Часть вторая
Глава 1
Очень важный товарищ
Май, 2622 г.
Недостроенное шоссе Гургсар — Котел
Планета Глагол, система Шиватир
— А вон там, Таня, я ел курицу. Двадцать шестого февраля сего года.
— Курицу?!
— Да. Это было как сон. Даже и не знаю как сказать иначе. Именно: сон о том, как некий лейтенант Пушкин съел курицу.
— Где же вы ее взяли?!
— Она сама взялась… Помните, я вам рассказывал, как Ферван бросил меня умирать посреди безводной пустыни? Так вот, я решил пешком возвращаться в лагерь. Примерно в этом самом месте я вышел к каньону. Сел покурить. Потом случайно оглянулся — смотрю, курица! Я пробовал ее поймать, у меня ничего не получалось, а потом ее убило пробоем. И притом очень удачно: птица не разлетелась пеплом по ветру, но превратилась в курочку-гриль. Словно в микроволновке полежала.
— Пробой? Ах, ну да, помню… Что-то вроде молнии.
Специальные объяснения насчет пробоя Тане теперь не требовались. Потому как сведения о наиболее распространенных аномалиях Глагола были получены ею от меня и… от Фервана Мадараспа!
С того дня, как мы с Таней сказали «да» в кабинете генерал-майора Колесникова, прошло пять весьма насыщенных недель. Впрочем, какие еще недели бывают на войне? Даже если тебя выдернули из боевой части и переместили в закрытый учебный центр — все равно не очень-то заскучаешь.
«Учебный центр» звучит гордо. Сразу представляются полигоны, казармы, громоздкие тренажеры боевой техники, стрельбища, просторные залы, заставленные муляжами «боевая машина десанта в разрезе». И — обязательно! — спортплощадка с лестницами, турниками и парашютной вышкой.
Это верно — для нормальных «учебок». Мы же в компании множества армейцев, военфлотцев и ученых проживали на казарменном положении и проходили занятия в двух подземных многоэтажках. Многоэтажки эти находились под руинами складов по соседству с Территориальным Управлением ГАБ в том же самом районе 12-2.
Не скажешь, что подземные здания не пострадали от обстрелов и бомбежек. Пострадали, и еще как! Ближайшие к поверхности этажи были разрушены. Завалы мы разгребали собственноручно по утрам вместо физзарядки. Отопление работало на тройку. Вода из кранов то и дело лилась мутно-красная. Филимонов, гражданский химик из «осназа Двинского» (о котором ниже), взял пробу этой жидкости и уверенно заявил, что перед нами вода «аш два о» с тривиальной красной глиной, которая совершенно безвредна.
Мы так и не поняли, примешалась ли эта глина к воде случайно через трещины в трубах или наши кураторы из ГАБ таким наивным образом пытались проверить психическую устойчивость прикомандированных гражданских при столкновении с элементарными «аномалиями» воды. Каковых аномалий на Глаголе ожидалось полным-полно.
Преподавателями в учебном центре «Подвальный», как мы его шутя между собой называли, служили офицеры ГАБ и военной разведки. Те, которые ходили в начале апреля на «Геродоте» к Глаголу, и другие, аналитики, которые никуда не ходили, но обрабатывали результаты разведрейда. Меня, между прочим, тоже не раз просили выступить с лекцией — как единственного русского пилота, которому довелось не только отсидеть на Глаголе месяц, но и пройти по таинственной планете пару сотен километров на своих двоих.
Ну а кроме меня, перед почтенной публикой неоднократно читал пространные доклады капитан егерского корпуса «Атуран» Ферван Мадарасп.
Ферван оказался в числе немногих пленных, которые достались нам после сражения за Город Полковников. Наша победа принесла стратегические результаты колоссальной важности, но вот качеством трофеев и количеством пленных, увы, не блистала. Когда Х-крейсера Иноземцева переломили ход сражения в космосе, а затем высадили свежий бронедесантный полк, среди конкордианских адмиралов и генералов началась тихая паника. Но даже перед лицом полного разгрома пилоты конкордианских флуггеров и бойцы десантных частей остались верны присяге.
Лишившись надежды вернуться на свои авианосцы, целые эскадрильи спонтанно превращались в камикадзе. Совершенно не предназначенные для таких самоубийственных эволюции клонские торпедоносцы уходили в последнее пике, стремясь взорваться вместе с нашими танками, кораблями и флуггерами на летных полях космодромов.
К счастью, лазерно-пушечные зенитные батареи и подоспевшие «Орланы» примерно половину героев разнесли в пылающие клочья, а большинство остальных промахнулось мимо намеченных целей — оказывается, на камикадзе тоже надо учиться…
На орбите мы захватили пару изуродованных клонских тральщиков — бесполезные груды металлолома. Также благодаря счастливому стечению обстоятельств и самоотверженности осназа нам достался авианосец «Римуш». По официальной версии, «Римуш» после захвата был признан непригодным к эксплуатации и отведен на орбиту планеты С-801-6 (необжитая соседка С-801-7, имеющая выразительное кодовое название «Камчатка»), где и обретался до конца войны. Но, как я узнал позднее, клонский авианосец смогли ввести в строй и дважды привлекали к специальным операциям, подробности которых сохраняют гриф «Совершенно секретно» и по сей день.
Таким образом, «Римуш» следует признать самым серьезным трофеем битвы за Город Полковников, который, однако, никогда особо не афишировался. По крайне мере на канале «Победа», насколько мне известно, клонским авианосцем не хвастали.
Что же касается клонских десантных частей, которые были рассечены и окружены в разных районах Города Полковников, — они, поддержав почин своих пилотов, дрались до последнего патрона, а потом поднимались в штыковую атаку отчаяния. В числе прочих была брошена своим командованием на произвол судьбы и знакомая мне рота «Атурана».
Головорезы Мадараспа считали, что им несказанно повезло: их добавили в боевое расписание за три дня до начала вторжения на Восемьсот Первый парсек. Вот, казалось бы, только что они раскрошили отряд манихейских диверсантов в долине Стикса-Косинуса, а за ними уже залетает десантный транспорт, забирает их и везет навстречу блистательной победе над главным врагом родины — русскими гегемонистами. Это ли не достойное вознаграждение за постылую контрпартизанскую возню?
Егеря распевали свои грозные песни, чистили оружие и писали восторженные письма невестам…
Вечер семнадцатого марта они встретили среди руин ремзавода на Гвардейском озере. Вместе с егерями держали круговую оборону десантники. Горели вмерзшие в свежий ледок гидрофлуггеры. Эвакуировать клонов было некому, бежать — некуда. Русские танки Т-10 развернулись в цепь и, приняв целеуказание от беспилотного разведчика, открыли шквальный огонь из навесных минометов…
Егеря Фервана Мадараспа продержались дольше других. Они отстреливались даже на рассвете девятнадцатого марта. Наконец, их осталось не больше полувзвода. Наши в очередной раз предложили сдаться. Ферван обнажил свой палаш. «Соратники, — сказал он. — Я намерен обезглавить вас одного за другим, после чего почту за честь застрелиться над вашими телами».
Со стороны егерей, как и ожидалось, возражений не последовало. Однако благородные устремления Фервана встретили отпор со стороны наших пластунов, то есть войсковых разведчиков. Пластуны 34-го Сибирского полка уговорили своего комбата, чтобы тот разрешил им попытать счастья в захвате клонов живьем. Не из человеколюбия, разумеется, а из чисто профессионального куража.
Егеря сняли гермошлемы, готовясь принять ритуальную смерть из рук своего командира. Но стоило Фервану занести палаш, как повсюду начали рваться светозвуковые гранаты.
Слепящая вспышка крошечного солнца, акустический удар по барабанным перепонкам, тяжесть пистолета в левой руке, отдача от двух выстрелов вслепую, подсечка, падение — таков был незатейливый набор ощущений, который оставили сибирские разведчики Фервану в память о захвате. Затем: плен, попытка самоубийства, собеседования, еще одна попытка, еще собеседования… Но в итоге — все-таки чудо! Офицер корпуса «Атуран», преданный сын Конкордии, идейный враг Объединенных Наций, в конце концов соглашается честно и без утайки поделиться всеми доступными ему сведениями о Глаголе.
— Как же им удалось склонить Фервана Мадараспа к сотрудничеству? — спросил я в свое время Ивана Денисовича Индрика.
— Кому это «им»? — переспросил он.
— Ну, нашим… нашим вербовщикам?
Индрик поморщился.
— Вербовщики, Саша, — сказал он, — это такие люди, которые во времена наемных армий ходили по селам средневековой Европы и расхваливали прелести военной службы под знаменами какого-нибудь герцога Фридланда… Сотрудники моего отдела называются иначе.
— Так вы имеете к судьбе Фервана непосредственное отношение? Извините, если спрашиваю лишнее!
— Ваш вопрос правомочен. Вы ведь тоже имеете к ней непосредственное отношение. — Когда Иван Денисович хотел, ему удавалось улыбнуться с неподражаемым обаянием. — Насколько я помню ваш отчет, а я его помню наизусть, вы общались с этим достойным пехлеваном хоть и недолго, но достаточно продуктивно… А я вот наоборот: общался долго и не очень продуктивно. По моим меркам. Обычно я договариваюсь с людьми куда быстрее.
«Так это вы его завербовали?! Лично вы?!» — Все свое восхищение вперемешку с удивлением я оставил при себе. Я и так обычно не произвожу на умных людей впечатления быстрого разумом Ньютона и, уверен, в глубине души Иван Денисович не раз надо мной, тугодумом, потешался. С учеными нашему брату военному вообще тяжело. А уж с учеными полковниками ГАБ!..
— Удивительно, что вообще договорились. — Это я такой комплимент попытался ему отвесить, в завуалированной форме.
Эх, Саша, нашел вуаль…
— И не с такими договаривались, — отрезал Иван Денисович. — Извините, меня ждет Двинский.
Так и побеседовали…
Кстати сказать, именно Фервану принадлежит знаменитое восклицание, которым кавторанг Дегтярев озаглавил в своей книге рассказ о гибели лучших клонских авианосцев под ударами наших Х-крейсеров. Это было уже в апреле. Ферван изъявил желание встретиться с кем-либо из тех командиров, которые участвовали в разгроме Группы Флотов «Гайомарт». И вот когда он увидел желтолицего и желтоглазого Велинича в компании таких же желтолицых и желтоглазых офицеров, то и дело разражающихся залпами своего неповторимого, ухающего смеха, он воскликнул: «Клянусь Ашей, вы привели демонов!»
Между тем мы стояли в тридцати шагах от каньона и я продолжал рассказывать Тане о курице, чье неожиданное явление спасло мне жизнь. Вокруг нас — позади и справа, впереди и над головой, в вылинявшем небе и на орбите Глагола — во всем своем великолепии разворачивалась операция «Очищение»…
Образцово-показательно разворачивалась, между прочим.
Тем удивительнее, ведь с военной точки зрения операция была предельно сложной и балансировала на грани между «авантюрно» и «невероятно». Более того: в конечной редакции наш план отвечал неприлично высоким — для военного времени — стандартам гуманизма! И перенервничать в начале активной фазы нам всем пришлось ой-ой-ой как.
Двое суток назад «Вегнер», «Дьяконов», «Геродот» и «Ксенофонт», флагман соединения, появились в граничном слое X-матрицы. Как и положено Х-крейсерам, они стабилизировались «на глубине 3.07» — между трехмерным упорядоченным бытием и хаотическим Зазеркальем Вселенной. Оставаясь невидимыми для противника, мы приступили к первичному анализу оперативной обстановки при помощи масс-локаторов.
Данные полуторамесячной давности полностью подтвердились. В околопланетном пространстве Глагола по-прежнему находились четыре научные орбитальные станции «Рошни», крепость типа «Шаррукин» и две дюжины спутников. Боевых звездолетов не наблюдалось.
Также с помошью пеленгаторов Бруно-Левашова удалось доуточнить координаты двух наземных станций Х-связи. Одна находилась на космодроме Гургсар, вторая — в двух тысячах километров от него к северу, в субарктической области. Ферван Мадарасп (он состоял при нашем оперативном штабе консультантом — под неусыпным надзором вооруженных осназовцев) прокомментировать местоположение второго узла связи не смог. «Так далеко от Гургсара мне бывать не приходилось», — и точка.
— Как и ожидалось, — резюмировал на штабном совещании кавторанг Мормуль, заместитель командира «Ксенофонта», — имеем три объекта, способных в считанные минуты гарантированно связаться с другими планетными системами: орбитальную крепость и две наземные станции.
Сам командир корабля, Валентин Олегович Велинич, на совещание явиться не смог. На корабле закапризничал утилизатор люксогенового шлака и каперанг лично руководил ремонтными работами. Если бы утилизатор не удалось вернуть в строй, мы бы вскоре оказались перед дилеммой: хапнуть по пятьсот бэр на брата или экстренно всплывать в обычное пространство, чтобы вывалить за борт радиоактивный шлак — сияющий, как главная новогодняя елка страны.
— А как же «Рошни»? — поинтересовался подполковник Свасьян, командир рейдового батальона знаменитых «лазоревых беретов». С тех пор как я пересекался со Свасьяном на борту яхты «Яуза», он получил еще одну звездочку на погоны, легкое ранение и репутацию лучшего командира осназа.
— Мы обсуждали этот вопрос еще на этапе первичной проработки, — ответил Колесников. — Проект «Рошни» не предполагает наличия на станциях передатчиков Х-связи. Установлены только приемники — да и то лишь начиная с четвертой заводской серии.
— Поразительная беспечность, — вставил я.
Еще в учебном центре мне дали понять, что привычная субординация в ходе операции «Очищение» хотя и выдерживается, но на штабных совещаниях каждый из приглашенных имеет право распоряжаться своим голосом почти столь же свободно, как болельщики на стадионе. Что, разумеется, объяснялось исключительным характером операции.
Все посмотрели на меня выжидательно. Я не думал, что мое ни к чему не обязывающее замечание покажется присутствующим офицерам зачином сколько-нибудь содержательной речи. Пришлось импровизировать на ходу.
— Поразительная беспечность, — повторил я. — Трудно поверить, что научные станции, расположенные в таком важном, скажу даже — беспрецедентно важном районе, не были дооборудованы для дальней связи. Будь я комендантом Глагола, приложил бы все усилия к тому, чтобы смонтировать Х-передатчик хотя бы на одной из них.
Кавторанг Мормуль саркастически ухмыльнулся.
— Да вы представляете, Саша, что такое Х-передатчик? Его нельзя сделать из деталей конструктора «Юный звездолетчик» и запитать от батарейки! Это ведь по сути полнокровный люксогеновый двигатель! Который, правда, не в состоянии куда-либо переместить свой носитель, зато замечательно перемещает через Х-матрицу пакет электромагнитных волн! Со всеми вытекающими последствиями! Там минимум двадцать, а с учетом отставания конкордианской технологии — сорок тонн сложнейшего оборудования! Плюс люксоген, коммуникации, утилизатор.
При слове «утилизатор» все вспомнили, чем сейчас заняты техники «Ксенофонта» под руководством каперанга Велинича и пригорюнились. Пятьсот бэр никому не хотелось, экстренного всплытия — тоже.
— Пятьдесят семь, с вашего позволения, — пробормотал академик Двинский.
— Чего? — не понял Мормуль.
— Пятьдесят семь тонн. И, уж простите великодушно, не помню точно, сколько там после запятой… Кажется, пятьдесят семь и шесть. Такова масса самого компактного конкордианского Х-передатчика. Из мне известных, разумеется.
— Спасибо, Константин Алексеевич, — кивнул Мормуль и вновь обратился ко мне: — Ну вот видите? К тому же мы ничего не запеленговали! Значит, все четыре «Рошни» совершенно безвредны!
Думаю, в другой ситуации я бы извинился и закрыл тему, но Мормуль со своим «Юным звездолетчиком» меня задел. Я ведь все-таки не идиот! Я такой же офицер военфлота, с высшим военным образованием, между прочим. И уж представление о дальней связи у меня имеется!
— Товарищ капитан второго ранга, отрицательный результат в данном случае не является результатом. Разве кто-то из нас может поручиться головой, что на научных станциях не смонтировано ни одного Х-передатчика?
— Я — могу! — запальчиво воскликнул Мормуль.
— А вот это лишнее, — сказал Иван Денисович и мгновенно воцарилась полная тишина. Все замерли, перестали крутить в пальцах карандаши и шевелить ложечками в стаканах. Только зудела вентиляция да, заглушённый переборками до шмелиного жужжания, надсаживался в далеком кормовом отсеке агрегат обжимной сварки. — А если Александр Ричардович прав? Если одна, а то и две «Рошни» в состоянии вызвать подмогу? Поправьте меня, если я ошибаюсь, — Иван Денисович легким наклоном головы в сторону Двинского обозначил, что поправки им будут приняты лишь от академика, — но любая долговременная орбитальная станция, «Рошни» в том числе, потянет не только шестьдесят, но и двести шестьдесят тонн лишней нагрузки! Допустим, комендант Гургсара и его руководство оказались не глупее лейтенанта Пушкина и изыскали соответствующие возможности. Что тогда? Владимир, не жалко вам головы?
(Владимиром звали Мормуля.)
— Жалко, Иван Денисович, — сдался кавторанг. — Но вот, положим, лейтенант Пушкин прав. И какие выводы? Неужели будем ломать утвержденный главкомом план на лету и включать в первоочередную огневую задачу еще и все «Рошни»? Получается семь объектов на четыре вымпела. Не понимаю, как отработать подобную огневую задачу в приемлемые сроки.
Под «приемлемыми» сроками Мормуль разумел минуты полторы, в течение которых передатчики клонов не успевали и пискнуть. За те же полторы минуты торпеды и ракеты, выпущенные всплывшими Х-крейсерами, должны были достичь всех намеченных целей и распылить передатчики на молекулы. Вместе с их операторами, естественно.
Меж тем генерал-майор Колесников пришел в процессе длительных медитаций на чаинки в своем стакане к взвешенному умозаключению.
— Я, голуби мои, первым делом хочу вам напомнить, что властью, данной мне адмиралом Пантелеевым и лично Председателем Совета Обороны, могу перекраивать план операции «Очищение» так, как сочту нужным. За любые действия Х-крейсеров отвечаю я и только я. Поэтому призываю вас не бояться смелых импровизаций. Я привык доверять интуиции своих боевых соратников, и если лейтенант Пушкин на пару с Иваном Денисовичем отчего-то вдруг обеспокоились научными станциями, значит, к их мнению следует как минимум прислушаться. Итого, в практическом разрезе, перед нами два варианта действий. Во-первых, мы можем попытаться атаковать и уничтожить станции «Рошни» наряду с другими объектами. Задача эта, спору нет, сложная. Решать ее в любом случае придется в два этапа. Но принципиальных препятствий я не вижу. И, во-вторых, мы можем взять научные станции на абордаж позже — как и собирались изначально. Предлагаю поставить вопрос на голосование.
И кто бы возражал? Да никто! Кроме… ну разумеется, кроме академика Двинского!
— Не сочтите за труд отложить голосование на минуточку, — попросил он. — Я хотел бы сказать два слова… О научной солидарности, с вашего позволения.
О научной солидарности! При всем демократизме наших совещаний, попробовал бы кто-то другой после предложения Колесникова о голосовании порассуждать на подобные темы!
Тут уместно пояснение.
У нас их было трое, «священных монстров», как выражалась Таня, — Колесников, Индрик и Двинский.
Командовал всеми силами нашего соединения генерал-майор ГАБ Демьян Феофанович Колесников.
Иван Денисович Индрик, доктор психологических наук и, несомненно, тоже офицер ГАБ не ниже полковника, официально командовал «всего лишь» научно-исследовательской частью. Однако Ивану Денисовичу всегда удавалось дать столь четкую и взвешенную оценку любой проблемы, что его мнение по большинству вопросов оказывалось решающим и охотно поддерживалось Колесниковым. Поэтому Индрика можно назвать генеральным консультантом и душой операции «Очищение».
И, наконец, Константин Алексеевич Двинский. Академик, физик, инженер, один из патриархов Технограда. Создатель теории границы, положенной в основу технологии Х-крейсеров.
Он ничем не командовал, но никому и не подчинялся. Авторитет же его был огромен.
Вместе с Константином Алексеевичем на Глагол направлялись полсотни самых разнообразных специалистов, в компанию которых Таня со своей экзотической ксеноархеологией вписалась вполне органично. Потому что, кроме физиков, химиков, математиков, астрономов и геологов, под началом Двинского находились: пять спелеологов, два астроботаника, сейсмолог, палеолог, ихтиолог, конхиолог, семасиолог, философ-онтолог, философ-гносеолог и православный богослов отец Василий. Все это аморфное скопление штатской публики, располагающее, между прочим, тремя десятками единиц бронетехники и сотней солдат для охраны, в документах проходило как «Отряд 200». Однако с легкой руки Индрика это скучное поименование было перекроено в «осназ Двинского».
Что бы ни собирался сказать академик (а говорил он порой вещи совершенно неуместные или как минимум необязательные), все члены совещания приготовились послушно внимать — кто с любопытством, а кто с плохо скрываемым унынием.
— Я уже давно смирился с тем, что наша… научная экспедиция… носит не вполне обычный характер и будет сопровождаться человеческими жертвами. Что ж, это печально, но, исходя из сложившихся обстоятельств, неизбежно. Однако сейчас, если только я правильно вас понял, коллеги… товарищи военные, вы намерены поставить на голосование вопрос об убийстве нескольких десятков людей. Причем на этот раз речь идет не о солдатах врага, а о персонале научных станций. А ведь эти люди уже не первый год занимаются тем же, чем намерены заняться после их убийства и мы: исследованием планеты Глагол. Давайте забудем на минуточку о возможной военной направленности их исследований… О том, что часть конкордианских ученых, находясь под идеологическим прессингом своего правительства, мечтает о скорейшей победе над нашей родиной… Я уверен, что в конечном итоге движет ими вовсе не ненависть к Объединенным Нациям и не меркантильный расчет… Что в основе их действий лежит общечеловеческая, неизбывная тяга к познанию… Как сказал бы отец Василий, любомудрие…
«О, как они прекрасны — эти конкордианские рыцари науки, порожденные воображением академика», — вздохнул я.
— И этих людей мы сейчас замышляем убить! Прямо на рабочих местах! Вот я представляю себе подобную ситуацию… Иду я по Технограду… Скажем, из своего кабинета по направлению к… к…
— К кабинету своего заместителя? — предложил Иван Денисович.
— Да нет же! К этому… прости господи… вихревому бассейну! Готовлюсь к очередной серии экспериментов… Как вдруг все взрывается, горит, грохочет и меня вульгарнейшим образом разрывает на кусочки! Вот что я себе представляю, товарищи военные. Хочу вам сказать, что я полностью солидарен с конкордианским персоналом, который несет свою научную вахту на станциях «Рошни». И я протестую! — Двинский неожиданно и резко повысил голос. — Протестую! И готов объявить голодовку! Отказаться от участия в экспедиции! И вообше от всякого участия в подобном кровавом предприятии! Если только вы, товарищи, — заключил он тихонько, явно напуганный собственным криком, — намерены путем голосования благословить убийство безоружных ученых… и лаборантов.
В начале выступления академика Колесников пытался миролюбиво улыбаться, но вскоре стремительно помрачнел. Да, Демьян Феофанович не на шутку разозлился, о чем свидетельствовали побагровевшие щеки и побелевший кончик носа, и был готов сообщить академику нечто очень и очень резкое…
Но не успел. Иван Денисович ловко перехватил инициативу:
— Константин Алексеевич, дорогой, спасибо вам за замечательное выступление. Очень своевременное выступление! В самом деле, что-то нас заносит… Сказывается напряжение… На войне чересчур легко сделать необдуманный шаг… В то время как научная солидарность, которая, по сути, является одной из форм гуманизма…
«Черт, да решайте уже что-нибудь, — подумал я устало. — Давайте поскорее воевать, пока в системе нет ни одного клонского звездолета!»
От интенсивной эксплуатации Х-крейсеров во время битвы за Восемьсот Первый парсек комфортнее и надежнее эти корабли никак не стали. Только наоборот.
Даже в «штабном зале», самом большом обитаемом помещении Х-крейсера, было душно, влажно, сумеречно и холодно. Как мне показалось, температура за время нашей дискуссии упала градусов на пять. Безумно хотелось курить, но это строго возбранялось везде, кроме капитанского салона и крошечных тамбуров перед гальюнами.
Каждую минуту нашего пребывания в граничном слое X-матрицы полтора кило люксогена отрабатывались в активном цикле стабилизации и превращались в шлак.
В штатном режиме шлак перемешивался в утилизаторе с веществом-поглотителем и помещался в изолирующие ампулы, годные к многодневному хранению.
В том самом утилизаторе, который вышел из строя час назад.
На время ремонта шлак, прожигающий обычную сталь, как уголек — лист папиросной бумаги, пришлось перенаправить в аварийный бункер с хризолиновой облицовкой.
У бункера дежурили два техника в скафандрах. На вооружении у техников состояли ведра с поглотителем и совковые лопаты. Когда в бункер с вкрадчивым шипением поступала очередная порция шлака, один техник вручную отдраивал люк, а второй быстро вбрасывал в него несколько лопат поглотителя.
Поглотитель трещал и плевался струями радиоактивного дыма. Люк спешно задраивали. Затем из принесенного ручного дезактиватора распыляли «аэрозоль Д». Аэрозоль связывал частички радиоактивного дыма и оседал повсюду в виде гнусной салатовой слизи.
На подаче ведер со свежим поглотителем стояла четверть всего экипажа.
Ясное дело, продолжаться долго подобный аврал не мог. И пока Иван Денисович под тяжелым взглядом генерал-майора восхвалял гуманизм академика Двинского, столбик температурного датчика бункера подступил к красной отметке и почти моментально перемахнул ее.
«Понимаете, Шурочка, — пояснял мне потом Вокас Суконцев, старший корабельный врач «Ксенофонта», похохатывая и притом даже как-то подвывая гиеной, — там все светилось! Если бы не новые скафандры «Гранит-ЗТ», техники получили бы лучевые ожоги четвертой степени! Представляете? Четвертой! Богатейшая клиническая картина! Поражение подкожной клетчатки! Даже костей! И это nihil aliud nisi чисто ожоговая симптоматика, мы не говорим о последующей лучевой болезни!»
И ладно бы речь шла только о прелестях, расписанных Суконцевым. Последствия начавшегося прогорания бункера были непредсказуемы в самом плохом смысле слова. Радиоактивное заражение корабельной атмосферы, пожары, взрыв — что угодно и притом в любых сочетаниях.
— Говорит центральный! — Голос принадлежал Велиничу, командиру корабля. — Прошу срочно явиться Мормуля и генерал-майора Колесникова!.. Да, Свасьян, вы тоже подходите.
Тон командира не предвещал нам в ближайшем будущем легкой жизни. Не знаю кто как, но я сразу понял: утилизатор починить не удалось. Иначе Велинич ни за что не стал бы столь бесцеремонно вызывать в центральный отсек генерал-майора Колесникова, как если бы тот был вторым замом командира трюмной команды.
— Что? Что такое? Мы ведь еще не закончили обсуждение! — всполошился Двинский.
— Ничего не попишешь, Константин Алексеевич, — со смиренным злорадством сказал Колесников. — На корабле командир — царь и бог. Если вызывает — значит, надо. Извините.
Мормуль, Колесников и Свасьян стремительно удалились.
— Ну все, начинается, — констатировал Иван Денисович.
— Что начинается?! Имейте в виду — насчет голодовки я не шутил! — Двинский никак не желал вернуться с небес на палубу.
— Не волнуйтесь, Константин Алексеевич. Держу пари: сейчас вариант с уничтожением станций «Рошни» отпадет сам собой.
Индрик был абсолютно прав. Как всегда. «3-з-зынь! 3-з-зынь! 3-з-зы-ынь!»
— Внимание, общая радиационная тревога! Сработала автоматическая блокировка переборочных дверей! Без служебной необходимости каюты не покидать! По осевым проходам перемещаться только в изолирующих противогазах!
Говорил не Велинич, а Мормуль.
«А быстро они до центрального добежали», — мелькнула мысль. И еще: «Ну все теперь. Люксогеновый шлак небось через край бункера хлещет. Только бы Таня там у себя в каюте не запаниковала… Впрочем, человек она крепкий, она не станет. А почему я решил, что крепкий? Да потому что!»
Но аргументация «потому что потому» меня не устраивала — слишком хорошо я представлял себе весь спектр возможных аварий на боевом корабле. С каждой секундой мое беспокойство за Таню росло. Дорого бы я дал, чтобы оказаться в каюте, которую она занимала вместе с тремя другими женщинами-учеными, втихаря ревновавшими молодую выскочку к своему кумиру Двинскому. (Разумеется, ревность их обреталась не в сексуальной, а в «любомудрической» плоскости.) Я бы успокоил ее, утешил, помог разобраться с противогазом, а если, не приведи Господь, пришлось бы покидать корабль — провел через хаос задымленных коридоров к спасательной капсуле…
— В крейсере по местам стоять к всплытию! Всем надеть повязки! Повторяю специально для гражданских лиц: зажмурьтесь и закройте глаза черными платками, которые находятся у вас на шее!
Это Велинич правильно уточнил. В учебном центре условные всплытия-погружения Х-крейсеров отрабатывались. Но то, что настоящие осназовцы, бойцы Свасьяна, усвоили мгновенно, семасиологам и палеонтологам из «осназа Двинского» давалось с трудом. Некоторые ученые по команде «к всплытию!» упорно закрывали платком не глаза, а нижнюю половину лица — сказывалась мода на вестерны, пришедшаяся на их детство (я тогда еще не родился).
Вот и Двинский, вместо того чтобы последовать приказу Велинича, невесть зачем вытаращился в дальний угол между подволоком и переборками.
— Константин Алексеевич, пожалуйста… — начал я, но Индрик жестом остановил меня, быстро встал, подошел к Двинскому и несколько раз провел рукой перед остекленевшими глазами академика. Обморок?
— Даю отсчет! Десять!.. Девять!
Не прокомментировав результаты своего эксперимента, Индрик сам натянул на глаза Двинского повязку.
— Что с ним?
— Почему-то в ступоре. После будем разбираться. Полагаю, все дело в Глаголе. Дистанционно воздействует на психику… Давайте, Александр Ричардович, побережем теперь наши глаза.
— Два!.. Один!..
Шибанувший в ноздри озон свидетельствовал о том, что крейсер благополучно выскочил из граничного слоя Х-матрицы.
— Всплытие! Опорожнить аварийный бункер за борт! Отсеки с восьмого по десятый — на вытесняющую вентиляцию!
Я стянул черный платок на грудь. Двинский, слава Богу, ожил.
— Что вы видели, Константин Алексеевич? — ласково спросил у него Индрик.
— Я видел человека. Вон там. — Двинский указал в ту самую точку, на которой сфокусировался его взгляд накануне всплытия.
— Какого человека?
Пока Двинский медлил с ответом, Велинич и Мормуль, сменяя друг друга, продолжали вести по трансляции наш праздничный концерт.
Мормуль:
— Отбой общей радиационной тревоги! В отсеках с первого по седьмой герметизация разблокирована!
Велинич:
— Боевая тревога!
Мормуль, мимо микрофона, но так, что слышно по трансляции:
— Валя, ты посмотри только на эту хрень…
Велинич, тоже мимо микрофона:
— Ну ничего себе тещин блин…
Велинич, по трансляции:
— Лейтенант Пушкин, срочно зайдите в центральный!
«Что это они там узрели?» — встревожился я. Позабыв об отбое радиационной тревоги, я нацепил изолирующий противогаз и, с трудом вписываясь на бегу в узкие двери, рванул на зов старшего по званию, как лосось на нерест.
— Слоник прибежал, — хихикнул у меня за спиной контролер Филипп, когда я спустя рекордные полминуты появился в центральном отсеке. — Противогаз-то сними, Саша, вроде не горим пока.
Главный командный пункт корабля был погружен в психотически-производственную атмосферу, наша летающая фабрика готовилась выработать некоторое количество смерти и поделиться ею с гарнизонами Глагола. Одновременно согласовывались огневые задачи с всплывшим неподалеку «Вегнером» и нацелившимся на орбитальную крепость «Дьяконовым». «Геродот» пока еще не всплыл, что наводило на щемящие сердце подозрения: а всплывет ли он вообще?
Едва успев сплюнуть в многотерпеливый космос центнер люксогенового шлака и тем самым временно закрыв тему радиационной катастрофы, «Ксенофонт» спешно анализировал обстановку.
Приказы отдавались в пулеметном темпе.
В течение одной-единственной минуты Х-крейсер приступил к подъему истребителей, назначил ближайшего соседа палачом приполярного узла дальней связи и выпустил ракеты «Шпиль». Одни «Шпили» наводились непосредственно на стратегические объекты космодрома Гургсар, другие были запущены на орбиту ожидания, откуда их предполагалось направлять против радаров ПКО по мере поступления разведданных.
— Саша? Хорошо, что подошел! Гляди, это что такое — Котел? — По-дружески приобняв за плечи, каперанг Велинич подвел меня к панорамному экрану.
— Наверное, — пробормотал я. — Из космоса мне его видеть не доводилось…
Глагол занимал всю рабочую зону экрана, не помещаясь в него полностью и на треть. Терминатор рассекал видимую часть планеты почти ровно пополам. По левую руку от меня планета светилась тусклым желтоватым светом, по правую — утопала во мгле. Чуть вправо от терминатора, на черном фоне ночной стороны планеты, перемигивались багровые и фиолетовые сполохи. Сполохи складывались в пунктир, намечающий исполинскую окружность.
Я скосил глаза на масштабную сетку. Диаметр окружности около полутора тысяч километров, по размерам — вроде бы Котел, если верить Фервану. Но вот что сейчас творится на границе Котла — спросите чего полегче.
Мое «наверное» любознательного Велинича не устраивало.
— Да знаю я, что не приходилось! Ты мне главное объясни: что за вспышки? Если мы их видим из космоса — причем сквозь атмосферу, — значит, источники света имеют огромную мощность! Вот вы, когда в лагере сидели, должны были отсветы похожих фейерверков видеть за горизонтом, верно?
— Верно. Но я ничего такого не видел. Значит, не было в феврале фейерверков!
Тут Велинича отвлекли докладами.
Наши ракеты успешно поразили объекты на космодроме Гургсар. «Вегнер» вскрыл несколько позиций противокосмических ракет и начал подготовку к залпу с одновременным упреждающим маневром уклонения.
Командир «Дьяконова» сообщил об уничтожении клонской орбитальной крепости. Манера доклада была столь неформальной, что покраснели многие бывалые офицеры, в том числе и подполковник Свасьян.
Свасьян, кстати, очень переживал за «Дьяконова». Х-крейсер перевозил большую часть его батальона вместе со всей техникой. Даже небольшие повреждения корабля могли привести к срыву высадки ударных сил десанта, а это, в свою очередь, означало бы, что надо сворачивать всю операцию.
Но аварией нашего утилизатора квота невезения на тот день была исчерпана. Молитвы отца Василия возымели свое действие и дальше все шло сравнительно гладко.
Из Х-матрицы явился ко свету пропащий «Геродот». Это было как нельзя кстати. Согласно плану, его флуггеры должны были сбить все клонские спутники, а взамен развесить наши.
Истребители с «Ксенофонта», достигнув плотных слоев атмосферы, подтвердили, что в воздушном пространстве активность противника — нулевая.
Нам удалось повторить 9 января в миниатюре. Тогда клоны застали врасплох базы Объединенных Наций в Синапском поясе, теперь же наши Х-крейсера, практически не встретив сопротивления, быстро подавили ключевые объекты противокосмической обороны и создали предпосылки для высадки десанта. Такому обороту дел удивляться не приходилось: где-где, а в районе Глагола нашего нападения конкордианские адмиралы ожидать никак не могли, поскольку были твердо уверены, что координаты планетной системы русскому Генштабу неизвестны.
— Да, Саша, насчет Котла, — накомандовавшись всласть, Велинич возвратился ко мне. — Ты мне вот на какой вопрос ответь: опасно пролетать над этой штукой в космосе или нет?
— И снова же: не могу знать, Валентин Олегович!
— Ну консультант, ну светлый умище! «Не бывал», «не видал», «не могу знать»…
— А я, Валентин Олегович, еще в Городе Полковников этот вопрос ставил со всей прямотой! Относительно целесообразного использования навыков лейтенанта Александра Пушкина, то есть себя! И, если помните, рапорт писал о зачислении в летный состав «Ксенофонта»! Я же пилот! Мне, думаете, очень приятно знать, что мои коллеги на «Орланах» сейчас Гургсар причесывают, а я тут перед вами из-за своей некомпетентности краснею…
— Не кипятись, Саша, причешешь еще, — вмешался в наш разговор Колесников, отходя от флагманской консоли. — С тем, что ты пилот и герой, никто не спорит. Но отпускать тебя сейчас в боевые вылеты мы не можем — слишком риск велик. Ты ведь у нас теперь ОВТ.
ОВТ означает «очень важный товарищ» и к людям обычно не применяется. На военном жаргоне аббревиатурой ОВТ обозначают особо ценные и притом уязвимые объекты конвоирования — скажем, люксогеновые танкеры. «Встретить ОВТ «Корсунь» там-то», — довольно типичная директива для тяжелых истребителей. «ОВТ принят на седьмую площадку», — из переговоров диспетчеров космодрома.
— Вот-вот, — согласился каперанг. — Ладно, Саша, раз ты знать не можешь, примем в качестве вводной, что опасно… Володя! — обратился он Мормулю. — Передай этому матерщиннику Торпилину на «Дьяконов» депешу такого содержания: «Выполнять маневр сближения так, чтобы не входить в воображаемую проекцию Котла на плюс бесконечность. При условии, что проецирование выполняется источником света, размещенным в центре Глагола». Так и передай, лысый корень, а слова «конус» не говори! Пусть голову поломает-то над нормальными русскими понятиями! После Восемьсот Первого по-уставному докладывать совсем разучился! Покоритель четвертого измерения желторожий, кха-кха-кха…
Последнее было, конечно, формулой дружеского одобрения: на Х-крейсерах все ветераны — «желторожие».
— Не нравится мне эта штука — жуть, — пояснил Велинич, указав на Котел.
Колесников кивнул:
— Да, прямо первый круг ада какой-то…
— Лимб, — согласился я.
— Что? — не понял Велинич.
— У Данте. Первый круг ада называется Лимб.
— О! А говоришь, ничего не знаешь! А второй?
— А второй не помню.
— Нет, все-таки хреновый из тебя, Сашка, консультант, даже про ад ничего разъяснить толком не можешь… Да не дуйся ты, дядька Велинич шутит!
Через двадцать минут «Дьяконов» и «Ксенофонт» сблизились, заняли общую орбиту и приступили к высадке штурмового эшелона десанта.
Через час люди Свасьяна запустили с поверхности Глагола зеленые фоторакеты и продублировали по рации: «Обстановку контролируем полностью. Готовы встречать ОВТ».
А еще через полчаса десантные «Кирасиры» доставили меня, Таню, Двинского и других ученых прямиком на летное поле космодрома Гургсар.
