Какие-то странные создания, родившиеся в раскаленных земных недрах, решили выбраться на поверхность. Нормально. С десяток летающих тарелок, шизоидная мечта всех уфологов мира, болталась в серебристом небе. Тоже нормально. Между ними, прислонившись к каменной стене и положив возле себя портфель с проволочной ручкой, замер комочек нормальной до тошноты белковой материй. И ощущал он себя совсем ненормально. Потому что был смят и расплющен физической усталостью, душевной болью и нагромождением сумасшедших событий, которые своей неестественностью напоминали галлюцинации обкуренного панка. Комочек беззвучно скулил и молил о спасении. Он не понимал, почему к нему из города до сих пор не прибыли суровые военные на своих зеленых машинах, неуклюжие пожарники на воющих красных автомобилях и доброглазые врачи на белых микроавтобусах. Почему к нему не летят самолеты и не пробиваются вездеходы? Почему…

Впрочем, этими вопросами был обеспокоен не только белковый комочек, измятый всей массой вязкой раскаленной магмы. Мимо него то и дело пробегали суматошные люди, которые требовали друг от друга организовывать какие-то отряды, хотели куда-то идти и кого-то вести, пробовали с кем-то налаживать связь. Они спорили, кричали, плакали, кряхтели и тупо всматривались в стену серебристого тумана, ставшей неотъемлемой частью пейзажа разрушенных Юнаков. Охрипший Мельниченко умолял всех собраться с силами и немного подождать, грозил расстрелом всем, кто сеет панику, благодарил мужчин, заискивающе заглядывающих ему в глаза и мгновенно исполняющих все его приказания. Но взгляд майора блуждал по сторонам и подсказывал комочку то, что он и сам толком не знает, что нужно делать.

Полинявший и помятый Пригожа собирал вокруг себя оранжевожилетчиков, временами недоброжелательно поглядывающих на людей в камуфляжной форме, и давал им какие-то свои особые указания. Очевидно, они иногда не согласовывались с мельниченковскими, потому что несколько раз двое командармов отходили в сторону и о чем-то спорили, размахивая руками. Тогда неизвестно откуда возле них возникала крайне почерневшая Гречаник и топталась рядом в каком-то языческом танце.

А комочек вспоминал, как вчера Мельниченко вместе с Тамарой попытался обвинить его, комочек, в разжигании страстей, в безжалостном отношении к обезумевшим людям, в развязывании драк, приведших к появлению новых жертв, в гибели Паламаренка, в…

А комочек лишь тяжело молчал, положив руку на рукоятку окровавленного ножа, и провожал взглядом безжизненное тело Алексиевского, уносимое двумя камуфляжниками. И глядел на обезумевшее тело Лианны, которое женщина в грязном белом халате затаскивала в помещение больницы, стихийно возникшей в админздании нефтеперерабатывающего завода.

А потом, когда нож был уже медленно вытянут из-за пояса и мгновенно побледневший Мельниченко почему-то исчез из поля зрения, ушло переполненное уфологично-охотничьим азартом и тело Бабия, виновато взглянувшее на комочек, дернувшее плечами и утвердительно спросившее: «Мы же ничего не можем сделать, разве не так?..» И облегченно потопало к ближайшей летающей тарелке, зависшей над полуразрушенной заводской трубой.

Впрочем, к самым летающим тарелкам комочек почему-то относился равнодушно. Словно эту редчайшую картину он видел чуть ли не каждый день. И поэтому во время непродолжительной и неугасимой ночи, которую белковый комочек провел под стенами клиники, то подремывая, то бредя, он иногда пробовал разобраться в этом парадоксе. Но другие мысли, другие картины, другие лица и другие слова постоянно мешали ему это сделать.

Какая-то девушка с погасшим взглядом, осторожно поддерживая окровавленную раненую руку другой, споткнулась о мои протянутые ноги. Устояла и, даже не взглянув на меня, побрела дальше, к входу в клинику. Я, тоже молча, провел ее взглядом, механически отметив, что со спины ее фигура очень напоминает фигуру Лианны. «Бедная девчонка», — безотносительно к какой-либо определенной особе подумал я, а потом мои мысли все-таки переключились на Лианну. Как она там?..

Встал, изо всех сил встряхнув затекшее тело, поправил нож, подхватил портфель Алексиевского и следом за раненой девушкой вошел в больницу. Там гудело и бурлило. И я с грустью отметил, что только здесь люди действительно заняты делом, в котором они хорошо разбираются, и поэтому их не нужно к чему-то призывать и для чего-то организовывать. Вот только для такой слаженной работы было необходимо огромное количество истерзанных стихией тел, искривленных страданием ртов, окровавленных бинтов и вибрирующих вскриков, больно кромсающих мои уши, по мере того как я поднимался по этажам клиники, разыскивая Лианну. Вдруг я вообразил, что здесь произойдет, если лава выплеснется наружу именно под фундаментом больницы, и мне впервые действительно по-человечески стало страшно. До этого времени существовал только животный ужас.

Меня даже затошнило. Впрочем, этому способствовал и душный, пропахший лекарствами, кровью и гноем воздух. Об ударе по голове обломком железного марша я уже и не говорю. Хорошо, что рядом оказался туалет, в который я успел заскочить и согнуться над раковиной. Вот только воды почти не было. Она текла тоненькой струйкой, и я с ужасом, который раскаленной волной снова накатил на меня, смотрел на эту желтоватую ниточку.

Вода!.. Вода… У нас же, наверно, не осталось воды. Ведь Каганец переполнен иной, противоположной, субстанцией. Водогон из Днепра наверняка разорван, а подземные скважины не работают. Если помощь из города срочно не прибудет, то через пару суток здесь не останется ни одной живой души. Кроме кремняков. Конечно, если они и действительно живые. Летающих тарелок я вообще не принимал во внимание.

«Боже! Понимает ли это еще кто-нибудь?» — даже застонал я.

«Вода, вода», — двигались мои губы, и вдруг до меня дошло, что, хотя я повторяю это слово про себя, оно выразительно звучит в тесном закоулке туалета. Я поднял голову. «Вода… вода…» — бубнило из зарешеченного люка вентиляционной шахты. Голос показался мне знакомым. Осмотревшись, я закрыл дверь изнутри и вскарабкался на раковину, прижавшись ухом к лючку.

— Больница держится на внутреннем резервуаре, — слышался голос Пригожи, — но даже при самом экономном расходе воды хватит на сутки с небольшим.

— А на Юнаках? — спросил другой голос, в котором я узнал Мельниченка.

— На Юнаках воды тоже нет. Вдобавок почти все запасы минералки, соков, лимонадов и всего жидкого, до скисшего молока включительно, прибрала к рукам банда сатанистов. Надо отдать им должное: они быстрее сориентировались.

— Сориентировались или их сориентировали?

— Что за намеки, Григорий Артемович?

— Боже избавь, Иван Валентинович! Какие намеки? Но согласитесь, что этим обкуренным дурням ничего путного само в голову прийти не может. В то же время вы, по моим данным, контактировали с их вожаком. Айком, кажется, кличут. Вот и листовочка за его и вашей подписью у меня. Объединяйтесь, мол, жители Юнаков… Но вокруг кого?.. Или чего? Кстати, полчаса назад ко мне поступило предложение от этого самого Айка относительно продажи нам оптовой партии жидких припасов. По смешным, так сказать, ценам. Что, Иван Валентинович, бизнес есть бизнес?

— А при чем тут я? Это вы, Григорий Артемович, должны были сообразить, как нужно действовать. Ведь это вы у нас самый опытный, самый умный, самый главный представитель высшей власти… Но, как оказалось, местных условий вы не знаете. Да и сама организация…

— Шестого отдела на тебя нет, Ванюша. Но все приходит и уходит…

— А вы мне не угрожайте, не угрожайте. Ведь пока вы здесь дергались, я нашел средство борьбы с этими уродами каменными. Более того — два средства. А вы даже с городом не связались, хотя вся техника находится именно в ваших руках…

— Слышал я про эти средства. Примитив. Ну подумай сам, Иван. Запасы жидкого азота на полигоне не безграничны. Выплеснешь все, что потом делать будешь? Наркотики?..

Я услышал, как Мельниченко громко и недоверчиво хмыкнул.

— Давай так. Во-первых, пока я сам не увижу, что уколотый человек может по огню крестиком вышивать, не поверю. А во-вторых… Вся наркота снова ж таки там, у Айка. Еще один гешефт устроим?.. Вот я и говорю, Иван: кончай двоевластие разводить. Все силы соберем в один кулак, хроников прижмем, людей организуем, а дальше — по ситуации. Тем более, что она постоянно меняется. Это я про те НЛО дурацкие…

— Кулак, конечно, будет ваш, Григорий Артемович?

— Мой, мой. И не переживай ты, Иван, как выберемся отсюда, я всюду на тебя указывать стану. Мол, без Ивана Валентиновича ничего сделать бы не смог.

— Ага, без Ивана Валентиновича… Вы вчера даже вместе с Иваном Валентиновичем и войском своим не смогли того сумасшедшего журналиста успокоить. Хотя и предупреждал вас Иван Валентинович.

Наступило молчание. А потом я услышал, как Мельниченко прокашлялся и произнес:

— Тамара Митрофановна, оставьте, пожалуйста, нас на несколько минут одних.

Громыхнула дверь. Голос Мельниченка сразу стал шершавым, будто наждачная бумага:

— Слушай, Иван, я тебе не просто так про шестой отдел напомнил. Напрасно что ли, я тебя прикрывал? Напрасно обещал, что мэром будешь? Так ведь будешь, Иван! Но если старших будешь слушаться. Запомни это. А про писаку этого столичного я тебе скажу так: сейчас он мне нужен живым. Потому что может знать, кто убил Паламаренка. И еще кое-что. Ведь сам он этого сделать не мог. Здесь я с Тамарой абсолютно согласен, хотя на всякий случай туман пускаю. Ведь если по-умному, то убийца будет охотиться за ним, а здесь и мы случимся. Ты лично бандюгу возьмешь. Соображаешь, какие баллы отгребешь на выборах?

— Для того чтобы отгрести баллы на выборах, надо, как минимум, в живых остаться, — мрачно бросил Пригожа. — А Паламаренка Волк убил, я в этом уверен…

Кто-то несколько раз дернул закрытые двери туалета, а потом начал громко стучать в них. Я чертыхнулся и второпях слез со скользкой раковины.

— Сейчас, сейчас. Подождите минутку.

За дверью стояла ошарашенная Гречаник.

— Какого!.. Роман, как это вас в женской туалет занесло?

Я быстро взглянул на дверной знак. И действительно. Как это я не заметил? И неожиданно мой взгляд упал на раковину. На ее голубом фоне четко выделялись серые следы грязных кроссовок. И именно моего размера.

— Да заблудился я, Тамара Митрофановна, — зачастил я, прикрывая собой проклятую сантехнику. — Заблудился в этом больничном мире. Людей-то вокруг — не пробьешься, а тут припекло. А людей же вокруг!.. А сколько людей здесь, Тамара Митрофановна? Сколько раненых? Жертв много? Вы же, наверно, знаете?..

Гречаник стрельнула на меня чернющими глазами. Словно из пистолета.

— Что, сенсацию готовите? Чем больше крови на страницах, тем тираж выше? Что вы за газетчики такие ненасытные? Где же человечность ваша, Роман?.. Нет, не тех к себе Бог забирает, и напрасно я вас перед Мельниченком выгораживаю. Пусть бы он вас…

И она горько махнула рукой.

«Как же, одуванчик черный, выгораживаешь ты меня! Перед кем только? Глаза бы лучше разула», — мелькнуло в голове, а изо рта продолжали сыпаться слова, не давая Гречанихе развить свою мысль и понемногу отодвигая ее от двери туалета.

— Тамара Митрофановна, ну зачем вы так? Ведь не все газеты кровь любят, не все из своих читателей интеллектуальных параноиков делают. Я ведь — ничего, я — ради информации. Вот, скажем, человек здесь в больнице потерялся. Не могу его найти и очень волнуюсь. А вы же все знаете, вы же — профессионал. Вы не встречали такую себе девушку по имени Лианна? Худенькая, в кожаных джинсах. Да вы же видели ее! Она «повернутая» немного. Не выдержала того, что вокруг творится…

За моей спиной дородная докторша, тяжело пыхтя, заплыла в опасное помещение, притворив за собою дверь. Я облегченно вздохнул.

Тамара, пожевав своими тонкими губами, строгим учительским взглядом уперлась в меня:

— Это ты о той девчонке, которая тебя на мотоцикле украла? И у которой способности относительно кремняков прорезались? На втором этаже она. В двенадцатой палате. Мы за ней наблюдаем. Там с нею еще лежит…

— Тамара Митрофановна, — высунулся из двери кабинета, граничащего с туалетной комнатой, чуть взлохмаченный Мельниченко, — я извиняюсь за то, что мы попросили вас выйти. Но сейчас вы нам очень нужны.

Он внимательно посмотрел на нас, хотел что-то сказать, но, поколебавшись, молча исчез с поля зрения. Тамара, словно механическая кукла, быстро развернулась на месте и, сразу забыв обо мне, засеменила к своему шефу. Я пожал плечами и чуть иронично подумал: «Вот уже действительно: идея превалирует над физиологией».

Но какой же жук, этот Мельниченко!.. Меня за живца держит. А ты меня спросил, господин депутат, согласен ли я на это?

Впрочем, так уже устроена моя страна, что все мы — живцы в мутном пруду, берега которого облепили рыбаки-политики. Да бес с ними, пусть бы оно так и было, может, так и нужно для какого-нибудь абстрактного блага, но не в таких же условиях!..

Вдруг я поймал себя на том, что возмущен именно Мельниченком, который, в принципе, поверил мне, а не скользким Пригожам, еще вчера на словах предлагавшим сотрудничество, имея в виду нечто совершенно противоположное.

«И, в конце концов, кто же все-таки за мной охотится? — размышлял я, передвигаясь по тесным коридорам и отыскивая двенадцатую палату. — Пока, кажется, каких-то особых неприятельских сил вокруг не замечено. Разве что Айк. Но он только мелочевка, все время путающаяся под ногами. Впрочем, что-то очень цепко оно путается. Да и вкус власти почувствовал. Ему, кстати, не я, а Михай с его авторитетом больше мешать мог. Так может, во вчерашнем припадочно-кровавом представлении все-таки был заранее определен трагический финал? И мы лишь случайно попали под раздачу?»

Я так задумался, что чуть не прошел мимо крашенных белым дверей с медными цифрами «12». Внизу висела табличка: «Плановый отдел». Я бы точно прошел мимо, но возле них меня остановил, зацепив костылем, сгорбленный седой старичок, бредший, тихонечко постанывая, по коридору. Присмотревшись внимательней, я понял, что старичку — лет сорок. Не больше. Проведя его взглядом, я толкнул двери «палаты» и заглянул в середину.

В комнате со спертым воздухом, рассчитанной человек на шесть, их находилось вдвое больше. Люди лежали не только на кроватях, но и на столах и просто на полу, уставившись остекленевшими глазами в потрескавшийся потолок. Настоящих кроватей, кстати, было лишь две, и стояли они возле окна, а между ними, сложив ноги по-турецки на матрасе не первой свежести и подперши голову ладонями, сидела Лианна. Она с закрытыми глазами медленно раскачивалась из стороны в сторону и что-то тихонечко мурлыкала себе под нос.

Пытаясь не споткнуться о протянутые руки и ноги, я протиснулся к ней, присел на корточки, поставил рядом портфель Алексиевского и осторожно прикоснулся к девушке.

— Лианна! Анютка-незабудка! Ты как?..

Девушка вздрогнула и раскрыла глаза. Они мгновенно стали большими-большими. В пол-лица, наверное.

— Михай! — коротко ойкнув, бросилась она ко мне на грудь, роняя тем самым на пол. — Михай, любимый, ты приказал ждать, и я ждала. Так ждала, так ждала! А тебя все не было и не было! Где ты так долго был? Где? — лихорадочно шептала Лианна, будто слепая, ощупывая мое лицо. — А ты возмужал, Михайчик… Кожа немножко огрубела, но это хорошо. Тебе идет. Ты уже не салажонок, ты — боец…

— Анюта, Анюта, не надо. Не надо, солнышко. Это же я, — Роман. Роман Волк.

— Нет, нет, — словно пружина упруго выпрямилась она. — Зачем ты мне врешь?.. Зачем, Михайчик? Не бросай меня больше, не ври, не ври, не бросай…

Ее начало трясти.

— Оставь, Роман, — вдруг услышал я с правой кровати слабую, тихую, очень замедленную, но такую знакомую скороговорку. — Оставь. Оставь девушке хоть какую-то надежду. Стань для нее Михаем. На полчаса, но стань. Поделись собой, от тебя не убудет, а ей немного теплее станет. Ведь у нее — стужа внутри.

Сидя в глуповатой позе на грязном полу и держа в объятиях безумное создание, я впервые за последние несколько суток ощутил такой прилив радости, что даже заикаться начал.

— В… В… Вячеслав Архипович!.. Родной вы мой… И как же это так… И как же это вы… И куда это вас… Мы же волновались, мы же вас искали… А здесь эта катаклизма!.. Мы думали, что вы в городе. Вы же не должны были на Юнаках находиться… А как Лялька беспокоилась, как беспокоилась, если б вы знали!..

— Знаю, знаю, Роман, — чуть повернул ко мне голову, обтянутую белым бинтом с засохшим темно-коричневым пятном, Вячеслав Беловод. — Мне Ляля уже ситуацию разъяснила. Она со мной всю ночь провозилась, с ложечки кормила, — иронически хмыкнул он, но было видно, что ему приятно. — Да и Дмитрий ее прибегал на несколько минут, выдавал теории и строил гипотезы. Вот повезло мужику, если можно сейчас так говорить!.. Всю жизнь мечтал хотя бы одно НЛО увидеть, а сейчас их вон сколько, хоть в зоопарк вези! — И Беловод тоскливо посмотрел в окно, за которым тихо колыхались две зеленоватые тарелки, медленно и плавно передвигавшиеся в сторону Юнаков.

И я понял, что если бы Вячеслав Архипович был в состоянии, то и он бы побежал вслед за Бабием, не обращая внимания на все окружающие нас руины. Оставалось в нем, несмотря на его возраст и жизненный опыт, что-то детское. И если такая черта характера Бабия вызвала у меня раздражение, то Беловоду она подходила. Потому, наверно, что профессор, выстрадал право на нее всей своей взрослой жизнью, а Бабий взрослеть принципиально не хотел.

— Да разве же только НЛО, Вячеслав Архипович, — начал было я, но он остановил меня.

— Тоже знаю. Как и о твоей героической борьбе с теми каменными чудовищами. И еще кое с кем… Вот поэтому-то вам эту девочку беречь и надо. А у меня, Роман, — вдруг оживился он, — пока я здесь в одиночестве скучал, интересная теория — как вы их зовете? бабешки? кремняки? — относительно этих самых кремняков появилась. Вернее, относительно методов борьбы с ними. Бери Лианну и садись на кровать. Я тебе расскажу. Потому что Ляле не успел: она, как Дмитрий зашел, тебя побежала искать. Только осторожней двигайся, а то я весь загипсованный. Вот попал в переплет: не врачи, а скульпторы какие-то…

Только сейчас я заметил под покрывалом гипсовый корсет, наложенный на грудь Беловода. Да и на левую ногу тоже.

Осторожно, не отпуская Лианны, присмиревшей в моих объятиях, я устроился на краешке кровати и так же осторожно притронулся к ноге Беловода.

— Вячеслав Архипович, где это вас?

Тот помрачнел.

— Если бы я знал, Волк-волчок — серый бочок, то рассказал бы. А так… Знаю только, что где-то на Юнаках. Потому что, как сам понимаешь, из города меня на химию не доставили бы…

— Подождите, Вячеслав Архипович, — изумился я, — как на Юнаках? Как это вас сюда занесло? Вы же были у зятя Паламаренка, какие-то расчеты делали. Сами говорили об этом Ляльке по телефону. Хотя, — сник я, — Паламаренко мне говорил, что зять его уехал…

— Вот, вот… Ни у каких зятьев я не был. Помнишь, как ты мне позвонил по телефону и сказал, что через пятнадцать минут зайдешь?

— Ну…

— У меня тогда Ляля с Дмитрием сидели. Как узнали, что ты должен зайти, сбежали… Но это ваши дела, сами и разбирайтесь. А я тогда один остался. Вдруг слышу — звонок. Думаю: Волк прибежал…

— Ну…

— Не «ну», а «но»… Но это было двое настоящих волков в каких-то дурацких чулках, натянутых на головы. Скрутили меня, чем-то укололи, и очухался я уже в чужой квартире. Разговаривали со мной сначала довольно вежливо, интересовались некоторыми нашими, лучевскими, документами. Потом беситься начали. Но в это время к ним кто-то позвонил по телефону, они о чем-то переговорили да и приказали мне тоже в свою очередь позвонить… Домой. Мол, надо мне племянницу успокоить, чтобы они сами этого не сделали. Ну я и успокоил. Потом привязали меня к батарее, оставили одного сторожа, а сами куда-то поехали. А приехать назад им помешало, как понимаешь, землетрясение…

— И вы?.. — неожиданно для самого себя чуть испуганно спросил я.

— Да что я… Двое суток под обломками пролежал. Но я же — везунчик. Вот надзирателя моего жаль: его сразу же перекрытием раздавило.

Во всем этом рассказе больше всего меня поразило спокойствие Беловода. Будто он рассказывал о шалостях малолетних мальчишек-озорников. Отстраненно и немного иронично. Сам я воспринял все это с точностью до наоборот.

— А вы этих своих похитителей хоть немного рассмотрели?

— Да как? Очухался я уже в больнице. До этого держали меня в темной комнате и лампой глаза слепили.

— А один из них не был такой толстый и немного хромоватый? — спросил я, почему-то вспомнив Айка. Это уже напоминало манию.

— Н-нет… Наоборот, парни-молодцы со спортивными телосложениями. У того, что главным был, оно вообще каким-то гибким было. Подвижно-ртутным. Словно он все время ожидал нападения.

«Похоже на профессионального боевика, — мелькнуло у меня, и перед глазами на миг возникла чья-то расплывчато-знакомая фигура. — Однако откуда такие в нашей провинции? И позвонить по телефону они заставили Беловода не куда-нибудь, а домой. Значит, кто-то знал, что Лялька ночует именно там?..»

Мои мысли окончательно перепутались, оставив лишь твердую уверенность в том, что профессор был втянут в какую-то крупную авантюру. И вдобавок в роли жертвы. Впрочем, насколько я понимал, оружие, изобретенное им, стоило того. Вернее, документация на него. Но расспрашивать о том, чего на самом деле требовали похитители, я не стал. Захочет — сам расскажет…

От душного воздуха и рассказов Беловода я взопрел и осторожно, чтобы не потревожить Лианну, которая, кажется, задремала, пригревшись на моей груди, вытянул из кармана платок. Вместе с ней на желтоватую простыню Беловодовой кровати упала бумажка, потерянная Дмитрием.

Вячеслав Архипович вопросительно взглянул на меня и, получив молчаливое согласие, медленно развернул ее.

— Та-а-ак, — протянул он через минуту, — и откуда это у нас, если не секрет?

Секрета, конечно, не было никакого, и поэтому я вкратце выложил профессору все, что думал о шпионских способностях Дмитрия Анатольевича. А заодно и то, что документы на изделие «Луча» я уже видел. Также рассказал и о том, что понял профессорские намеки, брошенные им Ляльке по телефону, относительно передачи бумаг мне. И что Лялька этого распоряжения так и не выполнила. Впрочем, Вячеслав Архипович обо всем этом знал. Лариса Леонидовна расстаралась. Она это умела. Наверное, именно поэтому слушал мои сентенции Беловод невнимательно, крутя бумажку в руках, пока в конце концов не перебил меня:

— Таким образом, ты, Роман, понял, с чем мы имеем дело?

— Понял. Как понял и то, что чертежи вы передали Ляльке на хранение. Но где они сейчас, понятия не имею.

— Про это потом. А пока, Роман, лучше скажи, знаешь ли ты, что это такое? — ткнул Беловод пальцем в бумажку.

— План, — неуверенно ответил я, чувствуя себя студентом на экзамене.

— План, план. Как говорят мои обалдуи-первокурсники, целый мешок хорошего плана. А что здесь запланировано?

Я пожал плечами. Лианна шевельнулась.

— Тише, тише! Не разбуди девушку, она целую ночь не спала… А план этот, Роман…

— Острова Сокровищ.

Беловод слабо улыбнулся:

— Почти. Дело в том, что, когда я понял, что некоторые… м-м-м… серпентологи хотят поймать нашу, как ты говоришь, «змейку»… Это, кстати, ты почти верно угадал. Мне Ляля говорила… Хотя создавался прибор совсем не для этого! Поверь мне, Роман!

Я верил.

— Так вот, когда я понял, что лазер у нас рано или поздно, но обязательно заберут, то решил вывезти его с полигона. Но за нами уже следили, и забрать мне удалось лишь документацию на него. А сам лазер… Я вспомнил, как читал в каком-то старом детективе о том, что, для того чтобы хорошо спрятать любой предмет, его нужно положить на самое видное место. И поэтому я просто разобрал прибор на запчасти да и рассовал их по рабочим ящикам. А это, — он снова ткнул пальцем в бумажку, — места, где они лежат.

Я осторожно вытянул бумажку из его руки.

— А что это тут за красный крестик нарисован?

Беловод задумчиво откинул голову на подушку, и я понял, что мне если не доверяют, то относятся почему-то настороженно. Это уже Лялькина работа. И муженька ее. Я начал понемногу закипать и потихоньку отрывать от себя Лианну. Не доверяете, так и не доверяйте! Только какого черта тогда бодягу разводить! И приказывать Ляльке, чтобы передала мне документы.

Профессор, отсутствующим взглядом уставясь в потолок, не заметил стремительного изменения моего настроения. И поэтому тихонечко прошелестел, словно волна по гальке:

— Слушай, Роман, чего это мы только грустное да житейски загадочное вспоминаем? Я же тебе хотел про один метод борьбы с кремняками рассказать…

Тут он бросил все-таки взгляд на мое лицо и осекся. А я уже растопырил все свои перья и изменил мирную раскраску лица на боевую. Но начать выяснения отношений нам не дали.

За окном что-то зашипело, словно воды на горячую плиту плеснули, потом глухо бухнуло, и пол больницы вздрогнул. Послышались испуганные вскрики. Когда зашипело и бухнуло во второй раз, Лианна с побелевшим лицом впилась ногтями в мое плечо. После третьего раза в коридоре началась суета.

— Спокойно, больные, спокойно, — просунулась в палату голова какого-то мужчины главноврачебного вида. — Все под контролем. Никакой опасности нет. Это где-то вдалеке. Просто наши медузы небесные забаву себе устроили.

Несмотря на сопротивление Лианны, я припал к окну и увидел, как из темно-серебристой летающей тарелки, зависшей где-то над въездом в Юнаки, с шипением выскользнул тонкий зеленоватый луч и ударил во что-то невидимое отсюда. Там это что-то щелкнуло, и фейерверк желто-красных искр раскатился по обескровленному небу. Я представил, какой размер имеют эти искры вблизи, и холодная волна, неестественная в этом раскаленном мире, проползла у меня по спине.