Книга: Время — московское!
Назад: Глава 2 Дневник генерального конструктора
Дальше: Глава 4 На Грозном

Глава 3
Лимб

Май, 2622 г.
Карниз
Планета Глагол, система Шиватир

 

— Па-a машинам! Ослов и ученых — на середину! — весело скомандовал Свасьян.
Приказ, разнесенный общей радиосетью, прозвучал в сотнях наших интеркомов, в кабинах вертолетов сопровождения, в башнях бэтээров и инженерных танков. А также в оперативном штабе Колесникова на космодроме Гургсар и в центральном отсеке Х-крейсера «Ксенофонт». Между прочим, радиосвязь работала паче наших чаяний — а ведь Ферван предупреждал, что на Глаголе с этим делом бывает ой как худо.
Ослы и ученые (то есть «осназ Двинского» со всем своим транспортом) и без бонапартовского приказа Свасьяна давно утвердились «на середине» — в центре колонны. В авангарде у нас шла разведрота, в арьергарде — усиленная инженерно-строительная рота и рота тяжелого оружия.
Кроме сухопутных сил, нам полагался вертолетный зонтик из семи «Пираний» и трофейного клонского «Ашкара». Именно так, оказывается, именовалась та модель, на которой в свое время мы с Ферваном совершили путешествие из лагеря к Карнизу. Поскольку Ферван во всем этом железе разбирался как нельзя лучше, его к «Ашкару» и приписали — вместе с нашим пилотом и тремя осназовцами.
Первыми, заслышав команду Свасьяна, поднялись в воздух вертолеты.
«Ашкар» и две «Пираньи» сразу рванули вперед, на разведку, уточняя и детализируя данные об обстановке, которые непрерывно поступали от пары истребителей-разведчиков в вышине. Обстановка пока что была нейтральная: ничего, никого, скукота.
Оставшиеся «Пираньи», покачиваясь, наползли на центр колонны и зависли, ожидая, пока двинут вперед танки с минными тралами.
Опасаясь, что манихеи вовсю предаются таким традиционным партизанским забавам, как минирование дорог, Свасьян предпочел совершать марш в полном соответствии с тактическими наставлениями. А именно: поставил инженерные танки в голове колонны, а большинство личного состава выгнал наверх, на броню. В случае поражения бэтээра кумулятивным ядром выпрыгивающей дистанционной мины это существенно снижало потери. А при попадании кумулятивного ядра в десантное отделение могло бы и вовсе свести их к нулю: водитель и стрелок имели шансы отделаться легким испугом.
Крыши БТР «Зубр» достаточно комфортны для езды. По периметру имеются подъемные бронещитки, формирующие нечто вроде кузова грузовой машины. Есть два ряда ручек, за которые можно держаться. А если еше взять резиновые сидушки с присосками и налепить их на броню — будет вообще шоколад, как говаривал полненький астроном Локшин.
На крыше «Зубра» с подозрительно счастливым тактическим номером «303» нас путешествовало семеро: я, Таня, упомянутый астроном Локшин, семасиолог Терен, химик Филимонов и двое автоматчиков.
Недостроенная дорога, по которой я в конце февраля шел вдоль Стикса-Косинуса, давно закончилась. По ее твердому глиняному ложу наша колонна двигалась со скоростью 40 км/ч, то есть сравнительно быстро.
Клоны прокладывали дорогу с таким расчетом, чтобы обминуть все опасные аномалии — в особенности гросы, гравимагнитные осцилляторы. Оставалась еще угроза со стороны кочующих аномалий, например, «слепней». Но пока что с борта «Ашкара» предостережений не поступало и мы спокойно пылили себе вдоль каньона Стикса-Косинуса.
Однако после приметного оврага, на дне которого, в густой Мути, лежал разбитый вдребезги трактор-трамбовщик, счастье закончилось и колонне пришлось двигаться по бездорожью. Наша скорость сразу же упала в три раза.
К счастью, у нас имелись подробные клонские карты аномалий, захваченные в Гургсаре. Кроме того, с борта «Ашкара» нас непрерывно информировали о ближайших гросах и «болотах».
«Болота», впрочем, были хорошо различимы и невооруженным глазом: неправдоподобно гладкие сизые пятна до сотни метров в поперечнике. По фактуре их поверхность напоминала кожу морских млекопитающих. Попав в «болото», бэтээр проваливался примерно на полметра и двигался в сизом веществе, его наполняющем, с неимоверным трудом. Затем, если водитель продолжал упорствовать, машина, продвинувшись вперед, попадала на более глубокое место, тонула до того предела, который был положен ей общеизвестным законом Архимеда, и вязла насмерть.
А не хотелось бы! Поэтому с учетом всех особенностей ландшафта был проложен извилистый маршрут, обходящий стороной все гиблые места. Конечная точка маршрута находилась на Карнизе. Причем не где-нибудь, а в том месте, где, согласно данным Фервана (проверенным и подтвержденным воздушной разведкой), находились остатки грандиозной Лестницы Кавама — отчасти естественного, а отчасти искусственного каскада балконов и площадок, нисходящего прямиком на дно Котла.
Эти балконы и площадки были отделены друг друга десятками, а где и сотнями метров почти вертикальных скальных стен.
Таким образом, требовалось еще наладить вдоль Лестницы Кавама сложную систему лебедок и скоростных подъемников, которая позволила бы экспедиционным силам, направляющимся на дно Котла, сообщаться с лагерем, остающимся на Карнизе. И хотя вся эта машинерия обещала быть очень громоздкой, неудобной и иметь мизерную пропускную способность, положиться целиком в подобной ситуации на вертолеты и флуггеры было бы верхом преступного благодушия.
Поползли вперед танки-тралы.
Один за другим приходили в движение «Зубры» и «Кистени» авангарда.
Тронулись «ослы и ученые». Головная машина с номером комроты «101», машина академика Двинского, «сто третий» с дополнительным автоматическим гранатометом на крыше боевого отделения, «сто четвертый», на котором путешествовал Иван Денисович, «двести первый», «двести второй»…
Наконец плавно пополз вперед и наш бэтээр, «триста третий».
До лестницы Кавама оставалось чуть больше пятидесяти километров.
— Саша, я совсем не специалист в ваших военных делах, — осторожно начал химик Филимонов, — но скажите, пожалуйста… как вы все это оцениваете?
— Что?
— Ну… все. Вам не кажется странным, что мы так свободно разъезжаем по конкордианской планете? Что они практически не дрались за нее?
— Как вам сказать, Геннадий… Во-первых, дрались. В той мере, в какой могли. Во-вторых, планета эта, считайте, такая же конкордианская, как и наша. Если бы здесь были построены нормальные города и заводы, размещены большие гарнизоны и базы флота — тогда, конечно, все было бы иначе. Но вы же видите: городов здесь вообще нет. Гургсар не в счет, это просто маленький космодром с хилой инфраструктурой…
— И все-таки! — настаивал Филимонов. — Ведь, кроме Гургсара, есть и другие объекты! Вот, скажем, лагерь, в котором вы сидели. Как его там?.. «Гаянэ»?..
— Имени Бэджада Саванэ. А что лагерь? После того как нас оттуда вывезли по обмену, бараки опустели. Клоны надеялись, что лагерь вновь наполнится, причем до расчетной численности — семьсот пятьдесят человек, после захвата Города Полковников. Да вот не судьба… А цитадель лагеря, где сидит сотня клонов, мы пока даже не стали штурмовать — зачем? Прилетели наши вертолеты, сожгли всю технику. Без техники выбраться с плато невозможно. Пусть клоны пока что отдыхают и духовно просвещаются на лекциях офицера-воспитателя Кирдэра. Если только он во время налета не погиб…
— А почему с плато выбраться невозможно? Ведь оттуда есть дорога на Гургсар?
— Ну почти невозможно. Там ведь как. Одна столовая гора, потом мост, потом вторая столовая гора. А со второй горы дорога, хочешь не хочешь, спускается в долину. И примерно километров двадцать идет через Муть, пока не поднимется на перевалы горного кряжа Зойшам, за которым уже Мути нет. Так вот, клоны ездили по этой дороге только на специальных грузовиках с герметичными кабинами и кузовами. И нас на таких возили. Добавьте к Мути полное отсутствие воды, пригодной для питья… Если нет транспорта, на своих двоих там не очень-то.
К нашему разговору присоединилась Таня.
— Так получается, гарнизон цитадели обречен на смерть от жажды? — спросила она настороженно.
— Это вряд ли. У них должны быть резервуары… Причем довольно вместительные.
— Может, вертолеты эти резервуары тоже грохнули, заодно с грузовиками?
— Не знаю, — честно признался я.
— Так узнайте у Свасьяна. Вы же вхожи в эти круги. — Последние слова Таня произнесла с непередаваемой насмешливо-многозначительной интонацией.
— Вы тоже вхожи, — кротко ответствовал я.
— Мне он обязательно наврет. Скажет, что воды на плато — море. А вертолеты стреляли с хи-рур-ги-чес-кой точностью. Исключительно по грузовикам. Причем только по колесам.
Мы с Филимоновым и прислушивающийся к разговору Локшин улыбнулись.
— Таня, я обязательно все узнаю. Но потом. Можно?
— Можно. Однако мое мнение таково, что, если я права, этим несчастным надо немедленно направить воду.
— Прекрасная идея. Как?
— На вертолете.
— Чтобы «эти несчастные» встретили вертолет ураганным огнем из всех видов оружия?
— Значит, надо их заранее предупредить. Что вертолет такой-то, тогда-то, прилетит к ним с водой.
— Вы не знаете пехлеванов. А заотаров и подавно.
— Друзья мои, — вмешался Локшин, — ваш спор носит сугубо академический характер. Поскольку отправной точкой для него служат не объективные данные, а произвольное предположение о том, что гарнизон цитадели действительно лишен воды…
Насчет академического характера астроном был на сто процентов прав. К сказанному им следовало бы еще прибавить, что проблемы, беспокоившие в тот момент Шапура, Кирдэра и их подчиненных, никак не должны были беспокоить нас. Разве что радовать. По той простой причине, что мы с ними были заклятыми врагами. Но озвучивать это «негуманное» соображение перед Таней и другими учеными не стоило.
— …Я же, друзья мои, — сказал Локшин, — хотел бы продолжить тему, заданную уважаемым Геннадием. Вы ведь, товарищи военные, — он перевел взгляд на меня, — бережете нашу хрупкую психику… не пустили нас в помещения космодрома…
— Почему не пустили? — возразил я. — Очень даже пустили! Ведь вы лично изучали отчеты гургсарской обсерватории, сидя в кресле ее директора!
— Да! Но прежде вы мариновали нас на летном поле под бдительной охраной вооруженного сопровождения! Битых четыре часа!
— Не четыре, а полтора.
— Все равно!
— А вам бы хотелось ворваться в комендатуру космодрома прямо с осназом Свасьяна?
— Нет, но…
— Значит, вам хотелось бы зайти туда сразу вслед за осназом? И получить пулю в живот из вентиляционной отдушины?
— Да уж лучше так, чем сидеть на летном поле и слушать, как добивают раненых.
— Вы о чем?! — у меня округлились глаза.
— А что это были за одиночные выстрелы? Сидим-сидим, вдруг — бах! А через две минуты снова: бах! И через пять: бах! Это что — похоже на настоящую перестрелку? По-моему, это были добивающие выстрелы в голову!
Ну да. Знал я. Я знал. Известно мне было, что это за «одиночные выстрелы».
Вопрос только — рассказывать правду в присутствии Тани или нет?
С другой стороны — подумаешь, трагедия… Не приведи Господь, попадем в манихейскую засаду, кого-то из наших обязательно ухлопают — и что же? Все гражданские в шоке, вокруг обмороки, слезы — и трава после этого не расти? Нет уж, пусть лучше психологически готовятся. Все-таки на войну попали, на настоящую войну, хотя условия пока что — тепличные.
— Если бы там и впрямь наши добивали раненых, — сказал я жестко, — вы слышали бы выстрелы парами. Потому как в подобной ситуации один выстрел производится в голову, а другой — в корпус. Но поскольку все «Нарвалы» и «шоны» осназа в этой операции снабжены глушителями, выстрелов вы скорее всего не услышали бы вовсе.
— А что такое «шоны»? — поинтересовался Филимонов.
— «Шон» — это разговорное название пистолета ТШ-ОН, «Тульский Шандыбина, особого назначения».
— И что же мы слышали, в таком случае?
— Приглушенные разрывы гранат. Ими подрывали себя раненые клоны. Либо те, кто остался без боеприпасов и был загнан в угол. Потом бойцам Свасьяна пришлось потратить некоторое время на то, чтобы убрать останки этих героев. Нечто подобное я наблюдал на борту яхты «Яуза», в первый месяц войны…
— Как страшно, — еле слышно сказала Таня.
— Кой же черт они не сдаются… — прошипел обескураженный Филимонов.
Мы помолчали. Примерно через минуту я решил сделать организационные выводы:
— Так что, Феликс Лазаревич, вы правы. Мы действительно бережем вашу хрупкую психику. Насколько это возможно.
— Ага, да, — повеселел Локшин. — Ваша история так меня расстроила, что я утратил нить… Вот, насчет психики. Спасибо, конечно, но Сергей-то задал свой вопрос, с которого начался наш разговор, неспроста. Мы с ним, кажется, думали об одном и том же… Вот посудите сами: наши войска обосновались в Гургсаре, крейсера — на орбите, мы с вами спокойно катим к Котлу, будто на параде, но есть же здесь другие базы? Другие места, откуда конкордианцы могут на нас напасть? Куда, в конце концов, смотрит их флот?!
— Ну это даже мне понятно. — Таня пренебрежительно махнула рукой.
Еще бы непонятно! Я немало времени потратил, пока мы в Городе Полковников сидели, чтобы разъяснить Тане все нюансы операции «Очищение».
Оно того стоило. Ведь одно дело, когда гражданский вылезает из флуггера на горячую бетонку и видит истребитель, выгоревший до самого хризолинового нутра двигателей. А рядом с истребителем — обугленный скелет пилота. Тут и закручинишься: человека заживо сожгли!
И другое совсем дело, когда тот же гражданский понимает: успели наши соколы голубчика на стоянке застать, оформили бомбой «Град», все по плану, радоваться надо! А то сел бы мерзавец в свой растреклятый «Джерид», поднял его в воздух да встретил наших на подлете ракетным залпом! Тогда бы уже по своим плакать пришлось. И плакали бы.
— Что же вам понятно, Таня? — задиристо спросил Сергей.
— Понятно, что и другие базы, которых здесь всего лишь две, — ответила Таня, — изолированы точно так же, как и лагерь на плато. Есть недостроенный космодром где-то возле Северного полюса. И есть армейская база на западе. Больше нет ничегошеньки. Мы разбомбили там все вертолеты и флуггеры, склады горючего, наземную технику. А пешком клоны будут месяц сюда идти… Кстати, Саша, — встрепенулась она, — а как там с водой?
— В обоих местах своя собственная питьевая вода. Колодцы. Так Ферван говорил и техническая разведка его слова подтверждает, — поспешил заверить я. — Еще, чтобы окончательно просветить товарищей ученых, надо добавить, что, помимо перечисленных баз, на Глаголе имелись позиции трех дивизионов противокосмической обороны. Это большие такие ракеты, очень мощные, которыми в принципе можно было бы достать наши Х-крейсера в космосе. Так вот: и с этими дивизионами все нормально. Сперва мы их накрыли с орбиты ракетами «Шпиль». Потом их отутюжили «Орланы». А сейчас к ним в гости ходят отдельные рейдовые группы Свасьяна. Результатами рейдов подполковник, надеюсь, вечером поделится. Мы пока не можем понять, почему из всех дивизионов пуски произвел только один — да и то всего лишь четырьмя ракетами. Честно говоря, по нормативам они успевали сделать минимум один полновесный залп. То есть в общей сложности пятьдесят четыре ракеты.
— Выходит, они все-таки могли сбить наши крейсера?
— Могли попытаться, — уточнил я. — Засечь пуск такой орясины легко, а уклониться от нее любой крейсер может экстренным погружением в граничный слой Х-матрицы. Что «Вегнер» и проделал. Проблемы могли бы возникнуть только у «Ксенофонта»… Хотя, думаю, Велинич тоже ушел бы погружением — ну, наработали бы килограмм десять — двадцать люксогенового шлака в аварийный бункер…
Тут я немного покривил душой. Были с экстренными погружениями при неработающем утилизаторе кое-какие технические проблемы… Как говаривал Федюнин, начальник моего факультета, «нюансы неодолимой силы». И если бы клоны отработали по «Ксенофонту» дивизионным залпом, это еще большой вопрос, как Велинич стал бы выкручиваться.
— Так, это уже детали! — поспешно замахал руками Локшин. — Вы, Саша, дальше, дальше нас просвещайте и успокаивайте. Или вы, Таня.
— Куда уж дальше? — Мой славный ксеноархеолог улыбнулся. (Впервые за день! Вообще Таня от самого Города Полковников была задумчива, тиха и печальна.)
— А вот флот? Флот Конкордии?
— Так крейсера с того и начали, что все Х-передатчики клонам сломали, — ответила Таня («Сломали» — как это трогательно звучало!). — Поэтому в Конкордии узнать о захвате Глагола смогут только после того, как сюда прибудет очередной транспорт снабжения. Или случайно забредет что-нибудь военное. Но на этот случай… Погодите, Феликс Лазаревич, так нам же все это в учебном центре объясняли!
Локшин засмущался.
— Ну, видите ли, Танюша… Я не очень-то слушал. Потому что я, признаться, до последней минуты пребывал в уверенности, что никуда мы не полетим…
— Почему?
— Ну почему?.. Отменят!
— И как же, по-вашему, такую операцию могли отменить? — ехидно осведомился я.
— Видите ли, с самого Рождества вся моя жизнь — одна сплошная отмена, — пояснил Локшин. — Вот послушайте. Десятого января сего года я должен был вылетать на Махаон. Там как раз достроили великолепнейшую обсерваторию, мне предложили должность замдиректора. Отказаться от такого соблазнительного предложения я не мог… Подыскал на Махаоне работу жене, она у меня психиатр, определился со школой для младшего сына… Мы сидели на чемоданах, когда вдруг пошли эти ужасные сообщения по визору, все полеты отменили… Первые несколько дней я ничего не понимал, был вне себя от ярости! Помню, скандалил в кабинете у какого-то полковника, требовал, чтобы меня переправили на Махаон ближайшим военным звездолетом. Можете себе представить? По моему мнению, наш флот был просто обязан доставить меня на Махаон! Потом наконец я услышал официальное сообщение: планета оккупирована Конкордией. В длинном ряду прочих. Я немножечко поостыл — а тем временем нас эвакуировали в Житомир. Через несколько дней меня призвали и я попал в учебный лагерь посреди приднепровской степи. Там ходили самые дикие слухи. Про какую-то «одну винтовку на троих», с которой нас бросят на конкордианские танки под Москвой. Можете себе представить такую чушь?! Это при том, что оружия в лагере было полно! По два ствола на каждого! И нас даже учили с ними обращаться! Мне выдали форму и погоны ефрейтора! В начале марта нас три раза грузили на машины и один раз даже на флуггер. И всякий раз выгружали обратно. Что-то все время отменялось. Так я никуда и не поехал. И не полетел. В конце концов соседний полк все-таки увезли, а нам объявили, чтобы мы готовились к дальнему перелету. Снова поползли бредовые слухи. Армия, дескать, оставляет европейскую часть России и отступает в подводные города в Северном Ледовитом океане. А самые фантазеры уверяли, что мы вообще уходим с Земли и будем обороняться на Церере. Ну скажите, Саша, разве это не бред?
Пока Локшин делился историей своих солдатских мытарств, наша колонна проползала через очень неприятное место. Я обратил внимание Свасьяна на него еще вчера, когда мы, захватив отличные клонские карты района Гургсар-Котел, готовили план выдвижения к Лестнице Кавама.
Мы находились в трех километрах от каньона. Местность вдоль Стикса-Косинуса на клонских картах пестрела в этом районе гросами и, главное, «генераторами слепней» — соваться туда совсем не хотелось. Но, огибая эту зону аномалий, мы приблизились к малосимпатичной конической горе, которая выпирала из равнины неуместно и, я бы сказал, антигеологично.
Гора эта в отличие, например, от кряжа Зойшам не имела у клонов никакого романтичного названия. Карта обозначала ее кратко: В-2.
В-2 — что неясно?
В-1, кстати, на картах отсутствовала. Равно как и В-3.
Почему В-2? Ферван Мадарасп, к которому мы с подполковником обратились за комментариями, нашу жажду знаний утолить не смог. «Не знаю, обычная гора. Много раз летал мимо. Гора настолько непримечательная, что наши при составлении карты даже слова на нее пожалели».
Так вот, подножие горы В-2 утопало в «болотах». Аномалии, разбегающиеся веером от каньона, почти смыкались здесь с аномалиями, окружающими гору. Получалось дефиле длиной в два километра и безопасной шириной всего лишь в десяток-другой метров.
Чтобы облегчить колонне прохождение этой узости, наши вертолеты пометили ее границы маркерными бомбами.
Я, не переставая слушать Локшина, краем глаза следил, как наши БТРы с сотыми номерами проходят горловину дефиле.
Ничего, вроде все нормально… «Сто первый» прошел… «Сто второй» с академиком Двинским прошел…
— Саша, вы меня слушаете? — спросил Локшин.
— Да, конечно… Церера!
— Так я спрашиваю, не бред ли это — отступить на Цереру и там обороняться?
— Бред, конечно. «Обороняться» на Церере — все равно что похоронить себя заживо. Да и жить там негде, десять тысяч человек с трудом ютятся. Клоны бы нам за такое только спасибо сказали.
— Даже мне это было ясно! Я же все-таки астроном! Но только я один понимал, где эта Церера и что она собой представляет! Многие думали, что, раз слово красивое, значит, это большая планета с атмосферой у черта на куличках! А другие вообще ничего не думали! Только шептались: «На Цереру летим, на Цереру, тс-с-с». Однако же глупости глупостями, но, представьте, нас действительно на следующий день довозят наконец до Николаевского космодрома. Там мы видим большой, но очень обшарпанный звездолет под названием «Емельянов». На «Емельянов» грузятся настоящие солдаты, не чета нам. Ну, вроде этих, свасьяновских, вы понимаете… Сапожищами так: шарах! шарах! левой! левой! Нас выводят на поле… Ведут мимо длиннейшей пятнистой штуковины, на парикмахерскую машинку похожа… У нее пасть открыта и в эту пасть танки в два ряда заезжают…
— Танкодесантный корабль, — пояснил я.
— Да, точно, танковоз, нам лейтенант что-то объяснял… И вот иду я мимо танков, бетон под ногами дрожит, и говорю себе: «Феликс, посмотри на Солнце. На нашу добрую, незлобивую, заурядную звездочку среднего спектрального класса. Ты видишь ее последний раз в жизни. Сейчас ты отправишься в чужой, страшный, неприютный мир…»
— Как я вас понимаю. — Таня прочувствованно вздохнула.
— И что же вы думаете? — повеселевшим голосом спросил Локшин. — Да, мы погрузились! На «Емельянов»! А через полчаса прибежал незнакомый офицер в синей форме, поругался с нашим полковником и всех выгнал! Снова нас отменили! И вот выхожу я обратно на летное поле, вдыхаю воздух полной грудью, смотрю на Солнце… А душа моя поет: шоколадно-то так!
— И вы никуда не полетели?
— В тот раз — никуда. Только через неделю «Емельянов» вернулся, забрал нас и выгрузил в Городе Полковников. Оказалось, нам очень повезло: там какое-то сражение было гигантское. Очень много людей, говорят, погибло.
Мы с Таней переглянулись. Я нехотя подтвердил:
— Да, известное количество…
— А вы в нем участвовали, Саша? — спросил химик Филимонов.
— В чем?
— В сражении.
— А… Участвовал.
Кажется, я сказал это не самым светским тоном, потому как Филимонов обиженно заметил:
— Я вижу, из вас слова клещами не вытянешь.
— Извините, меня эта гора нервирует. Все время отвлекаюсь.
— А чем плохая гора? — беспечно спросил Локшин, глянув направо. — Вполне шоколадная гора.
При этих словах семасиолог Терен поднял свою кудлатую голову и заскрипел фирменным академическим голосом завсегдатая научных симпозиумов:
— Вы знаете, Феликс, вот я размышляю, уже не первый час, почему вы по сто раз на дню повторяете «шоколадно», «шоколад». И вот к чему я пришел. Фонематически фамилия Локшин по сути и есть «шоколад», поскольку налицо тождественные наборы опорных звуков: «ш», «к» и «л». Однако же есть и отличие: в фамилии Локшин эти звуки расположены в обратном порядке: «л», «к», «ш». Таким образом, можно сказать, что «шоколад» дополняет «Локшина» до полностью симметричной фонематической фигуры. Ну а поскольку каждый из нас стремится воссоединиться со своей половинкой, то…
— Я женат! — поспешно вставил Локшин.
— О, бесспорно, мой друг, бесспорно, — смиренно согласился Терен, но в глазах его блеснули мефистофелевы огоньки. — Однако же как бы это вам объяснить… В том пространстве, где разлита некая метафизическая субстанция… назовем ее семантой… вам, Татьяна, нравится слово «семанта»?
— Нет, ужасное.
— Хорошо же, оставим ее безымянной. Пралогемой, нихилемой, если угодно… В этом пространстве, бесценный Феликс Лазаревич, ваша фонематическая фигура, вполне возможно и даже, не побоюсь предположить, скорее всего неполна. А полна она была бы в том случае, если бы вы носили фамилию… ну, Радар, предположим.
— Бертольд, вы меня уморите. Что это за фамилия такая — Радар?
— А вы поставьте ударение на первый слог и сразу поймете, что вполне конвенциональная венгерская фамилия…
— Саша, это Свасьян.
Я от неожиданности вздрогнул. Нельзя же так! Тут, на броне, ученые дурачатся, слева воздух как-то подозрительно дрожит, справа «болота» поблескивают — а у тебя в ухе вдруг курлы-курлы.
Я деликатно отвернулся от своих собеседников, прижал тангенту и вполголоса ответил:
— Слушаю вас, товарищ подполковник.
— Ты в курсе, что это за часть такая — «Хавани»?
— Часть чего?
— Воинская часть!
— Во-оинская… Хавани… Хавани… Что-то знакомое… Рассвет, кажется.
— Да меня ее боевой состав интересует, голова садовая! Наши только что из Гургсара запросили. Они там в трофейных планшетах копаются. Нашли журнал космодрома. А там значится: день Соруш месяца Ардибехешт — прибытие роты «Хавани».
— А по-русски?
— По-русски — пятое мая.
— Ну, не знаю… «Хавани»… Я-то здесь только до конца февраля сидел. А может, Ферван?..
— Так он в марте отсюда тоже улетел. Город Полковников штурмовать.
— Все равно надо спросить.
— Спрашивал уже. Не знает. Представители разведки флота на «Геродоте» тоже без понятия…
— Да подумаешь, рота. Ну что это может быть в самом крайнем случае? Очередная порция карателей. Или оперативные работники этой заотарской спецслужбы… знаете, есть такая клонская… как бы инквизиция…
— «Аша»?
— Ну да.
— Сомнительно. Понимаешь, что смущает: роту, согласно документам, доставил танкодесантный корабль «Элан-71».
— А разве танки на Глаголе обнаружены?
— В том-то все и дело, что нет.
— Батя, извини, что включаюсь… — Это был новый голос. Он принадлежал командиру роты, которая осталась на орбите, занимаясь захватом клонских научно-исследовательских станций «Рошни».
— А, Валера. Заждался уже. Говори.
— Я отключусь? — деликатно предложил я.
— Какие от тебя могут быть секреты, Саша? Оставайся в конференции.
— Так вот, мы только что взяли последнюю станцию. Без боя, все чинно-благородно. Двадцать шесть человек научного персонала — сплошные энтли. Еще семнадцать инженеров и техников. В основном тоже энтли, но есть и демы. И один молодой заотар низкого ранга. Жертв нет. Персонал готов к сотрудничеству.
— Поздравляю.
— Но главное, не поверишь: у них был Х-передатчик!
— Ни хера себе!.. Хм, нда… Продолжай.
— Но они им не воспользовались! Знали о нашем нападении, но решили ничего своим не сообщать! Я проверил, действительно: последний сеанс связи состоялся неделю назад.
— Значит, я был все-таки прав, — заметил я, — когда говорил, что Х-передатчиком могли оборудовать и научную станцию…
— Прав, прав, — проворчал Свасьян. — Что у тебя еще, Валера?
— Вроде все. Намерен приступить к допросу пленных.
— Ну давай. Привет кло…
Когда звучало слово «привет», я уже вторую секунду искал ответ на вопрос: почему бронетранспортер с номером 302 резко свернул и покатился из колонны?
БТР подставил мне левый борт.
Я увидел в его передней части, примерно на уровне кабины водителя, несколько дырок.
Маленькие черные дырки.
«Пах-пах-пах», — долетел отзвук пушечной очереди.
— Справа!.. Справа, твою мать! — прокричал Свасьян. Одновременно вспыхнули несколько машин в разных местах колонны.
Локшин, Терен, Филимонов как один посмотрели направо — будто расслышали крик Свасьяна в моих наушниках.
И лица у них сразу стали… вовсе не перепуганные, а недоуменные, брезгливые, будто кто-то без стука вошел к ним в аудиторию посреди лекции, на которой они делились со студентами тайнами своих возвышенных наук.
И только Таня, моя Таня, испугалась сразу же, испугалась до смерти — и я испугался вместе с ней.
Автоматические пушки залились непрерывным лаем, выходящим на ровную, гудящую ноту.
— Вниз, с брони вниз! — крикнул я, нашаривая левой рукой автомат. — Спешиться, немедленно!
— Да вниз же! — Я грубо схватил Терена за ворот и дернул. Собственного голоса я не услышал, поэтому рефлекторно сорвал наушники. Куда там! Перекричать ураганный рев внезапно вспыхнувшего боя было невозможно.
Я пока еще не видел, что там «справа».
Я не мог даже заставить себя повернуть голову, потому что мне казалось: стоит мне упустить Таню из виду — и я уже не увижу ее никогда.
— Таня, на землю!
Я, считай, спихнул ее с крыши нашего «Зубра». Она мертвой хваткой вцепилась в поручни, нелепо повиснув на них, и никак не хотела разжать пальцы. Я бросил автомат вниз, прыгнул вслед за ним, едва не вывихнул ногу, но все-таки удержал равновесие и, обхватив Таню за талию, буквально отодрал ее от бронетранспортера.
— Таня! Дорогая, милая! Я умоляю вас, лежите здесь! Пожалуйста! Вот, вот ваш пистолет! — Я вырвал ТШ-К у нее из кобуры (оружие перед маршем получили все). — Держите!
Она схватилась за рукоять пистолета двумя руками и кротко кивнула.
— Так, молодец, лежите… И никуда отсюда! Терен! — Семасиолог уже был рядом. — Терен, проследите!
«Триста второй» (водитель был убит, а он все катился) на приличной скорости влетел в гравимагнитный осциллятор и рывком остановился. Я обмер: люди, сидевшие на крыше десантного отделения, не понимали ровным счетом ничего. Они продолжали грохотать по броне каблуками и прикладами автоматов, стараясь докричаться до водителя. О том, что БТР выехал далеко за ярко-красное пятно, оставленное маркерной бомбой и обозначающее левую обочину, они вовсе не думали.
Пять, семь секунд — и грос сыграет «в ложки»! Целым бронетранспортером! С людьми на крыше!
Подхватив свой автомат, я сбросил его с предохранителя, на бегу дал вверх длинную очередь, чтобы привлечь внимание олухов на крыше «триста второго».
— За чем? За чем проследить?! — крикнул мне в спину семасиолог.
Б-бум — удар такой, будто машину подбили снизу тысячетонной кувалдой!
«Триста второй» рывком стал на попа, стряхнув с себя людей. Кто-то из ученых заорал от боли, широко распахнув рот, — сломал ногу?
— Убегайте, туда! — Я махнул рукой в сторону своего, «триста третьего» бронетранспортера.
Они не понимали. На колее, накатанной прошедшими впереди нас машинами, рвались малокалиберные снаряды. Инстинкт самосохранения подсказывал пассажирам «триста второго», что надо бежать прочь. Они и побежали. В глубь аномальной зоны.
Автомат снова пришлось отбросить — я подхватил под мышки ученого, сломавшего ногу, и успел выдернуть его за границы гроса до того, как напряженность поля аномалии дала еще один, роковой скачок.
Металлическая ложка, по моему опыту, должна была вылететь из гроса по красивой параболе.
Как будет вести себя в гросе двадцатитонный БТР с полной штатной боеукладкой и дополнительными гранатометами на башне, я не представлял. Что станется с людьми — и подавно.
Когда напряженность поля рывком вышла на пиковое значение, бронетранспортер взорвался. Сдетонировала вся боеукладка.
Однако разлетающиеся обломки «триста второго» пошли выше, чем подсказывал здравый смысл. Меня сбило с ног ударной волной, но — чудо! — не прибило оторванной башней, которую взорвавшийся боекомплект вышиб аккурат в мою сторону.
Башня пролетела надо мной, перепорхнула дорогу, упала в «болото», но не завязла сразу, а, вращаясь, заскользила шайбой по его упругой поверхности.
И вот только когда легкая контузия сбила с меня лихорадочное возбуждение первых секунд боя, когда я провожал скользящую башню идиотически восхищенным взглядом, я заметил противника. Благо, он и не думал прятаться.
На нас ползли многобашенные левитирующие танки «Шамшир».
Они же «летающие пагоды».
Они же «сухопутные дредноуты».
Они же «пропагандистские танки». Они же «пугала для чоругов». И многая прочая.
Прозвищ у «Шамширов» было куда больше, чем существовало в мире единиц этого уникального типа бронетехники.
Потому что существовало их ровно пять.
Правда, использовали их клоны на всю катушку. В последние годы без них не обходился ни один крупный парад, ни одна презентация конкордианской военной мощи. И когда очередному клонскому генералу требовалось сказать что-нибудь ободряющее в дежурном интервью «Хосровской заре», он обязательно вспоминал о «Шамширах».
«Шамширы» служили и «устрашением друджвантов», и «венцом отечественного танкостроения», и «этапным технологическим прорывом», и «мощным заделом на будущее». В клонских фильмах на чоругов обрушивались сотни шамширообразных чудовищ. А на одном плакате, который по многозначительному совпадению попался мне на глаза в казармах Гургсара, раздутый воображением художника до планетарных масштабов «Шамшир» давил наши российские линкоры прямо на космодроме.
В известном смысле, гордиться клонам было чем.
Это были единственные сухопутные боевые машины, оборудованные дейнекс-камерой — правда, слабенькой. Соответственно львиная доля их веса «вычиталась» инверсией силового эмулятора, а оставшиеся сколько-то там тонн уже могли подняться в воздух при помощи расположенных под днищем турбонагнетателей. Таким образом, «Шамширы» отрывались от поверхности на метр-полтора и могли лететь в любую сторону, заданную отклонением вектора воздушной тяги. Летали они, правда, как и обычные танки из древнего анекдота — очень низко и очень медленно.
Зато состав вооружения впечатлял. В главной башне «Шамшир» тянул два плазменных орудия, позаимствованных у тяжелого танка прорыва «Саласар». За ней располагалась установка вертикального пуска, набитая зенитными ракетами. Четыре башни в углах корпуса грозили врагу многоствольными автоматическими пушками. Что же касается пулеметов, то они были шедро натыканы повсюду, включая кормовой бронелист и даже промежутки между опорными катками!
Несмотря на весь впечатляющий арсенал, «Шамширы» оценивались нашими специалистами крайне низко. Как они еше могли оцениваться, если масса танка измерялась сотнями тонн, а длина — двумя десятками метров?
«Шамширы» было невозможно высадить в районе боевых действий при помощи штатных флуггеров. Только танкодесантный корабль и только при сложенной промежуточной грузовой палубе мог принять на борт такую махину. Лишь по голым равнинам «Шамшир» мог передвигаться, не рискуя застрять навеки между двумя соседними холмами. И разве что имбецил мог полагать, что этот левитирующий мавзолей продержится дольше трех минут против взвода самых обычных наших танков Т-10.
Всё верно… И неповоротливые «Шамширы»… И медленные… И пропагандистские…
Но у нас не было взвода танков Т-10!
А пяти взводов — по числу прущих на нас «Шамширов» — и подавно!!!
Потому что мы не готовились к такой встрече! Это же абсурд!
Откуда они здесь?!
Манихеев гонять прислали — а мы случайно подвернулись?!
Но почему их проморгала воздушно-космическая разведка? Где они прятались?!
На опознание «Шамширов» и общую оценку ситуации я потратил секунды три. Совсем немного, но за эти мгновения взорвался еще один наш БТР, а в голове колонны задымился инженерный танк.
«Да они всех нас в мелкий мякиш раскрошат!»
Я попробовал вызвать по рации Свасьяна. Тщетно.
Остальные вызовы (Гургсар, «Ксенофонт», вертолеты сопровождения) тоже остались без ответа. Из этого следовало, что «мой» БТР-ретранслятор выведен из строя, да и резервный, вполне возможно, тоже.
Тем временем осназ Свасьяна успел развернуться в спешенные боевые порядки и привести в боевую готовность не только ручные, но и станковые гранатометы. Все-таки эти ребята свое дело знали крепко.
К громадам клонских танков протянулись черные дымные нити.
Два, три… семь… девять… много разрывов реактивных гранат на броне «Шамширов»!
Увы, без видимого эффекта. Только одно попадание — непосредственно в башню с автоматическими пушками — привело к пробитию всех компонентов защиты. Пушки этой башни заткнулись, зато все остальные тут же отвлеклись от погрома колонны и начали выцеливать гранатометчиков.
«Ну а ты чего ждешь, лейтенант Пушкин? Пришло время помирать — так дерись, сук-кин кот!»
Выказав недюжинную прыть, я по-пластунски добрался до Тани и Терена.
Рядом с ними вжались в землю и не выказывали ни малейших признаков жизни, как жуки-притворяшки, Локшин с Филимоновым.
— Все целы? — спросил я, хотя ответ на этот вопрос был, слава Богу, очевиден.
— Да, — отозвалась Таня.
Она держалась куда лучше, чем следовало ожидать. И даже успела высадить всю обойму своего «Шандыбина» в сторону клонских танков, умница моя.
— Продолжайте в том же духе. Сейчас вернусь.
С последними словами я вскочил на ноги и пулей бросился к соседнему, «триста четвертому» бэтээру. Благо, главной мишенью клонов сейчас служили гранатометчики, а главный калибр «Шамширов», плазменные пушки, по-прежнему молчал. Почему — стало ясно позже.
Мой план был прост, но мудр: забравшись в боевое отделение ближайшего исправного БТР, я намеревался связаться со всеми, кто в состоянии нас услышать.
Я, конечно, понимал, что не один такой умный. Сейчас все, способные держать в руках рацию, вызывают подмогу. Одни требуют вмешательства «Пираний», другие уповают на барражирующие где-то в стратосфере «Орланы», а самые радикальные могут потребовать и удара ракетами «Шпиль» с борта Х-крейсеров. Но зная по своему горькому опыту, сколько призывов о помощи могут остаться без ответа, я решил, что лишний офицер, знающий все позывные и могущий выдать четкое устное целеуказание пилотам «Орланов», лишним не будет.
На крайний случай я решил так. В боеукладке каждого БТР есть лишний гранатомет. Если связь закрыло полностью — хватаю гранатомет, обхожу ближайший «Шамшир» с тыла и бью в упор, четко под кормовую бронеплиту. Авось, сработает.
Но события развивались решительно и жестоко, опережая все мои импровизации.
БТР номер 304, к которому я рвался всей душой и соответственно всем телом, развалился, как трухлявая колода.
Это просто в голове не помещается, что сотворили с ним пушечные очереди прямо на моих глазах!
С левого борта вырвало одно колесо, второе… Потеряв третье, которое, отлетев, чуть не перебило мне ноги, БТР завалился набок, тут же остался без верхних люков… без боковой двери… башня лопнула от внутреннего взрыва… Вынесло лобовую бронедеталь…
Брызнули красные клочья… Мелкие обломки веером…
Я снова упал ничком — теперь уже уверенный в том, что сейчас смерть отыщет и меня. Я отлично просматривался с ближайшего «Шамшира». Любому оператору достаточно было ткнуть пальцем в мое изображение на экране, чтобы послушная спарка курсовых пулеметов оторвала мне голову.
Но пока я совершал свои перебежки, наши «Пираньи» наконец разобрались в обстановке. Они разделились на две группы и зашли на «Шамширы» с флангов. Их автоматические пушки — аналогичные тем, из которых клоны молотили по нашей колонне — заныли длинными очередями. Конкордианская броня отзывалась неметаллическими какими-то, всхлипывающими звуками.
Приподняв голову, я понял, что «Пираньи» по преимуществу позорно мажут. Их очереди за редкими исключениями уходили в аномальные «болота», над которыми клонские танки безнаказанно парили при помощи своих эмуляторов. Пристреляться «Пираньям» не дали клонские пушки, которые сразу же перенесли огонь на докучливые воздушные цели.
«Шамширы» почти полностью скрылись в густых клубах пыли и султанах разрывов. И только центральный танк, заметно прибавив скорость, вырвался из желто-серой тучи и попер вперед, на ходу отплевываясь от вертолетов. Из его кормы сочились струйки черного жирного дыма. Я догадался, что он стремится как можно быстрее выйти за пределы «болота», чтобы опуститься на гусеницы — похоже, у него вот-вот должен был отказать силовой эмулятор. Все-таки наши смогли его зацепить… Жаль, не фатально.
Два наших вертолета, спеленутых серым дымом, прекратили огонь и отвернули, подыскивая место поудобнее для вынужденной посадки. Один из них был трофейным «Ашкаром» — жаль его, уникальная машина…
Остальные вертолеты, притираясь к горе как можно ближе, пытались зайти на супостатов с кормы. Их пулеметы и пушки, увы, оказались неспособны поразить клонские сухопутные дредноуты в борт. А противотанковые ракеты на «Пираньях» в том вылете отсутствовали — все были свято уверены, что достойных целей для них не найдется.
У молодца справа от меня (то ли это был солдат, то ли ученый в солдатском комбинезоне) сдали нервы и он бросился бежать…
Разорвалась серия маскировочных гранат, выбросив непроглядные клубы ядовито-желтого дыма…
На левом фланге взахлеб лаял автоматический гранатомет. Отличное оружие против пехоты, но что он может сделать с «Шамширами»?
И тут я понял: мы погружаемся в хаос.
Через полминуты дым и пыль сократят видимость метров до пятидесяти. Инфракрасные приборы в обстановке дневного боя почти бесполезны… Черт возьми, мы же ослепнем! И что с того, что скорее всего ослепнут и «Шамширы» — передавить всю нашу колонну можно и при видимости в десять метров!
Через минуту оставшиеся «Пираньи» будут выбиты.
А вскоре после этого все, кроме осназовцев, окончательно потеряют голову.
Неужели пора хватать Таню и бежать с ней без оглядки?
Неужели?!
Я зарычал от ярости и обиды. Я не могу, не имею права так поступать!
Но я должен ее спасти!
«Тогда дерись!»
Контейнер с гранатометом в останках разбитого (но не загоревшегося!) «триста четвертого» мне все-таки удалось добыть.
Вспоминая инструктажи, проведенные для нас Валерой Шуваловым, любимым ротным Свасьяна, я повернул мушку вверх до упора, выдернул чеку ударно-спускового механизма и машинально поднял предохранительную стойку. Собственно, этими тремя операциями и исчерпывалась вся подготовка к выстрелу из гранатомета РГУ-35 «Удод».
Передовой «Шамшир» — единственный, который оставался в моем поле зрения на тот момент (остальные потонули в пыли) — благополучно преодолел «болото», опустился на гусеницы и теперь доворачивал… ровно туда, где стояла наша, «триста третья», машина!
Я мог выстрелить в танк сразу, не меняя позиции. Но, как я уже начинал понимать, этим я Таню не спасу. Бить надо наверняка. А потому я опустил предохранительную стойку обратно, собрался с духом (его оставалось немного, честно признаюсь) и со всех ног рванул вперед, нырнув в густой шлейф дымзавесы.
Перемещался я по преимуществу размашистыми прыжками, которым обзавидовался бы кенгуру.
Легко понять, что на очередном прыжке я обнаружил, что допрыгался. Мои сапоги по самые голенища погрузились в невероятно вязкую жидкость.
Я попал прямиком в «болото».
Я рванулся, но сразу же понял, что можно не рыпаться. Без посторонней помощи покинуть аномалию невозможно!
Главное теперь — не терять равновесия. То ли, падая, сломаю себе обе ноги, то ли просто влипну в «болото» всем телом, как муха в сироп…
Мое положение в ту секунду было столь нелепым, что мне оставалось только рассмеяться горьким, деревянным смехом.
«Умру стоя, гады».
Я поднял предохранительную стойку, поудобнее приладил на плече пусковую трубу.
По моим расчетам, «Шамшир» находился от меня совсем близко, где-то по левую руку. Сейчас он должен был давить «триста третий» бэтээр.
«Ну где же? Где же ты, гад?»
Я оставался жив только благодаря дымзавесе — без нее меня вмиг срезали бы клонские пулеметчики. Ведь я вызывающе торчал, как перст в поле, на краю «болота» и не имел возможности поклониться вражеским пулям даже при всем своем желании.
Однако же сам я тоже ни черта не видел.
Вот бы что-нибудь случилось и хоть немного проредило проклятую дымзавесу!
Я страстно желал этого. И мысль о пулях, которые разорвут мое бренное тело, как селезня — заряд медвежьей картечи, не казалась мне больше непереносимо страшной.
Только бы выпустить гранату!
И — случилось.
Взорвалось нечто, по общим ощущениям, среднекалиберное, с заметным фугасным эффектом. (Это были снаряды пушки «Ирис», подвешенной на наших истребителях, но о них я тогда и думать забыл.) Волна горячего воздуха вырвала из дымзавесы большой клок и едва не завалила меня на спину — но я все же устоял.
В образовавшемся окне я увидел именно то, на что рассчитывал: корму «Шамшира». А спарка пулеметов, установленная в кормовом листе, «увидела» меня. Стволы дернулись в мою сторону.
Я выстрелил быстрее.
Вой выпорхнувшей из трубы реактивной гранаты полностью растворился в какофонии боя.
Граната ударила в кормовой лист вблизи от шаровой маски пулеметов. К счастью, взводилась она еще в пусковой трубе, так что минимальных ограничений на дальность выстрела гранатомет РГУ-35 не имел.
Я лишь в самых общих чертах представляю себе, что именно произошло вслед за этим.
Ясно, что тончайшая, неотразимая игла жидкого экавольфрама, пронзившая броню, сразу же повредила механизмы дистанционной наводки кормовых пулеметов. Куда она пошла дальше — я не знаю. Вероятно, к электроприводу…
Так или иначе, правая гусеница «Шамшира» сразу же застопорилась, а левая, продолжая вращаться, начала с натугой проворачивать танк на месте. Левая кормовая башня крутнулась на меня, одновременно придавая автоматическим пушкам отрицательный угол наведения…
И тут в недрах «Шамшира» что-то ахнуло. Боекомплект пулемета? Боеукладка автоматических пушек? Что-то более фундаментальное?
Не знаю. Но снарядов, которые непременно смели бы мою одинокую фигуру с поверхности «болота», танк выпустить не успел. Вместо этого он вздрогнул, исторг из-под бронеколпаков вентиляционной системы тонкие синие языки пламени, присел на задние катки, перевалился на передние…
И сразу же, без паузы, на барабанные перепонки, на всю поверхность тела навалился победный рев выбирающихся из пике «Орланов». А на крыше центральной башни клонского голиафа выросли дымчатые поганки — это рвалась наружу черная гарь, выброшенная разрывами из новых пробоин.
Танк пал жертвой бронебойно-фугасных снарядов «Ириса», замечательной тульской авиапушки.
Вот что значит — абсолютное господство в воздухе!
— Знай наших, — прохрипел я.
Я отшвырнул опустевшую трубу гранатомета и достал из кобуры пистолет.
Сейчас из «Шамшира» полезут контуженные танкисты. И я убью всех.

 

— Саша! Там Коллекция! Коллекция горит!
— Что, Таня? Что?! Громче!
— Кол-лек-ци-я!!!
— Очень жаль! Но я! Не могу ходить! Вот Терен… Терен, вы слышите?! Да, вы, черт бы вас побрал!
— Чем могу служить?
— Меня надо вытащить отсюда! Я в «болоте», видите?
Бой закончился почти сразу после появления наших «Орланов». Истребители изрешетили «Шамширы» в верхнюю проекцию из подвесных авиапушек. И вся любовь.
Один танк взорвался. Остальные упали в «болота» и лениво горели, почти непрерывно разражаясь оглушительным треском — рвались многочисленные патроны и невесть еще какая дрянь.
Вокруг горы В-2 кружились разъяренные «Пираньи», пытаясь обнаружить замаскированное укрытие, из которого, как голуби из шляпы фокусника, возникли клонские танки. С той же целью туда были направлены пешие разведгруппы.
Ну а я… А я стоял, как дурак, в «болоте» и озабоченно хлопал себя по карманам. Куда запропастились сигареты?
Таня была невредима.
Филимонов — легко ранен.
Локшин и Терен тоже живы.
Все гражданские моей группы уцелели!
Погиб только один солдат, ехавший с нами на броне. Ну а сам БТР был смят «Шамширом» — за секунду до того, как я влепил в него гранату.
Из «болота» меня вытащили на удивление легко. Благо, подходящих обломков и ошметков кругом валялось предостаточно, да и от берега меня отделяли всего лишь метра полтора. Терен на пару с Филимоновым притащили и уложили на поверхность обугленное водительское кресло, а поверх него — большой кусок халкопонового брезента.
Я расшнуровал свои высокие ботинки — насколько мог.
Затем мне подали ствол пулемета, за который я и ухватился. Расчет оказался верным. За счет своей большой площади брезент в аномальную среду «болота» почти не погружался и я, кое-как вывернувшись из ботинок, упал на него и на четвереньках выкарабкался на твердую землю.
— Саша, скорее! Коллекция!
Ох уж эта Таня… Она переживала за Коллекцию с планеты Вешняя сильнее, чем за свою собственную жизнь. Хорошо хоть, ей недостало безумия броситься за ней в горящую машину, позабыв обо мне.
Кстати, это косвенно свидетельствовало о том, на что я даже не смел надеяться. А именно, что возвышенное и прекрасное чувство, которое я испытывал к ней, могло рассчитывать на взаимность…
— Хорошо, хорошо. Коллекция. Сейчас поглядим, что можно сделать… Дайте только я во что-нибудь обуюсь… Товарищ Филимонов, вы не возражаете, если я одолжу у вас ботинки?
Возражать у него резонов не было: химик сидел, зажимая рукой рану, из которой сочилась кровь, и дожидался квалифицированной медпомощи. Посидеть он мог и босиком.
Набор загадочных инопланетных предметов с Вешней оказался при нашей экспедиции как-то сам собой. Практическая и научная ценность всех этих «меонов» и «скрипок» представлялась в нашем деле крайне сомнительной. Но коль уж одна из этих штук, «хвощ», в свое время позволила Тане через чоруга установить координаты Глагола, было решено включить Коллекцию в грузовую легенду, раздел «Возимое научное оборудование», графа «Прочее».
Транспортировалась Коллекция в двух таких же спецконтейнерах, какими в свое время была вывезена с Вешней. На марше ее перевозил БТР номер 204, вместе с сейсмолокационным оборудованием и другим громоздким хозяйством геофизиков.
Бэтээр попал под раздачу и теперь горел.
Когда мы подбежали к нему, двое солдат, вооружившись огнетушителями, уже вступили в схватку с огнем.
— Где осназ? — спросил я у сержанта, апатично наблюдающего за действиями своих подчиненных.
— А?
— Осназ где ближайший, говорю.
— Там. — Сержант махнул рукой вперед.
— А зачем осназ? — спросила Таня.
— Затем, что нужен человек в боевом гермаке. Я же так в огонь не полезу. — Я обвел руками свой комбинезон.
— Может, вызвать по рации?
— А что, вполне своевременная мысль.
У меня на шее болтались позабытые в неразберихе боя наушники. Я воспользовался ими и сразу же удостоверился, что резервный узел связи поднялся и работает исправно.
— Здесь Пушкин, вызываю Свасьяна. Повторяю: Пушкин вызывает…
— Как тебе это понравилось? — спросил Свасьян вместо «здравствуй». «Живой!» — обрадовался я.
— Совсем не понравилось. Товарищ подполковник, возникла проблема…
— Да ну? — Сарказм Свасьяна не знал границ.
Ну еще бы, у лейтенанта Пушкина проблема возникла! Как будто вся наша растерзанная колонна не представляла собой скопища проблем — больших, маленьких и огромных!
— Да. Нужен один боец осназ. В целой боевой экипировке. Нахожусь возле «двести четвертого».
— Из огня что-то тащить? — догадался проницательный Свасьян.
— Точно так.
— Превратили нас в пожарников, чатлах-готверан… Ладно, сейчас будет…
Свасьян на несколько секунд исчез из эфира— отдавал необходимые распоряжения. Затем снова включился:
— Видел, они «Ашкар» сбили?
— Краем глаза.
— Все в лепешку, а Ферван целехонек. Можешь себе такое представить?
— Ну у них же в гимне «Атурана» поется, что егеря Благой Веры сделаны из кварца и стали…
— Надо бы и нам такой гимн… А знаешь, где «Шамширы» прятались?
— Никак нет.
— Разведгруппа только что доложила. В горе этой, В-2, есть огромная аномалия типа «слепая каверна». Помнишь, ты в своем отчете о Глаголе описывал манихейское капише?..
Я помнил, конечно.
И отчет помнил, и само капище. Внешне — сплошная скала, но скала, как оказывается, проницаемая. Подходишь ближе, перед самой скалой инстинктивно зажмуриваешься… и попадаешь в пещеру, наличие которой невозможно заподозрить! Ведь еще за полшага до пещеры базальтовая порода кажется материальной, твердой, как… ну как базальтовая порода!
— Так точно, товарищ подполковник. Неужели такая большая «слепая каверна», что все пять «Шамширов» поместились?
— И не только. Там, с южной стороны подошвы, громадная дырка, просто невероятно большая. Надо там поковыряться как следует, очень…
«Саша, Коллекция!» — умоляли меня Танины глаза.
— Танюша, сюда уже выслан спасатель, — сказал я ей, отжав тангенту.
— …штуковина. Кстати, Саша, ты там самый спокойный на своем участке колонны, слазь осмотри ближайший «Шамшир». Я понять не могу, отчего они плазменные пушки не задействовали.
— И зенитные ракеты тоже. Или я что-то пропустил?
— Какие ракеты?
— Я слышал, у «Шамширов» между башней и трансмиссионным отделением врезана секция с установкой вертикального пуска. Там то ли шестнадцать, то ли двадцать зенитных ракет.
— Так получается, они со своим штатным вооружением могли всех нас по ветру развеять? Вместе с «Орланами»?
— Как-то так и получается.
— Спасибо, буду знать, какой длины свечку в храме ставить.
— Три метра?
Свасьян рассмеялся.
— Примерно так… У меня Колесников на линии, так что извини.
— Всего доброго, товарищ подполковник.
— Всего доброго.
Прибежал боец, присланный Свасьяном для спасения Коллекции из горящего БТР. Я объяснил, что ему следует делать, а сам поплелся смотреть «Шамшир».
Честно говоря, наплевать мне было, почему клоны не задействовали плазменные пушки.
Не задействовали — и слава Богу. Может, снарядов не было, ха-ха.

 

Мы расположились на краю «болота» — я и Таня. Я курил, держа сигарету большим и указательным пальцами (эту манеру я перенял у «желторожих» — на Х-крейсерах такое считалось комильфо).
Моя Таня неподвижно сидела рядом, закрыв лицо руками.
Позади нас медленно поднимались в равнодушные небеса клубы жирного черного дыма, за ними виднелся до неузнаваемости измененный недавним боем пейзаж.
Было очень тихо.
Таня не плакала, как можно было бы подумать. Она находилась, как я понял, в безмолвном отчаянии, для которого у нее имелись причины достаточно веские. Ведь только что погибла Главная Ценность Таниной Жизни — Коллекция.
Осназовец в жаропрочном боевом гермокостюме, посланный Свасьяном, замешкался, чем, кстати, спас себе жизнь. Ведь средств защиты от свалившейся на голову дейнекс-камеры у осназа нет. И ни у кого нет.
А случилось вот что: при мощнейшем взрыве одного из подбитых «Шамширов» этот злополучный агрегат, наполненный жидким дейнексом, швырнуло на БТР номер 204. Адская машина упала в проем одного из открытых люков на крыше машины и дейнекс полился в пылающее десантное отделение. Дейнекс, будучи в химическом отношении еще более агрессивен, чем чистый фтор, азартно прореагировал со всеми попавшимися на пути материалами. Излишки же дейнекса через несколько секунд начали испаряться, а спустя примерно минуту сдетонировали так, что впечатления от худших часов Города Полковников в моей памяти слегка померкли.
Результат: два высокоученых трупа и один тяжелораненый полутруп (водитель «двести третьего» БТР), впечатляющая своими размерами воронка в земле и гибель контейнера с ксеноартефактами повышенной важности. Одну из стенок контейнера дейнекс прожег, а большую часть его содержимого сожрал еще в ходе химической реакции; оставшуюся работу доделал взрыв.
— Это все из-за меня, — шепотом приговаривала Таня. — Из-за меня. Я не должна была отходить от Коллекции ни на шаг.
— Если бы вы и впрямь от нее не отошли, Таня, сейчас я был бы лишен счастья вести с вами беседу, — заметил я мрачно.
Однако Таня меня, казалось, не слышала.
— А ведь сколько труда вложено… Как мы надеялись… Какие могли бы быть результаты! Ошеломляющие… Невиданные…
— Если бы у бабушки были я… — занудливым тоном закоренелого реалиста начал я, но осекся и припомнил другую, куда более жантильную поговорку. — Если бы да кабы во рту выросли грибы!
— Если бы мы не взяли Коллекцию сюда, а оставили ее в этом вашем Городе Полковников…
«Ага. Кто бы вас спрашивал, товарищи ученые, — оставлять ее или не оставлять? Как ГАБ сказало, так и сделали», — подумал я, но, конечно, промолчал.
Таня много еще чего говорила. Довольно бессвязно, впрочем. О том, как они с коллегами дрались за право исследовать артефакты на борту дрейфующего в открытом космосе планетолета «Счастливый». О теориях генезиса найденных штуковин, о гипотезах ее приятеля-чоруга…
Если бы я слушал ее внимательно, моя голова наверняка треснула бы пополам — с непривычки. Но я слушал невнимательно. Точнее, так: я слушал Таню как бы «в целом», пропуская детали. Ведь тонизирующий напиток «Победин» в моей фляге был таким вкусным. А сигарета — такой крепкой.
Только не говорите мне, что на войне лучший способ сохранить в норме психику состоит в том, чтобы вовремя превращаться в безмозглого бота, который интересуется только питанием и распоряжениями старших по званию. Не говорите! Я и сам это прекрасно знаю.
В паузах между рассказами Таня вздыхала. Вздыхала очень горько, как умеют вздыхать только любимые женщины.
А потом вдруг тихим голосом запела:
Огней так много золотых
На улицах Саратова,
Парней так много холостых,
А я люблю женатого…

Я сильно удивился, но препятствовать не стал. За двое суток на Глаголе я успел привыкнуть к тому, что иногда… некоторые люди… да практически кто угодно… вдруг демонстрируют достаточно неадекватные реакции.
Думать об этом мне было недосуг, были дела и поважнее. Но в целом картина была близка к той, которой стращал нас Кроль на самом первом совете у Колесникова.
Я уже не удивлялся, когда ни с того ни с сего какой-нибудь неприметный ефрейтор начинал рассказывать о том, как во сне видел свои прошлые жизни. «А я, оказывается, был жрецом Артемиды. Это такая у них в Греции была богиня. Покровительствовала животным. Красивая такая баба…»
Не реагировал, когда мой сосед по обеденному столу вдруг рассыпался тихим смехом и смеялся, смеялся четверть часа кряду, хотя никаких анекдотов поблизости не рассказывали.
Я лишь дружелюбно осклабился, когда светило конхиологии доктор Сорока вдруг спросил меня: «А что, Александр Ричардович, вы скажете, если я попрошу вас набить мне морду? Я просто чувствую— надо подраться…»
Пожал плечами, когда неожиданный собеседник рассказал мне о приступах мании преследования: «Мне кажется, тут кто-то есть! И там кто-то есть! Они повсюду!»
А еще ко мне подошел один из орлов Свасьяна, быковидный молодчик с широкими ровными зубами, и заявил: «Давно хотел вам сказать — ваше прекрасно сложенное тело порождает во мне эстетическое наслаждение!»
Большой проблемы это не составляло. Но маленькую проблему — очень даже.
Слава Богу, у нас была цель. Были идеалы. Была Родина. Все это кое-как удерживало нас на волнах психической нормы. Однако полностью обезопасить нас от вспышек неадекватности даже самое святое было не в силах.
Так вот, возвращаясь к Тане… Она тихонечко пела, а я воспринимал это совершенно нормально. Ведь у нее, в конце концов, хотя бы были причины вести себя неадекватно! А это, по меркам Глагола, уже очень неплохо.
Моя задумчивость сослужила мне плохую службу — я заметил подошедшего к нам Индрика только тогда, когда он уже устраивался рядом с Татьяной. Выходило, что Иван Денисович застал меня в меланхолически-тоскливом, так мало украшающем лейтенанта после боя, настроении. В общем, я был смущен.
Лицо же Индрика было безмятежным. Оно просто излучало жизненную гармонию. Я уже заметил: чем хуже обстоят дела, тем больше похож на исполняющего желания святого Николая из детских книжек наш дорогой Иван Денисович.
Таня тотчас смолкла. И посмотрела на Индрика с мольбой.
— Но вы-то хоть понимаете? — спросила она трагично.
— Я, разумеется, все понимаю. Но что именно я должен понимать в данном случае? — спросил он Таню, глядя на нее, как добрый дедушка глядит на плаксивую внучку. — В Саратове-то я ни разу не был! Парней женатых не любил…
— Да нет, я не о том, — отмахнулась Таня. — Вы понимаете, какой утратой для отечественной науки стала полная потеря Коллекции?
— Ну… Во-первых, утрата не полная… «Меон» же уцелел. — Индрик ободряюще улыбнулся.
Действительно, так называемый «меон», который, если мне не изменяет память, Татьяна называла не то глазом, не то анусом джипса, действительно уцелел. Впрочем, прочностные характеристики у этого загадочного «меона» были таковы, что он, пожалуй, уцелел бы и в эпицентре ядерного взрыва.
— А во-вторых, — продолжил Индрик, — не следует делать из этого трагедию!
— ?
— Представьте себе, что вы на необитаемом острове. Вы упали в глубокую яму, из которой не можете, хотя и очень хотите, выбраться. На дне ямы — палки, лианы, доски всякие. Вы — смекалистая девушка. И вы решаете сделать лестницу. Наконец вам это удается — много часов вы связывали палки лианами — и вот вы на поверхности! Однако стоило вам выкарабкаться, как лестница развалилась в прах… Неужели вы будете плакать?
— Нет.
— Правильно. Потому что лестница уже выполнила свое предназначение.
— А при чем здесь Коллекция?
— При том, что Коллекция тоже его выполнила. Она привела нас всех сюда. И растаяла…
— Вы хотите сказать, что она не представляет ценности для науки? Но ведь это в корне неверное мнение! — взвилась Таня.
— Ценность для науки она, конечно, представляет. — Индрик впился в Танины глаза своим магнетическим взглядом. — Но ведь есть вещи, которые… как бы вам объяснить… Которые выше науки!
— Что может быть выше науки?
— Судьба. Любовь. Бог, — делая большие паузы между словами, промолвил Индрик. — Вы рассматриваете свою Коллекцию как нечто, лежащее в контексте познания… А я — в контексте судьбы. Поверьте, мой контекст… он… выше!
Услышать от Индрика слово «судьба» было очень неожиданно. Я прикурил очередную сигарету и весь превратился в слух.
— Нельзя требовать слишком много. Ни от вещей, ни от людей, ни от обстоятельств, — ровным голосом добавил Индрик. — Это ничего не приносит, кроме печали.
«Да… А ведь я тоже расстраивался, когда потерял в каньоне Стикса-Косинуса камушки Злочева. И тоже печалился. Что не смог выжать из них настоящего чуда», — вдруг подумал я.
Я посмотрел на Таню. Надо же — она прекратила хмуриться!
— Иван Денисович, — вдруг сказала она. — А можно я задам вам один вопрос?
— Конечно! У меня есть еще одна минута, — Индрик бросил взгляд на часы, — и двадцать шесть секунд.
— А почему вы взяли в экспедицию меня, а не… ну, например… профессора Башкирцева? Или доцента Штейнгольца? Ведь практически любой из моих коллег разбирается в ксеноархеологии лучше меня! Нет, конечно, я понимаю, наше с Александром открытие сыграло важную роль, и все-таки…
— Боюсь, если я скажу вам правду, вы будете плакать, милая моя Татьяна Ивановна, — ласково отвечал Индрик.
— Нет, обещаю вам. В конце концов, я взрослый человек!
— Тогда отвечаю честно. Я не взял с собой профессора Башкирцева по причине того, что… профессор Башкирцев… скончался.
Немая сцена. Таня ахнула и вновь спрятала лицо в ладонях.
— Ну вот… Я же предупреждал…
Однако Таня сдержала обещание, не заплакала. Хотя лицо ее стало похоже на гипсовую маску.
— Отчего… он… умер? — хриплым голосом спросила она.
— Причиной смерти стал вирус, название которого вам ничего не скажет. Он скончался в карантине. Врачи ничего не успели сделать.
— А Штейнгольц? Дмитрий Штейнгольц?
— Он тоже. Мне очень неприятно вам это говорить, но…
— Что же это получается? Что пока я лежала в карантине… Они… В той же самой больнице… Да?
— Именно так, Татьяна Ивановна. — Индрик опустил глаза.
— Господи, а я еще думала… понять не могла… отчего нам общаться не разрешают! Ведь все-таки двадцать седьмой век на дворе! Видеофоны всякие, да что угодно… А Нарзоев? Алекс Нарзоев? Может быть, вы случайно знаете? Помните? Это пилот того планетолета, на котором мы все спаслись…
— Насколько я помню, пилот был единственным… единственным из мужчин, кто уцелел. Крепкий, тренированный организм…
— Единственным?
— Да. Говоря циничным языком медицины, процент выживаемости на вашем планетолете — около сорока. Для этого заболевания — это очень хороший процент… Так что вы, Татьяна Ивановна, везучая.
«Ну и память у Индрика… — подумал я восхищенно. — Ведь сколько дел у человека, сколько забот, о скольких жизнях печься приходится и какую ответственность на себе нести! И как только он умудряется все это помнить? Помнить «процент выживаемости» пассажиров спасенного планетолета, фамилии погибших профессоров ксеноархеологии, судьбы выживших… Наверное, нужно действительно любить людей. Причем не только хороших людей, а любых, чтобы знать и помнить о них столь многое… Чтобы не тошнило от подробностей их мелких судеб. Кто он — волшебник, святой, один из скромных ангелов-хранителей человечества?»
Ответ на этот вопрос мне было суждено узнать совсем скоро. Тогда же я лишь вспомнил сказ об Индрик-звере, который за завтраком поведал мне болтливый Терен. «Индриком» на Руси звали единорога — прекрасного чудо-зверя, который «всем зверям отец», а всем кладам и сокровищам — хозяин. А еще, объяснил мне Бертольд, единорог-индрик — непримиримый борец со Злом во всех его многочисленных обличьях. Стоит ему появиться — добрые люди радуются, а напрасные люди — прячутся. Я даже отрывок из былины запомнил, которую Терен битых пятнадцать минут цитировал. Жаль, что не целиком:
…Во Индей-земле степя дикие,
Степя дикие, леса темные.
Да во тех лесах живет Индрик-зверь:
На нем шерсточка вся земчужная,
А и грива-хвост позлаченая,
А копытца у него всё булатные,
Из ноздрей у него огонь пышет,
Из ушей у него идет дым столбом…

Когда мы в первый раз увидели Котел из космоса, с борта «Ксенофонта», он произвел не просто какое-то там «пугающее впечатление». Это была подлинная квинтэссенция жути. Недаром я назвал его Лимбом.
К счастью, при свете дня Котел смотрелся не столь грозно. Но все равно с тех пор, как я охотился в здешних местах на курицу, аномальный климат планеты успел измениться — и притом не в лучшую сторону. Это чувствовалось практически во всем.
Так, ровно по краю Котла стояли облака-башни. Облака эти висели над Карнизом, как заякоренные. Ни рассеяться, ни уплыть в сторону под напором ветра они упорно не желали.
Вызывающе неестественный вид облаков особо впечатлял людей, которые никогда не покидали Землю и инопланетные пейзажи видели только по визору. Например, Локшин, даром что астроном, всю свою жизнь прожил в русской метрополии. В Городе Полковников он носа из казармы не казал, а потому Глагол стал для него первым настоящим звездоземьем, где астроному довелось свободно разгуливать под чужим небом. Повезло человеку, ничего не скажешь!
Пока мы сутки куковали на Карнизе, перерабатывая мегатонны информации от разведгрупп относительно положения дел внизу, на дне Котла, Локшин поминутно задирал голову вверх, вперял взор в проклятые облака и бормотал: «Невероятно! Омерзительно и невероятно!»
— Что именно невероятно? — не удержался я.
— Да все практически.
— Ну например?
— Например, вон та планета.
То была минута, когда расступившиеся на время облака ненадолго открыли нам синий бархат вечернего неба. Локшин указал мне на упитанную звездочку, вызывающе яркую. Это была соседняя планета, фигурирующая в нашей лоции системы под кодовым псевдонимом «Дунай».
— А что в ней омерзительного?
— С ней что-то происходит. Она приближается к Глаголу. Притом — чертовски быстро!
— Неужели будет импакт?
— Даже не надейтесь, цирка не будет. Мы с коллегами уже четырежды просчитали траекторию. Дунай пройдет мимо.
— Ну и славно! Что же в этом омерзительного? — удивился я.
— Омерзительно то, что в отсутствие ярко выраженных внешних гравитационных воздействий любая нормальная планета должна оставаться на своей орбите. Законам небесной механики надо подчиняться! А перед нами — злостный правонарушитель!
— Как же передовая отечественная наука объясняет сей загадочный феномен?
— Никак не объясняет. — Локшин вздохнул. — Планета ведет себя столь же аномально, как и природа Глагола. А отсюда напрашивается неприятная гипотеза: когда Дунай пройдет вблизи от Глагола, местные аномалии станут еще более навязчивыми.
— Как любит повторять Иван Денисович, давайте решать проблемы по мере их поступления, — сказал тогда я. По правде сказать, Дунай вообще не казался мне проблемой. А зря.
Когда совсем стемнело, началось представление. Облака озарялись лиловыми и фиолетовыми вспышками. Сполохи эти, не будучи, судя по всему, молниями, неслись внутри облаков со скоростью монорельсовых экспрессов — отчего у всех офицеров, не чуждых проблем ПКО, возникало рефлекторное желание нажать на спуск зенитного лазера.
Затем со стороны Стикса с трансформаторным жужжанием наползла орда светящихся пятнышек.
Это были «слепни». Одна из тех самых динамических аномалий, с которыми лично мне еще сталкиваться не приходилось.
К счастью, никто не пострадал.
Ферван Мадарасп заранее предупредил, что в ночное время зона в районе Лестницы Кавама слепнеопасная, а потому мы обустроили лагерь по всем правилам. Ну а те, кому места в походных домиках-эллингах не хватило, спали внутри бронированной техники. Очень неудобно, зато для жизни безопасно.
Несколько минут «слепни» стучались в броню машин и стенки эллингов, но потом рванули дальше и провалились в Котел.
Однако и в отсутствие непосредственной угрозы на Карнизе было очень неуютно. Так что все мы испытали невероятное облегчение, когда на общем совете военных и ученых было принято решение: скорее вниз, в Котел! Ну ее к диким кабанам, эту Лестницу Кавама, пусть с ней возятся инженерные роты, а мы уж как-нибудь на вертолетах да на флуггерах…
Тут даже я впечатлился: все-таки рейдовый батальон осназ оказался страшной силой. И не в том даже дело, что осназовцы могут найти и уничтожить противника в космосе, под водой и под землей, а в том, что они мобильны и изобретательны, как… как цилиньские осы!
Сперва на вертолетах на дно Котла была переброшена инженерная рота с минимальным набором оборудования. За четыре часа рота умудрилась оборудовать вполне сносную посадочную площадку для «Кирасиров».
«Кирасиры», имеющие более серьезную грузоподъемность по сравнению с вертолетами, за двадцать рейсов доставили на площадку тяжелую инженерную технику, а также контейнеры с жилблоками и прочими полезными в хозяйстве штуками. Совсем скоро командир строителей доложил, что временный военный городок готов принять постояльцев.
И если даже меня деяния осназа впечатляли, то что говорить, например, о Ферване? Ему оставалось только охать:
— Я пламенею! Иначе и сказать не могу: пламенею восторгом, Александр! У нас в Конкордии замечательные солдаты, прекрасное оружие, но вот инженерная техника… Вы так уверенно шагнули прямо в пасть Ангра-Манью, в гибельное варево противоприродных извращений! Как будто готовились к этому не два месяца, а двадцать лет!
Присутствовавший при этом разговоре Свасьян холодно заметил:
— Всего лишь грамотная концепция рейдовых частей особого назначения. Этой концепции не двадцать лет, и не сорок, а пятьсот сорок.
Ферван, похоже, не понял юмора.
— Что вы хотите сказать?
После того как батальон подполковника понес потери в бою с клонскими «Шамширами», Свасьян не был склонен к любезности с врагом, пусть даже давно плененным и кротким, как овечка. Я Фервана терпеть не мог по своим причинам, но все же отдавал ему должное как ценному источнику информации о Глаголе, и потому вежливо пояснил:
— Подполковник имеет в виду, что его батальон пользуется стандартным оборудованием. Оно создано не для данного конкретного случая. Концепция рейдовых частей изначально предполагала, что в любой момент осназ могут выдернуть из пункта постоянной дислокации и выбросить на голову ксеносуществам в кипящую метановую атмосферу. Поэтому ключевым требованием было создание достойных условий проживания для осназа на самых отвратительных планетах и планетоидах.
— У нас, разумеется, есть что-то подобное, — пробормотал Ферван. — Но скорость, с которой вы все это устроили, внушает уважение…
Свасьян не удержался от шпильки:
— Удивительно, вы же офицер. Вам что, не рассказывали об оперативных возможностях армии противника?
— Не в таких подробностях. Нам, откровенно признаться, в основном разъясняли, насколько плохо живут люди Объединенных Наций.
— И насколько же плохо?
— Очень, очень плохо. Объединенные Нации страдают под игом трехголового змея, изблеванного Ангра-Манью. Головы этого змея — российский гегемонизм, европейский атеизм и азиатский буддизм.
— Саша, а европейцы действительно атеисты? — спросил у меня Свасьян.
— Понятия не имею, — честно ответил я.
«Кирасир», на борту которого происходил наш разговор, круто снижался. Через несколько минут мы должны были приземлиться в военном городке на дне Котла.
Лимб остался позади.
Позади остались груды черного железа. И длинные ряды свежих могил у подножия горы В-2.
Назад: Глава 2 Дневник генерального конструктора
Дальше: Глава 4 На Грозном