Глава 22

Имандра притащила с собой целую толпу – мать, сестер, двоих теток, вполне освоившуюся в семействе Долму и соседей. Последние, Морган предположил, явились из чистого любопытства, взглянуть на ожившего покойника. Кто-то принес большую корзину с гостинцами. Судя по запаху – копченая рыба, свежий хлеб и пирожки. Худшие опасения Моргана не оправдались: не было ни жалостливых лиц, ни охов-ахов, ни навязчивой заботы. К счастью, Хара успела накормить его, и никто, кроме нее, не видел, как он давился и кашлял, пробовал отнять у нее кружку, чтобы пить самостоятельно, и в результате опрокинул отвар на себя. Хара объяснила, что судороги и онемение рук – следствие повреждения позвоночника. Нервы Гионы срастили, но неприятные последствия какое-то время будут беспокоить.

Длинные меховые пальто и плащи-халаты из некрашеной шерсти напомнили о том, что дома наступили холода. Болеть предстоит зимой, а выздороветь с приходом весны. Не слишком большое утешение, зато единственное. Не без чувства вины Морган отметил, что мать похудела, а ее волосы, пышные и вьющиеся, как у Имандры, стали совсем седыми. Но он не помнил, когда в последний раз видел ее такой спокойной и умиротворенной. Есть повод. У ее упертого сына обнаружились аж две невесты, в одну он по уши влюблен, а вторая фактически вошла в семью: какую-то из них он точно выберет.

«Ах, мама, как я тебе сочувствую».

Гости толклись в хижине недолго и ненавязчиво. Спустя четверть часа ободряющих улыбок и добрых пожеланий – все это время Керн дергался от нетерпения, когда же, наконец, можно будет начать хвастаться своими подвигами, – в закутке остались трое. Долма решительно облюбовала место матери в изножье постели и нежно улыбалась, как весенний цветок, выглянувший из-под снега. Это в планы совсем не входило.

– Спасибо, Долма, за участие. Рад был тебя повидать. Тебе больше нет смысла терять время: у Хары достаточно подмастерьев для присмотра за лежачим больным. – Морган старался выдерживать суровый тон, но голос прозвучал кротко и жалобно.

Девушка бросила на него пылкий взгляд:

– Я здесь не только ради этого.

– У нас приватный разговор, – солгал Морган. – Тебе придется уйти. Извини.

Долма обиженно опустила голову, но подчинилась без возражений. Керн проводил девушку мечтательным взглядом. В длинной безрукавке из меха ламы, надетой поверх рубашки и штанов, ее угловатая подростковая фигура выглядела очень женственной. Немного погодя Морган услышал, как она предлагает Викки помочь со снадобьями и та охотно соглашается. Уже и работенку подыскала. Всерьез намерена пустить здесь корни. Чем дольше тянуть, тем труднее будет ее спровадить.

Короткий зимний день клонился к закату. Имандра принесла свечу в каменном подсвечнике, плюхнулась на пол рядом с Керном и защелкала семечками.

– Напрасно ты. Нормальная девчонка. Немного безбашенная, но это из-за любви к тебе. Когда ты ее трахнешь, у нее психоз пройдет.

– Если на тракте обошлось без приключений, – произнес Морган сухо, – начните с переправы.

– Переправа – ловушка! Никакого Асура там не было! – возбужденно выкрикнул Керн, сверкая обезумевшими от радости, что ему дали слово, глазами. – Мы хотели ехать вам навстречу…

Имандра прикрыла ему рот ладонью.

– Не гони лошадей! – И громко затараторила, перекрывая его голос: – Это мы потом узнали, когда вернулись туда с Майюрой. Моя кобыла потеряла подкову, и мы собирались завернуть в деревню, поискать кузнеца. А тут этот паромщик. В твоем списке Повешенных он не значился. Мы заподозрили неладное и закрылись. Я назвала ему наш якорь. Он скорчил изумленную рожу. Назвала невидимкин. А он в ответ обрадовался, что мы знаем их священные тексты. Оказывается, тот отрывок про любовь – из каких-то церковных писаний. Потом выбежала сисястая чернявая девка и завопила, что злой демон ворует у них детей и уводит в пещеру. Схватила Керна за руку, пыталась утащить в лес – показать эту пещеру. Керн начал бормотать, мол, мы гонцы, нам нельзя задерживаться, мы пришлем сюда кого-нибудь. А она в истерику. Он бы повелся, если бы я не припугнула ее кинжалом. Оба – девица и паромщик – повалились на колени, прямо в грязь. Стали стонать, что мы такие прекрасные-распрекрасные, благородные-великодушные, единственные их защитники, не можем не избавить их от кровожадного чудовища. Мы не рискнули открыться и проверить, правду ли они говорят. В целом все выглядело подозрительно. До следующего моста было далеко, поэтому мы решили форсировать реку. Отъехали на безопасное расстояние, выбрали самое крепкое место. Лед был слишком тонким, чтобы по нему прошла лошадь и даже человек. Я осталась с лошадьми, а Керн снял сапоги и переполз реку на животе. На той стороне умыкнул из чьей-то конюшни лошадь и на следующий день наткнулся на отряд Майюры. Они пробили врата до меня. Мы погнали к переправе, но, когда добрались, ты уже был мертв. Прости, пожалуйста! – Имандра придвинулась к постели и с виноватой мордашкой уткнулась Моргану в плечо. – Это все из-за нас. Если бы мы поехали вам навстречу, вы не угодили бы в эту ловушку. Но мы не знали, обозначен ли разрушенный мост на твоей карте и какой дорогой вы едете.

Морган обнял ее, начал гладить по спине.

– Вы поступили правильно. Если бы вы вернулись, то дали бы Императору время ускользнуть. Переползти реку – блестящее решение. – «И настолько простое, что я до него не додумался. Старею?» – Мои поздравления, парень. – Он протянул руку, но пожал ее только Керн: пальцы онемели и скрючились. – А что с девушкой и стариком?

Морган почувствовал, как сестра напряглась.

– Их… убили.

– И девушку? Зачем?

Наступила тишина, будто его слова были камнем, брошенным в воду. Имандра с Керном обменялись нечитаемыми взглядами.

– Ну-у, – замычал Керн, неопределенно водя рукой в воздухе, – они ведь были сообщниками Императора. Кажется, они напали на кого-то из отряда. Мы не поняли. Мы в тот момент были в другом месте. Женщина была его женой. У нее был брачный талисман. – Он помолчал и добавил с презрением: – Вряд ли его изготовил кто-то из наших. На дикарках женятся только предатели. – А потом начал в своей обычной жующей манере мямлить что-то про временные врата, которые Майюрины следопыты нашли в Арианде, на кладбище. Врата находились в яме, прикрытой досками, и выводили на переправу, но не к ней самой, а мили за полторы, тоже в какую-то яму.

Морган слушал вполуха. Он вновь и вновь мысленно возвращался на развилку дорог, в точку выбора – когда девушка выбежала им навстречу. Такая отчаянная мольба, неподдельный испуг в глазах и такая обыденная ситуация – чудовище ворует людей и прячет их в пещере. У него не мелькнуло и мысли проверить, не лжет ли она и не околдована ли. Откройся он, оба остались бы в живых.

«С каких пор женщины и старики стали орудием в нашей войне?»

Похоже, эту женщину, как и Марго, Император использовал в далеких от семейной жизни целях. Сколько таких жен-оберегов у него раскидано по свету? Оберегов или ловушек… Через брачный талисман он должен был почувствовать, что с его женой случилась беда, и отреагировать – либо прийти ей на помощь, либо скрыться; по крайней мере, быть готовым к тому, что на него нападут, воспользовавшись его же вратами. Он не сделал ни того ни другого. Ловушка. На случайных Суров или на охотников за ним? Он наверняка знал, что его разыскивают: до Грита они прошли не меньше дюжины осведомителей, в открытости и неведении. А после Грита был еще один, опрошенный Имандрой. С такой легкостью пробивая врата, Император мог успеть побывать и у него.

– Ты просил снотворное, – произнес голос Долмы, внезапно возникшей над плечом.

– А? – растерялся Морган. И прежде, чем она наклонилась, чтобы поднести кружку к его губам, быстро добавил: – Спасибо. Я сам, потом. – Он откашлялся и вернулся к общему разговору: – Я не видел талисмана.

Имандра паскудно захихикала:

– Не сомневаюсь. Керн тоже не видел. И никто из парней. Потому что вы все пялились на ее сиськи.

Поставив кружку на пол, возле кровати, Долма выпрямилась и застыла как каменное изваяние: не примут ли ее в компанию? Морган повторил, что разговор конфиденциальный. Имандра сочувственно улыбнулась ей, в бессилии пожала плечами. Он выждал, когда девушка уйдет, а потом спросил:

– Как настроение у Илласа?

– Так себе. К нам у него претензий нет. Он ожидал, что мы потеряем… – Имандра кашлянула и потерла подбородок. – Знаешь, что его насторожило? Отсутствие сообщников в Димене и Арианде. Он считает, что Император не мог действовать в одиночку, а отряд Майюры формально отнесся к своим обязанностям. Но поскольку Майюра не в его подчинении, он ничего не может сделать, кроме как нажаловаться их главнокомандующему.

– Он жаловаться и поехал, – подал голос Керн. – А похороны – так, прикрытие. Придирки. Ребята добросовестно обошли обе деревни. Не тратить же время на поголовный опрос всех этих глупых деревенщин.

– Иллас очень сердит на дядю Арра. Мол, это он во всем виноват, заставил нас себя ждать и разделиться. Мы потом здорово жалели, что вывалили все начистоту, но, ты ж понимаешь, Иллас все равно докопался бы до правды.

«Конечно понимаю. У вас ведь нет опыта фальсификации рапортов».

– Он часа полтора поджаривал нас на медленном огне. А потом на наши многострадальные головы спикировала эта ястребица Хонига, – Имандра скривила губы и пальцем изобразила крючковатый нос старейшины, – и они устроили нам перекрестный допрос. Я вышла оттуда с чувством, будто меня прожевали и выплюнули. Еще Илласа смутила его Манна. Он жалеет, что никто из наших, кроме Керна, ее не видел и что ты не видел тела, потому что ты лучше всех знаешь, как он выглядит.

– Как никто? Где же вы были? И что с Манной?

– Мы были с тобой: сначала откапывали, потом везли домой. С той частью отряда, которая отправилась в Димену, остался только Керн. Невидимка выглядел точь-в-точь как ты описывал. Симпатичный такой попик, с бородкой, длинноволосый, светлоглазый. А Манна как у дикаря, и канал.

Морган поднял брови. У Сура Манна как у дикаря? И правда странно. Впрочем, в процессе перехода из тела в тело Манна могла измениться. Как он приручил Асура? Задабривал, подкармливая людьми? Кто вообще был рабом, а кто хозяином? Как сменил тело? Как умудрялся не заражаться скверной?

«Слишком много неразрешенных вопросов ты нам оставил, Император».

И вот еще что… Белое пятно, которое маячило в сознании с момента, когда Морган узнал, что его вытащили с того света, наконец начало обретать краски.

– Почему мое тело не сожгли?

Вспыхнувшая на лице Имандры радость осветила ее черты, словно солнце, проглянувшее сквозь зелень свежей листвы. Это была самая торжествующая гримаса, когда-либо виденная Морганом.

– Потому что я отказалась. – Имандра вздернула подбородок. – Я честно призналась Майюре, что у меня не хватит духу собрать пыль, которая останется от моего брата, и пускай лучше это сделает мама, Рола или Анни. И все наши отказались вслед за мной. И тогда ребята Майюры пробили врата, и мы вернулись домой. Между прочим, ты первый, кто этим поинтересовался.

– Я же должен знать, кому обязан своими будущими мучениями. – Морган улыбнулся краем рта, ласково потрепал сестру по лохматому затылку. – Скажи, родное сердце, был кто-нибудь из них знаком с Императором?

– Ой, они вообще не знали про невидимку, представляешь?! Будто Гиадалия – это край света. Неторопливые, расслабленные, сонные. Керну пришлось объяснять с нуля.

– Ну и рожи у них были! – хохотнул Керн. – Поначалу думали, я укурыш, отбился от отряда.

– Ты и выглядел как укурыш. Грязный, вонючий, опухший. На этой грузной коротконогой кобыле. Хозяева, наверное, обрадовались, что избавились от нее. Кое-кто, конечно, вспомнил, кто такой Вананд Заар. Но с трудом. Мусолили его всю дорогу до переправы. Говорят, большинство знавших его погибли в Ционе. А кто-то брякнул, что он затем воду и отравил, чтобы в живых осталось как можно меньше тех, кто может его опознать. – Имандра замолчала и начала сгребать в ладонь просыпавшуюся на одеяло шелуху от семечек. В наступившей тишине стал слышен вой пурги и далекие удары пешни: на реке долбили лед.

«Пожалуй, верно, – думал Морган, потирая ноющий лоб и отяжелевшие веки. – Планы с дальним прицелом. Какое наследие ты нам оставил, кроме еще одного (или не одного?) отравленного озера?»

Сооружения на Ледяшке, невидимки, шпионская сеть – несомненно, малая толика того, что он наворотил за восемнадцать лет. Ох, нет. Хватит на сегодня. Морган чувствовал, что его мозги превращаются в кашу. Он свесил руку, нащупал кружку возле кровати, но ухватить не сумел. Тронул сестру за плечо. Криво улыбнулся, стыдясь своей слабости.

– Будь добра, влей в меня это пойло.

Когда Морган в следующий раз открыл глаза, потолок расчерчивали широкие линии морозного солнечного света. Хижину наполняли громкие звуки. В промежутках между воплями ребенка было слышно, как кто-то счищает с оконного стекла налипший снег, а Хара гремит склянками и кого-то отчитывает. Морган потянулся вниманием за шторку. Тупик. Мир по-прежнему однолик. Дар, эта заноза в сердце, заныла с новой силой.

«Как долго я буду слеп?»

Он повернул голову, ища более удобное положение, и наткнулся взглядом на Долму. Почти незаметная, девушка сидела на полу возле койки, положив голову на руки. Морган тотчас притворился спящим, но Долма, очевидно, следила за ним внутренним зрением. Кровать прогнулась под тяжестью ее тела, ее ладонь мягко накрыла его руку, лежащую поверх одеяла. Он прохрипел:

– Поезжай домой. Я не дал согласия, если ты помнишь.

– С того момента все изменилось.

– Что все?

– Твое будущее.

– Что же ты мне предрекаешь, провидица?

– Не я. Гионы. Разве тебе… – Долма умолкла.

Внутри зашевелилось нехорошее предчувствие. Морган приподнял веки.

– Продолжай, раз начала.

Девушка заерзала. Ее ладони предательски вспотели, и она убрала руку.

– Накра Гион сказала, ты был сложным пациентом.

– Неужели? У них что, бывают простые?

– Да, относительно. Если человек только-только умер и тело не сильно повреждено. Пока тебя откопали и доставили сюда, прошло почти пять часов. Накра сказала, отец вначале отказался наотрез, но Иллас его упросил. Он же сам фактически умирает, когда это делает. Входит в транс, у него прекращаются дыхание и сердцебиение. С тобой он провел в трансе два с половиной часа. Это очень много. Они уже опасались, что не вернется. Потом сутки лежал пластом, не мог ни разговаривать, ни есть, ни пить. А с твоим телом провозились двенадцать часов.

– Пытаешься заставить меня проникнуться к Гионам благодарностью, прежде чем…

– Нет! – На скулах Долмы очень выразительно запылали красные пятна. – Накра говорит, на ее памяти нет ни одного благодарного. Благодарны друзья, родичи, но сами возвращенные – никогда.

Морган фыркнул. Не его одного выпихнули из сладких видений в суровую реальность. Поразительно, но за время, проведенное в ясном сознании, ему не удалось выискать в себе ни капли благодарности к этим полубожественным персонам. Нет желания ни общаться с ними, ни даже взглянуть на них из любопытства.

– Так что про будущее? – напомнил он. – Я останусь полуобездвиженным калекой, у которого каждая часть тела живет сама по себе и не ведает, что делают остальные?

– Нет! Физически – нет. Учитывая состояние, в котором было твое тело, Накра довольна результатом. – Долма провела ладонью по лицу, ее голос упал до полушепота. – У них плохой прогноз относительно твоего Дара. Пять часов с момента смерти – слишком долго, чтобы все стало как прежде. И еще Накра ссылается на повреждение позвоночных нервов. Они как-то связаны между собой – Дар и позвоночник. Прости, пожалуйста. Я не знала, что от тебя скрывают. Хара, Викки, Иллас, твоя семья – все знают.

Морган замер моргая.

«Слеп навсегда?»

Его словно вытолкнули в пространство, где нет ни движения, ни желаний, ни времени. Если бы он сейчас взял кинжал и вспорол себе грудную клетку, то не стал бы от этого более мертвым. Морган вспомнил, как дышать, только когда Долма заговорила снова. Очевидно, пытаясь смягчить нанесенный удар, она сообщила, что его мужские органы не пострадали, он может заниматься любовью и иметь детей. Морган оскалился в ответ. Мертвые не потеют. Но улыбаются: достаточно взглянуть на любой череп.

– С Даром, но без члена или с членом, но без Дара, – пробормотал он. – Пожалуй, ты права, последнее поприятней.

Долма открыла рот. Сочувствие в ее глазах переросло в тревогу. Она подобрала челюсть только тогда, когда сверхчувственное восприятие убедило ее, что он не свихнулся от потрясения.

– Спасибо за твою честность. – Морган старался говорить бодро, хотя без защитной сети изображать спокойствие не имело смысла. – И за мужество, которого не хватило у других. Но в отношении нас с тобой это ничего не меняет. Возвращайся домой.

– Я останусь! – с горячностью заявила Долма. – Пока ты не начнешь самостоятельно есть, бриться и вставать в туалет.

– Нет. Пойми… Мне не нужна сиделка. И я… несвободен. – Проклятье! Следовало бы сказать это жестко, а не оправдываться, боясь причинить ей боль, – этого все равно не избежать.

– Тогда почему здесь вместо нее сижу я?

Ее слова обрушились на Моргана как молот на наковальню. От поясницы по ногам прокатилась судорога. Еле справляясь с болью, он прохрипел:

– Давай поговорим потом… через год. А сейчас, прошу тебя, уезжай. Дай мне время.

«Привыкнуть к тому, что я теперь… кто?»

Глаза Долмы увлажнились и заморгали. Она ушла, не сказав ни слова.

Слепота навсегда… Эта мысль заслонила собой весь мир. Кем он сможет быть в своей новой жизни – а жизни ли? – без Дара? Стариком. Охотиться, выделывать кожи и шкуры, если сумеет заставить руки слушаться, ловить рыбу, собирать грибы, ягоды и орехи, делать вино из морошки. Объезжать лошадей, если сможет забраться в седло и удержаться в нем. Быть мужем Долмы или Каулы – трудно сказать, какое из зол худшее – и отцом детей, которые у них родятся. Или мужем Марго… Морган чуть не задохнулся от этой мысли. Позволит ли резвая кобылка с шелковистой кожей, круглыми грудками и золотистыми кудряшками потасканному калеке взгромоздиться на себя? Если не позволит, у него нет Дара, чтобы приколдовать ее. Заставить влюбиться в себя… Никогда прежде он не помышлял о таком. Уйти, сжечь за собой мосты. Которые уже занялись. И эту границу тоже, Морган понял, он теперь переступит с легкостью. Но до того нужно научиться управлять своими конечностями и добраться до Розенгартена живым. Старик или дикарь. Старик или ренегат.

– Что же ты сделал с бедной девочкой, что она вся в слезах, раздетая убежала на мороз?

«Что бедная девочка сделала со мной? – едва не выкрикнул Морган в ответ на язвительную реплику Хары, появившейся неожиданно и некстати. – Брось. Рано или поздно правда бы всплыла».

Он выпустил воздух через сжатые зубы. Силы воли хватило ровно на то, чтобы не выдать Долму – едва ли Хара оценит откровенность девушки. Не открывая глаз, Морган грубо изрыгнул три слова. В ответ Хара посоветовала ему прополоскать рот, однако проявила несвойственную ей мягкость. После того как под ним сменили простыню и впихнули в него овсяный отвар с медом и маслом, ему принесли полную кружку снотворного, и Морган провалился в глубокий, без сновидений, сон до вечера, заявившего о себе свистом пурги, мерцанием масляной лампы и очередным актом насилия над его телом.

К вечеру третьего дня Моргану стало казаться, что он провел на этой проклятой койке всю жизнь и на ней же помрет. Большую часть суток он спал, а в периоды бодрствования чувствовал себя горой костей, которая дышит, жует, шевелится и изрыгает ругательства, но – не живет. Наутро пятого дня явился Иллас, со скорбным лицом и корзинкой гостинцев. Ничего нового и толкового, кроме сомнительной, как показалось Моргану, благодарности за блестяще проведенную кампанию, он не сказал, да Морган, осоловелый ото сна, и не спрашивал – лишь поинтересовался, нашли ли озеро, отравленное Тойвой, и Иллас мрачно покачал головой.

Спустя месяц, растянувшийся эдак на столетие, замелькали до боли знакомые лица. Отряд явился в полном составе; по крайней мере, Морган не обнаружил, что кого-то не хватает. Товарищи по оружию, бывшие товарищи по оружию, прятали жалость и сочувствие за улыбками, шутками и смехом, однако в глазах читалась печаль. Потом пошли группками. Каждый вечер кто-нибудь забегал. Единственные, кого Морган не увидел, были Рав и Токо. Конечно, их отряд мог задерживаться – именно так все и утверждали в ответ на его расспросы. В позапрошлом году его собственный отряд ушел в рейд в конце зимы, а вернулся ранним летом. Но те, кто из лучших побуждений скрыли одну скверную новость, вполне могут скрывать и вторую, еще более скверную.

Тайнер, Эйж, Гуан и Коймор наведывались раз в три дня и потчевали его напитками, крепкими и весьма недурными на вкус, явно из командирских запасов. Смешиваясь со снотворным, спирты продлевали спасительный сон. Никто не слонялся по хижине, бутылки проносили под одеждой, эмоции – у Тайнера они прорывались через слово – выражали вполголоса. Тем не менее после третьей пьянки Хара вкатила Моргану выговор с угрозой отправить домой, если он не начнет разрабатывать руки вместо того, чтобы сползать обратно в могилу. Он тут же принялся демонстрировать, как хорошо владеет руками: отобрал у нее миску с ухой, с третьей попытки зачерпнул бульон и пронес ложку мимо рта. Попробовал еще раз и еще, а потом швырнул все на пол и рявкнул: «Катись к претам! Без Дара мне руки не нужны!» И пролежал весь день накрывшись с головой и стиснув зубами подушку. С возвратом домой Хара погорячилась, а вот снотворного Морган не получил. И следующее утро начал с матерных песен, которые горланил до ночи, отвечая на Харины замечания идиотскими ухмылками. Война продолжалась двое суток. На третьи Морган, охрипший, с саднящим горлом, поздравил себя с победой и ускользнул из жестокой реальности в царство сна. Вскоре ребята ушли в рейд, и просыпаться стало совсем незачем.

Еще невесть сколько дней проплыло в полузабытьи, пока однажды дорассветным утром Моргана не выдернул из сна холод. О том, что это утро, можно было догадаться только по доносящемуся снаружи скрежету лопат, расчищающих снег. Он приоткрыл глаза посмотреть, кто спер одеяло, и удивленно моргнул, увидев над собой в свете масляной лампы незнакомое продолговатое лицо с птичьим носом и застывшим расфокусированным взглядом. Все еще гадая, не кошмарный ли это сон, Морган растерянно пробормотал «здрасте».

Длинная как жердь, костлявая молодая женщина не выразила приветствия ни словом, ни жестом, а ее глубоко посаженные глаза по-прежнему смотрели в никуда. Такого взгляда не бывает даже у Лайо. Видимо, ввалившись однажды в транс, она так из него и не вышла. Пока ее теплые, сухие, абсолютно равнодушные руки освобождали его от бинтов, Хара внесла позаимствованный у кого-то удобный стул из ивовых прутьев, с подушкой на сиденье. В закуток по-хозяйски, как к себе домой, вошла вторая девица, копия первой, если не считать более осмысленного взгляда и завязанных в хвост волнистых темных волос, которые у ее сестры были свернуты в узел на затылке. Она уселась нога на ногу, достала из деревянного сундучка пузырек с чернилами и перо, водрузила на сундучок толстый журнал и начала что-то в нем строчить.

«Мои спасительницы». Морган покатал эти слова в сознании, и они сами собой превратились в «мои убийцы». Означает ли их визит конец заточения?

С ним не разговаривали. Косоглазая нажимала пальцами в какие-то места на спине, плечах и шее, выворачивала руки, заставляя его дергаться и охать от боли, и временами бросала писаке короткие фразы. Большинство слов произносилось на Живом языке, на Всеобщем – только названия костей, нервов и чего-то там еще внутри тела. Угадать смысл фраз по лицам и интонациям голоса было невозможно. Ни одна из Вороних не отреагировала, когда Морган пожаловался, что ему холодно. Словно он не живой человек, а механизм, каждое звено которого должно функционировать определенным образом. В целом создавалось впечатление, что внешний мир интересует их ровно настолько, насколько его можно использовать для воздействия на мир под кожей. Действительно кикиморы, и клеиться к ним можно исключительно ради хохмы. Потому что ради денег не позволит папаша.

Моргана истязали целую вечность. Он успел пережить все существующие эмоции – от бешеной ярости до благоговения: когда на его худое, дрожащее, ноющее от боли тело наконец набросили одеяло, готов был повалиться своей мучительнице в ноги и лобызать ее сапоги. Мучительница выскользнула за занавеску, и Морган услышал, как они вполголоса беседуют с Харой. Быть может, в отсутствие сестры девушка с нормальным взглядом проявит понимание? Он повернул голову к писаке и спросил:

– Что с моим Даром?

Молчание.

– Надежды на его восстановление нет совсем?

Скрип пера.

– Вы говорите на Всеобщем языке?

Писака поджала губы и, не отрываясь от своего занятия, медленно, с достоинством, кивнула.

«Говорим, но не с тупыми мочилами», – перевел Морган.

Если бы он мог встать, он выхватил бы этот поганый журнал, куда они записывают своих подопытных, и треснул им ей по башке. Спустя буквально минуту зазнайка вдруг закрыла талмуд и спрятала в сундучок. Длинный серый жакет перекочевал с ее плеч на спинку стула. Она одернула светлую тунику, до колен закрывающую кожаные брюки, придвинула стул к кровати. Села, положив руки на бедра; ее глаза разбежались в разные стороны.

– Что еще? – застонал Морган. – Хватит вести себя так, будто меня здесь нет!

В этот момент в сопровождении Хары вошла ее сестра, с табуреткой в руке.

– У тебя неправильно срослись кости, – пояснила Хара.

– Хватит издеваться! Нашли чучело для опытов! Сшивали, сшивали, а теперь резать! Переломаете мне кости, заново срастите, а потом что, еще восемь недель лежки?

– Морган, угомонись! Они будут работать с Манной. Никаких инструментов, кроме фантомных рук.

Ворониха, делавшая осмотр, села в изголовье и в подтверждение слов Хары показала пустые ладони. Потом одна из них легла Моргану на лоб, другая – под затылок; он почувствовал головокружение, по телу пошли волны жара.

– Если этого не сделать, ты никогда не сможешь ходить, – неожиданно заговорила она точно таким же тоном, каким Аисса объясняла своим тупоголовым телохранителям про взломанный канал. – У тебя был раздроблен тазобедренный сустав. Там много нюансов, которые невозможно отследить во время реанимации, особенно при большом количестве повреждений. Наша первостепенная задача – восстановить жизненные функции за ограниченный период, пока идет работа с духовной составляющей. Все остальное мы доделываем потом, когда состояние больного стабилизируется и мы убеждаемся, что Манна соединена с физическим телом так же прочно, как до смерти.

– А как насчет Дара? – Морган послал Харе ядовитый взгляд. – Не делай невинное лицо!

Хара отвела глаза.

– На данный момент признаки восстановления Дара отсутствуют, – без малейшего сочувствия призналась Ворониха. – Как ситуация будет развиваться дальше, спрогнозировать трудно. Мы сделали все, что в наших силах. Поскольку Дар заложен в нас от рождения, теоретически его можно развить и со временем научиться каким-то элементарным вещам. Второй вариант, и он представляется мне более реальным, – соединиться кровью с женщиной с сильным Даром. Супруги постоянно находятся в близком контакте, у них происходит взаимный обмен Манной. Дар жены будет стимулировать развитие твоего Дара.

Рана, в течение полутора месяцев врачуемая снотворным, вскрылась и закровоточила.

«Ты же хотел удостовериться…»

Морган кинул взгляд на безмолвную фигуру, застывшую на стуле у его левого бока, и задумался, почему от тех, кто возвращает к жизни, так разит смертью. Следующее, что он ощутил, был солнечный свет, щекочущий веки. О том, что с ним что-то делали, свидетельствовала лишь тугая повязка на бедре и легкое жжение в правой ноге, обещающее вскоре перейти в боль. Место писаки занимала Хара. Косоглазая, едва Морган зашевелился, собственноручно влила в него разведенный в воде порошок; не дожидаясь, когда обезболивающее подействует, перевернула лицом вниз и наглядно продемонстрировала Харе, в какие места на спине в следующие две недели – именно столько осталось лежать – нужно ставить иглы. Ее прощальными словами были: «Пора отвыкать от транквилизаторов».

Пока Хара провожала Гионов, Морган пережевывал тревожную мысль: осталась ли целительница на его стороне, и если нет, как выбить из нее эликсир бегства от реальности. Ценные идеи его не посетили, поэтому, едва голоса на крыльце затихли, он громко окликнул Хару и встретил ее широкой невинной улыбкой:

– Принеси чего-нибудь горяченького попить. Я бы поспал.

Улыбка обратно не вернулась.

– Не надейся. И имей в виду: концерты на этот раз не прокатят. Запоешь – отправлю к матери.

– Нелюди, – обиженно буркнул Морган. Твердость и суровый тон Хары не оставляли иллюзий. – У крокодилов больше сочувствия. Бьюсь об заклад, они не способны ни собственные трусы постирать, ни рыбу запечь. Эта, с журналом, не потрудилась даже научиться двигать языком.

– Работа фантомными руками отнимает много силы. Велла не может позволить себе растрачивать ее на болтовню, особенно перед операцией. Если бы у них было сочувствие, они бы не могли делать и половины того, что делают. Чем заниматься самоедством, помедитируй над этим.

– Хара?

Она наклонила голову, приготовившись слушать. Морган сглотнул и тихо произнес:

– Я не хочу жить.

– Я знаю. – Чуть слышный вздох. Долгое молчание. – Принесу тебе завтрак.