Глава 2
Индрик-Зверь
2622 г.
Дно Котла
Планета Глагол, система Шиватир
После нашего чудесного спасения из Колодца Отверженных прошли стандартные сутки. За это время все мы кое-как пришли в себя — отъелись, отмылись и отоспались.
В привычном, родном армейском окружении все, что видели мы там, внизу, представлялось чем-то вроде длинного, тягостного сна (взять хотя бы массовое «омовение» светом!). Воспоминания о манихеях стремительно отдалились, выцвели, потеряли четкость. Утром следующего дня я уже едва ли сказал бы наверняка, какой масти была умная собака Зири…
Впрочем, хорошо было нам с Таней погружаться в целительные походные хлопоты! А вот у Индрика не было и лишних десяти минут на то, чтобы спокойно, с расстановкой, выпить какао с тостами. Его, как какую-нибудь блондинистую звезду эстрады, хотели все…
Правда, один эпизод из нашей экспедиции я помнил прекрасно. Я имею в виду, конечно, объяснение с Таней, предложение руки и сердца.
Нет, я ни секунды не жалел о содеянном! Хотя осознавал, что в обычной, связывающей по рукам и ногам обстановке военно-научной экспедиции я не решился бы на подобный эмоциональный прорыв. И даже не потому, что трус. Просто привычное, человеческое — я имею в виду милую суету быта, товарищи, завтраки-обеды, планерки и умные веселые разговоры — всегда мешает нам быть собственно людьми. Искренность подменяется вежливой доброжелательностью. Вместо смелости — деловитость, вместо страсти — конфузливые топтания вокруг да около, потому что «нужно быть как все»…
В общем, я был уверен, что поступил правильно. Гордился собой, гордился нами и нашими отношениями. И маленький эпизоду охранного периметра лагеря показал мне, что гордился я не зря, ведь это «мы» действительно существует.
Я проснулся за сорок минут до подъема — просто почувствовал: пора. Постоял под контрастным душем, надел «Саламандру» и вышел из эллинга. Лагерь еще спал. Лишь астроном Локшин, трудолюбиво пыхтя, волок куда-то свой походный телескоп. При этом он, в нарушение инструкций, забыл закрыть забрало своего шлема.
— Доброе утро! — бросил ему я.
— Действительно доброе! — бодро откликнулся Локшин, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. — Вы тоже заметили?
— Что я должен был заметить?
— Муть разогнало! Около получаса назад. Куда только делась, чертовка! Стояла-стояла, вата окаянная… На психику действовала… А потом — исчезла!
— Да, Муть — пренеприятная штука, — согласился я.
— Ладно бы только неприятная! Из-за нее Дунай видно не было!
— Что?
— Дунай. Во-он ту планету! — Локшин указал пальцем в небеса цвета мокрого асфальта, где висел золотой, в едва заметных темно-красных жилах серп размером приблизительно в одну треть нашей земной Луны.
— А-а… Дунай… Извините, я со сна плохо соображаю.
— А теперь — извольте, оптика атмосферы в порядке. Наблюдай на здоровье! Ладно, я пошел, пока солнце не взошло. Нужно успеть все как следует проинспектировать… А то знаете — у меня имеются кое-какие предчувствия… — Локшин таинственно улыбнулся. — Впрочем, всему свое время!
«Предчувствия» я пропустил мимо ушей. Пожелал отечественной астрономии очередных успехов и поплелся к северной оконечности нашего лагеря, на берег. Никаких особенных планов у меня не было, разве только полюбоваться восходом местного солнца, которое звалось у клонов Шиватир, — зрелищем впечатляющим, успокаивающим нервы и выпрямляющим мысли.
Я остановился в нескольких шагах от охранного периметра. Передо мной поблескивала паутина самого зловещего вида, растянутая между титанировыми шестами с интервалом в десять метров. Наш осназ использовал при устройстве лагеря охранную систему «Арахна», которая могла не только заранее предупредить о появлении непрошеного гостя, но и спеленать его по рукам и ногам при попытке проникновения в лагерь. А в случае необходимости и умертвить, конечно.
Отщелкнув забрало — ведь Муть действительно схлынула, а значит, можно было без усилий дышать тяжелым влажным воздухом, — я с удовольствием закурил. Но не успел я сделать и двух затяжек, как кто-то нежно тронул меня за плечо.
Таня! Щечки румяные, глаза сияют, из-под шлема выбилась платиновая прядка.
— Танечка, милая! Как спалось? Вы сегодня ранняя пташка! — сказал я, пожирая ее глазами.
— Даже и не знаю, что вдруг случилось, но где-то двадцать минут назад я почувствовала, что пора вставать. Необходимо просто! Сбегала в душ — и меня неодолимо потянуло на улицу. Оказалось, не напрасно — здесь стало так красиво! В общем, я вышла из нашего эллинга и зашагала куда глаза глядят. Как вдруг смотрю, кто-то еще, кроме меня, на волны любуется. Подошла ближе. Оказалось — вы! — Таня очаровательно улыбнулась.
— Вот и здорово! Будем любоваться вместе и всю красоту умножать на два.
Мы стояли рядом, бок о бок, и жадно всматривались в набухающий розовым, лиловым, кораллово-красным, фламинговым и жемчужно-голубым горизонт. Вот-вот из унылого моря нехотя выползет червленый солнечный диск и наступит настоящее утро.
Мы не разговаривали — нам и так было хорошо. Ведь каждый из нас думал не только о своем, но также и о нашем общем. Это, черт возьми, приятно: не сговариваясь, просыпаться вдвоем за сорок минут до подъема просто потому… просто потому, что способности к телепатии свойственны не только манихеям, но и влюбленным.
Хотя и нет никакой телепатии, как нас учат…
Утренний воздух бодрил, даже горячил кровь — и мы с Таней улыбались счастливыми улыбками людей, к которым мир, как избушка на курьих ножках, повернулся самой праздничной своей стороной. Осмелев, я, с молчаливого Таниного одобрения, приобнял ее за талию. Мы могли бы стоять так целую вечность, если бы за спиной не послышались шаги.
— Эй там, на полубаке! — к нам обращался ефрейтор Зиненко, один из бойцов Свасьяна. — Имейте в виду, эта калиточка, — он указал на едва различимый контур, намеченный голубыми рисками на паутинном полотне периметра, — не для вас придумана!
Ага, а то я не знаю. «Арахна» пропускает только человека, имеющего специальные маркерные устройства, так называемые «шевроны». А «шевроны» имеются только на боевой экипировке осназовцев.
— Да я в курсе. Мы и не собирались, — отвечал я неприязненно. Нет, я не обиделся на «туриста». Я просто охранял наше уединение. Скажите, ну как можно не понимать такой простой вещи — когда парень обнимает девушку, к нему не нужно подходить, и к девушке не нужно, подходить к ним обоим просто аморально!
— Мое дело предупредить. С той стороны все заминировано, — буркнул Зиненко и, к моему большому облегчению, наконец развернулся и побрел восвояси, к неприметной сферической будочке, где коротали часы двое его напарников. — В общем, осторожнень…
Я, как воспитанный человек, пока ефрейтор говорил, поворачивался за ним, провожая его взглядом.
Но договорить до конца свое «осторожненько» ефрейтор не успел, потому что Таня, которая все это время послушно созерцала морские дали, вдруг завизжала так отчаянно и пронзительно, что нам стало не до мин.
Мы с Зиненко обернулись как по команде.
И ахнули.
Прямо на нас надвигалась волна. Да-да, волна — черно-серая, вспененная, бесконечная. Метра под четыре высотой.
Она катилась с пугающей скоростью. Я был на сто процентов уверен, что несколько секунд назад никакой волны и в помине не было. Ах, как хотелось принять ее за оптический обман! Но природа Глагола, похоже, не предоставляла нам такой возможности.
В лицо хлестнул резкий, с сильным запахом извести ветер.
Послышался тревожный, ровный шум.
Цунами? Вроде как цунами.
Здесь и сейчас? Да, здесь-и-сейчас.
Но откуда?!!
Задать себе эти важные вопросы я не успел.
Я схватил Таню за руку, резко захлопнул забрало ее шлема, крикнул «бежим!» и буквально поволок за собой к ближайшему эллингу, до которого было метров двести.
А вот Зиненко, заметил я краем глаза, убегать не собирался. Он стоял, широко расставив ноги, на том месте, где мы только что беседовали, и, очарованный, как видно, гибельной красотой зрелища, исподлобья наблюдал за неотвратимым приближением громадины. А ведь громадина готова была проглотить и его, и нас, и весь наш остров!
Добежать до эллинга мы, конечно, не успели. Нас с Таней накрыло тяжеленное, холодное одеяло. Затем рвануло куда-то вбок, подбросило вверх, качнуло, перевернуло животами вверх, затем вновь потянуло вниз и, наконец… швырнуло на ту же землю, с которой мы вознеслись, но только пятьюдесятью метрами правее. Все это время, прошу заметить, мы с Таней крепко держались за руки.
В сущности, все обошлось — спасибо «Саламандрам», мы даже не промокли. Разве что Таня сильно испугалась.
Волна была не такой уж и высокой, как мне показалось.
И главное, хвала Господу, она была одиночной. В физике такое, кажется, называется солитоном. А в гидрологии и океанографии — увольте, не знаю.
Подкинув вверх, словно мяч, сторожевую будку с коллегами Зиненко, волна прокатилась через наш лагерь, ударяя в стены эллингов (к слову, все эллинги устояли). После этого она слизнула все, что плохо лежало, с территории склада № 3, который был устроен прямо под открытым небом, и, довольная учиненными опустошениями, последовала своей дорогой.
Мы с Таней, грязные и мокрые, встали и принялись неловко отряхиваться.
Нашептывая Тане всякую ободряющую ерунду, я с тревогой посматривал в море — не приближается ли что-нибудь повыше прежнего, нам всем на погибель. Но все было тихо.
Из эллингов высыпал возбужденный народ.
— Заодно и умылись, — пошутила по этому поводу Таня. Чаще других в устах сонь звучал вопрос: «Что это было?» Ну и, конечно, родной русский мат. Я давно заметил: в минуты опасности сквернословят даже солисты оперы и балета.
Подтянулись ребята Свасьяна — все как один свирепые, вооруженные.
Встретить рассвет вышел и Иван Денисович — под глазами у него залегли черные круги, губы выглядели шершавыми, потрескавшимися. «Наверняка еще одна бессонная ночь», — подумал я.
— Почему не оповестили лагерь об опасности? — строго спросил Индрик у Свасьяна.
— Видите ли, Иван Денисович… — потупился Свасьян. — Приборы засекли приближение волны, когда было уже слишком поздно. Я не рискнул дать сигнал тревоги, чтобы не спровоцировать еще не проснувшихся людей покинуть эллинги… Это могло привести к… к самым печальным последствиям! Фокус генезиса волны расположен совсем близко от нас, в восьми километрах. А сама она — последствие землетрясения, мы его, конечно, зарегистрировали. Когда-то у меня был подобный опыт на Ясмине, так я вам скажу, мы еще легко отделались…
Индрик согласно кивнул — мол, действительно легко.
— Ну теперь-то уж смотрите во все глаза. Кстати, пострадавшие есть?
— Просьб о помощи тоже пока не поступало. Только Локшин требует помочь ему телескоп найти. Будто нам больше делать нечего.
— А Зиненко? — не удержался я. — Волнуюсь за него!
— Да вон же Зиненко идет, — хохотнул незнакомый басок у меня за спиной.. — Как говорится, усталый, но довольный!
Ефрейтор походил на жертву кораблекрушения, выброшенную пресытившимся прибоем — как видно, волна с удовольствием отполировала им пару каменных россыпей. На то, что осталось от его разгрузочного жилета, «лифчика» на военном жаргоне, — было страшно смотреть. Но главное, Зиненко был жив.
Однако всласть позубоскалить по поводу внешнего вида ефрейтора я не успел — воздух прорезал сигнал тревоги.
Все мы поглядели туда, откуда пришла первая волна, с трепетом ожидая появления ее сестры. Таня крепко вцепилась своей рукой в мою руку.
Однако вместо серой, позолоченной солнцем водной горы, катящейся на нас из-под восходящего светила, мы увидели… мы увидели… летающие черепа мамонтов. С восемью бивнями врастопырку и многочисленными сталистыми наплывами.
Нет, товарищи, я не сумасшедший.
И становиться им не тороплюсь.
Но то, что на нас надвигалось, больше всего на свете походило именно на эти, чудом обретшие способность к воздушным перемещениям, экспонаты из архангельского Музея Природы, где я, будучи школьником, провел не один выходной день, рассматривая и высматривая.
Сказать, что мы удивились, — ничего не сказать.
Мы впали в немое оцепенение.
Мы застыли, окоченели, утратив и волю, и разум.
Потому что это было как в дурацком и страшном кино, причем у тебя лично в этом кино — главная роль! Картинка на экране наполняет дребезжащей жутью пространство вокруг тебя, и обжигает тебе лицо, да-да, обжигает! Хочется заорать «остановите сеанс!» Но не ясно, кому именно нужно адресовать свои крики…
Обросшие бивнями черепа мамонтов числом под два десятка шли совсем низко над морем. Они двигались строго на нас.
Летели они плавно и быстро, с дребезжащим, раздражающим слух жужжанием.
Вид у этих летающих уродцев был тошнотворный.
Бурый, со сталистыми включениями, цвет самого «черепа» — шишковидного, в ржавых наростах — не попадал в оттенок тоже вроде бы бурых бивней. Вдобавок бивни были покрыты размашистыми кирпично-красными и оливково-зелеными пятнами. А несколько глубоких впадин, заменявших черепам глазницы, как будто гноились, исторгая наружу нечто вроде зеленоватой, с желтой жилой, слюды.
А еще что-то эти гнусные летательные аппараты мне отдаленно напоминали. Сочетание красного с оливково-зеленым… Нечто такое, из боевого прошлого…
Тем временем сориентировались люди Свасьяна.
Застрекотали осназовские «Нарвалы». Заухал станковый гранатомет.
Само собой, без толку.
Справедливости ради замечу, что особенной опасности со стороны летунов пока не наблюдалось. Если бы они намеревались расстрелять нас из лазерных пушек или из какого-либо другого энергетического оружия, они бы уже успели сделать это десять раз подряд.
Впрочем, это я понимал. Большинство же из присутствующих— кроме психически несгибаемых осназовцев — уже лежали на песке лицом вниз, закрывая голову руками и исходя ледяной испариной от страха.
— Не стрелять! Прекратить огонь! — орал Свасьян.
«Не-у-же-ли… сей-час… нач-нет-ся», — выстукивало мое сердце.
Наконец и я, не выдержав, бросился на землю ничком.
Незваные гости прошли пугающе низко над землей, а один из них задел нижней парой бивней ближайший к нам эллинг, распоров дюралевую обшивку, как фольгу. Самое дикое, что это никак не сказалось на характере его движения!
Черепа производили впечатление свирепой, угрюмой мощи. Почти наверняка — аппараты военного назначения.
И все же… И все же черепа не плевались пламенем, не сбрасывали позитронных бомб, не молотили нас твердотельными пушками. Благородство пилотов? Некий сложный садистский расчет?
«Но отчего они медлят? Кто бы ни были пилоты, управляющие этими летательными аппаратами, я не понимаю их логики!»
Привстав на локте и неловко вывернув шею, я провожал взглядом последнего из двух десятков пронесшихся над нами уродов… и тут меня осенило.
Непосредственной причиной моего озарения стали те самые пятна — кирпично-красные и оливково-зеленые. Такое гадкое сочетание я видел всего один раз. И дело было… на Наотаре! Да, похожие кляксы украшали джипсов!
Неужели случайное сходство?
Стоило черепам удалиться от нас на расстояние, которое самые смелые из нас поспешили счесть безопасным, как я вскочил на ноги. И, строго наказав Тане оставаться на месте, бросился к Индрику.
— Иван Денисович! — выпалил я, помогая Индрику подняться. — Я знаю, что это было!
— Неужели? С интересом выслушаю все ваши смелые гипотезы, Александр Ричардович, — сказал Индрик и, устало улыбнувшись, добавил: — Может быть, вам известны даже имена пилотов, управляющих этими… с позволения сказать… флуггерами?
— Там нет пилотов!
— Вот как?
— Нет никаких пилотов!
— А что же там есть?
— Это джипсы, Иван Денисович.
Индрик посмотрел на меня своим цепким умным взглядом и, помолчав, ответил:
— А ведь, черт возьми, может быть и так! По крайней мере некоторое сходство заметить или сочинить очень даже можно…
— Не нужно ничего сочинять! Тут достаточно интуиции! Да, они не слишком похожи на тех джипсов, которых я лично видел на Наотаре, в системе Дромадер. Но на джипсов они похожи больше, чем на что-либо иное! Тем более если вспомнить, что один из предметов злополучной Коллекции предположительно является частью тела джипса, которая свидетельствует о его происхождении из данной планетной системы… По крайней мере на этом настаивал тот умерший чоруг… В общем, все сходится!
— Хм… Джипсы это или нет, но кое в чем Вохур оказался прав, — задумчиво произнес Индрик.
— В чем именно? — не понял я.
— Помните, Вохур пугал нас какими-то демонами?
— «Демонами-повитухами»?
— Именно! Говорил, вот скоро появятся первые демоны… Так? А что мы сейчас, в сущности, наблюдаем? Правильно, тех самых демонов, исторгнутых, если верить показаниям приборов, некоей полостью, которая вдруг открылась в морском дне неподалеку от нас! Причем сам процесс образования этой полости, по-видимому, и породил цунами, которая утащила телескоп Локшина! Надо же, как забавно все складывается… А ведь я, признаться, не рискнул тогда толковать слова Вохура насчет этих демонов столь буквально!
— А если бы вы восприняли Вохура буквально, что сделали бы? Объявили эвакуацию? — мрачно осведомился я.
— Даже не знаю. Впрочем, эвакуацию все равно сейчас придется объявить. Во избежание…
Течение нашей беседы было грубо нарушено Локшиным. Расталкивая суетящихся у входа в эллинг локтями, он пробирался к нам с прытью наемного убийцы. Лицо его было окровавлено, глаза блестели как у безумца. К своей груди Локшин прижимал планшет.
— Наконец-то я вас нашел, Иван Денисович! — выдохнул Локшин и вцепился в предплечье Индрика мертвой хваткой, словно показывая этим: уйти, не выслушав его откровений, Индрику не удастся. — Я вчера весь день пытался к вам пробиться! А этот идиот в погонах… как его…
— Аничкин, — устало подсказал Индрик.
Аничкиным звался временно приставленный Колесниковым помощник Ивана Денисовича, нечто среднее между секретарем, телохранителем и денщиком.
— Вот-вот, Аничкин. Я четыре раза пытался к вам пробиться. А он все четыре раза сообщал мне, что вы заняты. Причем с таким надменным видом!
— Но я и впрямь был занят, — вздохнул Индрик.
— Но теперь-то вы свободны?
Индрик посмотрел на собеседника глазами, исполненными скепсиса.
— Что же, дорогой мой товарищ Локшин, я слушаю вас. Десять слов. Лучше — меньше.
— Десять слов? Вы сказали, десять слов? Да вы что, шутите?
— К сожалению, нет. Вы разве не видите, какая обстановка? Итак?
— Еще ничего не случилось, но… — Локшин поднял палец в розовые небеса, — вот-вот должно случиться! Помните, мы с вами говорили насчет пятой планеты системы? Которую вы называете Дунай? О том, что она приближается к Глаголу?
— Помню. Вы утверждали, будто это приближение ничего сверхъестественного не сулит, поскольку расчет траектории показывает: импакта не будет. Верно?
— Верно.
— И, если мне не изменяет память, конкордианские ученые со станции «Рошни» говорили то же самое, — добавил Иван Денисович. — Что же стряслось? Вы все дружненько ошиблись в расчетах?
— Нет, ошибка исключена… Просто Дунай изменил траекторию своего движения. Я знаю, звучит дико, невероятно, однако это факт! Полчаса назад я произвел очередное визуальное наблюдение планеты при помощи телескопа. Слава Богу, видимость появилась. А также вновь проделал необходимые расчеты. Так вот: траектория планеты Дунай изменилась радикально! Вот взять хотя бы…
— Десять слов или меньше! — сурово напомнил Индрик.
— Тогда скажите, что именно вас интересует! — воскликнул Локшин.
— Меня интересуют выводы.
— Вывод один. Совсем скоро Дунай и Глагол столкнутся.
Я даже присвистнул — поскольку действительно впечатлился. Индрик нахмурил брови и полез за пачкой сигарет.
— Действительно? — щелкнув зажигалкой, спросил он. — И нет никаких шансов, что Дунай пройдет мимо?
— Никаких.
— Но как это возможно? Чтобы астрообъект такой массы столь решительно изменил траекторию… Ну, вы понимаете.
— Не знаю. Но Дунай ведет себя так, будто кто-то нацепил на него… сто миллионов реактивных двигателей!
— Час от часу не легче, — вздохнул я.
— Между прочим, — меланхолично заметил Иван Денисович, обращаясь ко мне, — слова товарища Локшина проливают свет на концепцию Великого Освобождения, которую совсем недавно изложил нам господин Вохур. Теперь эта концепция уже более не кажется мне… гхм… метафорической.
— Если дальше так пойдет, вскоре нам останется только записаться в манихеи.
— Типун вам на язык, Александр Ричардович, — мрачно усмехнулся Индрик.
Утро выдалось богатым на научные прозрения.
Буквально за завтраком, на котором мне повезло трапезничать рядом с Индриком за длинным, буквой «Г» изогнутым столом, к Ивану Денисовичу, мирно жующему гречневую лапшу с телятиной по-сычуаньски, причалил вертлявый молодой человек в штатском с ухоженной гривой медово-желтых волос и серебряным кольцом в правом ухе. В одной руке денди нес планшет, в другой — чашку горячего чая.
«Секретарь какой-то важной птицы?» — предположил я, исходя из щеголеватого вида пришельца и той очаровательной наглости, с которой он уселся на временно освободившееся слева от Индрика место Аничкина — тот ускакал за добавкой. Однако я ошибся.
— Разрешите представиться, Валерий Крюгер, — сказал наглец. — Аналитик второго отдела.
— Очень приятно, — промычал сквозь непрожеванную телятину Индрик. — Чем… могу?
— Я только что из Гургсара. И, поскольку дело важное, я взял на себя смелость побеспокоить вас прямо за завтраком. Разрешите?
— Разрешаю, — обреченно вымолвил Индрик. — Но, с вашего позволения, я буду слушать вас без отрыва, так сказать, от питания… Голоден как волк. Ничего не ел со вчерашнего обеда!
Крюгер кивнул и, не глядя на жующего Индрика — проявил-таки запоздалую деликатность! — принялся объяснять:
— Я вел дело танков «Шамшир», сведенных в роту особого назначения «Хавани». И вот наконец получил кое-какие результаты. Как вы помните, в связи с этими уникальными машинами возникло два вопроса. Первый: по какой причине с танков сняты УВП ЗУР, то есть установки вертикального пуска зенитных ракет. И второй: почему на «Шамширах» вместо настоящих, полноценных плазменных пушек установлены муляжи. Теперь мы знаем оба ответа.
— Ответы на эти вопросы знаю даже я, — сказал Индрик раздраженно. — Все это было снято с «Шамширов» для того, чтобы высвободившийся объем отдать под очень мощные спин-резонансные сканеры глубинной геологоразведки.
— Да, в самом деле… — стушевался Крюгер и тут же, не глядя на реакцию собеседника, которая, следует заметить, была сдержанно-угрюмой, затараторил: — Клоны действительно установили на «Шамширах» аппаратуру глубинной геологоразведки. Это дорогостоящее решение — использовать баснословно сложные машины, какими являются «Шамширы», в качестве самоходных платформ для исследовательского оборудования. Однако этому решению нельзя отказать в эффективности. Благодаря защищенности и огневой мощи «Шамширов» ученые Конкордии во время проведения исследовательских работ могли не опасаться ни нападений манихеев, ни воздействия местных аномалий типа «пробой». А система антигравитационного движения позволяла «Шамширам» перемещаться практически по всей поверхности планеты, включая зоны «болот» и «топей».
Нападение, которое осуществили «Шамширы» на нашу колонну, было скорее всего вынужденным, а не спланированным заранее. Когда экипажи танков узнали о нашем вторжении на Глагол, им ничего не оставалось, кроме как спрятаться в одном из своих стандартных укрытий, а именно — в известной вам горе В-2. Когда же мимо проходила наша колонна, долг вынудил конкордианских офицеров вступить в бой…
— Дорогой мой товарищ Крюгер, — старательно выговорил Индрик, когда в речи Крюгера наметилось нечто вроде короткой паузы. При помощи чайной ложки он вычерчивал снежинки на абрикосовой поверхности желе, которое подали на десерт. — Если это вся информация, которой вы располагаете, то я предпочел бы считать наш с вами разговор… законченным.
— Законченным? Но почему? — недоуменно спросил Крюгер, с обезоруживающей наивностью глядя на Индрика своими по-женски большими фиалковыми глазами.
— Потому что вся эта информация мне уже известна. А времени у меня — в обрез.
— Ну… Извините. Даже не знаю, что сказать… Может быть, перейдем тогда сразу к модели?
— К модели?
— Да, к модели. Которую построили наши специалисты на основе информации, обнаруженной в уцелевших запоминающих устройствах «Шамширов» и на накопителях одной из больших вычислительных машин Гургсара…
— Построили? Ой как замечательно! Вот с этого и нужно было начинать! — скучавшие доселе глаза Индрика заинтересованно заблестели. — Товарищ Пушкин, не в службу, а в дружбу — принесите-ка мне кофе, да покрепче.
Я помчался к кофейному автомату, а когда вернулся назад с дымящейся чашкой, на столе перед Индриком вместо тарелок и блюдец уже стоял планшет Крюгера.
На экране планшета светилась красочная трехмерная модель Глагола — тщательно проработанная и даже не лишенная художественности. Планета была выставлена на всеобщее обозрение вместе со всеми своими потрохами, которые представляли собой нечто беспрецедентное. Больше всего Глагол со схемы Крюгера напоминал волейбольный мяч, набитый крупными горошинами вперемешку с мелкими каштанами.
Как я и опасался, мое место справа от Индрика было уже занято, причем не кем-нибудь, а все тем же назойливым Локшиным. Но качать права я, конечно, не стал.
— …наводят на самые смелые мысли, — продолжал объяснение Крюгер. — Загадочно и происхождение твердых тел, которые заполняют внутренний объем планеты. В клонских документах они называются просто — «камни». Согласно данным спин-резонансного сканирования, их размер колеблется от десяти до восьмидесяти километров в поперечнике, а в химической палитре доминируют достаточно тривиальные элементы — кремний и железо. Что, само по себе, малоинтересно. Однако методом тетрарного дифракционного спин-зондирования, при помощи двух пар танков «Шамшир», разнесенных на сто и более километров, роте «Хавани» удалось детализировать данные по нескольким крупнейшим объектам. Были построены точные спектральные диаграммы и созданы их объемные модели с разрешением два метра. Выяснилось, что крупнейшие объекты имеют сложную внутреннюю геометрию… выражаясь бытовым языком, перед нами сырные головы с большим количеством сквозных дырок. А по крайней мере четыре процента массы этих образований приходится на химические соединения, полностью исключающие гипотезу об их естественном происхождении!
Локшин с Индриком затравленно переглянулись — мол, час от часу не легче.
— Известны ли науке другие планеты, содержащие внутри себя… такое вот? — поинтересовался Индрик.
— Отечественная астрография в моем лице, — Локшин горделиво поднял подбородок, — о подобных планетах ничего не знает. Честно говоря, это похоже на какую-то фальсификацию… Розыгрыш… Или бред психа. К нам в институт, знаете ли, регулярно приходят письма от всяких самородков. Мы их называем «вести из села Кукуево». Один вечный двигатель построит, другой теорию биогравитации на коленке накидает, третий — законы Ньютона опровергнет… Так вот, эта модель — типичные «вести из села Кукуево»!
Крюгер кивнул — мол, оно конечно. И тут же заметил:
— Тем не менее эта модель соответствует данным, которые собрали «Шамширы». Я лично осуществил пошаговую проверку корректности построения модели и должен сказать…
— А вы не могли бы показать несколько «камней» крупным планом? — попросил я из-за спины Локшина. — И покрутить их немножечко.
— С легкостью!
Ага… Вот он какой… Пористый. Изрезанный канальцами, как будто червями изъеденный, на персиковую косточку фактурой похож… Так что сравнение с сырной головой не очень точное…
А вот по форме объект больше всего напоминал гигантскую грушу сорта «Дюшес» — вроде той, которую видели мы на одном из настенных манихейских рисунков, когда шли через ущелье к Большому Гнезду. И точно так же эта груша была сплюснута по главной оси. Ее вертикаль была, так сказать, принесена в жертву горизонтали. А если ее перевернуть, то…
И тут меня снова пробило дежа-вю.
Ведь не только в ущелье я уже видел подобную форму!
Но и… снова-таки, в системе Дромадер, во время Наотарского конфликта!
Именно так, ну вот в точности так выглядел… да-да, крупнейший астероид джипсов, который получил у нас тогда кодовое наименование «Эльбрус»! Его еще считали флагманом, и торпедоносцы Яхнина тогда крепко отличились, на прощание…
Что же это получается?..
— Что же это получается… — прочистив горло, начал я, обращаясь по большей части к Ивану Денисовичу. — Это получается… снова джипсы?
— В каком смысле — снова джипсы? — осторожно поинтересовался Индрик.
— Этот «камень» — в точности флагман джипсов! Который мы называли «Эльбрусом»! Скажите, товарищ Крюгер, а эта форма сплюснутой груши — она как, типична для «камней»?
— Насколько мы можем судить, если и не совсем типична, то встречается систематически. Так выглядит известная доля крупнейших объектов, наполняющих внутренность Глагола.
Индрик, который все схватывал на лету, принялся рассуждать вслух:
— Ну давайте подумаем… Над поверхностью планеты летают существа, похожие… нет, точнее сказать, вызывающие ассоциации с джипсами — такими, какими их запомнил наш военфлот над Наотаром… И эти джипсы предположительно появились откуда-то из-под земли. При этом глубоко под землей мы имеем нечто… напоминающее астероиды джипсов! Так, что ли, получается?
— Я понимаю, что это глупо… Невероятно даже… — Я попробовал было пойти на попятную. — Но ведь сознанию не прикажешь! Оно находит сходство даже там, где его, возможно, нет!
— Так и есть, Саша! — встрепенулся Локшин. — Моя жена-психиатр рассказывала, что у них в больнице такой тест есть небольшой, для вновь прибывших. Первым делом субчика спрашивают: «В чем сходство между ботинком и карандашом?» Здоровый человек всегда отвечает, что сходства нет. А шизофреник охотно: «Сходство очень даже! И тот и другой оставляют следы!»
Однако Индрику, похоже, было не до психиатрических курьезов. С минуту он размышлял, вяло помешивая сахар в остывающем кофе. А потом заявил:
— То ли вы, Александр Ричардович, гений. То ли вы, Александр Ричардович, сумасшедший. В хорошем смысле, конечно… Но ваше дерзкое предположение уже в который раз прекрасно согласуется с тем, что предрекал учитель Вохур!
— Насчет того, что Глагол является маткой, готовой разрешиться от бремени? — подсказал я.
— Да. А ведь интересная картина вырисовывается! Планета набита звездолетами-астероидами джипсов. Над ней летают джипсы. Привели нас на нее, кстати сказать, тоже останки джипсов. Всюду джипсы, будь они неладны!
— Послушайте-ка… — ахнул Локшин, потрясенный догадкой. — Так получается, что если Глагол и впрямь содержит внутри себя звездолеты-астероиды, то некая неведомая, сторонняя сила объявила джипсам войну!
— Войну? Сторонняя сила?
— Да-да, войну! Ведь когда Дунай упадет на Глагол, этим вашим джипсам сразу карачун придет! И тем, которые на планете, и тем, которые внутри нее. Всем вообще! Так что на месте джипсов я бы читал отходные молитвы! Если, конечно, они умеют читать. А вот с точки зрения предполагаемых врагов джипсов наоборот — все шоколадно. Шарах планетой — и нет целого вражеского флота!
— Напротив, — возразил Индрик. — Если допущение товарища Пушкина в принципе верное, столкновение Дуная с Глаголом, со всеми его фатальными последствиями, джипсам может быть на руку!
— Почему?!
— А вот почему. Импакт разрушит кору Глагола, расколет планету на несколько частей и тем самым высвободит астероиды!
«Ну голова!» — восхитился я.
Но Локшин не пожелал признать этот факт.
— Не-ет. Нет. При всем моем, Иван Денисович, уважении. Ну скажите на милость, вы представляете себе порядок энергии импакта? Если не все, то подавляющее большинство объектов, находящихся внутри Глагола, будут уничтожены! Ведь тут вам будет и сверхскоростная ударная волна в твердых средах, и она же в жидких, и чудовищное выделение лучистой энергии!
— И поражающий фактор в виде множественных потоков твердых осколков, — ввернул я трагическим тоном — скорее подтрунивая над Локшиным, нежели желая поддержать его точку зрения.
— Я представляю себе энергию импакта, — спокойно сказал Индрик. — И все мыслимые его последствия. А вы, дорогой Феликс Лазаревич, представляете себе энергию, необходимую для того, чтобы вначале столкнуть планету с орбиты, а затем еще и провести коррекцию траектории, направив ее аккурат в точку встречи?
— Само собой.
— Ну так и подумайте. Если джипсы оказались в состоянии произвести и целесообразно применить колоссальную энергию, значит, они скорее всего в состоянии и оградить свои звездолеты-астероиды от гибели в результате импакта. Тем или иным образом.
— Не очень мне понятно — каким именно образом…
— Да какая разница! — не выдержал я. — Главное: сбудется еще одно пророчество Вохура! Все разделится на эн частей, а потом на два эн, и дальше, дальше, дальше. В результате родится новое, то есть джипсы, а старое, то есть Глагол, — умрет!
— Ничего не понял, — вздохнул Крюгер.
— Я вам потом как-нибудь объясню. — Индрик ласково похлопал аналитика по плечу.
Иван Денисович поднес к уху трубку и, дождавшись ответа Свасьяна, ровным голосом без выражения произнес: «Объявляю экстренную эвакуацию всего персонала на космодром Гургсар. Я сказал — экстренную».
Экстренная эвакуация — красивый эвфемизм для бегства без оглядки. А во время бегства принято бросать все тяжелые вещички в спектре от бэтээров до кабельных катушек. Поэтому наше возвращение заняло каких-то часа четыре, не больше. Все, что могло летать — и «Кирасиры», и средние транспортные вертолеты В-31 и даже «Пираньи», — поднялось в воздух. Каждая машина сделала по два-три рейса — и готово!
Ну здравствуй, Гургсар. Давно не виделись.
Небольшое (по нашим меркам) летное поле, в пять километров длиной и два километра шириной с бетонными клумбами зенитных батарей по углам.
Узкая флуггерная стоянка.
Обшарпанный военный городок — покинутый и печальный. Казармы с примыкающим к ним госпиталем (именно здесь я в последний раз «видел» Иссу и общался с незабвенной госпожой ротмистром Хвови Аноширван).
Руины комплекса Х-связи. Небольшой парк с чахлыми деревцами в кадках с завозной землей. И девятиэтажное здание генеральной комендатуры Глагола с неспешно поворачивающейся вокруг своей оси шайбой наблюдательного павильона на крыше.
Лучшего места для штаба не найти. Да его и не искали…
Именно там, на восьмом этаже комендатуры, я стал свидетелем судьбоносного разговора, который произошел между Индриком и академиком Двинским. Даю голову на отсечение — этот разговор непременно войдет в историю науки. Или по крайней мере в секретную — до поры — часть этой истории.
Академик говорил своим неповторимым скрипучим, хорошо поставленным в аудиториях МГУ голосом. Разве что интонации его из раздумчиво-занудливых стали теперь агрессивно-желчными, а лицо осунулось, заострилось и стало похоже на крысиную морду.
Константин Алексеевич давно перестал донимать военных, а заодно и Ивана Денисовича своими гипотезами и своими требованиями — не то махнул на все рукой, не то был занят производством еще более актуальных гипотез и требований. Однако, судя по надменному лицу Двинского, он был невероятно доволен своей решимостью снова наладить диалог.
— На протяжении довольно протяженного отрезка времени я пытался объединить все многообразие физических феноменов, имеющих место на этой невообразимой планете, неким подобием непротиворечивой научной гипотезы, — говорил академик. — И восемьдесят процентов феноменов я одолел!
— Восемьдесят процентов — отличный результат, — уважительно отозвался Индрик.
— К сожалению, добросовестность не позволяет мне назвать этот результат неплохим. Научную теорию я бы уподобил кораблю. Как корабль не может на восемьдесят процентов плавать, а на двадцать тонуть, точно так же и научная теория обязана плавать на все сто процентов!
— А как же исключения, которые, как считали древние римляне, лишь подтверждают правила?
— Только не нужно впутывать сюда древних римлян, которые считали, что мыши самозарождаются в грязном тряпье, а земля стоит на трех китах! — склочно парировал Двинский, — Древние римляне пусть остаются в своем Древнем Риме, раболепствуя у трона своих чудовищных… цезарей. Современная научная теория должна отвечать требованиям современности, то есть быть безукоризненной! Вот так!.. Так о чем это я? Ах да!
Главный предмет моего беспокойства состоит в том, что упомянутые восемьдесят процентов феноменов я могу увязать воедино только при условии, что приму гипотезу о наличии внутри Глагола так называемых эсмеральдитовых масконов.
— Но всего лишь неделю назад вы в моем присутствии называли эсмеральдитовые масконы мистикой! — воскликнул Индрик.
— Я и сейчас их так называю! — оживился академик. — И буду называть! Ведь эти масконы — суть гипотетические, умозрительные образования! Большинство солидных ученых, и в том числе ваш покорный слуга, не верят в их существование!
— Однако если я правильно вас понял, на основе этой мистики вы построили теорию…
— Вот именно! Построил! Это был единственный способ построить что-либо… Вот поэтому-то я временно, понимаете, именно временно, в их существование верю! Мой учитель, профессор Пальченко, любил повторять: лучше иметь плохую гипотезу, чем не иметь никакой!
— Мой учитель говорил мне приблизительно то же самое, — кивнул Индрик. — Но как же быть с оставшимися за бортом вашей гипотезы двадцатью процентами феноменов? Могут ли масконы объяснить их?
— Представьте себе, нет! Для этой цели мне придется привлечь еще более несусветную гипотезу! Собственно, я это уже сделал. — Двинский стушевался и спрятал глаза. Вид у него был сконфуженный, словно он только что привселюдно сознался в том, что, втайне от законной супруги, имеет любовницу, да еще и наследника от нее прижил.
— Я весь внимание, Константин Алексеевич!
— Назовите меня идеалистом! Назовите меня чудаком! Назовите меня, в конце концов, мистиком и гностиком! А ведь такие, как академик Балаян и его прихлебатели, не упустят случая это сделать!.. Но я полагаю… я действительно полагаю, что оставшиеся двадцать процентов феноменов можно объяснить, если опереться на реакционное, мракобесное учение профессора Резника о хрононовом излучении.
— О чем, простите? — поинтересовался со своего места Колесников.
— О хрононовом излучении, — глядя на генерал-майора своими по-детски близорукими глазами, повторил Двинский и нехотя снизошел до объяснений: — Выражаясь крайне упрощенно, Резник утверждает, что эсмеральдитовые масконы периодически испускают в пространство мощные пучки хрононов.
— Это что-то из области… Космической инженерии? Эти хрононы?
Честно говоря, я глубоко сомневался в том, что Колесников знает, что такое «эсмеральдитовые масконы», а потому не совсем понимал, зачем он вдруг начал интересоваться хрононами
— Хронон — это, товарищи, не что иное, как гипотетическая частица… — с ленивой лекторской растяжкой произнес Двинский, как будто перед ним сидели не полковники да генерал-майоры, а студенты первого курса. — Все мы знаем, что некоторая часть физических феноменов микромира может быть объяснена, если мы будем интерпретировать время как особого рода излучение…
— Ах да! Конечно! Вспомнил! — перебил Двинского Колесников. — Что-то мы такое изучали на факультативе… в гимназии. Между тем мой долг поторопить вас. Все-таки уже идет погрузка на корабли…
Двинский гадливо поморщился — как будто обнаружил в ароматной ресторанной котлете седой волос шеф-повара. Однако просьбе Колесникова внял.
— Если переходить сразу к основному следствию из этого безответственного учения — я имею в виду, конечно, учение самозванца Резника, — то считаю нужным заметить: я никогда не подпишусь под подобной ахинеей. И уж, конечно, не возьмусь выступить в защиту этих… детских фантазий на уважаемом научном конгрессе! Но здесь, в порядке, так сказать, эксперимента, признаюсь… — Двинский сделал паузу, как цирковой конферансье перед объявлением самого убойного номера программы, и торжественно провозгласил: — Через хрононы может быть объяснена ретроспективная эволюция!
— При чем здесь ретроэволюция? — спросил Колесников, состроив недовольную мину.
— Как это при чем? Да при том, что, возможно, именно хроноизлучение эсмеральдитовых масконов, расположенных в недрах Глагола под слоем джипсианских астероидов, и обуславливает ретроспективную эволюцию у тех, кому мы противостоим! Я имею в виду, конечно, Конкордию!
— Ну и?
— И если планета Дунай, как предостерегает нас господин Локшин, и впрямь вот-вот уничтожит планету Глагол, то вместе с ней утратит целостность и констелляция эсмеральдитовых масконов, излучающая хрононы! Стало быть, ретроспективная эволюция во всей Сфере Великорасы либо прекратится полностью, либо радикально изменит свое течение!
Двинский смолк. Молчали и все собравшиеся.
Я лично думал об официантке Забаве и других муромских девках. Что же это они, после импакта кокошники носить перестанут? Допустим. Но что они тогда начнут носить? Беретики? Шапочки с бумбончиками? Сомбреро? А ведь жаль. Кокошник — ужасно живописный головной убор. Жемчуга сияют, золотые нити вьются, не девка, а царевна-лебедь…
Или, допустим, клоны. Если Глагол взорвется, они собак из священных животных разжалуют. И будут их в квартирах своих малогабаритных разводить. Сейчас-то это дело у них запрещено, поскольку унижает честь и достоинство сакральной зверюги. Будут мыло из собак варить, на цепь их сажать… Жалко! Хоть в одной культуре собака — друг человека не на словах, а на деле… А теперь — что? Как говорил миляга Ходеманн, аллес капут?
Никогда бы не подумал, что буду так переживать за судьбу планеты, которую иначе как «чертовой» и «проклятой» никогда не называл!
Первым заговорил Колесников:
— С какой же, интересно, скоростью движутся эти ваши… хрононы?
— Их скорость равна практической бесконечности, — отчеканил Двинский. — Хотя и несколько меньше бесконечности теоретической.
— Получается, если Глагол завтра погибнет, послезавтра утром — и не позже — вся Великораса проснется… как бы… с похмелья? — предположил Индрик.
— Не вижу в этом ровным счетом ничего трагического, — твердо сказал Колесников. — Народному Дивану давно пора перестать мыслить и действовать так, будто сейчас седьмой век от Рождества Христова! Вся эта их средневековая подлость, пещерная хитрость, бессмысленная жестокость и религиозный фанатизм — они у меня уже вот где! Так что если пехлеваны с заотарами проснутся вдруг в нашем, родном двадцать седьмом веке, все прогрессивные народы Великорасы будут это только приветствовать. Персидскому безумию давно пора переломить хребет!
— Вопрос только в том, где проснемся мы. И другие прогрессивные народы, — промолвил Индрик печально. — Мы ведь сейчас не в прямом эфире, здесь все свои… Не вижу смысла скрывать тот всем думающим людям известный факт, что Российская Директория тоже пребывает в тенетах ретроспективной эволюции. И живет… как бы это выразиться… не вполне в двадцать седьмом веке.
— Но это же совсем другое дело! — Колесников, как это за ним водилось, весь покраснел от волнения. — Мы черпаем в традициях двадцатого века силу и мужество! Мы подвергаем наследие прошлого творческому осмыслению и без излишнего догматизма приспосабливаем его под нужды сегодняшнего дня!
— Уверен, любой из заседателей Народного Дивана подписался бы под каждым вашим словом. Но, разумеется, применительно к своей родной, зороастрийской традиции. На вашем месте я бы задумался над моими словами, товарищ генерал-майор.
Я, да и все мы в очередной раз получили возможность убедиться в даре Индрика убеждать или скорее заколдовывать. Колесников, еще минуту назад пребывавший в крайнем душевном возбуждении, вдруг успокоился, посветлел лицом и ангельским голосом промолвил:
— Я понимаю, что вы имеете в виду, Иван Денисович… И все-таки, что же нам теперь со всем этим делать? Обстоятельства изменяются слишком уж быстро. Я не поспеваю за ними, хоть тресни! Со времени моего последнего доклада Совету Обороны прошел всего час, а уже выяснилось, что нас ожидает не просто столкновение двух малоценных с экономической и военно-стратегической точки зрения астрообъектов, а катастрофа… всемирно-исторического значения!
— При условии, что теория самозванца Резника верна! — темпераментно проскрипел Двинский.
— Именно так, — согласился Индрик. — Если теория насчет хрононового излучения верна, на карту поставлено, как бы пафосно это ни звучало, будущее Великорасы!
— Позвольте? Ровно два слова, — вставил я.
— Лучше бы одно, Саша, — сказал Индрик извиняющимся тоном.
— Два. «Исток существует». Так сказал Костадин Злочев, лейтенант ГАБ, перед своей смертью. Теперь я уверен, что эту фразу можно понимать только одним образом: лейтенант догадался, а возможно, выяснил в ходе контакта с манихеями одного из малых гнезд, правду о роли Глагола в ретроспективной эволюции. Глагол — ее исток.
Индрику что-то в моих словах не понравилось. Он кивнул и довольно прохладно сказал:
— Спасибо за напоминание. Действительно, было такое место в вашем отчете.
«Наверное, досадует на свою память, которая в кои то веки дала сбой. Не вспомнил бы он о Злочеве, если бы не я. Не вспомнил!»
— И все-таки мне в корне не нравится такая постановка вопроса, — буркнул Колесников.
— Мне тоже. И тем не менее мы — вы и я — должны что-то решить.
— Да что мы в принципе можем решить?
— Мы можем, к примеру, раздробить Дунай. При помощи калифорниевых ракет, — предположил Индрик.
Шустро семеня коротенькими ногами, Константин Алексеевич Двинский прошествовал к ближайшему столу, где стоял распахнутый планшет, по-видимому, беспризорный, и принялся быстро-быстро стучать по клавиатуре узловатым пальцем.
— Да вы что, шутите? — спросил Колесников.
— Ничуть! Это решило бы массу проблем. Во-первых, остановило бы превращение Глагола в астероидный рой джипсов. Во-вторых, сохранило бы в целости гипотетические комплексы эсмеральдитовых масконов… Мы помогли бы Великорасе сохранить мировоззренческое статус-кво! Ведь никто не знает, во что превратится эта война, если обе воюющие стороны вдруг перестанут верить в свои идеалы!
— Не получится… Ничего не получится! — не отрываясь от планшета, провозгласил Двинский.
— Уверены?
— Я только что просчитал. Мощности всех имеющихся в нашем распоряжении калифорниевых боеголовок недостаточно! Мы не сможем гарантированно расколоть Дунай. Разве что повредим его. Так сказать, поцарапаем!
— А если взрывы будут внутренними? Расколем? — настаивал Индрик. — Ведь у Дуная обычная геологическая структура? Твердая кора, жидкое ядро?
— Для успешного разрушения планеты Дунай посредством внутреннего взрыва будет достаточно калифорниевого боекомплекта любого из наших Х-крейсеров. Тут я и в уме посчитать могу, — отвечал Двинский. — Но взрывать надо на границе ядра и мантии.
— Да как вы вообще себе это представляете, Иван Денисович? — нервно бросил Колесников. — Чтобы осуществить подземные взрывы, да еще в районе мантии, нам пришлось бы пробурить несколько десятков шахт глубиной в сотню, а то и в сотни километров! Однако за оставшиеся до импакта сутки осуществить весь комплекс мероприятий нереально! Мы не располагаем ни временем, ни ресурсами! Поэтому мой вам совет, товарищ Индрик: забудьте про эти самые хронотопы.
— Хрононы, — поправил Двинский.
— Да, хрононы. И масконы. И про ретроспективную эволюцию забудьте. Не наше это с вами дело. Пусть катастрофами вселенского масштаба занимается Господь. У него для этого должны быть и силы, и средства! Наша же задача — эвакуировать отсюда людей и, по возможности, самые ценные трофеи. Остальное пусть хоть в огне горит. Уверен, глядя на Глагол из иллюминатора кают-компании с рюмкой хорошего коньяка в руке, вы признаете мою глубинную правоту…
— Я сомневаюсь, что смогу наслаждаться коньяком, глядя на то, как в огненном аду будет гибнуть без малого тысяча русских людей, — отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Индрик и посмотрел на генерал-майора в упор. Его взгляд был как удар кинжала. Колесников взгляда не выдержал и отвел глаза.
— Как? Как вы сказали? Тысячи русских людей? — оживился Двинский. — Насколько я понимаю, вы имеете в виду те гипотетические лагеря военнопленных, о которых предупреждали мои коллеги со станции «Рошни»?
— Почти. Только с позавчерашнего дня эти лагеря вовсе не гипотетические. Теперь мы знаем точно, где они расположены, — объяснил Индрик.
— Ну что же, Иван Денисович, сказал «а», говори и «б»! — Колесников, как всегда внезапно, перешел с Индриком на «ты» и, обращаясь уже к Двинскому, продолжил: — Сидят в этих лагерях, товарищ академик, вовсе никакие не военнопленные. Точнее, бывшие военнопленные. А с некоторых пор — бойцы Добровольческой Освободительной Армии. Коротко — ДОА. От кого бойцы этой армии будут освобождать Сферу Великорасы? От чоругов? Как бы не так! От нас с вами! Таким образом, бойцы ДОА есть по определению предатели нашей Родины. Отребье и человеческий мусор!
«Ничего себе масштабы! — ужаснулся я. — Впрочем, Мадарасп говорил мне когда-то о двух тысячах… Выходит, всего в два раза приврал? Для клона — считай аптечная точность… Тысяча человек предателей! Да откуда столько? Гипноз? Шантаж? Влияние Глагола? А ведь скорее всего!.. Ничего не скажешь, на славу потрудились коллеги майора-воспитателя Кирдэра…»
Тем временем Колесников не сбавлял оборотов.
— Бойцы так называемой ДОА предали нас и наше дело, — продолжал генерал-майор прокурорским голосом. — А значит, мы не несем ответственности за их жизни. Точно так же, как мы не несем ответственности за жизни обитающих на Глаголе манихеев, букашек и таракашек, мартышек и орангуташек. Я не вижу никаких причин сожалеть о предполагаемой гибели этих людей!
— А вот я причины вижу, — спокойно парировал эти гневные филиппики Иван Денисович. — Во-первых, предатель Родины — это категория не моральная, а юридическая. Предателем Родины солдата может признать только суд. И разбираться с каждым конкретным солдатом нужно индивидуально, принимая в расчет все его обстоятельства, состояние здоровья и многое другое! С привлечением соответствующих документальных материалов! К слову сказать, после захвата Гургсара в нашем распоряжении теперь эти материалы есть… Так что с предателями Родины вы погорячились. А во-вторых, и это важнее, мы с вами — русские. Основной же императив нашей культуры, ежели кто запамятовал, состоит в сохранении, преумножении и защите всего русского в Сфере Великорасы. Являются ли бойцы армии ДОА предателями или нет — в данном контексте не важно, ведь они являются русскими. И это последнее обстоятельство перевешивает все остальные.
Колесников отреагировал нескоро — он сидел, уронив свою тяжелую голову на руки. Затем генерал-майор издал сдавленный стон. И наконец, повернувшись к Индрику, сказал изменившимся, глухим голосом:
— Все это я понимаю, Ваня… Насчет русских… Как надо понимаю… Но сделать мы ничего не можем. Разве только сгореть вместе с ними. Ты же видел, где эти лагеря! Какие там натриевые гейзеры, тросы… Там ни один флуггер не сядет!.. Вертолет… Бэтээрам по бездорожью туда идти сколько? Сутки, двое? Вот и остается нам одно: действовать быстро и прагматично… Спасать свои шкуры… Трусами быть… и подлецами.
— Что же, товарищи… Значит, будем уповать на научную недоброкачественность теории эсмеральдитовых масконов, — неожиданно подвел итог дискуссии Двинский. — А также и на то, что товарищ Локшин ошибся в расчетах и Дунай пролетит мимо.
В штабе было душно, многолюдно и вдобавок накурено.
Офицеры, ответственные за эвакуацию, в поте лица отрабатывали свой горький хлеб. Остальные, так сказать, сидели на чемоданах.
Среди этих последних были и мы с Таней.
Чтобы не путаться под ногами, мы облюбовали стеклянную шайбу наблюдательного павильона.
Мы стояли у окна, наблюдая за жизнью космодрома. Над головой трещали по швам многоцветные небеса Глагола с символичным серпом рокового Дуная над горизонтом, под ногами копошились жуки-тягачи и козявки трех военных цветов: хаки, серый, черный.
Я всегда считал себя человеком действия, предпочитающим, чтобы события происходили со мной лично. Но в тот день пассивное наблюдение доставляло мне какое-то особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Мысли о надвигающейся катастрофе придавали окружающим нас пейзажам и военно-бытовым сценам на летном поле дополнительный, «неучтенный» шарм. Когда я думал о том, что совсем скоро Глагол превратится в астероидную армаду джипсов, даже приземистые серо-коричневые кряжи вдали переставали казаться мне убогими уродцами… Я даже начал испытывать к обреченной планете нечто вроде тихой нежности. Это как в лирической поэзии — самыми красивыми поэтам всех наций кажутся цветущие сады. Почему? Да потому, что за день облетают…
На космодроме было жарко.
На летном поле, напротив дороги, ведущей на космодром через живописный хутор разновеликих топливных хранилищ, стояли под погрузкой два танкодесантных корабля — «Иван Рубан» и «Цезарь Куников». К обоим тянулись хлопотливые хвосты очередей — боевая техника, трофейное оборудование на грузовиках и платформах, экипаж загубленного «Вегнера», две роты охраны «осназа Двинского»…
Танкодесантные корабли прибыли на космодром четыре часа назад — после того, как Колесников запросил помощи у Долинцева. После обеда мы с Таней наблюдали величественную картину их посадки.
Без заемных ТДК теоретически можно было обойтись, как обходились мы без них раньше. После потери «Вегнера» транспортные возможности нашей эскадры несколько сократились. Но ведь и техники у нас стало меньше, и людей мы потеряли в боях под сотню!
Но примерно в то же время, когда мы наблюдали вылет джипсов из морской пучины, Х-крейсер «Дьяконов» подорвался на мине.
Х-крейсер, само собой, получил большую пробоину. Но, главное, в результате взрыва был поврежден оружейный погреб № 5, где в этом походе хранились плутониевые боевые части для торпед.
Содержимое погреба тоже пострадало. Ну а какими приятными и полезными качествами обладают разрушенные плутониевые БЧ?
Правильно, токсичностью и радиоактивностью.
Экипаж «Дьяконова» под началом горбоносого угрюмца кавторанга Торпилина действовал строго по инструкции. А именно сразу же опорожнил погреб в открытый космос. После чего «Дьяконов» совершил посадку на дальней западной оконечности космодрома Гургсар.
Из экипажа Х-крейсера были сформированы две ремонтно-восстановительные бригады.
Первая бригада производила наружный ремонт корпуса (попросту — заваривала дыру). Вторая же занималась дезактивацией внутренних помещений. Ребята в «Гранитах» третьей тяжелой модели расхаживали по коридорам «Дьяконова» и опрыскивали все, что видели, спецраствором.
С нашей верхотуры было отлично видно — «Дьяконов» стоит в громадной луже радиоактивной воды. На зеркальной, черной поверхности лужищи плавает салатового цвета пена. С каждой минутой лужа становилась все больше, а хлопья пены громоздились все выше.
Так вот… Хотя прогноз относительно «Дьяконова» был положительным и оставлять его на Глаголе никто не собирался, о погрузке техники и, главное, людей на Х-крейсер до времени не могло быть и речи.
Но что же делать, ведь времени на эвакуацию — в обрез?
Командование в лице уже знакомого мне генерал-полковника Долинцева вошло в наше положение и прислало на Глагол два ТДК. «От сердца отрываю!» — я так и представлял себе, как это говорит Долинцев, похожий на засушенного кузнечика (у которого уж точно никакого сердца нет). Да, не хотелось товарищам из ГАБ оставлять на погибающем Глаголе хитроумную научную аппаратуру клонов…
Я могу понять рвение товарищей из ГАБ.
Если от потери пары лишних флуггеров никто в нашем военфлоте — и уж тем более в нашей науке — особенно не пострадает, то потеря клонской научной машинерии может оказаться бомбой замедленного действия. А вдруг клоны в результате многолетнего изучения Апаоши оказались на пороге некоего неожиданного открытия, которое завтра перевернет все наши представления о войне?
Ведь Конкордия — она если в чем и слаба, так это в материальном воплощении идей. Особенно когда воплощать их нужно массово, в сотнях и тысячах экземпляров. А по части самих идеек, а также нисхождения оных в один-два-пять уникальных образцов, клоны и нашим дадут фору. Бывало, склепают чего-нибудь — наши спецы потом диву даются, как это энтли, с молотком и зубилом в руках, обогнали русскую науку на двадцать, а то и тридцать лет! Конечно, нужно быть идиотами, чтобы позволить Дунаю угробить все это богатство. Тем более что в условиях военного времени мы просто не имеем права отставать от клонов хоть в чем-нибудь…
А ведь еще на Гургсаре находились и сами клонские ученые, и сдавшиеся в плен расчеты одного ракетного дивизиона ПКО… Им ведь тоже место нужно! Все эти люди были временно расквартированы в казармах, что располагались по левую руку от комендатуры. Их курировал не кто иной, как Ферван Мадарасп. Первые группы пленных, под охраной ребят Свасьяна, уже двигались к «Ивану Рубану», чтобы занять места в одном из танковых ангаров.
Кроме «Дьяконова», на летном поле космодрома Гургсар X-крейсеров больше не наблюдалось.
Да оно и понятно. «Ксенофонт» и «Геродот» находились на орбите, готовые немедленно уничтожить любой клонский корабль, который рискнул бы выйти из Х-матрицы в окрестностях Глагола. На случай появления серьезной клонской эскадры был предусмотрен вызов дежурной авианосной группы с Восемьсот Первого парсека. Однако к подобной возможности никто всерьез не относился — и Колесников, и Долинцев были уверены, что у клонских адмиралов развилась «икскрейсеробоязнь» и они не рискнут сознательно подставлять свои крупные корабли под удары невидимых и неслышных убийц.
С воздуха космодром патрулировали «Орланы» и «Пираньи». Колесников опасался (и вполне небезосновательно) повторного появления джипсов. Да, первая партия летучих уродцев вела себя мирно и, набрав высоту в районе устья Стикса-Косинуса, вышла на орбиту, где была потеряна нашими радарами. Но кто знает, может, в таинственных недрах Глагола прячется кое-кто поопаснее? И, главное, поагрессивнее?
Насыщенная событиями жизнь космодрома Гургсар, а также близость Тани пробудили во мне спавший доселе дар красноречия. Я, упиваясь своей компетентностью, комментировал все, что видел. Я сыпал шутками. Я рассказывал истории из жизни и травил армейские байки. И главное, Тане все это нравилось! Мрачные мысли о судьбе остающихся на Глаголе людей мы с Таней в сознание не допускали. «Толку нет, одни расстройства», — как говаривала тетя Люба, буфетчица с «Дзуйхо».
— А вон там, Танюша, видите руины? Там располагался узел Х-связи… А в том госпитале я лежал после своих странствий вдоль каньона Стикса-Косинуса… У меня такие видения были — не пересказать. Настоящее путешествие героя по лабиринтам бессознательного. Тем более что с анестезией у них было как-то странно, доктора половину процедур проводили по принципу «грамотно зафиксированный пациент в анестезии не нуждается»… Пожалуй, моя жизнь теперь — она на две части делится. Жизнь до госпиталя. И жизнь после него.
— И какая из этих частей интереснее? — поинтересовалась Таня.
— Вторая — по сумме показателей — интереснее. Я увидел столько… незабываемого! Познакомился в вами… С Иваном Денисовичем…
Я говорил все это, не сводя восхищенного взгляда с правильного Таниного лица. Я любовался линией ее скул, матовой белизной кожи, даже свежим порезом, оставшимся на ее щеке после нашего бегства из Колодца Отверженных на катамаране… Выражение Таниных глаз было, как всегда, мечтательным и вдохновенным. Как вдруг ее царственные брови сошлись вместе и лоб прорезала озабоченная складка.
— Саша, посмотрите, что это с ним?
— С кем?
— С Х-крейсером!
Я нехотя поглядел в окно. Ну что там в самом деле может быть с Х-крейсером? Около получаса назад обе бригады покинули корабль в кузове универсальной ремонтной машины, ее ни с чем не спутаешь благодаря двум паучьим лапам сварочного аппарата.
Однако Таня была права.
С «Дьяконовым» действительно что-то происходило.
Он закутался в зыбкое марево желтоватого колеру и издавал звук, похожий на тысячекратно усиленный свист кипящего чайника.
Желтый туман бежал вихрями, над вытянутой тушей «Дьяконова», как оводы над пасущейся коровой, вились белые искры. Звуки становились все громче. Жестяной короб нашей наблюдательной шайбы мелко задрожал.
— Он что… взлетает? — спросила Таня.
И вдруг я понял: да, он действительно взлетает. Просто я никогда не видел взлет Х-крейсера с такого расстояния и с такого ракурса.
Но кто принял решение о взлете без экипажа?
«Неужели боевая тревога?!» — стучало набатом в моем мозгу.
Мне вдруг стало очень тревожно. Происходило что-то неправильное, ужасающее.
— Давайте спустимся в штаб. Умоляю, быстрее, — прошептал я.
Штаб пребывал в прострации.
В зале было тихо, но тишина была именно такой, какой она бывает, когда два десятка изумленных людей пытаются делать вид, что ситуация под контролем, дабы не создавать паники.
Один лишь Колесников, краснолицый и свирепый, как дикий вепрь, не считал нужным скрывать свой гнев. Напротив, он метал громы и молнии.
Остальные стояли, едва не прилепившись носами к оконным стеклам. Правда, смотреть было особенно не на что — взлет «Дьяконова» уже состоялся.
— Вы можете дать четкий и однозначный ответ, кто именно находится сейчас на борту? — допрашивал Колесников капитана третьего ранга Грачинского. Он командовал ремонтниками и дезактиваторами, которые работали на «Дьяконове» и невесть почему только что вернулись с летного поля.
— Я троих только видел… Инженера Тилля, Х-оператора Епифанова и навигатора Нушича.
— Троих?
— То есть нет, четверых. Еще там был Иван Денисович.
— Индрик?
— Да, — кивнул Грачинский.
— Вы уверены насчет Индрика?
— Конечно, уверен. Как я могу быть не уверен?..
— И на каком же основании вы пустили этих товарищей на борт Х-крейсера?
— Но на каком же основании… я… простите пожалуйста… мог их не пустить?
— Вы что, товарищ Грачинский, издеваетесь? Ремонтная бригада подчиняется либо командиру корабля, либо…
— Прошу меня извинить, Демьян Феофанович… Я совсем забыл… Торпилин был пятым…
— То есть их все же было пятеро? — багровея, спросил Колесников.
— Да. Пятеро.
— Что у вас в школе по арифметике было, товарищ капитан третьего ранга? Сначала трое, потом четверо… Теперь уже пятеро… Я сейчас еще что-нибудь у вас спрошу, и окажется, что их было десятеро!
— Не серчайте, Демьян Феофанович… Волнуюсь я очень… И за ребят волнуюсь… И вообще… Не понимаю я, что происходит…
В отличие от Грачинского я уже начал понимать, что происходит. Только боялся признаться себе в этом.
— То есть все-таки пятеро?
— Да. Индрик, Тилль, Епифанов, Нушич и Торпилин. Командир сказал… что они с Иваном Денисовичем должны срочно проверить ядерные погреба. Я предложил им свою помощь. Но они ответили, что помощь им не требуется, что, мол, сами справятся. Также командир приказал отвести обе ремонтно-восстановительные бригады к зданию комендатуры. Мы только к краю летного поля подошли, а тут они уже и… взлетели!
— Ну что там? — спросил Колесников, обращаясь к Аничкину, который как раз колдовал над терминалом связи.
— Ничего. Как и следовало ожидать.
— Ох уж я этого Торпилина!.. За самоуправство!
Стоило Колесникову произнести эти слова, как двери распахнулись и перед нами предстал капитан второго ранга Торпилин собственной персоной. Лицо у него было осунувшимся, нервным. Волосы — взъерошенными. Два пальца на правой руке капитана были кое-как забинтованы. Из-под повязки сочилась и капала на пол ярко-алая кровь.
Все мы воззрились на вошедшего, как на восставшего из мертвых.
Торпилин обвел зал инфернальным взглядом, быстро прошествовал к столу Колесникова, на ходу отстегивая перевязь, и, приблизившись к генерал-майору, положил свой меч прямо перед ним. Брякнули о полировку стола богатые капитанские ножны.
Во время этого демарша никто, в том числе Колесников, не проронил ни слова.
— А теперь… — глухим голосом сказал Торпилин, — теперь можете… судить меня.
На лицах собравшихся застыло выражение недоброго недоумения.
— Может быть, для начала вы… объяснитесь? — предложил Колесников.
Торпилин отрицательно замотал головой.
— И где, черт возьми, Индрик?
Торпилин указал забинтованными пальцами в сторону окна. Медленно, как пьяный.
— Он на «Дьяконове»?
— Да… С ним Нушич, Епифанов и Тилль.
— И что, позвольте спросить, они там делают?
— Летят.
— Конкретнее?
— Извольте… Нушич, Епифанов и Тилль выводят корабль на орбиту, программируют автопилот и калифорниевый боезапас в погребах номер два и три. Иван Денисович, я так думаю, курит.
— И куда они направляются?
— Я полагаю, догадаться не сложно. — В голосе Торпилина послышалась мрачная ирония. — Вариантов практически нет.
— Я хотел бы услышать прямой ответ на свой вопрос. От вас лично. Как от капитана вверенного вам Х-крейсера «Игорь Дьяконов».
— Автопилот будет выставлен на достижение планеты Дунай. Х-крейсер материализуется в недрах планеты. После чего будет осуществлен синхронный подрыв всего калифорниевого боезапаса, находящегося на борту корабля.
Таня ахнула. Негромко, но я услышал.
— Да вы хоть понимаете, что вы натворили?! — взревел Колесников.
— Да, я понимаю, что мы натворили. Я восемнадцать лет на флоте. И я готов отвечать за свои решения по законам военного времени, — устало кивнул Торпилин.
— Вы хоть понимаете, что при вашем преступном попустительстве погибнут четверо человек?
— Один. Один человек погибнет.
— ?
— Осуществив все необходимые процедуры, Нушич, Тилль и Епифанов покинут борт «Дьяконова» на штатной спасательной капсуле. Это произойдет… — Торпилин посмотрел на часы, — …через семь минут.
— А Индрик? Почему не с ними?
— Это невозможно. Кто-то должен осуществлять мануальный контакт со старт-панелью… Вам должно быть это известно. Я хотел заменить товарища Индрика и осуществить Х-переход лично. Но получил категорический отказ. Дважды.
Тем временем Колесников как будто говорил сам с собой.
— …погибнет новейший, ценнейший корабль, в котором так нуждается сейчас наша Отчизна! — рычал он в каком-то дурном самозабвении.
— Да. «Дьяконов» погибнет. Но зато жизни тысячи наших соотечественников, находящихся сейчас на планете Глагол, будут спасены! И многое другое… Я думаю, нет нужды в сотый раз повторять, все знают уже… Тысяча жизней против одной. Разве это не справедливо? Я полностью согласен с Иваном Денисовичем. Я принимаю его аргументы. И я… я преклоняюсь перед ним! — Произнеся последнюю фразу, Торпилин, который все это время смотрел на стол со своими ножнами, поднял на Колесникова глаза, которые горели сознанием собственной правоты.
Но генерал-майор так просто не сдавался.
— Нет, вы не понимаете, что вы натворили… Вы не понимаете, — бормотал он. — Иван Денисович способен… да он кого угодно способен околдовать… Ему просто невозможно противостоять! Он просто… невозможный человек! Да вы хоть понимаете, что тысяча предателей из ДОА не стоят одного седого волоса с головы товарища Индрика?! Одного дня этого человека они все не стоят! Господи, Твоя воля… Да как он мог… Черт с ним, с Х-крейсером… Железо. Дорогущее, но все равно железо… Но это… Это… Почему?.. Не надо было…
Тут у Колесникова закончились слова. И его речь превратилась в бессвязный лепет уязвленного в самое больное место немолодого человека.
— Но ведь есть еще ретроспективная эволюция! — из-за консоли видеонаблюдения за воздушным пространством раздался скрипучий голос академика Двинского. Я и не подозревал, что он тоже здесь, в штабе, настолько неприметна была его согбенная фигурка. — Полагаю, это было самым весомым соображением… Ведь товарищ Индрик в отличие от вас, Демьян Феофанович, действительно верит в науку! И воспринимает всерьез те советы и предостережения, которые наука дает армии!
Двинский был единственным человеком из числа принимавших участие в операции «Очищение», способным сказать подобное в лицо Колесникову в такую минуту. Иван Денисович — тот тоже мог, но только никогда не сказал бы. Скорее сделал бы так, чтобы все дошли до правды и без его слов. Однако Колесников отреагировал на выпад Двинского с неожиданным спокойствием:
— Вы правы, Константин Алексеевич. И это обидная для меня правда. Но не обо мне сейчас речь. А о том, что происходит. Я считаю… что товарищ Индрик… совершил подвиг. Оценить который по достоинству нам еще предстоит.
Я издал тихий вздох облегчения.
Колесников снял с моей души тысячетонный груз. И не только с моей.
Потому что не только кавторанг Торпилин, но и все мы преклонялись перед Индриком.
Генерал-майор зашагал к дверям.
За Колесниковым гурьбой потянулись и все мы. Никто не спрашивал, куда и зачем мы идем. Поскольку было ясно — мы спускаемся на летное поле космодрома. Чтобы там, на вольном воздухе, пронаблюдать взрыв Дуная, который последует с минуты на минуту, когда Х-крейсер «Дьяконов» материализуется внутри планеты. Если автоматика корабля не откажет и не подведут сложнейшие агрегаты движения в граничном слое Х-матрицы.
Спустя двадцать семь минут после взлета Х-крейсера «Дьяконов» в небе над Глаголом наблюдалось редчайшее астрофизическое явление — полное разрушение планеты вследствие внутреннего взрыва.
Не стану врать — видно было очень плохо. Ведь атмосфера, день, серо-сизая дымка, которая в это время суток на Глаголе неизбежна, как победа гуманизма.
Просто Дунай, бледный и немощный, распался на множество звездочек, которые быстро погасли. Наверное, из-за изменения отражающих свойств обломков планеты — то ли под воздействием температуры, то ли за счет громадных облаков пыли и газа.
И — больше ничего, кроме серой дымки.
Да, Локшин успел кое-как наладить клонский телескоп. И персонал комендатуры кое-что заснял для истории. Однажды, сидя в мягком кресле с чашкой кофе, я, наверное, увижу все это в увеличенном, почищенном, отредактированном виде. Если захочу. Но в те мгновения все самое интересное происходило не в небе, а в моей душе.
«Иван Денисович… Дорогой Иван Денисович… Как же так?» — повторял я про себя.
Да, это нелепо, по-девичьи как-то. Но ничего более умного мне в голову не приходило.
Итак, вспышка была неказистой, так и тянет почему-то сказать «небрежной». Никогда бы не подумал, что тридцать восемь БЧ мощностью шестьсот мегатонн каждая взрываются так невыразительно…
Но сомнений не было: всплытие «Дьяконова» в недрах Дуная состоялось. И если бы не гибель нашего кумира, многие из нас закричали бы в ту минуту «ура».
— Прошу почтить память спецуполномоченного Совета Обороны Ивана Денисовича Индрика минутой молчания, — надтреснутым голосом произнес Колесников.
Мы сняли головные уборы — у кого они были.
Кажется, Таня заплакала. А я? Я — нет.
Я лишь почувствовал, что в моем сердце стало на один ледяной осколок больше. И что осколок этот никому и никогда уже не вытащить. Разве что Господу Богу. Но это будет нескоро. Наверное — после смерти.
Генерал-майор Колесников больше не гневался. Не брызгал слюной, не кричал.
Он стоял на летном поле дольше всех, всматриваясь в серые небеса, будто ожидал увидеть Индрика, летящего к нам верхом на одном из обломков Дуная.
«Они ведь с Индриком однокашники, вместе начинали. Друзья были — не разлей вода. Если ты не в курсе…» — шепнул мне на ухо Свасьян.
Я и впрямь был не в курсе. И никогда не догадался бы о давней дружбе Индрика с Колесниковым. Уж больно хорошо играли они чисто служебные отношения, ни один Станиславский не подкопался бы. Уж больно темпераментно ругались. Да и на вид сверстниками они не казались, все время думалось, что Индрик — младше…
…Он и бегает пить во Тарый-речку,
Он бежит, бежит — вся земля дрожит.
Прибегает он во Тарый-речку,
Забродит он да по шеточку,
Он и воду пьет, как ушатом в себя льет,
Как Тарья-речка сколыхалася,
Сколыхалася, раскачалася,
Раскачалася на двенадцать верст…
Была в этом приблудном отрывке из былины какая-то потаенная правда. Которую мне предстояло еще понять, может быть, спустя годы. Да и на поверхности слов было рассыпано кое-что очень подлинное, точно подходящее к моменту. От забав волшебного единорога-индрика колыхалась на двенадцать верст Тарый-речка. А от деяний Ивана свет Денисовича — раскачались небеса над планетой Глагол. И не на двенадцать верст, а как бы не на тысячи парсеков. Если теория Двинского-Резника — насчет хрононов, которые делают нас одновременно людьми сегодняшнего дня и дня вчерашнего — верна.
…Потом было еще много дорожных хлопот. И хотя взрыв Дуная означал, что торопиться незачем, война не стояла на месте.
Как мне сообщил все тот же осведомленный Свасьян, уже третий день шла стратегическая наступательная операция «Москва». И, видимо, шла она не совсем так, как хотелось бы. А потому штаб Главного Ударного Флота давил на Долинцева, Долинцев подгонял Колесникова: быстрее! еще быстрее! «Ксенофонт» и «Геродот» должны воевать, а не нарезать витки над Глаголом!
Штатная спасательная капсула «Дьяконова» с инженером-механиком, пилотом-навигатором и Х-оператором на борту благополучно приземлилась в ста километрах от Гургсара, в районе кряжа Зойшам. За ними был выслан вертолет В-31, который и доставил звездолетчиков целыми и невредимыми.
Вид у горемык был изнуренный и потерянный, как и у Торпилина. Рассказы же их оказались еще менее информативными. «Согласны с товарищем Индриком»… «Верим в справедливость его решения»… «Готовы ответить по всей строгости закона»…
И как всегда: «Служим России!»
