Глава 15

Как полноправному члену Гильдии, мне больше не требовалось говорить о целях моего путешествия, чтобы получить для этого деньги. Валютой в расчетах между мирами были знания и умения людей, которые передавались, как вещи. Таким же образом, кредитом, легко конвертируемым в подобную валюту, была информация, собираемая и переправляемая опытными сотрудниками Межзвездной Службы Новостей, которые были не менее необходимы для индивидуальных миров, между звездами. Так что Гильдия не была бедной. И примерно две сотни ее полноправных членов имели достаточно средств на любом из четырнадцати миров, на которые могли рассчитывать, и средства эти были таковы, что им могли бы позавидовать многие главы правительств.

Самым любопытным результатом в моем случае оказалось то, что деньги как таковые перестали иметь какое-либо значение для меня. В какой-то частице своего разума, которая раньше была занята всем, что касалось средств к существованию, теперь зияла пустота, но туда уже хлынули, заполняя ее, как показал долгий перелет с Культиса на Кассиду, воспоминания. Воспоминания об Эйлин.

Я никогда не думал, что она занимала столь значимое место в моей ранней жизни, еще при жизни наших родителей, а в особенности после их трагической гибели. Но теперь, пока космический корабль совершал гиперпрыжки меж звезд, эти мгновения и сцены проходили, толпясь, перед моим мысленным взором, пока в одиночестве я сидел в своей каюте первого класса. Или, если угодно, — в холле, потому что не было настроения для поиска компании.

Эти воспоминания не были драматическими. Это были воспоминания о подарках, которые она дарила мне на дни рождения или по другим поводам. Это были моменты, когда она помогала мне переносить невыносимо-пустое давление, оказываемое Матиасом на мою душу. Это были не самые счастливые ее мгновения, которые я теперь отчетливо помнил, и лишь теперь понял, что это были моменты грусти и одиночества, но тогда я не понимал этого, потому что был слишком погружен в свои собственные несчастья. Неожиданно я вспомнил, что она часто не обращала внимания на свои проблемы, чтобы в чем-то помочь мне, но не мог вспомнить ни одного случая, когда бы я забывал о своих, чтобы помочь ей.

И по мере того, как воспоминания все сильнее охватывали меня, мои внутренности скручивались в тугой, холодный узел вины и несчастья. Я попытался между одной из серий гиперпрыжков затопить это чувство алкоголем. Но обнаружил, что не ощущаю ни вкуса, ни воздействия спиртного.

И в таком состоянии я прибыл на Кассиду.

Более бедная, несколько меньшая планетная соседка Ньютона, с которым она разделяла планетную систему из двенадцати тел, Кассида не имела академической связи с соседним миром и соответственно — имела довольно незначительный приток научных и математических умов, которые и сделали несколько ранее колонизированный мир Ньютона богаче.

Из космопорта неподалеку от столицы Моро я на челноке совершил перелет в Албан, спонсируемый Ньютоном университетский городок, где Дэйв изучал механику гиперпрыжков, и где они оба — он и Эйлин — подрабатывали.

По сути своей, это был эффектный людской муравейник, а не город, на самых разных уровнях. Не то, чтобы не хватало земли, на которой он был построен, а потому что основная его часть была построена на кредит, предоставленный Ньютоном. И в целях экономии средств все необходимые здания компактно располагались на весьма небольшой территории.

На аэродроме, где совершил посадку челнок, я взял с собой указатель и настроил его на адрес Эйлин, который она сообщила мне в единственном письме, полученном мной утром в день гибели Дэйва. Следуя показаниям указателя, мой путь должен был пройти через серию вертикальных и горизонтальных тоннелей и проходов, по жилищному комплексу, который находился над уровнем земли. Это был не самый удобный, но наиболее короткий путь.

Когда я повернул в последний проход, ведущий прямо к нужной мне двери, в первый раз настоящие эмоции, которые не позволяли думать об Эйлин, пока Лиза не привлекла мое внимание к этому, начали бурлить во мне. И снова та сцена на лесной просеке возникла перед моим взором так ясно, словно кошмар, страх и ярость возгорелись во мне, подобно лихорадке.

На какой-то момент я замедлил шаг — почти остановился. Но затем та инерция, которая накопилась во мне за все долгое путешествие, донесла меня до двери, и я нажал клавишу вызова.

Прошла бесконечная секунда ожидания. Затем дверь открылась, и я увидел лицо женщины среднего возраста. Я был потрясен, так как это была не моя сестра.

— Эйлин… — только и смог выдавить я. — Я имею в виду — миссис Дэвид Холл? Ее здесь нет? — Затем я вспомнил, что эта женщина не может меня знать.

— Я ее брат — с Земли. Журналист Тэм Олин.

Конечно же, на мне были плащ и берет, и само по себе это было достаточным опознавательным знаком. Но в эти мгновения я совершенно забыл об этом. Мне помнится, что женщина чуть замешкалась. Наверное, прежде она никогда не видела действительного члена Гильдии во плоти.

— А, так она переехала, — произнесла женщина. — Это жилье было слишком велико для нее одной. Она переехала ниже на несколько уровней и к северу. Одну минутку, я сейчас запишу вам ее номер.

Она метнулась прочь. Я слышал, как она о чем-то говорила с мужчиной, а затем вернулась с листком бумаги.

— Вот здесь, — сказала она, чуть задыхаясь. — Я записала адрес для вас. Вы пойдете прямо по этому коридору — о, я вижу, у вас есть стержень-указатель. Тогда настройте его. Это недалеко.

— Благодарю вас, — произнес я.

— Не стоит благодарности. Мы рады… Что ж не смею вас задерживать, — произнесла она мне вслед, ибо я уже начал отворачиваться. — Рада была помочь вам. До свидания.

— До свидания, — пробормотал я и пошел вниз по коридору, одновременно настраивая указатель. Он повел меня вниз — и вот, наконец, дверь, у которой я нажал клавишу вызова — она оказалась достаточно глубоко под уровнем земли.

На этот раз мне пришлось ждать больше. Но когда дверь открылась — я увидел сестру.

— Тэм, — произнесла она.

Казалось, она совсем не изменилась. В ней не было заметно никаких перемен и признаков горя, и во мне неожиданно воспрянула надежда. Но когда она осталась стоять, глядя на меня и ничего не говоря, надежда покинула меня. Я ничего не мог сделать, кроме одного — ждать, поэтому просто стоял и ждал.

— Входи, — наконец произнесла она тем же тоном, затем посторонилась, и я вошел внутрь. Дверь плавно закрылась за мной.

Я осмотрелся, и меня на мгновение шокировало то, что я увидел. Комната в серых тонах, ничуть не больше, чем та каюта первого класса, которую я занимал на корабле по пути сюда.

— Почему ты живешь здесь? — взорвался я.

Она равнодушно посмотрела на меня.

— Это дешевле, — безразлично ответила она.

— Но тебе не нужно экономить деньги! — воскликнул я. — Я уже устроил дело с твоим наследством от Матиаса — обо всем этом было договорено с кассидианином, работавшим на Земле, чтобы передать средства тебе сюда через его семью. Ты хочешь сказать, — такая мысль никогда не приходила мне в голову, — что здесь у тебя были какие-то помехи? Разве его семья не платила тебе?

— Да, — достаточно спокойно произнесла она. — Но есть еще и семья Дзйва, о которой тоже надо побеспокоиться.

— Семья? — я тупо уставился на нее.

— Младший брат Дэйва еще учится в школе — впрочем, это не имеет значения.

Она по-прежнему стояла, не предложив сесть и мне.

— Это слишком долгая история, Тэм. Зачем ты приехал сюда?

Я уставился на нее.

— Эйлин, — умоляюще произнес я. Она ждала.

— Послушай, — сказал я, хватаясь как за соломинку, за тему в начале нашей беседы, — даже если ты и помогаешь семье Дэйва, в этом больше нет никакой проблемы. Теперь я полноправный член Гильдии, Я могу помочь тебе любыми средствами, сколько бы тебе ни понадобилось.

— Нет.

Она покачала головой.

— Но, во имя небес — почему? Я говорю тебе — у меня есть неограниченный…

— Я ничего не хочу от тебя, Тэм, — сказала она. — И все же спасибо. Мы прекрасно справимся; семья Дэйва и я. У меня неплохая работа.

— Эйлин!

— Однажды я уже попросила тебя, Тэм, — произнесла она, по-прежнему не двинувшись с места. — Зачем ты сюда приехал?

Если бы она обратилась в камень, и то в ней не было бы столь большой перемены, как в сестре, которую я знал. Больше она не была человеком, которого я знал. Теперь она была для меня абсолютно чужой.

— Повидаться с тобой, — ответил я. — Я думал, что ты, наверное, хотела бы узнать…

— Я все знаю об этом, — ответила она, по-прежнему без намека на эмоции. — Мне все об этом рассказали. Они сказали мне, что ты тоже был ранен, но сейчас с тобой все в порядке, не так ли, Тэм?

— Да, — в отчаянии произнес я. — Но не совсем. Мое колено все время побаливает и не гнется. Врачи сказали, что оно таким и останется.

— Это плохо, — произнесла она.

— Черт побери, Эйлин! — взорвался я. — Не стой просто так, разговаривая со мной, словно ты меня не знаешь! Я ведь твой брат!

— Нет. — Она покачала головой. — Единственные родственники, которые у меня теперь есть, и единственные, кого я теперь хочу иметь — это семья Дэйва. Они нуждаются во мне. Ты же не нуждаешься, да и никогда не нуждался, Тэм. Ты всегда жил для себя, только для себя.

— Эйлин! — снова умоляюще произнес я. — Послушай, я знаю, что ты должна винить меня — хотя бы частично — в смерти Дэйва.

— Нет, — ответила она. — Ты не можешь изменить то, что уже случилось. Это был мой собственный просчет. Все эти годы я пыталась убедить себя, что ты — не такой, каким кажешься на самом деле. Я думала, что в тебе было что-то, до чего Матиас так и не добрался, что-то, чему нужен лишь шанс, чтобы проявиться. Именно на это я рассчитывала, когда попросила тебя принять решение насчет Джэми. И когда ты написал, что собираешься помочь Дэйву, я была уверена, что то, что в тебе все-таки было, наконец-то проявится. Но, к сожалению, я ошибалась в обоих случаях.

— Эйлин! — вскричал я. — Это не было моей виной, что мы наткнулись на сумасшедшего. Может быть, я должен был поступить иначе, но я пытался заставить его покинуть меня, после того как меня подстрелили, однако он не захотел. Разве ты не понимаешь, это не было полностью моей виной!

— Конечно же, не было, Тэм, — произнесла она. Я уставился на нее.

— Бот почему я не виню тебя. Ты не более ответственен за свои поступки, нежели полицейская собака, которая обучена атаковать всякого, кто бежит. Ты как раз то, что из тебя сделал дядя Матиас — ты УНИЧТОЖИТЕЛЬ. Это не твоя вина, но это все равно ничего не изменит. Несмотря на всю борьбу, которую ты с ним вел, учение Матиаса об УНИЧТОЖЕНИИ наполнил тебя до краев, Тэм, и ничего другого не оставили.

— Ты не можешь так говорить! — закричал я на нее. — Это неправда. Дай, ну дай мне еще один шанс, Эйлин, и я докажу тебе! Я докажу тебе — это неправда!

— Сожалею, но это — правда, — твердо произнесла она. — Я знаю тебя, Тэм, лучше, чем кто-либо. Я просто не хотела этому верить, но, видно, придется. Но теперь — во имя семьи Дэйва, которая во мне нуждается. Я не смогла помочь Дэйву, но я смогу помочь им — сколь долго, не знаю, но только если никогда больше не увижу тебя. Если я позволю тебе приблизиться к ним через меня, ты и их уничтожишь.

Она замолчала и посмотрела на меня. Я открыл было рот, чтобы возразить ей, но понял, что это ничего не изменит. Мы просто молча стояли друг против друга на расстоянии в несколько футов и смотрели через пространство, которое на самом деле было гораздо шире, словно бездна, глубже и шире всего, с чем до сих пор мне приходилось сталкиваться.

— Что ж, Тэм, тебе лучше уйти, — наконец произнесла она.

Ее слова снова вернули мне чувство реальности.

— Да, — уныло согласился я. — Кажется, так будет лучше.

Я отвернулся от нее и пошел к двери. Какое-то мгновение во мне еще теплилась надежда, что она может позвать обратно. Но позади меня не было слышно никаких звуков движения. Проходя через дверь, я в последний раз оглянулся обратно.

Она не двинулась с места и по-прежнему стояла на том же месте, словно незнакомый мне человек, ожидая, когда я уйду.

И я ушел. И совершенно подавленный вернулся в космопорт.

Один, один, совершенно один…

Глава 16

Я на первом же корабле вылетел на Землю. Теперь у меня было преимущество практически перед кем угодно, кроме лиц с дипломатическим статусом, и я пользовался им.

Я вновь оказался в каюте первого класса, но теперь мне было еще более одиноко, чем раньше. Эта закрытая каюта была подобна убежищу отшельника вроде меня. Словно кокон, в котором я мог запереться и прийти себя, прежде чем снова появлюсь на людях. Ибо с меня было содрано все, вплоть до самой сути моего старого “я”, и не осталось ни одной иллюзии, которая могла бы успокоить меня.

Большую часть иллюзий еще довольно рано содрал Матиас. Но оставались клочки — наподобие омытой дождем памяти о руинах Парфенона, на которые я привык смотреть через видеоэкраны еще мальчишкой. После того, как смертоносная диалектика Матиаса срывала с меня еще один лоскут нерва или мышц, Парфенон, как казалось моему юному разуму, опровергал все аргументы Матиаса.

Когда-то было так, — и, следовательно, я должен был ошибаться. Парфенон существовал с давних пор, и если бы люди Земли были тем, чем определил их Матиас, он никогда не был бы построен. Но он был — и это я видел своими глазами. Потому что сейчас это уже были просто руины, а учение Матиаса вынесло испытание временем. Однако я каким-то образом сохранил мечты о слове и правоте для тех, кто родился на Земле, несмотря на измененные и величественные детища других миров, бывшие руинами, подобно Парфенону.

О чем говорила Лиза? Если бы я понял ее, то мог бы предвидеть эту ситуацию и не строил бы иллюзий, что Эйлин могла простить меня за смерть Дэйва. Лиза тогда упомянула о двух порталах; что для меня остались только два портала, и что она была одним из них. Теперь я знал, что такое эти два портала. Это были двери, сквозь которые меня могла достать любовь.

Любовь — смертоносная болезнь, которая забирает силу у мужчин. Не просто плотская любовь, но любой, даже слабый голод по привязанности, по красоте, по надежде на приход чуда. Ибо теперь я вспомнил одну вещь, которую так никогда и не смог сделать. Я никогда не мог причинить боль Матиасу, к моему стыду, или даже побеспокоить его. А почему бы и нет? Потому что он был в совершенном здравии, как какое-нибудь стерилизованное тело. Он никого и ничего не любил. И таким образом, отринув Вселенную, он ее же и заполучил, потому что для него Вселенная тоже была ничем. И в этой превосходной симметрии, ничто по отношению к ничто, он и отдыхал, умиротворенный, подобно камню.

И неожиданно я понял, что снова мог бы выпить. До сих пор я не мог этого сделать из-за ощущения вины и надежды и из-за изорванных клочьев подкупающей, чувствительной к любви плоти, все еще трепещущей на чистом скелете философии Матиаса внутри меня. Но теперь…

Я громко рассмеялся в своей каюте. Потому что тогда, в пути на Кассиду, когда мне столь необходима была эта анестезия спиртным, я не смог ее использовать. А теперь, когда в ней не было необходимости, я мог плыть в ней, если бы того пожелал.

Естественно, всегда с оглядкой на значимость моего профессионального положения и на то, чтобы не перебирать на публике. Но теперь не было никакой причины, удерживавшей меня от того, чтобы в одиночестве напиться в своей каюте прямо сейчас, если мне того хотелось. И действительно, была масса причин, чтобы сделать именно это. Ибо это был повод для празднества — час моего освобождения от слабостей плоти и разума, которые причиняли боль всем обычным людям.

Я заказал бутылку, бокал и лед. И поздравил свое отражение в зеркале, напротив дивана, где сидел я с бутылкой у локтя.

“Slainte, Tam Olyn bach!” — поздравил я себя. И в этот момент в моих жилах метафорически пенилась вся моя наследственность шотландцев и ирландцев. Я пил крупными глотками.

Доброе виски разожгло внутри меня огонь, и комфорт снизошел на меня. И спустя некоторое время тесные стены каюты отодвинулись от меня на какое-то расстояние, тогда как обширные воспоминания того, как я летел, держа в упряжке молнии, под гипнотическим воздействием Падмы, в тот день в Энциклопедии, снова вернулись ко мне.

И я еще раз почувствовал силу и ярость, пришедшие ко мне в ту минуту, и я впервые понял, что во мне нет больше человеческой слабости, сдерживающей меня, чтобы помешать использованию молний. Ибо в первый раз я увидел возможности для их применения и УНИЧТОЖАЮЩУЮ силу! Возможности, по сравнению с которыми то, что сделал Матиас, или то, чего я достиг до сих пор, было детской игрой.

Я пил, мечтая о вещах, которые были возможны. И спустя некоторое время я заснул или забылся — что бы это ни было, и мне наяву пригрезилось.

Это был сон, в который я погрузился прямо из состояния бодрствования, без всякого, как казалось, перехода. Неожиданно я очутился там — и это там было каким-то местом на каменистом холме, между горами и морем на западе, в маленьком каменном жилище, скрепленном торфом и грязью. Маленькое однокомнатное жилье без очага, с примитивным горном, со стенами, сходящимися к дыре в крыше для выхода дыма. На стене, возле огня, на двух деревянных колышках, вбитых в пазы между камнями, висела моя единственная ценная вещь.

Это было семейное оружие, настоящий, неподдельный старинный палаш шотландских горцев — клайдхэммор — “великий меч”. Длиною свыше четырех футов, прямой и обоюдоострый, с широким лезвием, не сужающийся к концу. Рукоятка его была простой, с поперечным стержнем, с градами, смотревшими вниз. Вместе с тем, это был двуручный меч, осторожно завернутый в промасленные тряпки и лежавший на колышках, ибо у него не было ножен.

Но во сне я снял и развернул его, ибо был человек, с которым мне предстояло встретиться через три дня, примерно в полудне пути оттуда. Два дня небо было безоблачным, и хотя солнце светило ярко, было холодно. Я сидел на берегу, затачивая оба края длинного меча серым, сглаженным морем камешком, подобранным на берегу. На утро третьего дня небо было затянуто облаками, и с рассветом начался легкий дождь. Поэтому я укрыл меч длинной прямоугольной шотландкой, что накинул на себя, и отправился на место встречи.

Дождь яростным холодным потоком хлестал мне в лицо. Ветер был пронизывающим, но под толстой, чуть ли не промасленной шерстью моей шотландки я и мой меч были сухими, и прекрасная, яростная радость поднималась во мне — чудесное чувство, превосходящее все, что я когда-либо чувствовал прежде. Я мог попробовать его на вкус, как волк, должно быть, чувствует вкус горячей крови в своей пасти, ибо не с чем было сравнить это ощущение. Я шел для того, чтобы отомстить.

И неожиданно я проснулся. Я увидел, что бутылка почти пуста, и почувствовал тяжелое, вялое похмелье. Но радость из моего сновидения по-прежнему была со мной. И я вытянулся на диване и снова заснул.

На этот раз мне ничего не приснилось.

Когда я проснулся, я не почувствовал никаких последствий похмелья. Рассудок был холоден, чист и свободен. Я мог вспомнить, словно это было всего лишь секунду назад, когда мне грезилось, нарастающее чувство радости, ощущаемое мной, когда я с мечом в руке шел под дождем на встречу. И неожиданно я отчетливо увидел перед собой мой путь.

Я закрыл два портала, которые оставались, — и это означало, что я отбросил от себя любовь. Но теперь, чтобы заменить ее, я нашел богатое, как вино, чувство радости отмщения. Я чуть не рассмеялся вслух при мысли об этом, потому что вспомнил, что сказал мне сержант Содружества, перед тем как покинуть меня, оставив наедине с телами тех, кого он убил.

— Стереть, что начертано мною на этих людях — за пределами возможностей твоих или любого иного человека.

И это было правдой. Я не мог стереть именно это, особое его начертание. Но я — один-единственный среди четырнадцати миров человек — имел силу и умение, чтобы стереть нечто гораздо большее. Я мог стереть инструменты, которыми создавали подобные начертания. Я был наездником и повелителем молний. И с этим я мог уничтожить культуру и население обоих миров Содружества. Я видел уже проблески метода, которым это могло быть сделано.

К тому времени, когда мой космолет достиг Земли, основной набросок моих планов уже был готов.

Глава 17

Моей немедленной целью было быстрое возвращение на Новую Землю, где Старейшина Брайт, выкупив подразделения, взятые в плен Кейси Грином, немедленно усилил их. Усиленное подразделение расположилось лагерем рядом с Моретоном, столицей Северного Раздела, как оккупационные силы, требующие выплаты межзвездных кредитов, причитающихся мирам Содружества за войска, нанятые теперь уже несуществующим мятежным правительством.

Но было еще одно дело, о котором надо было побеспокоиться перед тем, как отправиться на Новую Землю. Прежде всего, мне была необходима санкция и одобрение того, что я намеревался сделать. Ибо как только вы становитесь полноправным членом Гильдии Журналистов, над вами не существует более высокой власти, чем пятнадцать членов Совета Гильдии, наблюдающих за выполнением Кредо Непредвзятости, которому должны были следовать все члены.

Я назначил встречу с Пирсом Лифом, председателем этого Совета. Это было яркое апрельское утро в Сент-Луисе, и словно находившаяся напротив города Конечная Энциклопедия, я, наконец, обнаружил, что сижу напротив него, за широким дубовым столом в его офисе на верхнем этаже здания Гильдии.

— Вы прошли долгий путь довольно быстро для такого молодого человека как вы, Тэм, — заметил он после того, как заказал нам кофе и тот был немедленно доставлен.

Это был сухощавый, невысокого роста человек, на вид ему было около шестидесяти, и он никогда не покидал Солнечную Систему, а в последнее время редко оставлял и Землю из-за общественного аспекта председательства.

— Не говорите мне только, что вы все еще не удовлетворены. Что вы хотите теперь?

— Я хочу место в Совете, — произнес я.

Он подносил чашку с кофе ко рту, когда я произнес эти слова. Он продолжил начатое движение, ничуть не помедлив. Но неожиданный взгляд, который он метнул в меня из-за края своей чашки, был острым, как взгляд сокола. Но единственное, что он сказал:

— Вот как? Почему?

— Я вам объясню, — ответил я. — Может быть, вы заметили, что я, кажется, обладаю способностью оказываться там, где появляются новости.

Он поставил чашку точно в центр блюдца.

— Это, Тэм, — произнес он мягко, — и есть причина, по которой вы теперь носите на себе плащ постоянно. Как вы понимаете, мы ожидаем вполне определенных вещей от членов.

— Да, — подтвердил я. — Но думаю, что мои способности могут быть несколько выше обычных, — произнес я, заметив, как неожиданно взметнулись его брови, — я не утверждаю, что обладаю даром предвидения. Я просто подумал, что у меня есть талант для более детального разбора различных ситуаций по сравнению с другими членами.

Его брови опустились. Он слегка нахмурился.

— Я знаю, — продолжил я, — что это звучит как хвастовство. Но давайте остановимся и предположим, что у меня есть то, что я утверждаю. Не мог бы подобный талант быть весьма полезен Совету в его решениях, касающихся политики Гильдии?

Он снова остро взглянул на меня.

— Возможно, — произнес он, — если бы это было правдой и действовало бы каждый раз, независимо от числа условий.

— Но если бы мне удалось убедить вас, вы бы поддержали меня на следующей сессии Совета?

Он рассмеялся.

— Я мог бы, — произнес он. — Но как вы собираетесь доказать это мне?

— Я сделаю предсказание, — ответил я. — Предсказание, потребующее — если окажется правдивым — решения по основной политике Совета.

— Хорошо, — сказал он, по-прежнему улыбаясь. — Что ж, предсказывайте.

— Экзотиканские миры, — произнес я, — готовятся уничтожить Содружество.

Улыбка мгновенно исчезла. Какой-то момент он пристально смотрел на меня.

— Что вы хотите этим сказать? — потребовал он. — Экзотиканцы никого не могут уничтожить. Это не только противоречит тому, во что, как они говорят, они верят, но никто и не может уничтожить целых два мира с людьми и их образом жизни… Что вы имеете в виду под “уничтожить”, тем не менее?

— Примерно то же, что думаете и вы, — ответил я. — Разрушьте культуру Содружества как рабочую теократию, вызовите финансовое банкротство обоих миров, и у вас останется лишь пара каменистых планет, наполненных голодными людьми, которым либо придется изменить свой образ жизни, либо — эмигрировать на другие миры.

Он снова посмотрел на меня. Долгое мгновение ни один из нас не проронил ни слова.

— Что именно, — наконец произнес он, — привело вас к столь фантастической идее?

— Предчувствие. Моя интуиция, — ответил я. — Плюс тот факт, что именно дорсайский полевой командующий, Кейси Грин, был предоставлен в распоряжение кассидианских сил в самый последний момент, благодаря чему силы Содружества потерпели поражение.

— Ну почему же, — возразил Лиф, — подобная вещь могла произойти на любой войне, где угодно, между любыми двумя армиями.

— Не совсем так, — произнес я. — Решение Кейси обойти северный фланг боевых порядков войск Содружества не было бы столь успешным, если бы днем ранее Старейшина Брайт не принял командование на себя и не приказал подготовить атаку Содружества на южном фланге боевых порядков Кейси. Здесь мы имеем двойное совпадение. Военачальник с экзотиканского мира появляется и проделывает именно то, что нужно, и в тот самый момент, когда силы Содружества предпринимают именно те действия, которые приводят их в весьма уязвимое положение.

Пирс повернулся и потянулся к телефону на столе.

— Не беспокойте себя проверкой, — остановил я его. — Я уже это сделал. Решение передать Кейси было экспромтом принято командованием кассидианских рекрутов, и не было никакой возможности, что разведподразделение Кейси заранее разузнало о задуманной Брайтом атаке.

— Это всего лишь совпадение, — нахмурился Пирс. — Или этот дорсайский военный гений, о которым мы все достаточно хорошо знаем.

— А не думаете ли вы, что этот дорсайский гений может быть слегка преувеличенным? И мне не нравятся совпадения, — произнес я.

— Тогда что же? — потребовал Пирс. — Как вы объясните это?

— Мое предчувствие — моя интуиция — предполагает, что у экзотиканцев есть какая-то возможность предугадывать то, что предпримет Содружество, заранее. Вы говорили о дорсайском военном гении, ну, а как насчет психологического гения Экзотики?

— Да, но… — Пирс неожиданно замолчал, задумавшись. — Все это просто фантастично.

Он снова посмотрел на меня.

— И что вы предполагаете делать на этот счет?

— Позвольте мне разобраться с этим, — попросил я. — Если я прав, то через три года мы увидим войска Экзотики, воюющие с войсками Содружества. Не как наемники в какой-то инопланетной войне, но как силы Экзотики против сил Содружества.

Я помедлил.

— И если я окажусь прав, вы поддержите меня как замену для умершего или уходящего в отставку члена Совета.

И снова сухой маленький человечек сидел, пристально глядя на меня, бесконечно долгую минуту.

— Тэм, — наконец произнес он. — Я не верю ни единому слову. Но разбирайтесь в этом столько, сколько захотите. И я гарантирую, что поддержу вас в Совете — если вопрос дойдет до этого. И если произойдет хоть что-нибудь похожее на то, что вы сказали, приходите, чтобы вновь побеседовать со мной.

— Непременно это сделаю, — сказал я, улыбаясь и вставая со своего места.

Он покачал головой, оставаясь в кресле, но ничего не сказал.

— Я надеюсь увидеться с вами снова через очень непродолжительное время, — произнес я. И вышел.

Это был словно крошечный шип, который я воткнул в него, чтобы постоянно раздражать его ум в том направлении, в котором мне было нужно. Но, к несчастью, Пирс Лиф обладал высокотренированным и созидательным умом. Иначе он просто не мог бы быть председателем Совета. Этот был именно тот тип ума, который не мог отбросить вопрос до тех пор, пока он не решался так или иначе. И если он не мог опровергнуть вопрос, то скорее всего он начал бы поиск доказательств даже в таких местах, о которых другие и догадаться бы не смогли.

И эта особенная колючка имела в своем распоряжении почти три года для проникновения внутрь сердцевины представления Лифа о сути вещей. Я довольствовался тем, что мне придется подождать этого, а пока занялся другими делами.

Я провел пару недель на Земле, приведя в относительный порядок свои личные дела здесь. Но в конце концов я снова отправился на космолете на Новую Землю.

Содружество, как я уже упоминал, выкупив свои подразделения, которые были захвачены в плен кассидианскими силами под командованием Кейси Грина, немедленно укрепило их и разместило около столицы Северного Раздела Моретона в качестве оккупационных сил, требующих уплаты причитавшихся им межзвездных кредитов.

Причитались кредиты, конечно же, от побежденного и теперь уже несуществующего правительства мятежников Северного Раздела, которое их и наняло. Но хотя в этом не было ничего законного, не являлось столь уж редкой практикой между звездами держать целый мир как выкуп за любой долг по контракту с любыми населявшими его людьми.

Конечно же, причина была в этой особой валюте между мирами, которая являлась производительной силой человеческих единиц, будь это психиатры или солдаты. Долг по контракту должен был быть уплачен миром-должником и не мог быть отменен сменой правительства. Как оказалось, правительства легко можно было сменять, если бы это был путь избежания выплаты межпланетных долгов.

На практике же это было обычное дело — “победитель платит за все”, даже если сталкивались противоположные интересы на одном-единственном мире, нанявшем помощь с других миров. Что-то вроде обратного гражданского иска для возмещения финансовых потерь, когда проигравшему приходится оплачивать расходы на разбирательство дела. Официально то, что произошло, означало, что правительство Содружества, не получив денег за солдат, предоставленных мятежникам, объявило войну Новой Земле как миру до тех пор, пока Новая Земля не уплатит долг по контракту, заключенному некоторыми из ее жителей.

В действительности же никаких боевых действий не велось, и плата должна была, спустя определенное время, поступить от тех правительств Новой Земли, которые более других были замешаны в происшедшем. В этом же случае — по большей части от правительства Южного Раздела, так как оно было победителем. Но тем временем войска Содружества оккупировали мир Новой Земли. И в мое задание входило написание серии больших статей об этом, когда я сюда прибыл, примерно через восемь месяцев после того, как был увезен отсюда.

Я направился, чтобы повидаться с полевым командующим, на этот раз без всяких препятствий. Было совершенно очевидно, что среди выдутых пластиковых строений лагеря, который они разместили в открытом поле, командование Содружества имело приказ как можно меньше раздражать другие миры, насколько, конечно, это было возможно. Я не услышал той молитвенной разновидности речи, которую солдаты употребляли обычно между собой, как не увидел и ворот у входа в лагерь, вплоть до резиденции полевого командующего. Но несмотря на то, что он “выкал”, а не “тыкал” мне, ему не хотелось видеть меня.

— Полевой командующий Вассел, — представился он. — Присаживайтесь, журналист Олин. Я слышал о вас.

Это был человек, которому было где-то под пятьдесят или чуть больше, с коротко подстриженными, совершенно седыми волосами. Он был скроен, словно нижняя половина голландской двери, и у него был массивный квадратный подбородок, который без особого труда придавал его лицу угрюмый вид. Лицо и сейчас выглядело угрюмо, несмотря на то, что он старался выглядеть спокойным, — но я — то знал причину его беспокойства.

— Я предполагаю, что вы слышали, — произнес я довольно угрюмо. — Так что с самого начала, я напомню вам кое-что о непредвзятости Межзвездной Службы Новостей.

Он лишь глубже опустился в кресло.

— Мы знаем об этом, — произнес он, — и я не думаю, что у вас есть предубеждение против нас, журналист. Мы сожалеем о смерти вашего шурина и вашем собственном ранении. Но я хотел бы указать, что Служба Новостей послала вас, из всех остальных членов Гильдии, чтобы написать серию статей о нашей оккупации территории Новой Земли…

— Позвольте мне объясниться совершенно четко! — прервал я его. — Я сам выбрал это поручение, командующий. Я попросил его, уверенный, что смогу выполнить его!

К этому моменту лицо его стало столь же угрюмым, как морда бульдога, и на нем читалось лишь недоверие. Я как можно более жалостливо уставился в его глаза.

— Я вижу, вы все еще не понимаете, командующий.

Я выпаливал эти слова как можно более металлическим тоном. И — для моего уха — этот тон был весьма неплох.

— Мои родители умерли, когда мне было еще совсем мало лет. Меня вырастил и воспитал дядя, и целью всей моей жизни было желание стать журналистом. Для меня Служба Новостей гораздо важнее, чем любое иное общество или человеческое существо на любом из четырнадцати цивилизованных миров. Кредо Непредвзятости Гильдии я несу в своем сердце, командующий. И ключевой статьей этого Кредо является непредвзятость — уничтожение, стирание любых личных чувств, которые могут войти в конфликт или воздействовать хотя бы в малейшей степени на работу журналиста.

Он продолжал угрюмо смотреть на меня из-за своего стола. И, как мне показалось, едва-едва, но намек на сомнение вполз в стальное выражение его лица.

— Мистер Олин, — наконец произнес он. Более нейтральное обращение было определенным просветом по сравнению с формальностями, с которых мы начали наш разговор. — Вы пытаетесь мне сказать, что бы, вы здесь для того, чтобы написав эти статьи, доказать отсутствие предубеждения с вашей стороны по отношению к нам?

— По отношению к вам, или к иным людям или вещам, — ответил я, — в соответствии с Кредо Непредвзятости. Эта серия станет публичным свидетельством нашего Кредо и, соответственно, принесет пользу всем, кто носит плащ журналиста.

Я думаю, что он мне даже и тогда не поверил. Его чувства расходились с тем, что я ему говорил. И принятие на веру моей самоотверженности, должно быть, имело хвастливый привкус, слышимый из уст кого-то, кто, как он знал, не был с миров Содружества.

Но в то же время я говорил с ним на его языке. Суровая радость самопожертвования, стоическая ампутация моих собственных личных чувств в преследовании целей выполнения моих обязанностей правдиво соотносилась с верованиями, с которыми он жил всю свою жизнь.

— Мне понятно, — наконец произнес он. Он поднялся на ноги и протянул мне руку; я тоже поднялся.

— Что ж, журналист, я не могу сказать, что мы рады видеть вас здесь, даже сейчас. Но мы будем с вами сотрудничать в рамках разумного, насколько это будет возможно. Хотя любые статьи, отражающие тот факт, что мы находимся здесь как непрошеные посетители на чужой планете, неизбежно причинят нам вред в глазах людей четырнадцати миров.

— Я так не думаю, — произнес я, пожимая его руку. Он отпустил мою руку и посмотрел на меня с вновь проявившимся подозрением.

— То, что я планирую, будет серией редакционных статей, — пояснил я. — Они будут озаглавлены примерно так: “Обстоятельства оккупации войсками Содружества Новой Земли”, и они полностью ограничатся рассмотрением отношений и позиций вас и ваших людей в оккупационных силах.

Он уставился на меня.

— Доброго дня, — произнес я.

Я уже выходил, когда расслышал его невнятное “Доброго дня” мне вслед. Я покинул его, сознавая, что он совершенно не уверен, сидит ли он на бочке с порохом или нет.

Но, — и я знал, что так будет, — он начал менять свое мнение, как только появились первые статьи серии в выпусках межзвездных новостей. Есть определенное различие между обычной статьей-репортажем и редакционной статьей. В редакционной статье вы можете представлять дело хоть от лица дьявола. И пока вы не соотнесете себя с ним лично, вы можете сохранить свою репутацию беспристрастного наблюдателя.

Я представлял дело за Содружество, в выражениях и терминах самих людей Содружества. Впервые за многие годы о солдатах Содружества писалось в межзвездных новостях без вредной критики. И конечно же, для самих людей Содружества, всякая излишняя критика рассматривалась как предубежденность против них. Ибо они не знали полумер в собственной жизни и не признавали таковой в чужаках. К тому времени, когда я уже наполовину завершил работу над серией, первый командующий Вассел и все его оккупационные силы приняли меня настолько близко к своим угрюмым сердцам, насколько может быть принят человек, не рожденный в мире Содружества.

И конечно же, серия вызвала вой со стороны новоземлян, которые потребовали, чтобы и их взгляды на оккупацию также были описаны. И очень хороший журналист по имени Моха Сканоски был прислан Гильдией для этого.

Но я уже получил первые удачные замечания публики. Однако сами статьи возымели столь сильный эффект, что они почти что убедили меня, что в них правда. В словах присутствует волшебство, когда ими хорошо управляют. И когда я закончил всю серию, я был готов найти в себе какое-то оправдание и симпатии к этим несгибаемым людям спартанской веры.

Но со мной был мой клайдхэмор, пока еще не заостренный и не укрепленный, висящий на каменных стенах моей души, который не мог поддаться подобной слабости.

Глава 18

И все же я по-прежнему находился под пристальным наблюдением моих коллег по Гильдии. И по возвращении в Сент-Луис, на Землю, среди своей почты я обнаружил послание Пирса Лифа.

Дорогой Тэм,

Ваша серия статей оказалось весьма похвальной работой. Но, имея в виду наш последний разговор, я подумал, что прямые репортажи создали бы вам лучший профессиональный рейтинг, чем разборка с фоновым материалом подобного рода.

С наилучшими пожеланиями вашему будущему

П. Л.

В этом читалось совершенно четкое предупреждение о том, чтобы я лично не оказался вовлеченным в ситуацию, которую, как я ему объяснил, собирался исследовать. Это могло вызвать задержку с планировавшимся путешествием на Святую Марию. Но как раз тогда Донал Грин, занявший пост главнокомандующего на мирах Содружества, провел свою невозможную — военные историки утверждали: “невозможно поразительную” — атаку на Ориенте, ненаселенную планету в той же звездной системе, где находились экзотиканские миры. И в результате рейда, как почти немедленно обнаружили все четырнадцать миров, он заставил сдаться большую часть космофлота Экзотики и полностью разрушил карьеру и репутацию Женевьева бар-Колмэйна, тогдашнего командующего орбитальными космосилами экзотиканских миров.

В результате реакция против Содружества, ибо экзотиканцы были весьма уважаемы на всех четырнадцати мирах, полностью стерла внимание, вызванное серией моих статей. И этому я был рад. Чего я надеялся достичь, публикуя их, того и достиг, а именно, полевой командующий оккупационных сил Вассел стал относиться ко мне с меньшей подозрительностью.

Я отправился на Святую Марию, небольшой, но плодородный мир, который вместе с Коби — миром шахт — и несколькими ненаселенными кусками камня, вроде Ориенте, входил в звездную систему экзотиканских миров Мары и Культиса. Официальной целью моего визита являлось наблюдение эффекта военной катастрофы на Ориенте, население которой составляли в основном сельские жители, по большей части исповедующие римско-католическую веру.

Хотя не существовало никаких официальных связей между ними, за исключением пакта о взаимопомощи, Святая Мария по своему расположению и географии представляла собой почти вассала более крупных и несравненно более могущественных экзотиканских миров. Как и все, имеющие богатых и могущественных соседей, Святая Мария, ее правительства и дела в основном зависели от происходящего на экзотиканских мирах. И это могло представлять интерес для читающей публики четырнадцати миров: как неудача экзотиканских миров на Ориенте изменила направление политических ветров и мнений на Святой Марии.

Примерно через пять дней “дергания за струны” я добился интервью с Маркусом О’Дойном, в прошлом президентом и политическим лидером так называемого Голубого Фронта, партии, не находящейся сейчас у власти на Святой Марии. Одного лишь взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что его просто разрывает плохо скрываемая радость.

Мы встретились в его гостиничной резиденции в Блаувэй-не, столице Святой Марии. Он был примерно среднего роста, с большой головой. Черты его лица тоже были достаточно крупными: под вьющимися седыми волосами скрывался большой лоб. Голова неуклюже располагалась на его округлых и весьма узких плечах. То и дело во время беседы он по привычке повышал голос, словно находился на трибуне во время митинга. Эта привычка не вызывала моей симпатии к нему. Его выцветшие голубоватые глаза сверкали, когда он что-нибудь говорил.

— …Пробудило их, клянусь… Георгием! — произнес он, как только мы уселись в огромные кресла, расположенные в гостиной его резиденции, с выпивкой в руках. Он на мгновение замер, набирая воздух, и закончил фразу с ударением на… Георгий. Словно добивался, чтобы я заметил, что он хочет использовать имя святого, но вовремя сдержал себя. Я быстро понял, что это была его обычная уловка — останавливать себя в последний момент от произнесения непристойностей или богохульства.

— … обычные люди — сельские люди, — говорил он, наклонившись ко мне. — Все они здесь просто спали. И спали уже долгие годы. Убаюканные этим сынами… Белиала с экзотиканских миров. Но это дело на Ориенте пробудило их. Открыло им глаза!

— Убаюканные? Каким образом? — спросил я.

— Песенками и танцами, песенками и танцами, — О’Дойн покачался взад-вперед в кресле. — Цирковая магия! Тактика… — о, тысяча и одна вещь, журналист. Вы бы не поверили этому!

— А мои читатели? — заметил я. — Приведите примеры!

— Что ж, — черт побери ваших читателей! Да, говорю я, — черт с вашими читателями! — Он снова закачался в кресле, горделиво поглядывая на меня. — Прежде всего меня волнуют настроения обычных обитателей моего мира! Обычных жителей. Лишь они могут вам рассказать о здешней жизни и порядках. Мы здесь вовсе не на задворках, как вы, быть может, думаете, мистер Олин! Нет, я скажу, — черт побери ваших читателей, и черт побери вас! Я ни одному человеку не доставлю неприятностей, упоминая о каких-то примерах, из-за этих… деток в одеяниях.

— В таком случае, вы не даете мне материала, чтобы писать, — возразил я. — Что ж, давайте тогда несколько сменим тему разговора. Как я понимаю, вы утверждаете, что люди правительства, находящегося сейчас у власти, удерживают ее лишь благодаря давлению экзотиканских миров на Святой Марии. Это так?

— Да они просто потакают им. Это же совершенно ясно, мистер Олин. Правительство — нет и нет! Зовите их Зеленый Фронт, если хотите, как и есть на самом деле! Они утверждают, что представляют интересы всего населения Святой Марии. Они… А вам знакома политическая ситуация, сложившаяся здесь?

— Как я понимаю, — произнес я, — ваша конституция изначально, разделила всю планету на политические районы примерно одинаковой площади с двумя представителями в планетном правительстве от каждого из районов. А теперь, как я понимаю, ваша партия утверждает, что рост городского населения позволил сельским районам установить контроль над городами, так как город вроде Блаувэйна с населением в полмиллиона жителей имеет ничуть не больше представителей, чем район с населением в три — четыре тысячи человек?

— Именно так, именно! — О’Дойн качнулся вперед и прогрохотал мне. — Необходимость в пересмотре и пропорциональном представительстве весьма остра, она всегда возникала в схожих исторических ситуациях. Но в таком случае, Зеленый Фронт окажется не у власти. Допустит ли он такой ход событий? Едва ли! Только неординарный шаг — только лишь революция обывателей сможет отобрать у них власть, и наша партия, представляющая обычных людей, игнорируемых людей, людей городов, лишенных права выбора, станет правительством.

— И вы считаете, что подобная революция обывателей возможна в данное время? — я увеличил контроль громкости на своем магнитофоне.

— До Ориенте я бы сказал — нет! Как бы я ни надеялся на что-либо подобное — нет! Но после Ориенте… — он замолчал и триумфально откинулся назад, с намеком поглядывая на меня.

— После Ориенте? — повторил я, поскольку намекающие взгляды и паузы не несли в себе никакой пользы для моих репортажей. Но у О’Дойна имелось чутье политика, не позволявшее ему своей болтовней загнать себя в угол.

— Как же, после Ориенте, — произнес он, — это стало очевидно… очевидно для любого думающего человека на этой планете. Что Святая Мария сможет просуществовать и сама по себе. Что мы сможем прожить и без этой паразитической контролирующей десницы экзотиканских миров. И где можно найти людей, способных провести корабль Святой Марии сквозь штормовые испытания будущего? В городах, журналист! Среди тех из нас, кто всегда сражался за обычного человека! В нашей партии Голубого Фронта!

— Я понял, — произнес я. — Но разве по вашей конституции смена представителей власти не требует проведения выборов? И не могут ли такие выборы быть назначены только лишь большинством голосов представителей, занимающих посты в настоящее время? И таким образом, не окажется ли Зеленый Фронт, имеющий сейчас большинство, в ситуации, когда такие выборы лишили бы большинство представителей своих постов?

— Правда! — прогрохотал он. — Сущая правда! — Он закачался взад-вперед, глядя на меня.

— Тогда, — вздохнул я, — мне неясно, насколько реальна эта ваша революция обывателей, мистер О’Дойн.

— Все возможно! — ответил он. — Для обычного человека нет ничего невозможного! Соломинки уже летят по ветру, ибо уже дует ветер перемен! Кто может это отрицать?

Я выключил магнитофон.

— Все понятно, — произнес я. — Так мы ни к чему не придем. Быть может, мы могли бы несколько дальше продвинуться без записи?

— Без записи? И действительно… без записи, — произнес он тепло. — Я готов отвечать на вопросы независимо от того, ведете вы запись или нет, журналист. И знаете почему? Потому что для меня — записываете вы или нет — все едино. Все едино!

— Что ж, тогда, — продолжал я, — расскажите кое-что об этих соломинках. Без записи вы могли бы привести мне примеры?

Он качнулся ко мне и понизил голос.

— Проходят кое-какие… собрания, даже в сельских районах, — пробормотал он. — Зачатки недовольства — об этом я могу вам сказать. Если же вы спросите меня о местах, именах, тогда — нет. Я не хочу посвящать вас в это.

— Тогда вы не оставляете мне ничего, кроме весьма туманных намеков. Я не могу из этого сделать статью, — заметил я. — А я предполагаю, что вы хотели бы увидеть репортаж об этой ситуации?

— Да, но… — Его мощные челюсти плотно сжались. — Я не хочу ничего сообщать вам. Я не хочу рисковать… не хочу вам ничего сообщать!

Из-под своих седых бровей он метнул на меня почти подозрительный взгляд.

— Тогда, может быть, мне кое-что рассказать вам? — тихо произнес я. — Вам бы ничего не потребовалось подтверждать. И конечно же, как я уже сказал, даже мои собственные замечания не будут записаны.

— Вы — расскажете мне? — Он тяжело уставился на меня.

— А почему бы и нет? — спросил я. Он был слишком опытным политиком, чтобы по его лицу догадаться о его чувствах. А сейчас он продолжал неотрывно смотреть на меня. — В Службе Новостей мы имеем свои источники информации. И используя их, мы можем построить общую картину даже при отсутствии некоторых частей. А теперь, говоря гипотетически, общая картина на Святой Марии весьма схожа с той, что вы обрисовали. Зачатки недовольства, собрания, гул недовольства существующим — вы бы, наверное, сказали — марионеточным правительством.

— Да, — громыхнул он. — Да, точное слово. Именно так — чертово марионеточное правительство!

— В то же время, — продолжал я, — как мы уже обсудили, это марионеточное правительство в силах подавить любой местный мятеж и вовсе не собирается созывать выборы, которые лишат его власти. Однако помимо созыва выборов, похоже, не существует другого конституционного пути изменения статус кво. Конечно, Святая Мария могла бы найти умных и преданных лидеров, — я повторяю: могла бы. Конечно же, я занимаю нейтральную позицию среди лидеров Голубого Фронта, которые, оставаясь законопослушными гражданами, имеют в своем распоряжении возможности спасти свой мир от иностранного влияния.

— Да, — пробормотал он, все так же неотрывно уставясь на меня. — Да.

— Соответственно, какой же путь остается открытым для тех, кто желал бы спасти Святую Марию от ее нынешнего правительства? — продолжил я. — Так как все законные пути помощи недоступны, единственный оставшийся путь, как мне кажется, — для храбрых и сильных людей. Этот путь — на время отбросить в сторону обычную процедуру столь тяжких испытаний, и если не существует конституционного пути убрать людей, в настоящее время держащих нити управления правительством в своих руках, значит, их надо убрать каким-то иным образом, исключительно для блага Святой Марии и ее жителей.

Он неотрывно смотрел на меня широко раскрытыми глазами из-под седых бровей. Его губы чуть шевельнулись, но он ничего не сказал.

— Короче — бескровный дворцовый переворот. Прямое и насильственное удаление плохих лидеров покажется единственным решением, оставшимся для тех, кто верит, что эта планета нуждается в спасении. А теперь мы знаем…

— Подождите, — прервал меня О’Дойн, снова громыхнув. — Я должен сказать вам здесь же и сейчас, журналист, что мое молчание не должно рассматриваться как согласие со всеми предположениями, которые вы только что высказали. Вы не должны упоминать…

— Пожалуйста, — перебил я его в свою очередь, подняв руку. Он замолчал быстрее, чем можно было того ожидать.

— Все это — просто теоретические предположения с моей стороны. Не думаю, что все это имеет отношение к реальной ситуации.

Я помедлил.

— Единственный вопрос в проекции этой ситуации на реальность — напоминаю: теоретической ситуации — состоит в ее исполнении. Как мы понимаем, поскольку силы и оборудование, имеющиеся в распоряжении Голубого Фронта, уступают правительственным в соотношении один к ста в последних выборах, они едва ли сопоставимы с планетарными силами правительства Святой Марии.

— Наша поддержка, поддержка обывателей…

— О, конечно же, — подтвердил я. — И все же существует вопрос о действительно эффективных мерах в данной ситуации. Для этого потребовались бы оборудование и люди — в особенности люди. Конечно же, я имею в виду военных, способных либо обучить местные части, либо самим применить силу…

— Мистер Олин, — произнес О’Дойн, — я должен выразить протест против такой беседы. Я должен отвергнуть ее. Я должен… — он встал и начал возбужденно вышагивать туда-сюда по комнате, размахивая руками, — …я должен отказаться слушать подобные вещи.

— Простите меня, — сказал я. — Как я уже упоминал, я проигрываю всего лишь гипотетическую ситуацию. Но суть, до которой я пытаюсь добраться…

— Суть, до которой вы пытаетесь добраться, меня не касается, журналист! — произнес О’Дойн, резко останавливаясь прямо передо мной, с ожесточенным лицом. — Нас, в Голубом Фронте, эта суть не интересует.

— Конечно же, нет, — успокаивающе произнес я. — Я знаю, что это так. Конечно же, вся эта схема просто невозможна.

— Невозможна? — О’Дойн замер. — Что невозможно?

— Ну, все это дело с дворцовым переворотом, — пояснил я. — Это совершенно очевидно. Любая подобная вещь потребовала бы помощи извне, обученных военных, к примеру. Ну, а так как военных мог бы предоставить только какой-нибудь другой мир, то какой же мир стал бы сдавать внаем свои дорогостоящие войсковые подразделения какой-то политической партии, находящейся не у власти на Святой Марии?

Я позволил своему голосу как бы тихонько уплыть в неизвестность и теперь просто сидел, улыбаясь и разглядывая его. Словно ожидал, что он сам ответит на мой последний вопрос. А он сел, уставившись на меня так, словно сам ждал ответа. Должно быть, пролетело добрых секунд двадцать взаимного молчания, прежде чем я вновь нарушил его, одновременно вставая.

— Совершенно очевидно, — сказал я, придав своему голосу выражение подчеркнутого извинения, — ни один. Поэтому я могу заключить, что мы не увидим никаких значительных изменений в правительстве или перемен во взаимоотношениях Святой Марии с экзотиканскими мирами в ближайшем будущем. Что ж, — я протянул ему руку, — я должен извиниться за то, что именно мне пришлось резко прекратить это интервью, мистер О’Дойн. Но я совсем забыл о времени. Через пятнадцать минут я должен быть в здании правительства для интервью с президентом, чтобы увидеть другую сторону общей картины. А затем мне придется мчаться назад в космопорт, чтобы успеть на лайнер, этим вечером вылетающий на Землю.

Он тут же встал и пожал мою руку.

— Ничего страшного, — начал он. Его голос снова громыхнул, но затем опустился до нормального тона. — Ничего, мне доставило удовольствие ознакомить вас с реальной ситуацией здесь, журналист. — Он отпустил мою руку, почти сожалея.

— Что ж, тогда до свидания, — произнес я.

Я повернулся, чтобы уйти, и когда уже прошел полпути к двери, он окликнул меня.

— Журналист Олин…

Я остановился и повернулся.

— Да? — спросил я.

— Я чувствую… — его голос неожиданно опять громыхнул, — я обязан спросить вас — обязан перед Голубым Фронтом, обязан перед моей партией потребовать у вас сообщить мне любые слухи, которые вы могли бы слышать. Слухи, касающиеся возможной готовности любого из миров — любого из них — прийти на помощь теперешнему правительству Святой Марии. Мы здесь, на этом мире, тоже ваши читатели. Вы также должны поставлять нам информацию. Слышали ли вы о каком-нибудь мире, который, по слухам ли, по сообщениям, или что там еще у вас есть, был бы готов предложить помощь революционному движению обывателей на Святой Марии, чтобы сбросить ярмо экзотиканских миров и гарантировать равное представительство от нашего народа?

Я посмотрел на него и заставил подождать секунду — другую.

— Нет, — ответил я. — Нет, мистер О’Дойн, ничего не слышал.

Он стоял, не сдвинувшись с места, словно мои слова пригвоздили его к этому месту. Ноги его были слегка расставлены, подбородок задран, словно он бросал мне вызов.

— Мне жаль, — произнес я. — До свидания.

Я вышел. Не думаю, что он что-то ответил на мое прощание.

Я направился в расположенное напротив здание правительства и провел двадцать минут в ободряющей, приятной беседе с Чарльзом Перинни, Президентом Святой Марии. Затем вернулся через Новый Сан-Маркос и Джозеф-таун в космопорт на лайнер, направлявшийся на Землю.

Я задержался там лишь настолько, чтобы проверить свою почту, и после этого немедленно отправился на Гармонию. В то место на планете, где располагался Объединенный Совет Церквей, который совместно управлял обоими мирами Содружества — Гармонией и Ассоциацией. Пять дней я провел в том городе, обивая пороги в приемных и офисах младших офицеров и их так называемого Бюро по Связям с Общественностью.

На шестой день записка, по приезде посланная мной полевому командующему Васселу, оказала свое влияние. Меня доставили в здание Совета. И после обыска на предмет наличия оружия — существовали какие-то жесткие сектантские различия между концепциями Церквей на самих мирах Содружества и, совершенно очевидно, они не делали исключения даже для журналистов — меня допустили в офис с высоким потолком и голыми стенами. Там посреди черно-белых плиток пола, окруженный несколькими стульями с прямыми спинками, располагался громоздкий стол, за которым сидел человек, одетый во все черное.

Единственными белыми пятнами у него были лицо и руки. Все остальное было закрыто. Его плечи были широки и объемисты, как амбарная дверь, а на белом лице сияли черные, как тьма, глаза. Он встал из-за стола и обошел его, возвышаясь надо мной на пол головы, протягивая мне руку.

— Да пребудет с вами Господь, — произнес он.

Наши руки встретились. Чувствовался легкий намек на веселье в линии его плотно сжатых губ. А его глаза буравили меня, подобно двум врачебным скальпелям. Он пожал мою руку, не сильно, но с намеком на силу, которая могла сокрушить мои пальцы, как тиски, если бы ему того захотелось.

Наконец-то я оказался лицом к лицу со Старейшим Совета Старейшин, управляющим Объединенными Церквями Гармонии и Ассоциации. Лицом к лицу с тем, кто звался Брайт. Первым среди Содружества.

Глава 19

— О вас хорошо отзывается полевой командующий Вассел, — произнес он, пожав мою руку. — Необычная вещь для журналиста. — Это было утверждение а не насмешка. И я повиновался его приглашению, больше похожему на приказ — сесть. После чего он обошел стол и уселся в свое кресло напротив меня.

В этом человеке чувствовалась сила, подобная проблескам какого-то черного пламени. И это навеяло на меня воспоминания о пламени, дремавшем в порохе, размещенном в 1867 году турками внутри Парфенона, когда пуля, выпущенная одним из солдат венецианской армии под командованием Морозини, взорвала его черные зерна и подняла на воздух центральную часть храма. Во мне всегда существовал какой-то темный уголок ненависти к этой пуле и к этой армии — ибо если Парфенон был для меня, еще мальчишки, живым воплощением отрицания мрака Матиаса, урон, нанесенный ему этой пулей, явился свидетельством того, как эта тьма победила даже там, в сердце света.

И лицезрел перед собой Старейшину Брайта, я соединил его с этой застарелой ненавистью, хотя и позаботился о том, чтобы скрыть это чувство от его глаз. Прежде только в Падме я чувствовал подобную проницательную силу взгляда. Но там за взглядом существовал и человек.

Его же глаза скорее могли принадлежать Торквемаде, одной из главных фигур инквизиции в древней Испании, что до меня отмечали многие. Ибо Церкви Содружества имели своих собственных блюстителей чистоты и искоренителей ереси. Но в то же время за его глазами существовал ум, и он хорошо знал, когда отпустить, а когда и натянуть поводья, управлявшие могуществом двух планет. И в первый раз я понял ощущения того, кто впервые входит в клетку льва и слышит, как позади захлопывается стальная дверь.

Впервые с того момента, когда я стоял в Индекс-зале Конечной Энциклопедии, у меня вдруг задрожали колени. А вдруг в этом человеке не существует слабостей и, пытаясь проконтролировать его, я лишь выдам свои планы?

Но привычки, выработанные тысячами интервью, пришли мне на помощь, и хотя меня и мучили сомнения, язык мой заработал как бы сам по себе.

— …теснейшее сотрудничество со стороны полевого командующего Вассела и его людей на Новой Земле, — проговорил я. — Я высоко оценил его.

— Я тоже, — резко проговорил Брайт; его глаза словно пытались прожечь меня насквозь, — оцениваю журналиста без предубеждения. Иначе бы вы не оказались в моем офисе и не интервьюировали меня. Работа Господа Нашего между звезд оставляет мне мало времени для подобного время препровождения с безбожникам семи миров. А теперь, какова причина вашего интервью?

— Я подумывал о разработке проекта, — заговорил я, — освещения Содружества в лучшем свете людям остальных миров…

— Чтобы доказать свою приверженность Кодексу вашей профессии, как сказал Вассел? — прервал меня Брайт.

— Да, конечно, — ответил я, и слегка замер в кресле. — Я остался сиротой еще в юном возрасте. И постоянной мечтой моих ранних лет являлась работа в Службе Новостей…

— Не тратьте понапрасну мое время, журналист! — суровый голос Брайта, словно топор, отрубил незаконченную половину моего предложения. Неожиданно он снова поднялся на ноги, словно энергия, бурлившая в нем, оказалась слишком велика, чтобы ее сдержать, и, обогнув стол, остановился, смотря на меня сверху вниз, заткнув ладони за пояс на своей узкой талии. Его костлявое лицо неопределенного возраста нависло надо мной.

— Что ваш Кодекс для меня, того, кто идет в свете Слова Господня?

— Мы все движемся в наших собственных огнях, каждый — своим путем, — произнес я.

Он настолько близко стоял ко мне, что я не мог встать на ноги, чтобы разговаривать с ним лицом к лицу, чего требовали мои инстинкты. Он словно физически пригвоздил меня к стулу.

— Если бы не мой Кодекс, я бы сейчас не оказался здесь. Возможно, вы и не знаете, что произошло со мной и моим шурином в руках одного из ваших сержантов на Новой Земле…

— Я знаю, — эти два слова прозвучали безжалостно. — За это некоторое время назад вам были принесены извинения. Послушайте меня, журналист. — Его тонкие губы неожиданно изогнулись в слабом подобии ироничной усмешки. — Вы — не Избранный Господа Нашего.

— Нет, — произнес я.

— В тех, кто следует Слову Господню, быть может, есть причина верить в то, что они действуют из веры во что-то большее, чем их собственные эгоистичные интересы. Но в тех, кто не несет в себе Света, как может существовать вера во что-то иное, кроме самих себя?

Трепещущая на тонких губах усмешка как бы насмехалась над его же собственными словами, насмехалась над церковными фразами, над тем, что он назвал меня лжецом и предложил мне попытаться отрицать ту способность в нем, которая позволяла ему видеть меня насквозь.

На этот раз я замер, бросив на него возмущенный взгляд.

— Вы насмехаетесь над моим Журналистским Кодексом только потому, что он не ваш собственный! — накинулся я на него.

Мой взрыв никак не подействовал на него.

— Господь не выбрал бы дурака в качестве Старейшего в Совете наших Церквей, — произнес он и, повернувшись, снова обогнул стол, чтобы усесться в своем кресле. — Вы должны были подумать об этом, прежде чем прибыли на Гармонию, журналист. Но так или иначе, теперь вы это знаете.

Я уставился на него, почти ослепленный внезапным светом понимания. Да, теперь я это знал — и зная это, неожиданно увидел, как он сам, одними лишь своими словами, предоставил себя в мои руки.

Я боялся, что в нем не окажется ни одной слабости, которую я мог бы использовать как свое преимущество. Преимущество, которым я пользовался против мужчин и женщин более низкого положения, заключалось в умело подобранных словах. И это было правдой, — в нем не существовало обычных слабостей. Но в то же время он нес в себе огромнейшую. Ибо его слабость была силой, той самой силой, что подняла и поставила его правителем и лидером народа. Слабость его состояла в том, что, чтобы стать тем, кем он стал, ему необходимо было быть таким же фанатиком, как и худшие из них. Но в то же время и чем-то большим. Ему необходима была дополнительная сила, которая могла позволить ему при необходимости отбросить свой фанатизм. В случаях, когда необходимо было иметь дело с лидерами других миров — с равными ему и являющимися его противниками. И именно это именно это он только что признал.

В отличие от его яростных черных глаз, он не ограничивался взглядом фанатика на Вселенную, воспринимавшего все либо только в черном, либо только в белом цвете, — он воспринимал и полутона. Короче, он мог действовать как политик, выбирая определенную линию поведения. И как с политиком я мог иметь с ним дело.

Как политика я мог привести его к политической ошибке.

Я в бессилии откинулся на спинку стула. Я почувствовал, как напряжение спало и глаза его снова внимательно осмотрели меня. И я издал долгий трепещущий вздох.

— Вы правы, — произнес я пустым голосом. И поднялся на ноги. — Что ж, теперь это не имеет значения. Я, пожалуй, пойду…

— Уйти? — его голос хлестнул, словно винтовочный выстрел, остановив меня. — Разве я сказал, что интервью закончено? Сядьте!

Я тут же торопливо сел и постарался выглядеть побледневшим, и, кажется, мне это удалось. Ибо, как я неожиданно понял, я все еще находился в клетке со львом, а львом по-прежнему считался он.

— А теперь, — произнес он, пристально смотря на меня, — что в действительности вы надеялись получить от меня? От нас, Избранных Господа?

Я облизал губы.

— Говорите. — Он не повысил тона, но явственно прозвучавшие в нем обертона пообещали мне неприятности с его стороны, если я не повинуюсь.

— Совет… — пробормотал я.

— Совет? Совет Старейшин? В чем дело?

— Нет, не это, — произнес я, уставившись в пол. — Совет Гильдии Журналистов. Я хочу получить место в нем. После Дэйва — после случая с моим шурином — мое общение с Васселом показало, что я могу выполнять свою работу без предубеждения даже против ваших людей. И это привлекло ко мне внимание даже в Гильдии. И если бы я мог продолжить действовать в том же направлении, если бы я мог поднять мнение общественности на других семи мирах в вашу пользу, это возвеличило бы меня в глазах и общественности, и Гильдии.

Я замолчал. Затем медленно поднял глаза и посмотрел на него. Он смотрел на меня с нескрываемой иронией.

— Признание очищает душу даже такого, как вы, — угрюмо произнес он. — Скажите мне, вы задумывались над тем, как собираетесь улучшить общественное мнение о нас среди этих отвергнутых Господом на других мирах?

— Ну, это зависит от обстоятельств, — произнес я. — Я должен осмотреться здесь, набрать материал для статьи. Прежде всего…

— Теперь это не имеет значения! — Он снова поднялся из-за стола и глазами скомандовал мне тоже подняться. Что я и сделал.

— Мы вернемся к этой теме через несколько дней, — проговорил он. Его улыбка Торквемады салютовала мне. — А пока — доброго дня, журналист.

— Доброго… дня, — удалось вымолвить мне. Я повернулся и, слегка пошатываясь, вышел.

Это получилось не нарочно, я просто чувствовал, что ноги стали ватными, словно я только что балансировал на краю бездонной пропасти. И во рту у меня было сухо.

Я прошлялся по городу в течение нескольких следующих дней, трудолюбиво собирая фоновый материал. А затем, на четвертый день после моей встречи со Старейшиной Брайтом, меня снова вызвали в его офис. Когда я вошел, он стоял и оставался неподвижен, пока я не прошел половину пути от двери до его стола.

— Журналист, — неожиданно произнес он, когда я вошел, — мне кажется, вы не сможете положительно отзываться о нас в своих сводках новостей без того, чтобы ваши коллеги по Гильдии не заметили этого положительного настроя. И если это так, какая мне от вас польза?

— Я не сказал, что буду только положительно отзываться о вас, — ответил я возмущенно. — Но если вы мне покажете что-то положительное, о чем бы я мог рассказать, я готов сообщить об этом.

— Да. — он тяжело посмотрел на меня, и черное пламя метнулось в его глазах. — Тогда пойдемте и посмотрим на наш народ.

Он вывел меня из своего офиса, и мы спустились на лифте в гараж, где нас ждала штабная машина. Мы сели в нее, и водитель повез нас за пределы города Совета, по каменистым и почти лишенным растительности пригородным районам, которые, однако, весьма четко делились на фермерские хозяйства.

— Смотрите, — угрюмо произнес Брайт в тот момент, когда мы проезжали через небольшой городок, в действительности бывший лишь ненамного больше деревни. — На наших бедных мирах мы выращиваем единственный реальный урожай — это наши молодые люди, которых нанимают, как солдат, чтобы наш народ не голодал, а вера — жила. Что отличает этих молодых людей и других, которых мы отправляем, и почему на прочих мирах их должны столь сильно презирать, в то же время нанимая для сражений и смерти в иноземных войнах?

Я повернулся и увидел, что он снова смотрит на меня с угрюмым весельем.

— Их отношение, — осторожно произнес я.

Брайт рассмеялся. Его смех оказался подобен рыку льва, глубокому и сильному.

— Отношение! — резко воскликнул он. — Назовите это проще, журналист! Не отношение — гордость! Гордость! Бедные, владеющие лишь искусством обработки земли да воинским искусством, как вы заметили, эти люди все же смотрят, словно с высоких гор, на рожденных в пыли червей, которые нанимают их. Зная то, что их наниматели могут быть баснословно богаты, вкусно жрать и носить замечательные одежды, но всем им, когда они окажутся за тенью могилы, не будет позволено даже стоять с чашкой милостыни в руках у ворот из злата и серебра, через которые мы, Избранные Господа Нашего, будем проходить, распевая.

И он улыбнулся мне улыбкой хищника со своего места внутри машины.

— И что вы можете здесь найти, — спросил он, — что могло бы научить надлежащей вежливости и доброму отношению тех, кто нанимает Избранных Господа?

Он снова насмехался надо мной. Однако еще в сбой первый визит я увидел его насквозь. И тоненькая тропинка к моей собственной цели, по мере того как мы беседовали, становилась все заметнее. И поэтому его насмешки беспокоили меня все меньше и меньше.

— Не о гордости или вежливости с какой-либо из сторон идет речь, — ответил я. — Кроме того, вам ведь не это нужно. Вас ведь не волнует, что думают наниматели о ваших войсках, когда их нанимают. И наниматели будут нанимать их до тех пор, пока вы сможете делать ваших людей всего лишь переносимыми. Необязательно, чтобы к ним относились с любовью. Хотя бы с терпением…

— Водитель, остановись здесь! — прервал меня Брайт. И машина затормозила.

Мы оказались в небольшой деревеньке. Хмурые, одетые во все черное люди сновали между строений из надувного пластика — временных строений, которые на других мирах уже давно заменили бы более приятными и сложными строениями.

— Где мы? — спросил я.

— Небольшой городок, называющийся Поминовение Господа, — ответил он, опуская стекло со своей стороны. — А вот приближается кое-кто, знакомый вам.

И действительно, худощавая фигура в форме форс-лидера приближалась к машине. Она подошла к нам, слегка нагнулась, и глаза Джэймтона Блэка спокойно взглянули на нас.

— Сэр? — спросил он Брайта.

— Этот офицер, — проговорил Брайт, обращаясь ко мне, — когда-то казался подходящим для службы среди нас, служащих повелению Господа. Но пять лет назад его привлекла дочь иного мира, которая не пожелала его. И с тех пор он, похоже, потерял всякое желание продвигаться по лестнице среди нас.

Он повернулся к Джэймтону.

— Форс-лидер, — произнес он. — Вы дважды видели этого человека. Впервые — в его доме на Земле, пять лет назад, когда искали руки его сестры. И второй раз — год назад, на Новой Земле, когда он искал у вас пропуск для защиты своего помощника. Скажите мне, что вы знаете о нем?

Глаза Джэймтона посмотрели на меня.

— Только то, что он любил свою сестру и желал лучшей жизни для нее, возможно, лучшей, чем я мог бы ей предоставить, — произнес Джэймтон столь же спокойным голосом, сколь спокойно было и его лицо. — А также то, что он желал добра своему шурину и искал для него защиты.

Он снова повернулся, чтобы посмотреть Брайту прямо в глаза.

— Я верю, что он честный и хороший человек, Старейший.

— Я не спрашивал вас о том, во что вы верите! — резко бросил Брайт.

— Как пожелаете, — ответил Джэймтон, по-прежнему спокойно смотря на старшего по возрасту человека. И неожиданно я почувствовал вскипающий во мне гнев. Мне казалось, что я вот-вот просто взорвусь от этого чувства, несмотря на последствия.

Это был гнев на Джэймтона. Ибо он не только имел смелость рекомендовать меня Брайту как честного и хорошего человека, — в нем оказалось нечто такое, что было для меня, как пощечина. Какое-то мгновение я не мог понять этого. И затем до меня дошло. Он не боялся Брайта. А я — боялся, с момента своего первого интервью.

Несмотря на то, что я был журналистом и за мной стоял весь иммунитет Гильдии, а он был всего лишь форс-лидером перед лицом своего верховного главнокомандующего, боевого предводителя двух миров, лишь одним из которых был мир Джэймтона. Как он мог…? И неожиданно до меня дошло. Да так, что я чуть не заскрежетал зубами в ярости и разочаровании. Потому что Джэймтон ничем не отличался от того сержанта на Новой Земле, который отказал мне в пропуске для Дэйва. Этот сержант был ежесекундно готов повиноваться Брайту, который являлся Старейшиной, но не чувствовал в себе необходимости преклоняться перед другим Брайтом, являвшимся всего лишь человеком.

Некоторым образом, Брайт держал сейчас в своих руках жизнь Джэймтона, но, в отличие от моей, он имел в своих руках ее меньшую часть, а не большую.

— Ваш отпуск окончен, форс-лидер, — отрывисто произнес Брайт. — Сообщите вашей семье, чтобы они переслали ваши вещи в город Совета, и присоединяйтесь к нам. Я назначаю вас помощником и адъютантом журналиста с этого мгновения. И мы повышаем вас в звании до коменданта, чтобы вы соответствовали должности.

— Сэр, — без эмоций произнес Джэймтон, слегка наклонив голову. Он вернулся назад в здание, из которого только перед этим появился, и через несколько мгновений вышел оттуда и сел к нам в машину. Брайт отдал приказ, и машина, развернувшись, поехала назад. Мы вернулись в город в его офис.

Когда мы вернулись, Брайт отпустил меня вместе с Джэймтоном, чтобы я мог разобраться в ситуации с Содружеством как внутри города, так и вне его. Соответственно, мы оба провели довольно значительное время в наблюдениях, после чего я вернулся в свой отель.

Потребовалось очень немного времени, чтобы разобраться, что Джэймтон приставлен ко мне в качестве соглядатая, одновременно выполняя функции адъютанта. Тем не менее, я ничего об этом не сказал, так же как ничего не сказал об этом и Джэймтон. И мы оба прогуливались по городу Совета и его окрестностям все следующие дни, словно пара призраков или людей, поклявшихся не говорить друг с другом. Это было странное молчание с обоюдного согласия, потому что единственной темой, на которую мы могли говорить меж собой — были воспоминания об Эйлин и Дэйве, а кроме этого нам почти не о чем было разговаривать.

А пока время от времени меня вызывали в офис Старейшины Брайта. Он виделся со мной более или менее продолжительное время и мало касался того, что являлось объявленной темой для моего пребывания на мирах Содружества и партнерства с ним. Словно он чего-то ждал. И наконец я понял, чего именно он ждал. Он приставил ко мне Джэймтона, чтобы проверить меня, в то время как он сам проверял ситуацию среди звезд, с которыми он как Старейшина миров Содружества имел дело лично. Он искал ситуацию и момент, когда сполна сможет использовать самовлюбленного журналиста, который предложил ему улучшить облик его народа в глазах общественности.

Как только я это понял, я успокоился, видя, как интервью за интервью, день за днем он все ближе подходил к самой сердцевине того, чего я хотел. И этот момент должен был стать мгновением, когда он попросил бы моего совета и спросил бы меня о том, что ему делать со мной и с тем, что я ему предложил.

День за днем, от интервью к интервью он, очевидно, все более расслаблялся и был более откровенен в беседах со мной, задавая мне все больше и больше вопросов.

— А что они вообще любят читать на этих других мирах, а, журналист? — спросил он однажды. — Что именно им нравится слышать больше всего?

— О героях, конечно, — ответил я так же легко, как он задал вопрос. — Вот почему дорсайцы представляют собой хороший объект для подражания, и до определенной степени — экзотиканские миры. — Тень, которая могла и одновременно не могла быть намеренной, промелькнула по его лицу при упоминании об экзотиканских мирах.

— Безбожники, — пробормотал он. И все. А днем позже он снова вернулся к теме героизма.

— А что делает их героями в глазах общественности? — спросил он.

— Обычно, — ответил я, — победа над каким-нибудь более зрелым, уже зарекомендовавшим себя, сильным человеком, как злодеем, так и героем. — Он, соглашаясь, посмотрел на меня. И я решил рискнуть.

— К примеру, если бы войска Содружества смогли лицом к лицу встретиться с равным числом дорсайцев и победить их…

Согласие с его лица немедленно смело выражением, которое я никогда прежде не замечал. На секунду или две он просто уставился на меня, разинув рот. Затем бросил на меня взгляд, горячий и дымящийся, словно расплавленная лава, льющаяся из жерла вулкана.

— Вы принимаете меня за дурака? — резко бросил он. Вскоре выражение его лица переменилось, и он с любопытством снова взглянул на меня. — …Или ты дурак сам?

И снова посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом. Наконец он кивнул головой.

— Да, — произнес он, словно про себя. — Именно так. Этот человек — дурак. Дурак, рожденный на Земле.

Он развернулся, и на этом интервью в тот день закончилось.

Я не обратил внимания на то, что он принял меня за дурака. Пожалуй, это служило еще большей страховкой в преддверии того мгновения, когда я предприму свой ход, чтобы обмануть его. Но, клянусь своей жизнью, я не мог понять, что привело его к столь необычной реакции. И это беспокоило меня. Не могло же мое предположение насчет дорсайцев быть столь неестественным? Меня подмывало спросить об этом Джэймтона, но лучшая часть моего здравомыслия удержала меня от этого шага.

И вот пришел тот день, когда Брайт, наконец, собрался задать мне вопрос, который, как я знал, он рано или поздно должен был задать.

— Журналист, — произнес он, стоя передо мной, слегка расставив ноги, заложив руки за спину и глядя сквозь огромное — от пола до потолка — окно офиса на правительственный центр и город Совета внизу. Он стоял спиной ко мне.

— Да, Старейший? — отозвался я, пришедший в офис, как только получил очередной вызов. Он резко обернулся при звуке моего голоса и уставился на меня своим огненным взглядом.

— Вы как-то сказали, что героями становятся в результате победы над более старшими, уже зарекомендовавшими себя героями. Как пример героев для общественного мнения вы упомянули дорсайцев и экзотиканские миры.

— Совершенно верно, — произнес я, подходя к нему.

— Безбожники с Экзотики, — произнес он, словно разговаривал сам с собой. — Они используют наемников. Что хорошего в том, чтобы победить наемников — даже если бы это было легко и возможно?

— Так почему бы не спасти кого-то, нуждающегося в помощи? — безмятежно спросил я. — Такая вещь придала бы вам новый и весьма неплохой имидж в глазах публики. Вы, с Содружества, не очень-то известны подобной деятельностью.

Он бросил на меня тяжелый взгляд.

— Кого мы должны спасти? — потребовал он у меня.

— Ну что ж, — ответил я, — всегда имеются небольшие группы людей, которые, по праву или нет, считают, что их оттесняют более значительные социальные группы. Скажите мне, разве к вам не обращались небольшие диссидентские группы, желающие нанять ваших солдат для участия, к примеру, в мятежах против своих законных правительств… — я на мгновение сделал паузу. — Ну конечно, я же забыл о Новой Земле и Северном Разделе Атланда.

— Мы получили очень мало положительных откликов от других миров в нашем деле с Северным Разделом, — резко произнес Брайт. — И вы это отлично знаете!

— Но шансы тогда были примерно равными, — произнес я. — Что вам нужно, так это помочь кому-нибудь, кто является настоящим меньшинством, против настоящего гиганта большинства. Скажем, нечто вроде шахтеров Коби против владельцев шахт.

— Коби? Шахтеры? — он снова бросил на меня тяжелый взгляд, но именно этого взгляда я и ждал все эти дни и потому спокойно встретил его. Он повернулся и подошел к столу. Протянув руку, он взял со стола лист бумаги, похожий на письмо.

— Так случилось, что я получил зов о помощи на чисто умозрительном основании от группы…

Он остановился и положил письмо обратно, при этом подняв голову и посмотрев на меня.

— От группы вроде шахтеров Коби? — спросил я. — А это не сами шахтеры?

— Нет, — ответил он. — Не шахтеры.

Какое-то мгновение он молча стоял, затем, обогнув стол, подошел ко мне и протянул руку.

— Как я понимаю, вы собираетесь уезжать.

— Как? — спросил я.

— Что, разве меня неверно информировали? — произнес Брайт. Его глаза буквально прожигали меня насквозь. — Я слышал, что вы уже собираетесь на космолет, отлетающий на Землю сегодня вечером. И как я понял, вы уже приобрели билет на этот рейс.

— Как же… конечно, — произнес я, четко прочитав послание в тоне его голоса. — Думаю, я просто забыл. Да, я уже уезжаю.

— Желаю приятного путешествия, — произнес Брайт. — Я рад, что мы смогли прийти к дружественному взаимопониманию. Вы можете рассчитывать на нас в будущем. И в свою очередь мы будем рассчитывать на вас.

— Пожалуйста, — ответил я. — И чем скорее — тем лучше.

— Это произойдет достаточно скоро, — заверил меня Брайт.

Мы снова попрощались друг с другом, и я отправился в свой отель. Там я обнаружил, что все мои вещи уже упакованы и, как и сказал Брайт, на мое имя приобретены билеты на космолет, этим вечером отправляющийся на Землю. Джэймтона нигде не было видно.

Пятью часами позже я снова очутился меж звезд, на корабле, гиперпрыжками приближающемся к Земле.

А пятью неделями позже Голубой Фронт на Святой Марии тайно снабжаемый оружием и людьми с Содружества, провел короткое, но кровавое восстание, заменившее законное правительство лидерами Голубого Фронта.

Глава 20

На этот раз я не просил Пирса Лифа о встрече. Он послал за мной сам. И когда я проходил через Зал Гильдии и поднимался вверх по прозрачной трубе лифта к его офису, многие члены Гильдии провожали меня пристальными взглядами. Ибо за те три года, что прошли с момента захвата лидерами Голубого Фронта власти на Святой Марии, многое для меня изменилось.

Я уже не так мучительно вспоминал последнюю встречу со своей сестрой. И когда возвращался на Землю, уже увидел свой первый сон о мести. Впоследствии я предпринял два шага, один — на Святой Марии, другой — на Гармонии, чтобы осуществить эту месть. Но даже после этих шагов мой внутренний мир не изменился. Ибо перемены требуют времени.

И лишь последние три года по-настоящему изменили меня. И именно это обстоятельство заставило Пирса Лифа пойти на встречу со мной. Именно это заставляло людей в беретах оборачиваться, когда я проходил мимо. Ибо за эти годы, я постиг многое, и, вспоминая встречу со Старейшиной Брайтом происшедшую два года назад, я понимал, что тогда был просто новорожденным младенцем.

Мне вспомнился мой первый сон о мести, когда я с мечом в руке направлялся на встречу под проливным дождем. Тогда в первый раз я почувствовал притягательность этого, но сейчас, в действительности, я чувствовал себя гораздо сильнее — сильнее, чем могли бы меня сделать еда, питье или любовь, или даже сама жизнь.

Дураки все, кто считает, что богатство, женщины, крепкие напитки или даже наркотики могут доставить максимум удовольствий человеческой душе. Все они предлагают лишь бледное удовольствие по сравнению с той задачей, которая требует от человека большего, чем его величайшая сила, которая полностью захватывает его, до последней косточки, нерва или кусочка плоти, захватывает все его надежды, страхи, мечты — и тем не менее требует еще большего.

Дураки те, кто думает иначе. Ни одно великое усилие не далось так просто. Ни одна картина, ни одно музыкальное произведение, ни одна поэма, ни один собор в камне, ни одна церковь и ни одно государство не появились на свет как уплата за что-то. Парфенон не был построен просто так, и за Фермопилы не сражались за плату или славу. И Бухара была разграблена, и Китай стонал под ногами монголов не из-за одной лишь добычи или властолюбия. Платой за выполнение подобных вещей было само выполнение их.

Владение собой — использование себя как орудия в своих же собственных руках — и, таким образом, создание или разрушение чего-то, чего никто другой не мог ни построить, ни разрушить — именно ЭТО и есть величайшее удовольствие, известное человеку! Тому, кто чувствовал долото в своей руке и выпускал на свободу ангела, заточенного в гранитном блоке, или тому, кто чувствовал в своей руке меч и оставлял бездомной душу, которая всего лишь за мгновение до этого обитала в теле смертельного врага, — именно этим двоим одинаково предоставлялась возможность отведать той редкой пищи, что предназначалась лишь для демонов или богов.

И оно пришло ко мне спустя два года и даже чуть более.

Мне снилось, что в своей руке я держу молнии над четырнадцатью мирами и управляю ими так, как мне того хочется. И теперь я отчетливо ощущал, что держу эти молнии в своих руках и отлично разбираюсь в них. Мои возможности наконец-то вышли на поверхность. И я теперь ЗНАЛ, что в перспективе означает неурожай зерна на Фриленде для тех, кто нуждался, но не мог заплатить за профессиональное обучение на Кассиде. Я разбирался в поступках таких людей, как, например, Уильям с Цеты, Прожект Блэйн с Венеры или Сэйо-на-Связующий с Экзотики. Все они — те, кто изменял и направлял все, что происходило меж звезд. И я мог четко прочесть их возможные результаты. И с этим знанием я оказывался там, где должны были появляться новости. И писал о них тогда, когда они еще только начинали происходить, до тех пор, пока мои коллеги по Гильдии не начали считать меня либо наполовину дьяволом, либо наполовину провидцем.

Но меня совершенно не беспокоили их мысли. Меня волновало лишь тайное удовольствие моей ждущей своего часа мести. Чувство скрытого меча в моей ладони — моего орудия УНИЧТОЖЕНИЯ!

Ибо теперь у меня не оставалось сомнений. Хотя я и не любил его, Матиас насквозь видел меня, — и с момента его смерти я словно приобрел волю его антиверы, но с силой, которую он никогда бы не смог себе представить.

Тем не менее, сейчас я направился в офис Пирса Лифа. Он стоял у двери, ожидая меня. Наверное, снизу его предупредили, что я поднимаюсь. Он пожал мою руку и, задержав ее в своей, провел меня внутрь офиса и захлопнул дверь позади нас. Мы уселись не около его стола, а на диван, стоявший в стороне, рядом с огромным креслом. Он наполнил бокалы пальцами, которые, казалось, заметно похудели, тогда как сам он постарел.

— Ты слышал, Тэм? — спросил он без всякого предисловия. — Умер Морган Чу Томпсон.

— Да, слышал, — ответил я. — И теперь одно из мест в Совете вакантно.

— Да, — он чуть-чуть отпил из своего бокала и снова поставил его на кресло. Затем устало провел по лицу ладонью.

— Морган был мои давним другом.

— Я знаю, — произнес я, хотя совершенно ничего не чувствовал по отношению к нему. — Вам, должно быть, весьма тяжело.

— Мы были одного возраста… — Он прервал себя и устало улыбнулся мне. — Мне кажется, ты ожидаешь, что я поддержу тебя в твоем стремлении занять освободившееся место?

— Я думаю, — произнес я, — что члены Гильдии могли бы посчитать несколько странным, если бы вы не сделали этого, исходя из того, как за последнее время для меня складывались обстоятельства.

Он кивнул головой, но в то же время, казалось, едва ли слышал меня. Он снова взял свой бокал и отпил из него без всякого удовольствия, затем поставил.

— Почти три года назад, — заговорил он, — ты пришел ко мне сюда, чтобы увидеться со мной, имея определенное предсказание. Ты помнишь его?

Я улыбнулся.

— Едва ли ты забыл о нем, — произнес он. — Что ж, Тэм… — он остановился и тяжело вздохнул. Казалось, ему очень трудно начать разговор о том, о чем он хотел бы поговорить. Но я уже был достаточно опытен и владел теперь всем необходимым, даже терпением. Я ждал. — У нас имелось достаточно времени, чтобы посмотреть, как развернутся события, и, как мне кажется, ты оказался прав и в то же время не прав.

— Не прав? — повторил я.

— Ну да, — произнес он. — По твоей теории, именно экзотиканские миры собирались уничтожить культуру Содружества на Гармонии и Ассоциации. Но посмотри-ка, какие события развернулись с тех пор.

— О? И какие же? — спросил я. — Например?

— Ну что ж, — заговорил он, — к нынешнему моменту уже почти целое поколение понимает, что фанатизм Содружества — случаи беспричинной жестокости, вроде той резни, в которой погиб твой шурин три года назад на Новой Земле являлся основной причиной поворота общественного мнения на тринадцати других мирах против них. Вплоть до такого положения, когда они утратили бы возможность предоставлять своих солдат в качестве наемников. Но любой человек, даже наполовину слепой, мог разглядеть бы, что они — Содружество — вели себя так только потому, что они таковы на самом деле. И нельзя за это винить экзотиканские миры.

— Нет, — подтвердил я. — Я думаю, что нельзя.

— Ну конечно же. — Он снова отпил из своего бокала, на этот раз более умиротворенно. — Думаю, вот почему я так сомневался, когда ты рассказал мне о том, что экзотиканские миры собираются разделаться с Содружеством. Это прозвучало как-то не так. На затем оказалось, что именно войска Содружества и поставляемое им снаряжение поддерживали революцию Голубого Фронта на Святой Марии, точнехокько на заднем дворе Экзотики, у солнц Проциона. И я должен признать, что, похоже, что-то происходило между Содружеством и Экзотикой.

— Благодарю вас, — произнес я.

— Но Голубой Фронт долго не протянул, — продолжил он.

— Похоже, сначала он обладал весьма широкой поддержкой народа, — заметил я.

— О да, да. — Пирс взмахом руки отмел мое возражение. — Но ты сам прекрасно знаешь, как бывает в таких ситуациях. Всегда имеется повод к драке там, где дело касается более богатого, удачливого соседа — живущего либо в соседнем доме, либо на соседнем мире. Все дело в том, что жители Святой Марии неизбежно должны были вскоре разобраться в Голубом Фронте и скинуть его. И снова сделать его нелегальной партией. Это неизбежно должно было произойти. Кроме того, этих людей из Голубого Фронта в общем было немного. К тому же, большинство из них оказалось просто чокнутыми. И кроме того, Святая Мария просто не может существовать сама по себе, ни в финансовом плане, ни в каком-либо еще, постоянно находясь в тени двух богатейших миров, вроде Мары и Культиса. Всей этой истории с Голубым Фронтом суждено было провалиться. И любой посторонний мог увидеть это.

— Я тоже так думаю, — заметил я.

— Ты это знал! — воскликнул Пирс. — Только не говори мне, что кто-нибудь с такой способностью мог не увидеть всего этого еще вначале, Тэм. Но чего не заметил я — и, очевидно, ты тоже — так это того, что как только Голубой Фронт будет скинут, Содружество направит оккупационные силы на Святую Марию, чтобы подкрепить свое требование к законному правительству об уплате за помощь, которую они предоставили Голубому Фронту. И по условиям договора о взаимопомощи, которое всегда существовало между экзотикан-скими мирами и законным правительством Святой Марии, Экзотике ПРИШЛОСЬ бы ответить на зов о помощи Святой Марии, чтобы изгнать оккупационные силы Содружества. Так как, Святая Мария просто не может уплатить ту сумму, которую потребовало бы Содружество.

— Да, — подтвердил я. — Я предвидел и это. Пирс бросил быстрый взгляд на меня.

— Вот как? — спросил он. — Так как же ты тогда мог думать, что…

Он неожиданно замолчал, задумавшись.

— Все дело в том, — спокойно заговорил я, — что экспедиционные силы, присланные с Экзотики, без особого труда загнали войска Содружества в угол и окружили их. А сейчас, на время зимнего сезона они прекратили наступление. И если только Старейшина Брайт и его Совет не пришлют подкреплений, те подразделения, которые сейчас находятся на Святой Марии, возможно, вынуждены будут сдаться в плен войскам Экзотики этой весной. Правда, они не могут позволить себе вызвать подкрепления, но так или иначе, им придется это сделать…

— Нет, — произнес Пирс, — они этого не сделают. Он странно посмотрел на меня.

— Мне кажется, ты собираешься утверждать, что вся эта ситуация явилась маневром Экзотики для того, чтобы дважды “пустить кровь” Содружеству. Первый раз — за их помощь Голубому Фронту, и второй — в расплату за подкрепления.

Внутренне я улыбнулся, ибо сейчас он как раз подошел к тому самому пункту, которого я намеревался достичь три года назад. Только я спланировал так, что ОН должен был сообщить это МНЕ, а не я — ему.

— Разве не так? — удивленно спросил я.

— Нет, — взволнованно произнес Пирс. — Совсем наоборот. Брайт и его Совет намереваются оставить свои экспедиционные силы, чтобы их либо захватили, либо уничтожили. И результат будет именно тот, о котором ты собирался утверждать перед лицом тринадцати миров. Это касается важного принципа, что с любого мира можно требовать выкуп за долги, унаследованные его обитателями, — принципа жизненно важного, хотя и не признанного законным, — и являющегося частью межзвездной экономической структуры. Но экзотиканские миры, победив Содружество на Святой Марии, таким образом, отвергли бы его. Тот факт, что экзотиканские миры связаны соглашением со Святой Марией и обязаны прийти на помощь в ответ на призыв о таковой, ничего не меняет. Брайту лишь нужно будет обратиться за помощью к Цете, Ньютону или даже всем мирам, имеющим жесткую контрактную систему, чтобы сформировать группу, которая поставит Экзотику на колени.

Он замолчал и уставился на меня.

— Теперь ты видишь, к чему я веду? Теперь ты понимаешь, почему я сказал, что ты прав и не прав одновременно — насчет твоего предположения о вендетте между Содружеством и Экзотикой? ТЕПЕРЬ-ТО ты видишь, как ты ошибался? — спросил он.

Я намеренно, прежде чем ответить, посмотрел на него долгим, пристальным взглядом.

— Да, — ответил я, кивнув головой. — Теперь мне понятно. Вовсе не экзотиканские миры хотят разделаться с Содружеством. Это Содружество хочет расквитаться с Экзотикой.

— Именно! — воскликнул Пирс. — Богатство и специализированные познания Экзотики являются стержневыми в ассоциации миров со свободной контрактной системой, и они позволяют им противостоять торговле опытными, обученными работниками, как мешками с зерном, что дает силу мирам, имеющим жесткую контрактную систему. И если экзотиканские миры будут сломлены, баланс силы между двумя группами будет нарушен. И только этот баланс позволял нашему Старому Миру Земли находиться несколько в стороне от обоих групп. А теперь она будет вовлечена в одну из этих групп. И тот, кто заполучит ее, будет контролировать НАШУ Гильдию и непредвзятость нашей Службы Новостей.

Он замолчал и откинулся назад, словно опустошенный. Через некоторое время снова выпрямился.

— И ты знаешь, в какую группу попадет Земля, если победит Содружество, — произнес он. — В группу с жесткой контрактной системой. И тогда — где мы тогда окажемся, Тэм? Мы, в Гильдии?

Я бросил ответный взгляд на него, ничего не отвечая, а давая ему время на то, чтобы он поверил в силу своих слов для меня. Но в действительности я уже ощущал первый, пока еще слабый привкус своей мести. Вот теперь он и пришел к той самой точке, к которой я намеревался с самого начала подвести его. К такому положению, когда показалось бы, что Гильдия окажется перед перспективой либо уничтожения ее высшего принципа — непредвзятости, заставляющего ее принять сторону противников Содружества, либо ее неминуемого захвата этой партизанской группой миров с жесткой контрактной системой, к которой принадлежало и само Содружество. Я позволил ему немного подождать и почувствовать себя несколько безнадежно. Затем я медленно начал ему отвечать.

— Если Содружество может уничтожить экзотиканские миры, — произнес я, — тогда, возможно, и экзотиканские миры с таким же успехом могут уничтожить Содружество. Любая ситуация, подобная этой, должна иметь возможность равновероятного развития в ту или иную сторону. Допустим, если я мог бы отправиться на Святую Марию, в преддверии весеннего наступления и использовать свое умение разбираться в ситуации немного глубже, чем другие, это могло бы помочь разрешению ситуации в ту или иную сторону без компрометации нашей непредвзятости.

Пирс уставился на меня, лицо его слегка побледнело.

— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил он. — Ты не можешь так просто встать на сторону экзотиканских миров. Ты же не это имеешь в виду?

— Конечно же, нет, — ответил я. — Но я легко мог бы заметить нечто, что они могли бы использовать как преимущество, чтобы выбраться из сложившейся ситуации. Естественно, никакой гарантии успеха здесь нет. Но иначе, как вы уже сказали, какова же тогда наша позиция?

Он помолчал. Затем потянулся за своим бокалом, стоящим на столе. И когда он его взял, рука его слегка дрожала. Требовалось немного усилий, чтобы понять, о чем он думал. То, что я предлагал, являлось нарушением духа закона о непредвзятости Гильдии, если и не его буквы. В этом случае мы принимали определенную сторону, но Пирс похоже, считал, что во имя блага Гильдии мы как раз и должны сделать именно это, пока выбор все еще находился в наших руках.

— У вас есть реальное свидетельство того, что Старейшина Брайт решил оставить свои оккупационные силы в окружении, отрезанными, в каковом положении они сейчас и пребывают? — спросил я, пока он молчал. — Можем ли мы с уверенностью утверждать, что он не пошлет подкреплений?

— У меня на Гармонии есть люди, которые как раз сейчас и занимаются поисками подобных доказательств… — Загудел видеофон, стоявший на столе, прерывая его. Он нажал клавишу, и на зажегшемся экране показалось лицо Тома Лэссири, его секретаря.

— Сэр, — произнес Том. — Вызов из Конечной Энциклопедии. К журналисту Олину. От мисс Лизы Кант. Она утверждает, что дело исключительной важности.

— Я отвечу, — произнес я в тот момент, когда Пирс согласно кивнул головой. Ибо сердце мое так и прыгнуло в груди по причине, в которой у меня не имелось времени разобраться. Экран на мгновение засветился ровным светом, затем на нем появилось лицо Лизы.

— Тэм! — воскликнула она без всякого приветствия. — Тэм, скорее приезжай. Марк Торри застрелен террористом! Он умирает, несмотря на все, что стараются сделать врачи. И он хочет поговорить с тобой — с тобой, Тэм, пока еще не слишком поздно! О, Тэм, поторопись! Поторопись, как можешь!

— Еду, — ответил я.

И я побежал. На этот раз у меня не оказалось времени ответить себе, почему я так мгновенно прореагировал на ее вызов. Звук ее голоса словно вышвырнул меня из кресла и понес прочь из офиса Пирса, словно какая-то могучая гигантская рука, обнявшая меня за плечи. Я просто вскочил и побежал.

Глава 21

Лиза встретила меня у того же самого входа в Конечную Энциклопедию, где несколько лет назад я впервые столкнулся с ней. Он провела меня в офис Марка Торри через тот же странный лабиринт и вращающуюся комнату, как и в прошлый раз. И по пути она рассказала мне, что произошло.

Именно против этой неизбежной опасности и был создан лабиринт и все остальное. Бессмысленное ожидание, но по статистике все-таки существовала вероятность, которая в конце концов доконала Марка Торри. Строительство Конечной Энциклопедии с самого начала породило страхи, до тех пор спавшие в умах не совсем здоровых людей на всех четырнадцати мирах. Из-за того, что цель Энциклопедии лежала в таинственной области, которую нельзя было ни легко объяснить, ни определить, она вызывала психопатический ужас как на Земле, так и на других мирах.

И один из этих психопатов все-таки добрался до Марка Торри. Бедный параноик, который хранил свою болезнь в тайне даже от собственной семьи, в то время как в его уме взросло и развилось заблуждение, что Конечная Энциклопедия — не что иное, как великий Мозг, который поработит человечество. Мы увидели его тело, лежавшее на полу офиса, когда же я и Лиза подошли поближе, я увидел, что это был худощавый мужчина, седой, с мягким спокойным лицом, на лбу его запеклась кровь.

Лиза рассказала мне, что его впустили по ошибке. Марка Торри должен был осмотреть новый врач, его ждали после полудня. По чьему-то недосмотру, вместо него впустили этого пожилого, очень хорошо одетого, представительно выглядевшего человека. Он дважды выстрелил в Марка и один раз — в себя, тут же покончив жизнь самоубийством. Марк, несмотря на ранение легких двумя иглами из пистолета, все еще жил, но быстро слабел.

И наконец Лиза привела меня к нему, лежавшему все так же на спине, на залитом кровью покрывале большой постели, в спальне, находившейся сразу же за его офисом. С него сняли верхнюю одежду, всю его грудь охватывала огромная белая повязка. Глаза его были закрытыми и запали, так что нос и подбородок, казалось, были упрямо выпячены вперед, словно в яростном неприятии смерти, которая медленно, но верно утаскивала его отчаянно борющийся дух в глубину своих темных вод.

Но лучше всего я запомнил не лицо. Меня поразила необычайная ширина груди и плеч, мощь его обнаженных рук. Неожиданно из моего позабытого школьного прошлого мне вспомнился рассказ свидетеля убийства Авраама Линкольна. Так же вот лежавшего на кровати и умиравшего. И то, как свидетель был поражен силой мышц и шириной грудной клетки, открытой обнаженной верхней части тела Президента.

Так же оказалось и с Марком Торри. Правда, в его случае большая часть мускулатуры оказалась утраченной в результате продолжительной болезни и малоподвижности. Но ширина и длина его костей указывала на силу, которую он имел в молодости. В комнате находилось еще несколько человек. Некоторые из них были врачами. Но они тут же отошли в сторону, как только Лиза подвела меня к постели.

Она наклонилась и тихо позвала его.

— Марк, — произнесла она. — Марк!

В течение нескольких секунд я думал, что он уже не ответит. Я помню, как подумал, что, наверное, он уже умер. Но затем его запавшие глаза приоткрылись, посмотрели по сторонам и наконец сконцентрировались на Лизе.

— Тэм здесь, Марк, — произнесла она. Затем отодвинулась в сторону, позволив мне поближе подойти к постели, и, обернувшись, посмотрела на меня.

— Наклонись, Тэм. Поближе к нему, — приказала она.

Я подошел еще ближе и наклонился. Его глаза застыли на моем лице. Я не понял, узнал он меня или нет. Но затем его губы зашевелились, и я услышал будто призрак шепота, шелестевшего где-то в глубине его некогда могучей груди.

— Тэм…

— Да, — ответил я. Затем заметил, что сжал его руку своей. Я не знал, почему. Его рука была холодна и бессильна.

— Сынок… — прошептал он так тихо, что я едва смог расслышать. И в тот же момент меня будто поразила молния, и не шевельнув ни единым мускулом, я неподвижно застыл, похолодев, словно меня засунули в лед, от неожиданной, ужасной ярости.

Как он смел? Как он смел назвать МЕНЯ “сыном”? Я не давал ему никакого права или повода назвать меня так… меня, которого он едва знал. Меня, не имевшего ничего общего с ним, или с его работой, или всем тем, приверженцем чего он был. Как он осмелился назвать меня “СЫНОМ”?

Он шептал что-то еще. Он добавил еще два слова к этому ужасному, неправильному слову, с которым он обратился ко мне.

— …прими на себя…

И затем его глаза закрылись, губы замерли, хотя медленное-медленное движение его груди указывало на то, что он еще жив. Я отпустил его руку, повернулся и выбежал из спальни. Очнулся я в офисе. И там я наконец остановился, удивленный, ибо дверь наружу, конечно же, была замаскирована и скрыта.

И здесь Лиза нагнала меня.

— Тэм?

Она положила руку мне на плечо и заставила посмотреть ей в глаза. По ее лицу я понял, что она все слышала и теперь спрашивала меня, что я собираюсь делать. Я начал было, взорвавшись, объяснять ей, что ничего подобного делать не собираюсь. Ничего из того, что сказал мне старик, которому я ничего не был должен, как не был должен и ей. Ведь это оказалось даже не вопросом, заданным мне! Он даже не попросил меня. Он ПРИКАЗАЛ мне принять руководство.

Но я не издал ни единого звука. Я было раскрыл рот, но, похоже, не мог произнести ни слова. Наверное, я дышал как загнанный волк. И затем на столе Марка зазвонил видеофон, разрушив охватившее нас молчание.

Лиза стояла около стола. Совершенно автоматически ее рука потянулась к видеофону и включила его, хотя она и не взглянула на лицо, возникшее на экране.

— Алло? — произнес голос с панели прибора. — Алло? Кто-нибудь здесь есть? Я хотел бы поговорить с журналистом Тэмом Олином, если он у вас. Это весьма срочно. Алло? Есть тут кто-нибудь?

Это был голос Пирса Лифа. Я оторвал взор от Лизы и наклонился к видеофону.

— О, вот и ты, Тэм, — произнес Лиф с экрана. — Послушай, я не хочу, чтобы ты тратил время на описание теракта в отношении Торри. У нас здесь достаточно хороших парней, которые могут это сделать. Я думаю, тебе необходимо немедленно отправиться на Святую Марию. Он помолчал, пристально, с намеком, глядя на меня с экрана. — Ты понял? Информация, которую я ожидал, только что поступила. Я оказался прав, приказ был отдан.

И неожиданно все стало на свои места, словно смыв все то, что накатилось на меня за последние несколько минут, — мой столь долго вынашиваемый план и жажда мести. Подобно великой волне, она снова окатила меня, смыв все требования, только что предъявленные мне Марком Торри и Лизой, угрожавшие навсегда оставить меня в этом месте.

— Больше не будет поставок? — отрывисто спросил я. — Что гласит приказ? Больше не будет подкреплений?

Он кивнул головой.

— И я думаю, тебе необходимо отправляться сейчас же, потому что прогноз погоды предвещает улучшение там уже через неделю, — ответил он. — Тэм, как ты думаешь…

— Уже еду, — прервал я его. — Подготовьте мои документы и оборудование, предупреди чтобы они ожидали меня в космопорте.

Я отключился и снова повернулся к Лизе. Она посмотрела на меня такими глазами, что меня будто ударили. Но теперь я был силен и отбросил этот их эффект.

— Как мне отсюда выбраться? — потребовал я. — Мне нужно ехать. Сейчас же!

— Тэм! — вскрикнула она.

— Говорят тебе, мне надо ехать! — Я оттолкнул ее. — Где выход? Где…

Она проскользнула мимо меня, пока я руками елозил по стенам комнаты, и что-то нажала. Справа от меня в стене образовался проход, и я быстро свернул в него.

— Тэм!

Ее голос остановил меня в последний раз. Я замер и оглянулся.

— Ты вернешься, — произнесла она. Это был не вопрос. Она произнесла это так же, как произнес Марк Торри. Она не просила меня. Она приказывала мне. И в последний раз это потрясло меня до глубины души.

Но затем темная и растущая сила, эта волна, которая являвшаяся моей жаждой мести, снова метнула меня вперед, через дверь, в следующую комнату.

— Я вернусь, — заверил я ее.

Это была простая, легкая ложь. Затем дверь, через которую я прошел, закрылась, и вся комната начала двигаться вокруг меня, унося меня прочь.

Глава 22

Когда я сходил с космолета на Святой Марии, легкий ветерок корабельной атмосферы, имевшей несколько более высокое давление, словно рука тьмы подтолкнул меня из мрака за спиной в серый день с дождем. На мои плечи был накинут плащ журналиста. Мокрый холод дня охватил меня, но он не был пронизывающим. Я оказался подобным мечу из моего сна, укрытому и спрятанному в пледе, отточенному на камне и, который теперь, наконец-то несли на встречу, для которой его хранили целых три года.

Встреча под холодным весенним дождем. На моих руках он ощущался, как холодная старческая кровь, и губы мои не ощущали вкуса. Облака висели низко, и ветром их слегка сносило к востоку. Дождь мерно шел.

Его шум казался подобным барабанной дроби, пока я спускался по причальной лестнице, разнообразие дождевых капель, звучащих каждая по-своему на неподдающемся бетоне посадочной площадки. Бетонное поле тянулось далеко во все стороны от корабля, скрывая землю. Чистое, без единого предмета. Словно последняя страница конторской книги перед последней записью. Вдали, на самом краю, подобно одинокой могиле, стоял терминал космопорта. Завеса падавшего дождя между мной и зданием то сгущалась, то разряжалась, подобно дыму сражения, но полностью не могла скрыть его из поля моего зрения.

Такой же дождь падает на любых других планетах, во всех других местах. Подобно этому, он падал и в Афинах на темный суровый дом Матиаса и на руины Парфенона, которые я видел на видеоэкране в моей спальне.

Сейчас, спускаясь по лестнице, я прислушивался к тому, как он барабанит по огромному кораблю позади меня, который, гиперпрыжками перемещаясь меж звезд, освободил меня, доставив со Старой Земли на этот второй из самых малых миров. Этот маленький землеподобный мирок в системе Проциона. И я слушал, как дождь звонко барабанит по моему кейсу с верительными грамотами, едущему по ленте транспортера следом за мной. Этот кейс для меня сейчас не значил ничего. Как не значили для меня ни мои документы, ни верительные грамоты Непредвзятости, которые я так старался заполучить и имел теперь уже четыре года. Сейчас я думал о них меньше, чем об имени человека, распоряжавшегося парком машин, которого я должен был отыскать на краю поля. Если именно он и был тем человеком, о котором меня информировали на Земле. А если они солгали?

— Ваш багаж, сэр?

Я очнулся от мыслей и дождя. Я спустился на бетонное поле. Офицер, наблюдавший за разгрузкой, улыбнулся мне. Он был старше меня, хотя и выглядел моложе. Когда он улыбнулся, несколько капелек влаги упали с его коричневого шлема с визором и рассыпались, подобно слезинкам, на листке квитанции, который он держал в руках.

— Пошлите его в расположение войск Содружества, — приказал я. — А кейс с верительными грамотами я возьму с собой.

Я снял кейс с ленты транспортера и, повернувшись, пошел прочь. Человек в форме диспетчера, стоявший у первой из вереницы машин, действительно подходил под описание.

— Имя, сэр? — спросил он. — Цель вашего пребывания на Святой Марии?

Если мне его описали, то и я должен был быть известен ему. Однако я был готов подшутить над ним.

— Журналист Тэм Олин, — ответил я. — Житель Старой Земли и представитель Гильдии Межзвездной Службы Новостей. Прибыл сюда для репортажа о конфликте между Содружеством и Экзотикой.

Я открыл свой кейс и подал ему документы.

— Отлично, мистер Олин. — Он вернул их мне слегка мокрыми от дождя. Затем он повернулся, открыл дверь машины и настроил автопилот.

— Езжайте прямо по шоссе до Джозеф-тауна. Включите автоматическое управление на окраине города, и машина сама доставит вас в расположение войск Содружества.

— Хорошо, — ответил я. — Да, одну минуту.

Он обернулся. Лицо его было молодым, с небольшой бородкой, и он смотрел на меня совершенно спокойно.

— Сэр?

— Помогите мне забраться в машину.

— О, прошу извинить меня, сэр. — Он быстро подошел ко мне. — Я не заметил, что ваша нога…

— Сырость несколько сковывает ее, — пояснил я. Он отрегулировал сидение, и я занес свою левую ногу за колонку управления. Он снова начал отворачиваться.

— Подождите минуту, — повторил я. Терпение мое иссякло.

— Вы ведь Уолтер Имера, не так ли?

— Да, сэр, — тихо ответил я.

— Взгляните на меня, — потребовал я. — У вас для меня есть какая-то информация, не так ли?

Он медленно повернулся ко мне и посмотрел в глаза. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.

— Нет, сэр.

Я довольно долго прождал, просто глядя на него.

— Хорошо, — произнес я тогда, потянувшись к дверце машины. — Я думаю, вы понимаете, что я все равно получу нужную информацию. И они поверят, что предоставили ее мне вы.

Его аккуратная бородка вдруг показалась мне нарисованной.

— Подождите, — попросил он. — Вы должны меня понять. Информация вроде этой ведь не касается новостей, не так ли? У меня семья…

— А у меня — нет, — ответил я. Я ничего не чувствовал по отношению к нему.

— Но вы не понимаете. Они просто убьют меня. Именно такая сейчас у нас организация, этот Голубой Фронт, на Святой Марии. Что бы вы хотели узнать о них? Я не понимаю, что вы имеете в виду…

— Хорошо, — произнес я и снова протянул руку к дверце машины.

— Подождите. — Он протянул мне руку под дождем. — А как вы можете быть уверены в том, что сможете заставить их оставить меня в покое, если я вам сообщу?

— Однажды, может быть, они снова смогут прийти здесь к власти, — произнес я. — Даже политические группы, оказавшиеся вне закона, не осмеливаются противопоставлять себя Межзвездной Службе Новостей.

Я снова стал закрывать дверцу машины.

— Хорошо, — быстро произнес он. — Хорошо. Вы поедете в Новый Сан-Маркос. Там найдете ювелирный магазин на Уоллес-стрит. Городок расположен неподалеку от Джозеф-тауна, там же, где находится и лагерь войск Содружества, в который вы направлялись.

Он облизал губы.

— Вы скажете им насчет меня?

— Скажу, — я посмотрел на него. Над краем воротника его голубой униформы, справа, на шее я смог разглядеть тонкую серебряную цепочку на мертвенно-бледной коже. Распятие, висящее на ней, должно быть, находилось у него под рубашкой.

— Солдаты Содружества находятся здесь уже два года. Как к ним относятся люди?

Он слегка усмехнулся. К его лицу возвращался нормальный цвет.

— О, как и ко всем, — ответил он. — Вам всего лишь надо понять их. У них своя манера поведения.

Я почувствовал боль в ноге, из которой врачи на Новой Земле три года назад вытащили иглу, выпущенную из игловинтовки.

— Да, у них свои манеры, — произнес я. — Закройте дверь.

Он захлопнул ее, и я уехал.

На приборной панели машины была изображена медаль Святого Христофора. Солдат Содружества сорвал бы ее и выбросил прочь или отказался бы от машины. И мне доставило особое удовольствие оставить ее там, хотя для меня она значила ничуть не больше, чем для такого солдата. И не только из-за Дэйва и других пленников, расстрелянных ими на Новой Земле. А просто из-за того, что есть некоторые обязанности, несущие в себе небольшой элемент удовольствия. После ухода иллюзий детства, когда не остается ничего, кроме обязанностей, таким удовольствиям всегда рады. Фанатики, когда все сделано и сказано, ничуть не хуже бешеных собак.

Но бешеных собак надо уничтожать. Это простое, общепринятое мнение.

И неизбежно, спустя какое-то время, ты возвращаешься к общепринятым понятиям. Когда дикие мечты о справедливости и прогрессе мертвы и погребены, когда болезненные всплески чувств внутри тебя наконец прекратились, тогда лучше всего стать неподвижным, неживым и неподдающимся — как лезвие меча, заточенного на камне. И дождь, под которым такой меч следует к месту, где должна свершиться месть, не портит его, ничуть не больше, чем кровь, в которой он умылся в последний раз. Дождь и кровь для меча во многом подобны.

В течение получаса я ехал мимо холмов, покрытых редким лесом, и аккуратно скошенных лугов. Распаханные поля чернели под дождем. Мне подумалось, что этот черный цвет куда как добрее некоторых других его оттенков, которые мне доводилось видеть. Наконец я достиг пригородов Джозеф-тауна.

Автопилот машины провел меня по улочкам маленького, аккуратного, типичного для Святой Марии городка с населением примерно в сто тысяч. Я выехал из него с другой стороны на открытую местность и увидел возвышающиеся массивные бетонные стены военного лагеря.

Сержант Содружества остановил мою машину у ворот взмахом своей игловинтовки и открыл дверцу машины слева от меня.

— У вас здесь дело?

Голос его прозвучал резко и гнусаво. На воротнике его униформы были пришиты матерчатые нашивки взводного. На вид ему было лет сорок, и его худое лицо бороздили морщины. И лицо, и руки, единственные открытые части тела, выглядели неестественно белыми на фоне его черной униформы и такой же игловинтовки.

Я открыл кейс, лежавший рядом со мной, и передал ему своим документы.

— Мои верительные грамоты, — пояснил я. — Я прибыл сюда, чтобы увидеть вашего исполняющего обязанности командира экспедиционными силами, командующего Джэймтона Блэка.

— Тогда подвиньтесь, — прогнусавил он. — Я должен вести машину.

Я подвинулся. Он влез в машину и взял управление на себя. Мы проехали сквозь ворота и свернули на боковую аллею. В ее конце я уже мог разглядеть внутреннюю площадку. Близко нависшие бетонные стены по обе стороны от машины эхом возвращали шум от нашего продвижения вперед. Чем ближе мы подъезжали к площадке, тем громче становились доносившиеся оттуда команды. Когда мы въехали на нее, солдаты, под дождем уже построились по рангу для полуденной службы.

Взводный оставил меня и прошел в дверь, ведущую в офис, расположенный на дальнем конце площадки. Я осмотрел солдат, стоявших в каре. Они стояли с оружием, готовые к церковной службе в полевых условиях. И пока я наблюдал, офицер, стоявший к ним лицом, а спиной — к стене, начал произносить слова их Боевого Гимна.

Солдат, не спрашивай себя,
что, как и почему.
Коль знамя в бой тебя ведет —
шагай вослед ему!
И легионы безбожников
пусть окружают нас —
Не считая удары, руби и круши —
вот тебе весь приказ!

Я старался не слушать. Гимн не сопровождался музыкальным аккомпанементом, не было видно никаких признаков или символов, за исключением тонкого очертания креста, белой краской нанесенного на стене позади офицера. Плотный хор мужских голосов то взмывал вверх, то падал вниз в зловещем, угрюмом гимне, обещавшем им лишь боль, страдания и горечь. Наконец прозвучала последняя строка яростной молитвы о смерти в бою, и они опустили оружие.

Взводный скомандовал “вольно”, в то время как офицер прошел мимо моей машины, даже на посмотрев на меня, и вошел в ту же дверь, в которой скрылся мой спутник — сержант. Когда он проходил, я увидел что офицер — не кто иной, как Джэймтон Блэк.

Мгновением позже мой проводник вышел за мной. Прихрамывая на своей несгибающейся ноге, я проследовал за ним во внутренний офис, где над единственным столом сияли несколько ламп. Джэймтон поднялся из-за стола и кивнул головой в момент, когда дверь закрылась позади меня. На отворотах его униформы виднелись выцветшие нашивки командующего.

Когда я передавал ему свои верительные грамоты через стол, Свет ламп слегка ослепил меня. Я отступил и заморгал, стараясь разглядеть его расплывшееся лицо. Когда оно снова обрело четкий вид, на мгновение мне показалось, что оно стало грубее, старше, искореженное и изборожденное морщинами многих лет фанатизма. Лицо, похожее на то, что, помнилось мне, принадлежало человеку, стоявшему над убитыми пленниками на Новой Земле.

Но затем мои глаза окончательно освоились, и я разглядел, как он выглядел на самом деле. Его темнокожее лицо было худощавым, но это была скорее худоба молодости, а не голодания. Черты его были обычны, если не сказать — мужественны, глаза — усталые и поблекшие, линия рта была прямой, но такой же усталой, хотя тело несло отпечаток контролируемой напряженности, будучи по своему сложению меньше и легче моего.

Он держал мои верительные грамоты, не глядя на них. Рот его слегка изогнулся в слабой, усталой и угрюмой усмешке.

— И без сомнения, мистер Олин, — произнес он, — у вас имеется и другой пакет, набитый разрешениями с Экзотики для интервьюирования наемников и офицеров, нанятых ими на Дорсае и дюжине других миров для противостояния Избранным Господа в битве?

Я улыбнулся. Я был несказанно рад, обнаружив его таким сильным, что усилило мое предвкушение того, как я его сломаю.

Назад: Глава 7

Дальше: Глава 23