Книга: Время — московское!
Назад: Глава 9 Сорок шесть русских «Идиотов»
Дальше: Часть третья

Глава 10
Всего лишь люксоген

Май, 2622 г.
Субмарина противокосмической обороны «Юрий Долгорукий»
Планета Грозный, система Секунды

 

Глаза Эстерсона были закрыты, но сознание бодрствовало. По крайней мере он так полагал.
Конструктор считал до шестидесяти.
«Пятьдесят пять… Пятьдесят шесть… Пятьдесят шесть… Пятьдесят шесть…»
Ему нужно было отдохнуть.
«Пятьдесят семь! Семь, я сказал!»
Конструктор знал, что ему предстоит совершить подвиг.
Откуда взялась такая уверенность? В чем он будет заключаться, подвиг?
Эстерсон не разменивался на подобные мелочи. Он считал до шестидесяти.
Сосчитает, встанет — и пойдет. И будет подвиг.
Вот только счет не задался. Он блуждал по числам натурального ряда, скатывался вниз, карабкался вверх, но никак не мог добраться до заветного «шестьдесят».
«Сорок семь… сорок семь… сорок восемь…»
— Роло! Роло, проснись! «Пятьдесят шесть…»
— Хватит дрыхнуть! Тоже мне, труп нашелся! «Пятьдесят восемь…»
— Ну и черт с тобой. Хочешь проспать до первого мая — спи! «Шестьдесят».
Эстерсон открыл глаза.
— Полина!
— Еще бы не Полина.
— Ты, — сказал Эстерсон.
— Я, — согласилась Полина.
— Что это? — Конструктор показал глазами вверх.
— Потолок. Точнее, подволок.
— Я должен. Идти.
Полина хихикнула.
— Ага, сейчас.
— Искать… Тебя?
— Ну пойди поищи… — сказала Полина с мягкой иронией, но вдруг ее лицо приняло умоляюшее выражение и она зачастила, готовая вот-вот расплакаться: — Роло, миленький, пожалуйста, не пугай меня. Корелов сказал, что с тобой ничего серьезного. Сотрясение мозга, два глубоких пореза и несколько гематом. Но внутреннего кровоизлияния нет! И ни одной трещинки в черепе! Скажи, что все с тобой хорошо, что ты узнаешь свою Полину… Скажи!
— Со мной все хорошо. Где мы?
— В лазарете «Юрия Долгорукого».
— А «Иван…»? «Иван…»?
— «…Калита».
— Да.
— Его пришлось оставить. Ты только не волнуйся, — поспешно добавила Полина, — экипаж спасся!
В душе Эстерсона, который до сего момента вообще не испытывал эмоций (они исчезли еще там, в бункере), начали щелкать первые тумблеры человеческого.
— Как же ты? Я должен был тебя выносить… спасать. Я знал.
— Роло, вот скажи, пожалуйста, как бы ты меня спасал, а?
— Нырнул.
«Кажется, у меня включилось чувство юмора, — отметил конструктор. — Или что-то вроде».
— Роло, ныряющий на пятьдесят метров, это романтично, — согласилась Полина.
— А как вы… выплыли?
— У субмарины есть спасательный аппарат. Когда все началось, меня первой в него загнали, уж поверь.
— Страшно было?
— Очень.
— А что вообще?
— Вообще… Мы победили.
— Всех?
— Всех-всех… Так, давай ближе к делу. Сейчас ты будешь пить бульон.
— Какой еще бульон?
— Из пингвинов.
— Он же вонючий.
— Если варить вместе с щупальцами пленного вражеского пилота, запах отбивает начисто.
— Так ты про пингвинов шутишь?
— Шутит Бариев, а я повторяю… Ну-ка, садись.
При этих словах Полина нажала одну из кнопок в изголовье Эстерсона.
Койка, переломившись в четырех местах и совершив поворот на девяносто градусов, трансформировалась в кресло с высоким подголовником. Все произошло так ловко и плавно, что конструктор осознал метаморфозу, только оказавшись в сидячем положении перед высоким столиком с тремя пластиковыми стаканами.
— Предупреждать же надо.
— Это был сеанс шоковой психотерапии.
— Надеюсь, койка не катапультируемая?
— На следующем сеансе узнаешь. Вот бульон, пей.
— Спасибо… М-м-м-м-м, какой вкусный пилот попался… Жирный… Наваристый… А правда, из чего бульон?
— Угадай.
— На курицу похоже. Свежую. Но это невозможно! На подлодках только концентраты остались!
— Тише, тише. То шепчешь, как осенняя листва, то ревешь, как буйвол. Продовольствие нам привезли. С орбиты.
— Эге… Я отстал от жизни. Скажи еще, что сейчас двадцать третий год.
— Двадцать второй. Пей давай, а то остынет. Кто не пьет бульона, тому не дают яблочного сока. Распоряжение инопланетного оккупационного правительства.
— М-м-м… Сок! Яблочный!
— Из концентрата.
— А я думал, нам и яблок подвезли.
— Знаешь, Роло, если все пойдет так… как нам обещают… то, вполне может быть, скоро мы увидим не только свежие яблоки… но и яблони. В цвету.
Эстерсон не верил своему счастью.
Он жив. Полина жива. Они находятся на борту родной субмарины и, судя по спокойствию Полины, опасность им не угрожает. Более того, она уверяет, что русские «всех-всех победили»!
И вот куриный бульон. Очень вкусный.
Ну чего еще хотеть от жизни?
Остановись мгновенье, ты прекрасно!
Так нет же! Хорошему нет предела! Оказывается, по воле невесть каких добрых гениев они скоро увидят свежие яблоки и яблони в цвету!
А где все это можно увидеть?
Яблоки — много где. Но вот яблони зацветают в ближайшие дни только на Земле. В умеренном поясе Северного полушария.
Конструктор решительно отставил ополовиненный стакан.
— Ну вот что. Я сейчас сгорю от любопытства. Превращусь в кучку пепла. Рассказывай.
— Сперва бульон.
— Никаких ультиматумов! Рассказывай — иначе сразу же сгораю, как люксоген. С бурным выделением пространства дробной размерности.
Разве Полина собиралась сопротивляться долго и всерьез?
— А ты не такой и подкаблучник, — с нескрываемой нежностью промолвила она. — Твоя взяла! Тебе о ком рассказывать — о ягну или о товарище Иванове?
— Можешь начать с ягну. Кто такие?
— Таково самоназвание расы чужаков, которая захватила Грозный. В Глобальном Агентстве Безопасности они также были известны как астрофаги…
«То есть пожиратели звезд», — мысленно перевел Эстерсон, но промолчал, чтобы не перебивать Полину.
— …В общем, во время ночного боя мы захватили несколько ягну в плен. Это было, дорогой мой Роло, позавчера. Так что, если тебе интересно, сколько ты проспал или, скажем прямо, бессовестно продрых, я тебе отвечу: тридцать с лишним часов.
«Ого!» — Эстерсон снова промолчал и только кивнул со значением, дескать: принято к сведению.
— Особенно в ловле ягну отличился Цирле. Он лично пленил четырех сбитых вражеских пилотов! Представляешь? У него обнаружилось феноменальное чутье на чужаков!
— А что, они прятались? Пилоты этих ягну?
— Нет. Наоборот, при первой же возможности они сдавались в плен сами. Но проблема была в том, что большинство из них не имело такой возможности! Ты бы видел эти туши! В условиях тяготения Грозного, лишенные привычной для них техносферы, они выглядели как выброшенные на берег дварвы!
Конструктора передернуло от отвращения.
— Они похожи на дварвов?
— Отдаленно. Хотя ягну все-таки разумны. Это их немного… облагораживает.
— Ты тоже их ловила?
— Да, — сказала Полина с гордостью. — Мы с пингвинами знаешь как геройствовали? Ты бы видел!
— С какими пингвинами? Это кодовое название очередного вашего спецподразделения? Я знаю, у русских в армии всё если не «Барс», то «Касатка», а если не «Касатка», то «Гиацинт», а если не «Гиацинт», то, черт возьми, «Пингвин»! Царство фауны и флоры!
— Ага. А у нерусских всё где не «Дюрандаль», там «Бальмунг», а где не «Бальмунг», там «Химмельдоннерветтер». То-то красота.
— Что такое «Бальмунг»?
— Не знаю, с детства в памяти застряло… А пингвины — обычные местные пингвины. Я же для нашего пингвиненка подходящую маму найти не успела тогда. Меня на «Ивана Калиту» вызвали, сказали, чтобы я поспешила, а то они на дно залечь готовятся. И я прямо с пингвиненком туда приперлась. Можешь себе вообразить, как на меня Бариев наорал.
— Наорал?! Да я этому солдафону…
— Я утрирую. Но рад он не был. И предложил, деликатненько так, «животных на хер за борт». Но поскольку я, как ты знаешь, по распоряжению Святцева хожу в «экспертах по биологическому оружию», я злоупотребила своим служебным положением и сказала, что «животное» мне требуется для экспериментов. Это его сразу успокоило… Затем я накормила пингвиненка, немного поработала с препаратами вольтурнианского всеяда, а потом меня сморило… Пей бульон, остывает.
— Вот так, tovarischi! — патетически вознес голос Эстерсон. — Пока на конструктора «Дюрандаля» сыпались бомбы врага, эта женщина мирно посапывала в своей каюте под предлогом экспертизы биологического оружия!
— У ягну нет бомб, — поправила Полина, выказав недюжинный пиетет к военно-технической точности, которого раньше за ней не наблюдалось. — А «посапывала» я недолго. Ягну, уже покидая поле боя, все-таки достали нас. «Иван Калита» получил несколько пробоин и начал заполняться водой. Ну что было делать? Схватила я пингвиненка — а он с перепугу так разорался, что никакой сирены не надо — и пошла в спасательный аппарат. Что было потом — не важно, но в итоге…
— То есть как это — не важно?
— В другой раз расскажу. Я лучше про пилотов ягну.
— Нет уж, давай-давай.
— Бульон пей.
— Пожалуйста. — Эстерсон демонстративно сделал два больших глотка. — А ты, будь добра, про «потом» расскажи.
— Да ничего особенного. Я узнала у моряков, что случилось, засунула пингвиненка в аппарат и сама туда села, как приказали. А потом спохватилась, что надо планшет с результатами по вольтурнианскому всеяду забрать. И побежала я вот в такой же точно лазарет, только на борту «Ивана Калиты», в пабораторию. Правда, не очень-то добежала… Дверь в переборке оказалась закрыта. Я — назад, а там тоже закрыто… А мне моряки, которые в отсеке были, и говорят: «Что же вам, Полина, в аппарате не сиделось? У нас-то служба и долг, а у вас? Теперь вместе помирать придется».
— Героиня, — проворчал Эстерсон.
— Я знаю, что тебе нельзя такие страхи рассказывать. Но раз уж проговорилась… Мы там, в отсеке, прокуковали до полудня, но потом нас вытащили.
— Ничего себе. Это ведь жутко сложно. Как они управились?
— Нас спасло то, что «Иван Калита» лежал на сравнительно небольшой глубине. И за нами спасательный аппарат смог повторно спуститься, он у них куда лучше того скафа, на котором мы плавали.
— Ну еще бы! Военная штука, да еще на весь экипаж, как ты уверяешь. Наверное, полноценная подлодка, только небольшая… Забавно, я, к стыду своему, не знал, что такая на русских субмаринах есть.
— Есть-есть. Они спустились, как-то на верхнюю палубу пробрались, что-то загерметизировали, откуда-то воду откачали, где-то дырку прорезали… Я еще такую умную аббревиатуру запомнила: ВДД… Чуть что — сразу ВДД вспоминали и какие-то вентили крутили.
— Наверное, не ВДД, а ВВД. Воздух высокого давления.
— Уф, это для меня слишком сложно… Вытащили нас, короче говоря. Свезли на берег… Волновали меня два существа: ты и пингвиненок.
— О, это великая честь для меня! Стоять на одной доске с маленьким пингвином! Вот еще подрасту в твоих глазах — глядишь, и с большим пингвином сравняюсь.
— Да мне самой смешно. У меня какой-то бзик на этом пингвиненке случился. О тебе, если честно, думать было слишком страшно. Я когда первый взгляд на берег бросила — разревелась, как дура. Такое было впечатление, будто фиорд подменили. Вместе с морем, небом и планетой… Мне, правда, сразу сказали, что ты цел. Тебя подобрали на берегу и вместе с другими ранеными переправили сюда, на «Юрий Долгорукий». От этого я немного пришла в себя и решила заняться судьбой пингвиненка…
— Ты лучше про ягну рассказывай.
— Сейчас как раз и будет про ягну. Иду, представь себе, ищу пингвинов… И вдруг вижу: собралась стая вокруг глубокой расселины и все пингвины глядят туда. Очень внимательно глядят, как будто в цирк пришли. Заглянула я тоже в расселину, а там лежит он.
— Пилот ягну?
— Да. Я чуть в обморок не упала! Он тоже меня заметил, выбросил щупальца вверх, подтянулся, свистит так грозно… И тут, представляешь, пингвины как начали его клевать! Они меня защищали! Он обратно плюхнулся, а я убежала и вернулась с вооруженными моряками. Мы потом с Юдиновым выбрались наверх, к леднику, оттуда все осмотрели, нашли еще два скопления пингвинов. Там тоже ягну оказались. Один мертвый был — у него дыхательный аппарат сломался и он отравился кислородом. А другой ничего, живой.
— Ну и что они, эти ягну?
— О, так всего и не расскажешь. Они, например, полицеребралы. То есть у них несколько мозгов вместо одного. И мозги эти занимают специальные окостеневшие полости в их конечностях-щупальцах. Еще они лишены материнской планеты. Ну, метрополии, как выражается Цирле. Хотя временное стойбище у ягну есть. У этого стойбища, оказывается, даже есть земное название. Это планета Инда в системе Альцион.
— Как это — земное название? Нам разве было что-то известно про такую расу, ягну?
— Ты невнимательно слушал. Я уже упоминала, что в ГАБ эту расу называли «астрофаги». И, следовательно, были о ней осведомлены.
— А тебе-то это откуда известно? — подозрительно спросил Эстерсон.
«Вот будет поворот в наших отношениях, — подумал он, — если выяснится, что Полина является секретным агентом ГАБ!» Полина, разумеется, уже научилась читать его мысли.
— Не волнуйся, я не агент ГАБ. Но вчера к нам прилетел товарищ Иванов. Вот он да, агент. Настоящий. Этот Иванов, пожалуй, и есть главная новость. Почище любых ягну… У тебя голова еще не болит от новостей? Доктор Корелов велел тебя не перегружать.
— У меня голова все время болит.
Полина глянула на часы.
— Через десять минут примешь таблетки.
— Так точно, товарищ астроботаник. Давай дальше.
— Слушай. Прилетел Иванов. Он офицер ГАБ. Я думаю, довольно высокопоставленный, но форму не носит. Со мной Иванов не особо любезничал. Его интересовали Оберучев, Цирле и ты.
— И я?
— Само собой! Но к тебе не пустил Корелов, так что он говорил в основном с Цирле. А Цирле потом со мной поделился. Оказывается, первое официально зарегистрированное столкновение с ягну случилось в апреле прошлого года. Правда, где именно, Иванов не говорит. Секрет. Да оно нам надо? После того столкновения ГАБ занялось поисками ягну, и занимался ими как раз Иванов. В конце прошлого года нашли наконец стойбище ягну в системе Альцион. На планете Инда они живут, а на планете Береника хоронят своих, как выражается Иванов, «паладинов». То есть пилотов. И вот с Береники отряд Иванова смог вывезти останки одного паладина и оборудование, снятое с его… летательного аппарата.
— Насчет ягну все более или менее понятно. Но у меня в голове не укладывается главное: как Иванову удалось проскользнуть сюда, на Грозный?
— Это я тебе уже толком не объясню, — вздохнула Полина. — Могу сказать только, что с ягну заключено перемирие.
— С ними удалось установить контакт?
— Представь себе. Цирле…
Закончить мысль Полине не позволил доктор Корелов, который вошел в их крохотную выгородку и с многозначительным видом изрек:
— Мне кажется, Полина, у вас были запланированы какие-то неотложные…
Однако и эта фраза осталась неоконченной, ибо в выгородке одновременно материализовались Оберучев и некто в костюме («Товарищ Иванов», — догадался Эстерсон).
Оберучев хотел незамедлительно обсудить с Эстерсоном возможность эксплуатации «Дюрандалей» с абразированной ледовой полосы.
Некто в костюме хотел задать «ровно два вопроса».
А доктор Корелов хотел, чтобы все немедленно очистили помещение и оставили больного в покое.

 

Ось Грозного почти строго перпендикулярна плоскости орбиты. По этой причине сезонные колебания длительности светового дня на планете выражены слабо. В отличие, например, от Земли.
В конце стандартного апреля 2622 года в южном полушарии Грозного царило лето. Над земной Антарктидой в это время года стоял бы полярный день. Но над фиордом Крузенштерна местное солнце, звезда Секунда, исправно заходило и вставало. При этом и рассветы, и закаты растягивались на долгие часы, ведь Секунда двигалась под очень острым углом к горизонту — будто бы прислужники местного солярного бога выкатывали звезду из подземного схрона по пологому пандусу.
К семи часам утра по среднемеридиональному времени Грозного яично-желтый диск Секунды наконец выкатился из-за горизонта и завис над океаном. Тяжелые тучи, так и не разродившись снегопадом, уползли на восток.
«Юрий Долгорукий» шел на средних оборотах в надводном положении. Несмотря на более чем внушительные размеры субмарины, килевая качка была весьма ощутимой. Эстерсон, хотя и привык уже к жизни на русских подводных крейсерах, не мог и помыслить себе, как можно стоять на валкой палубе, не придерживаясь за ближайший поручень. То ли дело вахтенные… Этим морским волкам все нипочем.
На просторном мостике, помимо Эстерсона и вахтенных, дышали ядреным океанским воздухом человек десять. Вскоре к ним присоединился еще один — кавторанг Фарид Бариев, в самом недавнем прошлом командир «Ивана Калиты», а теперь капитан без корабля.
Можно было ожидать, что после потери родной субмарины Бариев погрузится в многодневную депрессию. Которая, как знал Эстерсон, в том числе и по своему опыту, будет усугублена соответствующим темпераменту количеством водки.
Однако кавторанг, похоже, так устал от бесконечной череды боевых будней, что принял гибель своего заслуженного корабля если и не как долгожданное облегчение, то по крайней мере как неизбежную на войне оперативную паузу. Во время которой можно вспомнить о давно позабытых бритвенных принадлежностях и написать письмо родным.
Заметив конструктора, Бариев сразу же подошел к нему.
— Как голова? — спросил он.
— Спасибо. Болит… Но уже меньше. Как ваша?
— Да у меня-то что, царапина. А вам вон Корелов поначалу внутреннее кровоизлияние пророчил. Вы-то хоть помните, чем вас приложило?
— Нет. Я мало что вынес из той ночи… содержательного. Ярче всего почему-то запомнился господин Цирле, рыщущий по берегу в поисках сбитых ягну. Он был подобен ветхозаветному царю, алкающему встречи с филистимлянами. Никак не меньше.
Бариев уважительно покачал головой.
— Да, Цирле… Какой мужик! Какой умище! Вы хоть поняли, Роланд, что он нас спас? Всех?.. Вы тоже нас спасли, конечно, — поспешно добавил Бариев. — Ваш «Дюрандаль» надо будет поставить памятником, на… на…
Тут действительно была заминка.
Триумф «Дюрандаля» состоялся в фиорде Крузенштерна. И именно там, над руинами туннельной базы, следовало бы установить на постаменте истребитель старлея Сергеева (бортовой номер 102).
Однако фиорд Крузенштерна обещал вскоре исчезнуть.
Вместе с Антарктидой, планетой Грозный и самой звездою Секунда. Так что с мемориалом возникали известные сложности.
— …на Сапун-горе! — наконец нашелся Бариев, уроженец Севастополя.
— Ну, со мной-то все понятно, — без ложной скромности сказал Эстерсон. — А вот как нас спас Цирле, я так и не понял.
— Смеетесь? Вы же говорили с ним! Да и с Ивановым!
— С Ивановым пока нет. Доктор запретил, а сам я не особо рвусь.
— Но Цирле же вам объяснил? Нет?
— О, он готов объяснять что угодно и кому угодно. Но в этом-то и проблема. Я имел неосторожность общаться с ним накануне боя. В той беседе мы затронули довольно сложные ксенологические темы. Бесспорно, интересные, но весьма отвлеченные. Однако как только Цирле встретил меня на борту «Юрия Долгорукого», он сразу же продолжил тот разговор — так, будто мы прервались всего минуту назад. Веселый человек.
— И что он вам рассказал?
— Наш дорогой военный дипломат занимался по преимуществу самобичеванием.
— Самобичеванием?!
— Да. Он, представьте себе, был разочарован неудовлетворительным качеством своих прогнозов. Цирле полагал, что ягну будут вести себя так же, как и джипсы. И что войти в контакт с ними не удастся. А все получилось наоборот. Вот он и пустился в рассуждения насчет того, сколь опасны ложные аналогии.
Бариев посмотрел на Эстерсона с недоверием.
— И он вам не похвастался, как ему удалось установить контакт с ягну и заключить договоренность о прекращении огня?
— Увы, нет. Расскажите.
— Все дело в его кейсе. В нем Цирле, оказывается, носил универсальную понятийно-реляционную азбуку.
Последние слова кавторанг выговорил так осторожно, будто боялся, что они взорвутся. Чувствовалось, что в последние три дня он приложил немало усилий к запоминанию этого заковыристого термина.
«Неужели правда?! А ведь я ему тогда не поверил!» — подумал Эстерсон.
— И что же это за азбука? — спросил конструктор вслух.
— Удивительная штука. Понять, как действует, совершенно невозможно. Но сработала она отлично! Результаты налицо!
— Так уж и невозможно? Принцип действия у нее химический?
— Да, химический. Скажем, по мнению Цирле, некоторые прилагательные можно выразить, показав инопланетянину тот или иной химический элемент в чистом виде.
— Свинец у него будет означать «тяжелый»? А водород — «легкий»?
— Ну да, например. Хотя в качестве «тяжелого» он пользуется долгоживущим изотопом петербургия. Это действительно невероятно тяжелый элемент и такой подход еще можно понять. А вот угадайте, чем Цирле передает прилагательное «широкий»?
— Чем-чем… Может, углеродом?
— А почему углеродом?
— Так ведь углерод, насколько я помню, образует больше всего химических соединений.
— Нет, углерод у Цирле что-то другое означает. Может, «разнообразный», уж не знаю… А вот «широкий» у него… жидкий натрий!
— М-м-м… не понимаю логики.
— Тут я, как подводник, логику как раз усмотрел. Дело в том, что натрий сохраняет жидкое агрегатное состояние в очень широком температурном диапазоне. У него невысокая температура плавления, но зато, расплавившись, натрий не спешит испаряться. Скажем, вода в обычных условиях пребывает в качестве жидкости в температурном диапазоне сто градусов, а у натрия этот диапазон составляет почти восемьсот! Если вы знаете, именно благодаря этому свойству натрий по сей день исправно служит жидким теплоносителем в реакторах подводных лодок.
— Ну конечно… конечно! Однако… Позвольте, но ведь, например, у вольфрама аналогичный показатель куда более впечатляющий! Диапазон его жидкого состояния превышает три тысячи градусов!
— Эм-мо вем-мно, — промычал Бариев (он заново прикуривал потухшую на ветру сигарету). — Но тут я ничего разъяснить не могу. Только Цирле. Вероятно, у него имеются четкие и однозначные ответы на подобные вопросы.
— И что — при помощи таких ребусов ему удалось общаться с ягну?
— Самое поразительное — да. Цирле брал различные вещества и реагенты, демонстрировал их супостатам, показывал им также модели химических формул, а затем проводил ту или иную реакцию. Ну или опыт, если точнее сказать. Он ведь не только реагентами пользовался. Но еще магнитами, ультрафиолетовыми лампами и другими устройствами.
— Ах, так он еще и реакции проводил? Зачем?
Бариев вздохнул.
— Тут уже совсем сложно… Основная идея в том, что различными показательными реакциями и опытами Цирле удалось выразить не только элементарные, как он выражается, качества и свойства, но также и наиболее общие отношения между предметами и существами. Скажем, симпатия — это притяжение двух разнополюсных магнитов. А страсть — горение воды во фторе.
— А горение меди в парах серы? Чем оно отличается? Это любовь? Или так — мимолетное увлечение?
— Вот-вот. С моей точки зрения, азбука Цирле — чистая мистика… Однако факт: ягну не только восприняли его сообщения, но и смогли ответить. В тех же терминах! Вы можете себе представить?
Эстерсон попытался.
В красноватом, зловещем свете шевелятся туши пленных пилотов ягну. Перед ними стоит Цирле, разложив на внушительном столе (не важно, откуда он взялся в фиорде Крузенштерна) все свое химическое хозяйство. За его спиной — суровые автоматчики с оружием на изготовку.
Вот Цирле жестом фокусника достает стеклянный флакончик с желтоватой жидкостью (это первый реагент), термос со вторым реагентом, пробирку с третьим. На выносном экране планшета одна за другой появляются объемные модели молекул.
Цирле насыпает красный порошок в жидкость. Бурлят пузыри, выпадает перьями голубой, осадок. На экране тем временем соответствующие модели молекул распадаются, обмениваются атомами, пересобираются в новые соединения.
Затем дипломат берет голубой осадок, смешивает его с черным порошком из пробирки, помещает между электродами вольтовой дуги.
Из компрессора на смесь голубого осадка и черного порошка устремляется струя сероводорода.
Одна за другой трещат вспышки разрядов. Под их воздействием происходит феерически красивая реакция, летят искры, сплетаются струи зеленого дыма и, невидимый глазу, расползается абсолютно нейтральный ксенон, освобожденный от пут алчного фтора.
Экран все больше загромождается моделями молекул, формируя фразу, записанную понятийно-реляционной азбукой Цирле.
«Мы сбили ваши аппараты. Мы сильнее вас. Мы хотим мира» — вот о чем кипят пузырьки, вот о чем танцует зеленый дым.
Ягну, размахивая свободными щупальцами, аплодируют. Затем самый главный паладин ягну, сосредоточенно кряхтя, подползает к демонстрационному столу и, плеснув водой на кусочек калия, говорит тем самым «Мы тоже».
Эстерсон не смог сдержать улыбки.
— Не верите?
— Честно говоря, просто отказывает воображение. Все, что я могу себе представить, выглядит карикатурно… А вы, случайно, не присутствовали на переговорах?
— Нет.
Эстерсон хотел спросить «А кто присутствовал?», но его отвлек нарастающий гул на востоке. Он отступил на шаг в сторону, чтобы плечистая фигура Бариева не заслоняла обзор, и, приставив ладонь ко лбу козырьком, вгляделся в горизонт против солнца.
Что-то приближалось.
— Ну вот и все, — сказал Бариев. — Они появились даже раньше, чем я думал.
— Они — это кто? Я не поспеваю за событиями!
— Эвакуаторы.
Приятная дрожь, которая передавалась корпусу субмарины от главных ходовых механизмов, наполняя тело ощущением жизни и скорости, начала ослабевать.
«Юрий Долгорукий» в последний раз глушил реактор и стопорил машины.

 

«День Мехр месяца Ардибехешт, то есть 4 мая.
Пишу эти строки на борту русского фрегата «Ташкент». Фрегат только что завершил эволюции и перешел на средневысотную орбиту Серова, естественного спутника Грозного. Скоро корабль примет на борт штаб 4-й дивизии во главе с самим полковником Святцевым, после чего навсегда уйдет из системы Секунды.
Пункт конечного назначения — Земля.
Финальный акт Грозненской драмы нам увидеть не суждено. Здесь следует написать то ли «Все из-за перестраховщика Иванова», то ли «Спасибо заботливому Иванову». Все зависит от взгляда на веши.
Хочу ли я вечно носить в памяти картину того, как, оставленный экипажем, ушел под воду и там, на глубине, взорвался «Юрий Долгорукий»? Картину, свидетелем которой я не стал благодаря Иванову?
Желаю ли наблюдать, как горстка исправных «Дюрандалей» Оберучева покинет ледовую полосу и перелетит на авианосец, присланный русским командованием? И как одна за другой бутдут подорваны в фиорде Крузенштерна остальные машины, непригодные к немедленному перелету?
Готов ли я, наконец, увидеть гибель Грозного? Следить за тем, как взрывается Секунда, как мчится с невообразимой скоростью, в тридцать шесть миллионов километров в час ее раскаленная оболочка и одна за другой занимаются термоядерным огнем планеты?
Не знаю. Обостренное чувство истории, которым отличаются русские и которое поддерживает их сверхдержаву в неустанном поступательном движении, мне чуждо. А простое человеческое любопытство — чувство слишком неприличное перед лицом глобального исторического катаклизма, которым, несомненно, является эта война и масштабы которого я начинаю понимать только сейчас.

 

Итак, Иванов.
Товарища Иванова следовало бы назвать человеком, излучающим вселенскую усталость. Но поскольку усталость, как и другие формы дефицита энергии (или, в известном смысле, энергии отрицательной), «излучать» нельзя, Иванов для меня навсегда останется этаким абсолютно черным телом — бесконечно изможденным, но и бесконечно изматывающим своего собеседника.
Иванов — единственный человек, который, сойдя с борта вертолета, оказался одетым в строгий костюм и галстук. Казалось бы, ну и что? Да и ничего, если бы не одно «но»: в последний раз я видел человека в костюме на испытательном полигоне Санта-Роза в Патагонии. Человеком этим был Марио Ферейра, мой куратор… Ни с чем хорошим строгие костюмы у меня не ассоциируются.
Ну и главное: как назвать человека, который не мерзнет в одном лишь пиджаке на пронизывающем океанском ветру? На палубе субмарины даже бывалые офицеры вроде Бариева не пренебрегали бушлатами, а этот стоял, как статуя командора, и, брезгливо приспустив уголки губ, скреб ногтем полимерное покрытие надстройки. То ли аутично, то ли задумчиво…
Человек ли он вообще, этот Иванов?
Первый и единственный содержательный наш разговор состоялся во время эвакуации ценностей с борта «Юрия Долгорукого», в углу пустой кают-компании. На столе в такт качке позвякивали два стакана чая в серебряных подстаканниках. Чай у Иванова был такой крепкий, что стакан казался наполненным столярным клеем. На подстаканниках, распластав крылья, парили альбатросы.
Начало разговора по приятности было под стать самому Иванову.
— Господин Эстерсон, если бы вы только знали, как мы волновались за вас, — сказал он, сосредоточенно глядя мимо меня. — Убежали с «Боливара», захватили контейнеровоз, утопили «Дюрандаль»… Так это мы сейчас знаем, что утопили, а тогда думали: разбился вдребезги, где-то посреди джунглей… А если не разбился? А если не утонул? Если в декабре «Дюрандаль» был найден конкордианскими военными? А если, с началом военных действий, и сам конструктор Эстерсон попал в руки противника?
Иванов поглядел на меня с печальной укоризной. Вопросы его можно было счесть риторическими, и я предпочел молча отхлебнуть чаю.
— Скажите, а что все-таки стряслось со Станиславом Песом? — внезапно переменив тон на более деловой, спросил Иванов.
— Не знаю… Я катапультировался. Он остался в «Дюрандале». «Дюрандаль» утонул.
— Вы его останки видели?
— Нет. Нашел только воротник его свитера.
— Вы уверены, что это был именно его воротник?
— Никакой уверенности… Послушайте, если это так важно, я могу рассказать все очень подробно. И на карте показать. Где я устроил символическую могилу Песа, где утопил «Дюрандаль», где мы в январе встретили пилота по имени Николай… Вы меня в чем-то подозреваете?
— Нет, нет, что вы! — Иванов непритворно всполошился и замахал руками, отчего его образ временно переменился с издыхающего лебедя на лебедя мятущегося. — Мы вас любим! А за спасение младшего лейтенанта Самохвальского и его машины, вам вообще отдельный орден полагается!..
Он так и сказал: «любим». Очень мило.
— …Вы знаете, — продолжал Иванов, — что случилось после того, как Самохвальский взлетел с Фелиции на отремонтированном «Дюрандале»? Нет? Он вышел в атаку на конкордианский фрегат «Балх» и уничтожил прямым ракетным попаданием его главный боевой пост! Благодаря этому наш осназ смог высадиться на яхту «Яуза» и спасти труппу Императорского балета России.
— Прямо роман.
— Берите выше. Эпос!.. Но — вернемся к теме. Вы не заметили каких-либо странностей в поведении Станислава Песа накануне вашего побега? Как вам кажется, почему он вообще решил составить вам компанию?..
Наш разговор о Станиславе Песе я опускаю. Иванов все равно не открыл мне причину своего любопытства, а ответы на его двадцать два невероятно скучных вопроса втиснуть в эту запись не представляется ни возможным, ни осмысленным. Насколько я понял, Иванов полагал, что Пес — агент некоей сторонней силы, и для этого у него имелись основания…
Но какой? Да какая теперь разница… Кем бы ни был пан Станислав, хоть клонским шпионом, мои добрые чувства к покойнику останутся неизменными…
Следующая порция вопросов, заданных Ивановым, была посвящена клонской базе на Фелиции.
Тоже ничего интересного. Я вообще не понял, зачем Иванов их задавал, ведь он располагал множеством разнообразных кадров такого качества, что, казалось, он лично облазил всю Вару-8 с видеоаппаратом.
— Откуда у вас все это? — полюбопытствовал я, устав от его вопросов. — Вы были на Фелиции?
— После начала войны — не доводилось. Но там недавно побывали другие наши сотрудники… Кстати, если вам интересно, нашелся экипаж «Мула».
— Да вы что?!
— Представьте себе. Их спасательный бот приводнился в двух сотнях километров к востоку от залива Бабушкин Башмак. Несколько дней они дрейфовали в океане. Потом их сигнал SOS был наконец принят муромским фрегатом «Хозяин». Конкордианских звездолетчиков подобрали — везучие сукины дети! Собственно, во многом благодаря старшему лейтенанту Нуману Эреди, командиру «Мула», я и оказался здесь.
— Как я теперь понимаю, на орбите Грозного «Мул» подвергся атаке ягну, которая заставила буксир срочно убраться в район Фелиции?
— Именно это и рассказал Эреди. Без слова «ягну», разумеется. Его показания заставили нас сразу же заинтересоваться Грозным… К сожалению, у нас сейчас большие проблемы организационного плана… Далеко не сразу мне удалось выбить у начальства авианосец и пилотов…
Иванов примолк и, взявшись обеими руками за массивный подстаканник, выпил до дна свой черный напиток (который я по-прежнему отказываюсь называть чаем) в несколько больших, жадных глотков.
— Ну что же, господин Эстерсон… Я к вам вопросов больше не имею. Теперь перейдем к более приятным вещам…
Сказав это, Иванов посмотрел на меня так кисло, что мне показалось, будто я ослышался и на самом деле речь пойдет о вещах крайне неприятных.
— …Как вы, наверное, догадываетесь, в Южноамериканской Директории вы были заочно приговорены к пожизненному заключению. Но, учитывая экстраординарный характер услуг, оказанных вами России и Объединенным Нациям в целом, на этот приговор можно… как бы помягче выразиться… можно будет впредь не обращать внимания. Но тут возникает вопрос: вы, господин Эстерсон, где хотите оказаться? В родной Швеции или в каком-либо другом месте?
— Я… Это необходимо решить прямо сейчас?
— Желательно. Я должен буду что-то определенное сообщить начальству уже сегодня. А оно, в свою очередь, предпримет кое-какие действия… Чтобы, оказавшись в Европе, вы не стали жертвой того или иного юридического недоразумения.
— А что, они возможны? Недоразумения?
— К сожалению. Положа руку на сердце, скажу, что Европа для вас нежелательна… Конечно, как мы в Москве решим, так в Берлине и сделают, но все-таки европейцы, с их благоговением перед буквой контрактных отношений… В конце концов, у вас могут возникнуть трудности с работой, и тут уже мы сильно давить на ваших потенциальных работодателей не сможем. Незаконно это будет, понимаете? — Иванов скроил такую гримасу, будто сказал: «Иногда лягушек приходится есть сырыми, понимаете?»
— А Россия? Могу я рассчитывать на Россию? В смысле, жить в ней?
Иванов удовлетворенно кивнул. Он явно подводил меня именно к этому решению.
— Это было бы проще всего. Тем более если бы вы пожелали продолжить карьеру конструктора, наш Совет Обороны мог бы сделать вам очень интересное предложение…
— И с этим тоже надо определиться прямо сейчас? Насчет конструктора?
— Нет, это может подождать.
— Тогда решено: Россия.
(Должен сказать, что из числа решений, которые принято называть «судьбоносными», а таких я в своей жизни принял штук шесть-семь, это далось мне легче всего.)
— Отлично. Вам надо будет подписать пару документов, но это вы сможете сделать и на борту фрегата «Ташкент»… Вы что-то хотите спросить?
— Да. Собственно, я так и не понял: почему вы приняли решение полностью эвакуировать Грозный? Если ягну потерпели поражение, то почему бы им просто не убраться из системы Секунды?
— Вам что — никто так и не удосужился объяснить?
— Мне интересно услышать именно ваше объяснение. Вы же самый компетентный специалист по ягну… Или все-таки Йозеф Цирле?
Не скрою: унылая физиономия Иванова крепко действовала мне на нервы. И, конечно же, Цирле я упомянул не случайно.
Пожалуй, мне удалось его растормошить: Иванов изобразил нечто вроде скептической ухмылки.
— Цирле талантливый импровизатор. Интеллектуал… Товарищ надежный, проверенный… Но все-таки мой отдел разрабатывает тему ягну с прошлого апреля, а Цирле первый раз увидел представителей этой расы пять дней назад. Так что, смею вас заверить, ваш вопрос попал по адресу. Отвечаю: решение об эвакуации Грозного принято не мною и даже, в известном смысле, не Советом Обороны. Это, как вы выразились, «решение» фактически является главным содержанием наших обязательств перед ягну. В официальном коммюнике для прессы, конечно, будет дана другая трактовка событий, но де-факто наши инопланетные недруги… или лучше сказать оппоненты, Грозный все-таки захватили. А обстоятельства сложились таким образом, что и де-юре мы вынуждены признать права ягну на всю систему Секунды… Точнее, на переработку системы… Если можно так выразиться.
— Но ведь вы могли бы, подтянув сюда несколько авианосцев с тремя-четырьмя сотнями «Дюрандалей», разбить ягну наголову?
— Я бы выразился осторожнее. Мы могли бы нанести им такой урон, который, в категориях этики ягну, стал бы для них несмываемым позором. Собственно, этот фактор потенциальной угрозы с нашей стороны, этот блеф под названием «Тысяча «Дюрандалей»», и сделал возможным наше соглашение.
— Почему блеф?
— Потому что Генштаб не смог бы выделить сейчас и авиаполка. Полк — это тридцать шесть машин, если вы не знаете. Не до Грозного всем, понимаете?
Я был ошарашен.
— Погодите… Не до Грозного… Вы мне скажите откровенно: Россия войну с клонами… проигрывает?
Иванов посмотрел на меня с любопытством.
— А если, допустим, проигрывает?.. Вы, господин Эстерсон, намерены отказаться от своего решения насчет российского гражданства?
«Да что же ты за иезуит такой!» — хотелось мне выкрикнуть в лицо Иванову.
Но ничего. Хотелось — и перехотелось.
— Я не привык пересматривать свои решения. С такой поспешностью, — веско добавил я.
Взгляд Иванова сразу же потух, вернувшись в свой обычный, «минус-энергетический» режим.
— Нет, уже не проигрывает, — ответил он. — Но ни о каких масштабных операциях на второстепенных направлениях сейчас не может быть и речи. То же можно сказать и о Конкордии, которая в марте понесла тяжелейшие потери на Восемьсот Первом парсеке. По этой причине, потеряв одну эскадру в сражении с ягну, конкордианское верховное командование не рискнуло присылать сюда вторую. Адмиралы резонно заключили, что дешевле бросить свои израненные войска в районе Новогеоргиевска на произвол судьбы, чем пытаться прорваться к ним с боем.
— Хм… Но если ягну поверили в тысячу «Дюрандалей», почему Цирле или вы не смогли дожать их? Почему не заставили убраться из системы?
— Цирле как раз пытался. И почти дожал. Но тут, к счастью, появился я.
«К счастью, появился я»… В белом фраке, как говорит Полина… Ну до чего же самовлюбленный болван!»
— Вот вы думаете: какой этот товарищ Иванов самовлюбленный болван… Не спорьте, у вас это на лице написано. Но ситуация к утру двадцать девятого апреля и впрямь сложилась очень непростая… А Цирле на переговорах мог таких дров наломать, что к вечеру на Грозном не осталось бы ни одного живого хомо сапиенса. Вот только представьте себе то утро…
Дальше Иванов обрисовал мне то, что я, в общем-то, и так уже знал. Но, будучи человеком, бесспорно, умным и в своих оценках беспощадным не только к врагам, но и к своим, он заставил меня взглянуть на результаты ночного боя с ягну по-новому.
«Иван Калита» был полностью выведен из строя.
Большинство «Дюрандалей» не смогли совершить посадку в полуразрушенном туннеле и были вынуждены приземлиться на запасную ледовую полосу, очень слабо оборудованную. Половина машин получила при этом различные повреждения. Но даже исправные истребители повторно поднять в воздух было бы очень нелегко, поскольку вне туннеля возникали почти непреодолимые проблемы с доставкой топлива и заправкой. Поэтому, если бы ягну пожелали, они могли перебить почти все «Дюрандали» на земле.
А пожелать они могли в любую минуту — их истребители непрестанно барражировали вокруг фиорда Крузенштерна. И что с того, что они не «ходили по головам» нашим пилотам, а держались на почтительном удалении? Ясно же было, что, приняв решение атаковать, ягну ровно за полминуты приблизятся на дальность эффективного огня своих позитронных пушек и сожгут всех…
— И вот в такой обстановке Цирле устанавливает контакт с пленными паладинами. Паладины, то есть пилоты ягну, очень рады, что их не спешат убить, а потому всеми силами пытаются понять, чего же от них добивается это человеческое существо. А поскольку мозгов у паладинов по восемь штук у каждого, то понимают они все довольно быстро…
— Вы серьезно — насчет мозгов?
— Как сказать, серьезно… Факт в том, что ягну действительно очень хорошо соображают — по нашим, человеческим меркам. Связано ли это с их полицеребральностью — трудно оценить… У ягну в каждый конкретный момент обычно активен только один мозг, остальные спят. И, таким образом, в мышлении участия не принимают. Формально. А неформально… Как бы там ни было, ягну — невероятно сообразительные существа. Хотя по-своему ограниченные. Если искать аналогии, мне они почему-то напоминают североамериканцев шестивековой давности.
— Вот так аналогии…
— Я понимаю, что вам, человеку неподготовленному, подобное сравнение мало о чем говорит. А я в свое время историей Северной Америки занимался. Был в нашем отделе большой профессиональный интерес… Штудировали первоисточники, Тома Клэнси читали, Бжезинского, Джефферсона, «Секс в большом городе»… Оказывается, американцы некогда были лидерами мирового террора. Они бомбили всякие второстепенные в военном отношении государства на основании того, что их модель политического устройства в некоторых нюансах отличалась от американской…
— Шутите?!
— Никак нет. Причем самое невероятное, что этот предлог — насчет политического устройства — считался более или менее приличным… Но нам сейчас важно другое: американцы в ту пору славились крайне болезненным отношением к потерям. Случались у них такие странные войны, когда они исхитрялись потерять человек сто, не больше — в основном пилотов. В то время как жертвы среди неприятельского мирного населения исчислялись десятками тысяч… Это их развратило. И вот в начале двадцать первого века американцы оккупировали Ирак. Ирак — это современная субдиректория Месо…
— Я знаю.
— Делает вам честь. Так вот, в один не самый прекрасный для них месяц североамериканцы потеряли в Ираке тысячу своих солдат. Это, легко видеть, чуть больше тридцати человек в день. Сущая ерунда! Но, представьте, страна была шокирована. И этого хватило, чтобы прекратить оккупацию и вывести из Ирака стотысячный контингент!
— Тогда ясно, почему им в свое время отказали в статусе нации-комбатанта.
Иванову мое замечание почему-то очень понравилось.
— Ну да… — сказал он, пряча улыбку. — Можно сказать, потому и отказали… Так вот, если говорить о ягну, перед нами тот самый случай. Эта раса превосходно оснащена и вооружена. Есть оценка, что по совокупному военному потенциалу они в семь—десять раз превосходят Великорасу. В тотальной войне ягну нас раздавили бы. Но в том-то все и дело, что тотальная война ягну совершенно не устраивает.
— Боятся высоких потерь?
— Да. Ягну присущи крайний индивидуализм и эгоцентризм. Что неудивительно, ведь каждый их индивидуум, за счет полиеребральности, может рассматриваться как замкнутая ячейка социума, состоящая из восьми моноиндивидуумов. Также есть гипотеза, что размножение ягну происходит путем сепарации одного из щупальцев — вместе с содержащимся в нем мозгом. Таким образом, нет ни биологической, ни социальной необходимости в формировании семьи как тесного сообщества двух или более особей. В сочетании с высокой естественной продолжительностью жизни все это приводит к тому, что ягну очень боятся смерти.
— Но и мы, люди, ее боимся.
— Боятся все. Важно — как. Кроме того, как мы в свое время выяснили при изучении личного дневника пилота ягну, добытого нашей поисковой группой на планете Береника, у них есть некая стержневая доктрина. Собственно, в языке ягну она и называется «ось», «стержень». Назвать религией ее по ряду причин нельзя, но отношение к ней у ягну очень серьезное, поминается она в дневнике раз сорок. Доктрину эту можно сравнить с нашим земным ультрапротестантизмом. Основная идеологема очень простая: если ты погиб, значит, ты грешник. Верно и обратное: если ты убил много врагов и прожил долгую жизнь — значит, ты праведник. Разумеется, «грешник» и «праведник» — перевод сугубо условный. Как бывший американист, я бы сказал «факинг лузер» и «лаки сан оф зе битч», то есть «неудачник» и «счастливчик». Но нам, носителям православного сознания, трудно проникнуться фундаментальностью этих понятий…
Хотя Иванов вроде бы и увлекся темой, в голосе его по-прежнему дребезжал размеренный методизм. Так что я, сам того не желая, был вынужден все время кивать в такт его словам. Ясно, что моя недолеченная голова в конце концов разболелась.
— Хорошо, хорошо. — Я торопливо кивнул (что стоило мне новой вспышки боли в висках). — Я уже понял. Потерь ягну боятся. Но ведь что может быть проще? Боишься потерь — не лезь в чужую планетную систему!
— Вот именно. Это-то и осталось для Цирле загадкой: зачем ягну вообще нужен Грозный? Что они здесь ищут? Поэтому на переговорах он занял жесткую позицию: ягну, убирайтесь домой! Ягну пытались ему объяснить, что воевать они не хотят, однако система Секунды им очень нужна… Но тут в азбуке Цирле, как назло, закончился карбид цинка!
— Драматично.
— Еще бы. Ягну пытались было использовать для построения своей мысли близкий по свойствам карбид кадмия, но для этого требовалось его синтезировать. А Цирле понял их манипуляции с кадмием совершенно превратно!.. Но тут прилетел я. А поскольку я уже примерно представлял себе, с какой целью ягну появились в системе Секунды, мне удалось вернуть переговоры в конструктивное русло. Цирле действовал как чистый политик, то есть оперировал качественными категориями. Я же сразу перевел переговоры в количественные термины. Фактически я выступил не как дипломат, а как торговый представитель…
Вот тут Иванов наконец и рассказал главное.
И сейчас, когда я пишу эти строки, это главное заставляет меня то и дело поглядывать с опаской в иллюминатор. Ну что там, в космосе? Все ли по-прежнему? В порядке ли Секунда? Или тератонны раскаленного звездного вещества уже несутся через черное ничто, пожирая планету за планетой, выплескиваясь за орбиту Грозного, растапливая, как воск, обшивку нашего фрегата?
Итак, ягну — пожиратели звезд, охотники за планетными системами.
Так же, как наша современная цивилизация обязана своей космической экспансии триаде дейнекс-хризолин-люксоген, могущество расы ягну зиждется на эсмеральдите, люксогене и транслюксогене.
С люксогеном все ясно.
Об эсмеральдите мне, как конструктору, доводилось краем уха слышать. Профессор Эсмеральда Бланкес сто сорок лет назад теоретически обосновала возможность существования так называемой «антиматерии второго рода» или, как еще принято говорить среди физиков, «ортогональной антиматерии». Эсмеральдит — как предсказывала, теория — обладает целым спектром удивительных свойств. Например, он способен с крайне незначительными энергетическими затратами преобразовываться в обычную антиматерию позитронного типа. Но главное: эсмеральдит — это управляемый гравитационный магнит с таким великолепным КПД, по сравнению с которым дейнекс кажется просто бессмысленным куском пластилина.
Поэтому эсмеральдит в отличие от дейнекса не просто можно, но еще и крайне выгодно использовать в конструкции компактных антигравитационных двигателей. И если мы нашли практическое применение дейнексу только для создания эффекта направленной виртуальной массы на борту звездолетов, то эсмеральдит сделал бы энергетически выгодными даже одноместные левитирующие автомобили. Также он позволяет создать мечту наших конструкторов, конвертер «масса — ускорение — гравитация» — устройство, полностью компенсирующее стократные перегрузки! Только подумать, какие космические аппараты можно было бы строить, какую динамику двигателей в проекты закладывать!
Что же касается транслюксогена, то Иванов заявил, даже не попытавшись изобразить притворное сожаление, что не имеет права рассказывать мне о его физических свойствах. Дескать, это действительно важная и, главное, свежая гостайна.
«Достаточно будет, — снисходительно сказал он, — если я вам скажу, что транслюксоген соотносится с собственно люксогеном как несимметричный ди метил гидразин с березовыми дровами».
— Так вот, — Иванов перешел к выводам, — звездолеты ягну, которые мы называем астрофагами, фактически являются мобильными заводами по выработке всех перечисленных субстанций: эсмеральдита, люксогена и транслюксогена. А сырье и, главное, энергию для своих технологических процессов они получают в ходе полного разрушения подходящей планетной системы. В частности, в октябре 2621 года ягну взорвали звезду Моргенштерн, центральное светило одноименной системы в Тремезианском поясе. В качестве инициирующего тела ягну использовали массивную планету Геленда. В результате вспышки сверхновой планета Тирон взорвалась, ее обломки практически полностью испарились. А планеты Зиберта и Шварцвальд сделались непригодны не только для жизни, но и для посещения. Вот так.
Это был именно тот случай, когда полученная информация полностью не соответствовала формату моего, человеческого восприятия.
— В качестве инициирующего тела, вы сказали? — едва слышно пробормотал я.
— Да. Если вы знаете, есть несколько вариантов естественной эволюции звезды, приводящей к ее превращению в сверхновую. Я сам далек от астрофизики, но мой отдел консультировали лучшие специалисты ИКИ РАН. Их вердикт был таков: если на границе ядра Моргенштерна была размещена масса железа, эквивалентная одной пятой количества вещества планеты Геленда, это действительно могло вызвать неустойчивость, достаточную для коллапса и детонации ядра. Что, собственно, по определению и является вспышкой сверхновой.
— А… а как можно разместить столько железа… внутри звезды?
— А чем, по-вашему, заняты ягну на Грозном? Зачем их звездолеты ушли в недра планеты на десятки километров?
— Отказываюсь даже вообразить.
— И правильно. В настоящее время ягну производят на Грозном закладку системы невероятно мощных, в смысле лямбда-фактора, Х-двигателей и эсмеральдитовых преобразователей.
— О Господи… не хотите же вы сказать…
— Именно это я и хочу сказать. Ягну превратят Грозный в гигантский одноразовый снаряд, который будет перемещен X-переходом в требуемую точку пространства внутри звезды Секунда. Что и приведет к ее подрыву.
— Но… Разве вещество Грозного способно выступить в качестве инициирующего? Ведь, насколько я понимаю, требуются достаточно тяжелые элементы…
— Железа вполне хватит. А общая доля железа в химической палитре Грозного примерно такая же, какая была у Геленды. Около одной трети общей массы. Да, собственно, и у Земли столько же.
— Так это что же выходит… Ягну и Солнце могли бы подорвать, швырнув в него нашу… Землю?
— Собственно, первая наша встреча с разведывательным звездолетом ягну имела место именно в Солнечной системе, в окрестностях Титана. Тогда пилоты с учебного авианосца «Дзуйхо» отлично проявили себя, уничтожив непрошеного гостя за считанные минуты. С этого ЧП и началось расследование моего отдела.
— Но в будущем?..
— В будущем вряд ли сунутся. Во-первых, Солнце не удовлетворяет ряду важных астрофизических критериев и сверхновая из него не получится. Только новая, а это не тот порядок энергии. Во-вторых, противокосмическую оборону Солнечной пока никто не отменял. А в-третьих, мы же с ягну теперь друзья.
— Ах да!
— Да-да. Вы думаете, они Секунду и пять планет системы получили бесплатно?
— Уверен, они дали вам стеклянные бусы и три отреза шелка.
— У вас милое чувство юмора… Нет, стеклянные бусы не дали. Сказали — не дорос еще. Но шестнадцать магистральных танкеров люксогена я вытребовал. За труды ваши, Оберучева, Цирле и свои… Судя по вашему молчанию, вы эту новость не оценили. Думаете, надо было настоять на стеклянных бусах?
— Я, честно говоря, считаю эти вещи несоизмеримыми. На одной чаше весов — колонизованные планеты со славным прошлым… На другой — всего лишь люксоген!
— Всего лишь люксоген, — с сарказмом повторил Иванов. — Всего лишь люксоген… А вы знаете, сколько топлива осталось в распоряжении нашего флота? Вот конкретно на сей час?
И, не дожидаясь моей реакции, Иванов ответил:
— Ровно одна заправка для двух авианосных групп. Это означает полный стратегический паралич вооруженных сил.
— Его же до войны было… hot' zalejsya!
— Семьдесят восемь процентов люксогена были завозными. Покупали в Конкордии.
— И все равно! Что, сожгли весь? Но как?!
В ответ Иванов произнес нечто загадочное:
— Пантелеев прыгал много. И допрыгался.
— А синтезирующие заводы на Земле?
— Если полагаться только на них, мы сможем перенести боевые действия на территорию Конкордии не раньше ноября. За это время противник успеет подняться из нокаута, в который мы отправили его на Восемьсот Первом парсеке. Война затянется и превратится в кошмар. Наша встреча с ягну — это подарок, который судьба делает раз в столетие.
— И что, шестнадцать танкеров с люксогеном нас спасут?
— Этого достаточно, чтобы на два месяца удовлетворить повседневные потребности флота и провести одну стратегическую наступательную операцию.
— Одну?
— Да. Наш линейный флот получит возможность нанести один, но увесистый удар. А десантные силы — высадить один экспедиционный корпус.
— В клонской столице?
— В Караганде!
Иванов рассмеялся зловещим, трескучим смехом.
Назад: Глава 9 Сорок шесть русских «Идиотов»
Дальше: Часть третья