ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ,
в которой, как и в любом водевиле, происходят трогательные встречи и пылкие объяснения
Железный летун Мастера Пиха сел посреди кукурузного поля, распугав сурков и галок и поломав не менее сорока дюжин отборных початков. Пассажиры летуна, как вольные, так и невольные, обрели наконец счастье ступить на твёрдую землю, малопонятное человеку, никогда не летавшему по небу в перекошенной карете с хлопающей дверцей. Несколько мгновений все упивались этой своеобразной радостью.
Затем состоялась сцена воссоединения.
Начало ей положила Эстер, кинувшаяся своему супругу на шею и на чём свет зачестившая его за то, что полез на летуна, откуда его чуть было не сдуло ветром. Джонатан выслушивал попрёки возлюбленной, обхватив её за талию и оторвав от земли, зарывшись лицом во взъерошенные светлые волосы и без конца повторяя, хотя и довольно тихо:
«Господи, ты жива». Когда основные чувства излились, Джонатан поставил Эстер на примятые кукурузные початки и, повернувшись к Клайву, протянул ему руку. Клайв, ухмыльнувшись, принял её, и Джонатан воспользовался этим, чтобы рвануть его на себя и от души заехать ладонью по его широкой спине.
– Спасибо, – сказал он голосом, позорно севшим от пережитых волнений. – Спасибо, что уберёг её.
– Не меня благодари, а гения, высидевшего эту птичку, – отозвался тот, кивая на летуна, смирно сложившего крылья и ставшего объектом пристального интереса окрестных галок.
– Я не должен был отправлять её в той лодке, – гнул своё Джонатан, и Клайв, высвободив наконец руку из его судорожного пожатия, махнул ею.
– У тебя были заботы поважнее. Рад вас видеть в добром здравии, принцесса.
В его последних словах, как и всегда, когда он обращался к Женевьев, звучала насмешка, но и искренней симпатии в этот раз было немногим меньше. Странное дело, но Клайв Ортега поймал себя на том, что и впрямь рад видеть эту сухонькую девицу, вечно такую чопорную, такую серьёзную, а сейчас – неожиданно очаровательную в своём помятом платье и с растрепавшимися во время путешествия по небу волосами. Право слово, симпатичнее она была, должно быть, только когда бултыхалась в холодной воде бухты.
Женевьев, в свою очередь, изобразила ответную улыбку, более тёплую, чем она сама могла представить. Клайв ощутил где-то слева над рёбрами странное трепыхание, которое в жизни своей, надо сказать, чувствовал достаточно редко, ибо никогда не относился к легко увлекающимся натурам.
– А я ведь вас так и не поблагодарил, – поддавшись непонятному порыву, сказал он вдруг, и, когда Джонатан с Эстер повернулись к нему, недоумевая, продолжил, глядя принцессе в лицо: – Там, в логове старого барона ле-Брейдиса, когда он раскусил, кто вы такая. Вам ведь ничего не стоило выдать меня, передать им то, что мне рассказали в Малом Совете. И Эстер, – Клайв посмотрел на неё, и она ответила кивком, тоже вполне поняв, к чему он клонит. – Она ведь Монлегюр, и старый прохвост точно не отказался бы заполучить её в заложницы, даром что она ему через Джонатана почти что внучка… Вы, словом, показали себя хорошим товарищем, принцесса. Спасибо вам на том.
Женевьев слушала его с явным удивлением, а под конец – ну надо же! – зарделась. Хоть и будучи особой королевских кровей, она явно не привыкла, чтобы её хвалили.
– Мы были вместе, – сказала она, неловко пряча ладони в складках своей измятой юбки. – И к тому же условились, что не станем вредить друг другу, пока не прибудем в…
Она внезапно осеклась и вскинулась, словно вспомнив о чём-то важном. Через секунду об этом вспомнили и Джонатан, и Эстер, а вслед за ними и Клайв, до которого, увы, многое доходило в последнюю очередь. В самом деле, они совсем позабыли о ещё одном своём спутнике, нежданном свидетеле их трогательного воссоединения… о Стюарте Монлегюре.
Монлегюр стоял в стороне, молча наблюдая за четырьмя молодыми людьми, каждый из которых имел множество оснований сожалеть, что его светлость глава Малого Совета не вывалился из кареты по дороге. Клайв не видел его вблизи с того самого дня во дворце Зюро, и нашёл графа на редкость помятым, опухшим и непрезентабельным: заявись он в таком виде в палату Народного Собрания, его бы даже до трибуны не допустили, не говоря уж о том, чтобы плясать под его дудку. Что и говорить, подобный жалкий вид всемогущего Монлегюра, столь ловко и основательно сбившего с толку Клайва Ортегу, не мог этого самого Клайва Ортегу не радовать.
– Папа, – очень тихо сказала Эстер, выпуская руку Джонатана, и Монлегюр ответил, не двигаясь с места:
– Здравствуй, Эстер. Вижу, ты всё-таки сбежала из дома твоей матери.
В его голосе не было явного упрёка, равно как и явной радости от того, что всё-таки видит свою старшую дочь живой. Однако Эстер тотчас выпрямилась и вскинула подбородок – похоже, то была боевая стойка, которую она занимала всякий раз при беседах с отцом.
– Ты и так знал, что я всё равно не выйду замуж по твоему желанию! А для другого я тебе никогда не была нужна. Так что ты ничего не потерял с моим бегством, – с вызовом заявила она, и Монлегюр сухо усмехнулся, саркастически глянув на Джонатана.
– О да, не потерял. Даже приобрёл кое-что, а именно – превосходного зятя. Жаль, нам так и не довелось в подробностях обсудить, что нам сулит такое родство.
– Оно сулит вам жизнь, – сказал Джонатан. – Я не вышвырнул вас из кареты только потому, что вы отец Эстер.
– И вы, быть может, весьма опрометчиво поступили, – сказал Монлегюр в задумчивости, вновь окидывая взглядом всех четверых.
Клайву очень не понравилась его наглая невозмутимость.
– Эй, сударь, полегче на поворотах, – сказал он с тенью угрозы, делая шаг вперёд. – Вы, похоже, не заметили, но тут не дворец Зюро, и за вашей спиной не топчется рота солдат. Оплошность Джонатана можно исправить в любой момент: свернуть вашу цыплячью шею да бросить гнить в кукурузе…
– Клайв! – воскликнула Эстер. – Он всё-таки мой отец.
– А ещё он глава заговора против короля Альфреда и принцессы Женевьев. Вы забыли, что нам рассказывал барон ле-Брейдис?
– А вы, похоже, очень уж легко ему поверили, – негромко сказала Женевьев, и Клайв так поразился внезапной поддержке Монлегюру с её стороны, что умолк на миг, непонимающе глядя ей в лицо.
– Принцесса, но как вы можете…
– Это вечная беда нашего друга, – со вздохом сказал Монлегюр. – Он слишком легко верит всему, что слышит. Хорошо бы, если бы ему всегда и исключительно лгали, тогда бы он быстро достиг необходимой меры жизненного цинизма. Но, вот беда, не все люди лгут. И не всегда…
– Хватит мне зубы заговаривать, – грубо перебил Клайв. – Вы пустили за мной своего шпика!
– О, благодарите, что я не велел арестовать вас ещё до того, как вы покинули столицу.
– Это в каком-то смысле было бы честнее!
– Без толку жалеть о том, что могло бы быть, – снова вздохнул Монлегюр. – Я реалист, молодые люди, я слишком долго прожил на свете, чтобы остаться, по вашему примеру, беспробудным романтиком. Итак, что мы имеем? Боюсь, наши роли с её высочеством и господином ле-Брейдисом кардинально переменились: теперь, скорее, я в вашей власти, а не вы в моей. Это, разумеется, может вновь измениться, и очень скоро, – спокойно добавил он. – Я олицетворяю собой законную власть, и куда бы вы сейчас ни двинулись, всюду вас встретят мои союзники, а не ваши.
– Ну почему же, – осклабился Клайв. – Можно отправиться в замок старого барона. Зуб даю, он будет очень рад.
– Вы согласны с этим, Женевьев? – спросил Монлегюр, обращаясь прямо к принцессе, и та слегка вздрогнула. Клайв вновь посмотрел на неё, не веря своим глазам. Да что он наболтал ей такое, пока держал под арестом?! Впрочем… вспоминая, что наболтали ему самому и как охотно он развешивал уши… уж что-что, а пудрить мозги граф Монлегюр был знатный умелец, не хуже Мастера Пиха.
– Я полагаю, – медленно проговорила принцесса, – что нам не следует принимать поспешных решений.
– Мы не можем просто его отпустить, – Джонатан виновато посмотрел на Эстер, но она молчала, хотя и выглядела встревоженной. – Он пошлёт по нашему следу всю свою псарню, мы всё равно не уйдём далеко.
– Вот пример того, как юность может быть мудрой, – усмехнулся Монлегюр. – У вас в самом деле невелик выбор, друзья мои. Вы не можете убить меня здесь и сейчас, ибо присутствующие дамы не позволят вам это сделать. Вы не можете также сдать меня бунтовщикам, ибо её высочество до сих пор не до конца разобралась в том, чью сторону считать правой… не так ли, принцесса? О, – добавил он с тихим смешком, – вы никогда не торопитесь, принимая действительно важное решение. Из вас вышла бы отличная королева.
– Стало быть, всё-таки она, а не я? – язвительно вставил Клайв.
Монлегюр посмотрел на него почти равнодушно, пожав плечами.
– Что толку теперь говорить? Вы в любом случае не оправдали моих ожиданий, так что совершенно не важно, законный ли вы наследник дома Реннодов или нет.
– Погодите, как это неважно! Очень даже важно…
– Третий вариант, – непреклонно продолжал Монлегюр, игнорируя возмущение Клайва, – вы продолжаете свой путь, прерванный мною столь грубо, и используете меня как заложника, чтобы открыть нужные двери. Боюсь, этот наиболее привлекательный выход одновременно и наиболее глуп. Это часто бывает с радужными перспективами…
– Вы сдадите нас при первом случае, – кивнул Джонатан.
– И жизни за это не пожалею. Так что, как видите, все эти варианты в той или иной степени невыполнимы и отпадают.
– Что же нам, вырыть тут землянку и поселиться в ней впятером? – сказал Клайв.
– Отнюдь. Мы можем просто разойтись каждый своей дорогой. Если желаете, можете связать меня и оставить здесь, дав честное слово, что, отдалившись на безопасное расстояние, пошлёте сообщение о моём местонахождении в ближайшую полицейскую префектуру. Как видите, – любезно улыбнувшись, добавил Монлегюр, – я даже согласен дать вам фору.
– Проще убить вас сразу, – сухо сказал Джонатан – Проще, – согласился граф. – Но для этого вам, сударь, придётся оглушить вашу жену, а она вам этого вовек не простит.
Джонатан побледнел, в замешательстве глядя на Эстер.
Та не проронила ни слова, будто отказываясь принимать участие в происходящем, отказываясь занимать чью-либо сторону. Это было наибольшее, на что Джонатан мог рассчитывать от неё в сложившейся ситуации. И в то же время его гнев и ненависть к Монлегюру увеличивались стократ, когда он видел, до чего хладнокровно тот использует любовь своей дочери как козырь в разыгрываемой игре, ставкой в которой была сейчас его жизнь.
– Это несправедливая сделка, – сказал вдруг принцесса Женевьев. Все посмотрели на неё; во взгляде Монлегюра скользнул интерес.
– В самом деле? Отчего же?
– Вы в заведомо выигрышном положении. Ваша «фора» означает лишь то, что мы сбежим от вас, а вы не станете мешать, но, как только сможете, сразу кинетесь в погоню.
– О, прелестная Женевьев! – расхохотался Монлегюр. – Но не ждёте же вы, что я поклянусь своей честью навеки оставить вас в покое и не мешать вашим планам?
– Этого мы точно не ждём, потому что чести у вас нет, – сказал Клайв, но Женевьев показала головой.
– Думаю, вы ошибаетесь, господин Ортега. Граф Монлегюр действительно не дал бы такую клятву, и именно потому, что не смог бы столь легко её нарушить. К тому же он не стал бы покупать свою собственную жизнь ценой, ставящей под удар всё, к чему он стремится и во что верит.
Заинтересованный взгляд Монлегюра стал пристальным. Клайв в сердцах махнул рукой – что ещё взять с доверчивой девчонки? Женевьев же по-прежнему глядела на своего недавнего пленителя холодно и серьёзно.
– Оттого я и предлагаю уравнять шансы. Мы отпустим вас и воспользуемся предложенной форой, однако вы напишете путевое письмо, которое позволит его подателю беспрепятственно достичь острова Навья и проникнуть в центральную шахту, где добывается люксий. Таким образом, – продолжала она, не замечая направленные на неё изумлённые взгляды – все её спутники впервые услышали от неё о конечной цели их путешествия, – таким образом, вы будете знать, куда мы направляемся, и, если захотите, сможете схватить нас там. Если всё случится так, как я полагаю, – добавила она спокойно, – то это уже не будет иметь значения.
Какое-то время все молчали. Монлегюр явно колебался – то, что сказала Женевьев о Навье и люксиевом руднике, было, бесспорно, сюрпризом для него. Он-то думал, что принцесса пыталась преодолеть пролив, чтобы оттуда перебраться в Гальтам и найти союзников в своей борьбе за трон. Зачем ей, одинокой маленькой девочке, понадобилось спускаться в шахту, из которой вот уже почти век выкачивалась та самая субстанция, контроль над которой давал неограниченную власть в Шарми?
– Что ж, – медленно проговорил Монлегюр, – условие честное. Навья, и в особенности рудник, находятся под строжайшей охраной. Войдя туда, вы не сможете выйти незамеченными, даже ваша стальная птичка вам не поможет. Вы сами лезете в мышеловку, сударыня, вы понимаете это?
Женевьев кивнула. Монлегюр хмыкнул, слишком беспечно, чтобы ему можно было поверить.
– Хорошо. У вас найдётся бумага и чернила?
То и другое нашлось в кабине летуна – предусмотрительный Пих запасся бортовым журналом для своего летающего корабля. Монлегюр сел на землю и принялся писать, но Женевьев прервала его:
– Нет, пишите под мою диктовку. «Подателю сего и его сопровождающим разрешается свободный въезд и выезд в любые владения шармийской короны, включая места наивысшей секретности. Всем официальным властям надлежит оказывать полное содействие». Ваша подпись и сегодняшнее число.
– И подписывайтесь поразборчивее, – вставил Клайв. Монлегюр выполнил то, что ему было приказано, и, за неимением сургуча, сложил бумагу конвертом.
– Не советую вам продолжать путешествие с этой сумасшедшей, господа, – сказал он, протягивая бумагу принцессе. – Она доведёт всех вас до петли… а тебя до монастыря, моя милая, – добавил он, глянув на свою дочь.
– Ничего, думаю, мы рискнём. Джонатан, старина, найдётся верёвка?
Через несколько минут Стюарт Монлегюр оказался с возможным комфортом привязан к ближайшему дереву и мог лишь наблюдать, как сумасшедшая, носившая имя Голланов, вместе с его дочерью, его зятем и ещё одним неуправляемым юнцом, носившим бог весть какое имя, забираются в гигантскую железную птицу, которая расправляет крылья и медленно отрывается от земли. Ветер, поднятый её полётом, взъерошил волосы у Стюарта Монлегюра надо лбом. И Стюарт Монлегюр, глядя на этот невероятный полёт, невольно подумал, что, быть может, ошибся, ошибся во всём, и самое неуправляемое, самое дикое, самое смешное из всего, что создано природой, в конечном итоге и оказывается правым.
