2
Те немногие счастливчики из числа людей, кому доводилось летать, делятся на две группы.
Первые летают с удовольствием и широко раскрытыми глазами. Несет ли рыцаря выпестованный и выкормленный из птенца боевой грифон; уселся ли самонадеянный юный волшебник на заколдованную летающую метлу, желая поиграть в высоте с такими же безответственными сорванцами; поднял ли алхимика над землей баллон из рыбьих кишок, наполненный вонючим паром, — лица летунов спокойны и радостны, их ладони и пятки не потеют, в голове не крутятся ужасающие картины падения с высоты.
Вторые вздрагивают даже при мысли о полете. Если судьба заставляет храбрейшего из рыцарей или отважнейшего из магов все-таки прибегнуть к воздушному способу передвижения, то задолго до отрыва от земли они начинают видеть страшные сны, долго и нудно жаловаться друзьям и ближним на страх полетов, а в самый ответственный миг — неумеренно пить крепкое вино. Когда полет благополучно завершен, страдальцы начинают шумно и неуместно аплодировать, пытаются поцеловать несшего их дракона в чешуйчатый нос и вообще впадают в несвойственную им веселость.
Трикс относился к третьему типу людей, самому малочисленному. То ли так сказался долгий перелет на Элине Абулле Мумрике, то ли это было изначально свойственно характеру Трикса — но полет под облаками напрягал юношу не более, чем путешествие в карете или плавание по морю. Под негромкое и даже мелодичное пение дракона он задремал, вполуха вслушиваясь в слова баллады.
Как ни странно, в драконьей балладе рассказывалось практически то же самое, что и в многочисленных рыцарских балладах, которые Триксу доводилось слышать. Дракон пел про огромное королевство, где жили храбрые рыцари, про прекрасную королевскую дочь, которую похитил прямо из опочивальни огнедышащий дракон, про могучих героев, отправившихся спасать принцессу… Трикс смутно подозревал, что концовка баллады будет все-таки отличаться от привычной «Покатилась в грязь драконья голова, вытер храбрый рыцарь пот сперва, а потом повел принцессу под венец, тут и нашей песенке конец…» Но он позорнейшим образом не дослушал, потому что уснул. А когда проснулся, дракон распевал какие-то развеселые куплеты — впрочем, на ту же тему:
Из чего же, из чего же, из чего же,
Сделаны драконоборцы?
Из забрала,
Из двух поножей
И рукавиц из кожи.
Из кирасы,
Меча, кинжала,
Мяса, костей и сала,
Сделаны драконоборцы!
Из чего же, из чего же, из чего же,
Сделаны наши принцессы?
Из цветочков,
И лоскуточков,
Нежных ручек,
И прочих штучек,
Сделаны наши принцессы!
— Какая наглость! — сказал Иен, обнаружив, что Трикс проснулся. — Будь у меня в руках меч… — Ну, все-таки мы сейчас союзники, — попытался успокоить его Трикс. — Все равно! Ты бы слышал, как он издевался над рыцарями!
— Ну, рыцари тоже не прочь над драконами посмеяться, — миролюбиво сказал Трикс. — Не надо ссориться.
Иен засопел, но замолчал.
Хлопанье крыльев тем временем стало реже, фургончик просел вниз, так что желудок у путешественников подскочил к горлу, а сердце почему-то, наоборот, ушло в пятки.
— Снижаемся! — громким шепотом возвестил дракон.
Толчок. Еще один. Клацнули зубы кого-то из актеров, звякнула разбившаяся бутылка. Восторженно взвизгнули Песя и Нися, так и проторчавшие все время у окошка.
— Наш полет закончен, я желаю вам счастливого пути! — сообщил дракон. — Оставайтесь на местах, пока я не улечу.
Актеры радостно завопили и зааплодировали, к ним присоединился и Иен. Трикс, который хлопать в ладоши застеснялся (что же, получается, они не доверяли дракону, боялись, что тот их уронит?), посмотрел на Гавара и увидел, что только они с витамантам не выражают свой восторг так бурно. Витамант, почувствовав взгляд, мрачно уставился на Трикса своими мертвыми белесыми глазами и сказал:
— Если страшно, то лучше молчать. Всегда лучше молчать, но особенно если страшно.
Трикс растерянно отвел глаза. Как-то странно! Будто Гавар понимал его лучше, чем верные друзья!
Первым отвязался и выбрался из фургончика Хорт. Бдительно осмотрелся и махнул рукой.
Актеры вышли на открытый воздух.
В предутренней темноте тихо пели цикады. Под ногами был не песок, а пожухлая трава, на фоне звездного неба проступали растрепанные метелки пальм. Луна пряталась за облаками гдето у самого горизонта. Налетающий легкими порывами ветер отгонял крепкий аромат вспотевших от страха верблюдов. Вообще-то верблюды не потеют, это знал даже Трикс. Но, видимо, трехчасовой полет в когтях дракона и последующие события заставили их вспомнить, как это делается.
Верблюдов, кстати, осталось двое…
Трикс вздохнул и обнаружил, что все, как зачарованные, смотрят куда-то на запад. Он протолкался между Хортом и Шаражем, вгляделся и ахнул от восторга.
Темная пустыня, насколько хватало взгляда, была усеяна тусклыми, загадочно мерцающими огоньками. Сотни, тысячи огоньков маняще светили Триксу…
— Будто звездное небо упало на землю, — задумчиво проронил Майхель и высморкался.
— Оказывается, пустыня похожа на море, — произнес Хорт. — В ней тоже есть блуждающий свет…
— Знаете, отчего хороша пустыня? — растроганно сказал Бамбура. — Где-то в ней скрываются огоньки…
— Так что же это такое? — с опаской спросил Иен.
— Это догорают костры великой армии, которую ведет за собой Прозрачный Бог, — скрипуче сказал Гавар. — Две тысячи костров… дюжина воинов должны греться у одного огня… Хорошая армия. Впрочем, Прозрачному Богу она не особенно нужна — он сам себе армия…
По спине у Трикса прошел мороз. Двадцать четыре тысячи свирепых воинов пустыни? Говорят, что в эпоху великих битв короли и султаны выводили друг против друга и по сотне тысяч. Но те времена давно прошли…
— Запрягайте верблюдов, — велел Гавар, как-то незаметно начавший командовать. — Можете особо не торопиться, если мы приблизимся к передовым постам в темноте — нас истыкают стрелами.
Хотя Триксу и не доводилось бывать на войне или хотя бы маневрах (праздничные смотры войск в герцогстве вряд ли стоит принимать в расчет), из летописей и баллад он знал, что солдаты и командиры — это лишь малая часть армии. Когда начинаются настоящие войны и друг на друга движутся два враждебных воинства, на каждого солдата приходится как минимум одно гражданское лицо. Большой армии, хочет того полководец или нет, требуются: повара, пекари, мясники, водоносы, пивовары и виноделы; фуражиры, охотники и рыбаки; портные, швеи, скорняки, шорники; кузнецы, оружейники, столяры; повивальные бабки, доктора, ветеринары, могильщики; менестрели, трубадуры, актеры, фокусники и жонглеры; возничие, собачники, сокольничие; и белошвейки — не менее одной белошвейки на семерых солдат или трех офицеров.
Больше всего Трикса удивляла необходимость в таком количестве белошвеек, но все хроники и наставления по ведению войн сходились на том, что это очень полезно «для поддержания боевого духа и во избежание непотребств». Видимо, военная форма в сражениях быстро приходила в негодность и те молодые женщины, которых рекомендовалось вербовать «в бедных кварталах», ночи напролет корпели над ней, приводя в порядок. Что уж говорить, в рваной одежде и впрямь много не навоюешь — как и на пустой желудок, со зловредными болячками, затупившимися мечами или изнывая от скуки.
Так что Трикс ожидал увидеть в лагере Алхазаба не только суровых воинов, но и деловитых мастеров, дородных поваров и веселых белошвеек.
Но, похоже, жители пустыни воевали по каким-то своим правилам. Пока фургон медленно ехал меж привязанных коней и верблюдов, погашенных костров и развернутых палаток, Трикс, с любопытством глядевший по сторонам, обнаружил, что солдаты сами варили себе еду, сами точили сабли и сами штопали одежду. Появление одинокого фургона особого интереса не вызвало — похоже, что и развлекали себя солдаты сами или же просто не нуждались ни в каком развлечении, кроме еды и сна.
Когда на рассвете фургон только приближался к оазису Джем-был, его остановил конный патруль. Молчаливые воины выслушали рассказ Майхеля о том, как они — прославленная на весь мир театральная труппа — решили дать представление для славных воинов Прозрачного Бога, указали, куда им двигаться, и велели каждому актеру повязать на руку белую повязку — знак того, что фургон досмотрен и проезд разрешен. То ли Алхазаб совсем не боялся лазутчиков и убийц, полагаясь на мощь армии и силу магии, то ли жители пустыни были очень доверчивы.
Трикс с сожалением решил, что первый вариант более вероятен.
Оазис Джем-был, хоть и отличался немалыми размерами, на стоянку для такой огромной армии никак не годился. Трава вся была вытоптана или съедена, листья с деревьев тоже, вероятно, пошли на корм животным, а сучья и стволы — на топливо для костров. Только в центре оазиса, где стоял огромный шатер Алхазаба, еще оставался десяток слегка ободранных пальм.
Озерцо в центре оазиса тоже перестало существовать, его попросту выпили. Теперь это была неглубокая впадина, дно которой покрывала подсохшая растрескавшаяся грязь. У нескольких родников, раньше питавших озеро, стояли солдаты с кожаными ведрами, непрерывно вычерпывающие воду и разносящие ее по лагерю.
— Плохо дело, — прошептала Триксу на ухо Аннет. — Они загубили оазис, он уже не оправится… песок занесет его…
— Жалко, — согласился Трикс.
— Дело не в том, что «жалко», — сдавленно сказала фея. — Для кочевников оазис — это святое место, тот, кто губит оазис, — враг любому жителю пустыни. Если Алхазаб наплевал на древние законы и обычаи — значит, он не собирается оставаться в пустыне. Если его солдаты повиновались ему — значит, их страх перед Алхазабом сильнее, чем страх нарушить законы предков…
— Может быть, страх, — неожиданно произнес Гавар. Рыцарь-маг сидел в другом конце фургона, но, видимо, слух его после смерти значительно улучшился. — А может быть, любовь и уважение. Ты даже не представляешь себе, юный волшебник, на какие чудеса способна любовь.
— А может, и страх, и любовь, — буркнул Трикс, раздосадованный, что его подслушали.
— О да, — удовлетворенно сказал Гавар. — Вот это самая лучшая смесь. Правитель, которого боятся и любят одновременно, это настоящий правитель! Ты неглуп, мальчик. Из тебя может получиться толк.
Трикс не стал отвечать. Похвалы Гавара были ему отвратительны. И… одновременно очень приятны. Может быть, это похоже на то, что подданные Алхазаба испытывают к своему властелину? Страх и любовь одновременно?
Фургон наконец-то остановился возле уцелевших пальм. Все невольно уставились на огромный шатер Прозрачного Бога, который охраняли замершие как изваяния стражники. Но полог шатра даже не колыхнулся — Алхазаб не счел нужным выйти к неожиданным визитерам.
Зато появился немолодой воин верхом на тонконогом красивом коне. Судя по сверкающей белизной одежде и богато разукрашенному мечу — это был кто-то из командиров. Судя по шрамам на суровом лице и потертым ножнам меча — опытный воин.
— Фигляры из королевства, — негромко сказал воин, остановившись возле фургона. — Выйдите все.
Актеры без обычных пререканий торопливо выстроились перед воином. От того так и веяло опасностью — казалось, будто ему ничего не стоит выхватить меч и изрубить их всех — просто так, без всякого повода. Аннет сочла за лучшее спрятаться Триксу за пазуху.
Взгляд командира пробежал по актерам. На мальчишках, Майхеле и Бамбуре, он даже не задержался. При взгляде на Шаража воин едва заметно кивнул. Хорт вызвал у него больше интереса — воин с заметным любопытством разглядывал могучие мускулы северянина, потом сказал:
— Ты не похож на фигляра. Ты привык к мечу.
— Я был воином, — коротко ответил Хорт.
Кочевник кивнул и уставился на Гавара, чье лицо скрывало забрала шлема.
— Почему ты в доспехах?
Гавар неожиданно низко поклонился и звучно, совсем непохоже на свой обычный тон, ответил:
— В пьесе, которую мы хотим предложить вниманию почтеннейшей публики, я играю роль коварного витаманта Гавара, злобного рыцаря-мага с Хрустальных Островов. Грим, который я ношу, так сложен и отвратителен, что до самого конца пьесы я не открываю свое лицо.
— Открой, — холодно сказал кочевник.
Помедлив мгновение, Гавар поднял забрало. Трикс с ужасом покосился на него — даже простодушный кочевник не мог не опознать в Гаваре настоящего живого мертвеца! А подъехавший к ним воин вовсе не выглядел простодушным…
Но Гавар, к его изумлению, выглядел сейчас как самый обычный человек. Губы его были красными, щеки — розовыми, и даже глаза утратили мертвую белизну и стали нормальными… ну, почти нормальными. Встретив такого на улице, Трикс подумал бы про себя «ну и урод», но вряд ли бы испугался.
— Паршивый грим, — презрительно сказал кочевник. — Я три года провел в вашей Столице и повидал немало пьесок. Поработай над своим обликом, актер. Возможно, сам Прозрачный Бог соизволит смотреть ваше представление.
— Я постараюсь, господин… — Гавар низко поклонился.
— Хамас. Я — Хамас, полководец великого Алхазаба, тот, кто ведет в бой его верных рабов. Располагайтесь здесь. Мы останемся в оазисе еще на одну ночь и вы должны начать представление, едва солнце скроется за горизонтом.
— Нам нужно немного реквизита, — попросил Майхель. — Какие-нибудь жерди, чтобы натянуть задник… доски, чтобы соорудить будку для суфлера…
— Можете срубить пальмы, — бросил Хамас. — Вам принесут еду и воду. Если потребуется что-то еще — говорите.
— Нет, нет, все остальное у нас есть, — закивал Майхель.
— Надеюсь, вы не разочаруете Прозрачного Бога, — продолжил Хамас. — Если он заскучает… что ж, тогда он найдет способ повеселиться, но я не думаю, что он вам понравится.
Развернув коня, Хамас неторопливо отъехал в сторону.
Майхель вытер пот со лба. И сказал:
— Ну что… господа комедианты… Приступим.
Хорт молча достал из фургона свой боевой топор и отправился к пальмам.
Поскольку соорудить зрительные ряды было совершенно невозможно, актеры ограничились сценой — но зато разместили ее во впадине, на дне высохшего озерца. Конечно, вся огромная армия все равно не сумела бы увидеть представления, но тысяч пять-шесть солдат могли собраться вокруг и наблюдать за происходящим.
Занавеса не было, сцену ограничивали с боков две уцелевшие пальмы. Рядом с пальмами соорудили простенькие кулисы с изображенными на них иллюминаторами, за которыми ожидали своей очереди на выход актеры. За пальмами натянули полотнище с нарисованным морем. Декораций было немного — пришлось даже частично разобрать фургон, чтобы построить какой-то намек на два корабля (колеса от фургона послужили штурвалами, колесные оси — мачтами).
— Все не так! — восклицал Майхель, хватаясь за голову. — Падугов нет, кулисы только одни, задник один, машинерии никакой нет, света нет, рабочих сцены нет! Сплошная условность! Как играть?
— Это не важно, — утешал его Бамбура. — Я давно предлагал отказаться от декораций. Зритель должен наслаждаться игрой актеров, а не рассматривать красивые картинки. Перевоплощение, подлинные чувства, брызжущие эмоции — вот что составляет суть театра!
— Нет, нет, нет! — размахивал руками Майхель. — Искусство должно быть реалистичным, близким к жизни. Если дело происходит на корабле — со сцены должна брызгать вода! Если в пустыне — лететь песок! Если актеры на сцене едят — они должны есть по-настоящему, а не делать вид, что кусают фрукты из папье-маше!
— Вот насчет последнего я совершенно согласен, — кивнул Бамбура.
Но труднее всего оказалось договориться с Песей и Нисей. Племянники Майхеля только сейчас поняли, что кому-то из них придется изображать принцессу Тиану.
— Я девчонку играть не буду! — твердо заявил старший брат, Песя.
— Я тоже! — пискнул Нися. — Я самый маленький, я Халанбери играю! И я плохо роли запоминаю!
Майхель прекратил выдирать волосы на голове и вцепился себе в бороду.
— Песя! Жизнь актера — это бесконечная череда перевоплощений! Вчера ты играл Трикса, сегодня ты играешь княгиню Тиану, а завтра — завтра и самого витаманта Гавара!
— Не буду играть девчонку, — упрямился Песя. — Если я буду одевать девчачьи платья, то это может плохо сказаться на моем взрослении!
— Песя, ты в принципе прав, — откашлялся Майхель. — Но актер — такая трудная профессия, требующая полной самоотверженности… Знаешь, я однажды играл молодую гномиху!
— Правда? — поразился Песя.
— Правда. У нас был спектакль… «Если бы бабушка была дедушкой, или Гномья лагуна»… У меня борода была самая подходящая, чтобы играть гномиху…
Песя задумался. Неохотно сказал:
— Ну, гномихи не считаются… наверное…
— К тому же у актеров есть мудрое правило, — продолжал уговоры Майхель. — В полном толковании оно звучит так: «Один раз можно сыграть любую роль, это не накладывает на актера никаких обязательств и вообще не считается»… Я тебя прошу сыграть только один раз!
Песя вздохнул.
— И ты получишь свой процент от общей прибыли, — вздохнул Майхель.
— Процент? — восхитился Песя. — Не просто кормежка и обучение, а еще и деньги? Какой процент?
— Полпроцента, — сказал Майхель.
— Процент — и заметано! — бодро сказал Песя. — Будет такая Тиана, что у вас глаза на лоб полезут!
Майхель закашлялся и сказал:
— Ну-ну. Особо усердствовать все-таки не стоит…
Когда начало темнеть, актеры уже были загримированы и одеты для представления. Прибавление к труппе Трикса, Иена и Гавара радикально изменило все представление — каждый из актеров теперь играл сам себя, только Песя изображал Тиану, а Нися — Халанбери. Несмотря на похвальбу Песи, Трикс решил, что никакой Тианы из того не получилось, несмотря на накладные волосы, белое в синий горошек платье и подведенные помадой губы. Что-то мешало поверить, будто это девочка — то ли нескладная худая фигура (подкладывать что-либо под рубашку парень отказался наотрез), то ли выпирающий кадык, то ли торчащие из-под платья волосатые ноги.
Впрочем, зрителям, кроме тех, кто сидел в первых рядах, вряд ли были заметны такие тонкости. Большинству, если честно, вообще вряд ли что-то было видно или слышно, кроме общих очертаний сцены и бродящих по ней актеров.
— Ну… начнем, господа комедианты… — Майхель промокнул пот со лба и вышел из-за кулис, держа в руках горящий факел. Зрители приветствовали его одобрительным гулом — видимо, даже суровые обитатели песков жаждали приобщиться к искусству.
Майхель торжественно обошел сцену, зажигая лампы и факелы, которые должны были освещать происходящее. Потом вышел вперед и торжественно сказал:
— Почтеннейшая публика! Величайший из величайших волшебников всех времен и народов, прославленный Алхазаб! Его верные помощники и подручные! Его храбрые солдаты! Сейчас мы покажем вам представление, которое называется «Подвиги Любви, или Морские Приключения Юного Мага». Двести девяносто девять раз оно с неизменным успехом шло на сценах королевства, Самаршана, в Северных Горах и на Хрустальных Островах!
— Что? — просипел Гавар, стоявший рядом с Триксом. — Двести девяносто девять раз? На Хрустальных Островах?
— Не обращайте внимания, это так положено говорить, — успокоил его Бамбура. — Всего-то три раза сыграли в королевстве и разок в Самаршане.
— И вот теперь мы покажем вам это представление в последний раз! — произнес Майхель. — Закрытие сезона! Прощальная гастроль! История о коварстве и любви, предательстве и благородстве! Как была спасена прелестная юная княгиня и наказан злой ужасный витамант!
С этими словами Майхель раскланялся и двинулся за кулисы. Кочевники проводили его шумным звоном оружия — вместо того чтобы хлопать в ладоши, они предпочли колотить кинжалами о сабли. Звук был хоть и одобрительный, но страшноватый, Трикс невольно сглотнул вставший в горле комок.
— На сцену, — прошептал Бамбура, пихая в спину Песю. — Садись на стул и мечтай о Триксе!
Песя неохотно вышел из-за кулис, уселся на стул и поднял руки к небу. Зрители замолкли.
— О горе мне! — срывающимся фальцетом, воскликнул Песя. — Я — княгиня Тиана, несчастная сирота, которую хотят насильно выдать замуж за вождя витамантов Эвикейта! Я бежала из дворца и укрылась у доброго юноши Трикса, ученика волшебника. Но в безопасности ли я? Ведь меня преследует могучий рыцарь-маг Гавар Вилорой!
Майхель, от жары и волнения обильно потеющий и поминутно вытирающий платком лицо, прошептал, наклоняясь к Триксу и Гавару:
— Шатер Алхазаба открыт, но его не видно. Похоже, решил смотреть из шатра…
— Не важно, — отмахнулся Гавар. — Мы справимся.
Майхель толчком отправил на сцену Нисю.
— О, братец! — воскликнул Песя, продолжая заламывать руки. Похоже, все его представление о девчонках ограничивалось тем, что они должны патетически восклицать и размахивать руками. — Мой любимый сводный братец Халанбери, решивший разделить со мной тяготы бегства. Что ты хочешь мне сказать?
Нися, уставившись на окруживших сцену зрителей, явно заробел и молчал.
— Быть может, ты увидел кого-то, приближающегося к нашему домику? — пришел на помощь брату Песя.
Но Нися упорно молчал.
— Халтура… — вздохнул Гавар и тяжелым шагом вышел из-за кулис. При появлении витаманта по рядам воинов прокатился испуганный гул. Гавар выглядел настоящим живым покойником — бледный, с мертвыми глазами, заострившимися скулами. В общем, он выглядел тем, кем и являлся.
— Он не ответит тебе, княгиня! — гулко произнес Гавар. — Я наложил на него заклятие немоты!
— Я видел витаманта Гавара, приближающегося к нашему домику! — внезапно сказал Нися, игнорируя появление Гавара.
— А теперь, как видишь, я снял это заклятие! — не растерялся Гавар.
— Не стоит ли укрыться, пока Гавар не ворвался к нам? — продолжал Нися.
— Видишь — он даже не замечает меня, ведь я стал для него невидимым! — выкрутился Гавар.
— Какой актер… — прошептал Майхель. — Какой прирожденный актер! Ах, если бы он играл в моем театре — мы покорили бы весь мир!
— Ничего, что Нися так… невпопад говорит? — спросил Трикс.
— А, ерунда, — отмахнулся Майхель. — Все актеры иногда говорят невпопад. Это называется импровизация и очень нравится зрителям.
Нися наконец-то опомнился и начал играть свою роль. Он храбро кинулся на Гавара, был повержен и красиво упал на сцену. Трикс вспомнил, что на самом-то деле Халанбери спрятался от витаманта в буфете, но говорить ничего не стал — так и впрямь получалось интереснее.
Гавар тем временем глумился над княгиней. Он высмеял ее попытку к бегству, пригрозил посадить в трюм к злобным крысам и, наконец, схватив за руку, уволок за противоположные, левые кулисы.
Зрители дружным ором выразили свое одобрение, причем Триксу показалось, что понравилась им не игра актеров — а поведение Гавара.
— Ну… иди! — велел Триксу Майхель и вытолкнул на сцену. Следом выскочил Иен.
К этому времени уже совсем стемнело. На сцене было светло от фонарей, а вот вокруг все тонуло во тьме — только шатер Прозрачного Бога светился белым колдовским светом. Зрителей можно было угадать лишь по отблескам оружия, звяканью стали и запаху чеснока. Только те кочевники, кто оказался ближе всего к сцене, кое-как были видны. Смуглые бородатые лица с интересом повернулись к Триксу. Большинство солдат и командиров, наблюдающие за представлением, держали в руках миски с жареными кукурузными зернами и бурдюки с пивом.
— А ну-ка, парень, покажи этому ходячему мертвецу! — крикнул сидящий впереди солдат — еще довольно молодой, но бравый, с живыми веселыми глазами и улыбчивым лицом. — Он уволок твою подружку!
«Они же как дети! — поразился Трикс. — Или это и есть волшебная сила искусства?»
— Куда же гнусный витамант увел мою любимую? — воскликнул Трикс. В жизни он бы ни за что на свете не решился так назвать Тиану! Но на сцене это удивительным образом получилось легко и просто.
— Туда уволок, туда! — дружно завопили кочевники. Большинство при этом указывали на левую кулису, но некоторые на правую, а некоторые, особо сочувствующие Гавару, даже тыкали пальцем в сторону пустыни.
— Я найду ее, Иен! — воскликнул Трикс. — Чего бы мне это ни стоило! Я вырву Тиану из мертвых рук Гавара!
Зрители поддержали его звоном мечей и дружным ором. До Трикса доносилось:
— Давай-давай!
— Будь мужиком!
— Я в твои годы уже убил своего первого врага!
А явно симпатизирующий Триксу молодой воин выкрикнул:
— Не трать время на слова! Отправляйся в погоню!
Трикс почувствовал, как его накрывает каким-то удивительным воодушевлением. Исчезла сколоченная кое-как сцена, убогий реквизит, стоящие в десяти шагах Гавар и Песя. Он снова был в домике Щавеля, откуда похитили юную княгиню.
— Витамант уже на пути к Хрустальным Островам! — воскликнул Трикс. — Нам нужен корабль и команда!
— Я буду с тобой до конца! — гордо выкрикнул Иен, которого тоже захватило представление. — Пусть я паду, пронзенный мечом, но мы спасем княгиню!
Некоторые из зрителей расчувствовались настолько, что даже смахнули слезу.
…Как ни странно, но в какой-то момент Трикс даже забыл о том, что их цель — поразить заклинанием Прозрачного Бога. Может быть, потому, что Алхазаба не было видно в шатре. Может быть, повлиял энтузиазм зрителей.
Он снова уговаривал актеров отправиться с ним в погоню. Они снова плыли на корабле вслед за витамантом. И близилась, близилась великая битва…
Спрятавшись на миг за кулисами — отдышаться и глотнуть воды из фляги, которую заботливо протянул ему Бамбура, Трикс посмотрел на Гавара. Витамант стоял за другими кулисами и беззвучно шевелил губами — будто тренировался. Поймав взгляд Трикса, он успокаивающе кивнул.
Собственно говоря, Гавар обещал все сделать сам. Ну или хотя бы главное — поразить Алхазаба каким-то немыслимым заклятием. Триксу следовало лишь помогать, защищая витаманта от солдат, которые могли бы помешать колдуну.
— А может быть, просто сыграем пьесу до конца? — жалобно спросил Майхель. Чем ближе был решающий миг, тем больше нервничали актеры. Золото — это, конечно, хорошо. Слава — тоже. Но всем известно, что покойникам ни то ни другое не нужно.
Трикс сочувственно посмотрел на Майхеля и как мог твердо сказал:
— Не волнуйся, у нас все получится! Гавар — могучий волшебник!
— Но ты же его победил!
— Значит, я тоже могучий волшебник.
Майхель с сомнением покачал головой — и актеры двинулись на сцену. Навстречу им вышел Гавар, волоча за собой стул, к которому был привязан Песя.
— Ха-ха-ха! — громко произнес Гавар. — Я не отдам тебе девицу! Я убью вас всех и вы будете служить мне после своей смерти!
— Не хвались, едучи на рать! — ответил Трикс. Хотелось добавить что-нибудь еще, но как-то не придумывалось. Поэтому он стукнул посохом об пол и пригрозил: — Моя магия, сильнее твоей магии!
— Посмотрим! — мрачно сказал Гавар и развел руки.
Зрители притихли. Только веселый молодой воин ободряюще кивнул Триксу.
— Из глубин моей мертвой души, истлевшей — но не исчезнувшей, из зловонной мертвечины моего навеки остановившегося сердца, из самой природы витамантии, ненавидящей все суетное, все теплое и живое, явилось страшное заклятие — еще никогда не звучавшее под небом этого мира… — зловеще сказал Гавар.
Повисла ледяная тишина. Казалось, даже ветер стих. Только вдалеке печально кричал верблюд.
— Само неумолимое время, которое мы, витаманты, так ненавидим, склонилось перед моей непоколебимой волей, — продолжал Гавар, глядя на Трикса. — И… прервался ход времен! Вечный покой опустился на…
Триксу стало страшно, и он едва удержался от того, чтобы не выкрикнуть что-нибудь в противовес Гавару.
— Опустился на шатер Прозрачного Бога, волшебника Алхазаба! — рявкнул Гавар.
Раздался тихий печальный звон — и серебристое сияние окутало шатер Алхазаба.
— Время остановилось! — Гавар торжествующе посмотрел на кочевников. — Века и тысячелетия пронесутся мимо — а шатер останется стоять среди песков. Никто не сможет войти в него — и никто не сможет выйти, ибо там нет времени, нет жизни и нет смерти! Отныне и навсегда, пока сама Вселенная не сожмется в булавочную головку и не лопнет от натуги!
Последняя фраза показалась Триксу несколько вычурной, но звучала она все-таки здорово.
Кочевники, оторопев, смотрели на Гавара.
Витамант расхохотался устрашающим смехом.
«Мы победили! — с восторгом подумал Трикс. — И мало того, что победили, нам даже не пришлось никого убивать!»
А дальше все вдруг покатилось под откос…
Улыбчивый воин в первом ряду вдруг встал и расправил плечи. В его глазах уже не было веселья.
— Мерзкий кусок гнили… — воскликнул он. — Я оставил в шатре свой любимый плащ!
Воины смотрели на него со страхом — и восхищением.
И Трикс с ужасом увидел, как с лица Гавара пропадает самоуверенная улыбка. Витамант вскинул руку, засветившуюся волшебным светом, и воскликнул:
— Свирепый негасимый огонь пожрет твое тело, Алхазаб!
Понятное дело, что такое простенькое заклинание вызвало лишь слабую вспышку, впрочем, все же ударившую по Прозрачному Богу. Секунду Трикс видел Алхазаба сквозь языки пламени — потом огонь стек с его плеч и огненной лужей собрался у ног. Прозрачному Богу, похоже, это было совершенно безразлично.
— Несокрушимые узы сковали твои руки и ноги, витамант! — воскликнул Алхазаб. — Твой гнусный язык раздулся и уже не может пошевелиться!
По мнению Трикса, и это заклинание было так себе. Ничуть не лучше «свирепого негасимого огня». Ну, может быть, Гавару от него станет чуть-чуть неловко передвигаться…
Но Прозрачный Бог, произнеся это простое заклинание, будто весь заполыхал, засветился голубым колдовским светом.
Гавар нечленораздельно замычал. Чудовищная сила растянула его руки и ноги в разные стороны — и он застыл на сцене, будто подвешенный на невидимых веревках. Из раскрытого рта высунулся толстенный, раздутый черный язык.
Как бы ни было Триксу страшно, но он понимал, что теперь только он может хоть что-нибудь сделать. Трикс отбросил ненужный в серьезном волшебстве посох, протянул руку к витаманту и произнес:
— Алхазаб зря торжествовал победу! Молодой маг нанес ему коварный и безжалостный удар! Все соки тела — от черной желчи селезенки и желтой желчи печени до красной крови в жилах и бесцветной слизи в голове — все они вскипели, разрывая Алхазаба на части!
Майхель в ужасе ахнул.
Кочевники взвыли от страха — и уставились на Прозрачного Бога.
Алхазаб покачал головой и с обидой посмотрел на Трикса.
— А ведь я за тебя болел в этой пьесе… — горько сказал он. Потом его глаза полыхнули яростью. — Коварный мальчишка, волшебник-недоучка, презревший законы гостеприимства и справедливости — повинуясь моей воле, воле Прозрачного Бога, ты отправляешься в самое сердце ада!
Алхазаба вновь окутало призрачное сияние.
И мир вокруг Трикса померк.
Не секрет, что с тех самых пор, как человек уверовал в существование Высшего Божества, создавшего небо, звезды, земную твердь, людей, животных и вообще все, кроме чувства юмора, бывшего всегда и пребудущего вовеки, возникло и сильное, всепоглощающее желание не помереть в положенный срок, а оказаться в каком-нибудь ином мире, поблизости от Высшего Божества.
(Некоторые даже предполагают, что вначале возникло такое желание, а потом уже люди уверовали в существование Всевышнего и Всемогущего.)
Поскольку каждый человек искренне считает, что он хорош и любим Высшим Божеством, а вот его сосед, который богаче на две коровы и пару штанов (хорошо умеет махать мечом, петь на пиру веселые песни или женат на доброй и красивой женщине) — очень и очень нехороший человек, то люди стали размышлять о том, как же устроена эта счастливая жизнь после смерти? Ну невозможно ведь поверить, что и тогда окажешься в одинаковых условиях с этим негодяем, который и при жизни-то отравлял всю радость бытия своим существованием!
И все как-то очень быстро поняли, что Высшее Божество в своей мудрости одних людей после смерти отправляет в место хорошее и приятное, которое называется раем, а других — в очень и очень неуютные условия, для простоты зовущиеся адом. (Из этого, кстати, следует, что все витаманты — очень плохие люди, потому что только плохой человек, понимающий, что его ждет ад, а не рай, будет стараться обмануть смерть.)
Трикс в силу юного возраста на эти темы размышлял нечасто, но в принципе теорию одобрял, считал здравой, разумной и единственно возможной. Так что придя в себя, он, прежде чем поднять веки, попытался представить, что именно увидит.
Что такое ад — это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что оттуда нельзя будет сбежать, придется много трудиться и испытывать те или иные неприятные ощущения. Северные варвары уверяли, что в аду трусливые воины прислуживают смелым, а также разгребают снег, рубят дрова, роют шахты и каналы — причем все это голыми, босыми, голодными, во тьме и на морозе. Самаршанцы уверяли, что в аду недобродетельные люди, не уважающие Высшее Божество, прислуживают добродетельным, а также разгребают песок, месят кизяк, роют шахты и каналы — причем все это голыми, босыми, жаждущими, под слепящим солнцем и на жаре. Ни северный, ни южный вариант Трикса никак не устраивал. В королевстве единого мнения не было, каждый мистик считал своим долгом выдвинуть новую концепцию. Некоторые с восторгом рассказывали об огромных котлах и сковородах, где грешников жарят и парят, прежде чем кинуть замерзать в ледяные пустыни, — и на все это любуются праведники. Более умеренные считали, что грешники разгребают снег и песок… ну и далее, как положено. Самые мягкие и добрые утверждали, что никаких телесных мук грешники испытывать не будут за отсутствием тел, зато будут очень страдать душевно, потому что Высшее Божество не станет с ними общаться.
Трикс, который не слишком любил жару и очень не любил холод, решил, что этот вариант его устраивает в наибольшей мере. И с надеждой открыл один глаз.
Увиденное его смутило. Вокруг было светло — хоть и неярко, тепло — хоть и не жарко. К тому же у него болела голова — но не сильно, на адские муки никак не похоже.
Трикс сел и огляделся.
Его окружал молочно-белый туман, в котором едва-едва угадывался чей-то смутный силуэт, не поймешь даже, далеко или близко. Доносились слабые звуки, будто кто-то постукивал пальцами по столу.
— Высшее Божество? — с опаской спросил Трикс.
Наступила тишина. Потом послышался голос:
— Ты что, видишь меня?
— Смутно… — признался Трикс. — А разве вы будете со мной общаться?
— Не говори глупостей, — разозлился неведомый собеседник. — Во-первых, я никакое не Высшее Божество! Вовторых, я уже несколько лет только и делаю, что с тобой общаюсь!
Трикс на всякий случай замолчал. Некоторое время царила тишина. Потом его собеседник горестно произнес:
— И нужно было этому гнусному Алхазабу ляпнуть про сердце ада! Нет бы отправить тебя умирать в Башню Смерти или Яму Отчаянья, как поступает каждый приличный Темный Властелин. Все было бы просто и понятно! А он — сердце ада, сердце ада… Тоже мне, поэтичный тиран Востока…
— В Башню Смерти я тоже не хочу, — на всякий случай сказал Трикс.
— Да что ты понимаешь! Из Башни Смерти тебя спас бы Радион Щавель. Или ты надел бы волшебный плащ и прошел мимо стражи. Или обнаружил бы там потайной ход наружу… прорыл его вязальной спицей, в конце концов!
— У меня нет плаща и спицы, у меня есть только волшебная сабля… — растерянно ответил Трикс.
— Сабля тоже сойдет, — вздохнул собеседник. — А с сердцем ада получается какая-то ерунда. Не может волшебник по своей воле отправить кого-то в ад. Это не его прерогатива!
— Совершенно с вами согласен! — обрадовался Трикс. — А давайте сделаем так, что он вообще не говорил про сердце ада?
Собеседник на миг задумался. Потом с сожалением сказал:
— Нет, не годится. Акт творения уже состоялся, тому были многочисленные свидетели. Не люблю я править то, что уже создал!
— Так вы Творец? — спросил Трикс.
— Ну… в какой-то мере… — чуть смущенно ответили ему.
— Создатель? — восхитился Трикс.
— В какой-то мере… — продолжал ломаться Творец.
— Высшее Божество?
— Да не богохульствуй ты! — прервал его Творец и Создатель. — Я и так опасно близок к кощунству. А ты вообще ударился головой при падении и тебе мерещится всякая ерунда!
— Правда? — огорчился Трикс.
— Раз я тебе говорю, значит, правда, — отрезал Творец и Создатель. — Ладно… ад мы отринем, в данном случае он не вписывается в историю. Пусть будет… ох, как я не люблю такие фортели!
— Какие? — робко спросил Трикс.
— Такие! Ты знаешь, что самая большая самаршанская пустыня называется Сердце Ада?
— Нет, — признался Трикс и задумался. — Хотя да, оказывается, знаю! Читал в летописях.
— Ну так вот, поскольку в настоящий ад Прозрачный Бог тебя отправить не мог, то ты попал в эту пустыню. Но не радуйся раньше времени, я тебе подыгрывать не стану! Ты попал в ее самую страшную и жаркую часть, где сотни лет не ступала нога человека!
— Но я оттуда выберусь? — уточнил на всякий случай Трикс, уже убедившийся, что Творец и Создатель любит поговорить.
Раздался тяжелый вздох.
— Трикс, ну ты же умный мальчик. Сам подумай — как ты можешь не выбраться? Ты ведь герой!
— Герой?
— Главный герой! Непременно выберешься.
— А как?
— Не скажу.
— А Прозрачного Бога я победю? То есть побежду… а как правильно-то спросить?
— Смогу победить. Не знаю, тут возможны варианты. Все, пока!
— А Тиана меня… — начал было снова Трикс — и очнулся.
Он лежал на горячем песке. Дул сухой жаркий ветер. В небе светили звезды. Голова, которой Трикс ударился при падении о камень, ужасно болела.
— Почудится же такое… — прошептал Трикс. И вскочил, озираясь: — Иен! Гавар! Бамбура! Майхель! Аннет!
Тишина была ему ответом. Он стоял в пустыне, среди каких-то древних, полуразвалившихся и полузанесенных песком строений. Нигде, насколько хватало взгляда, не было ни души — ни верного друга, ни товарищей-комедиантов, ни витаманта, ни феи…
— Я в Сердце Ада! — с ужасом сказал Трикс.
