Глава 16

В пустой зале гулким эхом отдавались крики воронов. Мануил помнил их с детства. Он слышал от стариков, что прежде чернокрылые птицы не селились во Влахернском дворце. Существовала особая должность «оберегателя доброй вести», и занимал ее по обычаю один из молодых и ловких монахов, назначенных патриархом. Место считалось выгодным и доходным, тем более что самому «оберегателю» гонять птиц с крыши доводилось лишь по праздникам, а в остальное время этим занимались лучники и сокольничьи, состоявшие под его командованием. Те времена давно канули в Лету. Пользуясь безнаказанностью, вороны залетали порою в тронный зал — сердце некогда великой империи. Залетали и насмешливо каркали, хлопая себя по бокам мощными черными крыльями. В этот день вестники беды не унимались. Орали дурными голосами прямо с рассвета. Один из них — огромный, черный, словно припорошенный угольной пылью, влетел в тронный зал и долго пристально глядел на идущего к нему императора. Затем хлопнул крыльями, насмешливо щелкнул клювом и вылетел прочь.

Сейчас василевс сидел на троне, вспоминая ворона, и сердце его наполнялось скорбью. В пустом зале не толпились более царедворцы, не ожидали приема заморские послы, просители не ждали у дверей благосклонного решения государя. Мануил чувствовал себя ненужным обломком некогда великого утеса, именовавшегося Ромейской империей. Теперь все обратилось в тлен. Даже трон был лишь жалким подобием того, прежнего, истинного: золотого, с движущимися рычащими львами, изрыгающими огонь. Пожалуй, единственное, что роднило старый трон, похищенный крестоносцами два века назад, с новым, была ширина. В будние дни император восседал в правой его части. В праздничные дни смещался влево, ибо правая часть предназначалась Царю Небесному, наместником коего на земле считался василевс.

Сейчас Мануил сидел посредине трона, листая древний манускрипт, повествующий о временах, когда правил Иоанн II Комнин, о его племяннице Никотее, о посольстве, снаряженном владыкой Константинова града в земли русов. Уже тогда не свет, но угроза с востока надвигалась на земли ромеев. Уже тогда мудрый историограф и советник его предшественника, Иоанн Аксух, писал, что не устоять великому древу, коль его корни сгнили. Некогда Константинополь считался центром мира. Теперь — лишь желанной добычей для схизматиков-франков, иноверцев-османов и уж совсем диких уроженцев Тартарии во главе с неистовым Железным Хромцом.

По дворцовой анфиладе гулял ветер, изредка слышались шаги немногочисленной стражи, да крики воронов заглушали далекий гомон торговых рядов.

«И Прекрасный Иоанн, и его сын, Мануил I, несомненно, размышляли о возможной гибели царства, но разве мог кто-то из них предположить, что дни его закончатся именно так, в ничтожестве и запустении».

За спиной василевса послышался тихий стук. Мануил вскочил, оглядываясь. Стук повторился. Негромкий, настойчивый. Император тихо обошел трон и отодвинул роскошную драпировку пурпурного шелка. Здесь, известная считанным людям, была скрыта потайная дверь. В прежние времена, когда подножье трона еще украшали механические львы, спрятанная под каменными плитами система рычагов заставляла железных монстров открывать глаза, подниматься, рычать и изрыгать огонь. Если же подобные уловки не действовали и наглец делал следующий шаг, залу сотрясал грохот, затягивал дым, точно жерло вулкана готово было разверзнуться под смутьяном. Сам же трон беззвучно поворачивался на оси, скрывая монарха в небольшой комнате за стеной. Там имелся выход в подземелье и потайные лазы, ведущие в гавань и в некий дом на самой окраине Константинополя. Говорили, что есть также и другие проходы, но Мануил, обнаруживший заложенную потайную дверь во время реконструкции дворца, отыскал лишь два. Сейчас он подошел к стене и, нажав пластину в полу, отключающую стопор, приоткрыл дверь.

— Достопочтенный Хасан Галаади? Откуда ты здесь?

— Это не важно, — торопливо сказал дервиш. — Мой предок служил здесь при Иоанне II Комнине. В его воспоминаниях говорится об этом потайном ходе. Чтобы не привлекать внимания, мне пришлось им воспользоваться. Давай же закроем дверь. Выслушай весть, которую я принес тебе.

— Судя по тому, что ты воспользовался потайным ходом, это дурная весть.

— Тимур, да наполнится душа его смирением, полагает именно так. Сегодня прибыл гонец с эстафетой из земель русов. В письме говорится, что оба тумена, посланные владыкой правоверных, дабы остановить и уничтожить изгнанного некогда Тамерланом из Золотой Орды хана Тохтамыша, разгромлены наголову.

— Наголову? Два тумена? — словно не веря ушам, переспросил василевс. И сдвинул брови, чтобы скрыть невольное ликование.

— Да. Тамерлан велел своим военачальникам идти через перевалы в Кавказских горах, дабы обрушиться во фланг армии Тохтамыша, когда та будет подходить к Итилю. Однако вышло по-иному. Тохтамыш переманил на свою сторону князей народа языгов, которые любезно пропустили войско Тимура, но сообщали о каждом его шаге людям хана. Стоило лишь туменам начать спускаться с гор, перед ними оказалась ордынская конница. Завязалась схватка. Всадники Тохтамыша были отброшены. Люди Тимура увлеклись преследованием, чего и ждали Тохтамыш и великий князь Витовт. Тяжелые кованые дружины русов и литов сомкнулись, зажав растянувшееся войско Тимура, как волчий капкан. Хвост колонны атаковали языги, немало прежде натерпевшиеся от Тимура, а в голову ударили основные силы Тохтамыша. Почти никто не уцелел. Тохтамыш прислал владыке правоверных вздорное письмо и отсеченную голову его сына, возглавлявшего тумены. Хан пишет, что если Тамерлан осмелится принести в его владения собственную голову, то ее постигнет судьба еще более плачевная, ибо он, Тохтамыш, уже выписал из латинских земель золотых дел мастера, которому надлежит сделать пиршественную чашу из черепа Повелителя Счастливых Созвездий.

— Самонадеянный глупец! — ужаснулся Мануил.

— Это правда, — кивнул Галаади. — Сейчас Тамерлан в ярости. Ему и прежде случалось проигрывать, но такого разгрома он еще не знал. Тем более гибель сына… Он подозревает предательство. Как иначе хан и его союзники могли узнать, что Тамерлан велит своему войску идти таким непростым путем?

— Ему не откажешь в прозорливости. Хотя, насколько мне известно, и Тохтамыш, и Витовт также не новички на ратной стезе. Пусть они и проиграли битву при Ворскле, но ведь не зря говорится: битье учит.

— Может, и так, — согласился дервиш, — но Тамерлану не терпится отыскать виновного здесь. Он в неистовстве и ищет жертву. Больше всего в роли жертвы он хотел бы видеть тебя, государь.

— Меня? — неподдельно удивился василевс.

— Конечно. Всякому ясно, как тяготит тебя союз с Тамерланом. А после злосчастного случая в Смирне… К тому же русы — ваши единоверцы. — Хасан Галаади на мгновение замолчал. — Да и кому лучше тебя известны пути, по которым легионы империи ходили в походы на диких горцев Кавказа?

— Но я там никогда не был!

— Тимуру нет до этого дела. Ему нужен виновный. И это не может быть кто-либо из его приближенных или какой-то незаметный писарь, скопировавший и переславший через русских купцов распоряжение Великого амира. Это должен быть такой виновник, чтобы все ужаснулись.

— То есть я, — окончательно мрачнея, предположил василевс.

— Увы. То, чего Тамерлан не смог сделать руками фанатика-убийцы, он готов доверить палачу. Твоя смерть послужит достойным назиданием будущему василевсу.

— Значит, я должен бежать?

— Если тебе это удастся и ты сможешь добраться до христианских земель, тебя ждет не менее печальная участь. Вряд ли христианские владыки простят неотомщенную смерть рыцарей, сдавшихся на твое слово чести.

— Да, это правда, — понурил голову василевс.

— Но даже если кто-то из властителей пожелает держать тебя при себе, все, на что ты можешь рассчитывать, — участь нищего приживалы, кормящегося от щедрот с чужого стола.

Лицо Мануила стало суровым.

— И снова правда. Прости, благородный Хасан Галаади. Это была минутная слабость. Я опечален, что ты стал ее свидетелем, и благодарю Господа, что никто иной не видел ее. Блаженной памяти императрица Феодора говорила: «Порфира — отличный саван». Я должен остаться и дать бой.

— Это слова императора. Великого императора. Увы, рожденного в несчастное для страны время.

— У меня есть два пути. Выступить в открытой схватке и пасть, как надлежит воину. Если же Тамерлан не намерен умертвить меня немедленно, а желает устроить спектакль с моим разоблачением, осуждением и казнью — есть шанс, а там — будь что будет.

Он хочет выступить в поход на Венецию. Я помогу ему в этом. И пусть проливы между островами Эгейского моря станут для него тем же, чем для его сына ущелья Кавказских гор.

Он не верит мне. Тем лучше. Я предложу ему план морского похода на Венецию. Этот план вынашивали лучшие стратеги империи не один десяток лет, да все не было сил его осуществить. Но раз Тамерлан считает меня изменником, он его непременно отвергнет и начнет придумывать свой вариант похода. Вряд ли ему удастся изобрести нечто такое, до чего прежде не додумались ромейские стратеги.

— Тамерлан — великий полководец, — с сомнением покачал головой Хасан.

— Но у него нет опыта наварха. Он не знает мест, где придется воевать. На море невозможно использовать его победоносные тумены.

— А если он вдруг поверит и примет твой план?

— Вряд ли. — Пальцы императора впились в золотую фибулу плаща. — В любом случае необходимо связаться с венецианцами, и дай Бог, чтобы они нам поверили.

Французский граф с английским переглядывались через стол, молча внимая словам хлебосольного посланца Витовта.

— Вот, отведайте жареные морские гребешки, — заботливо увещевал тот. — Они, конечно, значительно меньше, чем из открытого моря, но, поверьте мне, гребешки из залива куда приятнее на вкус. Если вы хотите настоящее сладкое мясо, вам нужны только гребешки из залива. Я бы рекомендовал к нему эльзасское вино. «Сенсер», пожалуй, чересчур аскетичен. Можно попробовать «Марсель дес Энгельгартен». Кислинка в нем замечательно оттенит вкус морских гребешков.

— Эх, жаль, что тебя сейчас не может слышать наш самый кардинальный из всех кардиналов, — проговорил Лис, пытаясь сдержать обильное слюноотделение.

— Ничего, — утешил Камдил, — зато Мишель его может слышать.

— …Так что, клянусь динариями, которые некогда посеял святой Матео, мы с честью обратим нашу жатву на пользу христианскому делу.

— Золото и серебро все прибывает и прибывает. Кажется, сам герцог Бургундский не подозревал, что у его подданных на черный день припасено столько монет. Да не оскудеет сума святого Франциска.

— О каком черном дне ты говоришь? Это самый праздничный день для всех истинно верующих. Ведь, по сути, что может быть надежнее, чем вклад в святое дело? Я уже написал своему казначею, Джованни из Флоренции.

— Джованни де Бичи — де Медичи? — уточнил Вальдар.

— Он самый. Вы что же, знакомы?

— Наслышан.

— Готов побиться об заклад, во всей Европе не найдется лучшего мастера сделать из одной монеты две, а то и три. И что уж совсем большая редкость среди людей его профессии, он честен, как последняя исповедь. Зачем этим добрым христианам, несущим свои лепты на алтарь столь великого и святого дела, оставаться без денег? Они смело могут рассчитываться теми платежными документами, которые мы готовы будем им предоставить. Ведь бумага куда легче, чем золото, ее проще спрятать в дороге, да и к тому же никто из непосвященных не знает, и никогда не решится проверить, сколько на самом деле дукатов и флоринов в апостольском банке. И уж подавно, никто не скажет, сколько денег там будет после того, как мы засеем монетами поля во владениях пресвитера Иоанна. И значит, мы сможем выпустить столько платежных бумаг, сколько потребуется, чтобы оплатить все наши военные расходы.

— А если нам не удастся достигнуть благодатных полей? — поинтересовался Камдил.

— Какая разница, дьяволово копыто, если не удастся, значит, на то Господня воля. Если кто-то недоволен, сможет поинтересоваться судьбою вложенных цехинов в день Страшного суда. Я же могу сказать одно: мы делаем богоугодное дело, и Всевышний не оставит нас милостью своей.

— Согласен, — улыбнулся Вальдар. — Тогда вот еще, раз уж ваше высокопреосвященство отправляет эстафету во Флоренцию и Рим, было бы замечательно поручить мсье Джованни нанять некоего молодого кондотьера, Джиакомо Аттандело, по прозвищу Муцио Сфорца, а заодно и всех его братьев.

— Вы полагаете, он может быть полезен? У нас есть много куда более известных — Гаттамелато или тот же Хокквуд.

— Хокквуд уже стар, а Гаттамелато лучше всего умеет топтаться на месте и ставить в заслугу себе любой чих противника. Сфорца — вот кто нам нужен.

— Что ж, может, у этого парня и впрямь шпоры святого Георгия. — Кардинал почесал тонзуру. — Я, кажется, что-то о нем слышал, помнится, он родом из Романьи.

— Совершенно не важно, откуда он родом, и поверьте, с нами или без нас, о нем скоро услышит вся Италия. Так что уж лучше пусть он будет на нашей стороне, ибо нет никого в тех землях, кто смог бы лучше стать острием всесокрушающего копья.

— Мессир рыцарь дело говорит, — подхватил Лис. — Там щас во как нужен специально заточенный парень, — он чиркнул себя ребром ладони по горлу, — потому шо где-то далеко, очень далеко идут грибные дожди.

— Что? — удивился кардинал.

— Не важно. В это время по анфиладам Влахернского дворца хромающей кавалерийской походкой рулит владыка правоверных, Великий амир, именуемый Повелителем Счастливых Созвездий. И этот грибной дождь навеял ему напасть на Венецию. Ну а дальше — больше. Уж если Тимур в кусок зубьями впился, то пока весь не зажует — не отдерешь.

— Откуда ты знаешь?

— Да ладно. У нашего любимого пресвитера есть старый мудрый Гугл фон Яндекс, вот он знает. А я так… Где кого в степень возвести, где корень квадратный извлечь, ну и, там, на лютне, опять же, из лука…

Тамерлан глядел на василевса, не скрывая неудовольствия.

— Послушать тебя, мой драгоценный и премудрый собрат, залив, на коем стоит богомерзкий город наших врагов — пасть дракона, в которую лишь безумец осмелится сунуть голову. Нам придется распылять силы, чтоб захватить какие-то острова, красться в ночи, будто крыса, почуявшая сыр, выманивать флот в открытое море и лишь тогда наносить удар. А если венецианцы не пожелают выходить из своей норы? Если они останутся спокойно ждать нас?

— Венецианцы знают, что их флот больше и, увы, сильнее моего. И даже османские корабли, буде мы выступим вместе, не слишком изменят соотношение сил. Если они прознают, что мы хотим совершить набег, непременно захотят воспользоваться случаем и уничтожить нас разом.

Они устремятся вслед эскадре, чтобы перехватить ее и запереть до того, как она выйдет из залива, и вообще из Адриатического моря. — Император взял стило и указал на разложенной перед ним бычьей шкуре-карте очертания далеких берегов. — Пока их флот будет в море, пока он будет гоняться за нами, Венеция почти беззащитна. Именно тогда войско, оставленное на острове, может обрушиться на врага и сокрушить, не дав опомниться.

— А если венецианцам станет известно, что на каком-то из этих островов мы оставили сильный отряд?

— Их это не удивит. В морской войне всегда есть необходимость держаться поблизости от удобных бухт, чтобы укрыться от штормов, набрать пресной воды и провизии, отремонтировать снасти. Венецианцы непременно решат, что мы высадили отряд, верней, не один отряд, а много. В Адриатике немало островов, удобных для стоянки. Если мы захватим несколько островов, венецианцы будут вынуждены осмотреть их все, чтобы знать, где и сколько войска мы оставили. Обычно в таких местах оставляют небольшие гарнизоны. Если дожу и его людям каким-либо путем станет известно, что гарнизоны на островах не представляют для него опасности, он до времени не станет возиться с ними, резонно предполагая, что гарнизоны предпочтут сдачу на почетных условиях бессмысленному кровопролитию.

— Сдачу на почетных условиях, — дослушав перевод Хасана Галаади, презрительно ухмыльнулся Тамерлан. — Велик Аллах милостивый, милосердный! Объясни мне, драгоценнейший из гяуров, как можно сдаться, чтобы это принесло воину почет? Если бы мой сын или сын моего сына осмелился сдать любую из крепостей моей державы, я бы велел найти его и в пасти у шайтана, чтобы обезглавить и скормить шакалам.

В том, что ты говоришь, возможно, есть резон, мой благоразумный друг, но такая победа — победа лишь над одним врагом. В тех же землях, где расположена богомерзкая Венеция, их много. Победа, о которой ты печешься, лишь обозлит властителей этих земель, но не устрашит их.

— Но это военная хитрость, стратигма.

— Хитрость нужна слабому против сильного. Когда же сильный начинает хитрить, все прочие почитают, что он слаб.

— Однако же, Великий амир, если они будут полагать, что ты слаб, то не явятся на бой во всеоружии. Тем больше ужаснутся они, когда обман рассеется, и ты предстанешь пред ними во всей своей мощи.

— Ты говоришь умно, — склонил голову Тимур. — Но сегодня мои звездочеты созерцали небесный свод. Звезда, что зовется у вас Сириус, звезда великой мощи, была ярко-красной, а это знак дурных вестей. Они утверждают, что начатое сегодня принесет много крови, но не успех. Пусть завтрашний день подарит нам решение, если, по воле Аллаха, он будет благоприятен для этого. Ступай, драгоценный брат мой. — Тимур оперся на руку Хасана Галаади и отошел к низкой лежанке, застеленной верблюжьей шкурой. — Я желаю передохнуть. Тебе, должно быть, уже известно — этот день для меня и впрямь день скорбной вести.

Мануил склонил голову, а Хасан Галаади почувствовал, что пальцы казавшегося немощным старца железной хваткой смыкаются на его плече.

— Послушай меня, премудрый дервиш, — процедил Тимур, опускаясь на лежанку. — То, что насоветовал Мануил, — ложь. Я вижу это по его глазам. Он хочет моей смерти, он ждет ее, жаждет. Однако не рожден еще хитрец, которому было бы по силам перехитрить меня.

Отпиши Баязиду. Пора заканчивать гоняться за сербскими изменниками. Пусть расправится с ними раз и навсегда. Или же, если у него не хватает на это ума, оставит отряды на перевалах, а сам идет вот сюда. — Тамерлан резко поднялся, молодой, пружинистой походкой вернулся к расстеленной карте. — И еще. Там, на берегах моря руссов, великое множество разбойников, которые грабят всех и вся. Мы должны нанять их, хорошо бы всех. Мануил хочет поиграть со мной… Что ж, я предоставлю ему такую возможность. Более того: я дам ему случай прославиться, пусть венецианцы догонят его, и пусть он умрет, сражаясь, или победит. Это уже не важно. В любом случае василевс отменно потреплет венецианцев. А пиратской эскадры вполне хватит, чтобы доставить Баязида и его османов в Венецию. Ты все понял?

— Слушаю и повинуюсь, мой господин.

Хозяин пиршества на мгновение остановился, перестав расхваливать достоинства сыров и рейнских вин.

— Да. Тимур заглотил наживку. Самое время подсекать. — Он повернулся к сидевшему за столом почтенному ученому мужу в академической мантии: — Магистр Вигбольд, вы нужны мне.

— Прямо сейчас? — уминая крылышко пулярки, со вздохом спросил пират.

— Именно сейчас. Прошу извинить меня, господа. Неотложное дело. — Он почти силой вытащил помощника из-за стола и отошел с ним в сторону.

— Что за срочность? — недовольно оглядываясь, возмущался магистр. — Вроде бы никаких знамений не было, неужели нельзя было подождать до конца трапезы?

— Значит, нельзя. Что за манеру ты завел задавать лишние вопросы. Скачи в Херсонес. Загоняй коней, если надо, плати за них втридорога. Очень скоро там должны появиться гонцы от Тамерлана. Они готовы предложить хорошие деньги за пустячное дельце. Вам необходимо дать согласие, а дальше, — Дюнуар положил на плечо пирату тяжеленную руку, — дружище Вигбольд, тебе дадут знать, что делать.

— Как я узнаю того, кто передаст мне дальнейший план?

— Он передаст тебе привет от меня.

Магистр кивнул, распутывая завязки мантии и открывая взору обтягивающую мощный торс кольчугу:

— Ну, стало быть, с Богом.

Дюнуар вернулся к столу.

— Прошу извинить меня, господа, позвольте вам представить: петух в вине. Поскольку я не имел чести знать, какое вино вы предпочитаете, вот этот в красном. Рекомендую, неплохой «Пино нуар», а этот — в белом. — Мишель сделал широкий жест. — Надеюсь, вам это блюдо придется исключительно по вкусу.

— Вы на что-то намекаете? — нахмурился граф де Монвуа. — Или подшучиваете над нами?

— О нет, господа, как я могу! Неужели только лишь потому, что петух, как и всякий рыцарь, имеет шпоры, носит плюмаж и яркие цвета, вы решили, что я сравню его с вашими сиятельствами? Как бы я посмел? Ведь птица эта, отличающаяся задиристостью и любовью к схватке, сражается попусту, в то время как вы проливаете кровь близких исключительно для радости своих господ. Разве есть у петуха хоть малейшее представление о рыцарской чести? О нет! Его радует лишь победа да горсть зерна. То ли дело рыцарь. Его радуют победа и горсть, — Дюнуар сделал паузу, — золота. Да вы пробуйте, пробуйте петуха. Вино, конечно, разное, но птица-то одна. Судя по тому, как побледнели вы, граф, вам следует дать петуха в красном вине, а ваша краснота свидетельствует о том, что вам нужен петух в белом. Впрочем, можете и наоборот.

— Как вы смеете? — прохрипел граф де Монвуа, теребя золотую цепь на груди.

— Ваши слова — прямое оскорбление, — вторил ему граф де Маунтвей.

Глумливая усмешка сошла с губ барона де Катенвиля.

— Если вы желаете скрестить со мной мечи — я к вашим услугам. К никчемным подвигам прежних ваших жизней вы прибавите еще один: сложите голову в поединке с человеком, осмелившимся сказать вам правду. Но это достойный исход для храбрецов. Тем паче, дав мне себя убить, вы избегнете участи наблюдать, как повелитель Тартарии повергнет ниц наших гордых владык и превратит в конюшни святые церкви.

— Но наши мечи… — начал де Монвуа, — наши жизни в руке наших государей.

— Оставьте золото и ступайте. Обед закончен, — отрезал Дюнуар. — Ваши государи — два глупца, дерущихся из-за монеты в миг, когда к ним подкрадывается голодный лев. — Мишель сделал едва заметный знак одному из слуг, тот кивнул еще кому-то по ту сторону шатра. Еще через мгновение тяжелый полог, закрывавший вход, распахнулся.

— Монсеньор Ян, монсеньор Мишель, к вам посланец.

— От кого?

— От сербского королевича Стефана. Боярин Радко Кошенич.

— Зови, — скомандовал Дюнуар.

Задержанный аванпостами боярин дожидался своего часа почти весь день. В другой ситуации он бы оскорбился, схватился за саблю, высказал накопившийся гнев в глаза негостеприимному хозяину, но сейчас выбирать не приходилось. Корпус Витовта оставался последней надеждой сербов, зажатых в тиски заставами Баязида. Радко Кошенич вошел в шатер, выискивая глазами рыцаря Яна Жижку, с которым ему прежде уже доводилось встречаться в юные разбойные годы.

— Ян, это я, Радко, ты помнишь меня?

— Ну, как же! — подхватился маршал. — Поход на Тростичев?

— Да, рад, что ты помнишь! Я прибыл сюда от моего государя.

— Ему нужно войско? — переходя на немецкий, чтобы быть хоть как-то понятным «гостям», спросил Дюнуар.

— Да! — Боярин гордо выпрямился. — Королевич Стефан знает, что великий князь Витовт и союзный с ним хан Тохтамыш воюют против Тамерлана. Баязид, с которым сражаемся мы, нынче уже не тот великий султан, он лишь железная палица в руке все того же Тимура. Поверь, Ян, ты и твои люди очень нужны нам. Иначе не выстоять. Нашим всадникам не сбить османов с перевалов. Ты знаешь, Ян, мне не по себе от того, что приходится просить. Я никогда не умел этого, но, пойми, если Баязид сокрушит мою родину, он прорвется и во все прочие христианские земли. Ворота настежь — и дому не устоять… — Боярин метнул взгляд на обеденный стол, на мешки с золотом. — Но я вижу, у вас есть предложения и получше. Оно и понятно: сербы нищи, как церковная мышь. Мы только и можем предложить, что наше почтение, немного еды для солдат и трофеи. Все трофеи. Это мало, но…

— Завтра на рассвете наше войско выступает на соединение с королевичем сербским, — перебивая Кошенича, спокойно, точно между прочим, сообщил Мишель Дюнуар и тут же перевел это на французский.

— Но золота нет, — боясь, что ослышался, напомнил боярин.

— У нас есть. — Барон де Катенвиль повернулся к «гостям»: — А вам самое время собираться к своим государям. Прихватите петуха, он скрасит вам дорогу. Не против Баязида же вам идти, в самом деле.

— Черт возьми, — возмутился граф де Монвуа. — Если бы только мой король велел…

— Если бы государь дал соизволение… — продолжил граф де Маунтвей.

— Его святейшество Папа Римский объявил войну против Тамерлана крестовым походом. Вряд ли короли посмеют возвысить свой голос против того, чьей властью поставлены они владыками земными.

— Проклятие! — Граф де Монвуа хлопнул ладонью по столу. — Я иду с вами. Лишь отпишу королю.

— Джордж! — кликнул граф де Маунтвей одного из своих оруженосцев. — Ты отправляешься в Англию, чтобы сообщить его величеству, что знамя его верного подданного было из первых, вставших в строй при звуке труб крестового похода.