Глава 3
Операция «Москва»
Июнь, 2622 г.
Космодром Хордад
Планета Паркида, система Вахрам
Когда «Ксенофонт» вышел из Х-матрицы, меня вызвали в центральный отсек.
— Саша? На твой счет получена депеша. «Нахимов» видишь?
— Так точно, Валентин Оле… Погодите, какой «Нахимов»? Его же клоны… того? На Восемьсот Первом парсеке, в марте?
Я действительно видел на панораме некий авианосец в деформирующем камуфляже из серых, голубых и темно-зеленых зигзагов. С известным мне «Адмиралом Нахимовым», погибшим в один день с «Тремя Святителями», он не имел ничего общего.
— С командиром споришь, Пушкин? А командир-то — он всегда прав. — Велинич шутливо погрозил мне пальцем. — Перед тобой ударный авианосец «Адмирал Нахимов». Как он именовался в постройке, мне неведомо, знаю лишь, что это один из кораблей проекта 11891 «Слава» и что переименовали его в честь известного тебе геройски погибшего авианосца. Это первый боевой поход нового «Нахимова». Его только что из метрополии пригнали, на усиление Первого Ударного флота.
— А Первый Ударный?..
— Воссоздан, Саша, воссоздан. Не в том количественном составе, что был накануне войны, но, говорят, качество вполне достойное… Да ты все это скоро своими глазами увидишь. В отличие от меня, — сказал Велинич погрустневшим голосом. — Потому как тебе с нашими орлами направо, а мне — налево. Слушай приказ: на вверенном тебе «Дюрандале» совершить одиночный перелет на авианосец «Адмирал Нахимов» и явиться к командиру двенадцатого ОАКР для получения дальнейших инструкций. Вопросы?
Когда Велинич говорил о «наших орлах», он имел в виду штатную авиагруппу «Ксенофонта». Это я понял. А вот кое-чего другого — совсем не понял.
— Вопросы имеются.
— Ну?
— А что орлы? Куда их?
— Любопытной Варваре, Саша, в «контре» сам знаешь, что оторвали.
Из-за выгородки донесся сдавленный смешок Минглиева.
— Понял. Разрешите идти?
— Ладно, расскажу, невелика тайна. Из зоны операции «Москва» только что выведена первая дивизия Х-крейсеров. Пару ракетных можно смело сдавать в утиль, а пара авианосных осталась практически без флуггеров. Поэтому мы с «Геродотом» передаем им свои авиагруппы. Все равно «Ксенофонт» сейчас, как боевая единица, никуда не годится. Утилизатор заменить надо. Гражданских кому-то спихнуть. Люксогена набрать. Вот так…
То, что сообщил Велинич, давало понимающему человеку пищу для размышлений.
Если шесть Х-крейсеров выведены из боя, причем с тяжелыми повреждениями, значит, и весь наш флот понес серьезные потери. А с другой стороны, если авианесущие Х-крейсера спешно пополняют флуггерами, значит, их намерены как можно скорее снова швырнуть в пекло.
То есть: все только начинается.
Все только начинается…
— Ну, гвардеец, бывай.
— До встречи, Валентин Олегович.
Сразу после посадки на «Нахимов» я, как и было велено, поспешил на представление к командиру двенадцатого авиакрыла. Судя по номеру, от своего предшественника новый авианосец унаследовал не только название, но и палубное соединение.
Интересно, а куда перебазировано наше, второе гвардейское, авиакрыло? Вот бы на такой же солидный авианосец, систершип «Нахимова»! А вдруг… никуда не перебазировано? Оставлено в качестве стационарной части в Городе Полковников? Что же это получится — мне придется воевать вместе с совершенно незнакомыми пилотами? Или того хуже: сейчас выяснится, что я должен с попутным транспортом прибыть в расположение своей части, а расположение это — где-нибудь в глубоком тылу?
С такими мыслями я добрался до поста визуального контроля полетов в надстройке «Нахимова», где, как меня заверили на ангарной палубе, сейчас и находится командир авиакрыла.
Однако на посту обнаружился только один из заместителей руководителя полетов, некий кавторанг. Встретил он меня чрезвычайно любезно.
— А, гвардии лейтенант Пушкин!.. Очень рад. Как долетели?
— Спасибо, хорошо. А где бы я мог представиться командиру двенадцатого ОАКР?
— У него в каюте. Это прямо отсюда вниз на лифте до первой палубы, от лифта по коридору направо… На двери обычный командирский шифр: «К-1-12».
— А… Удобно ли, товарищ кавторанг? Все-таки каюта… это как-то… неслужебно?
— Служебно, очень даже служебно. Тем более комкрыла относительно вас так и распорядился. «Прилетит, — говорит, — Пушкин — сразу гони этого ёкарного папенгута ко мне», — заключил кавторанг и широко улыбнулся.
«Папенгут… папенгут… Кто же у них в командирах такой веселый?», — ворчал я, шагая по чистенькому, пахнущему особой, невысказуемой свежестью нового корабля коридору первой палубы.
Вот и дверь с табличкой «К-1-12».
Я постучал.
— Да! — Голос показался знакомым.
«Неужели?!»
Я открыл дверь и переступил комингс. На койке под иллюминатором, в расстегнутом кителе, валялся, заложив руки за голову, Богдан Меркулов.
— Богдан?!..
Меркулов без лишних слов энергично спрыгнул с койки, подскочил ко мне и крепко обнял.
Отошел на шаг, осмотрел меня с ног до головы, потом заметил:
— А рожа-то желтая.
— Ну уж прямо.
— Желтая-желтая, как лимон.
Я машинально скосился на зеркало, висевшее над умывальником тут же, у входа.
Меркулов расхохотался.
— Поверил! Поверил, салага!.. Но что-то такое есть, скажи? Икс-загар, да?
— Да ерунда. Суконцев сказал, что через неделю уже пройдет. Это вот у экипажей — да…
— Суконцев? Который Вокас?
— Ну да, дитя юбилея. Его-то ты откуда?..
— Доброе утро, Саша. Меня же на «Ксенофонте» трое суток мариновали. С рукой моей. В госпитальном отсеке.
— Я идиот.
— Да… Вокас!.. Когда мне объяснили, что Суконцева в честь ВКС назвали, я от смеха чуть не родил. А потом, уже в стационаре, я этим Вокасом всю палату до истерики довел… Ладно, хрен с ним. Ты-то как вообще? Да садись, не менжуйся.
— Спасибо. Я как… Вот, из командировки. Прибыл в распоряжение.
— Ну и что там… В командировке? — Меркулов заговорщически подмигнул. — Как манихеи? Живы-здоровы?
«Все-то он знает… Какая, к дьяволу, «контра», если у нас по штабам все обо всем судачат?»
Но я решил не поддаваться на провокации — у меня была подписка. Если где-то происходят утечки информации, пусть себе происходят. Я к ним не хочу иметь никакого отношения.
— Да так… — ответил я уклончиво. — Вроде бы мир спасли. Но я там, честно говоря, все больше в сторонке курил. Так что хвастать особо нечем.
— Мир спасли? Молодцы. Герои… — Меркулов вдруг сделался невероятно серьезен. — Слушай, ты мне хотя бы намеками разъясни, что вы там, герои, нарыли. А то от этого «Приказа номер двести два» впору вешаться.
— Что такое?
— Вот я у тебя и спрашиваю: что такое? Его же наверняка при тебе писали, приказ этот!
— Богдан, это ты у нас комкрыла. А я лейтенант. Лей-те-нант, понимаешь? В должности командира полуэскадрильи. При мне приказов не пишут, разве что «Мичману Тюлькину получить со склада ящик печенья и мешок варенья».
— Бочку. Бочку варенья, — машинально поправил Меркулов. — Ты вот только не жеребцуй тут, не надо. «Командир полуэскадрильи»… Знаем мы, какие у тебя связи…
— Какие?
— Известные.
— Богдан, думай о моих связях что хочешь, но поверь: я ни о каких приказах ничего не знаю.
— Номенклатура «цэ-эф-цэ пятьдесят семь» тебе о чем-нибудь говорит?
— Нет.
— А «Изделие Конус»?
— Бомба какая-нибудь?
— Ну ты вообще с луны свалился. «Бомба»… Приказ, короче, на днях прошел. По комсоставу флота. Такой: быть готовыми к ведению неограниченной ядерной войны.
Меркулов свирепо посмотрел на меня. Я промолчал, переваривая новости.
Не дождавшись моей реакции, он продолжил:
— Вот у нас, например, вчера в присутствии трех людей… ну, специальных таких людей, понимаешь?.. распечатали атомные погреба. А там лежат: подвесные пушки CFC-57 с калифорниевым спецбоекомплектом — сорок штук; бомбы КАБ-7000 в термоядерном снаряжении — тридцать шесть штук; торпеды атомные — пятьдесят четыре штуки; изделия «Конус» — восемнадцать штук…
«Ого!.. Впрочем, следовало ожидать», — мрачно подумал я.
— …А изделие «Конус» — это, между прочим, ракета стратегического назначения с петербургиевой боеголовкой. Эквивалент знаешь какой?
— Нет.
— Две гигатонны. Захотим — от Хосрова дырка останется. А захотим — и дырки не останется. И вот ты мне теперь скажи: кто там с елки упал и головой повредился? Этот твой Тылтынь? Пантелеев? Растов? Или все вместе?
И только тут я осознал, что нервы у Меркулова на пределе. И, каким бы он ни казался — вздорным, вспыльчивым, недалеким, — передо мной сидит настоящий командир настоящего авиакрыла.
Пусть возрастом и сединами ему далеко до моих кумиров — Шубина и покойного Тоцкого, — но это такой же, как и они, ответственный, серьезный офицер, под началом которого сейчас находится сотня (или сколько их здесь?) первоклассных боевых флуггеров с летным составом. И что отправлялся он в зону операции «Москва» с нормальными офицерскими намерениями: убивать врагов, сбивать флуггеры, валить авианосцы. А ему одним росчерком пера вдруг вложили в руки… нет, не меч, а я не знаю как это назвать… вложили такую вещь, которая, по воле второго росчерка пера, может сделать его, нормального офицера, убийцей миллионов людей.
Миллионов людей. Это не риторическая фигура, а оптимистическая оценка потерь среди гражданского населения Конкордии в том случае, если «Нахимов» будет нацелен на Хосров и другие города Вэртрагны.
А убийцей всех этих людей будет лично он, кавторанг Меркулов.
Потому что, получив распоряжение из вышестоящего штаба, приказ своим торпедоносцам на боевое применение «Конусов» будет отдавать он, Меркулов. И провожать пилотов в этот проклятый вылет будет он, Меркулов.
А я — как последняя свинья, кстати — не хочу, понимаешь ли, подписку нарушать!
Я вздохнул.
— Да ни при чем здесь Тылтынь… Ты историю с «Пересветом» помнишь?
— Нет, я понимаю, что все из-за манихеев этих гадских… Ну, атомные торпеды еще куда ни шло, но к чему нам «Конусы»?..
— Стоп, — резко перебил я его. — Я рассказываю — ты слушаешь. Хорошо?
— Хорошо, — оторопело согласился Меркулов.
— Манихеи — ширма. Погром якобы манихеями Вары-8 на Фелиции — прикрытие. История с фрегатом «Киш II» — провокация. На самом деле речь идет о том, что именно регулярные вооруженные силы Конкордии готовы применить ядерное оружие. Причем эти сумасшедшие тешат себя надеждой, что смогут снова все списать на манихеев и тем самым в последнюю секунду избежать массированного удара возмездия. Схватил суть?
— Погоди-погоди… Где применить ядерное оружие?
— А где проводится операция «Москва»? — Я догадывался где, потому что вариант был ровно один, но со мной никто точной информацией пока не делился.
— На Паркиде, где же еще.
— Вот, значит, в битве за Паркиду и применить. Смотри, в чем идея: во время решающего сражения в космосе появляются несколько клонских фрегатов и бьют торпедными залпами по ядру нашего флота. Но только на торпедах — не силумитовые, а ядерные боеголовки.
— Так мы же их после этого р-распылим!
— Верно. Именно поэтому клоны снова все попытаются свалить на манихейский терроризм. Дескать, вот кошмар какой, манихеи нелюди, звери, надо же… Они могут даже так подстроить, чтобы и пару своих кораблей атомными зарядами зацепить. Но фактически выйдет так, что именно мы потеряем десятки кораблей и надолго утратим способность к серьезным наступательным операциям. А клоны тогда получат известное пространство для маневра. То ли думать как дальше войну вести, то ли все на мир сворачивать, без аннексий и контрибуций.
— Тебя послушать, их адмиралы совсем звери…
— А не надо, чтобы все адмиралы были совсем звери. Я допускаю… точнее, не я, а люди поумнее меня так считают… что это самодеятельность одной-единственной очень могущественной персоны. Под которой работают либо оперативники разведки конкордианского флота, либо «Аша», заотарская спецслужба. То есть можно так сказать, что «ядерное манихейство» существует, и оно действительно очень опасно, только гнездится оно вовсе не на Глаголе. А внутри самых что ни на есть официальных конкордианских ведомств. Соображаешь?
— Соображаю. А наши что себе думают? Вот почему всё то, что ты мне сейчас рассказал, не изложено в атомном приказе? Понимания было бы больше.
— Откуда я знаю, что наши… Может, панику не хотят сеять раньше времени. В конце концов, ты же понимаешь, что все эти умозаключения держатся на очень зыбких фактах.
— Нет, вот этого я как раз не понимаю. Ты все так красиво рассказал, а теперь — «я не я и сказка не моя»?
— Это потому, что сказка действительно не моя.
Меркулов с крайне недовольным видом примолк, задумался. Потом заговорил новым, нехорошим голосом:
— Так. Вот теперь ясность полная. Мы идем к Паркиде. Нас там уже много, а сейчас еще больше станет. «Ушаков» идет, «Потемкин», «историки» эти ваши снова подтянутся… Линкоры… Там мы выхватываем от клонов ядрен батонами по полной. Скажем, половину вымпелов мы теряем… Но половина-то вымпелов останется. Пусть даже треть… И вот тогда получаем наконец разъяснительный приказ. «Звериная сущность конкордианской иерократии», «Принести справедливое возмездие». «Раз и навсегда покончить». И ни у кого рука уже не дрогнет. Тут «Конусы» и пригодятся… И не только на Вэртрагну хватит… А где «Конусы» закончатся, там можно и бомбами, и калифорниевыми пушками поработать… Зато потом все довольны. Никаких вопросов. Никаких проблем с оккупацией, Была Конкордия — и нет Конкордии. Законно. Такой план? Такой план, Саша, да? С этими словами Меркулов начал застегивать китель.
— Погоди, Богдан… Ты чего это?
Я испугался одновременно двух вещей.
Во-первых, Меркулов явно собирался куда-то идти и с кем-то ругаться черными словами. Поскольку ругаться имело смысл как минимум с ближайшим контр-адмиралом, а лучше уж сразу с главкомом, ничего, кроме разжалования и штрафной эскадрильи, кавторангу не светило.
А во-вторых, сказанное Меркуловым было подозрительно похоже на правду. На Глаголе сама по себе «реабилитация» манихеев казалась чем-то столь важным и самоценным, что думать о тех конкретных решениях, которые будут приняты Советом Обороны на основании донесений Индрика и Колесникова, лично мне не хотелось. Я бы даже сказал, не моглось.
Какая разница, если добыты столь ценные сведения? И про джипсов мы узнали… И с Вохуром говорили… И кучу людей спасли… Шоколадно все!
А вот Меркулов, который в отличие от меня, мечтательного, мыслил в русле весомой и зримой военной практики, выводы сделал быстро.
— Я чего? Я ничего. Я в этом участвовать не буду.
Меркулов потянулся за портупеей, которая висела за моей спиной.
— В чем это ты участвовать не будешь, товарищ кавторанг? — спросил я невинным голоском.
Я лихорадочно перебирал варианты. Схватить его? Задержать силой? Дать в морду? Да он же меня убьет… такой быкан!
— А в этом вот всем. План они выдумали. Комбинацию… Клаузевицы! Дойду сейчас до ближайшего «контрика», пусть он меня арестует. Пусть сам «Конусы» свои по гражданским запускает.
Я решил, что все-таки попытаюсь задержать его. Но вот прикасаться к нему сейчас нельзя — взорвется.
Значит, действовать можно только уговорами. Как говорится, добром и лаской. Если не получится — я ему не доктор.
— Ты, кавторанг, не принимаешь во внимание одного обстоятельства.
— Какого? — спросил Меркулов, застегивая пояс.
— Тебя с корабля снимут.
— Это они могут… Они мо-огут, — распевно повторил он.
— А корабль без тебя к Паркиде пойдет, в бой.
— Пойдет. Ой пойде-от…
— Ну так ты трус, значит.
— Ой тру-ус… Повтори?!
«Сейчас он мне врежет».
— Трус ты, говорю.
— Повтори. — Пальцы Меркулова, поправлявшие кобуру, замерли в аккурат над пистолетом.
— Трус. Шкура.
Меркулов грузно осел обратно, на диван. Его правая ладонь обмякла на рукояти «Шандыбина».
— Разъясни.
— Ты — комкрыла. У «Нахимова» какой приказ? Выдвинуться к Паркиде, сам сказал. А у тебя какие обязанности? Руководить в бою вверенным тебе соединением. А ты, значит, сейчас идешь в контору, заявляешь открытое неповиновение. Тебя арестовывают и штабным «Кирасиром» свозят в карцер на ближайший транспорт. На твое место ставят зама, «Нахимов» уходит к Паркиде, в пекло. Там может быть что угодно. Мы не знаем что. Положим, умные люди правы и клоны наносят ядерный удар. И, представь себе, «Нахимов» получает атомную торпеду. Полторы тысячи ребят сгорают вместе с кораблем. А ты сидишь, как мудак, в карцере. Живой. С тобой военная прокуратура нянчится. А ребята сгорели. А тебе… тебе вместо вышки прописывают дурку. И сидишь ты в дурке, на манной кашке. А ребята сгорели. А ты должен был с ними… А ты не с ними. Нравится?
— Б…
— Вот и я о том же.
— А если… А если не сгорим? Если до «Конусов» дойдет? — В глазах Меркулова стояло отчаяние.
— Вот если дойдет — иди сдавайся кому хочешь. Твое право. Хотя нормальный русский офицер приказы не обсуждает, а выполняет.
— Я по гражданским гвоздить термоядом не буду.
— По гражданским и я не буду.
— Слово?
— Слово.
Потом мы пили натуральный лимонад, ели шпроты и копченую колбасу из командирского пайка Меркулова. От коньяка я отказался. Меркулов, к моему удивлению, не настаивал.
Тем временем к «Нахимову» присоединились «Александр Невский» и латаный-перелатаный «Князь Потемкин» со свитой из фрегатов и тральщиков.
Из района Х-выхода подвалили мониторы «Пинск», «Измаил» и «Сунгари». В одном конвое с ними эскадренные буксиры приволокли конструкцию, в которой за навесными противорадиационными экранами угадывались четыре состыкованные вместе орбитальные крепости типа «Кронштадт».
На экранах стометровыми черными буквами с белой обводкой было написано: УБС-3.
Немного поразмыслив над значением аббревиатуры УБС, мы с Меркуловым пришли к выводу, что это скорее всего «универсальная база снабжения».
— Ты такие раньше видел? — спросил у меня Меркулов.
— Нет.
— И я нет. И экраны эти… противорадиационные…
— Что экраны?
— Да больше на маскировку похоже. Не слышал я, чтобы в районе Паркиды были особые проблемы с космическим излучением.
— Может, идея в том, что с крепостей, которые базу составляют, сняты генераторы защитного поля? А без поля конструкционная защита считается недостаточной?
— Ага. У «Горыныча» она считается достаточной, у «Хагена» тоже, а у орбитальной крепости — нет?
— Вообще-то да… Странно…
Затем разом материализовалось целое стадо разномастных носорогов: пять линкоров, два авианосца и три немецких транспорта, «больших ганса». Вскоре эскадра подошла так близко, что я с уверенностью мог определить тип авианосцев. Это были индус «Арджнуна» и американец «Бентисико ди Майо».
Повсюду сновали флуггеры — парами, четверками и целыми эскадрильями.
Чаще, чем я думал, попадались «Орланы». Значит, их получили на вооружение не только Х-крейсера, но и некоторые палубные части ударных авианосцев.
Ползали «Андромеды» и «Кирасиры». Один из них, судя по подозрительно сильному истребительному эскорту, являлся адмиральским «персональным лимузином».
Шло сосредоточение подкреплений, готовящихся к Х-переходу непосредственно в район Паркиды. Все это мы наблюдали частично прямо через иллюминатор, частично — на меркуловском планшете, который имел доступ к общекорабельной информационной сети.
Здесь, в чистейшем межзвездном вакууме, в пяти-шести световых месяцах от системы Вахрам, была развернута мобильная передовая база флота. «Нахимов» находился в тридцати километрах от базы, поэтому невооруженным глазом она воспринималась как неброское созвездие вытянутых в линию разноцветных огоньков.
Как передовая база выглядит вблизи, я себе примерно представлял.
Это десятки транспортов, танкеров, орбитальных доков и мастерских, состыкованных вместе в громадный космический город. Базу сюда наверняка выдвигали по частям еще с конца мая и, не спеша, собирали в единое целое. Благодаря такой базе силы вторжения могут чувствовать себя очень уверенно, поскольку их плечо подвоза сокращается с восьмисот парсеков до считанных световых месяцев.
А обнаружить такую базу… обнаружить ее, товарищи, практически невероятно. Хотя она ни от кого и не прячется. Потому как радиоволны от базы достигнут системы Вахрам (если вообще достигнут) спустя месяцы. Когда все уже так или иначе будет кончено.
Точно так же поступили и клоны, развернув в феврале на подступах к Восемьсот Первому парсеку две передовые базы: Вара-11 и Вара-12.
Ну и что? Да ничего. Командование наше, располагая агентурной информацией о том, что базы где-то поблизости развернуты, предприняло наудачу дюжину разведпоисков. С совершенно нулевым эффектом. Потому как вероятность попасть за десять—двадцать попыток в нужный «кубик» большого куба со стороной в шесть триллионов километров — она, согласимся, очень похожа на ноль.
Потом, с треском проиграв сражение за Восемьсот Первый парсек, клоны без проблем разобрали обе базы и все ценное увели своим ходом или утащили буксирами обратно в метрополию.
Поэтому точные астрографические координаты передовой базы — самая страшная военная тайна, какую только можно придумать. Лучше, чем любая броня, ее оберегает покров секретности.
— Это что еще за птица? — Меркулов ткнул пальцем в ближайший «большой ганс», помеченный на планшете тактическим маркером с надписью «Нейстрия».
— Европейский транспорт. «Нейстрия» называется, как видишь.
— Это у него внутри на флуггере летать можно?
— На флуггере не знаю, а на легком вертолете можно.
— Что везут, как думаешь?
— Хороший вопрос. Если бы на Паркиде было море, сказал бы, что везут субмарины ПКО. Есть на Паркиде море?
— Хера там море.
— Тогда сдаюсь. Может, сборный космодром? Есть вроде такие.
— Хм. Ну разве что космодром…
Вопрос в самом деле был занятный. Когда немцы строили пузатые транспорты с колоссальным объемом сквозного грузового трюма, они, по-моему, руководствовались единственным побуждением: хоть в чем-нибудь превзойти этих несносных русских.
— Ты посмотри, посмотри цирк какой. — Меркулов азартно дернул меня за рукав.
Действительно цирк.
К «Нейстрии» подошла дюжина барражирующих истребителей «Гриф». Каждый истребитель после серии довольно рискованных маневров притирался к транспорту вплотную и наконец садился ему на спину!
— Как они цепляются?
— На то и «Грифы». Когтями цепляются.
— Нет, серьезно.
— Наверное, какие-то гаки приварены. А то ведь нормальных узлов стыковки там точно нет.
— Знаешь, если они при таком корабельном эскорте еще и по эскадрилье «Грифов» на каждый транспорт дают, то… То я не знаю. Такое впечатление, что «гансы» гружены чистым хризолином.
— На кой ляд нам на Паркиде столько хризолина?
— Ну, я образно. Просто трудно вообразить, какие такие особенные ценности они тащат.
— Может, «Грифы» не их прикрывают.
— А кого?
— Все в целом. Надо как-то к Паркиде этот авиаполк перебросить, а другого метода не придумали. К нам на «Нахимов», например, ни одного «Грифа» не подпихнешь — просто некуда.
— Ha стыковочные узлы принять можно.
На поясе у Меркулова запиликала трубка. Он поднес ее к уху.
— Первый слушает.
С полминуты он кивал головой, затем бросил в трубку «Понял», дал отбой и обратился ко мне:
— Скоро Х-переход. Для тебя имеется предписание, по достижении «Нахимовым» рейда Паркиды совершить перелет на космодром Хордад. Он уже захвачен, твоя эскадрилья сейчас там.
— А авиакрыло в целом?
— Не знаю. Слышал, что его частично приписали к «Дзуйхо».
— Частично?
— Ой, ну не знаю. Идем, Саша, я тебя до ангарной провожу.
Когда мы вышли в коридор, я обнаружил, что Меркулов держит в руках некий пакет.
— Что там?
— Да так… Может, пригодится.
— Богдан… Не хотел тебе говорить, но…
— Говори.
— Я когда был там, на Глаголе, сон видел. Необычный… Будто стоим мы с тобой посреди Красной площади. С автоматами в руках. Ну, как во сне обычно, знаешь?.. Такие штуки, будто бы автоматы… Не конкретные модели. Стоим. И — никого. Запустение ужасное. Кажется, на всей Земле людей не осталось.
— Ну и?
— Кремль разрушен… Исторический музей, Манеж… Но от Спасской башни кое-что осталось, часы, например… Я оборачиваюсь и смотрю на эти часы. На них время: пять минут двенадцатого.
— Двенадцатого?
— Да. Я положение стрелок запомнил, потому что из них латинская буква V получается. И тут ты мне говоришь: «Пушкин, на тебе шинель чужая. Погоны кавторанга. Отдай, это моя шинель».
— Меня действительно в кавторанги произвели, — нахмурился Меркулов.
— Верно. Но ты дослушай. Как только ты это сказал, прилетает наш торпедоносец. Почти «Фульминатор». Ну, может, в деталях отличается. Торпедоносец садится. А ты говоришь: «Время, Саша». Садишься в торпедоносец на место второго пилота и улетаешь.
— А шинель?
— Шинель… Не забрал ты ее. На мне осталась.
— Ерунда. Я на истребителе летаю, — сказал Меркулов, помолчав немного, и зашагал по коридору.
— Да понятно. — Я был вынужден говорить ему в спину. — Но ты все равно… Береги себя, Богдан.
— Так ведь война, Саша, — сказал он, не поворачивая головы.
Везет мне на разгромленные космодромы.
Март — Глетчерный.
Май — Гургсар.
Июнь — Хордад.
«А «хордад» это что-то знакомое… время года? месяц?., а, так это июнь и есть! — сообразил я. — Вот так совпадение».
Мы сидели всемером в тени бабакуловского «Горыныча» и обсуждали только что спущенную из оперштаба задачу.
Над головой, опоясанная кольцом, как утопающий — спасательным кругом, нависала бледно-голубая в дневном свете планета-гигант Бирб.
Я на Паркиде… Подумать только!
И не просто на Паркиде, а на одном из военных космодромов планеты.
Космодром Хордад выделялся почти полным отсутствием надземной инфраструктуры и рекордным количеством битых клонских флуггеров.
Их сталкивали с летного поля танками. Волокли на буксире боевыми машинами десанта. Резали шнуровыми зарядами, а потом растаскивали по кускам.
А прямо у нас за спиной мобильные пехотинцы, густо хекнув в сорок глоток, покатили на руках прочь с рулежной дорожки штурмовик «Кара», почти целехонький.
— Короче говоря, они хотят, чтобы мы нашли и добили «Митридат».
— А если их несколько? — поинтересовался незнакомый мне младлей. (Судя по глазам — совсем еще необстрелянный.)
Бабакулов пожал плечами.
— Значит, добили несколько «Митридатов».
— А теперь можно комментарий для молодого пополнения? — спросил я. — Что такое «Митридат»?
Бабакулов понимающе улыбнулся по поводу «молодого пополнения» и ответил:
— Идея такая: на Бирбе, вокруг которого обращается Паркида, клоны создали уникальную систему противокосмической обороны. Строго говоря, именно она и называется «Митридат», вся эта система. Но мы называем «Митридатами» основные носители огневых средств — аэростатические платформы, способные «всплывать» и «погружаться» в плотной атмосфере планеты-гиганта в диапазоне нескольких сотен кэмэ. Когда такая платформа «уходит на глубину», ее не видно и не слышно. Обнаружить ее доступными техническими средствами нельзя, уничтожить — тем более. Когда надо, она всплывает повыше, дает ракетный залп по нашим кораблям и снова погружается. Этими платформами азиатская эскадра в день «Д» занималась. Потом еще четырнадцатое авиакрыло. И две наши эскадрильи тоже. Вроде бы все «Митридаты» уничтожены… Но вот, оказывается, не все.
— И что, это так серьезно? Ведь от Бирба до, скажем, геостационара Паркиды любая ракета будет идти больше часа, да? То есть время реакции у такой системы аховое, верно?
— Верно. Но «Митридат» — система по своей концепции стратегическая. Против одиночных кораблей, занятых рейдерством или разведкой, она бессмысленна. Но против нашего флота вторжения, который привязан к орбите Паркиды уже четвертые сутки, — самое то. «Митридат» — лишний фактор, перенапрягающий наше ПКО дальней зоны. Командование хочет этот фактор как можно быстрее устранить.
— Понял. И как против этих платформ работать?
— А вот Румянцев по «Митридату» главный эксперт, он сейчас все и расскажет.
Андрея Румянцева я в принципе знал. Он учился со мной в Академии, тоже на истребителя, но в другой группе. В мае прошлого года, как и я, вошел в число кадетов-добровольцев, воевавших с джипсами. Тогда его распределили в эскадрилью Бердника, так что мы общались только на уровне «здрасьте — до свидания».
Потом его за какую-то мутную историю из Академии вытурили, хотя и без обычного позорного «выбарабанивания». Что было в высшей степени странно. Выходило, что вина на нем есть, но вина какая-то необычная…
«Может, вина, а может, и неуставная заслуга», — предположил тогда Колька.
Некоторое время морально нестойкие кадеты смаковали слух, что Румянцев-де соблазнил несовершеннолетнюю дочь Федюнина, начальника нашего факультета. Но после воспитательной беседы (с легким рукоприкладством), устроенной мною, Переверзевым и Белоконем для морально нестойких, бредовые разговорчики были прекращены.
О Румянцеве быстро забыли. Все были уверены, что уже никогда его не увидят. Я — так точно.
Поэтому, встретив его в Городе Полковников накануне рейда к Фелиции, я натурально не поверил своим глазам. Мало того, что Румянцев носил значок пилота военно-космических сил, так на нем, не окончившем трех курсов СВКА, были еще и погоны! Лейтенантские! С двумя звездочками!
А у кого из нас, недоученных кадетов, тогда, в январе, были две звездочки? Вот то-то.
Вернувшись из плена, я снова встретил Румянцева — на борту «Трех Святителей». Он продолжал летать в эскадрилье И-03 и уже вполне заслуженно считался ветераном нашего авиакрыла.
После гибели «Трех Святителей» лейтенант снова пропал из моего поля зрения. Я почему-то был уверен, что его перевели в одну из эскадрилий ГАБ, слышал я краем уха о связях Румянцева с этой организацией…
И только перед отлетом на Глагол я снова услышал о нем. Совершенно случайно.
Я возвращался в учебный центр из главного капонира Глетчерного, где подбирал себе «Дюрандаль» получше для перегона на «Ксенофонт», и встретил Бердника. Каперанг шел с дня рождения комэска торпедоносцев Яхнина.
Был Бердник весел и приветлив. Мы разговорились и всплыла тема свежего люксогена, который был приобретен у невесть какой «расы К» (подробности сделки не разглашались, весь Город Полковников питался слухами).
Собственно, всплыть теме было несложно. Очередной танкер, «Имадзи Мару», как раз аккуратно примерялся к посадке на Глетчерный и радовал глаз всякого, кто знал об острейшем люксогеновом голоде флота.
Тут-то Бердник и говорит: «А вот, кстати, твой однокашник, Андрюша, в обеспечении этой операции летал».
«Какой операции? Какой Андрюша?»
«Отвечаю по порядку. Операции, по итогам которой мы люксоген выторговали. А Андрюша понятно какой: Румянцев».
«А! Румянцев! Скажите, Григорий Алексеевич, а он правда на ГАБ работает?»
«Правда. У парня не биография, а сказка тысяча и одной ночи».
И эту самую сказку мне Бердник тогда поведал. О том, как прошлым летом Румянцева занесло в Тремезианский пояс, где он работал на известный концерн «Дитерхази и Родригес». Дальше — больше, и попал он — я ушам своим не поверил — к пиратам!
«Да какие могут быть пираты в двадцать седьмом веке, Григорий Алексеевич?»
«Сам не знаю. — Бердник понизил голос так, что я с трудом различал его слова. — Но в личном деле у него записано: участвовал в деятельности незаконных вооруженных формирований «Синдикат TRIX» и «Алые тигры».
«Это что еще за звери?»
«Вот пойди в ГАБ и спроси. Сам понимаешь, без вмешательства Агентства никак не могло так получиться, чтобы участник НВФ после начала войны вдруг сделался лейтенантом военфлота. Так что наш Румянцев ой как непрост!»
И вот теперь непростой Румянцев, который воевал в системе Вахрам с первых же минут операции «Москва» и которому — по всему было видно— паскудные «Митридаты» успели поперек горла стать, разъяснял нам особенности действий в атмосфере Бирба.
— …Пройдя надоблачную дымку, попадаем в зону облаков замерзшего аммиака. Они загрязнены различными примесями, которые придают им характерный ядовито-синий цвет. Облака не образуют сплошного покрова, а формируют гигантские пирамиды и башни. Между ними всегда есть просветы, вполне достаточные для маневра «Горынычей», а вот «Дюрандалям» там приходится уже тяжеловато…
— А что, это так критично? В аммиачные облака нельзя залетать? — спросил я.
— Залетать в облака, строго говоря, не опасно. Но скорее всего исчезнет радиосвязь и истребитель будет временно потерян обеспечивающими вылет «Асмодеями». А по опыту наших действий, лучше все время оставаться в поле видимости и слышимости. Дело в том, что контакт с очередным «Митридатом», как правило, возникает совершенно неожиданно и держится считанные секунды. Чем быстрее борт ударной группы получит целеуказание, тем выше его шансы успеть поразить «Митридат» до того, как тот уйдет на глубину или спрячется за одной из «летающих тарелок».
— Это что еще за чертовщина? — спросил Цапко. (Да-да, Цапко снова летал, причем на истребителе, в нашей эскадрилье!)
— Зоны очень сильной турбулентности. Невооруженным глазом они наблюдаются как полупрозрачное бледно-оранжевое блюдце или юла с идеально выдержанной центральной симметрией. Достигают в поперечнике двадцати километров. «Летающие тарелки» экранируют от радаров еще лучше, чем облака. Для флуггеров они, кстати, довольно опасны…
— А для «Митридатов»?
— И для них тоже. Но клоны в отличие от нас прекрасно изучили метеорологический режим своей операционной зоны. Таким образом, бешеная атмосфера Бирба для них — союзник, а для нас — злейший враг.
Бабакулов вздохнул.
— Спасибо, Андрей, обнадежил…
— Хочу еще кое о чем предупредить. Под аммиачными облаками, на пятнадцать—двадцать километров ниже, расположены облака гидросульфид… а, не важно. В общем, облака другого химсостава, имеющие цвет гнилого яблока. У них другая структура, при взгляде сверху получается что-то вроде темной, очень морщинистой кожи. В глубине «морщин» облачный покров отсутствует, и видны нижние слои атмосферы Бирба. Из-за мощного теплового излучения планеты эти слои светятся темно-красным светом и производят… тяжелое впечатление. Бездонная, багровая бездна… Так что предупреждаю сразу: не пугаться. Это нормально.
— Испугал козла рогами, — проворчал Цапко. Румянцев, не удостоив его даже взглядом, продолжал:
— В зоне второго слоя облачности давление измеряется примерно пятью атмосферами. «Митридаты» обычно прячутся именно там. Примерно половину всех обнаруженных платформ пришлось расстреливать на пределе атмосферной дальности «Мурен», осуществляя пуски почти отвесно вниз. Я рекомендую в случае установления контакта с платформой выпускать все ракеты залпом и сразу же уходить на набор высоты. Все равно второго шанса для пуска скорее всего не представится…
— Что значит «не представится»? — даже не пытаясь скрыть свой испуг, спросил тот младлей, которого я сразу определил как необстрелянного.
«Мы такими не были… — осудил я его. — Откуда он, интересно? Небось из подольской «школы стюардесс»? Сидел бы лучше дома…»
На лице у Румянцева отразились мысли того же плана.
— То и значит, — терпеливо разъяснил он, — что у вас не будет ни возможности, ни времени для последовательного пуска ракет с ручной выдачей целеуказания на поражение наиболее уязвимых элементов «Митридата». Так понятно?
— Понятно… А почему не будет времени? — не унимался младлей.
Мы с Бабакуловым переглянулись. «Молодежь! Не задушишь, не убьешь», — читалось в карих глазах Ибрагима.
— Потому что расход топлива в атмосфере Бирба огромный. Мы сможем полчаса покрутиться на уровне синих облаков, дожидаясь целеуказания от «Асмодеев». Если будет целеуказание или увидим что-то самостоятельно, мы совершим один «нырок» под облака, выпустим «Мурены» и пойдем обратно на орбиту. Если целеуказания не будет — то же самое, только без ракетных пусков. Пойдем на орбиту не солоно хлебавши, потому что топлива все равно останется в обрез…
Затем Румянцев начал говорить о порядке формирования на орбите Паркиды тактических групп (числом три) и схеме перелета в район операции… А я вдруг осознал, что напуган перспективой охоты за «Митридатами» едва ли меньше, чем этот младлей-неумеха.
Тему «Полеты в атмосфере планет-гигантов» мы отрабатывали один раз, на Сатурне. При этом нас щадили и в зону аммиачных облаков не загоняли. Но даже над ними, в сравнительно разреженных слоях, ураганы ревели такие, что пролет через них на скорости восемь Махов напоминал езду по булыжной мостовой. Антон Быстров из моей группы себе тогда язык основательно прокусил, потом долго шепелявил.
Про Новосатурн мне один офицер в лагере рассказывал вообще дикие ужасы. Там, дескать, такие магнитные бури, что плазменный шнур в маршевом реакторе флуггера теряет стабильность — и до свидания. Смахивает на травлю, но какая разница? Ясно, что сильная магнитная буря по-любому не сахар.
Правда, наши над Бирбом как-то умудрялись воевать, вот тот же Румянцев… А чем я хуже? Смогу и я.
Но все равно… Что же мне так хреново, а?
Мы шли на высоте семь с полтиной, чтобы обеспечить своим радарам обзор получше. Мы видели далеко, но и нас было видно издалека.
Наша смешанная группа, в которую ввели еще два «Хагена», выполняла функции коллективного флуггера радарного дозора и заодно воздушного прикрытия для целого вертолетного полка. Полк пылил сейчас на предельно малых высотах между барханами, подкрадываясь к люксогеновому заводу на юго-западе от космодрома Ардвахишт, который пока еще удерживался клонами.
Собственно, кроме этих заводов на Паркиде, не было ровным счетом ничего интересного. Если не считать самих люксогеновых песков, переработкой которых эти заводы занимались.
Зато заводов было целых восемь штук. Из них захватить пока что удалось два, возле космодрома Хордад.
Общего плана операции «Москва» мы, само собой, не знали и поэтому происходящее на земле, в воздухе и космосе казалось малоосмысленной, осторожной и оттого не очень эффективной ротацией боевых единиц.
Не будь я уверен в строгости оперативного мышления нашего руководства, происходящее можно было бы назвать головотяпством и нетвердым управлением войсками. Подобные обвинения только для гражданского смотрятся бледно. В армии за такое можно и без погон остаться, и под суд пойти.
Например, несмотря на тщательнейший инструктаж, на охоту за «Митридатами» нас так и не послали. В последнюю секунду пришел «отбой». Румянцева, который должен был привести нас на рандеву с третьей эскадрильей, отозвали обратно на авианосец «Дзуйхо».
Зачем? Почему? Никаких объяснений.
Зато прилетел «Хаген», из него выбрался печальный капитан-лейтенант и сообщил, что мы вместе поставлены в эскорт вертолетов.
Ну ладно. Эскорт так эскорт.
Ведущий «Горыныч» Бабакулова стал на крыло и резко повернул влево. Я машинально повторил маневр.
Мы ползли с неприличной дозвуковой скоростью, но все равно безнадежно обгоняли своих подопечных. Поэтому, достигнув очередной контрольной точки, мы становились на эллипс, поджидая вертолеты и попутно осуществляя разведку по азимуту.
— Тор, здесь Ветер-1. Вижу наземные цели. Предположительно кочующая батарея. Примите координаты… — Вслед за этим пилот «Хагена» дал нам целеуказание.
— Я Тор, координаты подтверждаю.
— Лепаж, це-у подтверждаю.
— Барбус, принял.
Дальше отозвались Ястреб-2 и Ястреб-3. Ох уж мне эти стандартные позывные…
— Здесь Тор. Лепаж, сходи проверь. Если зушки — не отвлекайся, если зур — атакуешь. Доклад в любом случае. Понял?
— Есть доклад в любом случае. Разреши выполнять?
— Давай.
«На кой черт эти китайские церемонии? Долбануть туда «Муренами» — и вся любовь».
Но, по мнению Бабакулова, «Мурен» эти цели не заслуживали. Он комэск, ему виднее. Наверное, не хотел в очередной раз обстрелять подставные макеты, в создании которых клоны были большими мастерами.
Я вывалился из строя и ушел с резким снижением влево.
Цели, три штуки, засеченные зоркими радарами «Хагенов» и пересланные в мой парсер по каналу целеуказания, находились в сорока километрах от маршрута пролета вертолетного полка.
Соответственно чего от меня хотел Бабакулов? Самого резонного и разумного: проверки целей. Если это лазерно-пушечные самоходки («зушки» на нашем жаргоне), тогда можно на них плюнуть, все равно они до вертолетов никак не добьют и, значит, угрозы для выполнения нашей боевой задачи не представляют. Если же это пусковые установки зенитных управляемых ракет («зуров») — их надо грохнуть.
Я снизился до трех километров и лег на курс тридцать градусов к западу от пеленга на цель.
Я решил так.
Во-первых, не переть строго на них — зайду чуть сбоку.
Во-вторых, не спешить с уходом на предельно малые. «Дюрандаль», конечно, утюг еще тот, но и на нем противоракетный «павший лист» крутнуть можно. И вот для этого нужен запас высоты.
В-третьих, «Дюрандаль» на предельно малых «цепляет» включенной защитой за поверхность земли, отчего возникает неимоверная турбулентность. Так что на брюхе особо на нем не поползаешь, защиту отключать надо. Кое-кто так и делает, но я считаю, что это уже мазохизм.
— Лепаж, здесь Ветер-1. Цели потеряны.
Это было своевременно, потому что в моем парсере они сохранялись и на тактическом экране я продолжал их видеть. Только вот, если верить пилоту «Хагена», я видел теперь вчерашний день.
— Здесь Тор. Все равно дойди до места и проверь.
— Есть проверь.
А я уже совсем близко. Сколько там лететь? Всего ничего. Пора включать собственный радар, довольно уже маскировки…
Включаю.
Да вот же они, вот! Почему «Хаген» их не видит?
Вспышки! Мой «Дюрандаль» тут же предупреждает:
4 РАКЕТЫ «ЗЕМЛЯ-ВОЗДУХ», АЗИМУТ 285
РАКЕТЫ ОПОЗНАНЫ КАК «ТИП 15»
Да, это зуры.
Все очень просто.
Между барханами выкопана широкая траншея, стенки укреплены пенобетоном. В нее загнана батарея: четыре пусковые установки и станция разведки целей, то есть радар, совмещенный на одной подъемной платформе с теплопеленгаторами и видеокамерами.
Отметки, которые дал радар «Хагена», принадлежали этой станции и, видимо, двум поднятым ракетным платформам, готовым к немедленной стрельбе.
Запеленговав радар «Хагена», клоны сочли тяжелый истребитель целью одновременно и трудной, и малоинтересной. И ведь правильно рассудили, гады.
Поэтому все выдвижные устройства клонами были немедленно опущены, маскировочные сети накинуты. Батарея затаилась, надеясь на то, что «Хаген» ее проморгает и весь наш дозор полетит своей дорогой.
Такие вот жмурки.
Но тут появляюсь я. Включаю радар, чем сразу раскрываю свое местоположение. Клонам, в свою очередь, становится ясно, что «Хаген» батарею все-таки обнаружил, и я здесь по их душу. Они вынужденно открывают огонь — ради самообороны.
Это — реконструкция событий.
А что же я?
Кручу «павший лист»: обвальное снижение, ком к горлу, серая пелена перед глазами.
Отстреливаю ловушки.
Хриплю:
— Тор, Тор, это зуры! Крой «Муренами», не жалей!
— Лепаж, тебя понял. Уходи оттуда немедленно.
Так я с радостью.
Взрыв ракеты справа сзади.
Истребитель подбрасывает на воздушном ухабе.
Выравниваюсь на приборной высоте тридцать метров.
Подо мной на расстоянии вытянутой руки проносятся гребни барханов. Страшно — неописуемо.
Сразу же начинается болтанка: «трется» защитное поле.
Отключаю защиту. Все равно против зуров она абсолютно бесполезна.
Если по мне дадут ракетный залп вдогон — собьют, без вопросов.
— Здесь Ветер-1, наблюдаю накрытие… Есть второе…
— Лепаж, доклад.
— Нормально все, Ибрагим.
— Повреждения?
— Говорю, нормально.
— Тогда возвращайся. Нужен визуальный контроль.
— Дайте еще две «Мурены», не жмитесь.
— Лепаж, огневой наряд определяю здесь я. Если что — добьешь пушками.
— Понял тебя.
Выполняю разворот с набором высоты. Включаю все-таки защиту. Мало ли что.
Иду прямо на батарею.
Да… У закрытой позиции много плюсов, но есть и минусы. Случилось так, что взрывная волна пошла прямо по траншее и хорошо ее почистила. Очень хорошо.
Все довольно красиво, три шасси горят…
Но одна установка с виду целая. Почти. Бью по ней из лазерных пушек.
А в меня за это — из автоматов, из пулемета, даже из пистолетов!..
До чего заводные.
Снова разворачиваюсь, жгу лазерами уцелевшие номера расчетов.
А что, интересная у штурмовиков работа… С людьми.
— Лепаж, доклад.
— Мною уничтожена одна пэу зээрка «тип 15». До двадцати единиц живой силы. Остальное на ваших «Муренах».
— Вот теперь красиво. Давай назад.
— Даю.
Оказалось, клонская батарея успела произвести три залповых пуска. Один залп достался мне, два — главной группе.
В результате: моя машина без единой царапины; один «Хаген» поврежден и ушел на космодром; один «Дюрандаль» сбит. Пилот с позывным Ястреб-3 катапультировался, его подобрали идущие за нами вертолеты.
Я не знаю Ястреба-3. Какое-то юное дарование. Но за парня я искренне рад.
Продолжаем полет вчетвером.
Выясняем: прямо на заводе, который является целью вертолетного десанта, развернуты штук пятнадцать зенитных самоходок «Рату». Половина из них — с новыми башнями, непропорционально большими. В башнях — счетверенные 40-мм автоматы. Подобный агрегат может раскрошить ровно за полсекунды не то что «Дюрандаль» — любой торпедоносец.
Прав Бабакулов, при таких раскладах «Муренами» разбрасываться нельзя.
Уходим на высоту, бьем оттуда «Муренами». Расточительно, но надежно. По одной ракете на самоходку, с выдачей ручного целеуказания, очень педантично. План в том, чтобы выбить вначале машины с твердотельной артиллерией, а потом я на «Дюрандале» смогу снизиться и отработать по лазерным зениткам.
Проблема в том, что на такой высоте мы подставляемся под зенитные ракеты, бьющие из центра промышленной зоны, где находятся еще два космодрома и остальные люксогеновые заводы.
Но, к счастью, мы не одни. Появляется восьмерка штурмовиков. Им и достаются все шишки. Две машины взрываются в воздухе.
Потом (наконец-то!) начинают работать «Андромеды-Е» и нас отсекает от главного периметра ПКО противника спасительная ширма «Сияния».
Когда все зенитки перебиты, я чувствую себя как Геракл после чистки Авгиевых конюшен.
У меня подходит к концу топливо и Бабакулов отпускает меня домой.
Иду на космодром, сажусь.
Таков был мой первый боевой вылет в операции «Москва».
В тот же день, через полчаса после посадки — второй. Повел на «Дюрандалях» трех воспитанников «школы стюардесс», чтобы в пожарном порядке отутюжить свежеразведанный клонский ракетный дивизион. Ракеты «земля-земля», очень мощные, дивизионный залп — под тридцать штук.
Слетали, в общем, успешно.
Все живы-здоровы.
Вернувшись на космодром Хордад, я вылез из машины и, не снимая скафандра, лег на спину, раскинув руки крестом.
Ох и устал же я!
Вскоре надо мной нависла фигура Цапко.
Цапко задумчиво молчал. Это было в его манере: подойти так, стать… Поглядеть на тебя в упор, помолчать. Подумать.
Я в подобных ситуациях чувствую сгущение атмосферы, которое неудержимо хочется разбавить. Я брякнул вслух то, о чем думал.
— Слушай, а чего мы тут возимся?
— В смысле?
— В смысле, что за война корявая такая? У тебя нет ощущения, что каждый из нас за целую эскадрилью вкалывает? Нет, ты не подумай, я не к тому, что…
— Так некому больше, Саша.
— Что значит некому? Новые авианосцы есть, флуггеры есть, а пилотов нет?
— Это не пилоты, а кони в яблоках.
— Да ладно.
— Не ладно, а спасибо Х-крейсерам. По клонским космодромам пробили «Шпилями» на славу. Себя не жалели, на минные поля залезали, подрывались, но работали. Всю систему стратегической ПКО Паркиды завалили. То, что осталось, — это уже так, осколки. А без Х-крейсеров мы бы и сегодня с аспидами резались. На орбите.
Я расстроился. Подтверждались мои худшие опасения.
— Ну хорошо, хорошо. Спасибо Х-крейсерам. Но вот сейчас мы имеем полное господство в воздухе, согласись. Помимо прочего, пришли четыре свежих ударных авианосца. Так объясни мне: чего ждем? Я сегодня видел в работе флуггеров двадцать. Ну, тридцать. А их там, на орбите, четыреста минимум. На самом деле куда больше, я в меньшую сторону беру.
— Все ты видел… А ты главный космодром клонский видел, Керсасп-Центральный?
— Нет.
— То место, где мы сейчас находимся, Хордад, это, считай, такой отдельный редут. А главная цитадель — Керсасп. Клоны ее так и называют официально: Неприступная Крепость Керсасп, все слова с большой буквы. В эту «крепость» входят не только космодромы, но еще и пять люксогеновых заводов. Там оборона будь здоров. Страшная оборона. Готов спорить, наши немало голову поломали над тем, как эти заводы взять. И так чтобы целехонькими. А для этого много флуггеров надо. Вот и берегут, для самой главной операции.
— Надо было эту «Крепость Керсасп» сразу, внезапным ударом брать! Вот Шахрави, когда Город Полковников штурмовал, он же вообще ничего не ждал. Пер напролом. И все бы у него получилось, если бы не Главный Ударный Флот. Но он-то о Главном Ударном не знал! А мы о клонах вроде бы знаем все. Поэтому сразу же, в день «Д», после удара Х-крейсеров надо было пускать в дело линкоры, мониторы, флуггеры и без лишних раздумий десант!
— Думаю, такой план был. Но к исходу первого же часа операции от него отказались. И захватили этот вот Хордад. Тише едешь — дальше будешь.
— Ничего я не понимаю, Сергей. Почему отказались?.. Теперь-то клоны могут взорвать заводы в любую секунду! В чем смысл?
— Слушай, Саша, — судя по решительному голосу Цапко, он был намерен покинуть эмпиреи высокой стратегии, — ты мне голову совсем заморочил. Я же к тебе с делом.
— Пить не буду.
— Да при чем здесь пить? Не пить, а есть.
— Есть?
— Да. Вареники. С вишнями. Очень вкусные. И сметана к ним имеется! Пошли, а?
Я так впечатлился радушием Цапко (которого за ним отродясь не отмечалось), что сразу согласился. Хотя вареники не люблю.
— Пошли. Дай только скафандр снять.
— Ну я тогда к себе, а ты подползай. Я в «Андромеде» борт-номер 201, седьмой кубрик. Запомнил?
— Двести один, седьмой.
— Ну жду тогда.
Перебазирование наших эскадрилий было произведено образцово-показательно.
Вместе с каждой боевой частью на космодром прибывала эскадрилья передового обеспечения в составе восьми специально оборудованных «Андромед». Транспортные флуггеры загоняли на самые дальние стоянки, а кое-где по необходимости и на грунт, залитый свежим пенобетоном. Затем их в обязательном порядке маскировали сетями и пеной соответствующей пустынной расцветки.
В одних транспортниках были оборудованы мастерские, в других — столовые и казармы для личного состава. Были также «Андромеды» со складами топлива и боеприпасов. Большую часть их внутреннего объема вынужденно занимали бронированные «соты», защитные наполнители и системы пожаротушения.
Поскольку я прибыл позднее своей эскадрильи, то в казарменной «Андромеде» номер 201 места для меня уже не нашлось, там все плотно забили техники и еще две эскадрильи штурмовиков. Техники наперебой предлагали уступить мне местечко, но я наотрез отказался и решил, что как подлинный фронтовой офицер, то есть существо неприхотливое, ночевать буду в «Андромеде»-мастерской.
Там, за пилотской кабиной, был оборудован крохотный кубрик для отдыха пилотов в длительных перелетах. В нем я и поселился.
Чтобы не идти на вареники с пустыми руками, заскочил я в свой кубрик. Спасибо Меркулову — он мне на прощание неловким таким, как бы самого себя стесняющимся жестом сунул в руки пакет со своим командирским пайком.
Я прихватил кусочек сыра «Моцарелла». Обнаружив, что обязательная пайковая шоколадка называется «Сказки Пушкина», еще и ее.
Скажу, думаю, Цапко что-нибудь вроде: «Вот захочешь закрутить романчик с какой-нибудь пожароопасной медсестрой вроде той Алены, которая у нас на «Трех Святителях» служила… И чтобы завести знакомство, скажешь ей, что у тебя сослуживец — Пушкин, а вот и шоколадка от него. Она не поверит, ты с ней поспоришь, ну и пошло-поехало…»
Идея мне сперва понравилась, но, пока я шел к двести первой «Андромеде», разонравилась. Я взвешивал: есть у Цапко жена или нет? Любит он ее или не любит? Вдруг моя реприза насчет шоколадки для пожароопасной медсестры его не развеселит, а опечалит?
Каково же было мое изумление, когда в ответ на мой стук из-за тонкой двери послышался женский голос: «Открыто!»
Я переступил порог и увидел, само собой, Цапко. А вот кроме него… Кроме него, на койке сидела весьма серьезная дама (девушка?) лет тридцати. С виду, разумеется, с виду! Я понимаю, что ей двадцать… То есть наоборот, больше двадцати я бы ей вслух не дал, хотя было видно, что на самом деле… В общем, я вконец запутался…
— 3-здравствуйте.
— Привет. Так ты и есть Саша? Пушкин? Сережа о тебе рассказывал.
«На «ты»?.. Вот так, с пол-оборота? И старлей Цапко для нее уже «Сережа»? Жена, что ли? Откуда?»
Насчет жены, конечно, возникали разнокалиберные сомнения. Да и одета она была странновато: в комбинезон от формы № 2. То есть в то же, во что и я.
На комбинезоне, между прочим, имелась нашивка: СТЛТ ЦАПКО. Определенную пищу для размышлений об отношениях незнакомки с Сергеем это давало…
Волосы дамы были выкрашены в медно-золотой цвет и подстрижены под каре. Ей шло, хотя все это было мимо моего вкуса на сто градусов. Мне нравятся платиновые блондинки. Как Таня.
— Знакомься, это Ада.
— Очень приятно… А это вот к столу. — Я выложил шоколадку и сыр.
— Шоколада мне нельзя, — заявила Ада.
Я не нашелся что сказать. Обыгрыш «Сказок Пушкина» явно в разговор не ложился.
Сел.
Цапко выставил вареники (едва теплые) и сметану.
Вилок оказалось две. Но подруга Цапко сразу же от еды отказалась, так что я ощутил еще большую неловкость.
— Я не буду. Ешьте.
Вареники почему-то оказались с творогом. А я их совсем не люблю, ладно бы еще с вишнями. Но аппетит от полетов разгулялся зверский, так что воротить нос я не стал.
Увы, не вышло спокойно поесть даже то, что давали. Ровно через десять секунд Ада, чуть нахмурившись для солидности, спросила:
— Как вылет, Саша?
— Ничего…
— Сколько аспидов завалил?
Пилотский жаргон в устах Ады звучал довольно… забавно. Я покосился на Цапко. Тот невозмутимо накручивал на вареник густую, как масло, сметану.
— Нисколько. Мы на бомбоштурмовой удар вылетали.
— Накрыл цель?
— Ну, не я один. Автопилот везет, автопилот бомбит. Все накрыли…
— А в чем вот была сложность боевой задачи?
— Ада, устал я. Честно. Вы на меня не обижайтесь, но давай-те лучше поговорим о погоде. Или о России. Вы же сейчас с Земли, да?
— Понимаешь, Саша, — подал голос Цапко, — Ада… она репортер.
— Телепублицист, — со значением уточнила Ада.
— Да, телепублицист. Она снимает большой репортаж. О войне.
— О стратегической операции «Москва», — снова поправила своего друга Ада.
— Ну да. Так вот, ты типаж хороший. Ну и было бы здорово, если бы ты интервью дал.
«Так вот оно что… «Вареники с вишнями»! Удивительно вообще, что тут вареники, а не кукиш с маслом».
— Ты киногеничный, — добавила Ада. — Я предварительное интервью сейчас возьму. Потом снимем тебя на натуре, среди техники, и я тебе задам несколько вопросов. Из тех, на которые у тебя будут самые интересные ответы. Например: «Сколько вы сбили флуггеров за всю войну, лейтенант?» А ты мне: «Подтвержденных побед у меня семнадцать».
— Отличный пример. Вот подтвержденных побед у меня ровно две. А неподтвержденные никто не считает, кроме европейцев и южноамериканцев. То есть они тоже считают свои победы «подтвержденными». Но у них другая методика контроля результатов, которая по нашим меркам необъективна.
Ада скривилась.
— Два?
— Ага.
— А Сережа говорит, ты Герой России!
— Я? С чего бы? Вот есть интересный парень, Данкан Тес, ему Героя дали. Он в одном вылете пять клонских истребителей сбил. Подтвержденных! На самом деле сбил он целых семь. Но обломки двух машин так и не нашли.
— Данкан? Что за имя?
— Американец. Северный. Вот о нем и напишите.
— Я не пишу. Я телепублицист.
— Ну… снимите. Расскажите людям.
— Спасибо, — сухо поблагодарила Ада. — Но мне нужен материал отсюда, с Хордада. От тех пилотов, которые явились в берлогу конкордианского зверя… порвать ему пасть.
— А Данкана здесь нет? — спросил я у Цапко. — Не явился пасть порвать?
— Не знаю я никакого Данкана. Слушай, а чего ты не Герой? Мне Бердник говорил, он на тебя представление написал. Я думал…
— Мне «Отвагу» дали. По-моему, в самый раз. И то я свою медаль пока не видел. А вот Меркулов получил «Боевое Знамя». За беспримерное мужество. Ему Звезда Героя полагалась, но у него в личном деле было понижение в звании на ступень. Так что решили вместо Звезды две лишние звездочки на погоны дать. Что в совокупности с «Боевым Знаменем» даже солиднее. И Меркулов, кстати, сейчас здесь, на орбите Паркиды.
Ада немного оживилась.
— А что за мужество такое… беспримерное?
— О, это такое мужество… Такое, что когда зачитывают представление на награждение, члены Совета Обороны поминутно восклицают: «Невероятно!», «Нарочно не придумаешь!» и «В страшном сне не приснится!» Потом проверяют три раза — и все оказывается правдой.
— Так и что Мерцалов? Чего он натворил?
— Меркулов. Он два раза в Городе Полковников нашу пехоту в атаку водил. Штыковую! Лично убил несколько клонов, в том числе двух офицеров. Затем получил в бою тяжелейший ожог. Ему, можно сказать, всю руку до кости сожгло. И вот в таком состоянии, с выставленной наскоро нейроблокадой, он сел в кабину истребителя и совершил длительный полет с выходом на орбиту! Он доставил ценнейшую информацию командованию нашего флота. — О своей роли в том вылете я решил промолчать. — А подробности вы сможете узнать у него лично, если выбьете разрешение на посещение авианосца «Адмирал Нахимов».
— Разрешение не проблема… — задумчиво сказала Ада. — Ну а вот все-таки ты? Сережа рассказывал, вы вместе уничтожили клонский авианосец?
— Его торпедоносцы уничтожали, мы только обеспечивали.
— А здесь, на Паркиде?
— Здесь, на Паркиде, я ровно восемь часов. Едва прикорнул после прилета, как разбудили. Сделал два вылета. Убил человек тридцать. Ничего геройского. Но невероятно утомительно…
Я уже хотел закончить свою мысль не очень вежливым «А поэтому прошу меня простить, вынужден откланяться, спать пойду», но перехватил умоляющий взгляд Цапко и со вздохом заключил:
— Однако, если это для вас так важно, пожалуйста. Расскажу, чем сегодня занимался.
Наградой мне была теплая, благодарная улыбка Ады. «А она, пожалуй, ничего», — решил я.
