Ко всем моим грехам прибавился еще один. А именно — угон транспортного средства. «Интересно, — думал я, неистово крутя педали, — какой срок дают за кражу велосипеда?» Потому что это была все-таки кража. Ведь закамуфлированные люди Мельниченка, горбатясь, тщательно собирали все, что только могло передвигаться, и располагали это «все» на площадке возле бывшей проходной завода. Велосипедов там было видимо-невидимо. И, кстати, в наших условиях они стали чуть не самым лучшим средством передвижения. Поскольку — бездорожье. Да и горючее для них нужно было лишь одно — прыткие ноги. Особенно такие, что, подбежав к первому же «роверу», мгновенно оседлывали его и закручивали винт педалей так, что только пыль вздымалась, клубясь в рое камуфляжников, переполненном трехэтажным матом.

Беловод и рад был бы поехать со мной, но не мог и лишь лихорадочно просил поскорее возвратиться, и рассказать о том, что же произошло на Юнаках. И внутри плескался завистью ко мне. Завистью цвета гипсовых повязок, сжимающих его тело. А Лианна и могла, и хотела метнуться со своим Михаем-Романом в поселок, но мы в три голоса (я, Михай и профессор) уговорили ее остаться, строго-настрого приказав стеречь портфель Алексиевского. Девушка прониклась важностью задания и сурово окаменела, прижав кожаное чудовище к своей груди. Я был уверен, что к нему теперь никто и близко не подойдет: такие в Лианне ощущались внешняя ответственность и внутреннее напряжение.

Мне показалось, что это напряжение передалось и мне. Только странным образом оно не уменьшалась по мере моего удаления от девушки, а наоборот возрастало. По мере приближения к Юнакам. Пока, в конце концов, не выросло до масштабов, предшествующих появлению кремняков. И хотя вокруг не было заметно ни малейших признаков новых извержений, я все же пожалел о том, что Лианны не было рядом со мной. Потому что черт его знает, что происходит сейчас там, под хрупкой скорлупой земной поверхности.

Впрочем, главным сейчас было не то, что происходило под землей, а то, что творилось на ней. Пейзажи вокруг и действительно были фантастическими. Разрушенные здания с клубами черного дыма, сочащегося из них и сквозь них. Одиночные язвы гангренозных лавовых озерец. Фон серебристо-мертвенного неба, по которому иногда пробегали красноватые отблески и в котором болтались матово-зеленоватые призраки дисков летающих тарелок. Душный воздух и ватное ощущение нереальности окружающего мира. Все это вязко переливалось друг в друга по руслу какой-то заколдованно закольцованной реки, убаюкивая цепким отупением как мысли, так и тело. Впрочем, тело убаюкивало и сиденье велосипеда, петлявшего между обломками разрушенной Вселенной.

Вибрацию напряжения, возрастающего вокруг, очевидно, ощущал не только я, потому что какая-то бабуля, одетая в мужской пиджак, надтреснуто крикнула мне вслед:

— Не езди туда, парень! Возвращайся! Там что-то недоброе творится…

Контактирование с недобрым уже стало моей второй специальностью, и поэтому я даже не обернулся, энергичней надавив на педали. Потому что для самосовершенствования в данной второй специальности надо было иметь побольше опыта.

Тем более что одна из тарелок, радиусом метров в двадцать, вдруг легко сорвалась с места и мелькнула над самой крышей почти неповрежденной девятиэтажки. Вот она на миг замерла над ней и неожиданно выбросила жало зеленоватого луча, ударив им в задомную территорию. А потом, мгновенно набрав скорость, наискосок разрезала небо, исчезая в нем. Напоминала она огромный сгусток металлизированного тумана, и казалось, что тарелка упруго оттолкнулась лучом от поверхности, что-то нарушив в ней.

За домом раздался сильный взрыв, и меня больно обсыпало градом из раскаленных камешков, а на дорогу — и чуть ли не мне на голову! — с неба тяжело свалилась коричневая глыба, исходящая едким туманом. Велосипед ударился об нее передним колесом. Два удара слились в один. Меня кинуло через руль, и я упал на колени, сильно ударившись ими об землю. Еще несколько глыб, правда, меньшего размера, уже падали рядом. Потом сверху посыпался песок. Все произошло настолько быстро, что я даже перепугаться не успел.

— Эй ты, придурок, — замахал мне рукой из черного проема окна какой-то мужик, — ты что, с ума сошел? Быстро забирайся внутрь, а то сейчас прихлопнет и мокрого места не останется!

Бросив взгляд на упавшую глыбу и на восьмерку переднего колеса, я понял, что совет разумен. И изо всех сил бросился к дому, по-дурацки пригнув голову, словно это могло спасти меня от летающих камней. И тарелок. Впрочем, если бы луч НЛО врубился в девятиэтажку, то ее стены тоже никого не защитили бы. Как и от внезапного кремнякоизвержения. Все относительно в этом мире.

В полутьме подъезда я увидел, что двери всех квартир раскрыты, и бледные, осунувшиеся люди пришибленным стадом то входят, то выходят из них. Вот из левой квартиры вышел мужчина в камуфляже, кричавший ко мне из окна дома, и молча посмотрел на то, как я, прислонившись к перилам, восстанавливаю дыхание и отплевываюсь от пыли, имеющей ощутимый привкус цемента.

— Какого это ты, дружище, велопробег устроил? Заняться нечем, что ли? Такой бугай, а без дела болтаешься… Сейчас пойдешь по квартирам, насобираешь, что есть жидкого, и принесешь сюда. А то странное дело: другие дома мы почти охватили, а до этого руки никак не доходят, — говорил он и, не оборачиваясь, тыкал в дверь позади себя.

В это время в подъезд ввалилось двое оранжевожилетчиков. Они скользнули взглядами по камуфляжнику, словно клюшками по льду, и остановили их на мне.

— Вот, — сказал один и тоже ткнул пальцем, но уже в меня, — вот парень, который нам поможет. А ну, давай-ка быстренько беги на улицу. Там одного нашего товарища ранило, теперь нет пары, чтобы носилки таскать.

— Я этому корешу уже дал задание, — ледяным тоном произнес камуфляжник.

— Не знаю, какое ты ему дал задание, но у нас дела поважней. Пригожа требует все трупы убрать, чтобы эпидемии не было, — голос оранжевожилетчика дрожал, словно крыло стрекозы.

— Валух ваш Пригожа! Пусть пойдет да спросит у Мельниченка, что он пить станет…

— Да как хворобы начнутся, то ему только живая вода и пригодится.

И понеслось. Они вплотную Приблизились друг к другу, бубня: «Пригожа… Мельниченко… приказ… начхать…», и прочие однообразные да односложные выражения. Обо мне мгновенно забыли, как недавно в больнице — Гречаник. Что ж, моя особа, конечно, мелковата по сравнению — как там пишут политологи? — с электоральными лидерами.

Воспользовавшись тем, что три электоральных единицы уже не обращали на меня ни малейшего внимания, я проскользнул в открытые двери квартиры, находящейся как раз напротив входа в подъезд. На полу в большой комнате, нарушая все правила безопасности во время землетрясений, спало четверо изможденных камуфляжников. На кухне осунувшаяся молодица колдовала над харчами, добывая их из каких-то сухих пайков и консервов. Она не удивилась тому, что у нее появился еще один клиент: положение было фронтовое. Только и того что, колупая консервным ножом жестянку, проговорила:

— Есть будете?

Получив отрицательный ответ, равнодушно пожала плечами:

— Как хотите. А вот ребят надо покормить. Изморились они, ой как изморились! Тут недавно вблизи опять что-то взорвалось. Да так, что с окон последние стекла повылетали. Громище было такое, что и мертвых поднимет. Но не ребят. Лишь перевернулись на другую сторону. Изморились ребята, ой как изморились… И я тоже, — перешла она вдруг на шепот. — Раньше я такой трусихой была — тени своей боялась, а сейчас — все равно, что будет. Только и мыслей, чтоб скорее все закончилось…

Она продолжала разговаривать сама с собой, а я ощущал, что волна всемирной усталости и равнодушия подхватывает и меня. Если еще с час назад меня даже трясло от предчувствия новой опасности, то сейчас… Я В полном смысле физическим усилием попробовал привести себя в норму:

— А что же оно взорвалось, уважаемая? Снова земле покоя нет?

— Да нет. Это где-то часа два назад началось. Новые чудеса. Те облака зеленые, что в небе появились, летали себе, летали, а потом начали лучами стрелять по тем местам, где земля потрескалась. Лазер, наверное. Я такое по видику когда-то смотрела. Кстати, после этого земля там снова вместе сходится.

— Как — вместе?..

— Как, как… А я знаю?.. Пойди в спальню — там из окна все видно.

Недоверчиво взглянув на женщину, я похромал к маленькой, когда-то уютной спальне. Вид из выбитого окна, выходящего во двор, действительно открывался интересный. Очевидно, посреди двора раньше находилось лавовое озерцо. Надо понимать, что и с кремняком посредине. Но сейчас на его месте чуть дымилась большая воронка с отлогими краями, полузасыпанными измельченной породой. Самой лавы как и не было.

«Интересно, — подумал я, снова ощущая возбуждение, — это что же, те тарелки землю латать начали? А луч вместо иглы? Тогда отдадим должное Бабию. Да и Беловоду. Эти чудеса чудесные надо не только изучать, но и использовать. А может, они и в самом деле разумные?! — вдруг застыл я, вспоминая огромное количество литературы про не меньшее число контактов представителей человеческой породы с этой небывальщиной. — Ч-черт, неужели этот валух Бабий все же прав был!.. Ой как этого не хочется!..»

Я даже зажмурил глаза, покачивая головой, и поэтому не заметил появления маленького человечка, все время крутящегося и нервно подпрыгивающего, словно на пружинах. Он, очевидно, выскочил из-за угла дома и остановился, размахивая руками:

— Сюда, Людмила Георгиевна, сюда! Здесь оно, здесь! Я же говорил, — суетился он.

Худая и плоская, но гордо выпрямленная фигура Людмилы Мирошник с неизменной линзой на груди появилась в поле моего зрения и в плотном кругу своих приверженцев. Рядом с ней шел уже знакомый мне худой парень вместе со своими коллегами в грязной, местами разорванной белой одежде. Как и линза — при Людмиле, их барабанчики были при них. Не знаю, известили ли Мирошник о гибели ее мужа, но держалась женщина довольно хорошо. Лишь ее плохо выкрашенные волосы, как мне показалось издалека, еще больше полиняли. И большие очки почему-то плохо держались на носу. Людмила Георгиевна постоянно их поправляла, и этот жест мешал ей стать окончательно величественной.

Она подошла к воронке и молча уставилась на нее. Толпа мужчин в количестве человек двадцати замерла за несколько метров.

— Я знала, — так негромко произнесла Мирошничиха, что я скорее не услышал, а угадал ее слова. Впрочем, с каждой произнесенной фразой голос Людмилы Георгиевны становился и громче, и тверже. — Я знала, потому что верила в это. Наш творец, изучая себя через нас, не желает пока окончательно уничтожать всего, что сохраняет и оберегает первоначальную геометрию и прозрачность всемирной линзы. Всего, пытающегося душой струиться к ней через весь мрак, все бездны и беды этого несовершенного мира. Посмотрите вверх, сестры и братья мои!

Она подняла руки, направив их в сторону трех летающих тарелок, которые медленно, но с какой-то скрытой угрозой передвигались параллельными курсами.

— Посмотрите на их форму. Не напоминает ли вам их совершенство совершенство всемирной линзы? — И Людмила Георгиевна вознесла над головой свой амулет. — Не напоминает ли вам их форма этот неуничтожимый символ? Напоминает. И в этом сходстве есть знамение того, что сам творец пришел к нам на помощь, что он не бросил своих детей на произвол судьбы! Берегитесь, создания тьмы! Раньше мы просто не боялись вас, а теперь заставим бояться нас. Потому что за вами — хаос, а за нами — форма, за нами — свет, за нами — творение! Идите к людям, братья и сестры мои! Идите и разъясняйте им, что они спасены, что они под защитой сфокусированного сияния. Но под защитой только в том случае, если придут к нам и встанут с нами плечом к плечу!

Народ одобрительно загудел, а я отметил, что количество его остается на прежнем уровне. Но не из-за того, что кто-то не воспринял директив прозрачной леди, а из-за того, что на место ушедших вставали новые люди. И в глазах их появлялся призрачный блеск.

— А что, права она, права эта женщина, — прошелестело сзади.

Я обернулся. Хозяйка квартиры как была с консервным ножом, так и стала, неслышно подойдя ко мне и тоже засмотревшись в окно.

— А ну его все к черту, — вдруг почти выкрикнула она, бросая нож на пол. — Пойду и я к людям, поговорю с ними, может, и действительно скорее спасемся. Вместе. Как людям и должно. Да и тарелки те недаром появились, недаром землю нашу защищают.

Она резко развернулась и, уже выходя из спальни, повернула ко мне голову:

— Когда те охламоны проснутся, скажите им, чтобы сами себе обед готовили. На кухне все есть.

Я только и был способен на то, чтобы удивленно пожать плечами, уставившись на ее спину, а потом на двери, которые она плотно закрыла за собой. Поведение людей начинало меня все больше и больше беспокоить. С моей точки зрения, в нашем положении они должны были орать, рвать на себе волосы, бессмысленно бегать по улицам и т. д., и т. п. Но если что-то подобное и происходило, то происходило лишь в отдельных эпизодах нашей эпопеи. И лишь благодаря внешним, чисто ситуативным, причинам. А в основном имела место какая-то апатия и. быстрое изменение линий поведения. Впрочем, пика паники я не видал, потому что валялся без сознания под охраной камуфляжников. Да и такая-сякая организация спасательных работ тоже, наверное, сыграла свою роль. Хотя какая там «организация»!.. Дергаемся в разные стороны, как щенки слепошарые!

Впрочем, здесь я был не прав. И это подтвердил шум, неожиданно поднявшийся в соседней комнате.

— Просыпайтесь, просыпайтесь! — громко сопел кто-то голосом, похожим на голос мужика, приказавшего мне недавно собирать по дому все жидкое. — Шеф приехал!

— Плевать я на него хотел, — отвечал другой раздраженный голос, излагая, как мне показалось, общие соображения. — Пусть он сам побегает двое суток без передышки, а я потом посмотрю на него…

— Дурак! Не в том дело, что спите, а в том, что спите в доме. Он же приказал на улице расположиться, чтобы населению не подавать дурного примера. И хоть ситуация изменилась, но… Но приказы не обсуждаются.

— Ага, на улице… Чтобы все видели, как ты, Валерка, с нами водку хлобыщешь.

Они еще спорили, но становилось понятным, что бунт на корабле подавлен в зародыше, потому что недовольные голоса постепенно стихали в подъезде. Я тоже было сунулся за ними, решив не лезть во двор через окно, дабы не прыгать на битое стекло, но в полутьме прихожей нос к носу столкнулся с помятым камуфляжником, забывшим, очевидно, что-то в квартире.

— Ты что здесь делаешь? — обалдело уставился он на меня.

— Приказано проверить все помещения на предмет неналичия человеческих единиц, — браво вытянулся я, едва не козыряя ему в ответ.

Камуфляжник почесал небритую щеку.

— Молодец! На третий этаж поднимись. Там какой-то старик вчера выходить не хотел. Говорил, что умирать в родной квартире будет.

— Есть! — продолжил я свою игру и, поскольку мужчина смотрел мне в спину, потопал наверх, сетуя про себя на то, что не выпрыгнул во двор из окна спальни.

Впрочем, до третьего этажа я так и не добрался, остановившись на следующей площадке и выглянув наружу сквозь небольшое окно подъезда.

Прямо подо мной, в окружении группы камуфляжников, стояли Мельниченко с Гречаник. Неподалеку замер почти неповрежденный джип «чероки», на котором они подъехали к дому. Неплохо майор устроился! Но сейчас Григорий Артемович устроился еще лучше, потому что, важно кивая головой, выслушивал командира отряда, рапортующего ему:

— Разрешите доложить — все более или менее нормально, товарищ депутат! Хотя, после того как те тарелки обнаружили свою активность, кое-кто запаниковал. Но мы их быстро успокоили. Да и выстрелы эти тарелочные для людей, в общем, безвредны. Если, конечно, в стороне держаться и под камни не лезть. Даже полезны, я думаю. Потому что кремняков они, кажется, отпугивают. И, кроме того, видимый луч сверху гораздо лучше невидимой лавы снизу. Хоть подготовиться успеваешь.

— Какая-то схема в действиях тарелок прослеживается? — спросил Мельниченко.

— Н-ну… Не знаю, как в других местах, а вблизи нас они по лаве стреляют. Здесь рядом три озерца было, так все они исчезли после попаданий.

— Значит, и в самом деле определенная польза от них есть?

— Как будто. Вот и люди начинают к ним спокойно относиться.

— Что за люди?

— Секта какая-то.

Мельниченко насторожился.

— Сатанисты, ли что?

— Да нет, по-моему. Тех я видел. Пьяные, разболтанные, в драку лезут. А эти — спокойные. С линзами какими-то, с барабанчиками. Да вон они там, за домом, собрались. Можете пойти посмотреть.

— Мирошничиха, — негромко и утвердительно произнесла Гречаник. — Ей никто о смерти мужа не сказал, вот она и продолжает витийствовать.

— И не надо говорить, Тамара Митрофановна, — задумчиво пробормотал Мельниченко. — Зачем женщине лишние волнения? Да и как противовес ее можно использовать, — после короткой паузы добавил он и снова обратился к камуфляжнику: — Сотрудничать с ними можно?

— Сотрудничать можно со всеми, — вдруг выкрикнул кто-то из бригады защитного цвета, — кроме тех раздолбаев!..

И чья-то грязная рука указала на конец улицы, где двое оранжевожилетчиков, перебираясь через груды мусора, тащили куда-то тяжелые носилки.

— Что, есть проблемы? — покачнулся Мельниченко.

— Есть, Григорий Артемович, — вздохнул командир отряда. — Вы же знаете, что у нас людей не хватает, поэтому мы все население стараемся мобилизовать. Но только с кем-то договоришься, разъяснишь, что делать надо, как появляются те ребята и дают людям другие задания. Иногда совершенно противоположные. Я понимаю, что они тоже приказы выполняют, но, пожалуйста, вы там наверху договоритесь как-то с тем же Пригожей. А то выходит сплошная чехарда и явная шизофрения.

— И еще, Григорий Артемович, — выкрикнул из группы молоденький, наверно, еще и не брился ни разу, камуфляжник, — тут вчера приказ был, чтобы всех людей из зданий на улицу переместить, но ведь сейчас именно на улице и становится опасно. Может, пусть в домах лучше…

Мне было видно, как Мельниченко покачнулся с пяток на носки и назад.

— Та-а-ак, — протянул он, — определенный смысл в этом есть. Подумаем. Но, согласитесь, и в домах сейчас опасно находиться. — Он прокашлялся, а потом продолжил голосом доброго отца: — Относительно же другого… Не стану скрывать, ребята, что проблема существует. Я пробую решать ее, договариваться. Однако, скажу вам по секрету, ведет себя Иван Валентинович несколько неадекватно. Дошло до того, что он обещает по окончании всей этой катавасии применить санкции к тем, кто не подчиняется его приказам. То есть именно к вам, друзья мои.

Камуфляжники тихо загудели. Мельниченко поднял руку:

— Тише, тише. Ничего плохого не будет. В этом я вам клянусь своей офицерской честью. Ведь даже в нашем сложном положении вы находитесь не только под моей защитой, но и под защитой закона. И нарушать его я и мои боевые побратимы не позволим никому. Поэтому работайте спокойно, спасайте людей и город, потому что именно от вас, обыкновенных героев нашего времени, зависит жизнь каждого из нас.

«Спасибо за внимание!» — прошептал я, стоя на площадке между первым и вторым этажом. А отряд камуфляжников уже понемногу рассасывался внизу, приглушенно лепеча: «Ишь ты!.. И кто он такой, этот Пригожа?.. Ни мэр, ни полмэра… Так, торгаш базарный… Ну мы ему, если все хорошо будет, устроим выборы… Выборы — не выборы, а этим оранжевым, если они сунутся, я точно кое-что устрою…»

Из всей группы под моим окном осталось двое. Мельниченко и Тамара. Гречаник, неуверенно покашляв, обратилась к депутату:

— Григорий Артемович, не очень круто?.. С кем, если все наладится, на выборы пойдем?

Майор всем туловищем повернулся к госпоже редакторше:

— А с ним и пойдем. Только сначала по ушам нахлопаем, чтобы знал, кто в доме хозяин. А то разошелся сильно, и если к настоящей власти дорвется, то без надлежащего урока может очень свободно выйти из-под контроля… Вы же представляете, Тамара Митрофановна, чем это может обернуться для города? — с патетичными нотками в голосе закончил он.

И я изумился тому, что Гречаник, как мне показалось, тех ноток не заметила. Совсем оглохла Тамара. Совсем.

А Мельниченко, галантно поддерживая газетчицу под локоть, уже повел ее к джипу. Я посмотрел, как машина, плавно покачиваясь, сделала разворот и исчезла за углом. Вверху, параллельно ее курсу, плыла зеленоватая мечта уфологов. Где-то, за лавовым потоком Сухого Каганца и стеной серебристого тумана, притаился Гременец. Внутри моего тела набухала пустота. Она была черной, тяжелой и болезненно плескалась от малейшего движения. Поэтому я осторожно, очень осторожно и медленно начал спускаться по ступенькам. Однако дом этот был заколдованным домом без выхода. Потому что выйти из него мне снова не удалось.

Чуть не сбив меня с ног, в плотный полумрак влетел худенький оранжевожилетчик и быстро схватил меня за руку.

— Во, — воскликнул он, — ты куда? Оставайся здесь! На улицу — ни шагу. Это — приказ Пригожи. Если кого-то увидишь, то передай и им: из здания не выходить! Опасно для жизни.

И он, торопливо развернувшись, хотел уже выскочить из подъезда, но позади его уже стояло трое камуфляжников.

— Что ты здесь такое тарахтишь? — каменным голосом спросил один из них. — Какой такой приказ? С какой радости люди должны в доме сидеть и ждать, пока им на голову крыша завалится?

— А что, лучше будет, если кому-то кирпичина на башку бахнется? — еще не остыв от возбуждения, почти выкрикнул оранжевожилетчик.

— Это не тебе решать и не тебе языком ляпать. У нас приказ Мельниченка: все население расположить на открытом пространстве. А тебе от меня такой приказ: пройди по квартирам и всех, кого найдешь, выводи на улицу. Можешь взять с собою этого парня, — и камуфляжник указал на меня.

Оранжевожилетчик бросил на него яростный взгляд.

— Да пошли вы!.. — сплюнул он себе под ноги и сунулся было на улицу, добавив: — Вместе со своим Мельниченком.

Но второй камуфляжник успел схватить его за ворот и дернуть на себя:

— Ты что-то сказало, чучело оранжевое?

Парнишка матюгнулся и крутанулся на месте, выдираясь из крепко сжатого кулачища. Это ему удалось, и он уже был почти на крыльце, когда третий мужик сделал ему подножку. Оранжевожилетчик пошатнулся, падая на колени, а нога в тяжелом армейском ботинке засадила ему под зад. Парень упал лицом прямо на грязный асфальт. Камуфляжники захохотали. Но, как оказалось, рановато.

На миг замерши, оранжевожилетчик тряхнул головой и упруго вскочил на ноги. В руке у него был зажат большой обломок кирпича. Не останавливая движения, он, словно гранату в БТР, швырнул его в обидчиков. Один из них, ойкнув, сломался пополам. Двое других, ошеломленно переглянувшись, бросились к парню. А тот уже бежал улицей, только пыль поднималась.

— Стой, зараза, стой! — услышал я, тоже выкатываясь из подъезда. — Держите его, ребята, держите этого недоноска!

Напротив из прохода между домов как раз выходило человек пять камуфляжников. Из-за угла дальней пятиэтажки — приблизительно такое же число оранжевожилетчиков. Ситуацию и те, и другие оценили почти мгновенно, потому что бросились по кратчайшим траекториям к точке пересечения, где находился беглец, и через минуту сбились в вертящуюся кучу, в которую вливались новые и новые силы.

Не успел я и глазом моргнуть, как в драке уже принимало участие человек пятьдесят. Слышались глухие удары, вскрики, неразборчивые бранные слова. Оранжевые пятна иногда почти исчезали на болотном фоне, иногда происходило наоборот. Над клубами серой пыли плыла зеленоватая летающая тарелка. Мне показалось, что на миг она замерла, а потом равнодушно полетела дальше, подтягивая за собой, словно на буксире, знакомый микроавтобус, медленно катящийся по улице.

Наверное, водитель увидел побоище, потому что машина явно добавила газу и, скрипнув шинами, едва не врезалась в кучу-малу. Хряснувши дверью, из микроавтобуса вывалился Пригожа и, размахивая руками, сразу же увяз в круговороте человеческих тел. Его прикрывало двое оранжевожилетчиков. Но я, издали наблюдая за развертыванием событий, понял, что они ему не помогут. Скорее — наоборот. Потому что авторитет Ивана среди некоторых представителей местных спасателей уже пересек нулевую пометку и продолжал стремительно падать вниз.

— Кретин! — коротко подытожил я действия Пригожи и, на всякий случай выдернув из-за пояса нож, побежал к месту выяснения отношений.

Нож мне пригодился тогда, когда двое камуфляжников, держа по арматурине, с разных сторон двинулись мне навстречу. И тогда, когда оранжевожилетный увалень с прищуренными глазами чуть не отрихтовал мне лицо бляхой армейского пояса, вспоровшей воздух перед самым моим носом. И тогда, когда какой-то юнец с математическими наклонностями решил пересчитать мне зубы перстнями в виде оскаленных драконьих пастей, натянутыми на все его пальцы. Я не успел как следует рассмотреть этого Лобачевского, потому что, схватившись за голое плечо, на котором лезвие моего ножа прочертило длинную красную линию, он быстро исчез среди спин, рук и искривленных лиц.

В конце концов я пробился к Пригоже, который, пригнув голову и ничего не видя перед собой, молотил наугад в разные стороны и орал:

— Прекратить! Люди, прекратите! Опомнитесь! Вам что, силы тратить некуда?

Последний вопрос был поставлен неверно, потому что кое-кто уже понял, куда следует прикладывать силы, и, узнав Пригожу, начал прорываться к нему сквозь жиденькое кольцо оранжевожилетчиков. Не знаю, как этот «кое-кто», но я все-таки прорвался сквозь ограждение и высвободил немного пространства около Ивана, беспомощно топчущегося на месте.

— Беги к машине, дурак, — лихорадочно выдохнул я ему почти в самое ухо, — и шурши отсюда, чтобы следа твоего не было!

Наверное, я все-таки сделал ошибку, назвав Ивана Валентиновича дураком. Потому что он, безумно взглянув на меня, хоть и рванулся к щели в толпе, еще не сомкнувшейся после моего отчаянного рейда, но… Но побежал не к машине, а к подъезду, из которого я недавно выскочил на улицу. За ним метнулось несколько камуфляжников. Как, впрочем, и я, потому что уже предвидел последующее развитие событий и четко представлял взросло-детское лицо Пригожи, залитое кровью.

Иван вскочил в подъезд и сразу же в нем начали исчезать фигуры обозленных камуфляжников. Я догнал бы их, если бы передо мной на земле, покрытой битым стеклом, вдруг не вырос маленький фонтанчик пыли. Еще с армии я знал, что это означает. А после крепко-накрепко закрепил свои знания в Боснии. Поэтому я действовал чисто механически, упав на землю и быстро откатившись в сторону. Краем глаза заметил второй фонтанчик, который возник за полметра слева от меня. Теперь я не сомневался: стреляли именно в меня. И не знаю, куда бы попала третья пуля, если бы толпа, топочущая за мной, не прикрыла бы собой мое многострадальное тело.

«Сглазил-таки Мельниченко, — мелькнуло в голове. — Охота, кажется, началась». Развиться этой мысли не дал Пригожа. Через окно, из которого я недавно наблюдал встречу Григория Артемовича с народом, он вылез на козырек подъезда и замер на нем с протянутой рукой, словно Ленин на броневике. Оставаясь лежать на спине и только слегка приподнявшись на локтях, я наблюдал за ним, изредка бросая косые взгляды по сторонам. Кажется, прикрыт я был крепко. Вокруг выросла изгородь из запыленных ног, а невдалеке мрачно выблескивал огромный кусок стекла, вставший на ребро на затоптанном газоне.

— Ребята, — на удивление спокойным голосом, как это было несколько дней назад на площади перед горисполкомом, начал Пригожа, — все мы на нервах. У всех нас все меньше и меньше остается сил, чтобы вытерпеть ужас от накала непонятных событий. Но если мы начнем молотить друг друга, то этих сил вообще не останется. Ну что случилось? Что за потасовка? Ведь мы же — одна команда, на которую надеются люди, на которую молятся наши женщины и защиты у которой ищут наши дети. А вы…

— Что — мы? — откликнулись снизу. — Что мы? Это ты сам с Мельниченком разберись. Подставляешь своими дурацкими приказами Григория Артемовича, а мы — отвечай…

Пригожа снова поднял руку:

— Спокойно, спокойно! С господином Мельниченком мы проводим конструктивную работу. К сожалению, Григорий Артемович бывает в Гременце только наездами и не очень хорошо владеет спецификой нашего города. Поэтому давайте все вместе поможем ему, укажем на ошибки и…

— Вот иди, укажи и помоги. Мельниченко нам рассказывал, как ты помогаешь, — вдруг зловеще донеслось сверху, и чья-то крепкая рука вылетела из окна, толкая Пригожу в спину.

Он сделал шаг на самый край козырька, закачался, стараясь удержаться на нем, развернулся к окну и, махая руками, сорвался спиной вниз. Мне показалось, что Пригожа падает прямо на меня. Падает медленно-медленно, понемногу разрастаясь на фоне снова ослепшего неба и беспомощно растопыривая руки-крылья.

Высота, в общем, была небольшая, и я думаю, что Иван Валентинович отделался бы парочкой синяков да царапин, но…

Хрустнув, осколок стекла, торчащий неподалеку от меня, вонзился в шею Пригожи чуть пониже затылка, пронзил ее и, мгновенно покраснев, вышел наружу спереди. Кровь хлынула фонтаном. Толпа, одноголосно ойкнув, подалась назад, а меня какая-то адская сила, выдрав из неподвижности, бросила вперед. К Ивану.

Перемазанный теплой липкой жидкостью, я на коленях замер над ним, а он, из последних сил расплющивая глаза — даже белки из орбит вылезли! — захлебываясь, судорожно хватал ртом воздух.

— М-мель… ко… Док… менты… Ищ-щ… щет… А на т-те… б-бя… ох-х… х-хот… г… г… к-х-х…

Пригожа вздрогнул всем телом, закатывая глаза под лоб, и в это самое время где-то совсем близко в очередной раз вздрогнула земля, и тарелка, зависшая над домом, вдруг набухла, изменяя цвет от синего к красному, чтобы беззвучно лопнуть и исчезнуть, разбрасывая во все стороны разноцветные искры, словно последний салют в честь по-глупому погибшего Пригожи Ивана Валентиновича.