Мы идем, стараясь держаться переулков. Если нужно перейти широкую улицу, я делаю это первым, за мною быстро перебегают Безухое и Шпонька. Движемся треугольником — впереди я, на флангах мои товарищи. Настоящее оружие пока только у меня. В одной из покинутых и еще не разгромленных квартир Мустафа успел разжиться охотничьей одностволкой с единственным зарядом мелкой дроби, предназначенной для дичи, размером от колибри до бекаса, а Федька внушительно сжимает в руке арматурный прут и, кажется, чувствует себя в большей безопасности. Он прав.

Погоня давно отстала. Спецназовки еще пытались блокировать нас в первом жилом корпусе, куда мы вломились на последнем издыхании после дикого спринта Вязким миром, и вертолет сверлил воздух, настырно кружа вокруг, но когда по нему ударили с соседней крыши, облаве стало как-то не до нас. Пока вокруг разгорался настоящий уличный бой, мы сумели отдышаться и телепортировать в соседнее здание, оказавшееся, к счастью, в пределах одного прямого нырка, а потом в следующее… Мы были уже далеко, а ожесточенная пальба позади нас еще продолжалась. А значит, продолжалась и полоса наших удач. Да, я с самого начала надеялся навести облаву, наступающую нам на пятки, на вооруженную банду мародеров, но не мог даже предположить, что это случится сразу, чуть только мы вступим в «человеческие» жилые кварталы. Думал, придется еще пофинтить, поиграть с погоней…

Сил на это, откровенно говоря, уже не было.

Их и теперь не чересчур много. После двух с лишним часов пешего движения мы едва не валимся с ног. Не будь нашей космической эпопеи, такая прогулка по столице воспринималась бы, пожалуй, как удовольствие… Естественно, в предположении, что кто-то позволил бы нам гулять по районам, запретным для праздных эксменов.

Шпонька и Безухов в столице впервые. Обоих она удручает своими размерами. Я хорошо их понимаю…

Навстречу нам из переулка выходит с десяток вооруженных эксменов. Нет, «вооруженных» — это сильно сказано. У вожака есть пистолет, и он демонстративно им помахивает, руки остальных заняты ножами и арматурными прутьями, как у Шпоньки, а один худосочный очкарик водрузил на тощее плечо здоровенный топор, каким разделывают мясо, пытается выпятить впалую грудь и глядит орлом. Н-да, грозная рать… Секунд на пятнадцать работы для одной спецназовки.

Несколько секунд мы настороженно изучаем друг друга, не двигаясь с места. Автомат, отнятый мною у той дикой кошки, и бекасник Мустафы производят на встреченную нами артель самое благоприятное впечатление. Вожак молча делает знак: пошли, мол, с нами, не пожалеете… Отрицательно мотаю головой в ответ, и интерес к нам сразу пропадает. Вся компания втягивается в противоположный переулок.

Это далеко не первая встреча. Брошенные «человеческие» кварталы наводнены бандами. Резервации эксменов, наверное, совершенно опустели — все, кому не лень, пасутся здесь. Встречаются и мародеры-одиночки, но больше банд. Несколько одиночек пытались увязаться за нами и отставали, поняв, что у нас есть какая-то цель помимо грабежа. Дважды в нас стреляли из окон. Один раз мне пришлось дать короткую очередь в ответ. Не знаю, попал ли. Если да, то случайно, а скорее всего просто образумил, показав, что худо-бедно умею не только нажимать на спуск, но и целиться. Что, кстати, эксмену совсем не полагается, поэтому никто из нас троих даже не задет…

Но чаще встречи оканчиваются миром. Идут куда то трое странных, ну и пусть себе идут, раз никому не мешают. Добычи и развлечений в бабских запретных кварталах хватит на всех. Во как они, стервы, жили, во как! Нам бы так. Ничо, теперь и мы поживем как люди, жаль только, что один лишь день. Зато это наш день!

Пир во время чумы. И что-то мне это сильно напоминает, только масштаб не тот. Уж не Ананке ли?..

Мы вынуждены заложить большой крюк, обходя пожар. Опять горит целый жилой квартал. Длиннейшие, закрученные в тугие спирали языки пламени алчно облизывают стены многоэтажек. Ревет огонь, на верхних этажах воют мародеры, отрезанные пламенем. На асфальте труп старухи с размозженной головой. Рядом труп девочки лет восьми. Не хочется и смотреть. Почему они не эвакуировались? Отказались, не поверив в страшное? Не досталось места в убежище? Ловлю себя на мысли: старухе повезло, она умерла быстро…

Стелющийся удушливый дым. Догорающие или только разгорающиеся здания. Остовы сгоревших автомобилей. Бей, круши, однова гуляем! Единственный и последний разочек! Эх, и гульнем же, смертнички!..

Есть такие, кто, согнувшись, тащит барахло в сумках и наволочках, но их мало. Большая часть громил просто громит. Акт мести, так сказать. Они очень торопятся, боясь не успеть разгромить все до основания, не оставив и следа от атрибутов запретной для них и потому жгуче ненавидимой чужой жизни. Они знают, что ответное возмездие не заставит себя долго ждать.

Хотя, конечно, знают не все. Многие вдрызг пьяны и слезливо счастливы, иные допились до отключки, а этот вот, ахнув бутылку о стену, со всхлипами и собачьим подвыванием полосует себя осколками вдоль и поперек. Ему очень жалко себя, но разве не он теперь хозяин своей жизни, а? И жизни, и смерти, вот как! Попробуй только отобрать у него стекло — не сметь! Прочь, дети грязи! Я сам! Я все могу! И так могу, и этак могу-у-у…

С диким криком, кувыркаясь в свободном полете, скользит вдоль стены еще не дымящегося здания нелепое тело и звучно впечатывается в мостовую. Эксмен, однако. Пьяный самоубийца? Выброшен подельниками? Осознал ближайшую свою перспективу? Кто его знает, теперь не спросишь…

А кое-где над городом уже кружат вертолеты. Не те, что нас гоняли, другие. Очень скоро к столице подтянутся покинувшие убежища войска, в ключевых местах будут выброшены десанты, и спустя малое время наступит логический финал. Между прочим, я совсем не уверен, что будут пощажены те робкие, кто поостерегся покидать городские эксменские резервации. Скорее уж в живых будут оставлены те, кто еще уцелеет к тому моменту, когда мстительницы утомятся мстить, а начальство прикрикнет на них в том смысле, что надо же кого-то и оставить, как можно скорее употребив для насущных работ…

Но кружащие без ясной цели вертолеты мне уже очень не нравятся. С часу на час начнется. Я надеялся, что нам будет отпущено больше времени.

— Тим! — раздраженным голосом зовет Шпонька.

— Ну? — Я оборачиваюсь.

— Куда мы идем?

— Прочь из города, куда же еще. Он нам помог, а теперь мешает.

Ответ удовлетворяет Шпоньку только на минуту.

— Ти-и-им!

— Чего тебе?

— Нам не туда. — Он уверенно тычет своей арматуриной в боковой переулок. — Вот так будет гораздо ближе.

— С чего ты это взял, раз в Москве впервые?

— По солнцу определился.

Надо же. Следопыт какой. И солнца-то почти не видно — в городе его то дом застит, то дым…

— Пожалуй, ты прав, — признаю я.

— Ну?..

— Знаешь, ты иди, если хочешь. Я не держу. А у меня тут еще есть одно дело. Нет, даже два…

— Какие у тебя могут быть дела?

Шпонька обижен, как ребенок. Он устал, он готов расхныкаться, и арматурину ему нарочно подсунули чересчур тяжелую. А тут еще взрослый умный дядя не желает посвящать его в свои взрослые мысли и планы… Обидно!

— Дело второе — найти транспорт, — терпеливо объясняю я ему. — Пешком уходить рискованно — далеко…

— А первое дело?

— Найти роддом или больницу с родильным отделением. Хочу проверить одну любопытную гипотезу.

— Другого времени ты не нашел? — теперь уже не выдерживает Мустафа. Мои товарищи переглядываются: не спятил ли я ненароком?

— Только сейчас и можно ее проверить. Другого времени не будет.

— Хм, — в сильном сомнении качает головой Безухов. — Ладно, веди. Вон там впереди — не больничные ли корпуса?

— А я, по-твоему, куда иду?!

Вблизи корпуса и впрямь оказываются больницей, причем пока еще не разграбленной и не подожженной. Это ей только предстоит. Когда безумные толпы громил обнаружат, что все спиртное в магазинах и квартирах уже разграблено, они непременно вломятся сюда за очищенным этанолом. Пока что больницу спасает высокая ограда, запертые калитки и стальные ворота. Высадить их нечем, а карабкаться через забор — лень. Поблизости полно более доступной добычи.

Мне тоже лень карабкаться, и я без слов преодолеваю забор нырком через Вязкий мир. Мустафа и Федор телепортируют следом за мной столь уверенно, будто занимались этим с пеленок.

Вот насчет пеленок мы сейчас и проверим…

Больничная территория пуста, как после чумы. Где тут родильное отделение? Ага, вот указатель…

— Ищите, — бросаю я, потирая ушибленное плечо. Вздумал ломать входную дверь, а она не заперта.

— Что искать?

— Звукоизолированное помещение, вернее всего, подземное…

— Почему звукоизолированное? — недоуменно поднимает брови Шпонька, но я отмахиваюсь от него, как от мухи. Нет времени разжевывать и в рот класть. Пусть мыслит сам, и если сумеет меня опровергнуть, может быть, сэкономит нам время…

Мечемся по лестницам вверх-вниз. Где?! На глаза не попадается ничего необыкновенного: палаты для рожениц, приемное отделение, предродильное отделение, кухня, операционная, ординаторская, кабинет главврача… Ничего кроме.

Все пусто. Без сомнения, эвакуация прошла в образцовом порядке. Везде прибрано, аккуратно и пусто особенной, гулкой пустотой. Часть медицинской аппаратуры вывезена — видно, где она стояла.

Моргаю в растерянности. Где искать? Может, надежнее поискать доказательства в архиве, в особой его части? Да, но где он, этот архив? Он запросто может храниться в другом здании. Он вообще может быть вывезен.

Что я упустил? Что???

А не олух ли я? Думай! Как бы спроектировал сам на их месте? Где бы оборудовал искомое? Ну конечно, близ помещения для новорожденных! Третий этаж, направо.

— За мной, уникумы!

Тут, конечно, две палаты: для девочек и для эксменов. Так и написано на табличках. Вторая палата нам не нужна, а первая… о, тут хитро устроено! Узкий обходной коридор соединяется с задним выходом из палаты для новорожденных девочек; каким путем ни иди, а выходишь в другой, совсем короткий коридор, где невозможно не заметить надпись: «Зона ОИ. Приготовь пропуск!» На двери направо табличка «Комната отдыха оператора ОИ».

Коридор упирается в обыкновенные створки лифта. Дальше пути нет. Напрасно я тычу в кнопку вызова — электричества нет во всем городе, нет его и в больнице.

— Где-то должна быть лестница вниз…

Ищем долго и без всякого результата. Запертые дверные замки Шпонька, злобно ругаясь, крушит арматуриной. Мог бы легко телепортировать сквозь дверь — не хочет. Осатанел.

Нет никакой лестницы. А должна быть. Хотя бы из противопожарных соображений. Я наверняка предусмотрел бы здесь лесенку в подземный ярус, пусть узкую, пусть винтовую… Вероятно, она есть, но идет не отсюда, а из какого-то другого места, которое нам нет времени искать.

Да нет и смысла… В комнате отдыха для таинственного оператора ОИ валяется прозрачный ящичек, очень похожий на тот, который предназначен для транспортировки кошек и иного мелкого домашнего зверья, только не сетчатый, а цельный, с герметически закрывающейся крышкой из помутневшего плексигласа. Понятно, отчего он помутнел… И что такое ОИ, я тоже догадываюсь. Не особая ли инициация?

— Хватит, — произношу я вслух. — Нет смысля идти дальше. Я знаю, что там внизу.

— Ну?..

— То самое звукоизолированное помещение. Можно попытаться туда телепортировать, но там наверняка нет света, так что ничего мы там не увидим. И не надо.

— То тебе надо, то не надо, — бурчит очень недовольный Шпонька. — Ты бы уж выбрал что-нибудь одно…

— Ладно. Это что? — тычу я пальцем в ящичек. — Это для чего?

— Точно не скажу, — чешет в затылке Мустафа. — Похоже на стерильный бокс для недоношенных…

— Герметичный? Без доступа воздуха?

— Может, снаружи прикручивался какой-нибудь баллончик…

Держите меня, сейчас упаду.

— Где он прикручивался, где? Покажи место, резьбу. Где выпускной клапан? Для чего вот эта ручка?

— Для переноски.

— Умница. Как догадался? — язвлю я. Не надо бы так с Мустафой, но меня с некоторых пор раздражает непонятливость окружающих. Типичные ограниченные эксмены. — Это и есть герметичный бокс для новорожденных, только не для переноски, а для инициации. А воздух не нужен, потому что долго ли длится инициация? Секунды три. В звукоизолированной комнате операторша закупоривает ящичек, ныряет в Вязкий мир и, не сходя с места, выныривает обратно, вот и вся процедура. Потом она открывает бокс, поднимается на лифте, проходит через охрану зоны ОИ и возвращает младенца в палату. Теперь поняли?

По глазам вижу — они поняли. Еще не слишком верят услышанному, но поверят, никуда не денутся. Все до тошноты логично, все сходится один к одному.

— Теперь вам понятно, почему вы телепортируете? — спешу добить я. — Потому что я вас инициировал! Точно так же, как когда-то моя мать инициировала меня!..

Стоят, рты разинули. Только у Шпоньки вдруг начинает часто-часто вздрагивать челюсть. Истерики не миновать, и я, торопясь, выплевываю слова, как пулемет:

— Никто не рождается со способностью к телепортации, понятно? У Сандры Рамирес была редчайшая аномалия, Сандра сумела каким-то образом проникнуть в Вязкий мир… не спрашивайте меня как, не знаю! Наверное, абсолютных правил не существует нигде, ведь и я давеча намного перекрыл свою предельную пороговую массу… Ну вот, а дальше пошло-поехало: сначала Сандра инициировала детишек, исключительно девочек, а работала она, между прочим, детской няней и слыла ультрафеминисткой, обрабатывала своих воспитанниц в духе женского превосходства. Потом началась цепная реакция и была выдумана липовая теория насчет игрек-хромосомы…

Они уже почти не слушают, потому что оба в истерике. Она у них проявляется по-разному: если Шпонька сполз по стене, скулит и слезливо грозит кому-то, то Безухов отбил кулак о стену и изрыгает черные проклятия. Оба мечтают кого-то убить — к счастью, не меня. Для роли их жертвы я полом не вышел. Хромосомный набор не тот.

А я, как заведенный, все говорю и говорю о том, что полуторавековое сохранение тайны возможно, если тайна имеет государственный и даже надгосударственный масштаб, если в нее посвящены очень и очень немногие… Даже тут комната отдыха одного оператора, а не нескольких. Одна операторша ОИ на большую больницу, а больше и не надо… Наверняка она проверенная сотрудница Департамента и скорее откусит себе язык, нежели проболтается. Не исключено, что она выполняет работу, даже не понимая ее смысла. Разве так трудно обучить умственно отсталую? Говорят, дауны легко обучаются несложной работе и очень старательны. Сколько баб во всем мире посвящено в тайну? Очень мало, одна из миллиона. Остальные искренне считают, что им от природы повезло родиться людьми первого сорта…

Вот на чем основан весь Путь Обновления, коим человечество уверенно шагало до контакта с чужаками и коим оно, по-видимому, намерено шагать в дальнейшем, наведя порядок и, мало-помалу ликвидировав жуткую разруху. Что может помешать этому? И надо ли мешать? Чужаки воспринимают земную цивилизацию как бабочку-однодневку и дают ей плохой прогноз на будущее. Но ведь трудно не согласиться с тем, в чем убеждал меня некогда старый привратник Вокульский: Путь Обновления вывел цивилизацию из кризиса, заменил хищничество разумным сбережением, уничтожил войны и даже не отменил прогресс, правда, медленный, как рост Мамонтова дерева. Так а куда торопиться-то, если все накормлены?.. С фактами не поспоришь: Путь Обновления действительно неплохая альтернатива гибели биосферы, войнам и всеобщему одичанию. Да, Путь основан на тотальной лжи, но ведь и на разуме тоже. Кто скажет, что это не так? Как иначе обуздать инстинкты толпы, почему-то всегда с легкостью побеждающие здравый смысл?..

— Сволочи… — хрипит Мустафа. До него не доходят мои адвокатские аргументы, да я и сам привожу их только для того, чтобы не скрежетать зубами.

Всякому обидно оказаться крайним. Но сознавать, что твоя ущербность вызвана не дурной случайностью, а чьей-то холодной волей — вдесятеро обиднее. Кому-то до слез, а большинству до желания наносить окружающим тяжкие телесные увечья. Обиду сразу хочется на ком-нибудь выместить.

— Ну чего вы развопились, как бабуины? — сердито говорю я, выждав минут пять. — Банан у вас отобрали? Наоборот, дали, так жуйте его! Вы уже не эксмены.

— А кто мы? — со злобой вопрошает Мустафа. — За бабуинов знаешь что бывает…

— Насчет приматов беру слова обратно. Дело обстоит гораздо хуже: мы тигры-людоеды. Подлежим уничтожению любым способом и без срока давности. Масса свидетелей может подтвердить под присягой, что вы телепортировали. Осознали? Соображайте живее, у нас мало времени…

— Чего ты хочешь?

— Плана действий. У нас его нет, если не считать намерения покинуть город. На территории больницы стоит поискать машину. Допустим, мы выберемся и затеряемся, а что дальше? Жить, скрываться и дрожать?

Мустафа первым берет себя в руки:

— Что ты предлагаешь?

— Нас должно стать больше. Будем инициировать всех подряд до тех пор, пока нас не станет так много, что бороться с нами станет бесполезно…

— А сопутствующая пороговая масса?

— Ну у меня же получилось! — горячо втолковываю я. — До сих пор я мог пронести в Вязкий мир двенадцать килограммов, а теперь? Не знаю, что случилось, может, это оттого, что я побывал в чужаке…

— Уверен?

— Нет. Но если не это, то что?!

— Хочешь проделать эксперимент? Попробуй еще раз уйти в Вязкий мир с нами обоими. Нет, для начала только со мной…

Я пробую. Схватив Мустафу поперек туловища, тужусь до синевы. Без толку.

— Вот видишь… — говорит Мустафа. — Один раз вышло от отчаяния, а ты уже замахнулся на большее? Решил, что чужаки поднесли тебе подарок? Все понятно? Радуйся, что ноги унес. Тоже мне, суперэксмен, уникум, первый из могикан!..

— За эксмена, даже супера, знаешь что бывает…

— Выброси «экс». Спрашиваю еще раз: что ты предлагаешь? Проникать в интернаты для эксменов-малолеток и инициировать их? Детей тебе не жалко? Сообрази, что с ними сделают. По-твоему, двухлетний ребенок сумеет сохранить тайну ради собственного спасения?

Мустафа прав. Если даже окажется, у него или Шпоньки сопутствующая пороговая масса больше моей, это все равно не меняет суть дела.

— Мы будем красть детей, — объявляю я. — Красть, инициировать и воспитывать людьми, а не рабами. Это программа на годы.

— Кормить, — иронически подхватывает Мустафа, — вытирать соплякам носы, высаживать на горшок…

— Вот именно, высаживать! И кормить! И лечить, и учить. Каждый из них, войдя в возраст, сможет инициировать других. Как только начнется цепная реакция, матриархату конец.

— Ну да, лет через сто!

— Тьфу! Ну предложи, как это можно сделать завтра… Не можешь? Тогда пошли. Мобиль поищем.

Брошенный санитарный микроавтобус застыл между хирургическим и инфекционным корпусами. Почти полбака метанола и ключ на месте.

— Федька, давай за руль. Заводи.

— Почему я? — жалобно протестует Шпонька.

— Ты же все-таки техник…

Как ни странно, этот аргумент действует. Впрочем, другого у меня все равно нет. Мы умеем пилотировать космические корабли, а дояр Мустафа когда-то участвовал в родео, лихо джигитуя на рогатых и безрогих скотах, но никто из нас никогда не управлял обыкновенным мобилем. Такого водилу, как Шпонька, дорожная полиция остановила бы на первом же перекрестке, если предположить, что он каким-нибудь чудом не врезался бы раньше в столб или другой мобиль…

Но где она, дорожная полиция? Мобилей на улицах тоже нет, за исключением горелых. Раздолье! Полигон для первоначального обучения. А если кто вздумает мешать, то в моем автомате магазин еще не пуст.

— О, да здесь автоматическая коробка! — ликует Шпонька и не желает объяснить, что это значит. Ему некогда. Микроавтобус стремглав срывается с места и мчится назад, с отчаянным визгом тормозя в сантиметре от столетнего вяза; вторая попытка швыряет нас вперед, но при этом выбрасывает с асфальтированной дорожки на раскисший газон, мотор глохнет, Мустафа набивает шишку о ветровое стекло, и далеко впереди нас кувыркается, подпрыгивая, сбитая жестяная урна. Шпонька сияет. Он проехал целых полсотни метров, и он — глядите-ка! — еще жив. Ну, теперь он уверен в себе и твердо знает, что способен укротить любой самобеглый механизм. Дайте ему только потренироваться минут пять — десять, и можно ехать.

— Да, а как же ворота? — спохватывается Безухов.

— Высадим! — кричит Шпонька, и море ему по колено. — Задом высадим. Я видел, там прямая дорожка, есть где разогнаться.

Лучше ему не мешать. Сейчас его время, его звездный час. Я снова груз, и лучшее, что я могу сделать, это распереться руками и ногами, страхуя себя от телесных повреждений при таране ворот. Мустафа следует моему примеру. Пожалуй, разумнее было бы лечь на место, предназначенное для носилок с транспортируемой больной, но, кажется, на это уже нет времени…

Разгон, удар — и мы на свободе. Хм… на вид петли на воротах казались более прочными.

— Куда ехать? — интересуется Шпонька тоном бывалого шофера. Мол, только скажи и домчу с ветерком.

— Прямо и направо. Выедешь на проспект Фурцевой, дальше я покажу.

Вон из города! Скоро в нем станет очень неуютно тем, кто сейчас чувствует себя его хозяевами. Весьма скоро. Но мы, надо надеяться, будем уже далеко. Мы не можем положиться на автоматику, потому что единая транспортная система не действует из-за отсутствия энергии, зато нас не останавливают светофоры. Мы-то, пожалуй, успеем…

Кричать всем встреченным болванам, чтобы спасались, пока не поздно? Нет, не стану. Я хорошо понимаю их — мародеров, насильников, убийц, калифов на час, — и все-таки они мне противны. Небольшое стадо изрядно поднабравшихся эксменов с тупым удивлением провожает взглядами наш микроавтобус. Демонстрирую им автомат, и встреча оканчивается лишь брошенной в нашу сторону пустой бутылкой. Между прочим, и без нее на асфальте полно битого стекла, как бы не пропороть шину…

Шпонька и сам это понимает — то и дело крутит руль, швыряя микроавтобус от бордюра к бордюру. Дымящийся, испоганенный, обглоданный город-призрак мало-помалу остается позади. Дзень! — одно из боковых стекол внезапно осыпается мелкими осколками. Вероятно, в нас выпалили крупной дробью, но откуда стреляли — не заметил. Наверное, из какого-нибудь окна. Знакомиться со стрелком нам некогда. Вперед!

— Куда едем? — интересуется Шпонька за городской чертой.

— Прямо. Я скажу, где остановить.

— А что там?

— Есть тут одно место, — туманно говорю я. — Один коттедж, принадлежащий Департаменту…

— Кому-у?

— Департаменту федеральной безопасности. Чего уставились? У меня там есть одно дело. Светиться не будем, я выйду заранее. Хотите — ждите меня, хотите — езжайте, я не буду в претензии. Дело касается только меня одного, так что просить вас, ребята, помочь мне я не могу, справлюсь сам…

— Какое дело? — агрессивно осведомляется Муста-фа. Весь подобрался, вот-вот бросится. Тигр.

— Там живет моя мать, вот какое! — срываюсь я на крик. — Понятно? — Секунды две требуется Мустафе Безухову, чтобы вспомнить то, что я когда-то говорил ему на Ананке. Тогда он восхищался мною… но тогда — не сейчас.

— Под надзором?

— Наверняка.

— И не эвакуирована?

— Думаю, нет. Я просил об этом.

— Иоланту?..

Я не успеваю ответить. С воплем «Федька, газуй!» Мустафа прыгает на меня, и мы валимся в узкий проход между сиденьями аккурат на место для носилок, причем я внизу, а бывший дояр навалился сверху и стиснул мои запястья словно в тисках — хватка у него по-прежнему могучая. Драться в таком положении я не могу, телепортировать тоже, а если бы и смог, то наверняка расшибся бы насмерть — Шпонька давит на газ, микроавтобус не едет, а летит…

— Пусти!

— Нет.

— Пусти, гад, убью!..

— Ты умный человек, Тим, но ты дурак, — говорит Мустафа, наклонившись к моему лицу. — Включи мозги. Твоя мать тебя инициировала. Почему? Нет, я не спрашиваю о ее мотивах, они мне неинтересны… Я спрашиваю: почему она, родив мальчика, умудрилась оставить его при себе, не сдав государству? Допустим, она жила замкнуто и, вернее всего, в сельской местности, где-нибудь на уединенном хуторе или в одинокой избушке посреди леса… Возможно, она была старшей лесничихой, или егермейстером, или кем-нибудь в этом роде. Она тайно родила и тайно воспитывала тебя. Естественно, рано или поздно за ней все равно должны были прийти. И пришли. Она пыталась уберечь тебя, телепортировав с тобой на руках… Я спрашиваю: почему в таком случае тебя, инициированного, оставили в живых, отняв у матери?.. А?.. Думай!

— Не знаю, — хриплю я после неудачной попытки ударить его головой в лицо. Мустафа начеку.

— Это не ответ. Да хватит тебе елозить, полежи смирно! Ты все знаешь, только не хочешь задуматься, потому что боишься собственных мыслей. А ответ-то ясен, лежит на поверхности…

— Ничего не ясен! — ору я. — Какой ответ? Она жива, она ждет меня! Я же говорил с нею, а потом еще видел фото. Она жива, и я жив! Бывают всякие случайности, может, путаница в документах или уж не знаю что еще…

Сопящий от натуги Мустафа умудряется печально покачать головой:

— Знаешь. Только не желаешь об этом говорить, ну так я тебе сам скажу. Твоя мать убила тех, кто пришел за нею, и была убита сама. Других вариантов просто нет… Тебя, карапуза, нашли подле мертвых тел и отправили в интернат, вместо того чтобы уничтожить… Разве кому-нибудь из них нужен телепортирующий эксмен? Те, кто подобрал тебя, не могли предположить, что ты инициированный… Как ты сказал — путаница в бумагах? Не смеши. В ТАКИХ бумагах путаницы не бывает, иначе человечество уже давно перестало бы делиться на людей и эксменов. Тут чересчур высоки ставки…

И мне нечего возразить. Я могу кричать о своем несогласии с безупречными силлогизмами Безухова, я могу протестовать против хищной логики этого мира, и я кричу. Я протестую. Равнодушному мирозданию моя ругань безразлична, а Мустафа явно огорчен, но так надо мне. Если не действовать, то хотя бы выкрикнуть все, что я думаю о мире, в котором живу, и отдельно о той его части, которая зовется Мустафой Безуховым, моим непрошеным спасителем…

— Это ловушка для дураков, Тим. Один раз ты уже пошел на приманку и в результате выжил только чудом. Хочешь сунуться в ловушку еще раз? А приманка-то — пустая блесна. Прости, Тим, но твоей матери нет среди живых, и я не позволю тебе угробить себя за так, я слишком многим тебе обязан…

— И я, — лаконично встревает Шпонька, крутя баранку.