Глава 4
Последний бой
Июнь, 2622 г.
«Крепость Керсасп»
Планета Паркида, система Вахрам
Следующий рабочий день начался для меня в четыре часа утра по местному времени.
Да-да, разбудили нас затемно, погнали умываться и завтракать.
А когда мы всей второй эскадрильей вывалили из столовой на летное поле, то увидели диво дивное.
Ha одной из флуггерных стоянок Хордада выстроились размалеванные от носового обтекателя до маршевых дюз «Хагены». Это была пресловутая Gruppe «Loweherz», асы еврофлота, по-ихнему — «эксперты». Каждая машина несла стилизованное изображение львиного сердца — знак карточной масти «черви». При этом знак почему-то был желтого цвета. По моему скромному мнению, на львиное сердце совсем не похоже.
Эмблема, пожалуй, являлась единственным общим элементом в хулиганской раскраске европейских истребителей. У кого-то вдоль всего корпуса вытянулся в прыжке черно-белый гепард. Другая машина была полностью стилизована то ли под осу, то ли под тигра: все зависит от того, как понимать чередование яично-желтых и черных полос. Третья машина — вся в молниях, четвертая — в языках пламени, пятая — снежно-белая…
Летающий цирк, а не строевая часть. Фанфаронство и работа на военжуров.
Пошли знакомиться.
Оказалось, что среди «львиных сердец» почти нет младших офицеров. Командир у них был фрегаттен-капитан, то есть примерно каперанг по-нашему. Но и половина комэсков тоже оказалась фрегаттен-капитанами! Почти весь летный состав — корветтен-капитаны…
А ведь Gruppe это что-то вроде нашего авиаполка, то есть таких групп нужно минимум три, чтобы получить Geschwader — аналог палубного отдельного авиакрыла. У нас до войны по штату комкрылами ставили либо эскадр-капитанов, либо каперангов. С конца весны попадались даже кавторанги, тот же Меркулов, например. А у немцев получалось, что их гешвадерами должны командовать чуть ли не адмиралы. Во дают!
Немудреная фронтовая интуиция подсказывала: не просто так сюда пригнали этих многозвездных, обвешанных посеребренными цацами асов. Будем работать вместе.
И верно.
Объявили совместное построение. Наша эскадрилья, еще две эскадрильи штурмовиков и немецкие «эксперты».
К построению выскочила, на ходу захлопывая пудреницу, и Ада. Стоило ей увидеть европейские истребители в полном боевом макияже, как глаза ее плотоядно вспыхнули.
«Я же говорю: фанфаронство и работа на военжуров, — подумал я. — Теперь жди репортажа о фронтовом братстве наций с невольным подтекстом «Европилоты Керсасп брали, а русские помогали».
Перед строем выступил капитан третьего ранга Жагров из флотской разведки. Я под его командованием в свое время летал на сопровождение флуггеров радарного дозора. Теперь он представлял оперштаб «Паркида» и прибыл к нам с орбиты вместе с немцами на своем штабном «Кирасире».
Вот что сказал Жагров.
— Вводная, товарищи, такая. От Хордада в общем направлении на Керсасп наносится удар весьма значительными силами. В наступлении участвуют несколько танковых и мотопехотных полков, инженерные батальоны, артиллерия… Считайте, целая экспедиционная дивизия. К ночи сего дня они по плану должны соединиться с вертолетным десантом — тем самым, который вчера прикрывали пилоты капитан-лейтенанта Бабакулова. — Жагров кивнул в нашу сторону. — Часть задействованных в операции сил выдвигается на север по шоссе Хордад — Керсасп…
(Видел я это «шоссе», дерьмо. По сути — обычная технологическая дорога вдоль люксогенопровода.)
— …Однако возникли известные трудности. Передовой танковый полк застрял перед участком шоссе, который клоны разрушили серией заранее заложенных силумитовых фугасов. Разрушения произведены в самом выгодном для обороняющихся месте: на дамбе через область зыбучих песков. Танки нащупывают объезд, инженерные машины восстанавливают дамбу, но дела идут медленно. Соответственно, несмотря на риск, связанный с относительной близостью клонской «Крепости Керсасп», сегодня на 8.30 по универсальному времени назначена новая операция по доставке войск на плацдарм, который удерживается вчерашним вертолетным десантом. Высадка осуществляется универсалами и танкодесантными кораблями с орбиты. Плацдарм получил кодовое наименование «Нерпа». Вопросы по вводной есть?
Я не удержался.
— Есть, товарищ капитан третьего ранга. Скажите пожалуйста, какими силами располагает противник в «Крепости Керсасп»?
— Свежую разведсводку вы и ваши товарищи обнаружите в своих планшетах после инструктажа. Еще вопросы?..
Все промолчали.
— В таком случае перейдем к главному. В интересах обеспечения беспрепятственной посадки наших танкодесантных кораблей в районе плацдарма «Нерпа» штурмовые эскадрильи Ляпунова и Ипатьева наносят удары по космодрому Ардвахишт, он же Керсасп-Юг. По нашим данным, там сейчас сосредоточена большая часть уцелевших истребителей противника. В основном это тяжелые «Варэгны». Возможно, они успеют подняться в воздух, чтобы на подлете перехватить наши ударные группы при помощи ракет большой дальности. На этот случай нам и нужны европейские товарищи из группы «Лёвехерц». Ваша задача, герр фон Кассель, — Жагров обратился к немецкому комполка, — при взлете конкордианских истребителей упредить их в открытии огня. Я думаю, вы сможете это сделать. Вам будут доступны данные от наших космических средств обнаружения, а дальность полета ракет «Мартель», которыми располагают ваши истребители, на сорок процентов выше, чем у их конкордианских аналогов. Не так ли?
— Именно так, — подтвердил фон Кассель.
— Мы назначаем вам зону и режим боевого дежурства с таким расчетом, чтобы вы остались вне поля конкордианского радарного покрытия и в то же время чтобы район космодрома Ардвахишт находился в пределах досягаемости ракет «Мартель».
— Я высоко ценю русскую штабную культуру, — сказал Кассель с таким значительным видом, будто от его комплимента у Жагрова зависела премия в размере трех месячных окладов. — Вызывает удивление лишь сама возможность подобного выбора позиции. Скажите, tovarisch kapitan-rang-tri, разве уже подавлены все конкордианские кочующие радары?
— Высоко ценю осмотрительность европейских экспертов. — Жагров улыбнулся (хотел, наверное, любезно, но получилось скорее ядовито). — Нет, не все подавлены. Потому что не все выявлены. Однако в день «Д+1» мы разгромили с воздуха позиции клонской ПКО на гряде Гукри. Это, как вам должно быть известно, цепь возвышенностей вдоль северного фаса старого и очень крупного метеорного кратера к юго-востоку от «Крепости Керсасп». Затем на гряду Гукри нами были скрытно высажены несколько групп осназ. Они ведут наблюдение за местностью и располагают всем необходимым, чтобы уничтожить кочующий радар или даже полноценный дивизион ПКО в том случае, если он появится в районе гряды. Таким образом, мы можем гарантировать, что вдоль юго-восточных скатов гряды Гукри на высотах до четырехсот метров существует «слепое пятно», приближенное к космодрому Ардвахишт настолько близко, насколько это вообще возможно на текущий момент. Именно там мы предлагаем назначить зону вашего дежурства. Надеюсь, возражений нет?
— Ни малейших.
— Отлично. Наконец, наши заслуженные истребители-гвардейцы, — это уже относилось к нам, «бабакуловцам», — сегодня выступают в непривычном для себя амплуа демонстрационной группы. Каждый ваш флуггер получает контейнеры инфоборьбы «Рододендрон». Для самообороны вам дается только один блок «Оводов». Каждой паре закладывается в автопилоты отдельный маршрут и особый алгоритм работы «Рододендронов». Своими действиями к северо-востоку от гряды Гукри вы будете при помощи ложных сигналов и фантомов имитировать приближение крупных соединений десантных и ударных флуггеров.
Я, признаться честно, обрадовался. Чем снова совать пальцы в мясорубку, лучше уж покружить над пустыней на автопилоте и спокойно вернуться домой.
Но обрадовался я рано. Потому что вместо ожидаемого «вылет назначен на тогда-то, комэски ко мне, остальные свободны» Жагров снова набрал в легкие побольше воздуха и продолжил:
— Теперь переходим к самому важному. Как я уже сказал, ваше боевое задание является частью крупной воздушно-космической операции по обеспечению высадки десанта на плацдарм «Нерпа». Поскольку наше оперативное искусство самое передовое в Галактике, — (ни тени улыбки на лице Жагрова!), — план любой операции является четкой, но притом гибкой программой действий. Ваши боевые задачи могут быть изменены в любую минуту в зависимости от сложившейся обстановки. Возможно, новый приказ поступит по каналу оперштаба «Паркида». Но мы решили предусмотреть и особые ситуации. Для этих ситуаций каждый из вас — подчеркиваю, каждый — получает пакет с текстом нового боевого приказа. Текст приказа отпечатан на специальной сенсорной бумаге. Чтобы он проявился, вам потребуется открыть шлем скафандра и подышать на красный квадратик в правом нижнем углу документа. Ознакомившись с приказом, вы должны вернуть бумагу в пакет, что приведет к мгновенному уничтожению документа. Разумеется, вам также вменяется в обязанность немедленно уничтожить содержимое пакета, не проявляя текст документа, в следующих случаях: получение тяжелых боевых повреждений; катапультирование; вынужденная посадка. И последнее. Вскрытие пакета и выполнение изложенных в нем инструкций производится по сигналу, который прозвучит на всех каналах. Кодовая фраза: «Время — московское!»
Часы показывали 08.55 по стандартному времени. Это означало, что, если график операции выдерживается, в двух сотнях километров от нас к западу, на плацдарме «Нерпа», уже приземлились первые десантные корабли.
Это также означало, что штурмовики Ляпунова и Сестрорецкого давным-давно отработали по клонскому космодрому, а европейские «Хагены», выскочив из засады в районе гряды Гукри, пополнили свой боевой счет новыми победами.
У нас же все шло тихо и мирно.
Мы болтались в назначенном районе больше часа. Не происходило ровным счетом ничего интересного. Если не считать спорадических маневров, которые совершали наши истребители по воле автопилотов: смена курса, резкий уход вниз, отрезок горизонтального полета, снова подскок…
«Рододендроны», отыгрывая без нашего участия свои программы, исправно пилили эфир, имитируя невесть что. То ли высотомеры торпедоносцев, то ли навигационные радары транспортных флуггеров, то ли канал целеуказания «Асмодеев».
Но не только рысканье истребителей нашей эскадрильи было демонстрацией бурной деятельности целого соединения. На самом деле демонстрацией или, если угодно, отвлекающим ударом являлись все без исключения наступательные действия на направлении Хордад — Ардвахишт. И вертолетный десант, и танковые колонны на шоссе, и даже высадка на плацдарме «Нерпа».
И хотя объемов, в которых производится дезинформация противника, мы доподлинно не знали, кое-что можно было заподозрить.
Сама по себе выдача пакетов с документами на случай резкого изменения обстановки не была чем-то из ряда вон выходящим. Но штука в том, что подобная практика применяется в двух случаях.
Первый случай — крупные учения эскадренного или флотского уровня. «Резкие изменения обстановки» измышляются заранее, в штабе учений, после чего запечатываются в пакеты и раздаются посредникам, состоящим при командирах кораблей, частей или подразделений. В этих пакетах обычно содержатся новые вводные.
Посредник в определенное, известное только ему время либо по получении кодового сигнала вскрывает пакет и передает его командиру, участвующему в учениях. А тот читает: «На авианосце «Александр Невский» ЧП — взрыв поданного на взлет истребителя. В результате полученных повреждений невозможно использование катапульт №№ 2–4».
Ну а второй случай — это когда командиры замышляют нечто настолько секретное, что преисполнены готовности морочить голову своим подчиненным до самой последней секунды. Во избежание утечки информации.
А тут еще этот разговор с Меркуловым, «Приказ 202», «Изделие Конус»…
Неужели есть какая-то связь?..
На часах — 09.11.
В наушниках — сигнал «Внимание!», канал оперативного штаба.
«Ну?!. Началось?!»
Отчего-то я больше всего ожидал увидеть, как горизонт набухает исполинскими термоядерными грибами…
— Здесь Кедр, слушать Тор-100…
Тор — позывной Бабакулова, комэска. А Тор-100 — общий позывной нашей эскадрильи, то есть оперштаб адресовался ко всем нам.
— …Приказываю прекратить выполнение текущей боевой задачи и ввести в автопилот код 1107. Повторяю: код 1107.
Хм… Значит, еще не время? Или не московское?
— Я Тор. Вас понял.
Ну что же… Код так код.
Один-один-ноль-семь. Ввод.
На экране высветилось следующее: «Выйти на рандеву с авианосцем «Дзуйхо», орбита П-340-5. Совершить посадку на авианосец «Дзуйхо». Принять нагрузку по схеме Д-9. Находиться в полной готовности к вылету при получении соответствующего приказа».
Ну что же, здравствуй, «Дзуйхо»! Ветеранское ты наше корыто…
На этом чуде японского кораблестроения я совершал свои первые учебные походы.
С его борта летал к Луне, Сатурну, Титану.
А потом и на Вэртрагну, с визитом дружбы…
Накануне войны «Дзуйхо» совершал до трех межзвездных рейсов в неделю. Ходил в систему Секунды, перебрасывал новую авиатехнику…
И именно «Дзуйхо» доставил нас, вчерашних кадетов, в Город Полковников, на войну.
Если бы мне сказали, что легкий авианосец не пережил битву за Восемьсот Первый парсек, я бы не удивился. Если бы выяснилось, что маршевые двигатели «Дзуйхо» в очередной раз выработали ресурс и было решено больше их не менять, а превратить авианосец в музей для пылких сердцем мальчишек где-нибудь в Смоленске или Хабаровске, — тоже было бы понятно.
Но нет, наш «Дзуйхо» на пенсию не собирался. Довольно скромное по своему постоянному составу 11-е учебное авиакрыло, приписанное к «Дзуйхо», было с началом войны преобразовано в обычное соединение первой линии и успешнее иных своих больших собратьев сражалось с клонами в нескольких звездных системах.
Успешность этого авиакрыла объяснима. Его ядро составляли матерые инструктора, которые, постоянно «выгуливая» кадетов нашей Академии, налетали втрое-вчетверо больше часов, чем иные пилоты соединений первой линии. То есть выходило, что какой-нибудь скромный лейтенант — вроде Гурама Зугдиди или Бориса Лучникова — имеет опыт примерно на уровне капитана третьего ранга. Ну а соответственно любой кап-3 с «Дзуйхо» может быть смело отправлен на должность руководителя полетов ударного авианосца.
Что, кстати, во время войны и происходило. Кадры «Дзуйхо» охотно растаскивали при формировании новых соединений и при укреплении старых. Скажем, в наше авиакрыло был направлен капитан-лейтенант Булгарин, который когда-то орал на меня: «Саша! Голубь ты мой сизокрылый! Какого ляда ты поперся в военфлот, если не в состоянии запомнить, что «Ва-рэг-на» — это клонский тяжелый истребитель, а Вэр-траг-на — название клонской метрополии?!»
На меня тот эпизод так подействовал, что я три месяца кряду в свободное время зубрил клонские имена собственные, названия кораблей, городов и планет. С тех пор и не путаю «Кавад» с «Каосом», а Чахру с «Чармой», как некоторые.
Пока мой истребитель на ангарной палубе обвешивали контейнерами дистанционного минирования КДМК-8, я торчал в так называемой «курилке».
В курилке как раз курить строго запрещено. Потому что она по функциональности фактически «дышалка». На звездолетах с принудительной заменой атмосферы (а у нас почти все боевые корабли ее имеют, чай, не Конкордия), после того как отсеки заполняются инертным газом или по дешевке углекислотой, открывать шлем скафандра по понятным причинам нельзя. Но для того чтобы пилоты и члены экипажа в минуты передышки могли немного разгрузиться психологически, предусмотрены комнаты отдыха, в которых сохраняется нормальная атмосфера. Даже более чем нормальная: воздух ионизируется, добавляются разные вкусные запахи. Взморье, лес после грибного дождя, весенняя степь…
Ближайшая курилка оказалась забита народом, знакомым и незнакомым. Причем — редкий случай — все молчали. Ни о чем не судачили, впечатлениями не делились, не зубоскалили. Как на поминках.
Судя по лицам, мысли всеми владели тоже поминальные.
Вероятно, слухи о возможном применении ядерного оружия распространились повсеместно. А может, часть экипажей уже получила торпеды в ядерном снаряжении, как знать…
Заняв единственное свободное место, я не отважился нарушить тишину. Прислонился к переборке, замер, задумался…
— Внимание, товарищи! Кодовый сигнал «Авось, небось и как-нибудь».
Голос принадлежал капитану первого ранга Кайманову, командиру «Дзуйхо», человеку суровому даже по нашим жестким военфлотским меркам. Но вместо привычной и уместной командирской стали в голосе каперанга звучало ликование.
Чего радуешься-то, командир? И какие, к черту, «авось-не-бось»?
Кайманов рассмеялся.
— Да шучу я, шучу. Время — московское! Повторяю: время — московское!
«Ну ничего себе! Неужели все так прекрасно, что отцы-командиры из штанов от восторга выпрыгивают?»
Что тут началось!..
Свой личный секретный пакет был у каждого. Пилоты, полностью готовые к вылету и закованные соответственно в «Граниты», полезли за пакетами в транспортные отделения своих скафандров. Те, кто носил более легкие «Саламандры», принялись шарить по нагрудным карманам.
Кто-то, самый шустрый и сообразительный, только-только скользнув глазами по проявленному тексту документа, сразу вскочил на ноги и убежал в воздушный шлюз. За ним сунулись еще несколько человек, но шлюз уже заперся, и они, громко чертыхаясь, начали проявлять свои документы, нависая прямо надо мной и неуклюже топчась мне по ногам. К счастью, все их центнеры приходились на несокрушимые, титанировые сапоги моего скафандра.
Чтобы проявить текст, было необходимо дохнуть на красный квадратик в углу листа сенсорной бумаги. Но ведь чтобы дохнуть, требовалось открыть шлем! А это можно было проделать только в курилке!
Ясное дело, с внешней стороны наружного шлюза по сети ВКТ некто очень грозный и вовсе не такой веселенький, как Кайманов, потребовал, чтобы все мы ознакомились со своими документами и «убрались из курилки за тридцать секунд». Дескать, там, снаружи, целая очередь на проявку своих боевых приказов. Но убраться за тридцать секунд было не так-то просто, поскольку в курилке находилось человек сорок, а в шлюз можно было набиться максимум вдесятером.
В общем, тут наши флотоводцы перемудрили. Расчет был явно на то, что кодовый сигнал застанет пилотов в кабинах флуггеров. Где, как ни странно, провести необходимые манипуляции с документом куда удобнее, чем на борту звездолета, произведшего предбоевую замену атмосферы.
С замиранием сердца я вскрыл пакет, подышал на сенсорную бумагу…
Одна за другой, меняя цвет с бледно-голубого на синий, затем на ядовито-фиолетовый и, наконец, обретая роковую, черную завершенность, проявились буквы.
«Код для автопилота 1201».
Вот так да. Я-то думал, там целая сага!
Судя по физиономиям других пилотов, они были разочарованы не меньше моего. Вероятно, у всех было написано одно и то же, может, только цифры были другими.
Залез в кабину.
Ввел код активации.
На экране автопилота прочел: «Прибыть в квадрат КС-5-19, высота 8. Осуществить минирование дороги в квадрате КС-5-16. Об исполнении доложить в оперштаб. В отсутствие связи осуществлять патрулирование района КС-5 по типу «изоляция зоны боевых действий», действовать по обстановке. По исчерпании топлива — возврат на авианосец «Дзуйхо»».
Ну не война, а сказка про Кащееву смерть! Открываем ларчик — в нем инструкции по ловле утки. В утке — инструкции по поиску яйца. А в яйце — программа для автопилота.
Ладно, если штабистам так удобнее — почему бы и нет? Лишь бы с Кащеевой смертью осечки не вышло.
Топливо есть? Есть.
Оружие? Подвешено.
По бортсистемам? Норма.
Подача на катапульты? Объявлена.
Можно лететь.
Через несколько секунд я своими глазами увидел, что творится в космосе над «Крепостью Керсасп».
О да, понимаю Кайманова… Меня тоже охватил пьянящий восторг.
В действие были введены главные силы флота. Судя по всему, введены синхронно, одним внезапным Х-переходом от нашей передовой базы к Паркиде.
Семь ударных авианосцев производили массовый подъем флуггеров.
Рядом с авианосцами, под охраной барражирующих истребителей «Гриф», степенно проворачивалась вокруг вертикальной оси УБС-3, «универсальная база снабжения», облепленная эскадренными буксирами. Та самая УБС-3, чьи подозрительные противорадиационные экраны мы давеча обсуждали с Меркуловым.
База снабжения, которая вращается как иной навигационный бакен, ничего, кроме недоумения, вызвать не может. Ну, будем считать, что это не моего ума дело.
Покой авианосцев и базы оберегали фрегаты в строю двухэшелонного кольцевого охранения.
Ниже я увидел линкоры, занятые огневой поддержкой десанта.
Еще ниже в атмосферу Паркиды входили десантные корабли.
Как я понял чуть позднее, это был второй эшелон десанта. Первый к тому моменту уже смял захваченных врасплох клонов и закрепился по периметру истинного плацдарма нашей высадки. Истинного — а не того, который назывался «Нерпа» и на который отправили вспомогательный десант.
Главные штурмовые силы высаживались прямиком на космодром Керсасп-Центральный. Ничего наглее история войн не знала, но это было фактом! Десант клонов на озере Гвардейском, в Городе Полковников — очень красивый и по замыслу, и по исполнению — померк на фоне ошеломляющей дерзости и революционной технологии нашего удара. Оно и понятно: адмирал Шахрави не располагал десантными Х-крейсерами. А Пантелеев — располагал.
Наши Х-крейсера — среди которых и три свежепостроенных — воспользовались тем же приемом, который позволил нам на Глаголе проникнуть прямиком в Колодец Отверженных. А именно: двигаясь в граничном слое Х-матрицы, они приблизились к поверхности планеты на считанные метры и материализовались точно над клонским космодромом.
Благодаря этому передовые части осназ вместе с техникой и буквальном смысле слова свалились клонскому гарнизону на голову. Эффект внезапности был достигнут просто-таки ошеломительный.
Ну а для маскировки второго эшелона десанта в тот день над Паркидой было применено «Сияние» — в ранее невиданных масштабах.
Паркида пылала под нашими десантными кораблями. Зловещие багровые ленты, как змеи, переплетались с оранжевыми и желтыми полотнищами. Все это пестроцветье шло волнами, то и дело озаряясь сеткой ослепительно белых прожилок.
— Внимание, говорит Тор. Эскадрилья, доклад.
Мы доложились Бабакулову в том духе, что взлетели нормально.
— Хорошо. У кого не считался боевой приказ с автопилота?
— У всех считался.
— Хочу напомнить новичкам, что в таких условиях связи может не быть. Это нормально. При отказе автопилота держитесь своего ведущего. При неполадках или боевых повреждениях — возвращайтесь на «Дзуйхо».
Из-за сполохов «Сияния» самое важное я увидел не сразу, а лишь достигнув средних слоев атмосферы.
На космодром Керсасп-Центральный заходили все пять «больших гансов» в окружении воистину царской свиты. Их охраняли два полка тяжелых истребителей. Один полк — те самые асы из «Лёвехерца», другой — наши гвардейцы с «Ушакова».
Помимо тяжелых «Хагенов», в сопровождении стояли и «Орланы», занимавшие нижний эшелон. Но сильнее всего впечатляли мониторы, в том числе «Пинск» и «Измаил», которые снижались чуть в стороне от транспортов. Вот о таком я не слыхал… Чтобы боевые звездолеты, предназначенные для поддержки десанта артиллерийским огнем с орбиты, были введены в атмосферу!
Мониторы наводили орудия главного калибра на некие им одним ведомые, особо защищенные цели и обрушивали на них могучие 510-мм снаряды. По противоположному борту мониторов вспыхивали факелы реактивных откатников.
Но клоны еще огрызались.
То, что я принял за очередную вспышку реактивного откатника монитора «Пинск», оказалось разрывом зенитной ракеты. Еще одна ракета на моих глазах поразила немецкий транспорт «Австразия».
Казалось, для степенно снижающегося гиганта это был комариный укус… Но он вдруг начал проваливаться вниз все быстрее и быстрее, что заставляло заподозрить самое страшное: падение мощности на гравитационном эмуляторе.
Дальнейшего развития событий я не видел.
Мы вышли в назначенный квадрат. И очень вовремя вышли. Клоны лихорадочно перебрасывали подкрепления в сердце «Крепости Керсасп» для ликвидации нашего первого эшелона десанта на Х-крейсерах.
По дороге на полной скорости мчалась клонская колонна: боевые разведывательные машины десанта и некие невоенного вида грузовики, похожие на огромные шестиколесные батоны.
Мины, которыми были снаряжены контейнеры КДМК-8 наших «Дюрандалей», являются двухрежимными. Если мина не обнаруживает цели, она просто падает на землю. В подходящий грунт мина может самозакопаться. В противном случае — останется лежать на поверхности. Конечно, не заметить ее в этом случае может только слепец, но плотное минное поле все равно выполнит свою главную задачу: остановит колонну противника хотя бы на полчаса. А в современном бою победы может стоить задержка подкрепления и на десять минут.
Если же мина сразу замечает под собой цель, то она принимает оптимальную ориентацию и взрывается прямо в полете. Чего ей ждать-то? При взрыве мина формирует поток осколков, а главное — кумулятивное ядро. Для бронемашины этого обычно вполне хватает, о грузовиках и говорить не приходится.
Так что клонской колонне крупно не повезло.
Когда наши кассеты раскрылись, несколько машин были поражены сразу, в движении. Другим пришлось остановиться — кругом лежали мины.
Закрепляя успех, мы открыли огонь из лазерных пушек.
При этом, что занятно, никто из новичков ни разу не попал. Мистика! Ведь все мы были поставлены в равные условия: отмечали цель маркером и выдавали парсеру разрешение на открытие стрельбы. Не вручную же мы с Цапко и Бабакуловым целились!
Кроме нас, над Паркидой работали сотни других флуггеров.
Наносили бомбовые, ракетные и штурмовые удары. Выливали тонны «зажигательной росы». Выставляли минные заграждения. Все это — ради одной цели: полностью изолировать район космодрома Керсасп-Центральный. Любые переброски вражеских войск должны быть парализованы! Контратаки — пресечены в зародыше! Танки — смешаны с землей!
— Здесь Кедр, слушать Тор-100. Сейчас над вами прошел контролер. Результаты удара вижу, доволен. На доработку вышлем штурмовики. Прошу вас вернуться на космодром Хордад.
— Кедр, здесь Тор. У нас назначен борт возврата «Дзуйхо».
— В курсе. Повторяю приказ: совершить посадку на Хордад.
— Есть Хордад.
Тут-то в нас и влепили. Это была искусно замаскированная батарея под командованием невероятно терпеливого ветерана. Клонские ракетчики крепились изо всех сил, желая бить только наверняка. И когда по работе бабакуловского радиопередатчика они удостоверились, что мы находимся совсем близко, они сработали мгновенно.
Включение поискового радара. Сразу вслед за ним — стрельбового. И сразу, понимая, что ждать нечего и надеяться не на что, — ракетные пуски один за другим, на пределе практической скорострельности комплексов.
Они стреляли практически в упор, с восьми километров.
У меня в кабине запиликало и затрещало все сразу.
Предупреждение об облучении. Сообщение о пусках. Автомат отстрела ловушек. И, на закуску, поступило любезное предложение парсера выполнить каскад противоракетных маневров.
Я немедленно согласился.
Равно как и все пилоты эскадрильи, кроме одного, замешкавшегося.
Этого Безносая сцапала первым.
Цапко крикнул: «Катапульта, баран!» — но без толку. Истребитель просто развалился на куски.
От первого залпа я ушел.
И от второго ушел, чудом.
Ракеты, ловко корректируя курсы в погоне за нашими штопорящими машинами, выписывали в воздухе дымчатые вензеля.
От третьего залпа — не ушел.
Один из таких вензелей оборвался взрывом по левому борту. Град убойных элементов разворотил носовые аэродинамические плоскости, группу маневровых дюз, изрешетил пилотскую кабину.
Меня спасло великолепное бронирование скафандра «Гранит-2». Иначе я был бы убит на месте.
Но и так у меня оставались все шансы лечь в местный песочек. А не хотелось.
Связь на передачу не работала. В кабине ревел смерч. Где-то за спиной занимался пожар.
В придачу ко всему вышла из строя система аэродинамической компенсации. Истребитель так раскачало по тангажу, что под угрозой неуправляемого штопора пришлось сразу же выключить защитное поле.
— Тор-100, Тор-100, батарею засекли. Нацеливаю ближайшую ударную группу. Доложите обстановку.
— Здесь… Тор… — из горла Бабакулова вырывалось страшное клокотание. — Прощай, Жагров.
— Говорит Ястреб-4, — это отозвался один из наших молодых. — Ушел на предельно малую. Разрешите атаковать батарею.
— Доложи, что с остальными.
— Не вижу… Нет, один есть! Горит, идет к земле!.
— Спокойно. Если силовая и планер целы, уходи оттуда на Хордад. Если имеешь повреждения — попробуй дотянуть до Керсаспа-Центрального. Летное поле под обстрелом, но сесть сможешь. Либо катапультируешься.
— Хорошо… Хорошо… Я попробую.
— Не «попробую», а «так точно».
— Хоро… Так точно!.. Извините.
Но где же остальные?! Где Цапко? Где молодежь?
Покончив с воспитанием Ястреба-4, Жагров принялся за всех нас, бесследно исчезнувших из эфира:
— Тор-100, отзовитесь! Лепаж, Барбус, Ястреб-2, Ястреб-3, Ястреб-5, доклад!
Эскадрилья погибла? Так просто?
— Лепаж, доклад! Лепаж, Барбус, немедленно отзовитесь! — надрывался Жагров.
Катапультироваться не получилось.
Полсотни километров до Керсаспа-Центрального дались мне тяжелее, чем вся война и весь Глагол.
«Дюрандаль» горел, как факел. Я считал секунды до того момента, когда изволят взорваться баллоны с воздухом.
Или что-нибудь еще.
Когда машина уже катилась по полосе, взрыв все-таки прогремел.
Остаток посадочного пробега я проделал в закрутившемся огненным волчком обломке носовой части.
Я лежал на боку, вокруг меня плясали языки огня, в единственном уцелевшем встроенном патроне заканчивался воздух. Температура внутри скафандра приближалась к шестидесяти градусам.
Двигаться я практически не мог, потому что сервоприводы «Гранита» все-таки не выдержали последнего испытания. К тому же я был прикован фиксаторами к искореженному пилотскому креслу.
Меня залили пиродепрессантом и вырвали из раскаленной носовой части вместе с креслом при помощи танка.
Спасибо ребятам из 4-й Новогеоргиевской танковой дивизии, век их помнить буду.
Уложили на землю, выковыряли из дымящегося скафандра.
— Ну, парень, ты даешь… Не родись красивым, а родись счастливым, — сказал, мне танкист, один из авторов моего спасения. — У меня такие фотки от твоей посадки остались, дома покажу — закачаются! Адресок части оставь, пришлю.
— Нужны ему сейчас твои фотки, — рассудительно заметил второй. — Слышь, лейтенант, ты ранен?
— Не знаю.
— Значит, нет. Воды хочешь?
— Ага, — выдавил я.
Приняв флягу, я бессовестно выдул все содержимое и только потом спохватился:
— Извини, друг… Не думал, что так мало…
Танкист расхохотался.
— Фляга полная была! Литр!
Его товарищи по экипажу тоже рассмеялись.
— Ты откуда будешь-то, водохлеб?
— Второе гвардейское авиакрыло… Мужики, мне срочно надо к ближайшему флотскому начальнику.
— Садись на броню, довезем. Тут лучше на своих двоих пока не ходить. Где-то автономные снайперки рассованы, не все еще вычистили.
— Только вы сразу свяжитесь со своим комбатом, пусть передаст наверх, в оперштаб, следующую информацию. На вынужденную пришел Пушкин из эскадрильи и-два-девятнадцать. Несколько машин эскадрильи сбиты в квадрате ка-эс-пять-шестнадцать. Нужны спасатели… Кстати, а у вас вертушек нет, случайно?
— Теперь есть, целый полк. А ты правда Пушкин? Или это позывной?
— Правда Пушкин… Может, ваш комбат сам с вертушками поможет? Там мои друзья, сбитые, понимаешь?
— Попробуем. Квадрат повтори, поэт…
Их танк, Т-12, был оборудован кустарным бронекузовом для перевозки лежачих раненых. По всему было видно, что машина принадлежит легендарной дивизии полковника Святцева, которая несколько месяцев, в полной изоляции, сражалась с клонами на Грозном. В таких боях техника часто теряет часть штатного оборудования, зато обрастает кустарными приспособлениями и нечаянными трофеями, которые в армии именуют приладами и приблудами.
Вот бронекузов, в котором меня перевозили, являлся типичной приладой. А приблудой… приблудой, пожалуй, в данной ситуации служил мой закопченный скафандр. Хозяйственные танкисты решили прихватить его с собой и, чтобы не напрягаться с погрузкой, потащили на буксире.
Довезли с ветерком. Я решил серьезно отнестись к опасности со стороны автономных снайперских винтовок и за броню не высовывался.
Ехал лежа на спине и глядя в небо. «Сияние» погасло и теперь бесцветные небеса оживлялись только суетой наших флуггеров да громадными столбами дыма. Черного, серого, белого, сизого, соломенно-желтого, рыжего, охряного…
Горели рухнувшие единицы флота.
Чадила клонская техника.
И, конечно, пылал по периметру весь главный плацдарм высадки. Рукотворный океан огня, в который погрузилась сплошная зона разрушений вокруг космодрома Керсасп-Центральный, и был залогом успеха десантной операции.
Цитадель «Крепости Керсасп» была сокрушена. Под воздушно-космическими ударами погибли тысячи конкордианских солдат, но главное — удалось осуществить полную изоляцию плацдарма. Многочисленные клонские «пожарные команды», то есть бронетанковые и механизированные боевые группы, рассредоточенные по отдельным узлам сопротивления в районах добычи и переработки люксогена, не смогли оперативно прийти на выручку космодрому Керсасп-Центральный.
Но сражение еще не кончилось. В те самые минуты, когда танкисты заливали меня пиродепрессантом, конкордианский флот готовился к внезапному и, как надеялись его адмиралы во главе с одиозным Пентадом Шахрави, сокрушительному контрудару.
Я спрыгнул неподалеку от передового командного пункта Первого Ударного флота, развернутого на борту монитора «Измаил», а танкисты двинули дальше, по своим танковым делам.
Осмотрелся.
У меня захватило дух.
Ну и мощь!
Десантные Х-крейсера с откинутыми аппарелями. Бросился в глаза какой-то новый, «Исаев», о таком Председатель Растов в марте не говорил — наверное, тогда корабль еще достраивался.
Танкодесантные корабли. Штурмовые флуггеры. «Андромеды». Море армейской техники.
Бодрящая беготня мобильных пехотинцев, незнакомые эмблемы дивизий, самоходки, бьющие куда-то за горизонт прямо из-под борта госпитального десантного корабля «Святой Дамиан».
Сразу же вспомнилась телепублицистка Ада. «Эх, нет здесь ее… Много теряет. Вот кадры! Шикарные! Стволы самоходок плюются огнем на фоне красного креста милосердия… Какой выразительный символ! Не поймешь чего… Но выразительный».
Да, и трупы. Трупы, конечно, тоже. В ассортименте.
Тут же — раненые. Наши с клонами вперемежку. Врачи, автоматчики конвоя, медбратья с носилками…
Тоже хороший репортажный материал. Только с оторванными конечностями пришлось бы что-то решать.
Раненых сортировали, перевязывали, по несколько человек перегружали на автокары и гнали по разным адресам. Кто-то попадал на борт «Святого Дамиана», кто-то на ближайшую «Андромеду», а легкораненые счастливчики вприпрыжку возвращались в свои части.
Надо всем этим темно-серыми утесами возвышались четыре «больших ганса».
Не хватало только «Австразии». Вероятно, она все-таки совершила отнюдь не мягкую посадку где-то за пределами космодрома. Либо, если повезло, смогла выкарабкаться на орбиту.
Все гиганты, как назло, были развернуты ко мне носом. А грузовые ворота у них находятся в корме. Поэтому я по-прежнему был лишен возможности удовлетворить свое законное любопытство и увидеть, что же там у них внутри. Воображение рисовало неприличные — с точки зрения военного здравого смысла — видения вроде трехсотметровых танков, рядом с которыми «Шамширы» показались бы невзрачными карликами.
На спинах двух «больших Гансов» наблюдалась бешеная активность. Офицеры жестикулировали и размахивали радиотрубками, как маршальскими жезлами. Десятки людей в экипировке инженерных войск заводили металлические тросы. Тросы тянулись вдоль бортов вниз, к приземистым инженерным танкам. Саперы, легко узнаваемые по своим фирменным разгрузочным скафандрам-«чемоданам», закладывали подрывные заряды.
«Большие гансы» готовят к взрыву? Стоило их сюда тащить… И зачем тросы?»
Бурная деятельность велась и внизу, на бетоне. Рота армейских мехукладчиков попарно соединяла транспорты кабельными коммуникациями. Судя по калибру кабелей, по ним собирались гнать… я не знаю… не то что сотни мегаватт… тераватты!
Вдоль уложенных кабелей ползли другие спецмашины, которые закрывали их арочными броневыми масками. Группы монтажников довершали дело, стягивая бронемаски накладными кронштейнами.
Я быстро обнаружил определенную закономерность. «Нейстрию» подключали к «Саксонии», а «Алеманнию» — к «Тюрингии». Саперы же возились именно наверху «Саксонии» и «Тюрингии». То есть оба транспорта, подготавливаемых к взрывным работам, соединялись сетью кабелей с двумя другими.
— Лейтенант, ты чего рот раззявил? Проходи, не пялься. Совсекретно.
На меня надвигался очень характерный сержант-осназовец модели «цепной пес контрразведки». Я на таких насмотрелся, еще когда на складах Колчака себе тройку зарабатывал по «Статутам орденов».
Сейчас целый батальон этого тылового осназа стоял в оцеплении «больших Гансов».
Я и бровью не повел.
— Совсекретно? Ширмочку повесь.
По мнению сержанта, он располагался в иерархии вооруженных сил несоизмеримо выше меня, «простого летехи». Но, получив такую отповедь, бравый боец сразу сбавил тон.
— Да какая ширмочка, на такую дуру?
— Ну а какое тогда совсекретно? Ты первый раз в зоне боевых действий?
— Вообще-то я… — Он хотел что-то приврать, но, надо отдать ему должное, передумал. — Первый.
— Ну и дай Бог тебе здоровья. А я с января на войне. Что за возня с этими транспортами, не объяснишь?
— Как сказать. — Сержант замялся. — Сами не понимаем. Внутри там громадные… вроде кубы… все брезентом затянуты.
— Ну кубы так кубы. Ладно, бывай.
С этими словами я повернулся и направился к монитору «Измаил», на передовой КП флота, чтобы доложиться по форме.
Однако когда я был в двадцати шагах от трапа монитора, ревуны «больших Гансов» издали слитный апокалиптический глас.
Я обернулся.
Всех саперов с «Саксонии» и «Тюрингии» как ветром сдуло. Инженерные танки сдали назад, выбрав заведенные на спины транспортов тросы.
Рявкнули взрывы. Над «Саксонией» и «Тюрингией» взметнулись столбы искр.
Судя по всему, на верхней поверхности их корпусов был произведен подрыв шнуровых, режущих зарядов. Потому как транспорты продолжали стоять с виду целехоньки.
Инженерные танки тронулись, поползли… тросы натянулись… еще сильнее…
Заскрежетал металл…
Над обоими транспортами поднялись дыбом отогнутые листы металла… «Гансы» вскрыли, как банки со шпротами!
Не удовольствовавшись этим, танки прибавили ходу, намереваясь полностью оторвать лишние куски обшивки.
Нечто, находившееся внутри «Саксонии» и «Тюрингии», рвалось наружу. Ему нужно было увидеть небо, нацелиться в него… чем? И это нечто было столь ценным, что ради него оба дорогущих транспорта безжалостно искалечили самым варварским способом!
И снова ревуны. На этот раз они подали сигнал «Внимание».
Из мегафонов, выведенных на ходовые мостики кораблей, раздался властный голос. Голос главнокомандующего военно-космическими силами, адмирала флота Российской Директории Николая Федоровича Пантелеева.
— Воины России! Воины Европы, Америки и Азии! Благодаря вашим ратным трудам сокрушена система обороны противника и захвачены важнейшие объекты Паркиды — люксогеновые заводы. Теперь наш флот располагает практически неограниченными источниками топлива, а флот Конкордии может рассчитывать только на имеющийся резерв. Вкупе с нашим общим техническим и численным превосходством это означает, что война с Конкордией выиграна.
Вот тут бы и конец речи! Громовое «ура», пальба в воздух и массовая капитуляция остатков клонского гарнизона. Но нет.
— Так гласят законы военной науки. Неприятель понимает эти законы не хуже нас. Для него наступило время роковых решений. Конкордианский генеральный штаб, пресловутый Сетад-э Бозорг, и определенные круги в верховном жречестве не готовы смириться с объективной данностью военного поражения. В ближайшие часы, а возможно, минуты последние боеспособные соединения врага попытаются взять реванш. По имеющимся сведениям, противник готов идти до конца и применить против наших боевых кораблей и плацдармов на Паркиде ядерное оружие.
Мне, наверное, показалось, но весь космодром дружно охнул.
Комсостав еще ладно, он о чем-то подобном догадывался. Но младшие офицеры, а тем более мичманы, прапорщики, старшины, сержанты, рядовые — откуда? Они привыкли воевать с клонами честно. И тут такие новости…
— Ядерные удары могут быть нанесены подло, легкими единицами флота, а всю вину за его применение Сетад-э Бозорг постарается списать на так называемых манихеев. Так знайте же, господа конкордианские адмиралы и генералы, заотары и пехлеваны. Выступить на последний бой с нашим флотом и погибнуть — ваше право. И я вам могу гарантировать: вы погибнете все. Но даже не надейтесь погубить нас. На космодром Керсасп-Центральный крупнейшими транспортными кораблями Великорасы типа «Нейстрия» доставлены два уникальных, единственных в своем классе излучателя противоатомной системы «Nigredo». Они названы «Иван» и «Мария». Системы дистанционной трансмутации построены на нескольких ваших планетах, господа конкордианцы, подобные системы построены на наших планетах. Но только «Иван» и «Мария» достаточно компактны для того, чтобы можно было осуществить их межзвездную переброску в собранном виде. И только мы смогли решить проблему энергоснабжения трансмутационных излучателей при помощи ТЛ-станций, размещенных на борту двух других большегрузных транспортов типа «Нейстрия». Радиус действия наших установок позволяет надежно защитить от ядерного оружия не только войска на поверхности планеты, но и флот на орбите. Противоядерный зонт над нашими силами вторжения раскрыт. И теперь выбор за вами, господа конкордианцы. Испробовать нашу систему противоатомной обороны на прочность, а затем получить ядерный удар возмездия или сохранить свою цивилизацию, смирившись с неизбежным.
Речь Пантелеева гремела над космодромом. Она рвалась из запущенных с борта флуггеров агитационных зондов и разносилась над всеми уцелевшими узлами сопротивления клонов. Шла открытым текстом по всем каналам. Апеллировала к клонам с сотен тысяч листовок.
Адмирал раскрыл все карты.
Поначалу я просто перестал понимать, на каком свете нахожусь. Так легко и беззаботно указать клонам фокус концентрации военных усилий — «большие гансы»?..
Ведь это слышат клонские офицеры в своих бункерах. И где гарантия, что у них обрублены все каналы связи со своим флотом, изготовившимся к Х-броску и атомному удару? А если речь Пантелеева будет оперативно доведена до сведения адмирала Шахрави, что помешает тому изменить на лету план своего контрудара? Сперва приложить все усилия к тому, чтобы уничтожить трансмутационные излучатели на «Саксонии» и «Тюрингии», а затем отдать приказ «манихейским» фрегатам и мониторам на применение ядерного оружия?
Но тут я вспомнил странную конструкцию УБС-3, которую видел час назад на орбите Паркиды в одном ордере с нашими ударными авианосцами. И на меня снизошел свет истины.
Из пробоин в бортах «Нейстрии» валил дым. Ветер растрепывал его на клочья и по всему космодрому растекался сизый туман.
«Тюрингия» уже успела выгореть почти целиком.
Силовые кабели были перечеркнуты пунктиром воронок.
Клоны рвались к «большим Гансам», не считаясь с потерями. И кое-что у них получилось.
Но не считаться с потерями можно по-разному. В тот день они превзошли самих себя.
Адмирал Шахрави сделал выводы из речи Пантелеева. Его авианосцы и линкоры появились из Х-матрицы над ночной стороной Паркиды, прикрываясь от линейных сил нашего флота диском планеты. Это было тактически грамотно.
При этом прыжок клонами вынужденно рассчитывался таким образом, чтобы оказаться к Паркиде как можно ближе. Для ракетной атаки против нашего главного плацдарма высадки это давало известные преимущества. Но на такой риск можно было идти только из желания поразить «большие гансы» любой ценой. Из-за неизбежных погрешностей конкордианское соединение понесло потери уже при Х-переходе: авианосец и два фрегата материализовались непосредственно в верхних слоях атмосферы Паркиды. Для обычного звездолета это верная гибель.
С клонских авианосцев стартовали эскадрильи штурмовиков «Кара» и торпедоносцев «Фраваши».
Львиная доля клонских флуггеров была брошена не против наших крупных боевых кораблей, а на уничтожение «больших Гансов». При этом истребительное прикрытие ударных эскадрилий было недостаточным.
Тяжелые «Хагены» и верткие «Орланы», «Горынычи», «Дюрандали» и «Ягуары» — несколько мощнейших истребительных заслонов поджидали клонских пилотов на орбите и в небе над покоренной «Крепостью Керсасп».
Над терминатором и над всей дневной стороной Паркиды развернулась яростная воздушно-космическая битва.
Тем временем конкордианские линкоры выпустили ракеты «космос-поверхность» и, продолжая орбитальное движение в обществе фрегатов, столкнулись со своими бронированными оппонентами из России, Европы и Южной Америки. Но если конкордианцы были вынуждены полагаться только на мощь своей бортовой артиллерии, Пантелеев мог швырнуть на чашу весов еще и торпедоносные эскадрильи семи ударных авианосцев.
Линейное сражение было проиграно клонами за полчаса, проиграно страшно и безнадежно.
Но зато — пять попаданий в «Нейстрию».
Полное уничтожение «Тюрингии».
Разрушенные силовые коммуникации.
Казалось бы, наш ядерный зонтик, расхваленный Пантелеевым, уничтожен?
Клоны полагали — несомненно.
И вот тогда на сцене появились «манихейские» фрегаты, которые выпустили в обшей сложности девяносто торпед и ракет c ядерными боевыми частями. Некоторые фрегаты были уничтожены нами сразу после первых же пусков, другие прожили минут десять—пятнадцать…
Но свое черное дело они сделали: торпеды направились к своим жертвам. Большая часть была нацелена на наши тяжелые корабли, меньшая — в атмосферу над Керсаспом. Эти, последние, были наиболее опасны. Одного термоядерного взрыва могло хватить, чтобы уничтожить наш десант полностью.
В ту секунду я находился на борту транспортно-десантного вертолета В-31, ласково прозываемого в армии где «володькой», а где «валечкой», и смотрел на Керсасп с высоты пятьдесят метров.
Керсасп был охвачен организованной паникой. Большинство танкодесантных кораблей взлетело и старалось уйти хоть куда, лишь бы подальше. Пехота разбегалась по укрытиям.
А прямо под нами белел «Святой Дамиан». По-хорошему, сразу после того, как пара горящих клонских штурмовиков протаранила «Нейстрию» и стало ясно, что ядерный удар по Керсаспу неизбежен, госпитальному кораблю надо было взлетать.
Тогда у него имелись шансы успеть выйти из атмосферы и прикрыться защитным полем.
Но «Святой Дамиан» стоял. И было ясно, что никуда он не уйдет. Потому что не может: несколько больших пробоин свидетельствовали о том, что досталось и ему.
Монитор «Измаил», на котором держал флаг вице-адмирал Лещенко, заместитель Пантелеева, на моих глазах оторвался от бетона. Если бы наш вертолет прилетел минут на пять раньше, я бы, наверное, успел попасть на борт монитора.
Я бы мог войти на КП вице-адмирала Лещенко. Стать тихонечко за спиной у штабных операторов. Своими глазами увидеть роковые секунды сражения на тактических экранах.
Слушать страшный отсчет времени по ядерным торпедам, буравящим стратосферу над Керсаспом…
Направляющимся к «Адмиралу Нахимову»…
«Бентисикоди Майо»…
«Дзуйхо»…
«Кавказу»…
«Сталинграду»…
Но все случилось иначе.
Когда я, обдумывая на ходу речь Пантелеева, поднялся на борт «Измаила» и доложил о своем прибытии, мне сказали, что очень за меня рады — в смысле, что не убился при вынужденной посадке. Однако работы для меня — никакой. Нет ни лишней исправной машины, ни сколько-нибудь вменяемого задания «на бетоне».
Тогда я осведомился, как там идет спасательная операция в квадрате КС-5-16. Штабной офицер выкатил на меня телескопы: какая операция?
После наведения справок непосредственно в штабе Первого Ударного, размещенном на линкоре «Сталинград», выяснилось худшее: пара спасательных «Гекконов» потеряна, а другая пара сможет прибыть на место только через час.
Спасслужба флота загружена под завязку. Одних только групповых вызовов, когда точно известно, что прилета «Гекконов» ждут уцелевшие члены экипажа разбившихся кораблей, — за полтора десятка. А уж сбитых пилотов — пруд пруди.
Ну а армейские вертушки?
А вертушки не полетят. На западном и северо-западном направлениях их пока что слишком хорошо сбивают. Недопустимая степень риска.
Я побелел от ярости. Пожалуй, впервые за всю войну какая-то поганая «степень риска» всплыла при обсуждении спасательной операции.
Спасти сбитого пилота — это святое.
Это я даже не знаю, с чем сравнить…
Да что там «спасти»! Даже если ты точно уверен, что все погибли, что тебе остается только останки собрать — ты обязан лететь. Если надо поднять в обеспечение звено — поднимай звено! Эскадрилью — эскадрилью! Роту осназ — роту осназ!
— Значит, так, таарщ кап-три, — сказал я звонко. — Там сбита практически вся моя эскадрилья. Комэск Бабакулов. Цапко. И трое зеленых, фамилии которых я не успел узнать. Если туда не полетят вертолеты — значит, пойдут танки. Соедините меня с полковником Святцевым. Уверен, он в отличие от вас не привык бросать боевых товарищей в беде.
— Товарищу Святцеву присвоено звание генерал-майора, — ответил мне офицер. — А вы, лейтенант, немедленно прекратите разговаривать со мной в подобном недопустимом тоне. Иначе я посажу вас под арест.
Поскольку тон я менять не собирался, арест мне был гарантирован. Как вдруг на сцене появилось мое спасение, принявшее самое неожиданное обличье из возможных — телепублицистки Ады.
— Я случайно услышала… Ты сказал Цапко? — спросила она, появляясь в операторском зале «Измаила» не откуда-нибудь, а из рабочего кабинета вице-адмирала Лещенко.
— Ада? Здравствуйте. Да, я сказал Цапко.
На ее лице отразился искренний испуг.
— Что с Сережей?!
Продолжать скандалить в ее присутствии мне было очень неловко, поэтому я, выразительно поглядев на капитана третьего ранга, который обещал меня арестовать, ответил Аде как мог уклончиво:
— Вот и не знаю, что с ним. Боюсь, сбит. И ему очень нужна помощь. Но тут такие обстоятельства…
— Какие?
— Сложные.
— Нет уж скажи!
— Ада, да ничего я не могу вам сказать! — вспылил я. — Ни-че-го хорошего!
С этими словами я развернулся и покинул командный пункт. Я направлялся к танкодесантным кораблям. Доставая сигарету, сломал ее.
Отшвырнул прочь.
— Саша!
Долго ковырялся в пачке, пока не обнаружил, что она пустая. Скомкал и выбросил пачку.
— Са-ша! Да постой же ты!
«Черт, ну что с нею делать?»
Я остановился и позволил Аде догнать меня.
Глаза у нее были на мокром месте, но она не плакала.
— Ну ты и бегаешь… Отец сказал… Прямо сейчас ничего нельзя сделать. Он не имеет права. Но спасательные флуггеры обязательно к Сереже прилетят. Это правда?
— Прилетят, правда. А остальное — неправда. Сделать всегда можно. Было бы желание… Постойте, какой отец?
— Моя фамилия — Лещенко.
«А! Так вот откуда она такая шустрая. Адмиральская дочь… То-то я думаю, «пропуск на «Нахимов» — не проблема»… А Лещенко… Прав, наверное… Если он даже ради дочери не хочет вертолетчикам приказывать, значит, там действительно жарко… С другой стороны, она тоже большую глупость сделала… Не может же вице-адмирал в присутствии своих подчиненных менять решения по прихотям гражданского лица! Пусть даже и дочери!»
— Хорошая фамилия. Идемте, попытаем счастья еще разок. Не получится — значит, будем молиться на те «Гекконы», которые прилетят через час.
Вскоре я уже разговаривал с вертолетчиками полка, приданного в усиление танковой дивизии Святцева. Аде я строго-настрого приказал подождать в сторонке.
— Три экипажа на том направлении уже гробанулись, — объяснял немолодой для своего звания капитан Можайский. Я понимающе кивал. — А общие наши потери — семь машин. Мы же прямо с десантных кораблей в бой пошли. Выкатились, лопасти раскрыли и вперед. А сейчас нас вернули.
— Вернули почему?
— Уровень потерь недопустимый. Решили держать в резерве на случай клонского танкового контрудара.
— А «володьки» ваши тоже для контрудара берегут? — Я имел в виду, само собой, спасательные В-31.
— И «володьки» подвески получили. Шесть блоков неуправляшек.
— Так, значит, не полетим? — спросил я, заглянув капитану в глаза.
Капитан покачался с носков на пятки. Сплюнул.
— Эх, подведешь ты меня под трибунал, сын звезды…
После короткого, но красочного скандала Аду на борт все-таки пустили. Решающим аргументом оказалось продемонстрированное нам удостоверение Воронежских военфельдшерских курсов.
И удостоверение фельдшера, и сам тот факт, что она хотела во что бы то ни стало лететь с нами, делали Аде честь.
«Надо же! Она что — успела в Цапко влюбиться? За один-единственный день? Или они раньше были знакомы? В любом случае я бы на месте Сережи за такую женщину держался… Впрочем, если учесть, что она его старше и пойди еще пойми на сколько… — в моих матримониальных раздумьях постепенно побеждала дружба. — В общем, им обоим надо держаться друг друга!»
Итак, Ада полетела за фельдшера.
Стрелком на блистерные пулеметы полетел я.
По-хорошему, в ходе спасательной операции обязательно нужно иметь на борту вертолета отделение осназ ну или хоть обычной пехтуры. Но наш случай был такой щепетильный, что ни я, ни капитан не имели власти приказывать. Да и рисковать лишними жизнями… Наших вполне достаточно.
В итоге взяли мы с собой только бортмеханика с запоминающейся фамилией Неизвестнов.
Достигли своего квадрата за четверть часа. И, вопреки всем штабным страшилкам, без приключений. Ну, если не считать приключением саму пилотажную манеру Можайского. Вертолет В-31 — машина тяжелая и неуклюжая. А Можайский, закладываясь на засады клонских зенитчиков, швырял «володьку» из стороны в сторону так, будто сидел в кабине приспособленной под такие выкрутасы «Пираньи».
Оставив за спиной сплошную зону разрушений вокруг Керсаспа-Центрального, мы дважды прошли над клонскими позициями, с виду целехонькими. Даже окопанную роту танков видели. Но клоны почему-то вели себя на удивление лояльно. Если не считать нескольких пулеметных очередей издалека, наш пролет они проигнорировали. Может, речь Пантелеева так подействовала?
В квадрате тоже все было с виду тихо-мирно. Близ горизонта коптила небо клонская колонна — та самая, которую после нас добили штурмовики. Может, там и оставалась пара исправных БРАМДов, чьи универсальные пушки могли доставить нам известные неприятности, но, думаю, их экипажи были полностью поглощены возней со своими ранеными. Что можно понять.
Место падения Бабакуловской машины нашли сразу. Над его «Горынычем» дрожало горячее марево, достаточно контрастное для бортового инфракрасного пеленгатора.
Можайский посадил вертолет.
— Ибрагима больше нет, — сказал я.
Точнее, я был уверен, что только подумал об этом. Но, оказывается, я не смог удержать полынную волну горечи в себе и произнес свое страшное заключение вслух.
— Почему? — испуганно спросила Ада.
— Я вижу его скафандр. Это значит, он не катапультировался и упал вместе с флуггером. А такой удар…
Говорить дальше я не смог. Безнадежно махнул рукой, выскочил из бортовой двери, побежал к обломкам флуггера.
Да, комэск погиб.
Если мы сейчас найдем тело Цапко…
Если мы сейчас его найдем, значит, я — последний.
Последний из той эскадрильи И-02, какой я увидел ее впервые тринадцать месяцев назад.
Ах да, еще Кожемякин. Он не погиб, он переведен с повышением.
Сейчас мне от этого не легче. И если только Цапко тоже погиб… Ох, про Аду не хочется и думать.
— Мы не сможем его забрать, — сказал бортмеханик Неизвестнов, подходя с двумя автоматами и отдавая один из них мне. Умный человек, соблюдал инструкции.
— Почему?
— Ты же видишь… Тут на три часа работы автогеном. Надо искать живых.
Это было обидно, обидно и нелепо, это шло вразрез с нашим неписаным кодексом… Но — бортмеханик был прав.
Полуразрушенный, местами обуглившийся скафандр вместе с креслом придавлен тяжелыми обломками реактора, сорвавшегося с креплений в момент удара. Нет возможности ни быстро вытащить вручную скафандр, ни даже толком подступиться к нему, чтобы извлечь тело комэска.
Мы вернемся за ним. Совсем скоро.
Через несколько минут мы обнаружили флуггер Цапко. На то, что машина принадлежит именно ему, однозначно указывал обломок стабилизатора с боевитым барбусом. Полезная все-таки штука — персональные эмблемы…
Сам Цапко, слава Богу, отсутствовал.
Ада, правда, не сразу сообразила, что это хорошо. Вполне простительно.
— Где Сережа? — растерянно спросила она. И, стремительно приближаясь к истерике, повторила: — Где Сережа?!
— Спокойно, Ада. Сережа катапультировался. Как, надеюсь, и другие наши ребята. Странно, что мы пока не запеленговали их радиомаяки, но тут могут быть самые разные причины…
— Не надо темнить, Саша. Я все понимаю: он погиб. Как и остальные.
— Ада, во-первых, идемте обратно в вертолет… Во-вторых! — По мере приближения к «володьке» я вынужденно повышал голос, чтобы перекричать его нестихающий рокот, ведь Можайский вполне благоразумно двигатели не глушил. — У нас, у пилотов, много суеверий! И разных традиций! Свой этикет особый существует! Ну, вы слышали! Наверное!!!
— Слышала!!!
— Так вот, раз слышали!!! — Я подтолкнул Аду в проем, залез следом сам, задвинул дверь обратно и, когда могучее «тр-р-р-р» осталось снаружи, с удовольствием понизил голос:
— Раз слышали, то должны понимать некоторые совсем простые вещи. Если пилот не вернулся из боевого вылета, о нем говорят: «не вернувшийся из боевого вылета». Короче — «отсутствующий». Если его долго искали и не нашли, говорят: «пропавший без вести». И только если его тело обнаружено, опознано и освидетельствовано медиком, тогда о пилоте говорят как о погибшем. Я вас очень прошу, Ада: почувствуйте разницу.
Все это я говорил вовсе не ради того, чтобы поучить человека гражданского премудростям военной лексики (тоже мне премудрости). Цель мною преследовалась сугубо терапевтическая: «отстроить» Аду от трагической волны.
Начнись вопли и сопли, я бы и сам не сдержал слез. Бабакулова мне с лихвой хватило.
— Вот если бы ты мне вчера так интервью давал, как сейчас говоришь. — Ада грустно улыбнулась. — А то ни одной живой детали… Все на уровне «Любой приказ Родины, в любом месте, в любое время»…
— Я же предупреждал: устал я. А когда российский офицер устает, за него начинает говорить Россия… Извините, меня вызывают.
— Эй, лейтенант, слышишь меня? — прозвучал в наушниках голос Можайского.
— Да, говорите.
— Мне тут только что удалось перекинуться парой слов с Хордадом. Трое твоих на месте. Двое дотянули до полосы и сели, один катапультировался в пределах видимости. Так что поздравляю.
— Фамилии?! — Как мне хотелось, чтобы среди спасшихся над Хордадом оказался Цапко!
Хотя и нечестно это: чем любой из молодых ребят его хуже? А с другой стороны, что значит «честно» — «нечестно»? Рядом со мной сидела Ада. Вот и вся честность!
— Да не успел я. Удивительно, что вообще на ретранслятор смог выйти. Тут, говорят, пока мы летаем, клонский флот появился. И будет сейчас всему пэ. Или ему пэ. Ну ты понял.
Я машинально скосился на часы. 11.05.
Хорош денек получился… Еще даже не стандартный полдень, а вот уже и клонский флот пожаловал… А все так деликатно начиналось: Жагров, немецкие асы, безобидный вылете «Рододендронами»…
— Так точно. Итого, выходит, трое нашлись. А значит, мы одного только ищем…
— Именно… О, постой-ка… Это у нас что?.. Ну-ка на правую огневую точку, живо!
Я бросился к блистеру, в котором была установлена спарка крупнокалиберных пулеметов. Знаком я показал бортмеханику, чтобы он приоткрыл дверь и приготовился поддержать мой почин из своего автомата.
— Где?! — спросил я Можайского.
— Сейчас увидишь.
С этими словами капитан резко развернул вертолет на девяносто градусов и, едва выровняв машину, положил несколько неуправляемых ракет в цель, которую я заметил только после того, как она взорвалась. В воздухе еще кувыркались обломки клонского бронеавтомобиля, а все мое внимание уже было поглощено совсем другими вещами.
По отрогу бархана струилась парашютная система катапультируемого кресла. Само кресло лежало на боку чуть поодаль — значит, пилот счел за лучшее отстегнуть систему после приземления. В свою очередь, это значило, что после приземления пилот пребывал в сознании и, надо думать, в добром здравии.
В следующую секунду я увидел самого пилота. Он стоял на гребне бархана, опустившись на колено, и стрелял из пистолета
Больше всего меня интересовали те, в кого он стреляет. И я их увидел: четверо клонов, залегших с автоматами в сотне метров от него.
Я мгновенно открыл огонь.
Моей могучей пулеметной спарке поддакивал скромный армейский автомат в руках Неизвестнова.
Клонам хватило дерзости ответить нам тем же.
Самое удивительное, что они даже попали.
Несколько пуль впорхнули в грузовую кабину и ушли в потолок.
Из пробоин закапала темная жидкость.
Но превосходство в огневой мощи было на нашей стороне. Я думаю, мы с Неизвестновым убили всех четверых. Но Можайский, решив, вероятно, развеять по ветру сам прах супостатов, уложил в место, обозначенное нашими трассерами, добавочную порцию ракет. Царская расточительность!
После этого мы обратились к нашему пилоту через громкоговоритель. Он, оставаясь почему-то коленопреклоненным, ответил вяловатым жестом, дескать, ну слышу, слышу, глухой вас не услышит.
— Мы не можем тебя забрать с гребня бархана! — сказал Можайский. — Я там не сяду! Спускайся вниз!
Пилот отрицательно замотал головой. Потом он (я уже почти не сомневался, что это Цапко, хотя черты его лица за бронестеклом угадывались едва-едва) выразительно похлопал себя по ногам.
— Он ранен в ноги? — заволновалась Ада.
— Есть вариант, что приводы скафандра отказали или заклинило что-то. Тогда и тяжелоатлет не шелохнется, «Гранит-2» жутко тяжелый.
— Знаете чего, мужики и дамы, — сказал бортмеханик. — Давайте зависнем, я спрыгну с инструментами и вытащу его из скафандра.
— И что тогда? — не поняла Ада.
— Тогда уже Сере… то есть пилот сможет вскочить в вертолет, находящийся в режиме висения, — пояснил я.
— Это Сережа?! Правда?! — Ада требовательно вцепилась в мой рукав.
— Не знаю, — отрезал я.
— Я тебе спрыгну! — рявкнул Можайский. — Кто будет маслосистему чинить? У нас давление падает, ты это знаешь?!
В итоге, вооружившись парой специальных отверток для скафандров, спрыгнул я.
И хотя умелый Можайский делал все, чтобы причесать гребень бархана брюхом машины, прыгать пришлось с высоты человеческого роста. Я себе чуть ноги не вывихнул. Ну не осназ я, не осназ!
После этого наш замечательный «володька» отвалил. Можайский пошел искать удобную посадочную площадку, чтобы бортмеханик мог в спокойной обстановке разобраться с повреждениями.
Все у нас связалось.
Я вытащил Серегу (это был он, я все-таки не ошибся) из скафандра, который нес, между прочим, кучу пулевых отметин.
— Вы бы еще дольше возились, Пушкин, — сердито проворчал он, разминая ноги. — Пара минут — и меня бы клонский броник из пушки расклепал.
Ну наглость!
— А ты давай сбивать себя почаще. Тебя в который раз уже? В четвертый?
— Э, да со счета скоро собьюсь. Позавчера вот тоже сбивали…
— Служил бы в еврофлоте, давно уже ходил бы с прозвищем «парашютист». Они там на язык бойкие.
Цапко ухмыльнулся.
— Сашка, как я рад тебя видеть. Ты себе не представляешь.
— А я тебя.
Сели ждать вертолет. Я несколько раз спрашивал у Можайского по рации, как идут дела. Он однообразно отвечал «пока не родила» — даже когда я изменил форму вопроса и он перестал попадать в рифму.
«Володька» появился только через полчаса.
Снова он потерся брюхом о бархан, мы в него залезли…
Боже мой, как они с Адой друг друга тискали! Я такого не видел! В жизни! У них кости трещали!
Ну, кое-кто поревел. Не будем говорить кто.
Я же, деликатно отвернувшись, обнаружил, что под ногами у бортмеханика Неизвестнова валяется топор.
— Десять старушек — рубль? — спросил я.
— Ага, — степенно кивнул он. — От самого Торжка с собой везу, для геноцида мирного населения Конкордии.
— Нет, правда, на кой черт?
— Топор — первейший друг бортмеханика. — С этими словами Неизвестнов указал на потолок.
Там были вырублены два основательных куска внутренней обшивки, под которыми обнажилась хитроумная анатомия вертолета. В глаза бросились две свежие скрутки на кабелях и заплатка на маслопроводе.
Итак, «Нейстрия» дымила на полкосмодрома.
От «Тюрингии» мало что осталось.
Один наш трансмутационный излучатель, заявленный Пантелеевым, был уничтожен. Другой обесточен. Соединить исправный излучатель с исправной энергостанцией наши специалисты не успевали.
Ядерный зонтик над Керсаспом схлопнулся, едва успев раскрыться. Нечем было возбудить глюонное поле на расстоянии в сотни и тысячи километров, нечем разобрать атомы ядерных зарядов на инертный свинец и сопутствующие легкие элементы…
Можайский примерялся к посадочной площадке.
По всем сетям прошло предупреждение о начале атомной атаки «манихейских» фрегатов.
И если только принимать заявление Пантелеева за чистую монету, всем нам была крышка.
— Послушай, какая еще атомная тревога? — спросил Цапко. — Это чего, серьезно?..
— Расслабься. Ничего не будет, — ответил я.
Не был я уверен в своих словах на сто процентов. Но на девяносто восемь — был.
— То есть? Они что, по-твоему, дурнее тебя?
— Они умнее меня. Гораздо умнее. Пантелеев вообще гений. Именно поэтому ничего не будет.
— Сейчас взорвется термоядерная бомба? — стараясь выражать, как пишут в романах, «само спокойствие», осведомилась Ада.
— Да не взорвется.
— А что по-твоему? Наши смогут перехватить и сбить все торпеды и ракеты до последней? — предположил Цапко.
— Это вряд ли.
— Лейтенант, для меня, пожалуйста, тоже, — встревожился Можайский. — Изложи. А то вот же, «Нейстрия» с «Тюрингией» — того… А Пантелеев говорил…
— Давайте для начала сядем, — предложил я. — Не хочу отвлекать вас в эту ответственную минуту. Тут такая суета повсюду…
Цапко, Ада и Неизвестнов посмотрели на меня с бескрайним недовольством. Но поскольку предложение мое звучало весьма здраво, промолчали.
Мы сели. Вылезли из вертолета. Повсюду завывали сирены, но небеса на нас пока не упали. И с каждой секундой крепла моя уверенность в своей правоте.
— В общем, — сказал я, — версия такая. Излучатели системы «Nigredo» нас сейчас прикрывают. Очень хочу надеяться, что сработают они исправно. Только их никогда не было на «больших Гансах». Атомная тревога, само собой, объявлена, потому что порядок такой. Но все офицеры, посвященные в главную тайну операции «Москва», знают, что ни один ядерный взрыв не прогремит.
— Ну и где же они, эти излучатели?! — Неизвестнов театрально взмахнул топором.
— Ha другом носителе. Я уверен, что адмирал Пантелеев сказал правду и нам действительно удалось втиснуть два, а может, и больше излучателей и ТЛ-энергостанции для них — хотя я и не знаю, что это за энергостанции — в мобильные носители. Но только носителями этими стали вовсе не знаменитые европейские транспорты. А, я полагаю, четыре крепости типа «Кронштадт». Которые сейчас и находятся благополучно на орбите Паркиды под сильнейшей охраной, где изображают из себя фиктивную «универсальную базу снабжения».
— Я ничего не поняла. Но, надеюсь, среди нас нет конкордианских шпионов, — сказала Ада с нервным смешком.
— А я надеюсь, что это уже не важно, — сказал я.
По внутрикорабельной трансляции был объявлен сбор в инструктажной.
В коридоре меня встретил плакат с удалой надписью: «Дали прикурить!»
Сосредоточенный танкист тянулся сигаретой к зажигалке бойца мобильной пехоты. Пехотинец улыбался бодро и зловеще. На заднем плане дымились руины конкордианского города. Бросался в глаза обломок гигантской статуи — бородатая голова кого-то из почитаемых в Конкордии властителей древности. То ли ассирийского царя, то ли персидского шахиншаха.
Руины были невиданной красы и мощи. Такой ракурс и в Хосрове нелегко было бы найти… Ну а уж на Паркиде и вовсе невероятно — по причине полного отсутствия капитального гражданского зодчества. Виденные мною рабочие городки выглядели, мягко говоря, иначе. А в разрушенном виде… Ох, промолчу.
Я оглянулся по сторонам и, удостоверившись, что никого нет, понюхал плакат.
Как и следовало ожидать, отпечатали его не сегодня.
И не вчера.
И, подозреваю, даже не месяц назад.
Дальше плакаты начали попадаться все чаще, пока на главной палубе мне не встретился Белоконь с пустой тубой.
В руках он держал последний агитшедевр, примеряясь, куда бы его влепить посподручнее.
Вот должность у человека! Хороший, боевой комэск, а такой ерундой должен в служебное время заниматься… Будто бы нельзя какого-нибудь мичмана из запасников запрячь.
Да и можно, наверняка можно. Белоконю просто нравится.
— О, Пушкин, привет. Хочешь плакатик на память?
— О чем память, тарщ старлейтн? Какой славный град супостата увековечен на сем творении?
— Град?.. Есть образы, Пушкин, которые надо понимать расширенно.
— Есть понимать расширенно. Но не рано ли празднуем дачу прикурить, а? Сейчас как двинут нас на Вэртрагну, навоюемся так…
— Ты логику момента лови, лейтенант. В инструктажную вызов слышал?
— Оттого и здесь.
— Ну вот и подумай. Ты ведь умный. Говорят, даже пантелеевскую стратегему с трансмутационными излучателями выкупил. Пока все непосвященные молились.
— Я тоже молился.
— Ну и я… Короче, вот тебе плакат, пока я добрый. На инструктаже меня не будет, улетаю я по срочному вызову. Так что до встречи. Больших звезд тебе, Александр.
— Больших звезд, Андрей.
Мы обменялись рукопожатиями и разошлись каждый своей дорогой.
Я пришел в инструктажную одним из последних.
Там яблоку было негде упасть. Кроме летного состава, почему-то пригласили всех старших техников и офицеров экипажа «Дзуйхо», кроме вахты.
— Быстрее, быстрее, — поторопил меня Бердник с забавной интонацией — преподавательской, не командирской. И я почему-то подумал, какой замечательный из него получился бы препод по тактике, а то и начфакультета…
Рядом с Бердником с видом торжественным и строгим стоял Кайманов — единственный из всех, кто невесть зачем вырядился в парадную форму.
Народ в инструктажной вполголоса переговаривался, распространяя равномерное, уютное гудение. Из знакомых лиц я заметил Цапко, Кожемякина и Румянцева, которому что-то втолковывал Лучников, округло утюжа воздух ладонями. Я прямо так и слышал, как он описывает собачью свалку в воздушном бою: «А вот тут я так…»; «Он, гад, это пятой точкой почувствовал…»; «Дал влево…»
— Кхм… Так. Товарищи, прошу внимания, — начал Бердник и воцарилась космическая, вакуумическая тишина.
— Получена информация из Кремля… Ну, так сказать из Кремля, сами понимаете…
Бердник заметно волновался.
— Информация… На имя адмирала Российской Директории Пантелеева. На основании этой информации главкомом отдан приказ номер двести пять.
«Неужели ядерный удар возмездия? Сперва — массированные налеты на клонские излучатели системы «Nigredo»… Затем — «Изделие Конус»… Меркулов оказался прав?!»
— Чтобы текст приказа был понятнее, надо разъяснить суть информации… Двое суток назад Конкордии при посредничестве дипломатов Большого Мурома были предложены условия мира. Условия простые: они освобождают все оккупированные территории и отдают нам Паркиду… как бы в бессрочную аренду, но, чтобы было ясно, речь идет об аннексии. Обмен пленными, выдача военных преступников — это само собой. Также для Конкордии устанавливаются квоты на вооружения, а все ядерные арсеналы полностью передаются нам. Тоже формулировка такая забавная… — Бердник усмехнулся. — «На бесплатное складское хранение с правом получения во временное пользование тактических боезарядов в случае необходимости парирования угроз типа «фактор К». Примерно так… Вчера вечером из Хосрова был получен положительный ответ. Сегодня в шесть часов утра по универсальному времени произошло подписание предварительного документа о перемирии. Так что мы с Конкордией больше не воюем.
Бердник с облегчением перевел дух.
— Ну а текст приказа двести пять вам зачитает товарищ Кайманов.
Каперанг огласил достаточно пространный приказ, общая суть которого сводилась к тому, что в клонов стрелять больше не надо. Потому что они в нас стрелять больше не будут. И как именно мы друг в друга стрелять не будем.
Когда Кайманов дочитал, целую минуту ничто не нарушало воцарившуюся тишину.
А настоящая минута молчания из шестидесяти полновесных секунд — это невероятно долго.
Первым опомнился Цапко.
— Так это что же получается, — в его голосе звучала обида, — не будет Знамени Победы над Хосровом?
Одобрительный ропот в инструктажной свидетельствовал, что он выразил общее настроение.
— Знамени Победы над Хосровом не будет, — сказал Бердник. — И скажи спасибо, пар-р-рашютист.
