Из рассказа Большакова
«После того как товарищ адмирал – спасибо ему за это – забрал нас из этой чертовой дыры под названием Гремиха, где мы больше трех месяцев отъедали ряхи ничегонеделанием, он пообещал нам интересный досуг и развлечения. Например, бег по пересеченной местности с тридцатипятикилограммовыми мешками на горбу, не считая оружия. Ползание по камням и болотам, для полноты картины и минным полям с повизгиванием пуль над задницей. Главное же развлечение – это сбегать за полста кэмэ в тыл к фрицам и вытащить из землянки, полной жаждущей попасть к нам в плен фашистской сволочи, кого-то с офицерскими погонами, и желательно с витыми. На что мы с радостью согласились и быстренько погрузились в самолет. После прилета в Мурманск нас переправили в Полярный. Там нас уже ждал начальник разведки Вазгин и наш старый знакомый Двинин, который и представил нас как спецгруппу разведки из Наркомата ВМФ, прибывшую для выполнения ответственного задания. На следующий день мы были уже в расположении 181-го разведотряда, с которым предстояло почти месяц работать, как в тылу врага, так и полазить по нейтральной полосе. В этом отряде служил, точнее, служит знаменитый для нашего времени разведчик, дважды Герой Советского Союза Виктор Леонов. Я не знаю, будет он тут дважды Героем или нет, но одну «Звезду» уже получил. Хотя мне довелось встречаться с ним еще в начале своей военной карьеры, в середине девяностых, но я ему не сказал об этом. Вначале нас приняли настороженно. Дескать, прибыли тут какие-то московские гости – так нас представили, – а что мы конкретно умеем? Они устроили нам несколько проверок, после чего все сомнения сразу отпали. Они очень удивлялись, где это нас так натаскивали, просили разучить с ними некоторые приемы. Нам стали доверять безоговорочно, более того, мне в нескольких вылазках в тыл врага пришлось еще и командовать ими.
В предпоследнем нашем поиске за линией фронта мы ходили к Лиинахамари, зная, что это за орешек, но надо было посмотреть своими глазами. Вскоре нам снова сюда возвращаться, но уже с десантом. Нас высадила «Малютка» в районе Варьёме – в нашем времени это граница между Россией и Норвегией. Высадились по ту сторону границы и более тридцати километров отмахали до цели. Там все разведали, а через пять дней нас должны были снять катерники в районе Долгой Щели. Облазив все подходы к Лиинахамари, мы обнаружили на подходе к порту четыре батареи орудий калибра 150–210 миллиметров и большое количество зенитной артиллерии, их установили так, чтобы они могли стрелять как по самолетам, так и по кораблям, если те вздумают войти в залив. Разведав все, что нужно, и засняв, мы пришли к выводу, что придется израсходовать одну ракету по ключевой точке немецкой обороны, чтобы уменьшить потери при захвате этих батарей. Нам надо было поторопиться добраться до точки эвакуации, время поджимало. Но в тылу врага в любой момент можно нарваться на патруль. Пришлось со всей осторожностью пробираться к точке эвакуации. А тут, как назло, немцы увеличили количество патрулей, которые то и дело попадались нам на глаза. Хорошо, не мы им, потому-то опоздали к катеру. Нам ничего не оставалось делать, как до появления следующего катера почти на сутки где-то схорониться, подыскав подходящее местечко, где скала нависала над кусочком берега с расщелиной и можно было в относительном спокойствии переждать, пока нас не эвакуируют. Альпинистское снаряжение есть, решили спускаться. Первым пошел Юрка Смоленцев, за ним Рембо, потом остальные. Сваливаемся по веревке вниз. И прямо на головы двух норвежцев. Там еще три фигуры на приткнувшейся к берегу посудине. Что-то вроде большого баркаса, но с палубой и даже крошечной каютой. А может, там еще кто-то есть?
Двое на берегу – пожилой и молодой. На борту – молодой парень и две женщины. Одна постарше, вторая, очевидно, дочь, очень похожа на пожилую. Одеты как обычные рыбаки, оружия не видно. Застыли статуями совершенно обалдевшие. Сидели тихо-мирно, костерок собирались развести, рядом кучка плавника собрана, у молодого в руке котелок. И вдруг, как черти из табакерки, выскакивают пятеро здоровых мужиков, увешанных оружием. Что дальше – неясно, но уж точно ничего хорошего!
– Хальт, хенде хох! Руки вверх, суки!
Вожу стволом «Вала», держа всех в секторе огня. Ребята в темпе рассредоточились, не забывая о подступах, держат под контролем фланги и тыл.
И тут пожилой подал голос:
– Русские, что ли?
Честно говоря, в тот момент я не ожидал услышать тут русскую речь.
За бортом плещется вода. Мы медленно движемся к выходу из фьорда. На палубе тесно, мы здесь с хозяевами. Все живы и здоровы. Пока. Ну а дальше как бог и удача положат.
С немцами было бы много проще. Их деревенские бюргеры, хозяева, насмерть забивали, травили собаками, морили голодом наших «за леность и неусердие». О том остались документы, воспоминания тех, кого успели освободить.
Однако взять в ножи пятерых, в том числе двух женщин – дело нескольких секунд. Именно в ножи, не тратя пуль, да еще сымитировав ограбление, чтобы замести следы. И пусть потом ломают голову полицейские или их контрдиверсанты, что тут произошло. Наверняка в Норвегии тоже есть криминал, вряд ли местные душегубы с приходом немцев все разом стали законопослушными, ну если только новые хозяева не вписали их всех в «норге полицай».
Спецоперации – это никогда не «бой местного значения», цель и ставки обычно повыше. К этому нас готовили, так что выбор у нас небольшой – жизнь чужого гражданского ценой больших потерь наших на фронте или, соответственно, наоборот. Что выберете вы?
Но сейчас случай был особый. И время, и ситуация терпят. Плюс некий азарт – пошло везение! И шальная мысль: а не попробовать ли нам на этом корыте с наступлением сумерек прорваться до Рыбачьего.
Вообще, русские жили в этих местах со времен Великого Новгорода. И Шпицберген раньше назывался Грумант, и стояли по этим берегам поморские деревни еще до викингов. В веке девятнадцатом граница считалась условным понятием, роднились семьями, переселялись свободно, случалось, конечно, бились насмерть за охотничьи угодья. Однако самая волна пошла в революцию и двадцатых, когда бежали и «бывшие», и «крепкие хозяева», и верующие сектанты, и просто те, кто желал быть подальше от огня Гражданской войны.
Наш хозяин Олаф Свенссон – Олег Свиньин – похоже, из последних. Хотя в разговоре старательно избегал прямых ответов. То, на чем мы плыли сейчас, было его «семейным предприятием». Старшая женщина – его жена, молодая и один из парней, соответственно, дочь и сын, второй парень – зять. Жили они дальше по берегу этого фьорда, в… слово это у норвежцев означает и «деревня», и «хутор». На жизнь зарабатывали ясно чем.
– Рыбаки мы все, земля-то непахотная! Если поймаем – сыты будем. Перед войной хорошо жили – не богато, но и не бедствовали, а что еще человеку надо? Я на траулере полгода сезон, полгода дома. Сына хотел в училище морское, да война, потом будет учиться, если живы останемся. Дочку замуж выдал в тридцать девятом за хорошего человека – образованный, места капитана ждал, помощником ходил уже два года. Дом по дешевке купили, починили, баркас этот тоже по случаю выгодно прикупил.
Земля непахотная. Никогда не сказал бы так норвежец, да и наш, живший тут поколения. Точно попал на север не иначе как в раскулачивание, границу перелетел, воронок, срок оттянув на канале до тридцать третьего, тут граница еще условная была. Ну да я тебе не товарищ Ежов или Берия, мне твое житие прошлое по барабану. И слушаю я тебя очень даже внимательно, чтобы понять, чего ждать от тебя и твоего семейства. Потому как не решил еще – дойдем до уговоренного места и мирно разбегаемся, или…
– А что ж ты тогда здесь? Тебя послушать, вас всех на любое судно бы взяли, и даже не простым матросом, а целым боцманом? Или немцы в торгфлоте своем мало платят? Тогда уж точно не одной только рыбкой бы питались!
– Ага, или на дне бы лежали. Сколько знакомых моих уже там – война ведь! А по-нашему, лучше не в первых рядах, зато голову сохраним. Потом видно будет. Те победят, эти – всем моряки нужны. И рыба – тоже.
– Так ты что, за немцев, или…
Знал бы ты, дядя, что ответом своим сейчас приговор выносишь. И себе, и всем своим.
– Знаешь, начальник, отчего я от Советов ушел? С землицы родной, где дед и отец остались? Да от лозунга «Даешь!» и гори, себя не жалея ради общего дела. Нельзя так, чтобы всем и по приказу! Вон кровь моя – сын Игорь теперь Ингвар, дочка Оля стала Хельгой. От русских только речь и осталась. Я ни за тех, ни за этих, я за жизнь. Которая при любой власти должна продолжаться.
– Как знаешь, дядя. Только тех, кто смирно сидит, первыми и режут, как один мой знакомый сказал. Румата Эсторский. Ты не знаешь его. Мы вот, может быть, своей смертью и не помрем, хотя и хочется, но уж точно любому напоследок вставим так, что в аду нас со страхом помнить будет. А тебя мимоходом прихлопнут, как комара, и даже отомстить будет некому.
– Не прихлопнут, – твердо ответил Свенссон, – рыбка всем нужна. Как хлеб. Война не война, а кушать хочется.
– Ага. Хочется. Потому ты сейчас и плывешь на палочном ходу!
Немцы – это орднунг! Иначе говоря, ничто мимо кассы! Здесь, в Норвегии не было таких зверств, как на Восточном фронте, но налогом облагалось все, причем, в отличие от большевиков с их продразверсткой или братков девяностых с их поборами «за охрану», собиралось все до копейки, и никакие оправдания в расчет не брались по определению. Норвежцы, естественно, не были дураками – как учесть, сколько рыбы ты вчера поймал? – но и немцы тоже. Таких, как Свенссон, могли остановить в любое время и по своему усмотрению, забрать любую часть улова (правда, пару самых тощих рыбин обычно оставляли, чтоб с голоду не помер).
Для Свенссонов рыба была не только едой, но и товаром, за который они только и могли купить хлеб, одежду, любую нужную в хозяйстве вещь и топливо. Потому сейчас мы сплавлялись не включая мотор, а пользуясь отливом – сам хозяин, его сын и зять здоровенными дрынами (назвать это веслами у меня язык не поворачивался, разве что на римской галере) то подгребали, то отталкивались от дна или камней.
– Так даже лучше. На мысу раньше лоцманский пост был. А теперь немцы свой поставили.
Понятно, это он про тот самый пост наблюдения и связи говорит.
– Мимо идешь – остановят, обыщут, заберут. Особенно если с уловом идешь. А работу мотора слышно далеко. Подходишь, а там ждут уже. Мы по-тихому с отливом туда, с приливом назад – могут и не заметить. У причала обычно часового нет, если только кто из солдат с удочкой, так это не страшно, можно даже за рыбину сигареты выменять. Туда и так обычно пропускают, знают, что пустой. Но с вами лучше по-тихому проскочить.
Ага. Гарнизон поста – шесть человек. И причал от домика не виден. В домике всегда двое, надо полагать, сигнальщик-наблюдатель и дежурный по связи (блин, радио там у них или телефон?). Итого в «комитете по встрече» максимум четверо. Против нас. Справимся!
Это на тот случай, если остановят и мы не сумеем по замыслу тихо пройти дальше за мыс и в открытое море. Орудий на берегу нет. Хотя пулемет наверняка имеется, а он может делов натворить. Если по-тихому мимо причал пройдем, за мысом включим мотор. А уж там нас не достанут, если Свенссон немцам уже примелькался, ничего подозрительного на палубе они не разглядят, возможно, не забеспокоятся и не вызовут патрульный катер.
Близко уже. Вот сейчас за тем выступом откроется пост. Мы сидим или полулежим на палубе, спускаться в маленькую каюту или в трюм никто не захотел. Оружие не на виду, но готово к бою. Хозяева дали нам длинные прорезиненные плащи, оставшись в свитерах, так что мы, на первый взгляд со стороны, сойдем за местных. Без драки или с ней – по фигу, прихлопнем походя еще четверых тыловых насекомых!
Свенссон клянется, что в это время на посту обычно тихо. И мы пройдем без помех.
Не прошли.
Вот пост. Домик наверху виден плохо – только часть крыши. А внизу причал, где уже ждет «комитет по встрече».
Катер-стотонник. Две двадцатимиллиметровки на носу и корме. На палубе человек пять фрицев. Заметив нас, шустро готовятся, старший что-то рявкает, выскакивают еще трое с автоматами, те же, кто на палубе, разбегаются, двое к носовой пушке, один к кормовой. Офицер орет что-то, даже нам смысл понятен.
– Досматривать будут, – упавшим голосом говорит Свенссон, – пропали мы.
– Подходи к борту, – отвечаю я тихо, – и сиди смирно. Как начнем – падайте на дно, если хотите жить.
Так, диспозиция. Рембо на носу, Шварц на корме изображают полную апатию. Брюс с Владом в середине, я возле каюты на виду, остальные за ней. До немцев метров шестьдесят, нас несет прямо на них, все Свенссоны работают веслами-шестами. Только бы сблизиться, против эрликонов мы не потянем!
Борт катера уже почти нависает над головами. Двадцатимиллиметровки теперь не опасны – их стволы над нами. Ну чего ты вцепился, дурачок, очередь у тебя выйдет по воде! Второй немец от носовой пушки перешел к борту, кидает нам конец, немец на корме делает то же самое, Шварц и Рембо принимают. Трое фрицев с автоматами готовы спрыгнуть на баркас, а этого нельзя, сразу увидят наши плохо спрятанные стволы. С богом!
Дальнейшее длилось много меньше, чем наш рассказ о том.
Стреляю в автоматчика, показавшегося мне наиболее опытным, а значит, самым опасным. Брюс броском вбивает нож в другого, в руке сразу возникает ПБ (пистолет бесшумный), я так и не понял, он или Влад влепили пулю в голову третьему со шмайссером. Я перенес огонь на мостик катера, скосив офицера и матроса рядом. Шварц и Рембо стреляют в «своих» немцев, так и не успевших отпустить швартовые канаты. Ну а матрос у пушки, похоже, получил свое, валился на палубу одновременно с моими.
И все это в первую секунду.
Влетаем на палубу, нет ли кого-нибудь внизу?
Шварц, Рембо – у пушек, сделав контрольные в голову своим фрицам. Разворачивают пушки на берег, главная опасность сейчас от поста. Брюс – на мостик с винторезом, успев проконтролировать тех двоих. Я, приоткрыв люк в машинное, кидаю внутрь световую гранату и плотно захлопываю. Влад проделывает то же с кубриком. Как позже выяснилось, напрасно. В кубрике никого не оказалось. Зато в машинном мы обнаружили двух оглушенных немцев.
Пять секунд. Катер полностью наш. Боеспособного противника в пределах видимости нет.
Двоих из машинного вытащили на палубу. Качественно связали – руки за спиной, свободный конец петлей на шею – и сунули в кубрик, который до того осмотрели на предмет отсутствия оружия или чего-то подобного. Жмуров отправили за борт. Минута. Зачистка и контроль завершены.
По большому счету нам крупно повезло в том, что у немцев было слишком мало времени для оценки ситуации и принятия решения. Увидев нас издали, они решили действовать по уже заведенной программе «стрижка овец», даже не задумываясь о том, что вместо овечек могут оказаться волчары-людоеды. На Восточном фронте тот же немецкий лейтенант, уже знающий, что такое партизаны, вел бы себя иначе. Например, спешно вооружил бы всех своих (было чем – мы нашли на катере эмгач тридцать четвертый и семь маузеровских винтовок в оружейке), заставил бы подойти под наведенными стволами, и не самим прыгать для досмотра, а нам подниматься на катер по одному. Мы бы, правда, и тогда справились с ними. Ну, не обучены их матросы контролировать группу и уж точно не владели боевой рукопашкой. А у нас не только ножи попрятаны при себе, но и пэбэшки. В любом случае для немцев все окончилось бы так же, но и у нас вполне могли оказаться «трехсотые» и даже «двухсотый»!
Ты привык к тихой оккупированной стране, морячок, к усмиренной стране, где не смеют понять руку на немца, зато полно овец, которых подобает стричь, а не резать без дела. Потому ты не знал, когда надо спрашивать документ, а когда сразу стрелять на поражение, не сумел определить, кто перед тобой, овечка или волк. Вот и повел себя – как мент с Невского, вдруг оказавшись в чеченских горах. По правилам другой войны. Блин, поспешили, тушки за борт – нет, из карманов все выгребли, как положено, но я-то по-немецки не шпрехаю, вот английский – да, в совершенстве. Какие у дохлого знаки различия были? Китель, не форменка – значит, точно не матрос, но может, унтер?
Вот не помню штатного расписания, таких вот «единиц». А ведь тут не все! Это – «раумбот», формально «моторный тральщик», но у немцев фактически «охотник», рабочая лошадка за все. Так, еще раз вспомнить Сан Саныча: два эрликона – значит, ранняя модель, до типа R-17, сто двадцать тонн, двадцать один узел, экипаж семнадцать человек! Минус десять – где еще семеро? На посту, ножки размять решили – значит, сейчас заявятся обратно. Не зная, что случилось. Ну-ну!
У пленных спросить? Да, а как наши Свенссоны с хозяевами объяснялись? Что, немцы все норвежский выучили? Скорее уж они за два года поднахватались – иначе как бы, как сами признались, сигареты на рыбу с немецкими матросами? Оглядываюсь. Свенссоны, похоже, так и сидят с открытыми ртами – впечатлились по самое не могу!
– Эй! – машу рукой хозяину. – Давай быстро сюда!
Он осторожно поднимается на палубу. Боязливо обходит кровь, стараясь не испачкать сапоги.
– По-немецки понимаешь?
Он кивает. Зову Валентина, спускаемся в кубрик. Свенссон идет как овечка. Вид такой, словно это его сейчас будут подвергать экспресс-допросу в походно-полевых условиях с применением всяких неприятных средств.
Немцы уже очухались. Один лежит смирно, в прежнем положении, в глазах страх. Второй, похоже, извертелся, пытаясь высвободиться. Что ж, поиграем в хорошего и плохого копа в одном лице. Трогаю веревки на смирном, говорю довольным тоном – «гут»! Затем подхожу ко второму, неодобрительно качаю головой, кидаю зло «нихт гут» и качественно бью его в живот. И еще, и снова. И по печени, почкам, под ребра. Не из зверства, а чтобы второй видел, что бывает за нелояльность.
Отхожу, оцениваю. «Тихого» немца, видимо, проняло – смотрит с откровенным ужасом. Свенссон, впрочем, тоже. Вздергиваю «тихого», вынимаю кляп, сажаю так, чтобы он не мог видеть второго (по идее надо бы порознь допрашивать – так где?). Достаю нож, касаюсь кончиком лица немца, отвожу ему веко – будто собираюсь вынуть ему глаз. Немец визжит как свинья – тьфу, обмочился, сволочь!
– Спроси, сколько их тут? Кто командир? Где остальные? Зачем зашли на пост?
Да, прав был Лаврентий Палыч – битие определяет признание! Я тоже оказался прав – их было семнадцать, командир – лейтенант Фольтке. Находились в патруле близ Киркенеса, вдруг пропала радиосвязь. Лейтенант заподозрил поломку рации и, чтобы не подставлять своего радиста, а заодно и себя, решил послать сообщение с берегового поста. Со своими позывными должен быть на смене какой-то лейтенантов знакомец, он прикроет. Нет, обычное сообщение, по распорядку. С лейтенантом пошли все, кто хотел ноги размять, – шестеро. За старшего остался обер-маат Баер. Ушедшие должны вернуться, лейтенант сказал, максимум через полчаса, только отправят депешу. А когда они пришли? Да только четверть часа прошло…
Черт!! Вот это рояль! Только-только – и мы! Хотя как сказать: было бы хуже встретить их уже в море, катер на ходу, все на борту. Но это значит, «потеряшки» сейчас вернутся, сколько у них времени, чтобы отправить свое сообщение?
В темпе привожу немца в прежнее состояние – затыкаю рот. Вылетаем на палубу.
– Сейчас пойдут. Вот по тому спуску, там и прижмем. Работаем только валом и винторезами – бесшумно. Как только к тому камню подойдут.
Ближе подпускать нельзя – разглядят что-то не то. А там спрятаться негде. Открыто все как на ладони. Интересно, немцы с оружием или без? Вообще-то зачем матросам на своей базе оружие таскать? Нет тут партизан и не было никогда!
Свенссон мнется сзади. Ну, чего тебе еще?
– Вы нас убьете. За что?
– Тьфу! – отвечаю. – Сказал же, не тронем, слово даю! Мы уйдем сейчас, и никак ты нам не помешаешь. А к немцам побежишь потом – так они ни за что не поверят, что ты не сообщник, тогда точно тебя и семью – тебе это надо? Вот только ножик из рукава убери – не успеешь! И тогда прости, но придется твоих вслед.
Он разжимает ладонь – и нож падает на палубу. Я поднимаю.
– Финка, – говорю, – рыбу потрошить в самый раз. А для рукопашной – не совсем. Не нужен мне.
Кидаю. Нож втыкается в стенку каюты баркаса.
– Иди, дядя, посиди тихо совсем немного. А будешь под ногами путаться, пулю шальную словишь с той или другой стороны.
– Идут!!
Точно, спускаются. Шесть, семь, восемь. Ну, должен же кто-то с поста концы на берегу отдать? Заметят ли немцы непорядок? Если и заметят – не должны дергаться резко. Это все же их тыл, их катер. Шаг прибавить, чтобы разобраться скорее, что происходит. О, они без оружия идут! Ну, у летехи, может, кобура на поясе, но винтарей и шмайссеров ни у кого не видно! Не повезло вам, фрицы, враз попасть НЕ НА ТУ войну!
Заметили фрицы или нет – неизвестно. У нас цели распределены уже – «лежу вторым, стреляю во второго», промахнуться нам с полусотни метров – не смешите!
Вот фрицы лежат. В темпе вперед! Вчетвером – надо же кого-то и в прикрытии оставить: во-первых, вдруг кто-то из немцев, по тому же закону рояля в кустах, вылезет наверх с гранатой рыбку поглушить? А во-вторых, присмотреть за Свенссонами – вдруг решат под шумок сделать ноги, а у них снаряжение наше секретное, не перетаскали еще. Надо, пожалуй, раумбот взять! И быстрее он, и с пушками, а с движками Влад разобрался уже, да и «инструктор» есть, тот обделавшийся немец-механик, второго в расход придется, чтобы подляны не ждать. «Влад, наше снаряжение с баркаса на борт, Свенссонов припахать, пусть тоже помогут поднять-подать, мы на пост».
Пробегая мимо лежавших, делаем контрольные. И сталкиваемся с еще одним немцем, решившим спуститься к причалу. Хлоп, хлоп – есть, сразу от двоих!
– Партизанен!!!
Сука, крикнуть успел. Не слишком громко – но все же…
Вылетаем наверх. Ну, козлы!!!
Если возле вас такой крик или, хуже того, выстрел, что делать? Правильно – мгновенно на автопилоте в канаву, за камень, в любое укрытие, оружие к бою, палец на спуск, высматриваем цели. А если вы – гражданский? Или только призванный, без опыта или тыловой?
Вот именно – будете стоять столбом, крутя головой: «что это было». Первую секунду – точно. А второй секунды, если не повезет, уже не будет!
Так вот и немцам не повезло.
Полянка (вроде даже какой-то огород). Домик, сараи сбоку метрах в тридцати. И возле грядок фриц, на крыльце второй. Оба без оружия, глазенки вылупили на нас, замерев!
Стреляю в того, кто на крыльце. Поскольку ему скрыться – миг, а теперь лежи тушкой! Второй бежит к домику и орет, будто его режут:
– Партизанен! Партизанен!
Так и лег с пулей в затылке. Нырнул бы рыбкой меж грядок – прожил бы на несколько секунд дольше.
Выстрел! Из домика. В белый свет как в копейку.
Нас, конечно, на виду уже нет. Залегли за камнями. Фрицев осталось двое, и связи у них нет (не подходят нигде телефонные провода). И домик все же не дот! Хотя каменный, блин!
Движение в проеме. Ствол винтаря, кто-то выглядывает – хлоп! Вскрикнули – слышал ясно. Может, и не насмерть, но подранил точно. Что дальше делать?
– Эй, там! Предлагаю сдаться в плен. Иначе забросаем гранатами.
Надо спешить, пока там кто-то не связался со своими по рации. По всей видимости, один из двух – радист. Даю двадцать секунд – потом всем смерть! И пленных брать не будем!
Отчего-то я крикнул это по-английски. Сам понять не могу, как это вышло.
– Нихт шиссен! Не стреляйте, мы сдаемся!
Выходят двое. Причем один тащит второго. Обезоруживаем, связываем. Осматриваем дом – ничего для нас интересного. Ну, кроме бумаг и пары хороших биноклей.
– Моему товарищу нужна помощь. Окажите, как культурные люди.
Фриц-то по-английски говорит.
– Кто радист? – спрашиваю также по-английски.
– Он и был радистом, – показывает на скрюченный труп на крыльце.
Блин, да он же нас за бритских коммандос принимает! А что, идея хороша, может, будет не таким упертым. Со вторым, что был с ним внутри, все ясно! Проникающее в грудную клетку – не стоит и возиться. Стреляю ему в голову.
– Бесчеловечно! Мы – пленные, имеем право, – завопил немец. – Я не стану молчать, ваше командование вас накажет!
Все это он по-английски чешет. Ребята смотрят с интересом, как спектакль. Машу рукой – уходим! Тащим за собой и этого фрица до катера.
На катере все готово. Приказываю готовиться к отплытию.
– Влад, как движки и в баке?
– Все о’кей.
– Вопросы есть? Немца возьми!
– Вы русские???
Шлеп!
– Ну, Рембо… Убил?
– Да разве я ждал, что он прыгнет, как кенгуру, со связанными-то руками? Сам на кулак нарвался! Дышит вроде – нокаут!
Мне было любопытно узнать, что за мутный тип этот фриц? И по-английски балакает прилично. Имеет ценность или сразу его к рыбам? Так, ксива его – Вилкат Артур, фамилия какая-то прибалтская, обер-гефайтер (обер-ефрейтор, по-нашему «мосел» – младший сержант) 321-го батальона береговой службы. Тьфу, как это на русский перевести, не разбираю я по-немецки, кроме отдельных слов. Английский, испанский знаю, бывал и говорил, а с гэдээровцами не доводилось!
– Приведите его в чувство.
Рембо черпает ведро морской водицы и выливает на башку этому шустрому. Очухался.
– Литовец? И что же, в вермахте?
– Руки развяжите, русские свиньи!
– Руки? А что, можно!
Приказываю развязать. Беру его руку на болевой и ломаю указательный палец на правой. Пока он воет, повторяю то же на левой. Помимо того что больно, еще и полезно для безопасности. Теперь он не сможет быстро воспользоваться оружием, даже если схватит. А также сильно ударить кулаком или провести захват. Можно и переговорить в спокойной деловой обстановке.
– Так отчего литовец в вермахте? За неправильный ответ будет больно. Очень.
– Я из Мемеля!
– И что ж тебе русские сделали, за что ты так их ненавидишь? Хутор спалили, семью раскулачили, жену изнасиловали, детей зажарили и съели?
– Ненавижу. За то, что вы есть. И всегда угрожали великой европейской цивилизации. Своей дикостью, бескультурьем, тиранией. Ваша земля самой природой и Богом создана, чтобы быть житницей и кладовой цивилизованного мира! А вы при ней – рабами и слугами. Но вы не желали покориться или убраться, чтобы там была культурная Европа, аккуратные домики, ровные дороги, распаханные поля, а не ваш вонючий навоз! Ничего, скоро все это будет! И великий фюрер загонит остатки ваших орд в сибирскую тайгу и тундру, где вам самое место! Ты сейчас убьешь меня, русская сволочь, но вам не остановить цивилизации!
Как визжит этот, судя по фамилии, полукровка, оттого и лезет из кожи вон, в дойче юбер аллес, своим стать!
– Командир, а у него слюна, случайно, не ядовитая? – задал вопрос Рембо.
– Все возможно. Так что держись подальше.
Послышался легкий смешок подошедшего Влада.
– Влад, ты чего?
– Так переводчика бы, тащ командир. Моих немцев поспрашивать.
– Тащи их сюда. Из кубрика обоих.
Вытаскивают. Я подхожу к ним. Зачем бессмысленная жестокость? Пусть будет воспитательное действо. Для того немца, который смирный.
А дружок-то его, похоже, снова развязаться пытался? Ну что ж, сам виноват.
Качаю головой, будто с сожалением: «Ай-ай, ну тебя же предупреждали!» Достаю нож и перерезаю ему горло, как барану. Так, чтобы второй немец видел и литовец в придачу.
Немца это очень впечатлило. Ну, это пока присказка. А сказка вот рядом слюной вонючей брызжет. Возвращаюсь к литовцу для продолжения нашей с ним дискуссии:
– Что, пулю ждешь? Это для тебя быстро и легко? Не дождешься! Цивилизация, говоришь? Это не ваш ли, случайно, президент в тридцатых всеобщую сортиризацию по хуторам проводил? Такие вы культурные, что гадили где попало, как скоты. Довели число хуторов с отхожими местами с четырех процентов до двадцати?
Болевой на руку в айкидо называется никке. Рука ломается вдоль на скрутку с раздроблением костей. Калека навсегда, медицина бессильна, даже если бы и занялась этим пациентом прямо сейчас. Быстро отрубился – болевой шок! – еще ведро воды на голову, чтобы в сознание пришел, – то же самое с другой рукой. Снова в отключку – ну и на фиг, время на тебя терять.
Немец сейчас в обморок грохнется, белый как бумага. Свенссон немногим лучше.
– Скажи ему, так будет за малейшую нелояльность. Если нам хоть что-то покажется. А если движки будут работать безупречно, обещаю жизнь и плен. Слово офицера.
Немец закивал головой так часто, будто хотел ее оторвать. Вот и ладно.
Внизу слышу, что-то шевелится. Как змея ползет. Литовец упертый, пытается впиться мне в ногу зубами! Ну да он не гадюка, а я не Вещий Олег – вбиваю его зубы ему же в глотку хорошим таким пинком.
Суверенные, самостийные? Если бы так, как Австрия, Финляндия, – еще ладно. Так вы же сразу в штатовские подстилки и не скрываете, что они сразу на ваши базы в случае чего. А это не нейтралитет называется, а совсем по-другому. Так с чего и нам с вами нейтрально себя вести?
Вручаю Свенссону пачку денег, найденных у дохлых немцев. Рейхсмарки, оккупационные – плевать! Нам-то они зачем?
– Держи, дядя! Только осторожнее трать, по мелочи! А лучше придержи до тех пор, чтобы забылось. И бывай, рад знакомству!
Отвалили. Даже мотор завели, чтобы скорее оказаться подальше.
Влад докладывает – движки в норме. Да, немец оказался из торгфлота, так что по-английски кое-как разумеет.
И не забыть еще с берега камешек прихватить. На глубоком месте литовцу за пазуху – и за борт. Живой еще, гаденыш, ну да это поправимо!
– Валентин, посмотри, что с рацией, разобраться можешь, надо наших предупредить, что идем на трофее, часа через четыре подойдем к входу в Кольский залив. Чтобы ненароком свои же по нас не ударили, пусть предупредят авиацию и дозорные корабли.
Входим в Кольский залив, там нас уже встречает начальник разведки Вазгин на эсминце «Куйбышев». Когда он перешел на наш катер, я пошутил, вспомнив культовый фильм – принимай, дескать, аппарат, Павел Алексеевич. Махнул не глядя. Даже личный механик имеется в наличии. После этого наш флот пополнился неплохой боевой единицей. Вот так все и было или почти так».
– За катер, конечно, спасибо, но зачем было так рисковать, а если вдруг что-то пошло не так и все добытые вами разведданные так и остались бы там?
– Это был оправданный риск. Я не отрицаю, да, мог кого-то потерять, но разведданные мы бы в любом случае доставили. А так – кто не рискует, тот не пьет шампанского. И, кроме того, тут кто-то обещал не драть уши.
За рассказом Большакова время пролетело быстро, минутная стрелка на часах завершала второй круг, но нам еще лететь и лететь. Я немного вздремнул под убаюкивающий голос Большакова, как другие, не знаю. Но вот и сам диверсант начал устраиваться на лежку, предоставляя другим участникам полета рассказывать свои истории, это продолжалось какое-то время. В дальнейшем наш разговор переключился на флот и корабли, и через некоторое время полета мы возобновили разговор на тему модернизации флота.
Потом затронули тему о состоянии германского флота, что есть, что может быть достроено и построено. Я перечислил, с чем нам придется встретиться на морях.
– Насчет «Гнейзенау» не знаю, как история повернется. Но в нашем времени немцы его так в строй и не ввели. У них есть еще авианосец недостроенный, несколько эсминцев и миноносцев, не говоря о десятках подводных лодок и пары тяжелых крейсеров. Один из них они начинали перестраивать в авианосец, но потом забросили. А нам надо крейсер «Петропавловск» достроить. А то эти козлы нам перед войной комплектующие на него зажали, мы его так и не достроили. Может, здесь пойдет чуть по-другому и нам достанется этот полуфабрикат не в виде металлолома, тогда мы обязательно из трех да соберем один. А если повезет, то и два. Хотя они и не супер, так себе, на фоне американских тяжелых, но нам на первое время пригодятся. Достраивать их будут, конечно, сами немцы, наши заводы будут заняты другим строительством. Там, в нашем времени хотя и авианосец, и тяжелый крейсер достались нам, но по договоренности с этими союзничками корабли должны были быть затопленными или разобранными на металл. Вот так мы и крейсер не достроили, и авианосец не получили. Хотя вы, товарищ адмирал, получили гарантии от завода на ремонт и модернизацию этих самых кораблей. Но договоренности, будь они неладны, хотя и товарищ Сталин вначале был, кажись, не против достройки авианосца. Но впоследствии решили из него сделать опытное судно. Начали его на живучесть испытывать, чтобы впоследствии при проектировании своих авианосцев учесть все результаты этих опытов. На нем взрывали бомбы, его бомбили самолеты и торпедировали корабли, а под конец затопили. А жаль. Если бы его ввели в строй, это был бы бесценный опыт, приобретенный нашим военно-морским флотом. А так мы еще более тридцати лет не имели авианесущих кораблей.
– Я тоже доказывал товарищу Сталину, что нам нужны авианосцы, и он даже соглашался со мной. И в последний план судостроения они вошли, у нас был предварительный проект, но сами корабли так и не закладывались. Мы и сейчас прорабатываем предварительные проекты, с учетом опыта их боевых действий. И не только авианосцев, но и кораблей других классов от торпедного катера до линейного корабля.
– Линейные корабли после войны сошли на нет, а после 62-го года они только у США остались – это четыре корабля типа «Айова». Которые она строит в данный момент. Сразу после войны на первое место вышли авианосцы – основная сила США и Англии. Сейчас у нас там главная сила на море – это авианосцы и атомные подводные лодки с ядерным оружием на борту.
– Так это значит, что линкоры не надо строить, а все внимание сосредоточить на авианосцах и других классах кораблей?
– А мы их так и не построили, а те, что были заложены до войны, разобрали. Правда, была попытка построить парочку линейных крейсеров, но и их не достроили. Я знаю, что после войны, чтобы наше судостроение чем-то заполнить, начали достраивать корабли довоенных проектов. Были достроены десять эсминцев тридцатого проекта и пять крейсеров типа «Чкалов». Крейсера ладно, с десяток лет проходили, а некоторые и двадцать. А вот эти эсминцы несколько лет – и их в отстой, один болгарам, другой полякам передали, для их флотов. А следующая серия, так называемая 30-бис, их там чуть ли не семьдесят штук наклепали. Так некоторые и вовсе чуть ли не с верфи сразу в отстой. С одной стороны, это был переработанный проект тридцатки, а он хорош был бы именно сейчас. Но для 50-х годов уже устарел и не отвечал требованиям тех лет. И вы боролись с этим, хотели ограничить серию на несколько десятков единиц. Но наша промышленность не хотела переходить на новые проекты, это надо перестраивать производство, падает план, заработки. Вот и гнали ненужные корабли, которые через несколько лет снова привели на завод для модернизации.
– Как так! Ведь флот должен заказывать корабли для себя такие, какие ему нужны. А вы говорите, нам поставляли корабли непригодные для флота.
– Да, такое было. Судостроители вначале ссылались на отсутствие новых проектов, а промышленность должна работать. Впоследствии они просто оборзели. А потом и совсем мы чуть не лишились флота, не только эсминцы в отстой, но и многие крейсера. Это там один партийный деятель постарался, объявил, что корабли для страны не нужны, а нужны только ракеты. Многие корабли были разобраны на металл, прямо на стапеле или у построечной стенки. А ведь многие были практически готовы, а на некоторых находились даже экипажи. Он говорил, что корабль хорошая цель для ракет и они годны только для дипломатических визитов. И наша судостроительная промышленность стала совать эти ракеты на подходящие по водоизмещению корабли. Но первые ракеты были несовершенны. И снова повторилась история, как и с предыдущими эсминцами, их начали перевооружать с ракет на автоматические артсистемы, но первые автоматические пушки были малокалиберные, не более 57 миллиметров. Но теперь на кораблях от эсминца до крейсера стоят 130-миллиметровые автоматические пушки. Вообще, от этого деятеля и авиация пострадала, а впоследствии чуть артиллерии не лишились. У нас многое делалось, извините, через жопу, и впоследствии все эти заскоки нужно было разгребать.
– Похоже, нам предстоит немного повоевать за свой флот, и повоевать серьезно.
– Товарищ адмирал, мне кажется, здесь все пойдет по-другому, я в этом уверен. Не будет таких метаний из одной крайности в другую. Флот должен быть сбалансированным, кораблей всех классов должно быть в меру.