Глава 23

Визит Гионов перевернул жизнь с ног на голову. Реальность, от которой Морган так старательно удирал два месяца, намертво вцепилась в него и глумливо защелкала клыками. В облике Хары. Он получил воздаяние и за матерные напевы, и за швыряние посудой, и за свои отнюдь не радужные эмоции, которые мешали Харе сосредоточиться на лечении других больных. Она заставляла его сжимать и разжимать пальцы, вращать кистями и стопами, сгибать ноги, совершать другие дурацкие движения, а при малейших признаках неповиновения кидалась угрозами отправить его домой. И угрозы действовали. Морган, в свою очередь, усердствовал в стремлении научиться погружать себя в сон при помощи дыхательных упражнений, что благополучно оставалось в тайне, хотя Хара и расталкивала его, обнаруживая спящим в светлое время суток. Кое в чем она все же преуспела. Морган начал самостоятельно есть, неуклюже захватывая пищу руками. Правда, достижения тем и ограничивались: ложки и вилки он неизменно проносил мимо рта, а содержимое кружек опрокидывал на себя, и ничто не обещало прогресса в будущем.

Мучения не прошли даром. По прошествии двух недель Морган получил бонус за примерное поведение: Хара принесла деревянные костыли и объявила, что позволит ему остаться у нее еще на некоторое время, пока не окрепнут мышцы, при условии, если он будет принимать активное участие в собственном выздоровлении – каждый день вставать и ходить, и в первый раз это нужно сделать прямо сейчас. Она позвала Викки, женщины привели его ватное тело сначала в сидячее, а потом в условно вертикальное положение. В мышцы впились тысячи иголок, колени подогнулись, пол и потолок поменялись местами. Морган охнул. Зажмурив глаза, повис на плечах целительниц. Он бы соскользнул на пол, если бы не руки, крепко обхватившие его талию. Потребовалось несколько минут, чтобы голова перестала кружиться, а тело вспомнило, как стоять. В течение этого времени он мысленно благодарил Хару за то, что, кроме них с Викки, его никто не видит. Ему осторожно подсунули под мышки костыли. Морган, как стреноженный, выбросил их вперед одним махом; чтобы не упасть, ступил на подламывающиеся ноги. И снова его подхватили. Хара придвинула ногой табуретку, подпихнула ему под зад. Пока Морган приходил в себя, она объясняла, как правильно ходить на костылях; он слышал только стук сердца в ушах, а в голове трепыхалась одна-единственная мысль – лечь, которую вскоре оборвал оклик: «Подъем!»

Со злой, обреченной решимостью Морган стал подниматься: сначала снялся с табуретки, привстав на полусогнутые ноги, затем, опираясь на плечи целительниц, потихоньку распрямился. Хара опять подсунула ему под мышки костыли. Викки, готовясь подхватить его, зашла с другой стороны. На этот раз он разгадал суть новой для него ходьбы: опираясь на один костыль, он тычком переносил второй вперед и переваливался на него. Впрочем, ходьбой это можно назвать с большой натяжкой: ступать на правую ногу больно, да и нельзя еще ее нагружать. Он проковылял через хижину и обратно и, обливаясь потом, как куль свалился на кровать.

Наутро все тело полыхало огнем, будто Морган целую ночь дрался с гвардейцами. Не мог согнуть ни руку, ни ногу, ни повернуть голову. Даже двигать челюстями было больно. День ему дали отлежаться, а на следующий Хара вновь заставила его вставать – мол, если щадить ноющие мышцы и суставы, это усиливает их обездвиженность, – и больше не давала поблажек.

Как только Морган освоил пространство хижины, Хара отдала его на попечение Орена, мальчишки-подмастерья, чтобы тот сопровождал его на прогулки. Морозы еще не начали сдавать. Хижины были засыпаны по самые окна, а некоторые походили на снежные дома. Но яркие солнечные дни с неуловимым привкусом талой воды в воздухе, приносимым ветром с гор, дышали обещанием весны. Молчаливый при Харе, Орен оказался треплом и сплетником. Рот парня открывался вместе с входной дверью, когда они выходили наружу, и закрывался с нею же по возвращении. На первой же прогулке Морган узнал, что его правая нога теперь на полтора дюйма короче левой и он на всю жизнь останется хромым. Пустяк по сравнению с потерей Дара – нарастить подошву сапога, и все дела, – но узнавать об этом последним противно. Морган погрузился в горькие размышления о своей беззащитности против лжи. Лишился сверхчувственного восприятия, и близкие немедленно этим воспользовались в целях, по их мнению, гуманных. Если так будет продолжаться дальше, правду придется вытягивать, приставив к горлу нож. Парень растолковал его эмоции по-своему и разразился утешениями, которые сводились к одному: реанимация – слишком сложная процедура, чтобы пройти без последствий, и по сравнению с другими пациентами Гионов ему повезло, обычно путешествие в мир теней оставляет на теле больше отметин. Впрочем, это была единственная ценная информация. Ни про Арра, ни про отряд Токо и Равена Орен не знал. Или прикидывался, что не знает. И все же от его болтовни Морган немного воспрял духом. А сделавшаяся приятной мышечная усталость и морозный воздух действовали лучше снотворных.

В одно солнечное апрельское утро, не обещавшее ничего дурного, Хара объявила Моргану, что он восстановился достаточно, чтобы преодолеть расстояние от ее хижины до своей. И у него есть время смириться с трудным, но неизбежным шагом – до вечера. Ночевать он должен уже дома. Морган с трудом загасил желание попросить оставить его еще ненадолго, пока не вернется из похода Имандра: присутствие сестры помогло бы привыкнуть к такой тяжелой ноше, как жизнь с матерью. Не нужно иметь Дар, чтобы понимать: здесь он всех изрядно утомил. До обеда Морган лежал и, пялясь в потолок, мрачно размышлял о будущем. Очередные хлипкие стены его жизни рухнули, нужно строить новые. Но стены строят на фундаменте. Фундамента нет. И никогда не было, иначе бы опоры не рушились при малейшем дуновении ветра судьбы. В молодости это ощущалось не так болезненно, а с возрастом шрамы от разрушений становятся все более глубокими и затягиваются все медленнее. В первые месяц-два будущее мало чем будет отличаться от настоящего. Продолжать учиться пользоваться собственным телом, только с нагрузкой в виде матери… С пятнадцати лет он не проводил с ней дольше трех дней кряду! Заглядывать дальше – все равно что свеситься над краем извилистого, заполненного туманом ущелья и пытаться рассмотреть обычным зрением, что там, на дне и за поворотом. Переваривание пищи немного отвлекло от гнетущих мыслей, Моргану удалось заснуть. Хара напоследок позволила ему насладиться последними часами одиночества и не стала будить. Он открыл глаза, когда предметы вокруг начали терять очертания. Это и хорошо. В темноте его неуклюжее передвижение не будет бросаться в глаза.

Женская половина целительской команды отсутствовала. Орен, увидев Моргана одевающимся, оторвался от ступки, в которой растирал какие-то травы, и тоже сдернул с гвоздя куртку. Морган заверил его, что в помощи не нуждается, хотя не сомневался: парень все равно последует за ним – Даром – и не отлипнет, пока не потеряет из виду. За стенами хижины в лицо впилась ледяная изморось. Тихие ясные дни сменил сезон ветров и туманов – затяжная истерика зимы перед уходом. Тропку до реки, бывшую вчера широкой и утоптанной, подзанесло. Снег вдоль берега не расчищали, но по жесткому насту двигаться довольно легко. Так и идти до леса. Кружной путь, зато уединенный. Ко времени, когда нужно будет сворачивать в сторону дома, полностью стемнеет. Через пару сотен ярдов путь преградила гора по плечи высотой: кто-то, расчищая свой двор, сносил сюда снег. Постояв немного в раздумье, Морган полуспустился-полускатился на лед. Пока он огибал поселок по реке, вымотался так, что последние три сотни ярдов ковылял со скоростью черепахи, останавливаясь через каждые пять – семь шагов.

И вот последний рывок до дома… Морган был почти на вершине счастья. Сейчас он повалится на постель, и даже мать не разрушит блаженства лежания. По крайней мере, сегодня. Дверь открылась ему навстречу. Из хижины, словно злой дух из небытия, вынырнула Долма.

– Привет! – Девушка радостно заулыбалась.

Морган остолбенел. Выскочи оттуда прет, он, пожалуй, был бы потрясен меньше.

– Где мама? – машинально сорвалось с языка.

– Пошла на общий склад за кожами. Давно ушла. Должна вернуться с минуты на минуту. – Долма открыла дверь шире и отошла в сторону, давая ему пройти. – Совсем неплохо после долгих злоключений вернуться домой, не находишь?

Все еще оторопевший, Морган проковылял к деревянной перегородке с крючками, отделяющей крохотную прихожую от комнаты. Пока он стаскивал с себя куртку, Долма принесла табуретку; Морган из принципа не воспользовался ею – прислонил костыли к стене и уселся разуваться на пол.

– Мне казалось, мы с тобой договорились.

– Да, поговорить о нас через год, – невозмутимо подтвердила Долма. – Но мама Ирия не возражает, чтобы я прожила этот год здесь. Она совсем одна. Вас с Имандрой вечно нет. А Хара не возражает против того, чтобы я помогала Викки и Орену готовить снадобья и продавать лекарства дикарям. Ты можешь не разговаривать со мной, если не хочешь. Бывает же, что ты с матерью не разговариваешь неделями.

«Мама Ирия… О Боги, за что вы меня так ненавидите?»

Морган откинулся к стене. Больше всего на свете ему хотелось побиться об нее головой. От матери следовало ожидать подставы; нравится ей Долма или нет, она не могла не ухватиться за шанс женить его, который сам приплыл в руки. Но остальные… Еще один коллективный заговор молчания с благими намерениями. Даже блистательная компания во главе с Тайнером приняла участие. Вот уж от кого не ожидал. Он бросил в угол сапоги. Отвел руку Долмы, протянувшуюся подать ему костыли.

– Если уж ты так хорошо осведомлена о моих отношениях с матерью, ты должна знать, что решения за себя принимаю я, а не она. – Морган с усталым кряхтением поднялся и поковылял в комнату, наполненную теплым светом свечей и запахом пирогов. – Давай-ка собирай вещички, а утром мотай домой. Тебя заждались в отряде. У мамы есть сестры и подруги. И у нее, в отличие от твоей сестры, две руки.

– В отряде я договорилась. У тебя нет отца, у меня – мамы. Мы могли бы переехать сюда и стать одной семьей. – Долма пристально посмотрела на него и ответила на невысказанный аргумент насчет увечий. – К увечьям мне не привыкать.

Морган почувствовал, что единственная нога, на которую он может опираться, его не держит. Он приземлился на постель, где его уже ждали раскатанный спальник и толстое шерстяное одеяло, опустил голову и вцепился рукой себе в волосы. Не драться же с ней. Съездить к ее отцу, к Трау, к Соуле. Быть может, они промоют ей мозги? Он бы съездил, если бы мог взгромоздить свое тело на лошадь. Попросить… Тайнера? Хару? Мужики поднимут его на смех, а Хара изойдет ядом; все в голос скажут, что энергичная молодая женщина, целительница и воин, согласная принять хромого калеку без Дара, – подарок судьбы. Если бы был жив отец или Арр, шельмец, не сбежал бы… Морган не был уверен, что Долма и мать не сломают его за год; вода камень точит. В одну из ночей, когда у Долмы наступят дни зачатия, она залезет к нему под одеяло. Из жалости и из-за длительного воздержания он ее не турнет. Все остальное она сделает сама. Морган вскинул голову и с ядовитой улыбкой подытожил собственные догадки:

– Блестящий план. Поздравляю. Единственное, о чем ты забыла, – это учесть мои скромные пожелания.

Долма густо покраснела, но взгляда не отвела и как ни в чем не бывало предложила пирог с налимом. Отказаться у Моргана не хватило гордости – голод и усталость были сильнее принципов. Он забрался с головой под одеяло, оставив маленькую щелку для дыхания и обзора.

Никаких шансов. Дом принадлежит матери, а после ее смерти перейдет к младшей дочери, Имандре. Хозяйки – они. И присутствие Долмы устраивает обеих. Имандра, будь что-то не по ее, давно провизжала бы всем уши. Теперь ей есть на кого свалить ненавистные хозяйственные дела, с кем пошептаться перед сном и перед кем выпендриться, вернувшись из похода. Пока дело не зашло слишком далеко, надо уносить ноги. Куда? На данный момент выбор невелик: место, откуда его извлек Гион, и дом, который он когда-то построил для своей семьи. Морган перевел взгляд с ярко-оранжевого сияния, пробивающегося через щель у дверцы топки, на темный квадрат окна и плотнее закутался в одеяло.

«Только не сегодня».

Дом простывший, отсыревший. Дров там нет, их надо у кого-то униженно просить, покупать или на что-то выменивать; воды нет – тоже надо просить, чтобы наносили. А в Долинах лето вовсю… Дохромать до врат, на той стороне попросить ребят из патрульного отряда пробить врата в окрестности Ланца. Заплатить, если начнут кочевряжиться, как это сделал бы Арр, – он всегда говорил: неподкупных людей не бывает, надо просто знать цену. И наплевать, что подумают и скажут. Марго не выставит его вон. Но в душе обрадуется ли такому сюрпризу? В сознании возникли расширившиеся от ужаса незабудковые глаза. А ее отец? Через пару минут мысленных потуг Морган понял, что возможности его воображения слишком убоги, чтобы представить реакцию Лишинна. Глупость. Неимоверная глупость – являться к ней на костылях, с дрожащими руками. Использовать свои увечья для снискания любви означает уподобиться Долме, которая зацепилась за них как за предлог быть рядом. Морган скосил глаза на девушку, стоящую к нему спиной у стола. Наверняка не вылезает из его Манны. И образы наверняка считывает неплохо. Надо мечтать осторожнее, одеяло – не защитная сеть.

Морган чуть сдвинулся, чтобы их тела не соприкасались, когда Долма, разделив с ним пирог, уселась вплотную. Пригасил голод двумя большими кусками и с наигранной серьезностью спросил:

– Сколько лет твоему отцу?

Долма бросила на него настороженный взгляд, чуя подвох.

– Пятьдесят семь.

– А маме шестьдесят шесть. Не фатальная разница. Может, нам их поженить? Он мог бы переехать сюда и войти в нашу семью. У тебя нет брата, у меня – четвертой сестры.

Девушка обиженно нахмурилась, но ответить не успела, потому что вошла мать. Вместо улыбки и приветствия отвратительно спокойное выражение лица. Наслаждается победой.

– Совсем неплохо после долгих злоключений вернуться домой, – осклабился Морган. – Ты не представляешь, мама, как я счастлив и благодарен тебе за все, что ты для меня сделала!

– Явился не запылился, – ровным голосом парировала мать с той же порцией яда.

– Не волнуйся. Завтра же меня здесь не будет. Не смею мешать вам наслаждаться обществом друг друга.

Мать вздохнула с гримасой «проглоти свой поганый язык», а обида на лице Долмы сменилась тревогой. Морган со злым удовлетворением дожевал пирог, не раздеваясь и не умываясь, забрался в спальник и отвернулся к стене.

Ответный удар пришлось отложить. Утром Морган искренне сожалел о своих вчерашних ночных блужданиях. Единственное, на что он оказался способен, – доковылять до двери и помочиться с крыльца. Давясь от презрения к самому себе, принял из рук Долмы обезболивающее, которое она приготовила, слыша его страдальческие вздохи, и в благодарность за заботу предложил ей сходить повеселиться в какой-нибудь компании, соответствующей ее возрасту. Высокая, стройная, столь же красивая, сколь и одаренная – скользкий момент, – девушка из другой общины привлечет множество восторженных взглядов. В поселке полно парней, не высосанных еще досуха жизнью, с Даром и нормальными ногами. Сам бы он после таких слов, каким тоном они были сказаны, немедленно собрал бы вещи и уехал, Долма же просто промолчала. Тогда он добавил жестокое и несправедливое: «Никого не оттолкнет, что девушка просто-напросто присматривает местечко подальше от вулканов, где еще сохранились клочки земли, на которых что-то растет, – это естественно для женщины искать спокойное место для своего будущего потомства». И добился того, что Долма ушла, мужественно вздернув подбородок. Слишком гордая, чтобы показывать слезы. Вернулась она только после матери, которая до вечера сидела у своей сестры, не желая мешать им с Долмой налаживать отношения. Морган чувствовал себя виноватым, но так и не смог выдавить извинений.

С подачи ли Долмы или это были ее собственные измышления, за ужином мать как бы невзначай бросила: если его таинственная возлюбленная до сих пор не заявила о себе, а он не хочет посылать за ней из страха быть отвергнутым, это иллюзии, а не вариант для семейной жизни. Морган ответил «Не лезь не в свое дело», но ночью, слыша, как Долма ворочается и шмыгает носом, размышлял, не пребывает ли он действительно в иллюзиях относительно Марго. Вывод оказался пугающим. Надо уходить отсюда как угодно, хоть ползком. Пока мать с Долмой ведут честную игру – по крайней мере, хочется в это верить. Убедившись в ее бесполезности, они пустят в ход Дар, и он превратится в безвольного жизнерадостного дебила.

Хмурым ветреным утром, под холодным дождем, с болью в пояснице, но полный решимости преодолеть собственную немощь, Морган поковылял к пустующей хижине, в компании двоюродного племянника-подростка и его приятеля, которым пообещал за воду и двухмесячный запас дров жеребую кобылу. За этот срок он надеялся восстановиться настолько, чтобы ездить в тайгу самостоятельно. Между двух огромных кедров, растущих с двух сторон мощенной камнем дорожки, он остановился в растерянности. Не будь этих кедров, он, пожалуй, не узнал бы творение собственных рук. Тщательно очищенная от снега и наледи, дорожка огибала величественный массив из сугробов и ледяных глыб, в центре которого торчала серая черепичная крыша – то, что по идее было его двором, а служило соседям свалкой снега. Некогда крайняя, хижина ярдов на триста отодвинулась от леса, уступившего место восьми дворам. Переселенцы не раз предлагали за нее хорошие деньги, и каждое извержение вулкана порождало новый наплыв желающих. Морган не продавал дом из-за надежд матери: вдруг у Имандры тяга к самостоятельной жизни возобладает над ленью, или она выйдет замуж и захочет жить отдельно. Года два назад Имандра и вправду пыталась туда заселиться, но, прочувствовав на своей шкуре тяготы ведения собственного хозяйства, вернулась к матери. С тех пор дом использовался исключительно для свиданий и вечеринок.

Снег с крыши и вокруг стен почти стаял, но дверь оказалась примерзшей. Морган зверски устал и взмок до нитки, в позе цапли отбивая лед ломиком, прежде чем смог приоткрыть ее настолько, чтобы протиснуться внутрь. Мебель отсутствовала. Обмазанные глиной стены были покрыты кедровыми досками лишь на треть – слева, у большого камина с плитой, и за ним, где они с женой устроили постель. У Идели шел второй месяц беременности, они хотели поскорее переехать и потом, без спешки, в счастливом ожидании малыша доделывать остальное. Счастливое ожидание продолжалось два дня. С полудня третьего и до глубокой осени Морган метался по скалам, пытаясь найти тело жены. Не отдала река. Забрала себе. Спустя почти пять месяцев бродяжничества по горам он вернулся забрать вещи и поклялся себе, что больше никогда не переступит порог этого дома. Болезненные воспоминания вызвали ощущение удушья. Морган свалил напротив камина медвежью шкуру и свои скромные пожитки, завернутые в спальник, поставил на подоконник банку меда с кедровыми орехами. Похоже, призраки прошлого теперь будут глодать его сутками.

За остаток дня он планировал расчистить путь от крыльца до мощеной дорожки, но боль и усталость свалили его задолго до заката. Холод еще не успел заползти к нему в спальник, как прибыла первая порция дров. Морган попросил мальчишек сложить их прямо в хижине, чтобы дрова просохли, а ему не ходить далеко. Поколебался и попросил растопить печь, а потом сходить к Шенгаю, командиру отряда Токо и Рава, и узнать, здесь отряд или в рейде. Детей трудно приобщить к взрослым сговорам, рано или поздно они пробалтываются. А сам он в ближайшее время едва ли осилит прогулку дальше собственного двора.

Сразу после ухода парней в окно застучали. Что-то забыли? Морган поискал взглядом чужие вещи: в тусклом свете свечи проступали лишь нагромождения дров. Пока он выволакивал себя из спальника, поднимался на ноги, добирался до двери и выдергивал тугую неразработанную щеколду, стук прекратился. На каменных ступенях крыльца его ждала накрытая полотенцем корзина. И никого, кого следовало бы выругать за непрошеную заботу… которую какое-то время придется принимать. В корзине оказалась жареная рыбина, теплые пшеничные лепешки, травы для чая, бутылочка с обезболивающим – до чего же кстати! – и забытая им хозяйственная утварь – посуда, лампа, бутылка терпентинного масла. Глубоко внутри Морган почувствовал облегчение. С едой вопрос решен, хотя и ценой зависимости. «С другой стороны, – утешал он себя, жуя нежное, тающее во рту щучье мясо, – если кто-то делает добро, он сам получает от этого удовольствие и не ждет ничего взамен, иначе это не добро, а попытка загнать в ловушку обязательств. И нет ничего предосудительного в том, чтобы отказаться играть по правилам, которые добротворец станет навязывать как плату за свою заботу». Зыбкий вопрос.

Еда и горячий чай немного оживили его. Морган забрался под одеяло с мыслью о том, что по возвращении его отряда надо пройтись по приятелям: быть может, у кого-нибудь завалялись лишние рыболовные снасти. У них с женой были отличные новые самоловы, изготовленные ее отцом. Они так и остались в реке, там, где они поставили их в тот день, когда в последний раз вышли отсюда вдвоем. Вечером планировался рыбный шашлык с друзьями в честь новоселья. Идель сказала, хорошо бы попались осетры, хотя она предпочла бы сейчас свежезасоленную семгу. Звонко рассмеялась, прижала его ладонь к плоскому пока еще животу.

Возле мостков через Ивинг к ним присоединился Самсар, брат Идели, с женой, и несколько общих друзей. Ветер бережно обсушивал молодую листву редких деревьев после утреннего проливного дождя и разгонял потрепанные сизые облака. Низвергающийся со скал водный поток переливался на ярком солнце всеми цветами радуги. На островках песка цвели мелкие белые цветы. Радостные голоса и смех отражались эхом от складчатых каменных нагромождений. Морган любовался рассыпанными по лицу жены веснушками и рыжими локонами, которые потрясающе гармонировали с задорными синими глазами. Эти глаза никогда не дают погружаться в уныние. Самая веселая девчонка на свете досталась ему. Удивительно, каким он был дураком: по-настоящему полюбил ее лишь спустя год после свадьбы. Влажный томный полдень, лица друзей, сияющая от счастья Идель с искоркой зарождающейся жизни – все, о чем он мечтал.

Длительному восхождению ничуть не мешало морошковое вино, неизменный атрибут любого празднества. Узкий проход между гребнями, которые вздымались громадными горбами, закрывающими полнеба, вывел их на небольшое круглое плато, вершину северного края каньона. Здесь нет ни растительности, ни птиц, ни насекомых. Вокруг только красновато-бежевые камни, облака и вечность, глядящая синими понимающими глазами неба. Узкий веревочный мост над ущельем – единственное напоминание о том, что здесь кто-то бывает. Со дна доносится грохот воды. Все существо пронизывает низкая вибрация – вибрация созидающей и разрушающей мощи природы.

Эйж свистит от восторга, бухается животом на камни и начинает вопить на разные голоса, изображая птиц и животных. Швыряет булыжник. Река спустя несколько секунд отзывается далеким всплеском. Все смеются. Морган шутливо пинает его:

– Не гневи духов. О! – Взгляды устремляются за его рукой, указывающей на просторное уютное плато на той стороне, окаймленное красноватыми каменными бортами.

Эйж вскакивает и, кривляясь, бежит по мосту, отчего тот прогибается и раскачивается. Девушки хлопают. Морошковое вино. Море по колено, горы по пояс. За Эйжем, более осторожно, скользя ладонями по поперечным веревкам, идет Тара, жена брата Идели, а после – Самсар. Морган тоже пропускает жену вперед, чтобы держать ее в поле зрения. Идель оборачивается, весело машет ему, прежде чем ступить на мост.

Внезапно дыхание прервалось, ноги похолодели. Он забыл ей сказать… Что-то ужасное, о чем знает давно. Не дойдя нескольких шагов до середины, Идель приостановилась поправить перчатки. Ум взорвался от воспоминания: широко открытые глаза, смотрящие в смерть, крик, мечущийся в стенах ущелья, ажурная кожаная перчатка в руке, еще теплая от ее ладони. Там, впереди прогнившие доски… они не выдержат четвертого человека! «Подожди. СТОЙ!» Морган рванулся к жене, тело врезалось в невидимую преграду, он в панике заколотил по ней кулаками и ногами. Ударившись лбом, осмотрелся дурным взглядом в темноте.

– Дядя Морган! – позвал приглушенный голос. – Дядя Морган!

Он вытер рукавом вспотевшую шею и лоб. Новая версия старого кошмара. Свеча догорела. Во сне саданулся о стену, а стучат – по стеклу. На ощупь, все еще видя перед собой последнюю улыбку жены, Морган доковылял до окна, вытолкнул раму.

– Его дочь сказала, они должны вернуться со дня на день, – отчитался пацан. – Если не случится ничего экстренного. Ты в порядке?

– Ах да. Да. Спасибо, Амат. Спокойной ночи.

– Угу. – Парнишка растворился в темноте.

Морган уныло выдохнул. Снова никакой конкретики. Если не случится ничего экстренного… А разве уже не случилось, если отряд запаздывает на два с половиной месяца? Боги. Какой по счету этот рейд с тех пор, как он вернулся с того света? Желудок сжался, обе ноги одновременно свела судорога. Морган навалился грудью на подоконник, стиснул ладонями голову. Он висел на локтях, глядя в черноту, пока не заболели руки и плечи.

Утро заявило о себе тягучей болью во всем теле, горечью в груди и мертвой тишиной. Полдня провалявшись лицом к стене, Морган осознал, что причин вставать, кроме как справить нужду, затопить печку и забрать с крыльца еду, в общем-то нет и в обозримом будущем не предвидится. Долма приносила корзинку около полудня и вечером и, что с ее стороны очень мудро, на глаза не показывалась. Парни в три приема довезли дрова. Один раз приходила Хара и два раза мать. Им Морган не открыл. Мать призывала к здравомыслию, а Хара похвалила за то, что у него хватает ума не пытаться с костылями влезть на лошадь. На самом деле не язвить она приходила, а проверить, все ли с ним в порядке. Еще трое желающих его видеть голоса не подали, и Морган не стал даже подходить к двери.

Дни летели незаметно. Снежные горы вокруг хижины стремительно уменьшались, освобождая путь солнечным лучам, которые высвечивали пустоту и пыль на окнах. Это нервировало, и Морган заложил окна дровами, оставив одно, выходящее на север. Чем больше он лежал, тем меньше хотелось двигаться и открывать глаза.

По прошествии дюжины дней или около того появился новый раздражитель, заставивший Моргана буквально вскочить – сотрясающие дверь удары ногой и голос Имандры с угрозой заткнуть дымовую трубу, если он не прекратит прикидываться отшельником. И ведь заткнет! Вместе с сестрой в дом вошел запах леса, костра и паленой шерсти – он вызвал спазм ностальгии. Морган растянул губы в неубедительной улыбке.

– Открыла счет убитым претам?

Имандра внимательно оглядела его с крыльца.

– Тебе борода не идет. Старит. Ты вообще моешься?

– Пришла поговорить о гигиене? – спросил Морган, незаметно обнюхивая свою рубашку.

Имандра стряхнула с подошв грязь, постучав носами сапог об косяк, прошла в комнату. Возле окна ее шаги замедлились.

– Оригинальные шторки. – Она провела пальцами по дровам. – Похоже, у тебя наступило время проявления талантов.

Морган перевел взгляд с сестры, стоящей к нему спиной, на костыль.

«И время узнать правду».

Два плавных бесшумных шага. Стремительно вскинутый костыль перехлестнул ее горло. Морган обеими руками прижал его к себе.

– Э… Ты… – Имандра захрипела, судорожно схватилась за костыль, пытаясь отодвинуть его.

– Токо и Рав, – промурлыкал Морган ей в ухо. – Как они погибли?

– Их отряд…

– Хватит держать меня за идиота! – Голос сорвался в рык. – Как они умерли?

– Когда мы вернулись к переправе, – чуть слышно просипела Имандра, – вы пятеро были мертвы.

Морган ослабил хватку, позволив ей глотнуть воздуха и прокашляться. Потом наклонился к другому ее уху и вкрадчиво продолжил:

– И никто не заинтересовался, как мы умерли, а у Майюры – ах, какая досада! – не оказалось ни одного следопыта.

– Не ерничай. Они ощупали каждый дюйм. Когда ты ушел обследовать пещеру, невидимка через канал старика высосал Манну у Токо. Токо зачем-то открылся или невидимка пробил его защиту – я не знаю. Знаю только то, что он умер мгновенно. Рав был в страшной растерянности и убил этих гавриков. Паромщика на месте, а девица пыталась бежать. Он уложил ее с десяти ярдов. Ее нашли во дворе с кинжалом в спине. А потом полез за тобой. Понял, что тебя отрезало от выхода, и пытался расчистить проход. И его завалило. Эта пещера – готовая могила. Когда ребята Майюры выковыряли вас, они завалили все проходы, чтобы туда больше никто не совался.

Морган выпустил сестру, привалился к стене. Оба долго молчали, не глядя друг на друга. Имандра, тяжело дыша, потирала горло. Потом он, еле справляясь с голосом, ставшим из-за слез тонким и жалобным, спросил:

– Почему оживили меня? Ребята моложе. У них семьи, дети.

– Вернуть Токо было невозможно, потому что, когда высасывают Манну, ее разделение с Духом происходит мгновенно, а не постепенно, как при обычной смерти, – устало объяснила Имандра. – Это, надеюсь, твоя глупая голова понимает? А тело Рава было повреждено сильнее твоего. У него был пробит череп. Восстановить мозг труднее, чем все остальное.

– Чушь и бред.

– Да ты совсем свихнулся, Руэлл! Иди закати истерику Илласу – за то, что он собрал деньги со всей общины.

– Что ты понимаешь, соплячка! – заорал Морган. – Они чувствовали. Рав нервничал, предлагал не ввязываться и ехать дальше. Токо предлагал идти всем вместе. Они доверились мне, а я… – Он стиснул челюсти, превозмогая боль. – У меня и мысли не возникло…

– Молчать – распоряжение Илласа. Он всего-навсего хотел ускорить твое выздоровление. А ты делаешь все для того, чтобы скатиться обратно. Лежишь и ковыряешь свои болячки. В доме, напоминающем тебе о прошлом, которое ты хочешь забыть! Скоро на милю вокруг будет стерильная зона, все живое вымрет от твоей хандры. Правда, почему бы тебе не жениться?

– Почему бы вам всем не перестать соваться в мою жизнь? – Морган подтолкнул сестру к двери. – Прежде чем явиться сюда в следующий раз, определись, на чьей ты стороне.

Имандра посмотрела на него взглядом целителя, который видит перед собой тяжелобольного.

– Ты и представить себе не можешь, как выглядел, когда тебя извлекли из-под завала. До конца жизни не забуду.

Морган надеялся услышать громкий хлопок, но дверь закрылась мягко. Проклятье. Он предпочел бы ярость. А она спокойна… как мать. Даже голоса не повысила.

Судя по тому, как настойчиво его начали домогаться в этот же вечер, Имандра нажаловалась не только матери. Некоторые стуки были довольно громкими и навязчивыми – приходилось закрывать уши одеялом. Морган подумал, надо бы укрепить петли, иначе дверь в конце концов сорвут. На громогласный мат Тайнера он открыл машинально, по старой привычке исполнять распоряжения командира. Тайнер ворвался как разъяренный бык.

– Где она живет?

– Кто? – притворился Морган.

– Решил тихо, незаметно сдохнуть? – Тайнер сгреб его за рубашку и тряхнул. – Хрен ты сдохнешь! – Орал Тайнер редко, оттого его крик ударял по ушам как колокол. – Даю тебе время до моего возвращения из следующего рейда. Чтоб был чистый, побритый, без скорби на физиономии. Хватит вылеживаться! – Он молниеносным движением выхватил оба костыля, они с треском переломились о колено и отлетели к стене. – Учись ходить без гребаных ходулей! Поедем мы с Леной, Рин, Имандра. Подготовься морально. Первая свадьба в этом сезоне – твоя. И мне плевать, что думает твоя мать. Пускай пойдет и утопится в реке, если твоя пассия не придется ей по нутру.

Морган оглядел последствия внезапно налетевшего и так же внезапно умчавшегося урагана. Нахмурился и почесал затылок. Придется выстругивать из кедра трости. Он отбросил обломки к печке и вместе с ними – проблему. До возвращения Тайнера из следующего рейда уйма времени, в голову придет не один способ выкрутиться.

Самый надежный пришел под утро, после очередной атаки призраков прошлого. И Морган поразился, почему не видел такого очевидного решения раньше. Но прежде чем осуществить его, надо привести себя в порядок морально и физически. Иначе придирчивый чувствительный мастер Лайо не станет с ним разговаривать.