6
Мы сидели в квартире дома, расположенного напротив «Пятачка». Розовый поросенок с вывески, не ведая о своей мясозаготовительной судьбе, улыбался навстречу нам мутной улыбкой олигофрена. Казалось, сейчас слюну пустит. Что ж, пусть его… Лишь бы нас не обслюнявил. Впрочем, это не угрожало даже Дмитрию Анатольевичу. Вообще, я с удивлением отметил, что за последние полчаса его детское лицо, еще недавно напоминающее мне рекламное рыльце, приобрело мужской вид. Я бы даже сказал: сосредоточенно-мужской. Осунулось, что ли?.. Но не бывает же так!
Понемногу недоумевая по этому поводу и надеясь на честное слово Гемоновича, а также на то, что последние события не заставили его передислоцироваться на другое место, я терпеливо разъяснял Бабию:
— Итак, Дмитрий Анатольевич, вы берете кофр и выходите на середину улицы. Зовете Гемоновича. Тот подходит к вам и вы говорите ему, что лазер — в сумке. Но стоите так, чтобы Гемонович постоянно находился на линии выстрела, чтобы вы его собой не заслоняли и чтобы его лицо было все время повернуто к этому окну. Я его ослепляю, выпрыгиваю наружу и бегу к магазину.
— А если он выйдет не один?
— Ну, тогда я делаю два выстрела.
— А если еще кто-то будет наблюдать за нами из магазина?
— Третий — по окну.
— Три выстрела и все почти одновременно… Да еще по глазам… А попадешь?
Не осознавая того, Бабий затронул одну из самых слабых сторон нашего плана. Впрочем, и весь план был слабым. Но у нас почти не оставалось времени на его доработку, а относительно срока, определенного Гемоновичем, я был уверен. Неуверен я был в себе. Потому что умел драться против троих-четверых хорошо подготовленных неприятелей. Умел неплохо работать ножом, метко бросая его на приличное расстояние, а вот со стрельбой у меня не все обстояло благополучно. Это являлось одной из причин, из-за которых я в свое время бросил воинскую карьеру. Потому что не мог представить себя штабным работником, а какая-то психологическая нерасположенность после контузии и к громкой, и к тихой стрельбе не благоприятствовала хорошей оперативной работе. Плохо же работать я не хотел.
— Попаду, — мрачно произнес я. — Все-таки я — капитан в отставке. Главное, чтоб вы никуда не полезли. Только-только я добегаю до магазина, вы быстро возвращаетесь в эту квартиру, стережете документы и ждете нас с Ларисой. Ждете, понятно? И чтобы — безо всяких фокусов!
Вторым слабым звеном нашего плана было то, что Дмитрий все-таки должен был войти в непосредственный контакт с Гемоновичем. Я неопределенное время находился на вторых ролях. Это меня беспокоило больше всего!.. Если б можно было хоть немного оттянуть время и узнать расположение внутренних помещений магазина, то… Но все это — напрасные надежды.
— Главное, чтобы вы никуда не полезли, — повторил я. — Дело должны делать профессионалы. Я же к вашим НЛО не лезу.
— Оно и видно, как не лезешь…
Помолчали.
— Ну… — начал было я, взглянув на часы, но Бабий остановил меня мягким движением руки.
— Слушай, Роман…
Я механически отметил, что он впервые назвал меня просто по имени. На «ты» он перешел раньше, но это звучало как-то насмешливо.
— Слушай, Роман, как ты думаешь, если с лазером в квартире останусь я, это не будет выглядеть как трусость?..
— Это будет выглядеть как бестолковость…
Он снова остановил меня движением второй руки:
— Подожди. Бестолковость проявляется в том, что ты не будешь уверен в моем поведении. То есть в своем тыле. Но ведь и я не буду уверен в обратном!.. Потому что не знаю, как ты стреляешь по маленьким целям. Согласись, попасть именно в глаз не то же самое, что попасть куда-то в другое место. Кроме этого, как я понимаю, мы ведь не друг о друге думаем, а о Ляле.
Я взглянул на часы и констатировал:
— Осталось двенадцать минут. Давай лучше прекратим психологические опыты и займемся делами. Иди, давай…
— Роман, — его голос был усталым-усталым, — ты где воевал?..
— Ну, — сник я, — в разных местах. Главную школу в Никарагуа прошел.
— А я в Афгане. — Дмитрий слабо улыбнулся. — Немножко не дотянул до твоего звания. В отставку старлеем вышел… Я снайпером был, Роман. Хорошим снайпером.
Он судорожно втянул в себя воздух и тяжело вытолкнул его из груди.
— На моем счету тридцать восемь человеческих жизней… Жизней, отучивших меня спать. Ты не знаешь, Роман, что это такое: почти полтора года не иметь возможности уснуть… Лечили. Вылечили, — Дмитрий снова улыбнулся, — теперь сплю, как тот медведь в берлоге. Без сновидений. И без укоров совести…
Он замолчал, а я глупо выпрямился на порванной обшивке кресла и не знал, что ему сказать. Выпрямлялся, выпрямлялся, пока, в конце концов, не ляпнул:
— Ох, Лялька!.. Ты всегда военных любила.
— Любила, — эхом откликнулся Дмитрий. — Только не военных, а военную форму. Форму с надежным гражданским содержанием. Потому что она, в принципе, самая обыкновенная женщина, в которой природой заложено тяготение к двум «за»: за-боте и за-щищенности. А ты, Роман, извини меня, но как был, так и остался военным. Не по форме, а по сути. Потому что продолжал воевать, даже став сугубо штатским газетчиком.
Мы встретились с ним взглядами. Взглядами разных, настороженных, немного враждебных, но уверенных друг в друге мужчин. Я протянул ему лазер:
— Все остальное без изменений. Ни в коем случае не высовывайся. Драться, в конце концов, я могу лучше тебя. Да и реакция у меня — слава богу… Была.
И, уже выходя из квартиры с кофром в руках, добавил:
— А уфология твоя все равно сплошная чепуховина…
— И вы хорошо выглядите, — крикнул Дмитрий мне вслед.
Выйдя из квартиры и обойдя дом, чтобы не выдавать окна, за которым притаился Бабий, я двинулся в направлении магазинчика и остановился посреди улицы, метров за десять от двери. И хотя все тело было напряжено, но ощущалось облегчение оттого, что именно я, а не Дмитрий, стою здесь и зову Гемоновича.
Дверь магазина осторожно открылась, и взлохмаченный Гегемон (перепугался, наверно, все-таки, когда тарелки свой тарарам устроили) быстро и осторожно огляделся по сторонам и вышел на ступеньки. В руке он держал пистолет.
— Только не говори, что не нашел Бабия, — хрипло сказал он. — Это не в твоих интересах… И не в интересах твоей бывшей жены.
— Дмитрия Анатольевича нет, — ответил я, сделав шаг в сторону. — Он же — трус. Но то, что нужно, передал мне.
И я поднял над головой грязный кофр.
— Так не стой там, Ромаха! Иди-ка сюда.
Все это время, держа сумку в правой руке, левую я не вынимал из-за спины. Пусть поволнуется, дьявольское отродье!
— Юра, ты можешь мне не верить, но я тебя очень уважаю. И из-за этого уважения не сделаю ни шага, пока ты не покажешь мне Ларису Леонидовну. Живую и невредимую.
— Руку убери из-за спины! — напрягся Гегемон, поднимая пистолет.
— Опусти оружие, — спокойно, очень спокойно, посоветовал я. — Ты же знаешь, Юра, что реакция у меня быстрее твоей.
Гемонович смерил меня задумчивым взглядом и чуть повернул голову в сторону двери:
— Ребята! А ну-ка, вытащите девчонку!
На пороге появилось два уже знакомых мне болвана, заломивших руки Ляльки за спину. Вид у нее был немного помятый, но довольно приличный. Через все лицо одного из пижонов протянулись три красные полосы: следы от когтей обозленной тигрицы. Итак, скучать им Лялька не давала. Молодец.
В дальнем конце улицы двое мужчин тянули куда-то третьего, подхватив его под руки. С другой стороны кучка людей, размахивая руками, что-то советовала женщине, по пояс высунувшейся из окна второго этажа наполовину разрушенного дома. А в окне магазинчика, из которого вытянули Ляльку, мелькнуло лицо третьего приятеля Гегемона. По переулку проехал грузовик с кузовом, полным какого-то мусора. Бабия позади меня не было видно: я лишь ощущал его напряженный взгляд. В общем, жизнь продолжалась. Но продолжалась как-то разобщенно, будто не только сооружения, но и человеческие связи были разрушены катастрофой.
— Ну, — выкрикнул Гемонович, — нагляделся на свою красавицу? Можешь получить ее из рук в руки. Давай сумку.
И он сделал шаг со ступенек. Но внезапно ойкнул, нагибаясь и хватаясь руками за лицо. Пистолета, однако, не выпустил. Почти одновременно один из парней, до сих пор державших Ляльку, вдруг отпустил ее и, словно пародируя Гегемона, полностью повторил его движения. Лариса на какой-то неуловимый миг замерла, а потом, немного согнув ногу, бросила второго захватчика через бедро. Тот, будто мешок, упал на спину, но, глухо хукнув, попробовал снова принять вертикальную позу. Не успел. Точный удар Лялькиной ноги окончательно припечатал его к мостовой. А я уже влетал в раскрытые двери «Пятачка», чтобы нейтрализовать последнего члена этой банды. На мое счастье, он как раз бежал мне навстречу, и я совершенно не был виноват в том, что этот разиня со всего размаха налетел на мой кулак, после чего, вытаращив глаза, медленно осел возле двери. Их, глаза, разувать иногда нужно.
Быстро вернувшись к Ляльке, я схватил ее за руку:
— Ушиваемся отсюда!
Та не стала задавать лишних вопросов и, перепрыгнув через своего неприятеля, побежала за мной мимо Гемоновича, который, раскачиваясь и не отпуская рук от лица, стоял на коленях.
Все было разыграно как по нотам. Я бежал к дому, из окна которого высунулся Дмитрий, и мысленно решил основать международную премию «Грезмец» — «Гременецкий золотой стрелец». Первую такую награду должен был получить Дмитрий Анатольевич. Заслужил, снайпер с уфологическими наклонностями!
Все было разыграно как по нотам. И, наверное, именно эта легкость, с которой мы освободили Ляльку, несколько расслабила меня. Потому что я допустил ошибку. Одну единственную ошибку. А именно: пробегая мимо Гемоновича, я даже не попытался ударить его, а про пистолет, который он держал в руке, вообще забыл. Прямо бред какой-то!..
Первый выстрел хлестнул воздух, когда мы уже почти подбегали к окну, а Дмитрий высунул из него ногу, чтобы выпрыгнуть на газон с раскиданным по нему кирпичом. Я резко оглянулся. Гемонович, так и не отняв левой руки от глаз, правой направил пистолет в нашем направлении. На звук стрелял, гад!
— Лялька! Быстро беги за угол, — выкрикнул я. — Дмитрий, не высовывайся!..
Вторая пуля ударила возле меня, высекая цементную пыль из стены дома. Умница Лялька продолжала бежать. Дмитрий приготовился к прыжку. Я замахал ему рукой и заорал:
— Назад! Назад!..
И чуть не поймал третью пулю.
А Дмитрий уже неуклюже приземлился, с грохотом разбросав груду кирпича, попавшуюся ему под ноги. Треклятый Гемонович среагировал почти мгновенно, шандарахнув четвертой пулей по месту падения Бабия. Я видел, как того пошатнуло и бросило назад, к стенке, а на грязном лбу мгновенно расплылось красное пятно.
— С-сука! — через горло вывернул я всего себя наизнанку и бросился прямо на черное дуло, направленное уже на меня.
Наверное, через какое-то мгновение и я лежал бы рядом с Дмитрием, если б что-то не ударило меня сзади, свалив с ног. Пуля свистнула сверху, а какой-то мужичище втискивал в землю мое тело, не давая возможности пошевелиться и закрывая рот липкой ладонью. И сил для сопротивления у меня уже не было. Вдали что-то затопотало.
Казалось, прошла целая вечность после того, как мужик, сваливший меня, ослабил свою хватку. Впрочем, и действительно, наверно, прошла вечность, потому что Гемоновича уже нигде не было видно. Словно испарился. Как и его отморозки.
— Где? — выдохнул я, всматриваясь в лицо камуфляжника, спасшего меня.
— В переулок похромали… Да успокойся ты! За ними наши ребята побежали. Однако же отстреливаются… Но я думаю, что сейчас их всех повяжут. А вы с ними чего не поделили?..
Но я не ответил ему, наблюдая за тем, как двое его друзей поднимают с земли Ляльку, а она, вырвавшись из их рук, плавно, словно в замедленном кино, бежит к телу Дмитрия и замирает возле него, схватившись обеими руками за горло.
— С ума люди сошли, — бубнил камуфляжник, — совсем с ума сошли. Вокруг такое горе, а они еще и друг друга грохают. А может, это и к лучшему?.. Потому что уже которые сутки идут, а город словно вымер. Никто к нам не торопится, да и наши люди в том проклятом тумане исчезают… Что с нами со всеми будет? Где сил взять, чтобы все это вытерпеть?..
Что я мог ему ответить? Ведь я и сам не знал, где взять тех сил, чтобы не отвести глаз от Лялькиного лица, когда она молча, растерянно и обвинительно, повернула его ко мне. Как было осилить тот поток тоски, хлынувший из ее покрытых слезами зрачков и упруго отталкивающий меня от нее в то время, когда я должен был идти, идти ему навстречу и вовеки веков не дойти до его начала?.. «Где сил взять, чтобы все это вытерпеть?..» — рефреном звучали в моем мозге последние слова камуфляжника, и я никак не мог найти ответа на этот вопрос.
Банду Гемоновича никто так и не догнал: она словно растворилась среди развалин, поскольку там были и зрячие проводники. Да и стрелял, оказывается, Дмитрий — ах, гуманист! — на малой мощности, потому что вытащенный аккумулятор выпячивал карман его куртки. Я осторожно извлек его оттуда, когда мы с камуфляжниками клали безжизненное тело в какой-то автомобиль, едущий по направлению к больнице нефтеперерабатывающего завода. Наши помощники хотели сразу же отвести погибшего в крематорий на берегу Сухого Каганца, который, оказывается, был уже создан. Но я, поглядев на Ляльку, попросил ребят показать, как положено, тело врачу: пусть Лариса проведет с ним некоторое время, пусть простится — может, раскаменеет.
А пока Лялька полностью отгородилась от этого безумного мира. Она молчала, сцепив сухенькие кулачки, крепко сжав губы и больше не обращая никакого внимания ни на жалобный рев автомобильных двигателей, ни на замершие в небе тарелки, ни на человеческую суету. Ни на меня, опасного для окружающих человека, который просто прекратил для нее свое существование и был с этих пор мертвее Дмитрия. Что ж, она, наверное, была права…
А околобольничный пейзаж за время нашего отсутствия радикально изменился. Все раненые были вынесены из здания и расположены на открытом пространстве. Слава богу, хотя на что-то руководство решилось! Однако с точки зрения того, что зеленоватые создания снова начали медленно ползать по небу, такой шаг мог быть и сомнительным. Все это я воспринимал лишь каким-то краешком сознания, потому что не мог ни на чем сосредоточиться, кроме съеженной фигуры Ляльки, замершей над телом Дмитрия. Но, как ни путало мои мысли, огромным усилием воли я все-таки взял себя в руки: надо было найти Беловода, отдать под его надзор Ларису и возвращаться к поискам Гемоновича. У меня отныне с ним свои счеты, и поэтому найти его должен был именно я.
При одном упоминании этой фамилии меня охватила какая-то животная ярость, а тело обожгло таким жаром, словно рядом кремняк выскочил. Надо было действовать! Нельзя нам с Лялькой одновременно с ума сходить. Нельзя! Скрипнув зубами и подхватив кофр с документами и лазером, я обратился к камуфляжнику, который все это время не отходил от нас:
— Слушай, друг, побудь с девушкой. Я сейчас вернусь, только одного знакомого отыщу.
— Да в чем дело, — почесал тот затылок, — побуду. Я ж ничего, я ж понимаю. Только ты побыстрее.
Для того чтобы оббежать все ряды раненых, мне хватило пятнадцати минут. Беловода среди них не было. Лианны тоже нигде не наблюдалось. Не проникаясь темой входной двери, я через окно с выбитыми стеклами влез в здание и пошел на второй этаж. Внутри было темно, душно и пусто. Лишь перед дверью нужной мне комнаты сидело двое оранжевожилетчиков.
— Служивые, — позвал я их, — там, в комнате, никого нет?
Они переглянулись.
— Да есть, — ответил один из них. — Дед какой-то. С девчонкой.
— Чего ж вы их на улицу не выводите? — на ходу спросил я и, не ожидая ответа, вошел в помещение. Дверь за мной сразу же закрылась, но я не обратил на это внимания.
В пустой, сразу ставшей огромной, как площадь, комнате, на койке одиноко замер Беловод. На полу, держа портфель, сидела Лианна. Создавалось впечатление, что она так и не вставала с места. Лишь под глазом у нее появился большой синяк, а из рук исчез мой трофейный нож.
Я застыл на месте. А Лианна уже летела ко мне, отбросив в сторону предмет, порученный ей охранять.
— Михай, Михай, — целовала она меня, — где ж ты был так долго? Здесь такое было, такое было!..
Я не сопротивлялся, глядя на профессора, который было обрадованно повернул ко мне голову, но, встретившись со мной взглядом, чуть приподнялся на локтях.
— Лариса? — через минуту не спросил, а тихо выкрикнул он.
Я покачал головой, мягко отстраняя Лианну от себя:
— Нет… Дмитрий.
И вдруг горло у меня перехватило, и глаза у меня застило дрожащей пленкой, и я вздрогнул от беззвучного плача, снова привлекая Лианну к себе и погружая лицо в ее волосы.
— Как? — послышалось издали.
Поддерживаемый Лианной, я тяжелой поступью подошел к Беловоду и сел на краешек кровати. На место, которое уже стало моим.
— Как? — повторил Вячеслав Архипович.
И я, обозленный тем, что разрешил слезам возобладать над собой, короткими корявыми фразами рассказал Беловоду обо всем, что произошло с нами.
— Так, так, — словно что-то утверждая, простонал профессор, когда я замолчал. — Это я виновен во всем, Роман. Я, только я. Когда вы ушли, я много, очень много размышлял над тем, что происходит вокруг. И пришел к выводу… Пришел к выводу, что именно наша лаборатория своим изобретением, верней, его испытаниями, пробудила все эти дьявольские силы. Ведь уже были намеки на то, что такое излучение приманивает НЛО. Вот мы и решили испытать. Испытали. На всем мире. На жизнях человеческих.
— Бросьте, Вячеслав Архипович, — попробовал я успокоить профессора. — Не берите такого в голову. Не надо фантастику к реальности припрягать. Землетрясение как землетрясение. И страшнее бывают.
— Не бывают. И это — не фантастика, Роман. Это — фантастические недальновидность и безответственность. Или же завышение своих возможностей и высокомерная спесь от их использования. Что в науке равнозначно преступлению. Что мы знаем об окружающем мире? Только то, что сами навыдумывали, подперши свои выдумки стройными теориями и формулировками, да и намалевав с их помощью так называемую картину мироздания. А эта картина не желает влезать в рамки, определенные нами! Потому что это именно мы должны быть ее тонами и полутонами, а не наоборот. Если — наоборот, то и выходит все то, что творится вокруг. Мы думали, что осуществляем эксперимент в области энергоинформационного обмена. Другие думали, что мы разрабатываем новый вид оружия… Видишь, Роман, между собой разобраться не смогли, а хотели с природой разобраться, — и Беловод горестно взмахнул рукой.
— Так можно докатиться до утверждения, что человек вообще не должен влезать в дела природы, — осторожно возразил я. — Но это мы уже проходили. Я, Вячеслав Архипович, с уважением отношусь ко всяческим религиозным пристрастиям, но давайте все-таки оставим людям — человеческое, богу — божье, а природе — естественное. Все свои ошибки должны и делать, и исправлять только мы сами. Это — не только наша обязанность, но и наша свобода. А не еще кого-то или чего-то.
— Роман, а ты никогда не думал над тем, что идея бога чисто технически является идеей конструкции самого обыкновенного предохранителя для ограничения количества — или критической массы — тех самых человеческих ошибок, о которых ты говоришь? В какой-то момент моя человеческая натура, мой научный азарт возобладал над этим предохранителем. И что же вышло? Мы вызвали созданий, про которых хоть чуть-чуть что-то знали. Я имею в виду НЛО. Но заодно с ними вызвали и силы, о которых вообще представления не имели и не имеем. Кремняков. Хотя, как мне кажется, наши предки что-то знали о них и даже более того: боролись с ними. Когда я услышал от вас про все эти инфразвуковые чудеса кремняков, то вспомнил про древние дольмены и менгиры. Есть гипотеза о том, что они являются акустическими резонаторами. Для чего же их применяли наши пращуры? Что, других хлопот не было?
— Эдак мы сейчас вообще в мистику ударимся, — мрачно заметил я.
Беловод тяжело откинулся на подушку:
— Хорошо, не будем пока спорить. Но… Но вот и Лианна про кремняков что-то знает. Она как-то чувствует их. Телепатирует, что ли. Помнишь, перед тем как вы ушли, у нее видение было? После этого она их еще несколько раз видела.
— Да, да, Михай, — шевельнулась Лианна, до этого времени внимательно слушающая нас. — Они уже давно внутри Земли живут.
— Условия для них там хорошие, — вставил Беловод.
— Ага. На поверхности им холодно. И чтобы разогреть планету, они создали нас, людей. Чтобы мы планету сверху немного раздолбили, подробили и им путь наверх высвободили. Однажды у них это уже вышло.
— Насколько я понял, — снова влез Беловод, — похоже на то, что речь идет о Венере. Там они уже живут на поверхности.
— Люди! — даже застонал я. — Вячеслав Архипович, да мы что, окончательно здесь взбесились? То были созданиями какого-то абстрактного бога, а с недавнего времени — тупых раскаленных булыжников!.. Кого вы слушаете!..
— Подожди, подожди, Роман! Все же сходится. Сам подумай: как только у человека появились искорки разума, то он только тем и занимается, что как не землю сверлит, то взрывчатку изобретает…
И он начал приводить длинный перечень доводов «за», загибая пальцы на руках и обращаясь то ко мне, то к Лианне. Казалось, тень Бабия тихонько притаилась на подоконнике и внимательно слушает своего учителя. В конце концов я понял, что изложением этих бредовых теорий Беловод пытается приглушить свою боль от гибели Дмитрия, да и меня отвлечь от этого. Такой себе реквием в пустой больнице. Кстати, почему профессора так до сих пар и не вынесли из нее?..
А Беловод говорил все тише и тише, пока в конце концов не замолк окончательно. А через минуту тихо спросил:
— Роман, у тебя спички есть?
Я удивленно посмотрел на него:
— Вы же не курите.
— Да нет, не для этого. Насколько я понял, документы, которые были у Дмитрия, сейчас находятся у тебя?
— Да.
— Их необходимо уничтожить. Желательно — сжечь. И чем скорее — тем лучше.
— Это обязательно?
Беловод вздохнул:
— Роман, ты еще не понял. Мы находимся под арестом. Тамара все-таки пошла к Мельниченку. Тот хотел было нас в другое помещение перевести, но Лианна, — Беловод, грустно улыбнувшись, посмотрел на девушку, — такую битву устроила, что ой!.. А здесь вдобавок ко всему начался тот бой между тарелками и кремняками, о котором ты рассказывал. В конце концов решил Мельниченко нас пока тут оставить. До лучших, так сказать, времен. Только охрану возле комнаты выставил.
Я вспомнил про оранжевожилетчиков, сидящих в коридоре.
— Те?! Да разве это охрана! — скривился я. — Я их за секунду в разные стороны разбросаю. Прямо сейчас. Потому что меня уже, наверное, заждались. Да и Ларису… — и, не закончив фразы, я пошел к двери.
— Подожди, — остановил меня Беловод, — сначала уничтожь, пожалуйста, документы.
Я остановился:
— А не жалко?
— В этой голове, — профессор постучал себя по лбу, — все, что надо, есть. Лазер тоже надо разбить. Выберемся из этого переплета, вместе подумаем, своевременна ли такая аппаратура… Да и вообще нужна ли она нам.
Бумаги я решил сжечь прямо на второй кровати, стоявшей под самым окном. Потому что она представляла собой древний раритет с панцирной сеткой. Я вытянул из кофра толстенную папку, которую недавно — давно? — видел в квартире Беловода и высыпал бумаги на синие облезшие пружины. Вот только спичек не было.
— Лианна, — позвал я девушку, вспомнив о портфеле Алексиевского, — а тащи-ка сюда этого кожаного монстра.
Моя боевая подруга быстрой походкой приблизилась ко мне и присела на корточки, наблюдая за тем, как я роюсь во внутренностях обшарпанного чудовища. Вот оттуда появилась кипа измятой бумаги (черновики, которые Алексиевский просил сохранить), фотоаппарат, жмут фотопленки, плоская бутылочка из-под коньяка и в конце концов с самого дна изящная, хотя и несколько обтрепанная, зажигалка. К счастью, она работала.
Приказав Лианне жечь бумаги, на что она согласилась с детской радостью, я начал перелистывать изрисованные какими-то загогулинами, по двадцать раз перечеркнутые, черновики Сергея Михайловича. Продираясь сквозь его нервный почерк и великое множество исправлений, я выдергивал из текста отдельные фразы, не замечая, что произношу их вслух.
«— Понимаешь, Огузок, — сипло говорил пьяный Капитан Дебаркадера, — ругань — это одно из средств высвобождения души из плена тела. Она, — икнул он, — исполняет ту же самую роль, что и молитва. Поэтому ты не обижайся на меня. Я же с тобой душой своей поделился, а ты ее не принял.
— Так оно же… — заскулил было Огузок.
— Цыть! — выкрикнул Капитан Дебаркадера. — Знаю, что сказать хочешь. Но душу, ее в любом виде принимать надо. На то она и душа. На то мы и люди…
…Что-то оно не то, — подумал он. — И надо же было мне такую свободу выбрать: полюбить Директрису Бакена…
…Директриса отплывала все дальше и дальше, а Капитан рубил, рубил металлические тросы игрушечным пластмассовым топором и знал, что будет делать это до скончания веков, до того времени, пока из реки не вытечет вся вода и затопленные коряги не пронзят его своими кривыми пальцами…
…Давайте сфотографируемся на память, — горько воскликнул Капитан Дебаркадера, но Огузок и Маячный Вор лишь улыбались, высунув языки (будто двойное жало обрюзгшей от старости гадюки), и двигали ими из стороны в сторону, дразнясь в черной рамке видоискателя…»
Я бросил взгляд на пол, где лежал фотоаппарат Алексиевского, а Беловод грустно покачал головой:
— Вот и Сергей… Заблудшая он душа! Любил этот мир и ненавидел себя в нем, а всем казалось, что наоборот…
Но я не слушал профессора, уставившись на грязный паркет. Фотоаппарат… Фотоаппарат! Журналистское оружие Алексиевского, которым я пользовался перед самым землетрясением!.. Когда убили Паламаренка… Но как же… Впопыхах сунув бумаги Михалыча за пояс, я схватил похожую на мыльницу коробочку, уже понимая, что хватать надо не это. Что там плел Алексиевский, после того как внезапно появился после своей «глубокой разведки» к сатанистам?.. Что-то о том, что нашел фото-мастерскую какого-то знакомого и проявил пленку… Какую пленку? Неужели ту?!
Я снова бросил фотоаппарат на пол и схватил хрустящий жмут пленки, распрямляя его и поднося к окну на свет. Надо сказать, что у меня была одна странная особенность: я почти безошибочно различал лица на негативах, и это в пору моей туманной юности давало мне возможность выиграть на спор не одну бутылку пива. Сейчас призом было не оно. А что-то намного более весомое.
Я, прищурившись, вглядывался в последний кадр, внезапно обрывающийся в пустое пространство, и видел белое лицо ненависти, упершееся в меня, прежде чем его обладатель поднял пистолет. Теперь, благодаря настырности Алексиевского, который не поленился найти фотоаппарат на месте преступления, я точно знал, кто убил мэра. И у меня было доказательство.
Вот теперь я пойду к Мельниченко и расставлю все точки над «и»! Потому что человек с негатива представлял реальную опасность, и депутат должен был это понять.
Я уже резко развернулся на месте, но бежать к майору мне не пришлось. Дверь вдруг распахнулась и, чуть не у пав от толчка в спину, в комнату влетела Лялька. Господин народный депутат застыл в дверном проеме. Однако я смотрел не на него, потому что за ним, защищенная его фигурой, выблескивала черными очками рожа Гемоновича. Убийцы Дмитрия… Убийцы Паламаренка.
