Глава 7

Назад: Гордон Р. Диксон СОЛДАТ, НЕ СПРАШИВАЙ

— Тэм! — воскликнула она. — Подожди! Не уходи!

А я и не мог сделать этого, не оттолкнув ее с пути. Она полностью блокировала узкую лестницу. Я остановился в нерешительности, посматривая на далекий выход, через который исчезли Брайт и его адъютант. И неожиданно мне стало ясно что, я уже опоздал. Оба они ушли очень быстро. И к тому времени, когда я мог бы спуститься с лестницы и пробраться через переполненный зал, они уже достигли бы ожидавшего их снаружи транспорта и уехали.

Возможно, если бы я предпринял меры в ту же секунду, когда увидел, что Брайт повернулся, чтобы уйти… Но скорее всего, даже и тогда перехватить его было бы уже невозможно. Не появление Лизы, а мгновение моего собственного отключенного внимания при виде необычных глаз Донала Грина, стоило мне возможности заполучить подпись Брайта на пропуске Дэйва.

Я оглянулся на Лизу. Странно, но теперь, когда она в действительности настигла меня и мы оказались лицом к лицу друг с другом снова, я был рад этому, хотя и ощущал страх, о котором упоминал ранее.

— Как ты узнала, что я здесь? — потребовал я ответа.

— Падма сказал мне, что ты попытаешься меня избегнуть, — ответила она. — Ты не смог бы меня столь удачно избежать там внизу, в зале. Ты должен был быть где-то в другом месте, а кроме этих балкончиков, нет никаких других укромных местечек. Ты стоял у самых перил, и трудно было не заметить тебя.

Она слегка запыхалась от быстрой пробежки вверх по лестнице, и слова вылетали из ее ротика несколько торопливо.

— Хорошо, — произнес я. — Ты меня нашла. Чего ты хочешь?

Она уже восстановила дыхание, но румянец от усилий по быстрому подъему по-прежнему цвел на ее щеках. В таком виде она была прекрасна, и я не мог проигнорировать этот факт. И все же я по-прежнему боялся ее.

— Тэм! — воскликнула она. — Марк Торри должен поговорить с тобой!

Страх неожиданно пронзил все мое существо, словно зазвучал ревожный сигнал, предупреждающий об опасности. Я по-настоящему почувствовал, что боюсь ее. Любой другой постарался бы действовать в этой ситуации мягче и осторожнее. Но природная мудрость подсказывала ей, что мне нельзя давать время на раздумье, иначе ситуация может оказаться не в ее пользу.

Не отвечая, я начал обходить ее. Она заступила мне дорогу, и я вынужден был остановиться.

— Ну и о чем? — прорычал я.

И тогда я нашел путь, которым смог отразить ее атаку. Я начал смеяться над ней. Она недоуменно поглядела на меня секунду, затем снова покраснела и теперь выглядела по настоящему рассерженной.

— Извини. — Я утихомирил свой смех. Мне было жаль ее, ибо несмотря на то, что я был вынужден отражать ее атаки, мне слишком нравилась Лиза Кант, чтобы так над ней насмехаться.

— Ну, о чем еще мы можем говорить, кроме того старого разговора о моем принятии руководства над Конечной Энциклопедией? Разве ты не помнишь? — Падма сказал, что вы не можете использовать меня. Я полностью был ориентирован на, — я попробовал словечко на вкус, когда произносил его, — на УНИЧТОЖЕНИЕ.

— Что ж, нам придется понадеяться на случай. — Она выглядела упрямой. — Кроме того, вовсе не Падма решает вопросы, связанные с Энциклопедией, а Марк Торри. И он становится все старее. Он как никто другой знает, что произойдет, если он отпустит поводья и рядом не окажется никого, кто сможет быстро подхватить их. Если это произойдет, через год, через полгода проект может провалиться. Или может быть разрушен извне. Ты думаешь, твой дядя был единственным на Земле, кто подобным образом относился к землянам и народам младших миров?

Я замер, и холодное чувство овладело мной. Она сделала ошибку, упомянув Матиаса. Должно быть, лицо мое сразу изменилось. Потому что я заметил перемену в ее лице.

— Что ты все это время делала? — Неожиданно ярость вырвалась из меня наружу. — Изучала меня? Следила за моими поездками и передвижениями? — Я сделал шаг вперед, и она инстинктивно отступила. Я схватил ее за руку и остановил ее. — Зачем гоняешься за мной ТЕПЕРЬ, спустя пять лет? Так или иначе, каким образом ты могла узнать, что я окажусь здесь?

Она прекратила попытки вырваться и застыла неподвижно, гордо выпрямившись.

— Отпусти меня, — тихо произнесла она. Я сделал это, и она отступила на шаг. — Падма сказал мне, что ты здесь будешь. Он сказал, что это моя последняя возможность воздействовать на тебя — он это вычислил. Ты помнишь, он рассказывал тебе об онтогенетике.

Мгновение я просто смотрел на нее, а затем рассмеялся резким, неприятным смехом.

— Ну давай, выкладывай! — воскликнул я. — Я готов как можно больше узнать о вас, экзотиканцах. Только не рассказывай мне что они способны заранее вычислить местонахождение любого обитателя всех четырнадцати миров.

— Нет, не каждого! — сердито возразила она. — Твое и еще немногих вроде тебя — потому что ты создатель, а не составная часть плана. Существует еще много внешних воздействий, которые оказывают влияние на план и тем самым привносят многовариантность в конечный результат. Просчитать все эти варианты достаточно трудно. Но ТЫ — не подвластен внешним воздействиям. У тебя есть ВЫБОР, возможность преодолеть давление, оказываемое на тебя другими людьми и событиями. Падма сказал это тебе еще пять лет назад!

— И это делает меня более предсказуемым, а не наоборот? Давай, послушаем еще одну шуточку.

— О, Тэм! — воскликнула она сердито. — Конечно же, это значительно все упрощает. Для этого даже вряд ли потребуется онтогенетика. Ты и сам можешь все это проделать. Последние пять лет ты много работал, чтобы заполучить членство в Гильдии Журналистов, не так ли? Ты предполагаешь, что это не было очевидным?

Конечно же, она была права. Я не делал секрета из моих амбиций. Не было никакой причины держать их в секрете. И она прочла признание в выражении моего лица.

— Хорошо, — продолжила она. — Итак, ты достиг уровня Подмастерья. Теперь следующее, что явилось бы скорейшим и вернейшим путем для Подмастерья, чтобы заполучить полноправное членство в Гильдии? — Сделать своей привычкой оказываться там, где происходят интереснейшие новости, не так ли? А где сейчас самые интересные — если и не столь важные — новости для четырнадцати миров? Война между Южным и Северным Разделами на Новой Земле. Новости войны всегда драматичны. Так что если возможно, ты должен был устроить так, чтобы тебя послали описывать все происходящее здесь, и похоже, ты в состоянии заполучить все, чего пожелаешь.

Я пристально посмотрел на нее. Все, что она сказала, было правдой и несло в себе смысл. Но если и так, то почему же мне не пришло в голову, что я мог быть столь предсказуем? Это было похоже на то, словно я обнаружил себя под чьим-то наблюдением с помощью мощного бинокля, о чем даже и не подозревал. Затем я кое-что понял.

— Но ты только объяснила, почему я должен был оказаться на Новой Земле, — медленно произнес я. — Но почему я должен был оказаться здесь, именно на этой вечеринке на Фриленде.?

— Падма… — произнесла она и замешкалась. — Падма сказал, что это место и мгновение — локус. И, будучи тем, что ты есть, ты мог это почувствовать и приехать сюда для того, чтобы использовать все это в своих собственных целях.

Я уставился на нее, медленно впитывая сказанное. А затем, словно вспышка пламени, в моем разуме соединилось то что она только что сказала, и то, что я слышал ранее.

— Локус — да! — натянуто произнес я, снова сделав шаг к ней в возбуждении. — Падма сказал, что здесь — локус. Для Грина — но и для меня тоже! Почему? Что это значит для меня?

— Я… — она запнулась. — Я точно не знаю, Тэм, возможно, Падма этого тоже не знает.

— Но что-то же привело тебя сюда! Разве не так? — Я почти что кричал на нее. Мой разум приближался к правде, словно лиса, настигающая раненого кролика. — Зачем же тогда ты охотилась за мной? Именно в этом месте и мгновении, как ты его назвала! Скажи мне!

— Падма… — она снова запнулась. И вдруг я понял, что она с радостью солгала бы мне, но что-то не позволяло ей сделать этого. — Падма… только недавно обнаружил все, что он знает теперь, потому что теперь стала возможной помощь Энциклопедии. Она предоставила ему дополнительные данные для использования в его вычислениях. И когда он использовал эти данные, результаты оказались более комплексными и сложными. Энциклопедия теперь стала более важна для всей человеческой расы, чем пять лет назад. И опасность того, что Энциклопедия так никогда и не будет закончена, гораздо серьезнее. И твоя собственная способность к уничтожению…

Она замолчала и посмотрела на меня, словно умоляя меня разрешить ей не заканчивать то, что она начала говорить. Но мой разум несся, как бешеная лошадь, а сердце стучало, как копыта, в возбуждении.

— Продолжай! — резко потребовал я.

— Способность к уничтожению в тебе оказалась более значительной, чем он предполагал. Но, Тэм, — она быстро прервала себя, словно в лихорадочной спешке, — есть еще кое-что. Ты помнишь, как пять лет назад Падма думал, что у тебя нет выбора, кроме как пройти через эту твою темную долину до самого ее конца? Что ж, это не совсем так. ЕСТЬ шанс. Он здесь — в этой точке плана, здесь, в этом локусе. Если ты подумаешь и выберешь, то изменишь путь, есть еще узкий путь для тебя из тьмы. Но ты должен развернуться резко и сейчас же! Ты должен отказаться от того, над чем сейчас работаешь, и, несмотря ни на что, вернуться назад на Землю и поговорить с Марком Торри, прямо сейчас!

— Прямо сейчас, — пробормотал я, всего лишь повторив ее слова, просто слушая, как они пробегают в моих мыслях. — Нет, — сказал я, — сейчас это не имеет значения. Так от чего же я предположительно должен отвернуться? От какого потенциального уничтожения? Я ничего такого не планирую — даже сейчас.

— Тэм! — словно издалека, я почувствовал ее руку на своей и разглядел ее бледное лицо и глаза, пристально смотрящие на меня, словно пытающиеся привлечь мое внимание. Но в тот момент мне казалось, что нас разделяет огромное расстояние. Мне не давала покоя мысль, что даже вычисления Падмы подтверждали наличие во мне темной силы, на усовершенствование которой я затратил пять лет. Но чем могли быть вызваны ее опасения, ведь никакого уничтожения не входило в мои планы!

— Но это не значит, что ты что-то такое ПЛАНИРУЕШЬ! — отчаянно говорила Лиза. — Разве ты не понимаешь ружье само никого не планирует застрелить. Но это в тебе, как то ружье, готовое к выстрелу. Только ты должен не позволить ему выстрелить. Ты можешь изменить себя, пока еще есть время. Ты можешь спасти себя и Энциклопедию…

Последнее слово прозвучало во мне, словно колокол, миллионным эхом. Оно прозвенело, словно все эти бесчисленные голоса, которые я услышал пять лет назад в Точке Перехода Индекс-зала самой Энциклопедии. И неожиданно оно достигло меня и прикоснулось ко мне, словно острие копья. Будто сияющий луч света, разрезало оно темные стены, триумфально сооружавшиеся по обе стороны моего разума, точно так же, как они возникали в тот день в офисе Марка Торри. Подобно невыразимой иллюминации, на мгновение тьма оказалась разорванной и мне открылась картина: я под дождем, стоящий ко мне лицом Падма и мертвый человек, лежащий меж нами.

Но я резко ушел от этого момента воображения, кинулся в комфортную тьму, и чувство моей силы и мощи вернулось ко мне.

— Мне не нужна Энциклопедия! — громко произнес я.

— Но ты нужен! — вскричала она. — Все, кто рожден на Земле, — и если Падма прав, то все люди будущего на всех четырнадцати мирах — нуждаются в ней. И только ты наверняка можешь сделать так, что они ее получат. Тэм, ты ДОЛЖЕН…

— Должен!

На этот раз я сам сделал шаг от нее, назад. Неожиданно я почувствовал такой же озноб от ярости, какой один лишь раз в жизни сумел вызвать во мне Матиас, но теперь это было смешано с моим ощущением триумфа и могущества.

— Я больше ничего не “ДОЛЖЕН”! Не смешивай меня с остальными вашими земными червями! Быть может, ИМ и нужна ваша Энциклопедия! Но не мне!

С этими словами я обошел ее, наконец использовав свою физическую силу, чтобы отстранить ее с моего пути. Я слышал, как она еще звала меня, когда спускался по лестнице. Но я не хотел слышать ее. До сих пор я не знаю, какими были ее последние слова. Я ушел с балкона и от нее, пробрался сквозь толпу через зал, к тому же выходу, через который исчез Брайт. Теперь, когда ушел лидер Содружества, не было никакого смысла задерживаться тут. Ощутив новый прилив могущества, я почувствовал, что не в состоянии переносить близость всех этих людей. Большинство из них, почти все, были людьми с младших миров. Мне казалось, что голос Лизы все звенит и звенит в моих ушах, говоря, что мне нужна Энциклопедия, эхом напоминая о горьких уроках Матиаса об относительной бесполезности и неэффективности землян.

И, как я и подозревал, когда я вышел на свежий воздух холодной и безлунной ночи Фриленда, Старейшина Брайт и тот, кто отозвал его с вечеринки, исчезли. Служащий парковочной стоянки сообщил мне, что они уехали.

Теперь не было никакого смысла пытаться разыскать их. Они могли направиться в любое место на этой планете, вплоть до космопорта, чтобы вернуться на Гармонию или Ассоциацию. Я подумал, ну и пусть себе едут, по-прежнему ощущая горький привкус намека на мою врожденную неэффективность как землянина, которую, как мне показалось, я прочел в словах Лизы. Пусть себе едут. Я и один смогу справиться с любыми неприятностями, с которыми Дэйв может столкнуться у людей Содружества в результате того, что его пропуск не подписан одним из их главных лиц.

Я вернулся в космопорт и на первом же челноке отправился на орбиту, а оттуда — на Новую Землю. Но, немного поостыв в пути, я решил, что мне необходимо еще раз попытаться поставить подпись на пропуске Дэйва. В случае, если нам пришлось бы расстаться на поле боя, я должен был быть уверен, что Дэйву не грозит опасность.

После того, как я упустил возможность получить подпись Старейшины Брайта, мне ничего не оставалось, как направиться в военный штаб войск Содружества в Северном Разделе, чтобы попытаться поставить подпись там. И поэтому, как только я очутился на орбите Новой Земли, я взял курс на Контревэйл, город, расположенный в Северном Разделе, позади боевых порядков наемных войск Содружества.

Все это заняло какое-то время. И только после полуночи я добрался из Контревэйла до полевого штаба Сил Северного Раздела. Мое удостоверение журналиста позволило мне оказаться в месте расположения штаба, которое казалось необычно пустым даже для ночного времени. Но когда я наконец притормозил у здания командования, я был удивлен, заметив значительное число аэрокаров, припаркованных на офицерской стоянке.

И снова мой пропуск позволил мне без препятствий пройти мимо молчаливого, одетого во все черное охранника с иглоружьем наготове. Я вошел в приемную, в которой огромная перегородка занимала почти все пространство и разрезала комнату надвое, а сквозь высокие прозрачные стены позади меня, в свете ночных фонарей, была видна стоянка. Только один человек сидел за столиком по ту сторону перегородки. Это был взводный, на вид чуть старше меня, но лицо его было уже затвердевшим, и на нем проявились линии угрюмой и безжалостной самодисциплины, которые были характерны для многих из этих людей.

Он встал из-за стола и подошел к своей стороне перегородки, в то время как я подошел к своей.

— Я журналист из Межзвездной Службы Новостей, — начал я. — Я ищу…

— Твои бумаги!

Голос его был резок и гнусав. Черные глаза на костлявом лице уставились на меня. Угрюмое удовольствие, равное чуть ли не открытой ненависти, подобно искре, передалось от него ко мне, когда он протянул руку за документами, которые потребовал, — и подобно льву, разбуженному ото сна ревом врага, моя собственная ненависть прыгнула к нему, инстинктивно, даже не позволив мне хладнокровно оценить ситуацию.

Я уже слышал о его племени среди людей Содружества, но до этого момента еще никогда не сталкивался с ним лицом к лицу. Это был один из тех обитателей Гармонии или Ассоциации, которые использовали молитвенную версию языка не только в общении между собой, но совершенно без разбора по отношению ко всем, к мужчинам и женщинам. Он был одним из тех, кто избегал любой личной радости в жизни, будь то мягкость постели или сытость желудка. Его жизнь была всего лишь испытанием, прелюдией к будущей жизни, доступной лишь тем, кто хранил настоящую веру — и был Избранным Господа.

Для этого человека не имело значения, что он был всего лишь сержантом, маленьким чиновником среди тысяч ему подобных, с бедной, каменистой планеты, а я был одним из нескольких сот на всех четырнадцати населенных мирах, человеком обученным, образованным и имевшим привилегию носить плащ журналиста. Для него не имело значения, что я был Подмастерье Гильдии, который мог свободно говорить с правителями планет. Не имело значения даже то, что он понимал, что я считаю его наполовину сумасшедшим, а он знал, что я — продукт образования и обучения, во много крат превосходящего его собственные знания. Все это ровным счетом ничего не значило, потому что он был одним из Избранных Господа, а я был вне тени его церкви. И поэтому он смотрел на меня, как император смотрел на пса, которого он мог ударом ноги отбросить со своего пути.

И я посмотрел на него. Есть возможность противодействия любому психологическому удару, наносимому намеренно. Кто мог знать это лучше меня? Высокомерие далеко не лучшая человеческая черта. И я знал, как противостоять ей. Я наверняка знал, как обезоружить человека, пытающегося смотреть на тебя свысока. Это противодействие — смех. Никогда еще не было сколь угодно высоко вознесенного трона, который бы нельзя было поколебать смехом снизу. Но теперь, когда я посмотрел на этого взводного, я не мог рассмеяться.

Я не мог рассмеяться по весьма простой причине. Хоть он и был наполовину безумен, узколоб и ограничен, все-таки ОН скорее хладнокровно позволил бы сжечь себя на костре, чем предать хотя бы малейший кусочек своей веры. В то время как Я не смог бы продержать свой палец в пламени спички хотя бы минуту, чтобы удержать величайшие свои воззрения.

И он знал, что я знал правду о нем. И он знал, что я знал его понимание правды обо мне. Наше общее понимание было совершенно четко, как перегородка между нами. И поэтому я не мог рассмеяться над ним и таким образом восстановить самоуважение к себе. И я ненавидел его за это.

Я передал ему свои документы. Он просмотрел их. Затем вернул назад.

— Твои документы в порядке, — произнес он гнусаво. — Что привело тебя сюда?

— Пропуск, — произнес я, убирая свои документы и выуживая документы Дэйва. — Для моего помощника. Видите ли, мы передвигаемся туда и сюда по обе стороны боевых порядков и…

— Позади наших линий и через них не нужен никакой пропуск. Твоих документов журналиста достаточно. — Он повернулся, словно собираясь вернуться за свои столик.

— Но этот мой помощник…, — я удерживал бесстрастие в голосе, — не имеет документов журналиста. Я совсем недавно взял его, и у меня не было времени оформить ему все необходимые документы. Я хотел бы получить временный пропуск, подписанный одним из ваших штабных офицеров здесь…

Он вернулся назад к перегородке.

— Твой помощник не журналист?

— Официально. Нет. Но…

— Тогда он не имеет права свободы передвижения по нашим боевым порядкам. И никакого пропуска ему не может быть выдано.

— О, я не знал, — осторожно ответил я. — Я собирался получить его от вашего Старейшины Брайта на вечеринке на Фриленде, всего лишь несколько часов назад, но он уехал прежде, чем у меня появилась возможность обратиться к нему с этим.

Я замолчал, потому что взводный угрюмо покачал головой.

— БРАТ Брайт, — и по его выбору титула я наконец понял, что его ничем не сдвинуть. Только отъявленнейшие из фанатиков среди людей Содружества насмехались над наличием рангов среди них. СТАРЕЙШИНА Брайт мог приказать моему взводному атаковать пулеметную точку врага совершенно безоружным, и взводный не замедлил бы исполнить приказ. Но это не означало, что мой взводный считал Брайта лучше себя или мнение брата Брайта об истинности вещей лучше своего собственного.

А причина была очень простой. Ранг Брайта и его титул принадлежали его нынешней жизни и таким образом, в глазах моего взводного, были ничем иным, как игрушкой, мусором, пустым звуком. Они не оказывали никакого влияния на тот факт, что оба они, Брайт и взводный, были равны пред ликом Господа.

— БРАТ Брайт, — произнес он, — не мог выдать пропуск тому, кто может шпионить за нами в пользу наших врагов.

Была еще одна карта для игры, но, как я понимал, это была проигрышная карта. Но я все равно должен был попытаться сыграть и ею.

— Если вы не возражаете, — произнес я, — я бы хотел получить ответ от одного из ваших более высокопоставленных офицеров. Пожалуйста, позовите кого-нибудь, скажем, офицера Дня, если нет никого другого.

Но он повернулся и вернулся назад к своему столику и уселся за него.

— Офицер Дня, — произнес он с окончательной безапелляционностью, возвращаясь к бумагам, над которыми работал ранее, — не может дать тебе никакого другого ответа. Да и не буду я отвлекать его от его обязанностей только для того, чтобы он повторил тебе все, только что сказанное мною.

Это был жестокий удар по всем моим планам, но спорить с ним было бесполезно, и, убедившись в этом, я развернулся и покинул здание.

Глава 8

Когда дверь закрылась за мной, я остановился на верхней ступеньке, пытаясь просчитать все возможные варианты. Я рассматривал проблему со всех сторон, пытаясь найти решение. Где-то должен существовать выход к тому, чего я так добивался, лазейка, потайной ход, трещина в стене… Я снова посмотрел на офицерскую стоянку, заполненную аэрокарами.

И вдруг до меня дошло. Совершенно неожиданно осколки соединились и передо мной предстала целостная картина. И мысленно я дал себе пинка за то, что не разглядел этого раньше.

Во-первых, странно знакомая внешность адъютанта, который появился, чтобы увести Брайта с вечеринки в честь До-нала Грина. Во-вторых, незамедлительный уход Брайта после появления адъютанта. И, наконец, необычно пустая площадка у штаба, контрастирующая с заполненной стоянкой здесь, пустым офисом внутри и отказом взводного, находящегося в приемной, даже позвать офицера Дня.

Либо сам Брайт, либо его присутствие в зоне боевых действий привели в движение какой-то необычный план военных действий со стороны наемников Содружества. Неожиданный удар, сокрушающий силы кассидиан, и неожиданное окончание войны было бы отличным паблисити для попыток Старейшины как-то возвысить подразделения наемников его Содружества перед лицом общего неудовольствия на всех других мирах из-за их фанатичного поведения и отношения.

Но это не значило, что все уроженцы Содружества были столь неприятны, говорили мне. Но, встретившись с тем взводным, внутри, я теперь легко мог понять, что нужно было немного подобных ему, чтобы вызвать предубеждение против солдат в черных мундирах.

Таким образом, я мог поклясться своими собственными сапогами, что Брайт был сейчас внутри командного поста вместе со всеми его высокопоставленными военачальниками, подготавливая какую-то военную инициативу, чтобы застать рекрутов Кассиды врасплох. И с ним должен был быть адъютант, который вызвал его с вечеринки в честь Донала Грина, — и если только моя профессиональная память на этот раз мне не изменила, я догадывался, кто мог быть этим адъютантом.

Я быстро спустился по ступенькам и подошел к своему аэрокару, залез в него и включил радиофон. Централь Контревэйла неожиданно глянула на меня личиком хорошенькой молодой блондинки.

Я сообщил ей номер моей машины, которая, конечно же, была взята напрокат.

— Я хотел бы поговорить с Джэймтоном Блэком, — сказал я. — Он офицер сил Содружества. Мне кажется, что он сейчас должен находиться в их штабе около Контревэйла. Я не знаю точно, каков его ранг, — по крайней мере форс-лидер, хотя, может быть, и комендант. Это в некотором роде особая необходимость. Если вы свяжетесь с ним, не могли бы вы соединить его с этим моим радиофоном?

— Да, сэр, — ответила централь. — Пожалуйста, подождите, я соединюсь с вами через минуту.

Экран погас, и голос сменился мягким шумом, что означало: канал открыт, и соединение удержано.

Я откинулся на сиденье аэрокара и стал ждать; менее чем через сорок секунд лицо снова появилось на экране.

— Я связалась с вашим абонентом, и через несколько секунд он соединится с вами. Вы подождете?

— Конечно, — ответил я.

— Благодарю вас, сэр. — Лицо исчезло. Прошло еще примерно полминуты или около того мягкого шума, и затем экран вновь вспыхнул, на этот раз на нем возникло лицо Джэймтона.

— Здравствуйте, форс-лидер Блэк! — сказал я. — Возможно, вы не помните меня. Я журналист Тэм Олин. Вы когда-то знали мою сестру, Эйлин Олин.

Но его глаза уже сказали мне, что он меня помнит. Очевидно, я не настолько изменился, как предполагал сам. Или его память была очень хорошей. Сам он тоже изменился, но не настолько, чтобы его нельзя было узнать. Нашивки на погонах его униформы показывали, что ранг его остался прежним, но лицо стало более мужественным и более спокойным. Это было все то же неподвижное лицо, которое я запомнил в библиотеке своего дяди в тот день. Только оно, конечно же, было старше.

Это был уже далеко не тот мальчишка, каким я видел его в последний раз.

— Что я могу сделать для вас, мистер Олин? — спросил он. Его голос был совершенно спокоен и неэмоционален и звучал несколько ниже, чем раньше. — Оператор сообщила мне, что ваш вызов был срочной необходимостью.

— Некоторым образом это так, — произнес я и сделал паузу. — Я бы не хотел отрывать вас от чего-то важного, но я сейчас нахожусь здесь, в вашем штабе, у офицерской стоянки, прямо напротив командного центра. Если вы не слишком далеко отсюда, быть может, вы могли бы выйти ненадолго и переговорить со мной. — Я снова помедлил. — Конечно, если вы сейчас при исполнении служебных обязанностей…

— Мои обязанности в данный момент позволят мне уделить вам несколько минут, — ответил он. — Вы находитесь на стоянке у командного центра?

— В наемном зеленом аэрокаре с прозрачным верхом.

— Я сейчас спущусь, мистер Олин.

Экран погас.

Я подождал. Через пару минут та же самая дверь, через которую я входил в командный центр, чтобы переговорить со взводным за перегородкой, распахнулась. Темная худощавая фигура возникла в ее просвете. Затем она спустилась по ступенькам вниз и направилась к стоянке.

Я открыл дверь аэрокара, когда он приблизился, и отодвинулся на сиденьи, так, чтобы он смог влезть и расположиться рядом со мной.

— Мистер Олин? — спросил он, просовывая голову внутрь машины.

— Именно так. Присоединяйтесь.

— Благодарю вас.

Он влез в машину и сел, оставив дверь позади себя приоткрытой. Это была необыкновенно теплая весенняя ночь для этого времени года и широты на Новой Земле. Мягкий запах деревьев и трав достигал моего лица через приоткрытую дверь.

— Что это за срочная необходимость? — спросил он.

— У меня есть помощник, для которого мне нужен пропуск. — Я рассказал ему все, опустив тот факт, что Дэйв был мужем Эйлин.

Когда я закончил, он некоторое время сидел молча. Я видел лишь темный силуэт на фоне фонарей, освещавших стоянку и командный центр.

— Если ваш помощник не является журналистом, мистер Олин, — наконец тихо произнес он, — то я не вижу, чем мы сможем подтвердить его пребывание и перемещение в наших боевых порядках.

— Он является журналистом — по крайней мере, на эту кампанию, — ответил я. — Я отвечаю за него, как и Гильдия отвечает за меня и за любого другого журналиста. Наша непредвзятость гарантирована межзвездым соглашением. И это соглашение распространяется также и на моего помощника.

Он медленно покачал головой в темноте.

— Вам будет легко отвергнуть его, если он окажется шпионом. Вы сможете сказать, что он был насильно предложен вам в качестве помощника.

Я повернул голову, чтобы пристальнее всмотреться в его почти невидимые во тьме черты. Я подвел его к этому моменту нашей беседы специально, чтобы он заговорил об этом.

— Нет, мистер Блэк, это невозможно, — произнес я. — Потому что он не был мне навязан. И мне пришлось затратить немало усилий, чтобы найти его. Он мой шурин. Он тот парень, за которого Эйлин в конце концов вышла замуж. И используя его в качестве своего помощника, я убираю его с передовых позиций, где скорее всего он будет убит.

Я помолчал мгновение, чтобы это дошло до него.

— Я пытаюсь спасти его жизнь для Эйлин, и я прошу вас помочь мне сделать это.

Он не сдвинулся с места и ничего не ответил мне в тот момент. Во тьме я не мог заметить, изменилось ли выражение его лица. Но я не думаю, что можно было бы заметить какие-то перемены, даже если бы было светло, потому что он был продуктом своей спартанской культуры, хотя я сейчас и нанес ему тяжелый, двойной удар.

Как видите, именно так я управлял мужчинами и женщинами. Где-то глубоко в каждом из нас таятся скрытые от посторонних глаз чувства, слишком серьезные, чтобы их подвергать сомнению. Вера, любовь, ненависть или страх, вина, надежда или отчаяние — вот вещи, которые я безошибочно использовал для достижения своих целей, ибо таким аргументам человеческая психика не способна противостоять.

В случае же с Джэймтоном Блэком я связал свою просьбу с чувством, которое он когда-то питал к Эйлин. И это чувство в любом гордом человеке (а гордость была в самом мозге костей религии этих людей) требовало от него быть выше сожалений по поводу давно минувшего и, насколько он понимал, честного поражения.

Отказать в пропуске Дэйву теперь, когда я все рассказал, было равносильно тому, чтобы послать Дэйва на верную гибель, и кто бы мог доказать, что это сделано не намеренно, теперь, когда я затронул святая святых Джэймтона, его гордость и боль по утраченной любви?

Наконец он пошевелился на своем сиденьи.

— Дайте мне документы, мистер Олин, — произнес он. — Я посмотрю, что можно сделать.

Я передал их ему, и он оставил меня.

Через пару минут он вернулся. На этот раз он не влез в аэрокар, а наклонился к раскрытой двери и передал мне документы, которые я ему давал.

— Вы не сказали мне, — произнес он тихим голосом, — что вы уже запрашивали разрешение на пропуск и вам было отказано.

Я замер, уставившись на него снизу вверх, рука моя застыла в воздухе, сжимая документы.

— Кто? Этот взводный там, внутри? — спросил я. — Да он всего лишь сержант, а не офицер. А вы не только офицер, но еще и адъютант.

— Тем не менее, — произнес он, — был дан отказ. Я не могу изменить уже принятое решение. Мне очень жаль. Пропуск для вашего шурина невозможен.

И только тогда я понял, что документы, отданные им мне, были не подписаны. Я уставился на них, словно я мог читать в темноте и усилием воли мог заставить подпись появиться на том пустом месте, где она должна была стоять. А затем во мне вскипела такая ярость, что я почти потерял над собой контроль. Я оторвал свой взгляд от документов и пристально посмотрел через открытую дверь на Джэймтона Блэка.

— Так значит, таким образом вы пытаетесь выкрутиться из этого положения! — воскликнул я. — Вот, значит, как вы нашли себе извинение за то, что посылаете мужа Эйлин на смерть! И не думайте, что я вас не вижу насквозь, Блэк, — я вижу!

Он стоял спиной к свету, и лицо его было скрыто темнотой, поэтому я так и не смог разглядеть, изменилось ли выражение его лица. Но он издал что-то похожее на легкий вздох, едва уловимое грустное придыхание. Затем он ответил тем же ровным, тихим голосом.

— Вы видите всего лишь человека, мистер Олин, — произнес он. — А не Сосуд Господа. А теперь я должен вернуться к своим обязанностям. Доброго утра.

С этими словами он захлопнул дверь аэрокара, повернулся и пошел прочь от меня через стоянку. Я сидел неподвижно, уставившись ему вслед, и все во мне бурлило от той молитвенной строки, которую он, уходя, бросил мне. Затем я очнулся и понял, что надо что-то делать. В этот момент дверь командного центра открылась, осветив на мгновение фигуру Блэка, а затем опять стало темно. Я рывком включил мотор аэрокара, развернул его и направился прочь из военной зоны.

В момент, когда я проезжал через ворота, шла смена часовых на посту, было три часа ночи. И смененные часовые сгрудились в темную группу, по-прежнему при оружии, и начали какой-то ритуал своего особого поклонения.

Когда я проезжал мимо них, они начали петь — скорее всего, это был один из их гимнов. Я не вслушивался в слова, но первые три из них застряли у меня в ушах против моей воли. “СОЛДАТ, НЕ СПРАШИВАЙ…” были эти три первых слова того, что, как я позже узнал, было их особым боевым гимном, исполнявшимся либо во время особого единения, либо накануне боя.

“СОЛДАТ, НЕ СПРАШИВАЙ…” Эти слова продолжали звучать у меня в ушах, как мне показалось, с насмешкой, когда я уезжал оттуда и в моем кармане лежал неподписанный пропуск Дэйва. И опять во мне поднялась ярость. И еще раз я поклялся, что Дэйву не понадобится никакой пропуск. Я не отпущу его от себя ни на одну секунду в течение следующих дней среди боевых порядков. И в моем присутствии он найдет защиту и совершенную безопасность.

Глава 9

Было шесть тридцать утра, когда я вышел из лифта, ведущего из порта, и добрался до вестибюля моего отеля в Блаувэйне. Нервы мои были напряжены, а во рту и глазах было ощущение, словно в них насыпали песку, потому что я не спал уже двадцать четыре часа. Предстоящий день предполагался весьма напряженным, так что я скорее всего не мог рассчитывать на двадцатичетырехчасовой отдых. Но работа без сна в течение двух-трех дней — постоянная опасность в работе журналиста. Стоит тебе только за что-то ухватиться, когда ситуация может разрешиться лишь с секундным упреждением, и тебе лишь остается непрерывно следить за ней, поджидая момента, когда это случится.

Я был достаточно бодр. И если бы дело дошло до острой необходимости, я всегда мог воспользоваться медпрепаратами. Но тем не менее, случилось так, что на рабочем столе я нашел то, что мгновенно вышибло желание отоспаться из моей головы.

Это было письмо от Эйлин. Я взял его и вскрыл.

Дорогой мой Тэм!

Твое письмо о том, что ты планируешь забрать Дэйва из боевых порядков и держать его при себе как помощника, только пришло сюда. Я так счастлива, что даже не могу передать тебе, что я чувствую. Мне никогда не могло прийти в голову, что, будучи всего только Подмастерьем Гильдии Журналистов, ты мог бы сделать для нас что-нибудь подобное.

Чем я могу тебя отблагодарить? И можешь ли ты простить меня за то, как я вела себя, не писала и даже не волновалась за то, что происходило с тобой все эти последние пять лет? Пожалуй, я была не такой уж хорошей сестрой для тебя. Но это потому, что я знала, насколько безнадежной и бесполезной я была. Еще с того времени, когда я была маленькой девочкой, я чувствовала, что ты стыдился и просто терпел меня.

И когда в тот день в библиотеке ты объяснил мне, что у меня ничего путного не выйдет из замужества с Джэймтоном Блэком, — я поняла, что ты прав, но я не могла не ненавидеть тебя за это. Тогда мне казалось, что ты ГОРДИЛСЯ тем фактом, что смог остановить меня от ухода с Джэми.

Но как я ошиблась, и то, что ты сейчас делаешь для Дэйва, ясно доказывает это. Мне очень горько за то, что я так поступила. Ты был единственный, кто остался у меня и кого я могла любить после смерти мамы и папочки, и я действительно любила тебя, Тэм. Но, к сожалению, казалось, что ты этого хотел не больше, чем дядя Матиас.

Так или иначе, теперь все изменилось, с тех пор, как я встретила Дэйва и он женился на мне. Когда-нибудь ты должен приехать на Кассиду, в Албан, и посмотреть на нашу квартиру. Нам здорово повезло, что удалось получить такую большую. Это первый мой собственный дом, и я думаю, ты даже удивишься, насколько хорошо мы его обставили. Дэйв все тебе об этом расскажет, если ты его расспросишь. А знаешь, он ведь хотел сообщить тебе о нашей свадьбе, несмотря на то, что я испытывала по отношению к тебе. Но я не захотела этого. Только теперь я понимаю, насколько он был прав. Он всегда прав, в то время как я почти всегда ошибаюсь — ты знаешь это лучше меня, Тэм.

Но благодарю тебя, еще раз благодарю тебя за то, что ты делаешь для Дэйва. Моя любовь пребывает с вами обоими. Передай Дэйву, что я ему тоже написала письмо. Но думаю, что он получит его несколько позже.

Со всей моей любовью,

Эйлин

Я убрал письмо и конверт в карман и поднялся в свою комнату. Я намеревался показать письмо Дэйву, но меня несколько смутило то, насколько полно была выражена в нем ее благодарность и как она обвиняла себя в том, что не была хорошей сестрой. Ведь и я не был таким уж заботливым братом. И то, что я сейчас делал для Дэйва, быть может, и выглядело для нее чем-то большим, чем это было на самом деле. Едва ли это было что-то намного большее, чем я бы мог сделать для совершенно чужого мне человека, скажем, возвращая ему услугу за услугу.

На самом деле она заставила меня почувствовать себя несколько пристыженным тем, что она написала мне. Быть может, после всего этого мы смогли бы жить как нормальные люди. То, как она и Дэйв относились друг к другу, означало, что, без сомнения, весьма скоро у меня появятся либо племянники, либо племянницы. Кто знает — ведь я мог бы тоже в конце концов жениться (неожиданно мысль о Лизе всплыла у меня в памяти), и у меня могли бы появиться дети. В конце концов, может статься так, что наши семейные отношения распространятся на добрых полдюжины миров, как это теперь происходит со многими семейными группами.

ТАКИМ ОБРАЗОМ Я ОТВЕРГНУ МАТИАСА! — подумал я. — И ПАДМУ ТОЖЕ.

Я шел, мечтая, находясь в приятном расположении духа пока не достиг двери моего номера в отеле и не вспомнил о том, стоит ли показывать письмо Дэйву. Лучше пусть подождет и прочтет свое письмо, которое, как написала Эйлин, уже находилось в пути, решил я и, открыв дверь вошел внутрь.

Он уже встал и был одет. Он улыбнулся, увидев меня. И это на секунду меня удивило, пока до меня не дошло, что, должно быть, я вошел с улыбкой на лице.

— Я получил весточку от Эйлин, — сказал я. — Небольшая записка. Он сообщает, что письмо для тебя уже в пути, но день-два может уйти на то, чтобы оно достигло тебя, будучи отправлено из твоего армейского подразделения.

При этих словах он просто расцвел. Затем мы направились вниз, позавтракать. Еда помогла мне окончательно проснуться. И как только мы закончили, мы тут же отправились в путь, в полевой штаб кассидианских и местных войсковых частей. Дэйв нес с собой мою записывающую и прочую аппаратуру. В действительности вся она почти ничего не весила. Частенько я сам таскал ее на себе, едва ли замечая это. Но теоретически то, что он теперь заботился о ней, позволяло мне сосредоточиться на более важных проблемах репортажа.

В штабе мне пообещали предоставить один из военных аэрокаров, одну из этих маленьких двухместных разведывательных машин. Когда же мы добрались до транспортного парка, то обнаружили, что находимся в очереди за полевым командующим, который ждал, пока его машина дооснащается спецоснасткой. Моим первым импульсом было тут же из принципа выразить свое возмущение по поводу того, что меня заставляют ждать. Второй моей мыслью было не делать этого. Потому что это был не обычный полевой командующий.

Это был высокий худощавый человек с черными, слегка причесанными и завивающимися волосами над лицом с крупными чертами, но открытым и улыбчивым. Я уже упоминал прежде, что для человека, рожденного на Земле, я был достаточно высокого роста. Этот же полевой командующий был высок даже для дорсайца, которым он, конечно же, и был. В дополнение ко всему он нес в себе качество, для которого не было названия, но которое является прирожденным для его народа. Что-то сверх просто силы, бесстрашия или храбрости. Что-то почти совершенно противоположное этим неотъемлемым качествам.

Быть может, это в чем-то сродни хладнокровию. Что-то вне пределов времени, быть может, вне самой жизни. С тех пор я не раз бывал на планете дорсайцев, и я замечал это как в подрастающих юношах, так и в некоторых из детей. Этих людей можно убить — все, кто рождены женщинами, смертны, — но неотъемлемой частью их существа, словно цвет, является тот неоспоримый факт, что, вместе или по отдельности, они не могут быть завоеваны. Просто потому, что это — невозможно.

Но этот мой полевой командующий имел в себе от рождения, помимо прекрасного военного ума и тренированного тела, еще нечто странное, что, казалось бы, совсем не присуще характеру дорсайцев.

Это было странное, мощное, солнечное тепло, которое исходило от него и передавалось даже мне, стоящему в нескольких ярдах от него в окружении группы офицеров и персонала, подобно подрастающим вязам, укрывающихся от ветра под дубом. Радость жизни, казалось, била фонтаном в этом дорсайском офицере, настолько ярко, что она вызывала прилив подобного радостного чувства у тех, кто был рядом. Даже у меня, стоявшего в стороне и, как мне кажется, не слишком подвластного подобному воздействию.

Но, быть может, письмо Эйлин в дополнение ко всему сделало меня столь уязвимым этим утром. Могло быть и так.

Была и еще одна вещь, которую мой профессиональный взгляд сразу же приметил. И которая не имела никакого отношения к качествам характера. Это был тот факт что его униформа имела оттенок голубого и была свободного покроя, что индентифицировало его принадлежность не к кассидианским, а к военным силам Экзотики. Экзотиканские миры, богатые и могущественные, философски исповедующие запрет на жестокости для своих индивидуумов, нанимали самых лучших наемников, которые существовали среди звезд. И, конечно, это означало, что основную часть этих подразделений или, по крайней мере, офицеров составляли дорсайцы. Так что же здесь делал дорсайский полевой командир с торопливо нацепленной на плечо нашивкой вооруженных формирований Новой Земли, окруженный штабными офицерами Новой Земли и Кассиды?

И если он только что прибыл к потрепанным вооруженным силам Южного Раздела Новой Земли, то воистину это было счастливое совпадение, что он оказался тут буквально наутро после той ночи, когда, как мне посчастливилось узнать что-то лихорадочно затевалось в полевом штабе Содружества в Контревэйле.

Но было ли это совпадением? Трудно было поверить в то, что кассидиане разузнали о тактическом совещании сил Содружества. Кадровая служба разведывательных подразделений Новой Земли, укомплектованная офицерами вроде коменданта Фрэйна, была слаба в том, что касалось разведки. К тому же неотъемлемой частью Кодекса Наемников являлось и то, что нанимаемые солдаты-профессионалы любого из миров не имели права принимать участия в любых разведывательных миссиях, не будучи одетыми в свою униформу. Но так или иначе, совпадение было слишком простым ответом.

— Оставайся здесь, — приказал я Дэйву.

А сам направился вперед, пробираясь через толпу штабных офицеров вокруг необычного дорсайского полевого командующего, чтобы попытаться разузнать что-либо из его уст. Но в это момент подъехала его командирская машина, он сел в нее и уехал прежде, чем я успел до него добраться. Я заметил, что он направился в направлении южных боевых порядков.

Офицеры, которых он оставил, начали расходиться. Я не стал смотреть, как они уходят, а вместо этого приготовил свои вопросы для призванного на воинскую службу запасника с Новой Земли, который доставил мне мой аэрокар. Скорее всего, он мог знать почти столько же, сколько и все эти офицеры, и наверняка мог быть достаточно не осторожен, чтобы рассказать мне все. Как я узнал, полевой командующий в действительности был предоставлен вооруженным силам Южного Раздела всего лишь накануне, по приказу Связующего с Экзотики по имени то ли Памда, то ли Падма. Странно, но этот офицер с Экзотики был родственником того самого Донала Грина, на вечеринке в честь которого я присутствовал. Хотя, насколько я знал, Донал был на службе у Фриленда, а не у Экзотики, и находился под командованием Хендрика Галта.

— Кейси Грин, вот как зовут этого офицера, — рассказывал запасник, работавший в Транспортном парке. — И у него есть близнец, знаете? Кстати, а вы знаете, как управлять такой машиной?

— Да, — ответил я. Я уже сидел за управляющим рычагом, и Дэйв разместился на сиденьи рядом со мной. Я прикоснулся к клавише подъема, и мы поднялись на высоту восьми дюймов на воздушной подушке. — А его брат тоже здесь?

— Нет, по-прежнему на Культисе, я думаю, — ответил запасник. — Он настолько же угрюм, насколько весел этот, как я слышал. На двоих у них приходится двойная доза той или иной черты характера. А кроме этого, говорят, их совершенно невозможно отличить: тот, второй — тоже полевой командующий.

— А как зовут того? — спросил я, положив руку на рычаг управления и готовясь стартовать.

Он нахмурился, подумал с минуту и покачал головой.

— Не могу вспомнить, — ответил он. — Что-то короткое — Йан, я думаю.

— И все же — спасибо, — произнес я, и мы взлетели. Я испытывал определенный соблазн направиться в ту же южную сторону, куда улетел Кейси Грин. Но я разработал свои планы еще вечером, когда возвращался прошлой ночью из боевого штаба войск Содружества. А когда вы недоспали, то это плохая манера — изменять свои планы без сильных на то оснований. Очень часто затуманенности сознания, наступающей в результате недосыпания, вполне достаточно для того, чтобы забыть какую-то важную причину, по которой вы просчитывали начальный план. Ту самую важную причину, которую позже — когда будет уже совершенно поздно — вы вспомните лишь для того, чтобы сожалеть.

Так что я сделал своим принципом не изменять планы, поддаваясь влиянию момента, если только я не уверен, что мой разум находится в превосходном работоспособном состоянии. Это принцип, который гораздо чаще приносит пользу, чем вред. Хотя, конечно, ни один принцип не является безупречным.

Мы поднялись на аэрокаре на высоту примерно шестисот футов и направились на север над боевыми позициями кассидианских сил, на корпусе машины были нанесены цвета Службы Новостей, и кроме того, постоянный сигнал нейтралитета издавал предупреждающий маячок. Флаг и маячок, как я считал, давали нам возможность находиться на этой высоте в безопасности до тех пор, пока не начнется настоящая стрельба. Как только начнутся настоящие боевые действия, нам будет разумнее тут же направиться в наземное укрытие, подобно подраненной птице.

Тем временем, пока это еще было безопасно, я решил с воздуха проверить боевые позиции сперва в северном направлении (где они уступом выходили к полевому штабу сил Содружества и к Контревэйлу), а затем — в южном и посмотреть, не смогу ли я догадаться о том, что именно Брайт или его черномундирные офицеры могли придумать в качестве плана.

Между двумя вражескими лагерями Контревэйла и Блаувэйна пролегала почти прямая линия, с юга на север. Существующая линия фронта находилась под углом к этой воображаемой линии юг-север, северной своей частью подходя к Контревэйлу и штабу Содружества, в то время как ее южное окончание почти касалось пригородов Блаувэйна, городка с примерно шестидесятитысячным населением.

Так что в целом линия фронта была гораздо ближе к Блаувэйну, чем к Контревэйлу — что ставило кассидиано-новоземельные силы в плохое тактическое положение. Они не могли отступить на своем южном фланге и таким образом войти в городскую черту, сохранив тем самым возможность иметь прямую линию фронта и соответственно связь необходимую для эффективной обороны. Настолько войска Содружества уже оттеснили их в плохое тактическое положение.

Но с другой стороны, угол линии фронта был достаточно острым, так что большая часть подразделений Содружества в южном направлении находилась как бы внутри северного конца боевых порядков кассидианских сил. Если бы туда было придано больше войсковых резервов и более рисковое командование, я думаю, определенные вылазки на северном участке боевых порядков кассидиан могли бы нарушить связь между южной и северной частями боевых порядков Содружества — и их полевым штабом, там, у Контревэйла.

По крайней мере, это могло бы иметь то преимущество, что внесло бы замешательство в подразделения Содружества, из которого настойчивый кассидианский офицер мог бы извлечь какой-нибудь капитал.

Тем не менее, они не показали никакого намерения проделать что-либо подобное. Но теперь, с дорсайским, полевым командиром, что-то в этом роде могло все же быть испробовано кассидианами — если для этого все еще были время и люди. Но мне казалось, что едва ли войска Содружества, просидевшие всю ночь, будут сидеть сегодня смирно и ждать, пока кассидиане предпримут попытки перерезать вражеские коммуникации.

Самым большим вопросом было для меня, что именно у Содружества на уме? Я смог разглядеть то, что сейчас упомянул как возможную тактику для кассидиан. Но я не мог себе представить каким образом стратеги Содружества планировали использовать преимущество данной позиции и тактической ситуации.

Южное окончание линии в пригородах Блаувэйна большей частью представляло собой открытую местность, где находились фермерские посевы кукурузы, луга для скота на невысоких, покрытых травой холмах. К северу также были холмы, но покрытые лесистыми участками, рощицами высоких желтых берез, которые нашли для себя прекрасный, хотя и чуждый дом на этих влажных, подмороженных холмах Южного Раздела, здесь, на Новой Земле, так что они достигали в высоту почти что двукратных размеров по сравнению с их родичами на Земле — почти две сотни футов, — и настолько близко были расположены их кроны, что никакого травяного покрова не могло существовать под ними, кроме урожденного на этой планете мохоподобного покрытия. Соответственно, это создавало в тени их ветвей что-то вроде страны Робин Гуда, и большие, облезлые, серебряно-золотистые и серые, четырех — шестифутовые стволы тянулись прямо вверх, подобно колоннам, в сумрак тьмы листьев и крон, сквозь которые прорывались лишь слабые лучики солнца.

И только тогда, глядя на них и представляя, каково было бы под кронами этих деревьев, я вдруг сообразил, что любое количество войск могло передвигаться под их прикрытием, и я — здесь наверху, в аэрокаре — не мог бы заметить ни одной каски или ружья. Короче, силы Содружества могли подготавливать крупное наступление под прикрытием деревьев подо мной, и я бы даже не заподозрил об этом.

Эта мысль нескоро пришла мне в голову, и в этом я обвинил недостаток сна, что сказалось на остроте восприятия, помешавшей мне заподозрить что-либо подобное. Я круто развернул аэрокар на краю одной из рощиц, где был расположен укрепленный пост кассидиан с кольцевым дулом звукового орудия, выглядывавшего из него, и приземлился. Здесь, на открытой местности, было слишком много солнца для родного этой планете мохоподобного покрытия, но родная же трава этого мира была повсюду и ростом доходила до колен. Она медленно колыхалась под порывами легкого ветерка и играла волнами, словно поверхность озера.

Я вылез из машины и прошел через кустарник, маскирующий позицию орудия. День уже становился жарким.

— Есть какие-либо признаки передвижения Содружества там, в этих лесочках? — спросил я старшего взводного, командовавшего позицией.

— Нет, ничего, насколько нам известно, — ответил он. Это был худощавый, собранный молодой парень, немного облысевший раньше времени. Его униформа была расстегнута у шеи. — Патрули там.

— Гм-м, — произнес я. — Что ж, я попробую пролететь еще немного вперед. Спасибо.

Я вернулся к аэрокару, и мы снова взлетели. На этот раз всего лишь футов на шесть над землей и направились прямо в лес. Здесь было гораздо прохладнее. Одна рощица сменялась другой, а та в свою очередь третьей. В третьей рощице нас окликнули, и мы обнаружили, что наткнулись на патруль кассидиан. Солдаты лежали на земле и прикрывали нас. И я не смог заметить ни одного человека, пока чуть ли не у самой машины с земли не поднялся широколицый форс-лидер с игловинтовкой в руках и опущенным визиром шлема.

— Какого черта вы тут делаете? — спросил он, поднимая свой визир.

— Я журналист. У меня есть разрешение передвижения по боевым порядкам. Хотите посмотреть?

— Вы сами знаете, что можете сделать с этими вашими разрешениями, — ответил он. — И если бы это было в моей власти, то мы бы это сделали. Ваше пребывание здесь не означает что все происходящее сейчас здесь — нечто вроде чертова воскресного пикника. У нас и так достаточно трудностей в поддержании наших людей, а тут еще шляются подобные вам.

— Почему? — невинно спросил я. — У вас помимо этого есть какие-то неприятности? Какие именно?

— Мы с самого утра не видели ни одной черной каски, вот какие неприятности! — воскликнул он. — Их передовые орудийные позиции пусты — а вчера они были заняты, вот какие неприятности. Воткните антенну в почву и послушайте хоти пять секунд, и можете услышать шум множества тяжелых машин, передвигающихся всего лишь в пятнадцати — двадцати километрах отсюда. Вот в чем неприятности! А теперь, друг мой, почему бы вам не вернуться назад в тыл, так, чтобы нам не надо было беспокоиться еще и о вас, помимо всего прочего?

— А в каком направлении вы услышали передвижение бронетехники?

Он показал вперед, вглубь территории, занятой силами Содружества.

— Как раз туда мы и направляемся, — произнес я и, откинувшись на сиденье аэрокара, приготовился закрыть колпак.

— Подождите! — Его восклицание остановило меня прежде, чем я захлопнул колпак. — Если вы намерены двинуться дальше, навстречу врагу, я не могу вас остановить. Но я обязан предупредить вас, что вы направляетесь туда полностью под вашу ответственность. Там впереди — ничейная земля, и ваши шансы наткнуться на автоматическое оружие весьма велики.

— Конечно, конечно. Считайте, что вы нас предупредили. — Я со стуком захлопнул колпак над головой. Наверное, меня делал раздражительным недостаток сна, но тогда мне казалось, что он слишком уж налегал на нас без всякой необходимости. Я видел его лицо, угрюмо смотревшее на нас, когда завел машину и поехал прочь.

Возможно, я был неправ по отношению к нему. Мы проскочили между деревьями, и спустя несколько секунд он исчез из виду позади нас. Мы продолжали двигаться вперед через лес и небольшие разрывы в нем по удобно расстилающейся местности примерно еще с полчаса, ни с чем так и не столкнувшись. Я предполагал, что мы могли находиться никак не больше чем в двух — трех километрах от того места, откуда, как предполагал форс-лидер, шел грохот от передвижения бронетехники Содружества. И в этот момент произошло нечто неожиданное.

Послышался короткий звук, за которым последовал удар, словно швырнувший мне в лицо приборную панель и ввергнувший меня в беспамятство.

Я моргнул и открыл глаза. Дэйв расстегнул свой ремень безопасности и теперь с озабоченным лицом склонился надо мной, развязывая мой.

— Что такое? — пробормотал я. Но он, не обратив внимания на мои слова, высвободил меня и начал вытаскивать из аэрокара.

Он хотел положить меня на мох. Но к тому времени, как мы выбрались из аэрокара, мое сознание прояснилось. Я подумал, что, должно быть, я скорее оглушен, чем потерял сознание. Но когда я повернулся, чтобы посмотреть на аэрокар, я понял, что это не самое худшее, что могло бы произойти.

Мы наткнулись на вибрационную мину. Конечно же, аэрокар, предназначенный для использования на поле боя, был снабжен сенсорными датчиками, торчащими из него под разными углами. И один из них взорвал мину, когда мы находились на расстоянии в дюжину футов от нее. Но все равно аэрокар теперь представлял собой мешанину лома, да и приборная панель была хорошенько побита моей головой. Настолько, что было просто удивительно, как это я ничего не порезал себе на лбу, хотя там уже и вскочила шишка внушительных размеров.

— Со мной все в порядке — все в порядке! — раздраженно сказал я Дэйву. И затем в течение нескольких минут я ругал на чем свет стоит аэрокар, просто чтобы излить свои чувства.

— Что мы теперь будем делать? — спросил меня Дэйв, когда я закончил.

— Направимся пешком к боевым порядкам Содружества. Они ближе всего к нам! — прорычал я. Предупреждение форс-лидера тут же вспомнилось мне, и я снова выругался. А затем, просто потому, что мне надо было выместить свое раздражение на ком-то, я накинулся на Дэйва.

— Надеюсь, ты не забыл, что мы здесь для того, чтобы написать репортаж?

Я развернулся и заковылял в направлении, куда мы направлялись на аэрокаре. Возможно, поблизости находились и другие вибромины, но передвигаясь пешком, я не обладал ни массой, ни достаточной силой сотрясения, чтобы привести их в действие. Спустя какое-то мгновение Дэйв нагнал меня, и мы молча пошли дальше по мохоподобной подстилке, между огромными стволами деревьев, пока, оглянувшись, я не заметил, что аэрокар скрылся из виду.

И только тогда, когда было уже слишком поздно, до меня вдруг дошло, что я позабыл сверить свой наручный указатель направления с индикатором направления в аэрокаре. Теперь я посмотрел на свой наручный указатель Похоже, он указывал на позиции Содружества, которые должны были находиться прямо впереди. Если у него сохранилась корреляция с индикатором в аэрокаре — тогда все в порядке. Если же нет — среди этих огромных стволов, подобных колоннам, на этом мягком, бесконечном ковре мха, любое из направлений было похоже друг на друга Возвращение назад к аэрокару и его поиски с целью провести сверку с его указателем привели бы к тому, что мы бы заблудились.

Что ж, ничего иного теперь не оставалось. Самым важным теперь было сохранить продвижение вперед по прямой линии сквозь эту дымку и тишину леса. Я настроил указатель на нашу нынешнюю линию маршрута и надеялся на лучшее. Мы продолжали тащиться вперед, к тому, что, как я надеялся, было боевыми порядками Содружества — где бы они ни находились.

Глава 10

Я достаточно рассмотрел с аэрокара, чтобы быть полностью уверенным в том, что если передвижения каких-либо сил и происходили, все это было хорошо скрыто от посторонних глаз. Мы передвигались от дерева к дереву, от одной рощицы к другой.

Направляться прямо к месту расположения патруля, которое указал нам форс-лидер, было невозможно, и поэтому мы передвигались зигзагами, насколько это позволял древесный покров. Пешком все это было очень медленно.

К полудню, обессиленный, я присел рядом с Дэйвом, и мы съели холодный завтрак, который прихватили с собой. К этому времени мы так никого и не увидели после той встречи с кассидианским патрулем. Ничего не слышали и ничего не обнаружили. Мы продвинулись от той точки, где оставили аэро-кар, примерно на три километра, но из-за расположения рощиц мы еще и отклонились на юг примерно на пять километров.

— А может быть они, ушли домой — я имею в виду наемников Содружества, — предположил Дэйв.

Он попытался пошутить, и усмешка была на его лице, когда я вскинул глаза, оторвавшись от сэндвича. Я тоже в ответ постарался изобразить улыбку — по крайней мере, это я ему был должен. Все дело было в том, что неожиданно он оказался очень хорошим помощником, держащим рот на замке и избегавшим высказывать предположения, которые могли родиться от незнания не только принципов ведения боевых действий, но и того, что касалось журналистской работы.

— Нет, — ответил я, — что-то затевается — но я был идиотом, что позволил себе оставить аэрокар. Мы просто не сможем пройти всю эту территорию пешком. Наемники Содружества по какой-то причине отступили, по крайней мере, на этом краю фронта. Возможно, это было сделано, чтобы привлечь кассидианские подразделения вслед за собой. Таково мое предположение. Но почему же до сих пор мы не увидели контратакующих черномундирников…

— Послушайте! — воскликнул Дэйв.

Он повернул голову и жестом поднятой руки остановил меня. Я замолчал и прислушался. И точно, на небольшом расстоянии от нас, я расслышал “умпф”, приглушенный звук, словно энергичная домохозяйка вытряхивала свой ковер.

— Звуковики! — воскликнул я, вскакивая на ноги и оставив лежать на земле остатки нашего пикника. — Клянусь Господом, наконец-то они начинают предпринимать какие-то действия! Давай посмотрим. — Я повернулся, пытаясь уловить направление, откуда раздался шум. Это раздалось примерно в нескольких сотнях метров в том направлении и чуток вправо… — Я так и не закончил фразу. Неожиданно Дэйв и я очутились внутри, в самой сердцевине грозового раската. Очнувшись, я обнаружил, что лежу на мху, не помня, как я там очутился. А в пяти футах от меня, распростершись, лежал Дэйв. А менее чем в сорока футах от нас располагалась пустая поляна развороченной земли, окруженная деревьями, которые, казалось, взорвались от внутреннего давления и выставили напоказ белую развороченную древесину внутренностей.

— Дэйв! — я подполз к нему и перевернул его. Он дышал и, пока я осматривал его, открыл глаза. Глаза его были налиты кровью, и из носа тоже текла кровь. При виде его крови я почувствовал мокроту у себя на верхней губе и, облизав, почувствовал знакомый солоноватый привкус. Подняв руку к носу, я почувствовал, что у меня тоже идет кровь.

Я утерся одной рукой. Другой же я поднял Дэйва на ноги.

— Заградительный огонь! — воскликнул я. — Идем, Дэйв! Нам нужно отсюда убираться.

И в первый раз возможная реакция Эйлин, если мне не удастся доставить его к ней домой в целости и сохранности, живо встала у меня перед глазами. Я был уверен в защите, которую могли обеспечить Дэйву мои опытные ум и язык между боевых порядков. Но не мог же я спорить с акустическими орудиями, стрелявшими с расстояния в пять или пятьдесят километров.

Дэйв поднялся на ноги. Он оказался ближе к “разрыву” звуковой капсулы, чем я, но, по счастью, эффективная зона акустического взрыва имеет колоколоподобный вид, и расширяющаяся зона этой площади направлена вниз. Так что мы оба оказались на краю неожиданного дисбаланса внутреннего и внешнего давлений. Он был только чуть больше оглушен, чем я. И вскоре, кое-как придя в себя, мы насколько могли быстро начали удаляться от того места, под углом, в том направлении, где, как я предполагал, сверившись со своим наручным указателем, должны были находиться боевые порядки кассидиан.

Наконец, мы остановились, чтобы перевести дыхание, и на мгновение присели, тяжело дыша. Мы по-прежнему слышали продолжающиеся отзвуки заградительных разрывов — “умпф, умпф” — на небольшом расстоянии позади нас.

— …в порядке, — выдохнул я. — Скоро они снимут огонь и пошлют вперед солдат, прежде чем введут в действие бронетехнику. С солдатами мы еще можем договориться. А с акустическими пушками и бронемашинами — у нас не было бы никакой возможности. Теперь мы можем спокойно отсидеться здесь, отдышаться, собраться с силами и рвануть либо обратно вдоль линии фронта, чтобы присоединиться к кассидианским силам, либо вперед к первой волне сил Содружества — на кого мы наткнемся первыми.

Я увидел, что он смотрит на меня с выражением, которое я сперва не смог определить. А затем, к моему изумлению, я вонял, что это восхищение.

— Вы спасли мою жизнь там, — произнес он.

— Спас твою…, — я запнулся. — Послушай, Дэйв, я буду последним человеком, если отвергну причитающееся мне, если я это заслужил. Но этот акустический взрыв всего лишь оглушил тебя на секунду.

— Но вы знали, что делать, когда мы очнулись, — возразил он. — Ив этот момент вы думали не только о себе. Вы подождали пока, я смогу встать на ноги, и помогли мне убраться оттуда.

Я промолчал. Если бы он обвинил меня в том, что я намеренно попытался спастись прежде всего сам, я бы и не подумал приложить усилия к тому, чтобы разубедить его в этом. Но так как он выбрал другое направление в своей оценке происшедшего, зачем же мне нужно было пытаться изменить ее? Если он хотел считать меня самоотверженным героем, то пожалуйста.

— Собирайся, — сказал я. — Надо идти.

Мы не без труда поднялись на ноги — без сомнения, этот взрыв все же подействовал на нас довольно сильно — и направились в южном направлении под углом, который должен был пересекать линию кассидианской обороны, если мы действительно находились впереди их основных позиций, как указывала на то наша предыдущая встреча с патрулем.

Спустя некоторое время отзвуки “умпф, умпф” передвинулись несколько вправо от нас и вперед, пока наконец не смолкли в отдалении. Несмотря на это, я обнаружил, что немного вспотел, и надеялся, что мы наткнемся на кассидиан раньше, чем нас настигнет пехота Содружества. То происшествие с акустической капсулой напомнило мне, насколько вся наша жизнь состоит из случайностей. Я хотел провести Дэйва как можно быстрее под прикрытие артиллерийской позиции, так, чтобы у нас была возможность хотя бы переговорить с кем-нибудь из черномундирных солдат, прежде чем начнется стрельба.

Что же касается меня, то я был вне опасности. Мой развевающийся, яркий, красно-белый плащ журналиста указывал обеим сторонам на то, что я не принимаю участия в боевых действиях. Дэйв же, напротив, был одет в серую полевую форму кассидиан, хотя и без знаков отличий или ранга и с белой повязкой на рукаве, также обозначающей не участвующего в сражении. Я скрестил пальцы, чтобы удача не миновала нас.

И это сработало. Но не настолько чтобы, привести нас к артиллерийской позиции кассидиан. Небольшая группа деревьев на склоне холма привела нас на его верхушку, и красно-желтая вспышка, ослепительная в полумраке деревьев, предупредительно вспыхнула примерно в дюжине футов впереди нас. Я в буквальном смысле швырнул Дэйва на землю одной рукой и резко “притормозил”, отчаянно размахивая руками.

— Журналист! — заорал я. — Я журналист! Я не военный!

— Да знаю я, что ты чертов журналист! — осторожно отозвался голос, напряженный от злобы. — Давайте сюда быстро, оба и придержите ваши рты на замке!

Я помог Дэйву подняться, протянув руку, и мы, спотыкаясь, полуослепшие, направились вперед, на голос. Пока мы двигались, мое зрение прояснилось. И через двадцать шагов я оказался за стволом огромной, восьми футов в обхвате, желтой березы, снова лицом к лицу с кассиданским форс-лидером, который меня уже предупреждал насчет попытки продвижения к боевым порядкам Содружества.

— Это опять вы! — воскликнули мы оба одновременно. Но последующие наши реакции различались. Потому что он начал мне объяснять тихим, яростным и убежденным голосом, что именно он думает обо мне и о других гражданских лицах вроде меня, которые путаются и застревают между боевыми порядками противоборствующих сторон на поле боя.

Тем временем я, почти не обращая внимания на его слова, использовал эти секунды на то, чтобы собраться с мыслями. Гнев — это роскошь. Форс-лидер мог быть хорошим солдатом, но он пока так и не понял одного элементарного факта. Наконец он иссяк.

— Все дело в том, — угрюмо произнес он, — что вы — на моей ответственности. И что же мне с вами делать?

— Ничего, — ответил я. — Мы находимся здесь по нашем собственному желанию, рискуя, чтобы наблюдать. И наблюдать мы будем. Только укажите, где бы мы могли окопаться так, чтобы не мешаться у вас под ногами, и это будет последней вашей заботой о нас.

— Я думаю! — кисло произнес он. Но это были всего лишь последние искорки его тлевшего гнева. — Хорошо. Вон там. Позади парней, окопавшихся между теми двумя большими деревьями. И оставайтесь на том самом месте, что бы ни случилось.

— Хорошо, — ответил я. — Но прежде чем мы уйдем, не могли бы вы мне ответить еще на один вопрос? Предположительно, что вы собираетесь делать на этом холме?

Он посмотрел на меня так, словно отвечать не собирался. Но затем эмоции внутри него все же выдавили ответ.

— Удерживать его! — произнес он. И посмотрел на меня так, словно хотел сплюнуть, чтобы избавиться от привкуса только что произнесенных слов.

— Удерживать его? С патрулем? Я уставился на него. — Но вы не сможете удержать позицию с таким количеством солдат, если наемники Содружества начнут продвигаться! — Я подождал, но он больше ничего не сказал. — Или сможете?

— Нет, — ответил он. И на этот раз сплюнул. — Но попытаемся. Лучше разложите этот ваш плащ там, где черные шлемы смогут заметить его, когда начнут атаковать холм.

Он повернулся к солдату, который нес на себе радиостанцию.

— Свяжитесь со штабом, — услышал я его слова. — Сообщите им, что у нас здесь парочка журналистов!

Я записал его имя, порядковый номер подразделения и имена людей его патруля. Затем я провел Дэйва к месту, которое указал форс-лидер, и мы начали окапываться точно так же, как и солдаты вокруг нас. Не забыл я и расположить свой плащ перед нашими ячейками, как приказал мне форс-лидер. Гордость всегда гораздо менее значит по сравнению с желанием остаться в живых.

Из наших ячеек, когда мы закончили их копать, мы могли теперь рассмотреть расстилающийся внизу пологий склон покрытого лесом холма в направлении позиций войск Содружества. Деревья покрывали весь склон холма и простирались, насколько было видно, и за следующим холмом тоже. Но на полпути вниз располагался старый шрам оползня, подобный миниатюрному хребту, разрывавший ровный поток крон деревьев, так что мы могли смотреть между стволов-колонн этих самых деревьев, стоявших на верхнем краю разлома, и одновременно имели возможность видеть все поверх крон деревьев, которые были на дне этого разлома. Таким образом, мы имели возможность панорамного обзора покрытого лесом склона и открывающегося на западе у далекого зеленого горизонта широкого поля, за которым, под прикрытием леса, очевидно, находились акустические орудия войск Содружества, от которых мы с Дэйвом бежали ранее.

Это был наш первый взгляд на все поле боя с того момента, когда я посадил наш аэрокар на землю. Поэтому я был занят внимательным его изучением с помощью бинокля, когда заметил то, что показалось мне проблеском какого-то движения между стволов деревьев, там, на дне лощины, разделявшей наш холм и следующий. Одного мгновения мне было недостаточно, чтобы понять, что там происходит, но в эту же минуту движущиеся подразделения Содружества были обнаружены тепловизионным оборудованием патруля, и обе ячейки были приведены в состояние боевой готовности. На экранах тепловизоров теперь четко можно было рассмотреть пятна человеческих тел, которые смешивались с едва заметным тепловым излучением растительности.

Атакующие тоже нас обнаружили. И буквально через несколько секунд в этом уже не было никакого сомнения, потому что даже в мой бинокль я мог различить мелькание черных мундиров, когда их солдаты начали взбираться вверх по холму к нашей линии обороны, и оружие кассидианского патруля заговорило ответным огнем.

— Вниз! — приказал я Дэйву.

Он пытался приподняться и посмотреть, что происходит впереди. Я думаю, он пытался сделать это, потому что видел, как я приподымался, чтобы получше рассмотреть происходящее и решил, что может позволить себе то же самое, выставляя себя на обозрение. Правда, мой плащ журналиста был расстелен перед обеими нашими ячейками. Но я, кроме всего прочего, регуляторами контроля цветов установил на своем берете кроваво-красный и белый цвета, и вдобавок я имел больше веры в свою возможность выжить, чем он. У каждого из нас бывают в жизни моменты, когда чувствуешь себя абсолютно неуязвимым. Там, в стрелковой ячейке, под непрерывным огнем подразделений Содружества, я испытал именно такой момент. Кроме того, я ожидал, что начавшаяся атака войск Содружества должна скоро прекратиться.

Что, конечно же, и произошло.

Глава 11

Не было никакой великой тайны в той паузе, что последовала после атаки. Те солдаты, что вошли с нами в недолгое соприкосновение, были не более чем разведывательной цепочкой, продвигавшейся перед фронтом основных сил Содружества. Их задачей было оттеснить оборонявшихся кассидиан, пока не окопаются и не проявят признаки сопротивления. Когда же это произошло, первая цепочка разведчиков, вполне предсказуемо, отошла, вызвала себе подкрепление и стала ждать.

Эта военная тактика была старее, чем тактика Юлия Цезаря, — естественно, если предположить, что Юлий Цезарь все еще был жив.

Все это, как и остальные обстоятельства, которые привели Дэйва и меня сюда, в это место и в это время, позволило мне прийти к парочке любопытных выводов.

Первым был тот, что все мы — я включал сюда как силы Содружества, так и кассидиан, — да и вся эта война, включая каждого, принимавшего в ней то или иное участие, вроде Дэйва и меня — были во власти планирования сил, находившихся вовне, далеко за пределами поля боя. И было не так уж и трудно догадаться, кто именно был этой манипулирующей силой. Абсолютно ясно, что одной ее частью был старейшина Брайт, которого беспокоило, смогут ли наемники Содружества удачно выполнить свою задачу таким образом, чтобы привлечь большее число нанимателей для работы. Брайт, как один из игроков в шахматы перед лицом других, спланировал и привел в действие какой-то ход, нацеленный на то, чтобы решить исход боевых действий одним смелым тактическим ударом.

Но этот удар если был и не предвиден, то, по крайней мере, вычислен его противником. И этим противником мог быть только Падма с его онтогенетикой.

Потому что если Падма со своими вычислениями смог узнать, что я появлюсь на вечеринке в честь Донала Грина на Фриленде, тогда с помощью той же онтогенетики он вполне смог бы вычислить, что Брайт мог попытаться предпринять какой-то быстрый тактический ход своими вооруженными силами, чтобы уничтожить кассидианских рекрутов, противостоящих ему. Что он это вычислил, можно было заключить из того, что он предоставил одного из лучших тактиков сил Экзотики — Кейси Грина, чтобы помешать тому, что спланировал Брайт. Без этого объяснения появление Кейси здесь, на поле боя, в самый решающий момент не имело смысла.

Но помимо всего этого, самым интересным для меня вопросом было, почему Падма должен был автоматически противопоставить себя Брайту в любом случае. Насколько мне было известно, экзотиканские миры не имели никаких интересов в войне на Новой Земле — хотя сам по себе этот мир и был достаточно важен, но все же он играл меньшую роль по сравнению с другими вопросами взаимоотношений между четырнадцатью населенными мирами.

Ответ мог лежать где-то в смеси контрактовых соглашений, которые контролировали отлив и прилив подготовленного персонала между мирами. Экзотиканские миры, как и Земля, Марс, Фриленд, Дорсай, маленький католический мир Святой Марии, а также шахтерский мир Коби, не заключали контракты на своих специалистов без предварительной консультации с ними. Таким образом, они были известны как “свободные” миры. И находились автоматически в оппозиции к так называемым “жестким” мирам, подобным Цете, Содружеству, Венере, Ньютону и остальным, которые торговали своим подготовленным персоналом безо всякой оглядки на права индивидуума или его пожелания.

Таким образом экзотиканские миры, принадлежавшие к “свободным”, автоматически находились в оппозиции к мирам Содружества, представлявшим “жесткие” миры. Но одно это не было достаточной причиной для противодействия друг другу на каком-то третьем мире. Должен был существовать какой-то секретный конфликт между контрактными балансами, касавшийся как экзотиканских миров, так и миров Содружества, о котором я ничего не знал. В ином случае я совершенно не понимал, зачем было Падме принимать участие в этой войне.

Но мне стало ясно, — поскольку я занимался манипуляцией своим окружением через управление теми, кто находился непосредственно рядом со мной, — что силы, привнесенные в эту пьесу извне, могли провалить все, что я мог предпринять. Короче говоря, необходимо было пересмотреть свои действия и обратить внимание на более широкие возможности при манипулировании людьми и событиями, чтобы добиться желаемого результата.

Я отложил это свое открытие на будущее, для дальнейшего использования.

Второе заключение, пришедшее мне на ум, имело отношение к непосредственному нашему положению в связи с обороной этого холма, как только войска Содружества подтянут свои подкрепления. Потому что это было не то место, которое можно было защитить с парой дюжин людей. Даже гражданский вроде меня мог это понять.

И если уж это смог понять я, естественно, это было понятно и атакующим, не говоря уже о самом командире патруля. Очевидно, что он удерживал этот холм по приказу из штаба, находившегося достаточно далеко за линией фронта. И в первый раз я тогда увидел объяснение его недружелюбному отношению к тому, что касалось меня и Дэйва. Совершенно очевидно, что у него были свои заботы — включая и какого-то вышестоящего офицера там, в штабе, который настоятельно просил его и патруль удержать свою позицию. Я начал испытывать более теплые чувства к форс-лидеру. Какими бы ни были его приказы — разумными, паническими или глупыми — но он был солдатом, готовым исполнить свой долг до конца.

Из этого бы вышел отличный рассказ о его безнадежной попытке защитить этот холм без всякой поддержки с флангов и перед лицом целой армии Содружества. И между строками своего репортажа я мог бы кое-что рассказать и о командовании, которое поставило его в такое положение. И когда я осмотрел склон холма вокруг себя и увидел окопавшихся людей его патруля, то где-то внутри у меня, прямо под грудной клеткой, появилось холодное неприятное чувство. Потому что они тоже были замешаны в этом и еще не знали цену, которую им придется заплатить за то, что они станут героями моего репортажа.

Дэйв толкнул меня в бок.

— Посмотри там… вон там… — выдохнул он мне в ухо. Я выглянул.

Среди солдат Содружества, находившихся под защитой деревьев на дне лощины, было заметно какое-то движение. Но они, очевидно, всего лишь набирались дополнительных сил и группировались для настоящего наступления на холм. В течение ближайших нескольких минут пока еще ничего не должно было произойти, и я уже хотел сказать об этом Дэйву, когда он снова толкнул меня.

— Нет! — прошептал он тихим, но озабоченным голосом. — Вон там. Дальше, около горизонта.

Я посмотрел туда. И увидел то, что он имел в виду. Где-то там, среди деревьев, в конце концов сливавшихся с небом, сейчас поголубевшим от жары, примерно в десяти километрах от нас — вдалеке виднелись подобные огненной мошкаре сполохи. Маленькие желтые проблески среди зелени и то и дело возникавшие восходящие струи чего-то белого и темного, тут же развеваемые ветром.

Но никаких светляков нельзя было рассмотреть при полном свете солнечного дня, да еще с расстояния более чем в шесть миль. Без сомнения, это были тепловые лучи.

— Бронетехника! — воскликнул я.

— Они двигаются сюда, — произнес Дэйв, зачарованно уставившись на проблески, кажущиеся на этом расстоянии едва заметными и незначительными. Проблески, которые на самом деле были мечами палящего света, с температурой в сердце луча в сорок тысяч градусов, которые могли повалить деревья вокруг нас с той же легкостью, с какой бритва могла бы срезать охапку растущей спаржи.

Они приближались, не испытывая никакого сопротивления, потому что не существовало такой пехоты, которая могла бы сдержать их продвижение с помощью пластиковых мин или акустических орудий. Противотанковые ракеты, классическое оружие защиты против бронетехники, уже пятьдесят лет как вышли из употребления, ввиду развития контрартиллерийских средств, скорость реагирования которых равнялась половине световой, что делало невозможным их использование на поверхности планет. Они приближались медленно, но неотвратимо, из принципа выжигая все возможные места укрытия для пехоты там, где проходили.

Их приближение, превращало нашу защиту холма в насмешку. Потому что, если пехота Содружества и не прокатится валом над нами, прежде чем сюда подойдет бронетехника, мы просто будем поджарены в наших ячейках. Это было совершенно ясно мне, как ясно и солдатам подразделения, потому что я услышал тихий гудящий шум, раздавшийся по холму, там, где солдаты, находившиеся в других стрелковых ячейках, заметили сполохи.

— Тихо! — резко бросил из своей ячейки форс-лидер. — Удерживайте свои позиции. Если вы не…

Но у него не оказалось времени, чтобы закончить, потому что в это мгновение началась первая серьезная атака пехоты Содружества вверх по склону холма, на наши позиции.

Игла из вражеской винтовки попала в грудь форс-лидера, почти под самой шеей, и он упал назад, захлебнувшись кровью.

Но остальные солдаты патруля не заметили этого, потому что наступающие иглометчики Содружества были прямо перед ними, волна за волной, на полпути вверх по склону. Скрытые в своих ячейках, кассидиане отстреливались. И то ли безнадежность их позиции, то ли необычно большой опыт ведения боевых действий сказывался на них, но я не заметил ни одного человека, парализованного страхом боя и не пользовавшегося своим оружием.

У них было полное преимущество. Склон становился несколько круче по мере приближения к вершине холма. Атакующие вынуждены были замедлять свое продвижение, и их легко подстреливали, как только они приближались. Наконец они не выдержали и снова побежали вниз в лощину между холмами. И снова наступила пауза в стрельбе.

Я выскочил из своей ячейки и побежал к форс-лидеру, чтобы узнать, жив ли он. Это было глупо — выставлять себя напоказ подобным образом, даже несмотря на берет и униформу журналиста. У отступающих среди погибших были друзья и соратники по оружию. И это вызывало естественную реакцию во что бы то ни стало отомстить неприятелю. И вот теперь один из них прореагировал. Всего лишь в нескольких шагах от ячейки форс-лидера что-то резко ударило по моей правой ноге и подкосило меня, и я полетел вперед лицом на землю.

В следующий момент я очнулся уже в командной ячейке подле форс-лидера, и надо мной склонился Дэйв, рядом с ним находились двое взводных, в звании сержанта, подчиненные форс-лидера.

— Надо отступать, — говорил один взводный другому. — Надо убираться отсюда, Акке. В следующий раз они нас сомнут или, через двадцать минут, за них это сделают танки!

— Нет! — прохрипел форс-лидер подле меня. Я думал, что он мертв, и когда я повернулся, чтобы посмотреть на него, оказалось, что кто-то уже наложил давящую повязку на его рану и нажал на контрольный рычажок, так что ее волокна должны были уже находиться внутри раны, затыкая разрывы кровеносных сосудов и блокируя отток крови. И все же он умирал. Я ясно видел это в его глазах. Взводные не обращали на него внимания.

— Послушай меня, Акке, — снова произнес только что говоривший взводный. — Ты теперь командир. Надо двигаться!

— Нет. — Форс-лидер едва лишь мог прошептать, но он прошептал. — Приказываю. Удержаться… любой ценой…

Взводный, имя которого, очевидно, было Акке, выглядел неуверенно. Лицо его было бледно, затем он повернулся, чтобы бросить взгляд на радиостанцию, лежавшую в ячейке подле него. Другой взводный заметил направление его взгляда, и игловинтовка, лежавшая у него на коленях, как бы сама собой случайно выстрелила. Послышался удар и звон внутри радиостанции, и я смог увидеть, что огонек готовности на инструментальной панели погас.

— Я приказываю вам, — произнес форс-лидер. Но в этот момент ужасные челюсти боли снова сомкнулись на моем колене и я почти потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел, что Дэйв разорвал брюки на моей левой ноге поверх колена и только что закончил наложение аккуратной давящей повязки вокруг колена.

— Все в порядке, Тэм, — говорил он мне. — Игла из игловинтовки прошла насквозь. Так что все в порядке.

Я осмотрелся вокруг. Форс-лидер по-прежнему сидел рядом со мной, с наполовину вытащенным из кобуры пистолетом. Теперь у него была еще одна рана от иглоружья, на этот раз на голове, и он был мертв. Не было и взводных.

— Они ушли, Тэм, — произнес Дэйв. — И нам тоже надо отсюда убираться. Он показал на подножие холма. Пехота Содружества решила, что мы не стоим их усилий. Они отошли. Но приближается их бронетехника — а ты не можешь достаточно быстро двигаться с таким коленом. А теперь попытайся встать.

Я попытался. Это было так, словно одно мое колено находилось на кончике копья и несло на себе половину веса моего тела. Но я стоял. Дэйв помог мне выбраться из ячейки. И мы начали наше хромающее отступление вниз по другом склону холма, чтобы уйти с пути бронетехники.

Когда-то в детстве я представлял себе лес — пристанище Робин Гуда. Его открытость, полумрак и цвет, вызвали во мне восхищение. Но теперь, когда я пробирался сквозь него, с каждым шагом или, точнее, прыжком чувствуя, как раскаленный гвоздь боли ввинчивается в мое колено, этот лес представлялся мне чудовищем, темным, зловещим ненавистным и полным жестокости. Мы оказались в его ловушке, где нас в любое время могла обнаружить бронетехника Содружества и уничтожить либо тепловыми лучами, либо просто обрушив деревья на наши головы, прежде чем у нас могла бы появиться возможность объяснить им, кто мы.

Я отчаянно надеялся, что мы сможем выбраться на открытую местность. Потому что надвигавшиеся позади нас бронемашины охотились в лесу, а не на открытом пространстве. В особенности в траве, хотя бы и до колен, было бы трудно водителю бронемашины не заметить мою накидку, прежде чем открыть огонь.

Но, очевидно, это была местность, где деревьев было гораздо больше, чем открытых мест. К тому же, как назло, все направления среди этих деревьев были похожи друг на друга. Мы не были уверены в том, что не ходим кругами по этому злосчастному лесу, и поэтому единственным правильным решением было уйти с этого места назад, по направлению, которое показывал мой наручный указатель. Но это означало, что путь наш лежал через лесные массивы, которые нам однажды уже пришлось преодолеть и которые вывели нас к тому самому холму, что так отчаянно и безнадежно защищал кассидианский патруль.

Тем временем мы двигались столь медленно из-за моего колена, что даже относительно медленно двигавшаяся бронетехника скоро могла настичь нас. Кроме того, я по-прежнему плохо чувствовал себя после разрыва акустического снаряда. А сейчас постоянные приступы сумасшедшей боли в моем колене привели меня в состояние лихорадочной спешки. Это походило на какую-то разновидность предпочитаемой пытки — и оказывается, я не такой уж и стоик в том, что касается боли.

Но я не был трусом, хотя и не считал, что было бы честно назвать меня храбрецом. Просто так уж я создан, что на определенном уровне моя реакция на боль выливается в ярость. И чем больше эта боль — тем больше моя ярость. Наверное, какая-то доля древней крови берсеркеров все же разбавляла ирландскую в моих венах, если вам нравится романтический аспект. Но так уж это и было — таков факт. И теперь, когда мы ковыляли через вечный сумрак среди этих золотисто-серебряных, облезлых стволов, я просто взорвался изнутри.

В своем гневе я не испытывал никакого страха перед бронетехникой войск Содружества. Я был уверен, что они смогут увидеть мой красно-белый плащ вовремя, прежде чем откроют огонь. Кроме того, я был уверен, что если они и откроют огонь, ни их луч, ни падающие деревья или их ветви не попадут в меня. Короче — я был уверен в своей собственной неуязвимости и единственное, что меня беспокоило, это то, что рядом был Дэйв, и что если с ним что-нибудь случится, то Эйлин не сможет пережить этого.

Я орал на него, я его проклинал. Я приказывал ему оставить меня и идти самому вперед и спасать собственную жизнь. Я доказывал ему, что мне не угрожает опасность.

Его единственным ответом было то, что я не оставил его тогда, когда мы попали под обстрел акустических орудий. И он не оставит меня. Ни при каких обстоятельствах он меня не оставит. Я был братом Эйлин, и его обязанностью было заботиться обо мне. Все было так, как она писала в своем письме: он был верным спутником. Он был чертовски, излишне верным, он был излишне верным дураком — и я так ему это и сказал, ругаясь весьма неприлично и довольно долго. Я пытался оттолкнуть его от себя. Но, прыгая на одной ноге, точнее, ковыляя на одной ноге, сделать это было невозможно. Я без сил опустился на землю и отказался идти дальше. Но он просто взвалил меня на свою маленькую спину, пытаясь таким образом тащить меня.

Это было еще хуже. Я пообещал ему идти с ним дальше, если он меня опустит на землю. Он уже сам шатался от усталости, когда опустил меня. К этому времени, наполовину обезумев от боли и ярости, я был готов сделать все, что угодно, чтобы спасти его от самого себя. Я начал как можно громче звать на помощь, несмотря на все его попытки заставить меня замолчать.

Это сработало. Менее чем через пять минут после того, как он наконец заставил меня замолчать, мы оказались под прицелами игловинтовок двух молодых разведчиков войск Содружества, привлеченных моими криками.

Глава 12

Я ожидал, что в ответ на мои крики они появятся еще быстрее, поскольку разведчики войск Содружества находились вокруг нас почти с того момента, когда мы покинули холм, оставив его мертвым, под командой мертвого форс-лидера. Эти двое могли быть среди тех самых разведчиков, которые и обнаружили окопавшийся на холме патруль еще в самом начале. Но, обнаружив его, они продолжили разведку.

Потому что их задачей было обнаружение очагов кассидианского сопротивления, с тем, чтобы, вызвав подкрепление, ликвидировать их. Они должны были иметь акустические пеленгаторы, являющиеся частью их снаряжения, и если бы эти устройства засекли двух спорящих людей, то они могли бы не обратить на них внимания. Два человека были слишком мелкой дичью, чтобы ими заинтересоваться.

Но один из них, намеренно взывающий о помощи — это было само по себе весьма необычно, поэтому они и решили проверить, что там происходит. Солдат Господа не должен был быть настолько слаб, чтобы звать на помощь подобным образом, независимо от того, нуждался он в ней или нет. А мог ли взывать о помощи кассидианин здесь, в месте, где не было пока никаких боевых действий? И кто другой, кроме Солдат Господа или их вооруженных врагов, мог находиться в этом районе?

Теперь они знали, кто мог быть здесь: журналист и его помощник; оба — гражданские, об этом я немедленно сообщил им. Тем не менее, игловинтовки по-прежнему были нацелены на нас.

— Протрите ваши глаза! — заорал я на них. — Разве вы не видите, что мне нужна медицинская помощь? Немедленно доставьте меня в один из ваших полевых госпиталей!

Они посмотрели на меня своими поразительно невинными глазами, сиявшими на их гладких молодых лицах. Тот, что стоял справа, имел на воротнике одну-единственную нашивку старшего рядового, второй же был обычным младшим солдатом. Обоим не было еще и двадцати.

— У нас не было приказа поворачивать назад, — произнес старший солдат, говоря за них обоих, как старший по рангу. — Я только могу препроводить вас на сборный пункт для пленных, где, без сомнения, о вас побеспокоятся.

Он отступил, по-прежнему держа нас под прицелом.

— Помоги ему поддержать этого человека, Гретен, — произнес он, переходя на молитвенную речь и обращаясь к своему спутнику. — Поддержи его с другой стороны, а я последую за вами и понесу винтовки.

Второй солдат передал ему игловинтовку, и, поддерживаемый им и Дэйвом, я начал продвигаться несколько более комфортабельно, хотя гнев по-прежнему кипел и бурлил во мне. Наконец они привели нас на поляну, но не настоящую поляну, открытую лучам солнца, а на место, где одно из огромных деревьев упало и приоткрыло что-то вроде небольшого просвета среди других гигантов. Здесь находилось около двадцати уныло выглядевших кассидиан, обезоруженных и охраняемых четырьмя молодыми солдатами Содружества, во всем подобными тем, что только что захватили нас.

Дэйв и молодой солдат Содружества осторожно посадили меня, прислонив спиной к стволу огромного упавшего дерева. Затем Дэйв был препровожден к остальным кассидианам в форме, которые сгрудились около длинного ствола упавшего дерева, где четверо охранников не спускали с них глаз. Я заорал, что Дэйв должен оставаться со мной, поскольку он не военный, указав при этом на белую нарукавную повязку и отсутствие знаков различия. Однако солдаты в черной форме проигнорировали меня.

— Кто здесь старший по званию? — спросил старший рядовой четырех стражников.

— Я старший, — ответил один из них, — но мой ранг ниже твоего.

И действительно, он был обычным рядовым. Тем не менее, ему уже было больше двадцати, и в нем чувствовался опытный и осторожный солдат.

— Этот человек — журналист, — произнес старший рядовой, указав на меня, — и утверждает, что другой находится под его защитой. Определенно, журналист нуждается в медицинской помощи. И хотя никто из нас не может доставить его в ближайший полевой госпиталь, может быть, ты смог бы доложить об этом по команде, используя коммуникатор?

— У нас его нет, — ответил более старший по возрасту солдат. — Центр связи находится в двухстах метрах отсюда.

— Я и Гретен останемся здесь, чтобы помогать твоим стражам, пока один из вас сходит к вашему центру связи.

— В приказе ничего об этом не сказано, — старший по возрасту солдат выглядел упрямым, — никому из нас нельзя отлучаться даже в этой ситуации.

— Но это же особая ситуация?

— Не было такого положения.

— Но…

— Я тебе говорю, не было такого положения, даже для такой ситуации! — закричал на него солдат. — Мы ничего не можем сделать, пока не появится офицер или сержант!

— А как скоро он появится? — Старший солдат был потрясен страстностью возражений более старшего по возрасту человека. Он с беспокойством посмотрел на меня. И я подумал, что он, наверное, уже начал думать, что сделал ошибку, даже упомянув о медицинской помощи для меня. Но я его недооценил. Он побледнел, но снова достаточно спокойно заговорил со страшим по возрасту солдатом.

— Я не знаю, — ответил тот.

— Тогда я сам направлюсь к вашему центру связи. Подожди здесь, Гретен.

Он закинул за плечо свою игловинтовку и ушел. Мы его больше никогда не видели.

Тем временем, ярость и адреналин в крови, помогавшие мне бороться с болью, пронизывающей колено, плоть, нервы и кости вне его, начали уходить. Я уже не чувствовал постоянных ужасных приступов боли, когда пытался шевелить ногой, но постоянная накапливающаяся тупая боль начала посылать свои волны вверх по ноге, к бедру — или так мне казалось, — и это заставляло кружиться мою голову. Я уже начал сомневаться, смогу ли выдержать это; и с этим ощущением собственной глупости, которое захватывает вас, когда неожиданно доходит, что то, что вы так долго искали, все это время было перед вашим взором, я вспомнил о своем поясе.

На нем, как и на поясах всех солдат, был медпакет для полевых условий. Едва не рассмеявшись, несмотря на боль, я дотянулся до него, повозился с ним, пока не раскрыл, и выудил две из восьми угольных таблеток, что обнаружил там. Начинало темнеть. Под деревьями, где мы находились, я не мог разглядеть их красного цвета, но их очертания вполне угадывались. Они были специально изготовлены в расчете на подобные ситуации.

Я разжевал и проглотил их, не запивая. Мне показалось, что издалека я расслышал почему-то кричащий голос Дэйва. Но быстрый, как цианистый калий на языке, транквилизирующий, седативный эффект болеутоляющих таблеток уже уносил меня. А вместе с ним уносилась прочь боль, снова сделав меня целым, чистым и новым — и не обеспокоенным ничем, кроме комфорта и спокойствия тела.

Я еще раз услышал, как кричал Дэйв. На этот раз я его понял, но его послание не имело никакой силы, которая могла бы меня потревожить. Он кричал, что уже дважды давал мне болеутоляющие таблетки из своего пакета, когда я терял сознание от боли. Он кричал мне, что я теперь принял сверхдозу, что кто-то должен мне помочь. И постепенно наша поляна потемнела, а затем над головой я услышал звук, подобный раскатам грома, и далекие зачаровывающие звуки симфонии — шуршание миллионов дождевых капель по миллионам листьев высоко надо мной.

И с этим звуком я провалился в комфортное ничто.

Когда я снова пришел в себя, то некоторое время очень мало внимания обращал на то, что было вокруг меня, потому что меня знобило и тошнило от чрезмерно большой дозы лекарства. Мое колено больше не болело, если я им не двигал, но оно опухло и застыло, словно стальной стержень. И малейшее движение вызывало прилив такой боли, которая словно ударами сотрясала мое тело.

Меня стошнило, и я почувствовал себя лучше. Я снова стал разбираться в том, что происходило вокруг меня. Я промок до нитки, потому что дождь, на некоторое время сдерживаемый листьями, все же добрался и до нас. Невдалеке от меня пленники и их стражи представляли собой промокшую группку. Но среди них был незнакомец в черной форме Содружества. Это был сержант. Он был среднего возраста, лицо его казалось худым и покрытым морщинами. Он отвел солдата по имени Гретен в сторону, чуть ближе ко мне, очевидно, хотел кое о чем поговорить с ним.

Над нами, в небольших просветах в ветвях деревьев, которые были оставлены упавшим деревом-гигантом, небо после грозы посветлело, но хотя оно теперь было безоблачным, оно было освещено красным светом заходящего солнца. Для моего искаженного лекарством зрения красный цвет спускался вниз, до земли, и окрашивал очертания мокрых черных фигур пленников в серой форме, и сверкал на промокших черных униформах.

Красные и черные, черные и красные, они походили на фигуры, на которые смотришь как бы сквозь непрозрачное стекло, под огромными, подавляющими очертаниями туманно-темных гигантов, какими казались деревья. Я сидел, дрожа от холода из-за промокшей и ставшей тяжелой одежды, уставясь на споривших сержанта и солдата. И хотя их слова были негромкими и не долетали до пленников, я слышал их отчетливо и их смысл начал постепенно доходить до меня.

— Ты еще просто ребенок! — рычал сержант. Он слегка приподнял голову в порыве переполнявших его эмоций. И заходящее солнце протянуло лучи, чтобы залить его лицо красным светом, так, что я в первый раз смог ясно рассмотреть его — и увидел его истощенные и словно высеченные из камня черты с тем же совершенно грубым фанатизмом, который был и в сержанте, встреченном мною в штабе сил Содружества, который сорвал возможность получения пропуска для Дэйва.

— Ты просто ребенок! — повторил он. — Молод ты! Что ты знаешь о борьбе за существование, продолжающейся поколение за поколением на наших жестоких и каменных мирах, из того, что знаю я? Что ты знаешь о целях тех, кто послал нас в эту битву, чтобы наши люди могли жить и процветать, когда все другие люди хотели бы с радостью видеть мертвыми нас и нашу веру?

— Я кое-что знаю, — возразил молодой солдат, хотя в его голосе явственно звучала его молодость и его била дрожь. — Я знаю, что мы несем обязанность биться за правое дело, и мы принесли присягу Кодексу Наемников…

— Заткни свой необсохший ротик, дитя! — прошипел сержант. — Что значат другие Кодексы перед Кодексом Всемогущего? Что значат другие клятвы перед нашей клятвой Господу всех Битв? Ибо Старейший нашего Совета Старейшин, тот, чье имя Брайт, сказал нам, что сей день особенно важен для будущего нашего народа и что победе в сегодняшней битве необходимо отдать, все силы. И тогда мы победим! И никак иначе!

— Но все же говорю тебе…

— Ты мне ничего не скажешь! Я старше тебя по званию! Я говорю тебе. Дан приказ — перегруппироваться для другой атаки на врага. Ты и эти четверо немедленно должны направиться к своему центру связи. И неважно, что ты не из этого подразделения. Тебе было приказано, и ты — повинуешься!

— Тогда мы должны взять военнопленных с собой в…

— Ты должен выполнять приказ! — Сержант, держа свою игловинтовку в руке, развернул ее так, что дуло смотрело на солдата. Пальцем сержант сдвинул контрольный механизм винтовки на автоматический огонь. Я увидел, как Гретен на секунду закрыл глаза, затем сглотнул, но когда он заговорил вновь, голос его был по-прежнему спокоен.

— Всю мою жизнь я шел в тени Господа, иже есть правда и вера… — донесся до меня его голос, и винтовка поднялась до уровня его груди. И тогда я заорал сержанту.

— Ты! Эй, ты — сержант!

Он резко повернулся, словно матерый волк при звуке хрустнувшей ветки под ногой охотника, и мне в лицо глянуло игольное отверстие дула установленной на автоматический огонь игловинтовки. Затем он приблизился ко мне, по-прежнему нацелив ее на меня, и его взгляд, острый, как лезвие топора, уперся в меня поверх прицела.

— Так значит, ты пришел в чувство? — спросил он, усмехаясь.

Его лицо выражало презрение ко всякому, оказавшемуся достаточно слабым, и воспользовавшемуся болеутоляющим для облегчения физического дискомфорта.

— Достаточно, чтобы кое-что сказать тебе, — выдавил я. Горло мое пересохло, и нога снова стала болеть, но он оказался для меня хорошим лекарством, пробудил мою злобу так, что вновь возникшаяся боль лишь усиливала подымавшуюся во мне ярость.

— Послушай меня. Я — журналист. Ты уже достаточно долго находишься здесь и знаешь, что никто не имеет права носить ни этот берет, ни эту накидку, если они ему не положены. Но чтобы ты все же удостоверился, — я залез в карман своей куртки, — вот мои документы. Посмотри.

Он молча взял их.

— Убедился? — спросил я, едва он просмотрел последнюю бумагу. — Я — журналист, а ты — сержант. И я ни о чем не прошу тебя — я приказываю тебе! Необходимо немедленно вызвать транспорт и доставить меня в госпиталь, кроме того, я требую, чтобы мой помощник, — я указал на Дэйва, — оказался рядом со мной, немедленно! Не через десять минут или две минуты. А сейчас же! Эти солдаты, что охраняют пленных, не имеют права покидать это место, чтобы вывезти отсюда меня и моего помощника, но я уверен, что у тебя есть такое право. И требую, чтобы ты им воспользовался!

Он перевел взгляд с документов на меня, и его лицо приняло странное угрюмое выражение убежденности, подобное тому, которое появляется на лице человека тогда, когда он словно бы вырывается от конвоя, сопровождающего его к виселице, и сам устремляется к месту своей гибели, как будто это отвечает его собственному желанию.

— Да, журналист, — вздыхая, произнес он. — Да, ты еси племени анархистского, которое ложью и сплетнями распространяет ненависть к нашему народу и нашей вере по всем мирам человека. Я хорошо знаю тебя, журналист… — Он уставился на меня своими черными, запавшими глазами, — и твои документы для меня — всего лишь мусор. Но я развлеку тебя и покажу, как мало ты значишь со всеми твоими грязными репортажами. Я дам тебе возможность написать рассказ, и ты напишешь его, и сам увидишь, как мало он значит — меньше, чем сухая листва, шелестящая под ногами марширующих Посвященных Господа.

— Доставь меня в госпиталь, — сказал я.

— Обождешь, — произнес он. — Кроме того, — он помахал документами перед моим лицом, — я вижу здесь только твой пропуск, но пропуска, подписанного кем-либо из нашего командования, предоставляющего право свободного передвижения тому, кого ты называешь своим помощником — нет. И поэтому он останется с остальными пленниками, чтобы встретить то, что Господь послал им.

Он швырнул документы мне в руки, повернулся и побрел назад к пленникам. Я заорал ему вслед, приказывая вернуться. Но он не обратил на это никакого внимания.

Но Гретен подбежал к нему и, схватив его за руку, что-то прошептал на ухо, одновременно указывая на группу пленных. Сержант рукой оттолкнул его так, что Гретен споткнулся.

— Они из Избранных? — заорал сержант. — Они из Избранных Господа?

Он яростно развернулся, и на этот раз его игловинтовка была нацелена не только на Гретена, но и на остальных солдат.

— Стройся! — заорал он.

Одни медленно, другие быстрее оставили свой пост и выстроились в шеренгу, лицом к сержанту.

— Вы все направитесь к вашему центру связи — немедленно! — отрывисто приказал сержант. — Направо! — Они повернулись. — Шагом марш!

И, выполняя приказ, они нас покинули, исчезнув вскоре в тени деревьев.

Секунду или две сержант наблюдал за ними, а затем снова обратил внимание и игловинтовку на кассидиан. Они попятились. И я увидел, как побледневшее лицо Дэйва на мгновение повернулось в мою сторону.

— А теперь ваши стражи ушли, — медленно и угрюмо проговорил сержант. — Ибо начинается наступление, которое уничтожит ваши силы. И в этой атаке необходим каждый солдат Господа, ибо таков зов, брошенный нам Старейшиной Совета. Я тоже должен идти, но я не могу оставить врагов вроде вас без охраны в нашем тылу, чтобы не нанести урон нашей победе. И таким образом, я отправляю вас в то место, откуда вы уже не сможете повредить Посвященным Господа.

И в этот момент, именно в этот момент, в первый раз, я понял, что он имел в виду. Я открыл рот, чтобы закричать, но ни одного слова не вылетело из него. Я попытался встать, но моя застывшая нога не позволила мне этого. И я застыл на месте, с раскрытым ртом, успев чуть приподняться.

Он дал очередь по беззащитным людям, стоявшим перед ним. Они упали, и среди них Дэйв. Они упали и умерли.

Глава 13

Я не совсем уверен в своей памяти, вспоминая, что было потом. Я только помню, что после того, как упавшие перестали двигаться, сержант повернулся и направился ко мне, держа винтовку в одной руке.

Хотя он приближался быстро, в то же время казалось, что он надвигается медленно. Медленно, но неумолимо. Словно я наблюдал его на огромной сцене, становящейся все больше по мере того, как он приближался ко мне с черной винтовкой в руке, и небо над его головой было красным. Пока, наконец, он не остановился надо мной.

Я попытался отодвинуться от него, но не смог. Потому что спиной упирался в огромный ствол дерева и моя нога, сама подобная дереву, приковывала меня. Однако он не поднял винтовку на меня.

— Вон там, — сказал он, глядя мне в глаза. Его голос был глубок и холоден, но глаза горели странным светом. — Есть тема для рассказа, журналист. И ты останешься жить, чтобы рассказать об этом. Возможно, тебе позволят прийти, когда меня поставят перед взводом на расстрел, если только Господь не распорядится иначе и я не паду в начинающемся сейчас наступлении. Ибо я, который есть пальцы Господни, вписал Его желание в этих людей, и это ты не в силах стереть никогда. Так что ты должен будешь понять, насколько ничтожно твое писание пред ликом того, кого называют Богом Битв.

Он отступил от меня на шаг, не оборачиваясь. Словно я был для него каким-то темным алтарем, от которого он отходил с ироничным уважением.

— А теперь — прощай, журналист, — произнес он, и жестокая усмешка тронула его губы. — Не бойся, тебя обязательно найдут. И спасут твою жизнь.

Он повернулся и ушел. Я видел, как он уходил, черная фигура на темном фоне глубоких теней. И затем я остался один.

Я был один, наедине со случайной капелью с листьев на лесную подстилку. Один, под темнеющим красным небом, крошечными лоскутиками проглядывающим сквозь черные кроны. Один, и с мертвыми.

Не знаю как мне это удалось, но спустя некоторое время я пополз, подтягивая свою бесполезную ногу, по мокрой лестной почве, пока не добрался до неподвижной груды тел. В тех малых остатках света я с тудом нашел Дэйва. Линия иголок проткнула нижнюю часть его груди, и вся куртка в этом месте намокла от крови. Но веки его затрепетали, когда моя рука нащупала его плечи и приподняла его так, что я смог расположить его голову на своем здоровом колене. Его лицо оставалось бледным и спокойным, как лицо спящего ребенка.

— Эйлин? — едва слышно произнес он, но досточно внятно чтобы я понял. Однако глаза по-прежнему были закрыты.

Я открыл рот, чтобы что-то произнести, но сперва не мог издать ни звука. Когда же, наконец, я смог заставить работать свои голосовые связки, то произнес:

— Она будет здесь через минуту.

Ответ, казалось, успокоил его. Он лежал неподвижно, едва дыша. Спокойствие его лица было таково, словно он не испытывал никакой боли. Я только слышал непрерывный шум капели, который сперва принял за капли дождя, падающие с какого-то дерева над нами. Но, когда я опустил свою руку, я почувствовал падающую влагу на ладони. Это капала его кровь, с его набухшей куртки, на почву леса, туда, где мохо-подобное покрытие было сорвано судорогами умиравших людей, оставляя открытой почву.

Я попытался найти перевязочные пакеты на разбросанных вокруг неподвижных телах, стараясь не беспокоить Дэйва, лежавшего на моем колене. Удалось найти три пакета. Я попытался остановить кровотечение с их помощью, но безуспешно. Он истекал кровью из дюжины самых разных мест. Но, пытаясь его перевязать, я немного потревожил его.

— Эйлин? — спросил он.

— Она будет здесь через минуту, — снова сказал я ему.

И уже позже, когда я сдался и просто сидел, держа его в руках, он снова спросил.

— Эйлин?

— Она будет здесь через минуту.

Но к моменту, когда наступила полная темнота и взошла луна, достаточно высоко, чтобы послать свой серебряный свет сквозь небольшие проемы в кронах деревьев, так что я снова смог увидеть его лицо, он уже был мертв.

Глава 14

Меня нашли сразу же после восхода солнца, не войска Содружества, а кассидианские силы. Кейси Грин отступил на южном фланге своих боевых порядков, прежде чем четко продуманный план Брайта атаковать и сокрушить кассидианскую оборону и разбить их на улицах Кэстлмэйна реализовался. Но Кейси, предвидя это, снял со своего южного фланга основные силы и послал бронетехнику и пехоту по широкой дуге на усиление своего северного фланга, где находились Дэйв и я.

В результате его фронт повернулся, как стержень, вокруг центральной точки, которая находилась примерно там же, где располагался парк машин и где я впервые увидел его. И наступающий, усиленный частями левый фланг на следующее утро прошелся веером и навалился на силы Содружества, перерезав их связь и оказавшись в тылу тех самых подразделений Содружества, которые считали, что большинство касси-дианских рекрутов зажаты и разбиты в городе.

Кэстлмэйн, предназначенный стать камнем, на котором предполагалось размолоть кассидианские силы, вместо этого стал камнем, на котором были разбиты войска Содружества. Воины в черных мундирах сражались со своей обычной яростью и беззаветной храбростью попавших в ловушку. Но они находились между заградительным огнем акустических орудий Кейси и свежими силами, постоянно накапливавшимися у них в тылу. Наконец, командование войск Содружества, предпочитая не терять больше боеспособных подразделений, сдалось — и гражданская война между Северным и Южным Разделами Новой Земли закончилась, выигранная кассидианскими силами.

Но меня это совершенно не волновало. В полубессознательном состоянии от лекарств меня доставили назад в Блаувэйн в госпиталь. Рана на моем колене осложнилась из-за недостатка внимания — я не знаю деталей, но, несмотря на то, что врачи смогли залечить ее, колено работало плохо. Единственным лечением для этого, как мне объяснили медики, было хирургическое вмешательство и новое искусственное колено — и они не советовали мне этого делать. Настоящая плоть и кровь, пояснили они, все же лучше, чем что-либо созданное человеком для замены.

Меня, однако, больше волновало другое. Был схвачен сержант, устроивший резню. И — как он сам и предсказывал — он был расстрелян взводом солдат, согласно положению Кодекса Наемников, касающемуся отношения к военнопленным.

Потому что, как сказал он сам, его казнь не изменила порядок вещей. То, что он написал на Дэйве и других военнопленных своей игловинтовкой, невозможно было забыть как мне, так и любому другому человеку. И этим он что-то со мною сделал.

Я уподобился часам с какой-то сломанной деталью, которая не остановила их ход, но которая бестолково болтается внутри корпуса, и ее можно услышать, если эти часы взять и потрясти. Я был сломан изнутри. И даже похвала, пришедшая из Межзвездной Службы Новостей и принятие меня в полноправные члены Гильдии не могли излечить мою душу. Но благодаря богатству и могуществу Гильдии, теперь, когда я был ее полноправным членом, мне стало доступно то, что было в возможностях лишь нескольких частных организаций — они послали меня к волшебникам духовного лечения на Куль-тис, больший из двух экзотиканских миров.

На Культисе меня соблазнили тем, что я начал лечить сам себя — но они не могли заставить меня изменить ту манеру, которую я избрал для своего лечения. Прежде всего не потому, что не имели власти (хотя я и не уверен, что они в действительности понимали, насколько они ограничены, особенно в том, что касалось меня), а потому, что их базовая философия запрещала использование силы для давления на психику человека, так же как запрещала предпринимать любые попытки контролировать желания индивидуума. Они лишь могли манить меня тем путем, который с их точки зрения считался верным.

И инструмент, избранный ими для этого, был мощным. Это была Лиза Кант.

— …Но ты не психиатр! — пораженный, сказал я Лизе, когда она впервые появилась в том месте на Культисе, куда меня доставили. Я, расслабившись, лежал у плавательного бассейна, впитывая солнечные лучи, когда она неожиданно оказалась возле меня и на мой вопрос ответила, что Падма рекомендовал ее как индивида, который должен был работать со мной для возвращения моего эмоционального настроя.

— А как ты можешь знать, кто я есть? — резко спросила она, но уже не таким холодным тоном урожденного экзотиканца. — Прошло уже пять лет с тех пор, как я впервые встретила тебя в Конечной Энциклопедии, и к тому времени я уже имела достаточный опыт!

Я лежал, моргая глазами и смотря на нее, стоявшую надо мной. И медленно что-то, словно дремлющее во мне, стало пробуждаться к жизни и снова начало тикать и двигаться. Я встал на ноги. Вот я, тот, кто способен выбрать надлежащие слова, чтобы заставлять людей дергаться, подобно марионеткам, а сделал столь глупое утверждение.

— Так значит, ты действительно психиатр? — спросил я.

— И да и нет, — тихо ответила она, неожиданно улыбнувшись. — Так или иначе, но ты не нуждаешься в психиатре.

И в тот момент, когда она произнесла это, я очнулся и понял, что это именно моя мысль, что эта мысль была со мной постоянно, но, закованный в свои страдания, я предоставил Гильдии сделать собственные выводы. Неожиданно во всем механизме моего сознания снова начали срабатывать крохотные реле и снова вернулось способность понимания.

Если она знала это, то что же она могла знать еще?

И сразу же тревожные сигналы зазвучали в той мысленной цитадели, строительством которой я был занят эти последние пять лет, и обороняющиеся бросились к своим постам.

— Быть может, ты и права, — сказал я, неожиданно насторожившись. Затем усмехнулся. — Почему бы нам не присесть и не поговорить?

— Почему бы и нет? — сказала она.

Мы сели и поговорили — сначала ничего не значащий разговор-прелюдия, пока я присматривался к ней. В разговоре с ней чувствовалось какое-то странное эхо. Я не могу описать это другими словами. Все, что она говорила, каждый ее жест или движение, казалось, были наполнены особым смыслом для меня, смыслом, который я не мог в точности понять.

— А почему Падма подумал, что ты сможешь — я имею в виду то, что ты должна приехать сюда и увидеться со мной? — осторожно спросил я спустя некоторое время.

— Не просто повидать тебя, но и поработать с тобой, — поправила она меня.

Она была одета не в одеяние, типичное для экзотиканских миров, а в обычное короткое платье для прогулок. Глаза ее были накрашены сильнее, чем когда-либо раньше. Неожиданно она бросила на меня взгляд, вызывающе-острый, как копье.

— Потому что он считает, что я один из двух порталов, через которые до тебя все еще можно добраться, Тэм.

Этот взгляд и слова потрясли меня. Если бы не это странное, сопутствующее ей эхо, я бы совершил ошибку, предположив, что она меня таким образом приглашала. Но в этом было что-то более важное.

Я сразу же мог спросить ее, что она имела в виду. Но, поскольку я только что пробудился вновь, я был осторожен. Я сменил тему — мне кажется, я пригласил ее присоединиться ко мне, чтобы поплавать или проделать что-то в этом роде, — и вернулся к этой теме лишь спустя несколько дней.

К этому времени я уже полностью пришел в себя и держался настороже, стараясь оглядеться вокруг и догадаться, откуда шло эхо, чтобы пенять, что именно проделывалось со мной методами экзотиканского мира. Вероятно, надо мной работали на уровне подсознания, весьма искусной координацией тотального давления — давления, которое не пыталось заставить меня двигаться в том или ином направлении, но которое постоянно предлагало мне снова взяться за руль управления своим существом и управлять собой. Короче говоря, само строение, в котором я жил; погода, которая окружала его; стены, мебель, цвета и очертания — все было подобрано таким образом, чтобы воздействовать на подсознание и заставлять меня жить — и не только жить, но жить активно, радостно и полнокровно. Это было не просто приятное жилище, это было радостное жилище, стимулирующая среда, окружавшая меня.

И Лиза была ее составной частью.

Я стал замечать, что по мере того, как я выходил из депрессии, менялись не только цвета и очертания мебели моего жилища, но и выбор ею тем для разговора, тон ее голоса, ее смех; и все для того, чтобы постоянно прилагать максимум давления на мои изменяющиеся и развивающиеся чувства. Я не думаю, что Лиза понимала, как все эти части вместо производили нужный эффект. Для этого бы потребовалось быть уроженцем экзотиканского мира. Но она понимала — сознательно или подсознательно — свою собственную роль в этом. И играла ее.

Меня это не волновало. И совершенно непреодолимо, по мере того, как я себя вылечивал, я стал в нее влюбляться.

Для меня никогда не был трудным найти себе женщину, с того момента, как я вырвался из дядиного дома и начал ощущать силу и могущество своего тела и разума. Все они были хорошенькими, и в них довольно часто присутствовала старая жажда влюбленности, которая часто оказывалась неудовлетворенной. Но до Лизы все они, красивые или нет, ломались и становились пустышками для меня. Это было так, словно я постоянно ловил поющих воробьев и приносил их домой только для того, чтобы на следующее утро обнаружить, что за ночь они превратились в обычных воробышков и их дикая песенка свелась к тривиальному чириканью.

Затем я понял, что это был мой собственный просчет — именно я делал из них поющих воробьев. Какая-то случайная черта ее лица или что-то еще вызывали во мне ощущение наподобие взмывающей в небо ракеты. И мое воображение, а вместе с ним и мой язык, разыгрывались настолько, что силой слов подымали нас обоих и уносили туда, где было много света, воздуха, зеленой травы и журчащей воды. И там, для нас, я строил замок, полный света, воздуха, обещаний и красоты.

Ей всегда нравился мой замок. Она с удовольствием отправлялась туда на крыльях моего воображения, и мне казалось, что мы летим туда вместе. Но на другой день я оказывался перед фактом, что свет угас, песня стала фальшивой. Потому что в действительности она не верила в мой замок. Об этом было хорошо мечтать, но не пытаться перевести это в обычный камень, дерево, стекло и черепицу. Когда же дело доходило до реалистичных вещей, такой замок воспринимался, как сумасшествие. И я должен был отбросить саму мечту о нем в пользу какого-то нормального дома. Быть может, нечто похожее на жилище моего дяди Матиаса из пенобетона. С практичными видеоэкранами вместо окон, с экономичной кровлей, а не возносящимися в небо башнями, и с покрытыми стеклом балконами, а не открытыми лоджиями.

И поэтому мы расставались.

Но Лиза не покинула меня, как это всегда бывало с другими, когда я, наконец, влюбился в нее. Она по собственной воле все летала и летала со мной. И тогда в первый раз я понял, почему она иная, почему она никогда не становилась такой, как другие.

Это было потому, что она сама строила свои собственные воздушные замки, еще до того, как я повстречался с ней. Так что ей не нужна была помощь с моей стороны, чтобы достигнуть страны очарования, потому что она бывала там раньше меня на своих сильных крыльях. Мы были как бы породнены небом, хотя наши замки и отличались друг от друга.

И именно это различие в замках остановило меня, когда, наконец, пришло время разбить скорлупу экзотиканского мира. Потому что когда я подошел к тому, чтобы заняться с ней любовью, она меня остановила.

— Нет, Тэм, — сказала она и отстранила меня. — Пока еще нет.

“Пока еще нет” могло означать “не в эту минуту” или “не сегодня”. Но, посмотрев на изменения, происшедшие с ее лицом, на то, как ее глаза старались не смотреть на меня, неожиданно я понял. Что-то стояло между нами, наподобие полураскрытых створок ворот, и мой ум тут же подсказал название этому.

— Энциклопедия, — произнес я. — Ты по-прежнему хочешь, чтобы я вернулся и работал над ней. — Я пристально посмотрел на нее. — Хорошо. Попроси меня еще раз.

Она покачала головой.

— Нет, — тихо произнесла она. — Падма сказал мне, еще до того, как я выследила тебя на вечеринке Донала Грина, что ты никогда бы не пришел туда просто потому, что я попросила бы тебя. Но тогда я ему не поверила. А сейчас верю.

Она повернула голову и пристально посмотрела мне прямо в глаза.

— Если бы я сейчас и попросила, и дала бы мгновение на раздумье, прежде чем ответить, ты бы снова сказал нет, даже сейчас.

Мы сидели на краю бассейна, купаясь в солнечных лучах, и она глядела на меня с какой-то тоской. Позади нее находился куст огромных желтых роз, и их отсвет озарял ее лицо.

— Не так ли, Тэм? — спросила она.

Я открыл было рот, но, не сказав ничего, закрыл. Потому что, подобно каменной деснице небесного божества, все, что я позабыл, пока приходил в себя здесь, все, что Матиас и тот сержант Содружества высекли в моей душе, неожиданно тяжело обрушилось на меня.

Створки ворот со скрежетом захлопнулись между мной и Лизой, и этот стук отдался эхом до самых глубин моего существа.

— Это правда, — признал я бесстрастно. — Ты права. Я бы сказал нет.

Я посмотрел на Лизу, сидящую среди осколков нашей общей мечты. И кое-что вспомнил.

— Когда ты в первый раз пришла сюда, — произнес я медленно, но беспощадно, потому что она снова была почти что моим врагом, — ты упомянула что-то насчет того, что Падма сказал, что ты один из двух порталов, через которые до меня можно дотянуться. А что — второй? Я тогда не спросил.

— Но теперь ты не можешь подождать, чтобы не заделать и второй, не так ли, Тэм? — спросила она с горечью. — Хорошо, тогда скажи мне кое-что.

Она подобрала упавший лепесток с одного из Цветков подле нее и бросила его в неподвижные воды бассейна, где он поплыл, подобно маленькой хрупкой желтой лодочке.

— Ты уже связывался со своей сестрой?

Ее слова обрушились на меня, подобно железному брусу. Все дело Эйлин и Дэйва, и смерть Дэйва, после того, как я обещал Эйлин сохранить его в безопасности, все это сразу как водоворот обрушилось на меня. Сам того не заметив, я обнаружил, что вскочил на ноги и что меня прошиб холодный пот.

— Я так и не смог… — начал было я. Но мой голос отказался повиноваться мне. Мое горло словно сжало тисками, и я смолк и остался стоять лицом к лицу с сознанием собственной трусости в душе.

— Они ей все сообщили! — заорал я в ярости на Лизу, которая все еще сидела и смотрела на меня снизу вверх.

— Кассидианское командование должно было сообщить ей об этом. Какое это имеет значение… не думаешь же ты, что она не знает, что случилось с Дэйвом?

Но Лиза ничего не ответила. Она просто сидела и смотрела на меня. И затем я понял, что она больше ничего не скажет. Ничего, так же как и обучавшие ее экзотиканцы, те, кто обучал ее почти что с колыбели, тоже бы не сказали, что мне делать дальше.

Но ей не нужно было этого делать. В моей душе снова проснулся Дьявол. И теперь он стоял, хохоча, на дальнем берегу реки горящих углей, призывая меня переправиться через нее и померяться с ним силами. И ни человек, ни Дьявол еще не бросали мне вызов впустую.

Я отвернулся от Лизы и ушел.

Назад: Гордон Р. Диксон СОЛДАТ, НЕ СПРАШИВАЙ

Дальше: Глава 15