить. А там, где просочится вода, рано или поздно сможет проскользнуть и нечто покрупнее человека.

Миджер наконец почувствовал в себе первое легкое беспокойство. Хорошо. Нужно спускаться.

С радостью ощутив снова под бронированными подошвами ботинок твердую землю, Миджер ослабил напряженно вздрагивающие звенья манипуляторов, не спеша захлопывать гермошлем. Боковое зрение подсказывало Миджеру — сквад где-то тут, рассредоточивается, и не стоит их тревожить, спрашивая, отчего остановка. Если будет необходимо, ему сообщат. Он здесь в роли проводника, а не тактика.

Времени было почти два часа ночи, лесные птицы-звери уже почти не шумели, укладываясь спать, Миджера даже с распахнутым колпаком постепенно перестал окружать шум ветра. Наверное, в реконструкции сонара сейчас мир вокруг должен был постепенно обретать хрустальную прозрачность, и только красно-синие тени далекого эхо-маяка продолжали бы расцвечивать деревья вокруг, превращая их в лес стеклянных колонн.

Глазами смотрелось лучше. Кромешная темень и одинокие просветы между ветвей, в которые скромно заглядывали звезды. Если так все и пройдет… он не огорчится. Прогулка с пикником. Только в боевом железе.

Никакая это не прогулка. Если не найдут врага они, если даже его не найдут все остальные. Он сам тебя найдет. Только тогда уже будет поздно.

Шевеление он все-таки заметил, мгновенно захлопнув колпак и резко обернувшись, бросая себя на средний уровень в готовности начать движение ухода. Чему-то его все-таки успели научить. Манипуляторы придали завершению этого движения даже некоторую долю изящества.

Оценить его было кому. Расслабленно опершись на паучьи лапы манипуляторов, перед Миджером замерли силуэты двух штурмовиков. Капрал и навигатор-инженер. Плотные, приземистые, увешанные спецоборудованием их гермокостюмы казались сейчас похожими на увенчанные иглами и антеннами панцири гигантских богомолов.

— Мидж, как дела?

— Стажер Энис ожидает приказаний.

— Хм, да. Вольно, стажер.

В канале было слышно, как навигатор-инженер хмыкнул.

— Вот что. Двое парней отправились на тот берег, еще двое прикрывают. Остальным я дал приказ рассредоточиться. Посидим пока тут, поговорим. Всё равно заняться нечем. Только ждать.

— Всегда это дело ненавидел.

Они оба разом раскрыли гермошлемы, вдыхая ночной воздух. Миджер тоже последовал их примеру. Уж если капрал решил передохнуть… стажеру вообще впору валиться наземь и ногами от радости дрыгать. Шутка получилась несмешная. Разговор продолжался в канале, отрывистыми фразами прямой импульсной связи. Враг не мог их «услышать». Но это не было поводом расслабляться.

— У тебя, Мидж, кто из родных служил?

— Дядя, отец. Дядя вернулся.

— Отец? Славные тут у вас порядки.

На этот раз глубокомысленно хмыкнул сам капрал.

— Ты мне скажи, когда в это время года здесь рассвет?

— Светлеть начнет часа через три. Если вы это имеете в виду.

— Да. Просто сонары и маяки это замечательно, но видеть обычную картинку надежнее.

Миджеру странно было выслушивать это от людей, только что двигавшихся вслепую по подлеску с грацией дикой кошки. Впрочем, им виднее.

Оба штурмовика опустились прямо на землю, разложив вокруг себя манипуляторы, поверх которых легли массивные раструбы штурмовых орудий. Ассоциации с пикником продолжались.

Трое охотников на привале. Только охота тут ведется не на пернатую дичь, и кто из двух сторон окажется в результате добычей, еще ой какой вопрос.

Миджеру вдруг резко расхотелось держать колпак гермошлема раскрытым. И участвовать в этих расслабленных посиделках тоже.

В этом всем было что-то жуткое. Может, там, за рекой, ничего и нет, может быть, они зря притащились в такую глушь, но враг же не придуман, он не является плодом чьего-то воображения, он реален, и пусть именно их группе не суждено сегодня его повстречать, кто-то сегодня обязательно будет сражаться и гибнуть.

Миджер снова поднял глаза к небу. Если у какого-то из соседних сквадов завяжется бой, они узнают об этом без всяких средств связи, которая все равно отключена. На этом небе займется мерцающее кроваво-красное гало дальних огней, И это будет второй за сегодня закат.

Миджер облокотился о ближайший кривой ствол, сдвигая вперед тяжелый корпус импульсного ружья. Чувствительные перчатки пробежали по чуть теплому на ощупь корпусу, слегка касаясь сенсорных участков. Манипулятор ловко перехватил игрушку, так что даже легкое покачивание рук из стороны в сторону повторялось раструбом и решеткой системы выведения. Миджер не успевал даже понять, это его сознание управляет этими механизмами или они сами предугадывают, что нужно сделать. Или даже… сами командуют им.

Бред, это просто бред. Человеком нельзя управлять. Его воля останется сердцем тонкого механизма, что окружает Миджера. Ни один механизм не станет над человеком, потому что так он неминуемо станет его врагом.

Миджер вскинул орудие, прицелясь куда-то в пустоту. Не так, все не так. Ствол послушно опустился, убираясь за спину.

— Ты, Мидж, я смотрю, совсем запутался.

Капрал и навигатор-инженер продолжали беззаботно сидеть на клубящейся звуковыми волнами траве, словно это была не боевая операция, а так, пикник на обочине Галактики.

— Я не боюсь, если вы об этом.

Они переглянулись.

— Никак нет. Я вот об этом. — Перчатка неопределенно помахала вокруг. — Ты не понимаешь, что ты тут делаешь.

— Я проводник.

— Это я должен сказать, что ты проводник. А ты это должен понимать. Ты часть команды, часть нашего сквада, пусть временная, но ничуть не менее важная. Ты же сейчас стоишь тут, как будто ждешь приказа, любого, лишь бы дали. Чтобы не стоять, а что-то делать.

— Я вас не понимаю.

— Мидж, у нас есть цель. Задача. Нам нужно думать только о ней, не о прошлом, не о будущем. Только о ней.

Миджер обернулся в лес, а потом снова посмотрел на капрала.

— Я понял. Буду думать. Только о ней.

— Вот и молодец.

Капрал подмигнул Миджеру и еще более расслабленно отвалился в сторону.

— Ты знаешь, это обычное дело. Молодежь боится бояться. Она думает, что это важно. Быть бесстрашным. Это совершенно не важно. Ты отказался принять скорч, видимо, думая о чем-то своем. Это нехороший признак, парень. Хотя зря засомневался. Твой гермокостюм принудительно вколет тебе все, что потребуется, за полсекунды до того, как ты начнешь паниковать. И не смотри на меня так, мы не имеем права рисковать сквадом ради мальчишки с расшатанными нервами и гипертрофированным самолюбием. Ты же боялся не их прилета, — капрал кивнул в темноту, — а нашего, нашего прибытия, Кто мы такие, по-твоему? Захватчики? Колонизаторы?

— Нет. Я все понимаю. Сознанием. Душой не могу.

— Ничего, еще поймешь. Даст бог…

— Вы верующий?

— Да нет… это просто присказка такая.

С этими словами капрал захлопнул забрало гермошлема, оставшись в той же расслабленной позе, словно разом потеряв всякий интерес к собеседнику.

Однако Миджеру разговор показался не таким уж отвлеченным, было в этом напоказ расслабленном диалоге что-то, очень волновавшее командира сквада. Только он этого не хотел показывать. Что вообще скрывается за этими бездумными шутками, каменными физиономиями, холодными глазами. Миджер пытался понять и не мог.

Он всегда считал солдат регулярной армии смертниками, уже как бы и не живущими, готовыми к счастливо мгновенной или люто медленной смерти. Они спят, едят, при возможности совокупляются, совершают иные физиологические отправления. Но по приказу встают обратно в строй и стройными (идиотский каламбур) рядами идут на заклание ради людей, которых либо никогда не видели, либо любили всю жизнь, но больше ведь никогда не увидят!

Сквад, с которым повезло столкнуться Миджеру, не желал укладываться в эту схему. Где марширующие яростные колонны, где смех в лицо врага. Они смеялись друг другу, а со внешним миром вели себя абсолютно нейтрально, воспринимая врага скорее его частью, нежели собственно врагом.

Это было непостижимо. Для них скорч и правда был не наркотиком, убивающим страх, он был лишь подспорьем напряженным нервам, лишним питанием подкорке, складывающей рефлексы техники и органики в единое целое, отправляя через нейроконтур подконтрольную единицу боевой силы в бой.

А еще они вовсе не рвались умирать, и словно даже не рассматривали всерьез возможность умереть здесь и сейчас.

Показалось какое-то движение. Все трое разом вскочили, распластываясь вдоль изготовленных к бою стволов. Коротко пискнули взводимые пусковые последовательности. Миджер с удивлением понял, что сам справился с ситуацией ничуть не хуже своих товарищей. И даже не дал волю нервам. Обыкновенное дело, кто-то идет.

Сонарная сетка расцветилась вспышкой зеленого огня. Это был свой. Короткая строчка идентификатора. Эл.

Двигался он быстро, но без спешки, будто всю жизнь по ночным лесам прогуливался. Основной ствол покачивался у него в руках, но ему скорее просто было так удобнее, нежели была какая-то необходимость в непосредственном применении оружия.

— Капрал.

— Примар.

— Ситуация: форсировали реку, — только тут Миджер заметил на гермокостюме Эла специфическое эхо резонирующих на водяной пленке звуковых волн, — выставили охранение, осмотрели два грота, чисто. Нужно выдвигаться остальной группой, не растягиваться.

— Косвенные указания присутствия врага?

— Ноуп, анализаторы молчат.

— Можно подождать рассвета, время еще терпит. Мы прошли почти по радиусу, если начать движение с пяти ноль-ноль…

— Капрал, я говорю — двигаться сейчас. Ночью — преимущество.

— Что толку, если мы на них наткнемся?

— Ничего. Если мы выйдем вплотную, шансов, верно, мало.

— Ок, иди, тагретпоинт — ближний берег. Боковые двойки остаются на местах.

Эл молча кивнул, обрывая цветовое мерцание визуализации канала.

Шаг-другой, и он уже сливается со все более мутнеющим, теряющим структуру предутренним звуковым фоном. Маяки почти не прорывались сюда сквозь влажный воздух. Только инфразвуковые багровые эхопятна рябили на крупных препятствиях.

Навигатор-инженер снова сидел на земле. Словно эта сгорбленная неудобная поза была для него лучшим на свете отдыхом. Даже стоя в гермокостюме, ты чувствовал поддержку зкзоскелета, как бы повисая в его клетке. Но ему нравилось так.

Капрал на этот раз остался стоять. Чуть склонив голову, он покачивался на растопыренных штангах манипуляторов, потом вдруг повернулся к Миджеру и заговорил на личном канале. Снова на языке матерей.

— Ты знаешь, Мидж. Парни рассказывали о героях, которых уже с нами нет, и никто не стал ничего рассказывать о себе. Говорят, плохая примета. Я в приметы не верю, но привычка тоже, знаешь ли. Да и было ли там каких подвигов, в моих воспоминаниях, чего выпячивать, я хотя бы жив, вот тебе и подвиг, героям же настоящим нужна наша память. Иначе они как бы и не жили вовсе. И подвигов не совершали.

Вот как я. Ведь я не всегда был капралом, когда-то был на месте Эла примаром, и секундом. А когда-то был и вовсе «рядовым необученным», стажером вроде тебя.

Еще злился, помню, хотел в летные части, у меня математические способности были, но не взяли по здоровью. Ну, ты знаешь, недостаточная приживаемость нейроконтура. Только в пехтуру, и то — данные в остальном хорошие, быстро продвинусь по службе, там и нейроконтур не нужен, командуй себе.

Да только и за злость мою, и за много еще что… в общем, вышло все на самом деле так, что нарочно и не придумаешь.

Нас сбросили десантом на один холодный астероид, где засел враг, и нам непременно нужно было их оттуда выбить, а применять термоядерные заряды отчего-то запрещали. Ну, сбросили нас, а потом случилось интересное. Наша капсула была то ли подбита, то ли просто какие неполадки двигателя случились… в общем, ухнули мы всем составом в открытое пространство. Когда очнулись от перегрузки — никого вокруг, а мы несемся в самое сердце роя. Связь вроде работала, только ни ответа, ни привета.

Через пару часов нас ударило об один из осколков. Мы тогда буквально как сегодня, только-только успели наболтаться друг с другом вволю. Удар пришелся на середину чьей-то фразы. Пламя в вакууме красивое, только недолгое, да и гореть просто так там ничего не станет.

Я остался один, с раздробленными костями, посреди черной ночи, расцвеченной огнями звезд. Сонар в вакууме не предусмотрен. Так что я лежал в темноте и тишине и думал, что как было бы замечательно, чтобы появился сейчас враг, а я хотя бы смог ему рассмеяться в лицо. Глупость, а что поделаешь. Когда ты знаешь, что выжил только чудом, что товарищи твои погибли, что никто тебя здесь не найдет и что тебе придется здесь лежать сутки, трое, четверо, пока не начнется агония — нет, не от удушья или кровотечения, гермокостюм рассчитан на многое, он не даст тебе просто так умереть — оттого, что организм все-таки, минуя все антиблокады и питательные вливания, начнет отключаться целыми органами, начнут отекать легкие, откроется снова кровотечение из распоротой печени, а потом медленно, в удушье и ужасе, начнет мутиться сознание.

Глупо это было все, глупо.

Я мужественно перебирал в уме причины, от которых я наконец загнусь, но в результате не угадал. Мне повезло, наш маяк тогда все-таки засекли, и как только закончился бой, отправили спасателя мне на подмогу.

А дальше был космогоспиталь. Райское местечко по нынешним временам. Вдоволь воды. Отдельная одноярусная койка, оранжереи в невесомости по периметру воронки.

И только радости мне, идиоту малолетнему, с этого не было никакой.

Капрал замолчал, на этот раз надолго. Его блестевший черным гермокостюм только легким колыханием сенсорных контуров на плечах и по гребню шлема выдавал продолжающуюся внутри жизнь. Коротко пискнул общий канал, пробежала строчка сообщения.

— Выдвигаемся.

Они шли сквозь лес втроем, капрал и навигатор-инженер чуть впереди, так что их согнутые фигуры едва оставляли след в поле визуальной реконструкции сонара, а чуть позади них следовал Миджер.

Гладкая, без прыжков и рывков, стелющаяся походка гермокостюма, поддерживаемого манипуляторами и силовыми гироскопами, уже стала ему привычной. Это движение лишь с трудом можно было назвать ходьбой. Скорее, оно напоминало передвижение в вязком, илистом пруду. Выгнуть спину, перебросить разом ступни как можно дальше вперед, повторить упражнение. Только двигаться удавалось гораздо быстрее.

Три тени летели по лесу, не издавая ни звука, не выдавая себя колебаниями почвы, электромагнитными всплесками или выбросами тепла. Гермокостюмы были идеально приспособлены к разведке. Будут ли они так же надежны в бою?

Миджер вспоминал жесткие сочленения манипуляторов команды прикрытия, их неуклюжую, но невероятно прочную броню, могучие жерла их боевой экипировки. Сейчас бы сюда этих парней… Нет, нельзя, враг знает о вооружении людей достаточно много, он поймет, что имеет дело не с разведкой планетарных сил обороны, а с элитными отрядами тяжелой космической пехоты, что покуда искусно пряталась в черном небе Имайна.

Покуда это небо не окрасилось сигнальными огнями и свечением ионизированного воздуха, война оставалась войной нервов и, по сути, игрой случая. Почему неведомый пилот решился на такое? Действительно ли не было иного выхода, или их жизнями просто повышали шанс сделать все быстро и четко?

Миджер опять почувствовал в себе разворачивающуюся спираль сумасшествия. Капрал рассказывал о том, как готов был умереть, не сетуя на судьбу, не пытаясь придумать оправдания собственной гибели, не ища в собственном заточении посреди пустоты космоса ни капли смысла. Как можно понять то, что понять нельзя. Кого спасал он там, на голом клочке материи, чьи жизни защищал, ради кого рисковал собой?

Ради кого Миджер сейчас скользит по лесу, всматриваясь в слепую толщу белого шума? Шаг, другой, он может наткнуться на засаду врага, его может встретить шальной заряд со стороны своих, утопивших сознание в эйфории скорча, а может… а может, ничего и не случится. Не найдут они врага, не найдут его и другие поисковые отряды. Наудачу пущенные залпы с орбиты не накроют уже собранные и готовые к работе вражеские мобильные производственные платформы. К чему тогда его геройство, эта его выпяченная грудь и выпученные глаза, и этот безумный страх, что стоял за вопросом; куда же ты, парень?! А что, если он умрет, как и все на этой планете, не сегодня и не завтра. Медленно умрет в собственной постели от заполнившей воздух и насытившей воду остаточной радиации — неизбежного последствия затяжных бомбардировок, ночных налетов, лобовых столкновений штурмовых бригад с силами врага. Возможно, Миджер даже успеет поучаствовать в настоящих боях за родную планету, пока прибывшие регулярные части не вытеснят с фронтов необученное ополчение… лучше погибнуть сегодня, чем видеть все это.

Миджер в три прыжка догнал двоих десантников.

— Я уж думал, что ты отстал.

На этот раз капрал обращался по общему каналу, так что обе фигуры мерцали зеленым.

— Кстати, Мидж, ты в курсе, почему на Имайне так много лесов?

— Да как-то… да как-то не задумывался.

— Вечно так, прилетаешь на планету, а за время перелета успеваешь узнать о ней больше, чем знают о ней аборигены. Ладно, можешь не комментировать. Когда-то, сразу после Века Вне, на Имайн прибыли первые корабли с колонистами. Как и все пригодные для колонизации планеты, он был тогда покрытым водой и песком кусочком безжизненного пространства. Но он был первым миром, который действительно решили колонизировать.

Миджер поймал себя на том, что действительно никогда не задумывался над такими вещами. Всего пару столетий назад Имайна сегодняшнего не было. Да и окружающему их вроде бы древнему лесу не было на самом деле и полутора веков.

— Ты слушаешь? Так вот, колонисты тут же решили, что это — земля обетованная, и назвали они планету… нет, не Имайн. Назвали они ее Новая Терра. Что такого. Люди тогда даже не думали о враге, за плечами их был ужас Века Вне, а былая жизнь на Терре казалась чуть ли не Потерянным Раем. Ты же понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, у меня мать христианка.

— О, отлично. Так вот. Новую Терру тут же начали усиленно терраформировать, засыпать пески искусственным грунтом, в океан заправлять мегатонны водорослей и микроорганизмов, а на перешитую антиэрозионным волокном почву — сажать и сажать деревья!

— Тебе кажется это смешным, капрал? — Навигатор-инженер встрял в монолог неожиданно резким голосом.

— Нет, не кажется. Потому что вся планета была засажена деревьями. Лиственными и хвойными породами, пальмами и лозой, что оплела огромные скалы. Только смысл, скажите мне, какой смысл был у этого всего! Вы же видите, вокруг — лес, и что? Терра не вернулась, новый Эдем не удался. Прошел всего век, и выяснилось, что Новая Терра — никакой не центр нарождающейся вселенной людей, просто захолустный мирок, обустроенный, даже промышленно развитый по меркам фронтира, но человек давно ушел вперед, основные трассы проходят стороной, даже война докатилась сюда скорее благодаря несчастью, невезению, случайности, нежели во исполнение чьих-то зловещих планов.

— К чему это все? — Миджер слушал и не понимал. Почему капрала больше волнует судьба его мира, чем того, кто здесь родился и вырос?

— А к тому. Новая Терра стала Имайном. Люди прилетели и улетели. Враг прилетел и тоже рано или поздно исчезнет в ночи. А планетка эта останется. С нами или без нас. Им всегда все равно…

Красноречие капрала прервалось так же мгновенно, как и началось. Миджер только успел заметить, как две глянцевые насекомьи маски повернулись в одну сторону. Там что-то двигалось. Косвенное эхо отдавалось двумя пятнами ряби, далеко, почти на пределе видимости. Миджер скорее почувствовал, нежели услышал сброшенные предохранители.

— Товсь.

Три тени продолжали скользить между темнеющих от влаги стволов. На востоке уже ждал своего часа нарождающийся рассвет, но этим троим не было для него дела. Пряжки все ускорялись, плети манипуляторов стегали по листве, уже почти не маскируясь. Впереди что-то происходило.

Общий канал хлестал по ушам щелчками настройки, но никак не мог установиться. Когда наконец мигнули четыре зеленых огня по флангам, Миджер почувствовал облегчение. Хоть кто-то.

— Фланги свести. Вижу фронт-эхо на конусах движения. Угол атаки ноль-три. Не раскрывать канал. Подозрение на контакт.

Миджер оглянулся на резко остановившегося навигатор-инженера. Его громоздкий гермокостюм совершал манипуляции с ранцевым оборудованием, готовясь к запуску какого-то снаряда.

— Мидж, не отставай, держись меня.

По команде капрала принудительно стартовала навигационная система, заполняя тусклое предутреннее звуковое марево изгибами плана местности. На таком расстоянии далекие звуковые маяки уже почти не разрывали кромешную тьму вокруг, сенсорам гермокостюма едва хватало информации для надежной привязки.

Черт, если так дальше пойдет, это не мы будем выслеживать врага, а он нас.

Но тут же пространство в полукилометре впереди разорвал короткий сухой треск. Шар, а затем другой поднялись над резко очертившейся радужным гало кромкой листвы. Впереди кто-то из парней запустил полевые буи. Не такие мощные, как у навигатор-инженера, они могли работать в полную силу лишь минуту-две. Но и этих минут хватило.

— Контакт. Держать строй. Товсь на красный.

Сквозь все такое же мирное, сонное пространство леса на Миджера неслись две призрачные тени. Одна двигалась скачками, то и дело останавливаясь, словно чем-то привлеченная, потом снова делая рывок. Вторая двигалась куда менее грациозно, тяжело припадая. Она словно несла что-то, неживым грузом придавливающее ее к земле.

Циферки идентификатора мелькнули и погасли. Примар нес одного из своих бойцов, секунд отвлекал, оставляя за собой цепочку мин-ловушек. Наконец установился канал.

— Капрал, людей от берега, встречай, потери.

Есть потери. Их там было четверо. Один из бойцов остался лежать за рекой. Значит, контакт был. Но общей тревоги не было, значит… он был случайным?.. Или просто бойцы смогли после короткого боя уйти тихо. Или… или боя не было вовсе. Было только спешное отступление.

Миджер со все возрастающим ужасом следил, как за спиной у разведотряда начинает клубиться, уплотняясь, становясь выше, обретая четкость очертаний, разноцветная визуализованная кисея металлического лязга.

Увидев впервые врага, пусть не воочию, Миджер стремительно впадал в панику. Стрелять. Бежать. Спасать. Спасаться. Горло перехватило от беззвучного крика. Эта волна металла и ярости была воплощенным безумием.

— Вперед лево тридцать, двигаться тихо, огневой по флангу, касательно. Темнота играет на нас. Вперед!

Два ослепительных шара разом погасли, обрывая мучительное видение. И тут же Миджер с удивлением почувствовал, что паника уходит. Горячая волна скорча холодным душем смывала с сознания пелену. Капрал был прав. В бою ему нужны бойцы, а не стажеры.

Они искали врага. И они его нашли.

Чего инж тянет с прикрытием? И где этот чертов маяк?!

Мегаполис простирался вокруг, километр за километром погружаясь в сизую дымку смога. Это было грандиозное зрелище, стоившее кредитов, что требовалось тут платить за обладание членским билетом клуба. Бывало, в дни бурной молодости Улиссу не раз приходилось всерьез рисковать жизнью за сумму, которую тут давали официанту на чай. Корпорация же могла позволить себе и не такое. Только нечасто, ой нечасто выдавался случай воспользоваться привилегией человека без контракта. Человека, который работал на невидимую, неслышимую и вообще несуществующую организацию, опутавшую своими сетями почти весь мир.

Улисс украдкой посмотрел на циферблат. Чертова привычка. Даже не напрягаясь, он чувствовал время по Гринвичу с точностью до долей секунды, он сам себе был хронометром и шедулером ай-би. Но привычка сверяться оставалась. По большому счету она даже была полезна — человек, который не смотрит на часы, подозрителен. И все равно раздражала.

Потому что до назначенного времени оставалось еще двадцать с половиной минут, потому что проклятый вращающийся шпиль сбивал ориентацию на местности, потому что вокруг плыло, клубилось марево, именуемое в мегаполисе воздухом. А над головой же сияло роскошное яркое солнце.

Это здание не принадлежало более чем на двадцать процентов ни одной из Корпораций, у него была особая роль. Как же, должно быть, грызли локти большие боссы вечно враждующих финансовых монстров, что не подсуетились в свое время, не заметили этот — далеко не самый высокий или современный шпиль, стоящий чуть поодаль от главных финансовых центров мегаполиса. По большому счету прозрачный вращающийся концепт и поначалу был далек от совершенства, а уж когда внешняя среда стала все больше погружаться в сточную канаву застойного тумана, переваривающего все гнилостные соки этого города… те, кто забрался повыше, тоже не смогли убежать от реальности — лесов почти не осталось, водоросли в океане вырождались, и где не бушевали ураганы — висела безумная духота перегретой топки или полностью промороженного стального подвала. Некогда широкие окна сплошь закрывались щитами, все больше энергетики уходило на рециркуляцию воздуха, солнца не было видно вовсе.

Только не здесь. Благодаря природному чуду вокруг этой хрустальной башни год за годом уже сколько десятилетий вращался атмосферный вихрь, приносивший чистоту морозного воздуха из верхней тропосферы. Потому это здание стало уникальным своего рода курортом посреди гущи мегаполиса. Оно не принадлежало никому, оставшись нейтральной территорией, на которую никто больше не пробовал зариться.

Многие в мегаполисе с завистью глядели на это сверкающее роскошество, пытаясь строить в уме догадки, сколько же стоит поддерживать этот чистый воздух вокруг здания. Если бы это было возможно. За все время с момента, когда эффект атмосферного вихря был впервые зафиксирован, то одна, то другая Корпорации принимались возводить нечто похожее в других местах, оснащая свои творения высшими техническими достижениями — огромными климатизаторами, гигантскими вращающимися лопастями, реактивными прямоточными стратосферными нагнетателями. Все было бесполезно. Чудо не повторялось. Ни за какие деньги. Земля не прощала ошибок старушке-Европе, оставляя ее задыхаться в собственных отправлениях. У каждого материка были свои проблемы. Воздух был проблемой Европы. И потому уникальность места продолжала из года в год играть свою решительную роль. Если нельзя повторить, воспользуемся в полной мере хотя бы подарком судьбы.

Здесь собирались сливки высшего общества мегаполиса. Смотрели на солнце, следили завороженным взглядом за плотной смоговой воронкой, ни на минуту не замедляющей свое движение в двух сотнях метров за окном. Здесь даже облаков никогда не было — разом сошедшие на нет атлантические циклоны обходили Шпиль стороной.

Воротилы очень любили это место, нейтральную территорию раз и навсегда. И ни один человек среди завсегдатаев этого бесценного оазиса не догадывался, что на самом деле оно от нижних ярусов до самой макушки контролируется Корпорацией.

Улисс поймал краем глаза взгляд официанта. Спокойно не посидишь. Некоторые из его личин были здесь почти что завсегдатаями — раз в год наведывались точно. В своем настоящем облике, который уж и сам успел позабыть, Улисс был здесь впервые. Капающие ежеминутно со счета кредиты и продемонстрированная при входе членская карточка поумерили любопытство персонала, но лучше бы ему что-нибудь заказать, а то ведь не дадут спокойно дождаться.

Короткий скучающий жест, склонившаяся тень.

— Кофе. Черный.

Спустя полсекунды чашка уже дымилась на стеклянном столике, что стоял у самой хрустальной стены. Частые посетители садились в глубине, вид на небо был хорош отовсюду, а тут только раздражало марево вихря, топящего в себе кварталы мегаполиса.

Улисс любил сидеть именно тут.

Оказавшись снова в одиночестве, он замер, остановясь взглядом где-то далеко, позабыв и про чашку, и про все остальное. Сейчас хрустальная башня посреди частокола бетонных столбов была для него не еще одним местом во вселенной, а символом чего-то потерянного. Чистоты и ясности цели, достижимости идеалов, праведности средств. «Грязь — она вокруг нас, а не внутри». Увы, он окунулся в эту грязь с головой, еще окончательно не уяснив суть своего пути. Может быть, Ромул… нет, он тоже живет где-то в этом мире. Не ином, хрустальном, светлом, а именно в этом. Увидеть бы его ещё раз вживую. Поговорить с глазу на глаз. Но нет, дело Корпорации — важнее твоих сомнений, старт «Сайриуса» важнее.

Улисс вдруг представил себе, что Кора входит в этот зал, в длинном бежевом платье до пят, с распущенными волосами, а вокруг — никого.

Ведь это же так просто организовать — разогнать обслугу, закрыть для посторонних уровень, остаться с ней наедине, как он мечтал столько лет. И уже почти перестал надеяться.

Ведь он правда искал ее тогда, в конце восьмидесятых, уже став полноправным Соратником. Перерыл массу архивов, допросил сотни свидетелей, но то ли вечная преграда на его пути — строжайшая секретность — не дала пойти до конца, то ли следы девушки по имени Кора и правда так крепко затерялись в недрах человеческого муравейника… Несколько раз он не выдерживал, с молодым, неопытным рвением принимался открыто звать её изо всех сил, как звал ее тогда, в своем далеком детстве. Соратники и Ромул слушали, но не пытались его переубедить. В этом мире у каждого были свои крючья, что держали его за реальность, в этом мире у каждого были свои пути к осознанию верности предложенного Ромулом пути.

Кора не отзывалась. И Улисс принимался мучительно перебирать в непогрешимой своей памяти события многолетней давности. Он тогда почувствовал в ней равную. Такую же изгнанницу мира людей, каким изгнанником был он. Было ли то лишь заблуждением молодости, готовой поверить в любое чудо, лишь бы не быть больше одиноким. Или то было чудо, обыкновенное жизненное чудо, каких бывают тысячи. Кружит же где-то поблизости неведомый наемник, значит, и Кора могла вот так же незаметно для сетей Корпорации пройти через горнило собственного становления, научиться намертво закрываться от их жадных коллективных глаз, прожить эти годы одна…

Улисс с трудом представлял себе такую жизнь, море отчаянного одиночества, потенциал чувствовать, жить, владеть всем этим хрустальным миром и невозможность пробиться наружу — от страха перед повторением случившегося столько лет назад. Ромул ответил как-то на прямой вопрос — мы почувствуем, если она погибнет, мы почувствуем, если она откроется хоть на миг. Если она та, за кого ты ее принимаешь.

Такие люди не заводят семей, такие люди остаются вечными одиночками, пытаясь выжить в сотворенной ими же клетке для разума. И чем дальше, тем сложнее пробить нарастающую с годами скорлупу.

Улисс глядел на ворочающую своими грязными боками нерукотворную воздушную воронку, и в его воображении проносилось то, чего не могло быть.

Кора идет через пустой зал, и с каждым ее шагом он все сильнее ощущает ту забытую теплоту, незримое сияние не повзрослевшей Коры, а существа подобного ему, одинокого, но простившегося со своим одиночеством раз и навсегда. Они бы сидели друг напротив друга и рассказывали бы свою жизнь. С самого мига их расставания и до встречи на улицах мегаполиса, посреди безликой толпы.

Она бы радовалась, что впервые не одинока, а он бы ей рассказывал о Ромуле, о Корпорации, о будущем и проекте «Сайриус». О таком он мечтал все эти годы. В этих грезах порой было больше жизни, чем вокруг. Но каждый раз они обрывались одинаково — лицо по-прежнему юной Коры разом менялось, приобретая черты той, что он видел лишь однажды — в череде образов, что разделил с ним Ромул. Ее звали Лилия, и она умерла, погибла, более сорока лет назад, в тот год, когда родился Майкл Кнехт. Всегда одно и то же. Словно сон наяву. При чем тут она? Он думал о Коре, но вспоминал и эту тень из прошлого.

Этот образ возвращал его из забвения. Чудес не бывает. Нельзя всю жизнь прожить в построенной вокруг собственного разума тюрьме и не стать ее рабом. Если Кора та, за кого он ее принимает, спустя столько лет она может повредить себе, сделай ты хоть одно неосторожное движение. Если она та, за кого он ее принимает, она может стократ навредить окружающим. А если он сам раскроется — то смертельная опасность нависнет и над ним.

То, чем он грезил, было невозможно. Бежевое платье до пят, распущенные волосы, и никого вокруг.

Приведи он ее сюда, в хрустальную башню, проблема была бы не в том, что заметать следы пришлось бы несоразмеримо сложными манипуляциями, проблема была в том, что Кора не может от него ожидать такого. Любая. Кора. Кора его грез или Кора как просто обычная женщина отнюдь не самых юных лет, живущая без мужа, но со взрослой дочерью, менеджер среднего звена одной из Корпораций, случайно вспомнившая в Улиссе давнего школьного полузнакомого, которого однажды отчего-то так сильно испугалась, что даже заставила родителей перевести ее в другую школу, невестьчто придумав про тот вечер. Обеим не было места в этом хрустальном дворце. Для Улисса — хрустальном вдвойне. Ибо это место его хрустального мира было редким случаем, когда внутреннее ощущение Соратника совпадало с тем, что видели его глаза.

Улисс покосился на циферблат, дурацкая привычка, до назначенного времени оставалось пять минут и двадцать секунд. Он вздохнул, пробежал по сенсорам ай-би, отключая процент чаевых. Нечего тратить вечно недостающие «серые» кредиты. Будь он в личине — оставил бы. Сейчас в этом не было смысла. И так его минутная прихоть недешево обошлось.

Он поднялся из-за стола, тут же услышав звонок услужливо доставленного лифта. Отлично, будет лишняя минута пройтись по площади, оглядеться.

Лифт здесь был похожим на все подобные устройства в богатых зонах мегаполиса. Куда ни глянь — твое отражение, мягкий свет скрывает детали, оптический эффект убирает бесконечные зеркальные коридоры, лишь визуально увеличивая коробку.

Кто смотрит на тебя в этот раз?

Мужчина средних лет, скорее моложавый, но не брезгующий медкосметикой, хотя на нее и не упирающий. Явно хочет произвести впечатление поблагоприятнее их первой случайной встречи. Костюм скорее дорогой, но сидит чуть неловко — он явно не привык такие носить постоянно. Достаток явно выше среднего, иначе бы не назначил встречу аж у самого Шпиля — место не из дешевых. Специалист скорее технический — приходится надевать спецовку и ездить на объекты, при первой встрече вообще можно было подумать, что рабочий.

Улисс ухмыльнулся своему отражению. Роль, он всегда играет роль. Настанет ли когда-нибудь такое время, что он сможет сбросить все маски, став самим собой? Если он не может этого сделать, даже вспомнив свое настоящее лицо, встретив, наконец, долгожданную Кору.

Наступит ли то время хоть на миг раньше, чем от него-вне-личин останется хоть что-нибудь.

Треклятая жизнь. Она заставляла быть осторожным ежесекундно. Немного грима вернули ему большее сходство с Майклом Кнехтом, чем можно было себе позволить. Сегодня он рисковал раз и навсегда потерять право на собственную внешность. Об этом он тоже помнил. И поэтому непрерывно ощупывал окружающее пространство, «отводя глаза» ближайшей группе сканеров — пусть поставленных здесь самой Корпорацией. Даже за возможность непосредственного обнаружения воздействия Соратника на физическую реальность у Ромула отвечало три противоречивых теории. Все было возможно, нужно опасаться любого подвоха. Особенно — сегодня.

Треклятая жизнь. Тень даже сегодня должна оставаться тенью.

Улисс замер посреди площади, кутаясь в плащ, не желающий защищать его от бушевавшего здесь неудержимого ветра. Насколько же он привык к хрустальному своему миру, призраком скользящему вдоль его сознания, оставаясь лишь новым воспоминанием в непогрешимой памяти Соратника. Эта реальность уже давно была для него головоломкой, смертельной, но лишь головоломкой, она не трогала, погружая мозг в процесс раскрытия секретов политических игр и лишь изредка — планов на дальнейшую жизнь каких-то конкретных людей — с огнестрельным оружием, глядящим ему в лицо, или прячущихся в змеиных клубках корпоративных институтов, механизмов, технологий. Планы часто обрывались в никуда, часто — смертью. Если уж Улисс добирался до человека, достаточно важного, чтобы привлечь его внимание, то просто так этот человек уйти не мог.

Улисс давно отвык чувствовать реальность живой, потому что грань жизни и смерти слишком часто проходила прямо по его зрачкам. Сегодня Улисс вдруг почувствовал снова. И этот холод, и этот ветер, покалывание на кончиках пальцев от сканеров выходного портала, и нетерпеливую дрожь от предвкушения… чего? Только лишь долгожданной встречи? Или он ждал от обычного этого дня чего-то необычайного, иного, что перевернуло бы его жизнь?

Да, наверное, да.

Воронка густого городского смога кружилась вокруг хрустальной башни. Как можно жить там, за пределами ледяного вихря, во влажном арнике человеческих испарений, как можно пить, дышать? Как можно смеяться и верить в будущее? Можно. И дышать смоляной духотой, и смеяться навстречу грязному дождю, и верить в чистоту первого снега. Даже в его хрустальном мире делать все это становилось день ото дня сложнее. Ему нужно разобраться в этом всем, в самом себе наконец, слишком долго пришлось дожидаться подходящего момента.

— Майкл?

Улисс обернулся. Она была в длинном белом пальто с высоким воротником, ветер рвал и трепал ее волосы, и от этого вокруг ее лица словно трепетало черное пламя. Был ли У нее в далеком детстве тот же цвет волос — Улисс не смог бы сейчас припомнить. Он глядел в ее лицо, неожиданно помолодевшее с прошлой их нечаянной встречи, и понимал, что видит перед собой не ее сегодняшнюю, не ее вчерашнюю, и даже не то далекое зарево на горизонте, что пришлось безуспешно искать столько лет. Она поселилась в его хрустальном мире навечно, и теперь он видел перед собой собирательный образ, дыхание ее жизни на морозном стекле.

— Кора, ты волшебно выглядишь. Словно не было всех этих лет.

— Ты тоже, Майкл. Поразительно. Мы уже далеко не… А я вдруг почувствовала себя…

— Ребенком? Я тоже…

Улисс замялся. Он неожиданно поймал себя на том, что не знает, как ему с ней вести. Протянуть руку для пожатия, поцеловать в щеку, обнять? Просто стоял, как столб, покачиваясь под порывами ветра.

— Странное место ты выбрал для встречи, Майкл. Экзотично, но холодно.

Экзотично. В этом слове была взрослая Кора, но Улисса не волновала целостность закостеневшего в сознании образа. Она живая, она стала другой внешне, но где-то там, он чувствовал, она должна была оставить в себе уголок… Соратники не забывают. А если она — не одна из них, значит, хитроумный Улисс любил все эти годы свою тень.

— Холодно. Я не люблю этот холод, но мне казалось, что там, — Улисс кивнул в сторону черной клубящейся стены воронки, — потерялся бы момент.

Кора глядела на него с трех шагов, время от времени на ее лице пробегали тени каких-то эмоций. Хрустальный мир в ней жил своей жизнью. Но она, прозрачная насквозь, жила своей.

Первый шаг все-таки сделала она. Когда он был уже готов отчаяться. А спустя мгновение тепло ее дыхания уже коснулось его щеки. Улисс обнял ее за плечи, глядя куда-то вверх, сквозь проступающие невесть зачем слезы. Хорошо. Так — хорошо.

Очнулся он от иголок в леденеющей на осатаневшем ветру шее.

— Извини, что не могу повести тебя туда, — кивок в сторону вращающихся на солнце хрустальных ярусов.

— «Туда» мне и не стоит идти. Забыла дома свой вечерний наряд.

Улисс рассмеялся, Кора улыбнулась в ответ.

— Ничего, здесь есть пара местечек, где можно спокойно посидеть-поговорить.

Улисса до самой последней минуты подмывало позвать Кору именно «туда». Благоразумие часто оставляет тех, кто привык верить своему разуму. Разум сегодня протестовал. В этом было какое-то чудовищное ребячество. Как будто не было за плечами двадцати пяти долгих лет. Но он и правда знал внизу, в пределах воронки несколько вполне приличных мест для среднего класса, которые предпочитали посещать как раз преуспевающие работники «независимых» компаний. Будем играть роль. Покуда роли играть больше не придется.

Улисс прикрыл Кору от ставшего от совсем уж пронизывающим ветра. В мегаполисе сегодня пойдет снег, не иначе. Так, под руку, они и направились прочь от всего этого сверкающего великолепия. Вообще, поймал себя на мысли Улисс, было в этом нечто забавное — люди нынче годами не спускались на «граунд-зиро», а они вдвоем, столько лет прошло, и вот, снова, идут рядом по бетонным плитам, а город живет где-то над их головами. Так ведь было когда-то, да? Когда мегаполис только начал простирать кругом свои затхлые бетонные щупальца. А Улисс только учился скрадывать на этих улицах свою человеческую дичь…

Он вздрогнул, так что даже Кора почувствовала. Поглядела на него, но ничего не сказала, только снова чуть улыбнулась. Первой его дичью была сама Кора. Первой и последней дичью, за которой он следил с тоскливым ожиданием чуда, а чуть после — с чувством чудовищной потери. От Улисса больше никто и никогда не уходил. Она — ушла. Потому что была избранной. Или была для него избранной, потому что он любил её.

Заказанный столик оказался в их распоряжении, и теперь оба не без удовольствия вдыхали прохладный кондиционированный воздух, что казался после уже вовсю бушующей за стенами заведения бури чуть ли не душным.

На Коре было почти то самое длинное платье, что он так жадно представлял себе всего пару минут назад. Но Улисс этому неожиданному акту предвидения просто не придал значения. Он смотрел во все глаза и не мог насмотреться. Это было чудо, оставить во взрослой женщине все, буквально все черты, что были памятны ему из далекого детства.

Любовь… что это за странное чувство такое, он не понимал никогда, скорее считая изобретением дешевых писателей, которым нужно было придумать нечто, вокруг чего должны кипеть страсти и над чем должны проливаться слезы. Улисс не верил в любовь, потому что за всю свою жизнь в огромном хрустальном мире не заметил и следа подобной эмоции.

Он видел дружбу, ревность, доброту, благосклонность, симпатию, влечение, тоскливое желание несбыточного. Все эти возможные компоненты самого сложного из человеческих чувств были для него как на ладони. Любви в людях не было. Даже слово это он применял к собственным страстям лишь по необходимости — назовем любовью то, что можно сравнить лишь с фантомными болями после ампутации. Кору у него из рук вырвала судьба, они же были, уже почти были единым целым.

И вот теперь, глядя на нее, Улисс почти ощущал, что это и есть его любовь, невероятная, невозможная вещь. Ему не было дела до неточностей в деталях, до несовершенства физических форм, до полного незнания, что же это за женщина сидит от него через стол. Он дышал полной грудью и уже почти не помнил, зачем сюда явился. Обманываться в любви. Какие занятные вещи приходится слышать от самого себя на пятом десятке лет, пятом десятке лет кромешного ада жизни Соратника. А если через секунду раздастся в голове бесстрастный вызов Ромула? Он просто встанет и уйдет, оставив свою любовь здесь, в одиночестве. И, возможно, больше ее не увидит. На этот раз — никогда.

Или не встанет и не уйдет?

Мир вспыхнул и снова погас. Единственной сильной эмоцией, кроме этого тягучего, сладостного чувства к Коре, которое Улисс себе позволял, был гнев. Гнев спасает жизни, кто-то сказал. Улиссу гнев часто спасал рассудок. Спасал, когда спасения уже не было.

Он должен пережить этот день. Пережить не трепещущим студнем под ножом. А твердой рукой, в которой все еще зажата сталь. И сталь эту выпускать пока рано.

Прежде всего — Кора. Он узнает о ней все. Эта задача ему по зубам. Допросить свою любимую, допросить возможного Соратника, да так, чтобы никто ничего не заметил, и при этом ни словом не выдать себя. Вот — задача.

Незаметно подобрался и убежал официант, они молчали, глядя перед собой. Каждый думал о своем, еще бы знать — о чем. Улисс словно разом потерял контакт со своим хрустальным миром. Точнее — нет, мир был на месте, кружил рядом, танцевал свои медленные вальсы, откликался на зов… только Коры в нем не было. Призрачное гало ее души оставалось для него непроницаемым пологом, за которым могла укрыться еще одна бездна. Как у него. Как у него.

А могла оказаться зияющая пустота. Как у большинства жителей мегаполиса.

— Так странно, Майкл. Через столько лет — встретиться. Не забыли, узнали. Не могу поверить.

— В жизни и не такое бывает. Европа мала.

— А Земля еще меньше? Да, пожалуй.

— Чем сейчас живешь, чем занимаешься? «Эрикссон»? «Джи-И»?

— Нет, что ты.

Кора почти смеялась — улыбка вышла такая яркая, словно с уличного рекламного полиэкрана. Она и правда была сегодня похожа на героиню промороликов, а вот на менеджера Корпораций — нет.

— У меня небольшая компания. Аналитика рынков, заказы Корпораций, аутсорсинг. Специализируемся в основном на сырье.

— Хорошая работа?

— Хорошая. Скучновато временами, зато ценят как специалиста… и вербовать уже не пытаются. Так мне проще. А ты? Я тебя тогда в какой-то спецухе видела. А тут, смотри, совсем другой образ.

Улисс развел руками, скромно улыбаясь.

— По делам ходил. Саппорт «Сейко», отдел обслуживания техобъектов. Знаешь, приходится часто выползать из-за стола и бежать по звонку. От нашей работы зависят человеческие жизни. В костюмчике на устранении не много наработаешь.

— Инженером?

— Нет, по эксплуатационной линии выбрался, «вышку» мне со своим районным прошлым было окончить не дано. На мне сейчас пять башен, дел — выше крыши.

— Выше подняться — никак?

Улисс пожал плечами, снова улыбнулся.

— Разве что начальство очень захочет. Говорю же, университетов не кончал, так, корпоративные курсы по необходимости. Бегать пришлось — ух, нынче хоть поспокойнее… Да мне моя работа нравится, честное слово. Мы же и спасатели, и пожарные. Муниципалитет не слишком рвется корпоративные объекты обслуживать.

— Да и вы не сильно за.

— Бывает и так. И дай им только повод — прижмут как следует, а конкуренты добавят. А вообще — часто работаем вместе. Там тоже есть грамотные парни.

— И что, в любую минуту готов сорваться по сигналу?

— Не, там сейчас мой сменщик на пульте. Да и «чепе» у нас редко бывают. Хозяйство в порядке, это только считается, что Корпорации экономят на всем. Дороговато выходит лишняя экономия, а?

— Ну ладно, ладно. Я просто так.

— А ты небось два высших, сертификаты и дипломы поперек стенки в офисе?

— Ну, не без того. Родители настояли, да я и сама как-то всегда к знаниям тянулась. Думала, брошу все к чертям, после того, как от родни отселилась, так нет, сначала было просто интересно, а потом работа нашлась, не бросать же.

— Собственное бюро сейчас просто так не заведешь…

— Да уж, все Корпорации кругом. Вот, ты же на них работаешь.

— А ты — нет? Сейчас по-другому нельзя.

Не моргнула даже. По крайней мере сигнальный звоночек Улисса молчал. Он должен был это спросить. Обязан.

— Всяко бывает. — Кора пожала плечами. — Совсем ни на кого не работать сейчас можно только водоносом в Африке. Всякий тебе денег даст.

Это только так говорится, что существует правда и ложь. Существуют вопросы, на которые как ни ответь — ответишь правильно. Потому что задающий такой вопрос интересуется совсем другим, не самим ответом. Важна интонация. Реакция. Формулировка.

Выслушав ответ, Улисс выругался про себя, заставив ощутимо звенеть хрустальный мир. Кто бы ни таился за образом из прошлого, просто так он ответы выдавать не спешил.

Они продолжали беседовать ни о чем. Улисс даже осмелился протянуть руку и тихонько коснуться ее пальцев. Нужно было прямо сейчас спросить, куда она пропала тогда, рассказать, как он безуспешно ее искал… но, увы, сегодня эту тему могла поднять только сама Кора. Иначе их встреча обернется одними лишь бесполезными надеждами.

— Занятное это дело, вот так, после стольких лет, взять и нечаянно пересечься.

— Знаешь, после нескольких таких встреч я как-то зарекся пытаться находить общий язык со старыми знакомыми. Повидал такого…

— Какого?

— Очень неприятно бывает видеть, во что превращает людей жизнь.

— Я, видимо, приятное исключение?

Улисс привычно хохотнул. Ему хотелось выть.

— Видимо, Кора, видимо. Ты — просто образец благополучия.

— Ты тоже. Я тебя еще тогда, в школе, заметила, что ты не такой, как все…

В груди у Улисса ухнуло и пропустило такт. Физиологические реакции были для него чем-то давно забытым. Но, видимо, сегодняшней встрече было суждено напомнить ему, что он — человек. В первую очередь человек. И лишь во вторую — Соратник в своем хрустальном мире.

— …ты выглядел старше и моложе своих сверстников одновременно. Твердый как камень, непробиваемый. И одновременно очень мягкий, ни одного грубого слова. Ты появлялся, где тебе было нужно, и исчезал так же стремительно. Я косилась на тебя и не могла понять, что же в тебе такого. Небось ловил мои взгляды?..

— Я тоже тебя заметил сразу, при первом же твоем появлении в классе… но взглядов твоих не ловил. Наоборот, казалось, ты не видишь ничего вокруг себя. Разве что не спотыкаешься об окружающих.

— Да? Очень странно… Я так себя вела?..

Улисс чуть приподнял уголок рта и покивал, как болванчик.

— А вообще, ведь мы учились вместе… полгода? Меньше? Я напрочь забыла многих, с кем пробыла куда больше. А вот тебя помню. Как вчера расстались.

— И я тебя помню, Кора. У этой загадки должна быть какая-то разгадка. Причем эта разгадка не обязана быть простой.

Они уставились друг на друга, будто вдруг поняли что-то такое, чего не понимали до сих пор. Первой не выдержала Кора:

— Родители тогда словно с ума посходили. Мне казалось, они неделю не отходят от моей постели, не едят, не пьют, друг с другом не разговаривают, не слышат ничего вокруг. Только на меня смотрят.

— Ты тогда исчезла… заболела? Я не знал, что думать. Вспышка, тебя нет, и на следующий день нет…

— Я не знаю, что было со мной. Да, я словно заболела. А когда пришла в себя, мы уже были далеко. И я так испугалась, что даже не заикалась о возвращении.

Улисс мучительно ворочался в своих построениях. Так просто все… и так сложно. Кора не связывает тот случай с ним, она, похоже, придумала себе невесть что… Но нельзя же жить самообманом всегда. Хрустальный мир Соратника не может пройти мимо него. Это как не замечать существования собственного тела. Руки и ноги готовы к действию, но ты ими просто не пользуешься. Лежишь пластом, смотришь в небо.

— Ты с родителями поэтому рассталась?

— Да, они мне напоминали об одном и том же… постоянно. Я словно сходила с ума, а они все носились тенями вокруг… — Кора смела взмахом ресниц поволоку с глаз, вдруг снова упершись в него взглядом. — А ты? Что было с тобой?!

— Я пережил, как видишь. Искал тебя… потом… пытался… и не нашел. Пока ты сама не встретилась.

— Тебя тоже… родители…

— Я сам. Моя мама болела… я только потом узнал, что уже тогда она держалась только на силе воли. А потом умерла. Так я остался совсем один.

— Прости. Мои живы до сих пор. Только видимся очень редко. Так, перевод сделаешь, поболтаешь минутку, и все.

Кора потянулась к нему через стол, накрывая его ладони своими. И добавила едва слышно:

— Прости меня, Майкл, я должна была вернуться… сама. Не теперь, раньше. Должна была поверить себе. И тебе. Тот случай не должен был… Прости. Я тебя не забыла. И потому сегодня пришла.

Улисс чувствовал, что сейчас разрыдается.

Я чувствовал, что сейчас разрыдаюсь.

Час шел за часом, а Мартин все не появлялся. Высмотрев меня в темном углу раздевалки, наши ребята спешили быстрей убраться. Я сидел там, не двигаясь, только поднимая взгляд на каждого появляющегося. Казалось, это действовало похуже плетки. Ни слова не спрашивая, они исчезали из виду, а если им и хватало нервов бродить по залу и Тихонько погромыхивать железом, то делали они это с опаской, точно не в давно знакомом месте, а на чужой, вражеской территории. Минута, десять, и снова становится тихо. Уходя, все почему-то принимались извиняться. Я все так же молчал.

Эта тишина… я не хотел ее умом, но, видимо, уже тогда у меня хватало сил настолько пропитывать окружающий мир своими эмоциям, что даже оконное стекло начинало течь, за толику мгновения переставая досаждать мне своим полным одиночества стуком.

Мартин, мне нужен был Мартин.

Когда очередной раз звякнул хронометром мой ай-би, я поднялся и побрел в дальний зал, где у нас висели старые, памятные с детства груши. Нужно было как-то отвлечься, хоть на миг, не то так можно сойти с ума. Разрушить то, что не склеить потом никогда. Хрустальный мир извивался в корчах, грозя обвалиться, похоронить меня в своей пустой утробе.

Первый удар чуть не вырвал тяжеленный мешок из креплений. Крючья в перекрытиях скрипнули и едва не подались. Боль, непривычно чистая, обычная физическая боль прошла навылет через предплечье, ударившись в плечо и разлившись по телу тягучей нотой.

Я посмотрел на свой кулак, сочащийся рассаженной костяшкой. Надо же, не думал, что мой кулак так уж легко разбить.

Левая рука привычно согнулась в локте и дважды ударила в коричневый, истертый от времени, покрытый сетью трещин бок. Вот так, чуть спокойнее. Больше техники, меньше грубой силы. От второго удара правой кожа на костяшках стала белой, сукровица брызнула в стороны, так что хрустальный мир снова жалобно зазвенел. Больше не будет моей крови в этом мире. Никогда. Каждая капля пролитой крови — неправильный расчет. Всегда есть уйма способов уйти из поединка целым и невредимым. Даже когда поединок этот — с самим собой.

Назад: Глава 1 Майкл

Дальше: Глава 3 Миджер

Глава 2 Улисс

Глава 2
Улисс