Сергей Лукьяненко. Мы не рабы

Девушка была такой очаровательно глупенькой, что ей, наверное, даже не снились сны. — Вы не боитесь? — спросила она. Не дожидаясь ответа, продолжила: — А я так ужасно боюсь! Этот ужасный экзекутор… — Экзекьютор, — поправил я. Милый лобик сморщился, будто пытаясь компенсировать недостающие внутри извилины. — Он же экзекуцию проводит? Экзекутор? — Эк-зе-кью-тор, — повторил я, разглядывая картины на стенах. Вроде бы обычные классические полотна, но с вариациями. Такие картины вошли в моду год назад и до сих пор не приелись публике. Чего там только не было — и "Последний день Помпеи", где на фоне рушащихся зданий шла веселая оргия, и скабрезные "Охотники на привале", и совершенно непристойная смесь "Утра в сосновом бору" и "Аленушки". — Эк-зе-кью-тор. Исполнитель. Он выносит приговор. По сути, он даже его не исполняет, но слово прижилось… — А экзекуция? — жалобно спросила девушка. Я покачал головой. Снял и протер очки. Она и впрямь была удивительно хороша. Чудесная фигурка, где надо тонкая, где надо — округлая. Красивое личико — слово "лицо" будет слишком грубым. Чудные светлые волосы. Губы… манящие. И полная дура. Как и положено лицензированной девушке для удовольствий. Большинство девушек, подписывая стандартный годовой контракт, включают в него пункт о временном оглуплении. — Мне пора, — сказал я. Девушка вздохнула. Сказала с такой неподдельной грустью, что я на миг заколебался, — стоит ли уходить… — Говорят — все блондинки дуры. А я считаю, что это неправда! Я ждал продолжения. Вдруг какая-то мысль прорвется через дремлющие нейроны? — А почему он не экзекутор? — спросила девушка. Улыбнувшись, я встал и чиркнул карточкой по кассовому терминалу: — Не сложилось, милая… Я буду по тебе скучать! Она расцвела в ответной улыбке: — Я тоже, милый! И я вышел из помещения, где десяток беленьких, черненьких, рыженьких и лысых девиц ожидали клиентов. Все как одна — красавицы. Все как одна — дуры. И я дурак. Дурак-экзекутор. Додумался, где искать будущую любимую — в городском борделе! На улице, несмотря на раннее утро, было жарко. Климатизаторы в городе не работали. То ли местные жители привыкли к такой погоде, то ли в мэрии проворовались сильнее, чем считали на Земле. Я двинулся по Проспекту Первопоселенцев к Площади Независимости. На любой земной колонии есть такой проспект и такая площадь. И любую колонию рано или поздно посещает экзекьютор. Прохожих было немного, и почти все лица оказались мне знакомы по трехмесячному путешествию на "Левиафане". Местные сейчас радостно разгружают грузовые боты… Плечистые японцы в зеркальных очках последней модели деловито оглядывали достопримечательности — церковь, ратушу, мечеть, здание суда, памятник кому-то-из-колонистов-спасшему-колонию-от-бедствий. Временами стекла очков подергивались радужной пеленой: не удовлетворившись видеосъемкой, туристы делали голог-рафическую съемку местности. Другая группа туристов усаживалась в экскурсионный автобус. Их ждала обычная программа — экскурсия к месту посадки колониального баркаса, визит в деревню аборигенов, охота на диких зверей в ближайших джунглях, ужин в ресторане с местной кухней, а после, для лиц с крепкими желудками, невинные ночные шалости. Маятниковый лайнер будет ждать на орбите еще сутки, а потом неумолимые законы гиперпространственной физики швырнут его к следующей планете. Надо спешить, надо успеть повидать все, за что заплачены немалые деньги. А вдвойне спешить надо мне. За сутки я должен влюбиться и вынести приговор. Памятник, как ни странно, мне понравился. Он изображал благообразного бородатого мужчину с короткой стрижкой. В руке бородач держал что-то вроде посоха, что придавало ему внешность сказочного мага. Но подпись на постаменте гласила, что передо мной старший механик колониального баркаса, на четвертом году полета добрым словом и обрезком титановой трубы усмиривший мятеж. Я даже посмотрел короткий игровой ролик, из которого следовало, что главную роль в усмирении сыграли-таки добрые слова, а обрезок трубы служил лишь вспомогательным фактором. Ролик был хороший, но мои очки, подключенные к закрытой базе данных, немедленно выдали иную версию событий, где злосчастной трубе отводилась более заметная роль. Возле памятника меня и начали пасти. Вначале я заметил двух топтунов — один азиат, другой европеоид. Потом появился третий — пожилой негр. Потом четвертая — хорошенькая рыжая девица. В окружении этой четверки я свернул в узкий проулок между мэрией и двухэтажным универсальным магазином. Там меня ждал симпатичный интеллигентный юноша, похожий на музыканта или молодого перспективного актера. Очки, однако, отработали его сразу перед глазами побежали строчки досье. Сын мэра был вовсе не музыкантом, он возглавлял местную тайную полицию. По колониальным масштабам — серьезный пост. По земным… достаточно сказать, что все подчиненные юноши, в количестве четырех человек, стояли сейчас за моей спиной. — Здравствуйте, господин исполнитель, — сказал юноша. — Здравствуй, Денис, — ответил я. — Что ж ты всех служак сюда собрал? А если кто-то из туристов наркоту провез? — Все чисто, — быстро ответил юноша. — А если кто-то собирается контрабандой кристаллы с рудника вывезти? Перед глазами замигала оранжевая точка — Денис напрягся: — Это серьезно, исполнитель? В общем-то это не было моим делом. Но почему бы не помочь законной власти? — Приглядитесь к толстому рыжему немцу, — посоветовал я. — Особенно поинтересуйтесь, нет ли у него контейнера-импланта в брюшной полости. Почти неуловимый жест — и азиат с девушкой ушли. — Спасибо, исполнитель, — сказал юноша. — Скажите, что нам грозит? Я молчал. Мы никогда не отвечаем на такие вопросы. — У нас самая обычная колония, — будто себя уговаривая, сказал сын мэра. — К Земле лояльны, общих законов придерживаемся… в целом. Я ничего не сказал. — Ас теми аборигенами… было не ясно, что они разумны, — продолжал юноша. — Да это и сейчас еще не до конца доказано! И виртуальный притон мы закрыли… как только директива с Земли пришла… Что я мог ему сказать? Что эта колония — и впрямь не худшая из сотни мелких человеческих поселений. Что у них хотя бы не процветают изуверские культы, не практикуется рабство, к местным формам жизни относятся достаточно гуманно. Что я еще не вынес приговор, да и вряд ли он окажется суровым? Нам запрещено отвечать на такие вопросы. Первое правило, которое я усвоил, с пяти лет обучаясь на экзекьютора: никаких дискуссий с подследственными. Ребенком я проверял школы, в возрасте этого паренька контролировал мелкие фирмы. И никогда, никогда не отвечал на вопросы. — Ты уже вынес приговор, исполнитель? — спросил юноша. Я повернулся и двинулся обратно. — Что случается, если исполнитель гибнет? — Вопрос ударил в спину будто выстрел. — Следующий экзекьютор учитывает этот факт. — Я обернулся. — Но нас не так-то легко убить. Эмоциональный индикатор пульсировал багровым. Неужели на этой планете и впрямь творится что-то серьезное? — Какое ты имеешь право судить? — выкрикнул юноша. — Двадцать лет колония была изолирована от Земли! Потом — тридцать лет без единого корабля! Вы наконец-то соизволили наладить транспорт — и первым делом прислали палача! Спасибо! Наконец-то прибыл палач, прибыл царь и бог, который вправе судить! Вот тут я счел себя вправе ответить: — У меня нет этого права. Пока — нет. Но будет. Мимо изрядно нервничающего негра, мимо второго, более спокойного агента я вышел из переулка. Что ж, разговор состоялся. Он обязан был состояться — в той или иной форме. Со мной мог встретиться сам мэр или местные криминальные заправилы… или представитель тех и других вроде этого честолюбивого паренька. Мысленно я отметил: "Явная тенденция к наследованию власти". Это не большое преступление. Но все-таки. С летающим транспортом на планете было плохо. "Левиафан" должен сгрузить полсотни легких флаеров, но пока весь планетный авиапарк состоял из старых, еще на колониальном баркасе привезенных шлюпок. Десяток машин находились в общественном пользовании, две или три — в личном. Еще пять служили в качестве такси. Я не стал реквизировать общественный транспорт, а пошел и нанял последнюю тачку- четыре уже были арендованы японцами. Пилот прилагался рослая молодая женщина с чуть грубоватыми манерами. — Жанна, — протягивая руку, сказала она. — Вас за пульт не, пущу, и не просите. — Даже не подумаю, — пообещал я, пожимая крепкую ладонь. Управлять старой техникой нас учили, но куда спокойнее довериться местному пилоту. Женщина чего-то ждала. Наверное, хотела, чтобы я представился. — Полетели? — сказал я. — Времени очень мало. — Странный вы, — пожимая плечами, ответила Жанна. — Я землян другими представляла. — А много землян вы видели? — не удержался я. — Телевидение уже тридцать лет работает. Земляне, они… — Жанна заколебалась. — Веселые? Открытые? Симпатичные? Кампанейские? Женщина кивнула. — Земляне разные, — сказал я. Милая девушка из борделя ничего бы не поняла. А Жанне хватило нескольких секунд. — Так вы передачи для колоний фильтруете? — воскликнула она. — Точно? — Конечно. Гиперсвязь — дорогое удовольствие, зачем транслировать в колонию всякую ерунду? Жанна захохотала и открыла дверцу кабины: — Со мной сядете? Или в пассажирский салон? — С вами, — устраиваясь в кресле второго пилота, сказал я. — Неудобно гонять такую махину ради одного пассажира? — Вы же заплатили, — коротко ответила Жанна. — Других машин пока нет… Правда, что на "Левиафане" сотня флаеров? — Полсотни. — Все равно хорошо, — кивнула женщина. — Как хочется водить хорошую машину, а не этот утюг… А вы меня насмешили, да! Значит, земляне врут колонистам? — Случается. Родители тоже не рассказывают детям о всех своих проблемах. — Если так рассудить — то все верно, — согласилась Жанна. Опустила руки на пульт: торжественно, будто пианист на клавиатуру. Спросила: — Мы вам кажемся смешными? Дикими? — Вовсе нет, — ответил я, не кривя душой. — У вас вполне процветающая колония. Вы даже способны торговать с метрополией. Хороший прирост населения, неплохая нравственность… Завыла турбина, шлюпка медленно поднялась над землей. — Значит, наказывать нас не будете, господин экзекьютор? — с усмешкой спросила Жанна. — Один-ноль в вашу пользу, — признал я. — Но как вы меня опознали? — На миллионера вы не похожи, а шлюпку арендовали без споров. Да и маршрут странный… три поселения аборигенов, старый рудник, новый рудник… Летим к первому стойбищу? Машина резко взмыла в небо. — Может быть, я этнограф? — спросил я. — Еще скажите — ботаник! — фыркнула Жанна. — Прегрешения наши ищете, верно? — А они есть? — Наркотой кое-кто балуется, говорят, что виртуалка есть подпольная, мэр зажрался, скотина, сынок его трапперов данью обкладывает, — принялась перечислять Жанна. — Обычное дерьмо. — В том-то и дело, что обычное. — А против Земли мы не бунтуем, — усмехнулась Жанна. — Аборигенов… в цепи не заковываем. Очки высветили оранжевый огонек. — Что все-таки неладно с аборигенами? — спросил я. Жанна замолчала. Голубовато-зеленое небо планеты раскинулось над нами, зеленый ковер джунглей стлался внизу. — Я знаю, что лет тридцать назад произошло вооруженное столкновение, мягко сказал я. — Битва у реки, так? — Битва, — фыркнула Жанна. — Две очереди из пулеметов… матушка там была, рассказывала. — Но вы не из-за этого волнуетесь, — сказал я. — Что еще вам очечки подсказывают? — Вам двадцать девять лет, разведены, маленькая дочь, две собаки, живете с мамой, вас уважают, но считают излишне резкой… и прямой в высказываниях. — Это у нас семейное, — мрачно сказала Жанна. — Ладно, спасибо, что не все досье пересказали. Не хочу знать, что про меня власти думают. — Так что с аборигенами? — повторил я. Жанна не отвечала. Шлюпка начала снижаться. Стойбище располагалось у кромки леса, рядом с маленьким озерцом. Сотня примитивных хижин, точнее, даже просто шалашей, несколько костров. Жанна посадила шлюпку у воды, там, где проступал скальный грунт. Я потер камень носком ботинка — на застарелом нагаре остался светлый след. Здесь часто садились. Жанна молча смотрела на меня, привалившись к бронированному боку шлюпки. От стойбища шли аборигены. Ну просто образчик отсталой инопланетной расы — мохнатые, низкорослые гуманоиды в одежде из шкур, с деревянными копьями, заостренными и обожженными на костре. Впереди — то ли вождь, то ли шаман. За ним — два десятка крепких мужских особей с корзинами. — Я бы не сказал, что об их разумности трудно догадаться с первого взгляда, — мягко заметил я. — Никто и никогда не сомневался, — презрительно бросила Жанна. — А что было делать? Беспилотный зонд следов разумной жизни не обнаружил. Колониальный баркас не имел запаса топлива на возвращение. Пришлось… сосуществовать. Аборигены остановились. Поставили на землю корзины. Старейшина, неуверенно переводя взгляд с Жанны на меня, сделал все-таки выбор в пользу мужчины. — Фрукты, — довольно разборчиво сказал он, тыча пальцем в корзины. Вытянул руку по направлению к носильщикам, добавил: — Рабочие. Я молчал. "Рабочие" переминались с ноги на ногу. — Они не рабы, — сказала Жанна. — Они вправе уйти. — Мы не рабы! — заволновался старейшина. — Мы вправе уйти! — Что вы хотите взамен? — спросил я его. — Еда, огонь, лекарства? Оружие? Старейшина запустил руку под шкуру, достал пластиковую фляжку с остатками жидкости на донце. Сказал: — Оружие — нет, нет! Знаем закон! Лекарство — нет, нет! Питье! Я взял из дрожащих рук фляжку, открутил колпачок, понюхал. Спросил Жанну: — Настолько близкий метаболизм? — Пробовать не советую, там большая доза метилового спирта. Для них это не опасно. — Быстро спиваются? — спросил я. — Год… два. — Жанна пожала плечами. — Кому это интересно? Работают и ладно. Вернув фляжку старейшине, я сказал: — Потом. Другой раз. Сейчас нет питье. Подожди. — Вождю лучше дать, а то может обидеться, — пробормотала Жанна. Нырнула в кабину, появилась с бутылкой местного виски. Протянула вождю, сказала: Тебе! Привет! — Привет! Привет! — хватая бутылку, воскликнул вождь. Я молча забрался в кабину. Жанна села в кресло пилота. Аборигены торопливо двинулись прочь от шлюпки. — Что, сволочи мы? — почти весело спросила Жанна. — А нечего было матушке Земле рассылать колониальные баркасы! — Вы же знаете, Жанна, тогда существовала опасность гибели всей цивилизации. — И вы складывали яйца по разным корзинам, — фыркнула Жанна. — Знаю, знаю… Ну вот, вы увидели очередного гадкого утенка, вылупившегося из уцелевшего яичка. Велико ли наше преступление? — Велико, — сказал я. Не мог и не хотел я говорить ей всего. Про первую и вторую нарковойны, про эпидемию виртуальной наркомании, про табачные бунты, про введение полного запрета на химические и электронные средства для изменения сознания. Она это, конечно, знала… отчасти. По передачам ти-ви "Метрополия". Она только не подозревала, как безобразно и страшно все это было. — У вас только пиво, да? — спросила Жанна. — Уже запретили. Жанна фыркнула. — Мы чистим планету, — сказал я. — Латаем генофонд. Я… я пробовал пиво. И вино тоже. Даже виски. Нам дозволено больше, чем рядовым гражданам. — Так всегда, — ехидно сказала Жанна. — И вам понравилось? На этот вопрос я не ответил. Признался: — Возможно, сейчас мы перегнули палку в другую сторону. По большому счету, достаточно было победить электронную наркоманию… Но человечество стояло на грани гибели, и в средствах церемониться не приходилось. — И что будет с нашей колонией? — Вы будете наказаны, — ответил я. — В первую очередь, конечно, виноваты властные структуры. Но достанется всем. Таков закон. Распространение дурманящих веществ среди иных форм разумной жизни — очень тяжелое преступление. Жанна помолчала. Потом сообщила: — Приближаемся ко второму стойбищу. — Там то же самое? — Да. — Тогда летим в город. Аборигенов вы временно убрали не только с улиц, но, полагаю, и из рудников? Возвращаемся в город. — Как прикажете, экзекьютор, — презрительно сказала Жанна. С неожиданно прорвавшимися эмоциями воскликнула: — Ну почему я? Именно я? Повезла бы этих амбалов-японцев на охоту, сидела бы сейчас у костра, байки травила! Нет, влипла! Стала пособницей экзекьютора! Вы улетите, а меня вся планета проклянет! Сашеньке станут говорить, что ее мама — предательница! — На вашем месте мог… — Но оказалась-то я! Им нужен будет козел отпущения, и козел теперь имеется! Она помолчала и поправилась: — Коза отпущения… А что мы должны были делать? Продавать аборигенам сталь? Оружие? Они не нуждаются в пище, не нуждаются в лекарствах. Им пока не интересен прогресс. А вот выпивка — это лучшая валюта! — Я знаю. Так случалось на всех планетах, где колонисты встретили разумную жизнь. Иногда в ход шел алкоголь, иногда синтетические наркотики. — На всех планетах? — поразилась Жанна. — Ну… вроде бы мормоны обошлись без этого. У них обычное рабство. — Значит, все так делают… — пробормотала Жанна. — И все равно вы нас накажете? — Да. Шлюпка пошла на посадку. Жанна молчала. Лишь перед самым касанием пробормотала: — И почему вы считаете себя вправе судить нас? Это все решило. — Подождите минутку, — попросил я. — Не выходите. Жанна удивленно посмотрела на меня. — Вы правы в одном, — сказал я. — Правосудие не может быть беспристрастным. Не должно. Мы люди, а не математические формулы. Потому и существуют суды присяжных, прецедентное право… чтобы над строчкой закона всегда стоял живой человек. — Соберете присяжных? — удивилась Жанна. — Если из наших — вердикт будет один. Если из ваших — другой. Где тут справедливость? — Экзекьютор — сам себе присяжный, — сказал я. — Одну минуту, Жанна. Я достал из кармана упаковку, открыл. Там лежала таблетка одна-единственная. Они очень дорогие, эти таблетки. Наверное, самый страшный наркотик, придуманный человечеством. Позволенный лишь экзекьюторам… и, наверное, тем, кто стоит над нами. — Я люблю вас, Жанна, — сказал я. И раскусил маленький белый диск. Во рту стало солоно. Голова закружилась. — Что вы несете? — возмутилась Жанна. Заглушила турбину шлюпки, обесточила пульт. — Это… тест… — пробормотал я. — Если бы времени было больше… я постарался бы обойтись без таблеток… но времени всегда не хватает… — Дурак вы, экзекьютор, — пробормотала Жанна. — Дурак и напыщенный осел. Она выпрыгнула на бетон посадочной площадки, хлопнула дверцей кабины, пошла к ангару. Я был уверен, что сейчас она кроет меня отборной местной бранью. И мне это было неприятно, горько, тягостно, потому что… потому что… потому… Потому что любимая женщина ненавидела меня! — Жанна… — пробормотал я. — Я же люблю тебя… Люблю! Эту упрямую прямоту, эти резкие манеры, за которыми ты прячешь одиночество и слабость… Пусть многим ты кажешься самой обычной, а кому-то даже некрасивой — я — то знаю, сколько в тебе очарования, сколько настоящей, не показной женственности и нежности… — Жанна… — закрывая лицо руками, прошептал я. Я экзекьютор. Я выполню свой долг. И каким бы суровым ни был мой приговор — это будет приговор неравнодушного человека. Потому что я сужу не только колонию с банальным именем Новая Надежда, а любимую женщину. И самого себя. Коммутатор пискнул, когда я включил его на прямую связь. — Экзекьютор-один… доклад… — прошептал я. Мне никто не ответил, но я знал, что меня слушают. — Колония Новая Надежда, вторая планета четвертой Лебедя… Обнаружены следующие преступления третьей степени: злоупотребление властью, коррупция, антидемократические настроения… Следующие преступления второй степени: употребление алкогольных напитков, недостаточная борьба с наркоманией, предположительно — недостаточная борьба с электронной наркоманией. Следующее преступление первой степени: вовлечение местной формы разумной жизни в употребление дурманящих веществ. Согласно закону о Спасении Разума выношу приговор… временное ограничение прав и свобод, размещение на планете полицейского гарнизона, наложение на все… все население штрафных санкций согласно пункту D… поправка — согласно пункту G закона о Спасении Разума, ликвидация всех лиц, пользовавшихся электронными наркотиками более трех раз, ограничение высоких технологий… отгрузку флаеров прекратить, доставленные на планету — передать под контроль гарнизона… Я говорил еще долго, прежде чем произнес последнюю уставную фразу: — Доклад закончен, приговор привести в исполнение. И добавил не по уставу: — Прощайте. Японец подсел ко мне в ресторанчике, где я героически сражался с твердым кукурузным хлебом. Надо было привыкать к местной кухне — и я старался изо всех сил. — Санкции согласно пункту G — не слишком ли сурово? — спросил японец. Он ничем не выделялся из толпы других туристов, такой же генетически улучшенный японец, высокий и с большими круглыми глазами. Экзекьютору-два и не положено выделяться. — Необходимо, — сказал я. Японец кивнул. Заметил: — Три часа до отлета корабля. Пойдем? — Я остаюсь, — сказал я. — Это теперь и мой дом. Я останусь здесь. Рано или поздно Жанна поймет и простит меня. Японец вежливо покивал: — Жанна — та женщина-пилот? Хорошая женщина, крупная… Я сдержался. Что он может понимать, глядя на этот мир холодными глазами чужака? — Значит, таблетка еще действует, — флегматично продолжил японец. — И ты хочешь разделить судьбу с любимой женщиной? — А ты бы поступил иначе? — взорвался я. — Возвращайся на корабль! Я вынес приговор, что еще от меня требуется? Я — не раб! — Я выпью кофе, — сказал японец. — Можно? — Пей, — сказал я. — Только не пытайся меня уговаривать. Японец кивнул. Снял очки, печально посмотрел на меня. Спросил: — Ты же понимаешь, что полюбил ее только под действием таблетки? — Сейчас я люблю ее сам, — ответил я. Японец на миг надел очки, видимо, посмотрел на часы. Снова их снял. Повторил: — Я выпью кофе… Минут через десять он заказал вторую чашку. Я торжествующе улыбнулся. — Все индивидуально, — пробормотал японец. Еще через десять минут японец встал и сказал: — Пошли? Я огляделся. Чужие люди чужой планеты обедали и пили алкоголь, не подозревая, что через два с половиной часа от "Левиафана" отделится боевой бот, набитый вымуштрованными солдатами. — Это… всегда так? — спросил я. Японец кивнул. — Почему все стало так пусто? Он опустил руку мне на плечо, сочувственно заглянул в глаза. Сказал: — Это пройдет, брат. У тебя это первый раз, но ты привыкнешь. Впереди другие планеты. Если ты полюбишь по-настоящему — то уйдешь и разделишь судьбу приговоренных. — Я уйду, — прошептал я. — Однажды я уйду! Японец кивнул: — Мы не рабы. Мы вправе уйти.