Глава 12

Настойчивый стук в дверь постепенно вытаскивал Джона обратно в реальность. Гибкие, но сильные клешни монотонного звука тянули его из черного колодца. Это не было вежливое приглушенное постукивание работников гостиницы, так могла стучать, пожалуй, только лишь полиция, да и то, если у нее имелся ордер на арест.

Джон нехотя встал с кровати. Идти открывать ужасно не хотелось. Он небрежно накинул на плечи рубашку и поплелся к двери.

— Кто там? — спросил он сонным и слегка рассерженным голосом.

Ответа не было. «Кого же принесла нелегкая на этот раз?$1 — пытался сообразить Джон. Мысли постепенно возвращались в обычное русло. «Ну, если опять это…$1 — что именно он не успел додумать. Дверь снова сотряслась от двух сильных ударов, и Джон, не мучая себя излишними раздумьями, отворил, правда, предварительно приготовившись отразить любой физический удар, да еще на всякий случай поставил барьер Силы. Мало ли что?

То, что ждало его за дверью, никак не хотело укладываться в сознании. Он ожидал Святую инквизицию, наряд полиции, Кота в сопровождении десятка головорезов, да что там говорить, сам Шайрах в сопровождении черной свиты не был бы такой уж большой неожиданностью. В общем, он ожидал увидеть кого угодно и что угодно, но только не ее.

— Ты! — воскликнул он и машинально протер глаза.

— Я, я! — усмехнулась девушка. — Так я и знала, что застану тебя именно в таком состоянии: сонного и с жуткого похмелья.

— Я не… — но слова почему-то не захотели сходить с языка.

Это был абсолютный нонсенс, чтобы Черный Всадник да заикался. Последний раз такое случилось очень много лет назад. Причем, как ни странно, в тех же самых лицах и обстоятельствах.

Сон как рукой сняло. Джона словно ошпарили кипятком и окатили ледяной водой одновременно. Сердце бешено колотилось. Словно птица, зажатая в руках, оно стремилось расправить крылья и выпорхнуть в небо.

— Подожди секунду, я хоть оденусь, — собрав остатки самообладания, пробормотал он.

— Будто я тебя без одежды никогда не видела, — ехидно усмехнулась девушка.

— Подожди, — нервно рявкнул Джон и захлопнул прямо перед ее носом дверь.

Джон решительно отказывался понимать, что с ним происходит. Все это давно сыгранный спектакль. Ведь он же тогда успокоился и смирился. Все было давно кончено. Можно было вообще ей не открывать. Он ведь раз и навсегда решил, что у него больше не будет ничего общего с этой стервой. Равно как понял, что не забудет ее никогда. Он быстро оделся, кое-как застелил кровать, вытряхнул пепельницу и, почти подбежав к двери, открыл ее трясущимися руками. Она все еще стояла на пороге и лениво озиралась вокруг. Вид у нее был самым непринужденный. Она умела держать себя в руках, да и, наверное, не десять минут собиралась сюда. И даже Джон, видевший все и вся насквозь, не заметил, как едва заметно подрагивает ее бровь.

Девушка вошла в комнату. Она выглядела точно так же как и тогда, в самый первый раз. Задолго до их последней встречи. Черные, как океан во время шторма, волосы, ниспадающие ниже плеч. И глаза, пожалуй, — самое удивительное в ней. Они меняли цвет от нежно–серого до небесно–голубого, в зависимости от ее настроения и от того, кто в них смотрел. На ней было длинное платье цвета хвойных иголок, обтягивающее ее высокую худенькую фигуру. Она была та самая, прежняя, словно тот день, когда они впервые встретились, был лишь вчера.

Трудно сказать, сколько же лет прошло с тех пор. Джон был тогда в одном из самых сумасшедших миров. Борьба за эту клетку велась долго и ожесточенно. Бесконечные революции вспыхивали одна за другой. Сотни прекрасных и смелых, трусливых и жадных шли на эшафот нескончаемым потоком. Вчерашних победителей казнили их же сподвижники. Сражение шло с переменным успехом, и люди в своей смертельной наивности протягивали руки то к Свету, то к Тени. И битва продолжалась веками.

За окном была уже почти что ночь, и была такая же маленькая комната в третьесортной гостинице на окраине города. Он и она, знавшие друг друга всего лишь несколько часов. Джон был очень утомлен от бесконечной борьбы, которая никому не давала преимущества. Силы были на исходе. И опять же не с кем было поделиться. Некому было просто рассказать о себе. Всюду недоверие и вражда. Даже Фигуры переходили с одной стороны на другую. В этом хаосе никому нельзя было доверять.

В небе яркими, но холодными огоньками вспыхивали далекие, но сейчас казавшиеся такими близкими, звезды. На столе догорала свеча — на закоптившейся медной подставке. Там же стояла пустая бутылка вина. Они сидели на старом покосившемся диванчике. И он говорил. Говорил, не переставая, совсем не задумываясь, интересно ей это или нет. Джону даже не пришло в голову, что в этой хрупкой девушке заключено столь грозное могущество. Мысль о том, что она может оказаться бессмертной, не приходила ему в голову. Она сидела, положив голову на его плечо. Он, в дорогом, но несколько поизносившемся камзоле и она, в длинном зеленом платье с открытыми плечами. Он рассказывал о многочисленных мирах, где он побывал, о грандиозных сражениях, о своих победах и поражениях. И даже не задумывался, что девушке это все надоело так же, как и ему. Она тоже искала чьей-нибудь поддержи. И ей было просто приятно прижиматься к его плечу, и не нужно было никаких слов. «Пусть говорит. Ему сейчас тяжело. В конце концов, ему нужно мое терпеливое молчание, а мне — его плечо», — думала она.

Туча заслонила новорожденный месяц, а легкий ветерок задул почти догоревшую свечку. По крыше еле слышно стучал теплый летний дождик. Маленькую комнатку в зачуханной гостинице окутала ласковая, убаюкивающая темнота…

Может быть, и было бы все хорошо. Но, хорошо, так же как и плохо, вечно никогда не бывает. Время не постоянно, оно несется в бешеном галопе, почти бесследно стирая воспоминая и хрупкие мечты. Оно приносит нечто новое, пока еще неизведанное, но абсолютно неизбежное. Наутро Джона арестовали, а на рассвете следующего дня казнили на площади.

Было раннее утро. Солнце ни за что не хотело выглядывать из-за туч, словно протестуя против того, что происходило сейчас на площади. Их было трое молодых и красивых. Впрочем, старость никогда им не грозила. Их не убивали, навечно отправляя туда, откуда никто из смертных не возвращался. Их просто на время выводили из Игры. Но люди на площади жаждали зрелища. И их нельзя было разочаровывать. Поэтому все трое добросовестно отыгрывали свою роль. Мрачные, но с гордо поднятой головой, они стояли на эшафоте и слушали приговор.

Джон искал ее. Толпа затопила всю площадь, и найти в этом море тонкую изящную фигурку в зеленом платье было совершенно невозможно. Наконец, все формальности были соблюдены, и их стали по одному подводить к гильотине, хитрому инженерному устройству, предназначенному для быстрого и аккуратного срезания ненужных голов. Не только священные книги, но и оружие, и орудия для пыток и казней в разных мирах были так похожи. И в этом не было ничего необычного. Что нового можно придумать для двух рук, двух ног и одной головы? Наконец, подошла и его очередь вновь поприветствовать старую знакомую. В который раз даже уже и не упомнишь. Он бросил последний взгляд в толпу, и на мгновение ему показалось, что там мелькнул яркий зеленый лучик. Быть может, просто показалось…

— Мне почему-то сразу показалось, что ты устроился именно в этом клоповнике, — сказала она, оглядывая придирчивым взглядом комнату.

— Гостиница как гостиница. Чем обязан? — стараясь придать голосу холодную невозмутимость, спросил Джон.

— Так, — пожала она своими изящными плечиками, — узнала, вот, что ты здесь и решила проведать старого друга.

— Понятно… — вздохнул Джон.

— Ну, что ты стал как столб? Предложил бы девушке сесть. Разве так встречают старых друзей?

— Друзей, — язвительно передразнил ее Джон и, сняв трубку, заказал бутылку вина.

— Это другое дело, — улыбнулась она. — А то уж я подумала, что ты все еще на меня сердишься.

— Да ладно, — Джон обреченно махнул рукой, — На тебя обижаться все равно, что…

Дальше он запнулся, подбирая слова, так, чтобы вышло и не очень грубо, но в то же время — обидно.

— Прости, что ты сказал?

В дверь постучали. Джон отмахнулся и пошел открывать официанту.

Они пили красное вино, сидя на кровати, потому что другого места, где было бы можно сесть вдвоем, в комнате не было. Начатая бутылка стояла рядом на полу.

— За что пьем? — спросил Джон.

— Давай за любовь, — сказала она, игриво подмигнув.

— Вот еще, — буркнул Джон.

На самом деле он ужасно ее стеснялся. А когда Джон кого-то стеснялся, что происходило крайне редко, он начинал походить на старого ворчуна и зануду еще больше, чем обычно.

— Тогда за что?

— Давай просто за встречу.

— Ну, как скажешь.

Они чокнулись полными до краев стеклянными фужерами и выпили до дна. Джон смотрел на нее, а она смотрела на него. Сколько раз каждый из них вспоминал их последний разговор, сколько раз представлял, как они встретятся снова. И каждый, конечно же, мечтал, что любимый или любимая бросится в объятья. Но каждый из них старался гнать эту мысль прочь, повторяя про себя: «Кто угодно, но только не ты». Ведь гордость — самый злейший враг любви.

— Ну что молчишь? — спросила она, хитро потупив глазки.

— Ты пришла, ты и говори, — буркнул Джон.

— А что тут сказать? Сказать тут совсем нечего. Разве только то, что ты вел себя, как идиот. Наговорил всяких глупостей и исчез, как всегда в неизвестном направлении.

— Ну, скажем, все было не совсем так, — усмехнулся Джон, — Тебе напомнить?

При этом он вызывающе посмотрел на девушку и демонстративно отвернулся.

Она положила руку ему на плечо и промурлыкала в самое ухо:

— Ты ведь всегда меня неправильно понимал.

— Тебя поймешь…

Джон с большой неохотой снял с плеча ее руку и вздохнул.

— Так все же… Меня ведь не обманешь. Ты пришла больше по делу, нежели, движимая личными интересами.

— Если честно, и то, и другое.

— Ладно, давай начнем сначала с дел.

— Ну, как скажешь… — она лукаво усмехнулась, и тут же ее лицо приняло маску серьезности.

Джон повторно наполнил бокалы до самых краев.

— А вот теперь за любовь, — проговорил он, ехидно улыбаясь.

— За любовь так за любовь, — равнодушно ответила она.

Они чокнулись и снова выпили до дна. Красное, словно кровь, вино взыграло в жилах, но он и она оставались притворно холодными. И это была своеобразная игра. Игра, которой никогда не будет положен конец. Игра, делающая их обоих несчастными, но не позволяющая ни в ком случае проявить слабость.

— Так все же…

— Не хочу теперь я об этом говорить, — сказала она, надув губки.

— Да ладно уж, что могла, ты уже испортила и без этого.

— Я испортила? — от возмущения у нее порозовели щеки.

— А кто же? Не ты ли мне говорила, что я могу остаться только твоим другом… После всего, что между нами было.

— Ты это сам все придумал.

— А многочисленные смертные мужчины, которых ты меняла в своей постели чаще, чем простыни?

— Я меняла? — теперь уже совершенно пунцовый румянец отчетливо полыхал на ее лице.

— Ну вот и расстроилась, — несколько мягче, но все в том же язвительном тоне ответил Джон.

— Да не спала я с ними! Не спала! Мне хотелось позлить тебя и у меня это получилось….

Она сама взяла бутылку и разлила остатки вина. Они еще раз выпили, на этот раз без всяких тостов и не чокаясь. А после… Ох уж эти женщины! Их коварству не способен сопротивляться ни смертный, ни даже бессмертный. Она громко всхлипнула и бросилась Джону на шею. Ну, что же он мог поделать? Да, он действительно любил ее, любил все эти годы. Да, безусловно, она была порядочной стервой и фурией. Но сердцу ведь не прикажешь. Безусловно, все, что она говорила, было наглой ложью от первого и до последнего слова. Во всяком случае, такая мысль в голове у Джона мелькнула. Она же искренне верила в свое вранье и отдавалась ему со всем пылким чувством, на которое только была способна.

Крупные слезы катились по ее личику. Она уткнулась в грудь Джону и плакала навзрыд. Что тут можно было поделать, кроме как утешить несчастную девушку?

— Ну ладно, я был несколько груб. В общем, я виноват. И тогда и, наверное, сейчас.

Девушка продолжала безутешно рыдать, ее руки непроизвольно обвили его шею, а он неловко гладил ее по мокрой щеке.

— Айша, — ласково шепнул он ей на ухо.

Это слово имело множество самых разных значений. Одни были поэтическими и довольно абстрактными, другие же имели самое прямо отношение к женской физиологии. Но в данном контексте это следовало понимать как «любимая», «желанная». И самое приятное и нежное, что мог бы сказать не–человек, обладающий знанием языка Первых. Девушка часто и глубоко задышала и легла головой на его колени. Глаза ее закрылись, слезы просохли, а на лице проступила счастливая улыбка.

Трудно простому смертному понять, как действуют подобные слова на двух таких влюбленных. Бессмертные обладают способностью действовать друг другу на подсознание, вызывая в памяти партнера причудливые образы, прекрасные сюрреалистические картины, воплощенные в реальность мысли, понятные только им одним. Это невозможно описать словами даже на языке Первых. Лишь одно еще можно добавить по этому поводу: их воспаленные страстью сознания, сливаясь воедино, создают нечто, что по своей мощи равно энергии, потраченной на создание новой вселенной. А если уж встречаются разные силы, например, темная и светлая или даже светлая и знание, как это и происходило сейчас, получается совсем уж гремучая смесь. И если смертный хоть раз увидит то, что происходит в мире, созданном их слившимся воображением, — он навсегда потеряет рассудок.

— Как тебя сейчас зовут? — спросила она, чуть приоткрыв глаза.

— Даже и не напоминай мне про здешние убогие имена. Может ты мое настоящее позабыла?

— Нет, Эльтай–а-ши, Грустно Смотрящий На Звезды.

— И я тоже, Фе–ай–та, Танцующая На Морской Волне.

Он наклонил голову и поцеловал ее. Она лишь сильнее сжала своим тоненькими руками его шею и еще ближе притянула к себе.

— Ты никогда мне не говорила, что любишь меня, а я готов это повторять сотни тысяч раз.

— И никогда не скажу…

— Но почему? Может, ты меня не любишь и по–прежнему играешь моими чувствами?

— Ох, ты опять ничего не понял.

— Наверное, ты опять права. Я уже понял, что бороться с тобой совершенно бесполезное дело.

Он вздохнул и решил больше ни о чем ее не спрашивать и ничего, кроме приятного, ей не говорить, по крайней мере, до утра.

Спустя долгие годы они снова были вместе, как тогда, в самый первый раз. История имеет тенденцию повторяться снова и снова. Но на этот раз он не ступит на эшафот, а сам наденет маску палача. И это случится именно тогда, когда он плевать хотел на все, кроме хрупкой женской фигурки, лежащей рядом с ним на и без того тесной кровати.

Утро бесстыже заглянуло своим единственным ярко–красным глазом к ним в комнату. Джон уже не спал более двух часов. Нахлынувшие эмоции и предстоящий тяжелый день забивали его голову самыми различными мыслями. Он слез с кровати и посмотрел на беззаботно спавшую Фе–ай–та. Лицо ее сияло радостью, и она улыбалась во сне, а больше ему и ничего не было надо.

Он принес ей кофе. Она все еще безмятежно спала. Но все же надо было со всем этим завершать. Совсем скоро заявятся остальные, и тогда начнется заварушка. Он взял ее руку и поцеловал чуть выше запястья. «Просыпайся», — прошептал он ей на ухо.

— Уже утро? — спросила она сквозь сон, лениво потягиваясь.

— Да, уже утро, айша.

— Но зачем нам так рано вставать? Давай еще понежимся в кровати, хоть она и такая жесткая.

— Нам пора, — ответил Джон, протягивая ей чашку.

Она спустила ноги с кровати, и, жмурясь от солнечного света, стала пить кофе. Джон сидел и молча смотрел на нее. Ему так хотелось, чтобы это все продолжалось вечно. Но всегда у них было или слишком мало времени, или же времени было столько, что они успевали тысячу раз поссориться.

— Мне надо с тобой серьезно поговорить.

— Мне кажется, что после того, как ты произносишь эту фразу, мы потом не видимся очень долгое время.

— Ты помнишь о том, что я избран Дай–мэ–раком быть одним из Черных Всадников?

— Да, я это помню. И можешь мне не говорить, что ты пришел, чтобы разрушить этот мир. Не надо, я и без тебя знаю. Вчера в новостях по телевизору только и говорили, о том, что неизвестно почему во всем мире попадали самолеты, находившиеся в воздухе. И не один не упал на этот город. На город, рядом с которым есть Место Силы. «И упадут огненные птицы с небес». Так ведь?

— Да, — тихо ответил Джон, — это так.

— Именно об этом и хотела с тобой поговорить. Но ты…

— Почему ты опять начинаешь меня обвинять?

— Я не обвиняю тебя. Я просто констатирую факты: ты увидел, что я слегка пьяна и к тому же несколько расстроена, и воспользовался этим.

— Опять все сначала.

— Да нет. Это только продолжение.

— Ладно, я не хочу с тобой спорить. Не нужно это, и даже смешно. Пойми, сегодня прибудут остальные Мастера, и этот мир уйдет в Бездну. Тебе надо отсюда уходить и чем скорее, тем лучше.

— Вот еще, — фыркнула она.

— Пойми, Иншай'а абсолютно все равно, смертная ты или нет. Она поглотит весь этот мир, и он станет Бездной.

— Послушай, неужели ты не понимаешь, что уничтожать целый мир — это безумие. Неужели тебе все равно, что с ним будет?

— И без тебя тошно. Думаешь, я не думал об этом с самой первой минуты, как здесь появился? Не ты первая и не ты последняя, кто говорит мне подобное. Тебе действительно нет никакого дела до меня. Ты, как всегда, полностью поглощена своими амбициями. Ты хоть понимаешь, что как бы мы не сокрушались о судьбе этого мира — это воля самого Дай–мэ–рака и против нее идти нельзя?

— Почему? — невозмутимо спросила она.

— То есть как почему? — взорвался Джон, — Потому, что Его воля священна, а помыслы Его столь глубоки, что нам их не понять никогда.

— Заучил словно стихи. Дай–мэ–рак велик, Дай–мэ–рак мудр. А может, и нет его вовсе?

— Что ты несешь? Как это нет? А кто же создал тебя?

— Нет его, как нечто материальное, то чем вы все остальные его пытаетесь представить. Ты сам-то его хоть раз видел?

— Нет. Нет, в том смысле, что это было совсем по–другому…

— Вот видишь.

— Но причем тут это? Я получил ясный и четкий приказ. И потом, даже если бы я захотел, что я могу сделать? Ты ведь знаешь остальных…

— Увы. Знаю. Я принадлежу к Фигурам Знания. Я не хочу сражаться и убивать. Моя миссия заключается в том, чтобы наблюдать за правилами Игры. Фигуры Света и Тени ушли из этого мира. Вслед за ними ушли и Фигуры Знания. Все знают, что это значит.

— Так почему же ты тоже не ушла? Фигуры Знания следят за правилами Игры, но они не должны вмешиваться в дела Черных Всадников.

— Может быть, я хотела увидеть тебя.

— Не верю, — Джон сурово посмотрел на девушку.

Фе–ай–та покраснела от злости.

— Вы никогда не думали о том, что все было бы совсем по–другому, если бы вы не превратили в поле битвы все миры? — она почти кричала, — Миллионы людей гибнут за ваши идеи. И не важно, хороши они или плохи. Самое главное, что они уходят и, в отличие от нас, не возвращаются обратно. А ведь никто из нас не знает, что же там на самом деле. Никто из нас никогда не умирал по–настоящему. За последние сто лет в этом мире отгремели две мировые войны. Многие были убиты или погибли от болезней и голода. Я уже не говорю о слезах, пролитых на могилах любимых и близких. Правила Игры были соблюдены, но людям-то от этого не легче.

— Все правильно, но это лишь слова. Идет закономерный процесс развития цивилизации и война играет здесь очень важную роль. На самом деле, никто не заставлял людей воевать. Борьба может идти и без оружия. Они это сделали сами, по доброй воле. В этом и заключается свобода выбора.

— Да, Дай–мэ–рак подарил людям свободу, но не сказал, что же с ней все-таки делать!

— Опять всего лишь слова. Что ты можешь предложить взамен тому, что существовало всегда?

— Дать людям истинную свободу: оставить их, наконец, в покое и разбираться между собой где-нибудь в необитаемых мирах.

— Но без участия человеческих душ Игра становится неинтересной. Это все равно, что играть в карты без денежных ставок.

— Как ты не можешь понять, что они не бумажки с циферками и буковками?

— Но и ты не забывай, что ты тоже Фигура. Следя за правилами Игры, ты в ней принимаешь участие.

— Я это никогда не забывала. Так же как никогда не забывала то, что вы однажды разрушили мир, который почти встал на ноги. Он долгое время был мне домом.

— Философские рассуждения хороши только тогда, когда их можно претворить в жизнь. Иначе они не стоят даже того, чтобы о них говорили. Этот мир болен. И он обречен на гибель.

— А ты думаешь, человек со сломанной ногой на следующий день будет танцевать?

— Больных надо лечить, но только тех, которые поддаются лечению. Но об этом никогда нельзя сказать наверняка. Попытаться стоило бы, хотя теперь уже слишком поздно. Ладно, тебе пора. Если ты, конечно, не хочешь пообщаться с остальными Черными Всадниками.

— Вот уж не горю желанием.

— Но ты останешься или уйдешь из этого мира?

— Какое тебе до этого дело? Ты все равно исполнишь приказ независимо от того, буду я здесь или нет.

Джон молчал. Ему нечего было возразить. В таком споре каждый неизменно останется при своем. Конечно же, она уйдет в самый последний момент, если не сделает это сразу после того, как перешагнет порог этой комнаты. И мысль эта отрадно грела сердце. Ему совсем не хотелось, чтобы Фе–ай–та с ее утопическими планами глобального масштаба провалилась в Бездну вместе с этим несчастным миром. Конечно, она была в чем-то права, но как можно винить Свет в содеянном темными силами беспорядке? Мы всего лишь хотим сделать миры свободными от зла и ненависти. Безусловно, возможны некоторые потери, но что стоят они по сравнению с тем, что будет, если клетка окрасится в белый цвет. Возможно, этому миру стоило дать последний шанс, но Джон не пытался, как некоторые, взять на себя функции Бога, который создал все это и которому виднее. «А мы лишь Фигуры, скромные слуги Дай–мэ–рака».

Он проводил ее до дверей гостиницы, и за это время они больше не сказали друг другу ни слова. Она ушла. Джон не стал провожать ее взглядом. Нельзя. Он знал, чем это закончится. Она, конечно, обернется, и он, словно мальчишка, побежит к ней сломя голову через всю улицу. Нельзя, потому что скоро прибудут Мастера, и все это будет только мешать его работе. Нет, конечно, в душе останется еще одна рана, которая со временем зарубцуется, чтобы начать кровоточить, когда в дверь снова раздастся настойчивый стук.