Галина Полынская. Чужое сердце

В моей груди бьется чужое сердце. Я поняла это сегодня утром. Мое собственное стучало спокойно, задумчиво, ведь оно было у себя дома, а это бьется робко, чуть что — готово испуганно сорваться. Кто твой хозяин, сердце? Познакомь меня с ним. Не бойся меня. Если уж ты здесь, осваивайся, осматривайся, привыкай. Конечно, можно было сделать вид, что мы с тобой не заметили подмены, но ты совсем другое, да и я, наверное, совсем не похожа на твою прежнюю владелицу. Или владельца? Интересно, мы с тобой теперь вместе навсегда или на время? В любом случае я полюблю тебя, а ты ответишь мне взаимностью? Приложив ладонь к груди, я смотрела в потолок и слушала печальный, тихий голос нового сердца. Тонко запиликал телефон. Я поискала в складках покрывала маленькую серебристую трубочку. — Да? — Приветик. — Привет, Лоя. — Не хочешь выйти погулять? Такая чудесная погода, мы с ребятами собираемся посидеть в кафе на Монмартре. — А в каком именно? — Ну, в нашем, у собора Санкре-Кер. Ты придешь? — Не знаю. У меня чужое сердце. — Да? Вот здорово! А давно? — Возможно пару дней, я только сегодня заметила. Может, надо оставаться в кровати? — Да нет, что ты, живи как обычно, никакого специального режима не требуется. — Все-таки это… необычно. Их действительно меняют незаметно, никаких следов — ничего. Просто однажды понимаешь — у тебя другое сердце. Потрясающее ощущение. — Ния, поздравляю! Честно сказать, в глубине души, я знала, что ты будешь первой из нас! Это такая честь! Ты сдала свой первый и, наверное, самый главный жизненный экзамен! У тебя все получится, даже не сомневайся! Так ты придешь в кафе? Ты должна всем об этом рассказать! — Да, пожалуй, — я мысленно подсчитала время пути от Патриарших до Монмартра. — Буду где-то часа через полтора. — Так долго? — Я еще в кровати лежу, пока оденусь, позавтракаю… — Позавтракаешь с нами! Ждем! — весело перебила Лоя и отключилась от связи. Кровать заправлять совсем не хотелось, этот ежеутренний, набивший оскомину ритуал никак не вязался с тем, что я чувствовала. Итак, покрывало небрежно отброшено в сторону, прохладная вода приятно освежила лицо, волосы стянуты в хвост и закручены в узел, из гардероба выбрано короткое легкое платье зеленого летнего цвета, на ноги белые туфли на невысоком каблуке, в белую сумку — телефон, кошелек, помаду, пудреницу и можно было отправляться. Закрыв за собою дверь, я сказала, обращаясь к едва заметной голубой панели в центре: — Все, я ухожу, возможно, меня не будет целый день, так что все сообщения перенаправляй на мой карманный телефон. Послышались тихие щелчки блокировки дверных панелей, включилась сигнализация, противопожарка, отключилось электричество и вода. — Счастливого пути, Ния, возвращайся поскорее и ни о чем не беспокойся, я за всем здесь присмотрю, — ответила моя квартира приятным голосом молодого человека. Когда я только въехала сюда, и надо было выбирать голосовое сопровождение для системы домашнего управления, я остановилась именно на этом: 7-16 «Май». Я не знаю, даже не представляю себе, какой он, этот молодой человек, чей голос каждый день желает мне доброго утра, приятного аппетита, напоминает, что в комнате слишком душно или, напротив, слишком холодно, желает счастливого пути, приветствует, когда возвращаюсь, не знаю, как его зовут на самом деле, или это настоящее его имя, но привыкла к нему, как к родному, порою даже скучаю, если долго не бываю дома. Не хватает ласкового: «Доброе утро, Ния»… Имя «Май» ему очень подходит. Чудесное имя. Я думаю — он брюнет и у него синие глаза. Солнечное яркое утро заливалось птичьими трелями из хорошо замаскированных динамиков. Птицы не жили вблизи транспортных развязок и растительность в окрестностях трасс почти вся искусственная, зато цены на аренду квартир гораздо ниже, чем в районах с натуральной зеленью и живыми птицами. Ну, что ж теперь, зато транспорт всегда рядом, а искусственные деревья даже на ощупь от живых почти не отличаются. Пешеходная лента доставила меня на платформу «Патриаршие пруды». Я частенько задумывалась, почему у этого транспортного узла такое странное название? От него веяло какой-то романтической тайной, оно совсем не подходило к одетой в стекло и металл платформе. Парижская стрела стояла полупустая. Я села в свободную кабинку и защелкнула на талии скобы безопасности. Оператор стрелы прошелся по рядам, проверяя все ли в порядке, и вскоре из динамиков зазвучал женский голос: — Мы приветствуем вас на борту пассажирской стрелы Москва-Париж, напоминаем, что стоимость проезда включена в стоимость посещения города. Не забудьте надеть маски при вхождении в зону турбулентности пространства. Экипаж желает вам приятного пути. Зазвучала легкая музыка, окна сделались непрозрачными и я, устроившись поудобнее, закрыла глаза, вслушиваясь в биение сердца. Май, я скоро вернусь… Движения стрелы, как обычно не чувствовалось, казалось, она стоит на месте. — Мы входим в зону турбулентности пространства, — сквозь музыку произнес женский голос, — наденьте, пожалуйста, маски. Не открывая глаз, я взяла из отсека кабинки маску, на ощупь расправила ее и прижала к лицу, решив не натягивать крепления на лоб и затылок. Ноздри защекотал легкий запах озона, темные веки затревожил сиреневый свет, виски на секунду сдавило. Женский голос произнес: — Экипаж стрелы желает вам приятного времени в городе-музее Париже. Я сняла маску и положила в отсек, окна стрелы светлели, становясь прозрачными. Платформа дышала летом. Пешеходная дорожка доставила нас ко входу в Париж. Расплатившись, я отказалась от гида и направилась к прозрачным воротам Оградительного Купола музея. До Монмартра решила пройтись пешком. Неужели по этим дорогам когда-то ездили машины? А в этих домах жили люди? Поверить невозможно. Кафе, магазины и сувенирные лавки создавали иллюзию живого города, но мне хотелось замереть у какого-нибудь фонтана, закрыть глаза и представить музей настоящим городом с машинами, толпами спешащих людей, птицами и запахом жареных каштанов. Говорят, здесь когда-то жарили каштаны прямо на улицах. Я однажды видела один в Лувре. Непреодолимо хотелось разбить непробиваемое стекло, взять в руку маленький коричневый кругляшок, взвесить, покатать на ладони, раскусить его панцирь, заглянуть внутрь, вдохнуть запах живого города Парижа. Вскоре показался белый купол собора Санке-Кер, у его подножья теснились магазинчики и крошечные кафе. В этот ранний утренний час посетителей было немного, ребят, занявших центральный столик, я увидела сразу. — О, а вот и наша затворница! — воскликнула Лоя. — Скорее, Ния, твой завтрак еще не остыл! — Привет, ребята, — присев за столик, я улыбнулась Лое, Скифу, Адриатике и Грабу. — Что сегодня вкусненького? В тугих листьях салата истекало желтым соусом чье-то мясо. — Это кто? — я поднесла тарелку к лицу. Пахло вкусно, остро. — Какие-то полинезийские мутанты, вроде из птиц, — отмахнулась Лоя, — ты давай, рассказывай! Да, ребята, у нас потрясающая новость! У Нии чужое сердце! — Опа-па! — воскликнул Скиф. — Поздравляю! И давно? — Не знаю, я не почувствовала, наверное, пару дней — не больше. — И как оно? — улыбчивые зеленые глаза Граба рассматривали мое лицо, словно он хотел рассмотреть во мне нечто новое. — Какое? — Спокойное. Я еще толком с ним не познакомилась. — Везет тебе, — вздохнула Адриатика, — я думала, из нашей компании мне первой дадут или Грабу. Нет, ну почему именно тебе? — Адри, — вмешался Скиф, — ну что ты, в самом деле, это же праздник, а ты… — Нет, ну почему именно она? Вы не представляете, как я готовилась к этому моменту, я все продумала, все просчитала! Ребят, вы не понимаете, я была уже готова к этому внутренне! Ну, неужели я не смогу принять и изучить чужой мир?! Ребята! Я смотрела на огненно-рыжую, смуглую, тоненькую, как эбеновая статуэтка Адриатику и молча улыбалась. Ну а что я могла поделать, с этим? Я не готовилась внутренне, ничего не делала, но отчего-то сочли, что я смогу, я созрела для принятия в себя чужого сердца. Сердце, ты бывало в Париже? Что ты чувствовало здесь? И оно вдруг отозвалось, сменило свой грустный тембр одиночества в чужой груди на едва ощутимый ритм воспоминаний. — Ния, ты где? — Лоя коснулась моей руки. — Не трогай ее, кажется, Ния разговаривает с сердцем, — Граб мягко улыбался, глядя на меня. — Ния, я прав? — Да, — моя улыбка вышла мечтательной, — оно отвечает… оно бывало здесь, ему нравится Париж. — Ох, ну надо же, — вздохнула Адриатика, — и уже отвечает… Нет, ну как так, а? Так быстро… — А что ты будешь делать? — спросил Скиф. — Поношу его по Парижу, поищу знакомые ему места, послушаю его. В общем, будем узнавать друг друга ближе. Простите меня, ребятки, я пойду? — Ну, конечно, — ободряюще кивнула Лоя. — Ты к нам не вернешься? — Боюсь, нет, у меня билет всего на три часа. Забегайте ко мне. Мы расцеловались. Чмокнув капризные губы Адриатики, я шепнула ей на ухо: — Ты будешь следующей, вот увидишь. — Хотелось бы, — вздохнула она, приобнимая меня за плечи, — я приеду к тебе сегодня вечером или завтра утром, хотелось бы поподробнее расспросить, можно? — Конечно, дорогая. — Мы все приедем, — попивая горячий сладкий напиток, Граб смотрел на меня, улыбаясь уголками губ, — ты все еще живешь в районе «Москва»? — Да, пока не собираюсь уезжать оттуда. — Ох, ну там же один транспорт, сплошные дороги, — покачала головой Адриатика, — как там можно жить? Переехала бы лучше… — Адри, прости, но у меня мало времени, — я перебросила тонкий ремешок сумки через плечо, — приезжайте и обо всем поговорим. Махнув рукой на прощанье, я пошла наугад по Монмартру и свернула в первую попавшуюся узенькую улочку старого города. Пока еще ни один турист не попался мне на глаза, и казалось что я единственный посетитель музея сегодня. Сквозь высокий, едва заметный купол било солнце, а воздух был приятно прохладным — в Париже отличная вентиляция. Когда Париж был просто городом, его площадь простиралась гораздо дальше нынешней, музейной, — я видела древние карты, — а теперь, неторопливым шагом его можно было исходить вдоль и поперек часов за 5–7. Я бродила по узким улочкам, рассматривая старинные дома: одни темные, почти черные, закрытые для туристов, слепо смотрели глухими непрозрачными окнами, другие дома светло-коричневых, желтых и даже белых цветов выглядели жилыми, к ним в окна можно было заглянуть и увидеть интерьер комнат с мебелью и утварью. Внезапно сердце взволнованно екнуло. Я остановилась. — Что? Где? Тебе тут что-то знакомо? Дорого? Я скользила взглядом по улочке, на которую только что вышла. Когда глаза остановились на трёхэтажном каменном доме, сердце затрепетало. Я подошла к дому и поискала какую-нибудь табличку. Надпись уличного указателя гласила: «rue Gabrielle», ниже — интересные исторические факты, которые в данный момент меня совсем не интересовали. Я слушала сердце. Оно хотело попасть внутрь, но дом был закрыт для посещения. — Как же мы войдем? — я подошла ближе, разглядывая высокие запертые двери, декоративные решетки на широких окнах первого этажа, узких второго и маленьких третьего под необычной треугольной крышей. — Это запрещено, да и не безопасно… Но я знала, что все равно пойду куда угодно, лишь бы побольше узнать о новом сердце, вдруг его разочарует моя неуверенность и трусость и оно надолго замолчит? Я приложила ладонь к груди и прошептала: — Если ты знаешь, как туда попасть, покажи. Сердце всколыхнулось радостью и повело меня. Мы обогнули дом, прошлись вдоль южной стены, опять свернули за угол, и я увидела, что задняя стена здания как-то странно обрезана, словно когда-то здесь впритык стоял еще один дом. Не знаю, так ли это, но теперь тут был разбит сквер. Я разглядывала искусственные деревья, скамеечки, тщательно разложенные по дорожкам листья, а сердце просило обратить внимание на дом. Я принялась разглядывать почерневшую от столетий каменную кладку. Граб рассказывал, что все памятники архитектуры городов музеев, даже подводной Венеции, обработаны специальным составом, если бы не он все давно бы разрушилось. Снимать состав нельзя было ни в коем случае, поэтому вычистить здания и увидать их первоначальный цвет уже не представлялось никакой возможности. Ведомая сердцем, я шла, рассматривая странно обрезанную стену и, если бы не нетерпеливый сердечный толчок, ни за что бы не заметила черную, в цвет кладки дверь. «Открывай же! Открывай! — торопило сердце. — Ну не бойся! Толкни ее!» Я протянула руку, но никак не могла заставить себя совершить запретного — коснуться двери и войти в этот дом. Но, сердце и теперь победило. На ощупь гладкая черная поверхность показалась жирной. Дверь подалась внутрь и бесшумно приоткрылась. В лицо ударил тяжелый кисловатый дух, в горле моментально запершило и я подумала о составе, покрывающим дом снаружи и изнутри… да так же и отравиться можно! Дом же никак не проветривается, все окна-двери закрыты герметично… теперь уже кроме одной. Стоя на пороге, я всматривалась в непроглядный затхлый сумрак, глаза постепенно привыкали, стали различимы ступени уходящей вверх лестницы. Сердце билось взволнованно, но тихо, оно не хотело нас выдавать, ведь теперь мы были соучастниками. Затаив дыхание, я шагнула внутрь, не сводя глаз с нижней ступени, запоминая ее расположение, на случай, если дверь за мной захлопнется и я останусь в кромешной темноте. Но дверь осталась приоткрытой, и тонкой, четкой линейки света вполне хватило на то, чтобы преодолеть шесть высоких ступенек и оказаться на первом пролете. Дальше лестница исчезала в густой тьме. А сердце требовало, чтобы я шла дальше. Из сумочки я достала помадный тюбик, в крышечке которого имелся яркий светлячок, благодаря ему губы можно было накрасить даже в темноте. Вспыхнувший тоненький лучик чиркнул по ступеням. Поднявшись на второй этаж, я очутилась перед дверью, и сердце подсказало: «Открывай…» Я вошла в просторную пустую комнату с высокими потолками и узкими окнами. Черными стекла были только снаружи, изнутри они оказались прозрачными и длинные прямоугольники солнечного света лежали на полу. Сердце билось спокойно и как-то задумчиво, в его ритме ощущалась какая-то светлая, легкая грусть. Я огляделась. В дверных проемах виднелись пустые комнаты. Надо же, я была уверена, что повсюду тут будет полным полно пыли, но было чисто и… скользко. Да еще этот запах… от него першило в горле и шла кругом голова. — Ну и что мы тут ищем? — спросила я у сердца и подошла к окну. Удивительное ощущение смотреть из окошка дома, которому столько тысяч лет… Я с любопытством разглядывала улицу, дома напротив с этого необычного ракурса. Надо же, когда все районы были отдельными городами и у них были какие-то страны… Я смотрела на пустынную улочку, на дома со слепыми окнами… Эти окна похожи на широко распахнутые остекленевшие глаза, будто дома что-то увидели такое, отчего их глаза разом застыли, ослепнув на века… Интересно, что за люди здесь жили? Чего хотели, кого боялись, о чем мечтали? Как они общались между собой, как понимали друг друга, не меняясь сердцами? Что они могли знать друг о друге, не имея возможности ощутить в своей груди биение чужого сердца? Чем же они занимались всю свою молодость? Вдруг сердце забилось, заволновалось, требуя внимания, а мне совсем уж тяжко дышалось. Осмотрев оконную раму, я поняла, как поднимается стекло. Глубоко, с наслаждением вдохнула прохладный воздух, в голове сразу же посветлело. — Скажи мне, сердце мое, что мы тут делаем? Оно не обиделось на то, что я назвала его «своим», а лишь часто билось, меняя ритм, будто силилось мне что-то сказать на своем сердечном языке. Порыв ветра шевельнул бумажный уголок меж оконных рам, и я заметила сложенный листочек в неровной щели. Вытащив его, развернула и прочла: «Привет, хоть и не знаю, кто ты. Я понимаю, что это против всех законов, но все же рискнул написать тебе это письмо, потому что знаю — мое сердце приведет тебя сюда. И если привело, значит, ты человек, могущий слушать чужое сердце, я хотел бы с тобой познакомиться, но я скоро умру, и у меня заберут сердце, чтобы отдать его тебе. У меня хорошее молодое сердце, у тебя не будет с ним хлопот. Да, кстати, оно еще ни разу не любило, просто не успело. Может, оно полюбит сначала тебя, а потом вы вместе полюбите кого-то? Жаль что я тебя не знаю… то есть, сердце-то все равно тебя узнает, а я… прости за неразборчивый подчерк и путаные мысли. Ну, что я могу сказать о себе и своем сердце? Нам 20, мы любим… нет, любили путешествовать и оставили тебе записки во всех пяти городах-музеях, чтобы уж точно встретиться с тобой. В этих письмецах я рассказал о нас, всегда по-разному. Если ты захочешь, мое сердце будет тебе гидом по нашему с ним миру, оно все тебе покажет и расскажет. Что мне сказать тебе сейчас, в моем первом письме? У меня есть мама и два старших брата, мы живем в небогатом, но очень красивом районе «Лондон», может быть, ты знаешь общежитие «Вест-аббат»? Если ты, конечно, захочешь и найдешь время навестить мою семью, ниже я напишу подробный адрес. Просто скажи им, что у тебя мое сердце. Я был бы благодарен тебе за это. Ну, что еще? Наверное, пока все. Не грусти и не скучай. Май Грааске.»