Глава 17

Когда последние всадники-халхасцы канули в темноту ночи и постепенно стихли звуки воинства, ушедшего в бой с джунгарами, младший лейтенант Владимир Жданов со злостью стукнул кулаком по зубцу крепостной стены. Он искренне недоумевал, отчего именно его оставили старшим по крепости? Неужели не нашлось другого, ведь он как в конце лета прибыл сюда, так ни в одном деле до сих пор не побывал! Майор Лаврик, чтоб ему пусто было, сразу определил молодого новичка в свои помощники и приказал заниматься изучением нравов и обычаев халхасцев. Также Жданову было приказано приниматься за халхасский язык, а для всего этого Владимиру выдали записи майора – тяжеленную стопку бумаг, и выделили небольшую комнату рядом с кабинетом Лаврика.

– Аким Симеонович! – окликнул Жданов пожилого степенного каптенармуса. – Все вооружены?

– А как же, – улыбнулся в бороду бывший обдорский пятидесятник. – Гранатки нашим выданы, а тако же и халхасским людишкам, на коих указано, патронов сверху ишшо дадено по полусотни.

– Хорошо, – кивнул Владимир и снова посмотрел в темноту, кисло усмехнувшись – вспомнил, как проходили стрельбы у завербовавшихся степняков. – Теперь нам только что ждать, покуда они вернутся, врага побив.

– Тоже дело, – пожал плечами каптенармус. – Не всем же из винтаря палить. А коли придётся…

– Ага! Как же! – махнул рукою Жданов. – Вона, у меня делов – знай, читай да учи. Ещё товарищ майор прислал мне монаха-буддиста в помощь. Сиднем сидит, как болванчик, да поучает…

– Так то нужда в толмачах у нас, нешто понятия не имаешь? – улыбнулся Аким.

– Да понимаю я, – безразличным тоном ответил офицер. – Трифона Галданова бы заместо меня поставили, он к языкам привычнее.

– И ему место нашли, не сумлевайся!

Аким Овцын, три года тому назад по весне бежавший из захиревшего Обдорского острога вместе с пятком людишек – сначала вверх по Полуй-реке, а затем и по Оби, где они и пристали к ангарскому каравану, с усмешкой глядел на безусого юнца. Упрям да горяч, ишь каков! Ничего, со временем поумнеет!

– Аким Симеонович! Гляди, прожектора уж зажгли! – совсем уж озорно воскликнул Жданов, поёживаясь то ли от мороза, то ли от возбуждения. – Сейчас пулемёты как жахнут!

Однако время шло, а пулемёты молчали. Лишь спустя некоторое время до них донёсся далёкий треск, впрочем, скоро прекратившийся. Слышались лишь частые щелчки винтовочных выстрелов. И откуда-то с западной стороны отчётливо нарастал неясный гул, похожий на прогоняемый табун. Но даже дальние кочевья получили приказ сниматься и уходить на север ещё трое суток назад! Откуда взяться табуну?!

На угловой башенке один из бойцов, услышав странные звуки, развернул прожектор в ту сторону, частично осветив будто движущуюся вдалеке землю. Ещё до того, как прожекторщик выровнял свет, у Жданова противно заныло в животе. Вот оно – ты же хотел! Владимир быстро справился с нахлынувшими эмоциями и через мгновение твёрдым голосом говорил приказ каптенармусу:

– Симеоныч! Патронов каждому ещё по полста! И колотушки! Поспешай!

– Сполню, Володимер! – Аким опрометью – и куда только девалась былая степенность – бросился на двор.

Там Овцын чуть ли не за шиворот схватил двух стоявших столбами халхасцев, менее месяца тому назад принесших присягу царю Соколу, Сибирской Руси и её народу, потащив тех к арсеналу, помогать. Забили набат, тревожно, часто. Тем временем враг приблизился на расстояние полёта стрелы, и если бы не зубцы да защитные козырьки, то первый, пристрелочный залп степняков смог бы на излёте посечь защитников ургинской крепости. Немногочисленные ангарцы, остававшиеся в укреплении, приготовились к обороне. Двух с небольшим десятков человек, на которых мог рассчитывать Жданов, было совершенно недостаточно, а помощи от монахов ждать и вовсе не следовало. Хорошо, что они хотя бы ушли с открытого пространства и не будут мешать бойцам.

Второй прожектор, на надвратном укреплении, вслед за башенным, уже светил в сторону приближавшихся джунгар. От массы коней и всадников, казавшихся единым целым, исходил белый пар, слышался удалой пересвист да решительные вскрики степняков, подбадривавших друг друга. Вновь в сторону стен полетели стрелы. Многие бойцы из местных, словно заворожённые, из-за укрытий смотрели на врага, то и дело оборачиваясь, как будто ища путь к отступлению.

– Ну наконец-то! – Владимир увидел, как Овцын покрикивал на молодых халхасцев, которые, помогая ангарцам, с великой осторожностью устанавливали во дворе два миномёта.

– Внимание! Открывать огонь по готовности! – крикнул стоявшему неподалёку парню. – Давай!

Боец, из марийцев-переселенцев, торопливо бухнул из винтовки, удостоившись укоризненного взгляда от Жданова, однако остальные тут же подхватили его почин, принявшись стрелять в сторону врага. Ранее, атакуя конных, многие из ангарцев старались попасть во всадника, этим же грешили и офицеры. Для стрелявшего сие смотрелось, конечно, впечатляюще. После меткого выстрела тот или иной степняк, выронив оружие, сваливался с коня, кувыркаясь под копытами и поднимая клубы пыли. Однако и Бекетов, и Усольцев требовали стрелять по лошадям, чтобы те, падая, создавали своими телами преграду для животных, скачущих за ними следом. И теперь это стало общим правилом. На стены поднялись все, кто мог стрелять. Таковых оказалось лишь два с половиной десятка. Сам Жданов корректировал огонь миномётов, руководя прожекторщиками. Первый залп оказался 'в молоко' – обе мины упали далеко в стороне, не причинив джунгарам никакого вреда. Казалось, что разрывы мин даже не были замечены врагом. Также Владимир пытался смотреть вдаль, туда, куда ушёл гарнизон. Он видел, как вдалеке из стороны в сторону метались лучи прожекторов отряда майора Лаврика, а в редкие мгновения, когда смолкали выстрелы винтовок, слышался хаотичный пулемётный рык. По всей видимости, бойцы пытались отбивать наскоки степняков, стало быть, тут, под стенами крепостицы, не всё их войско – это придало Жданову дополнительную толику уверенности в своих силах.

– Давай! – офицер снова махнул рукой, и следующие мины с гулким хлопком унеслись в чёрное небо.

На этот раз камни и комья мёрзлой земли взметнулись перед кочевниками, огибавшими крепостицу слева, и заставили лишь несколько всадников сверзиться наземь с раненых, испуганных коней. Джунгары, надо полагать, и вовсе не заметил этих жертв. Разрывы мин среднего калибра к сожалению не смогли наделать большей паники. Укрывшись от очередного залпа лучников за зубцом стены, Жданов вдруг вспомнил предложение комэска Щербакова, озвученное им на совете перед ночным выступлением. Тогда оно было воспринято майором Лавриком как ненужная перестраховка. Что же… Теперь закладка фугасов на подходах к ургинской крепости никому из оставшихся тут не казалась излишней. Дав миномётчикам отмашку на следующий выстрел, Владимир успел оглядеться вокруг. На дворе крепости, освещаемом несколькими фонарями, он увидел медленно бредущего к лестнице, что вела на стену, Дзанабадзара, в сопровождении нескольких монахов, которые были погружены в монотонное молитвословие. Они звенели медными тарелками и колокольцами, били в барабаны. Молодой лама и сам пребывал в молитве, сложив кисти рук ладонями на груди и наклонив голову.

'Куда он собрался?!' – негодовал Жданов, со злостью посматривая на приближавшихся халхасцев.

Илья Иванович приказал ему обеспечить безопасность ламы, а тот сам шёл в самое пекло – на стену, где то и дело над головами ургинцев свистели стрелы джунгар. Ругнувшись на растяпу Овцына, пропустившего Дзанабадзара наверх, Владимир бросился к ламе.

– Ты куда?! Ты зачем?! – Владимир злым голосом бросал короткие фразы в спокойное лицо совершенно не знавшего русского языка ламы, придерживая молодого человека за плечи.

Однако тот, внешне ни капельки не напрягаясь, продолжал своё движение, словно находясь в трансе.

– Да стой ты! Куда?! – Жданов буквально повис на буддисте, когда тот принялся залазить на саму стену, держась за край зубца, за которым совсем недавно прятался сам Владимир. Колокольца в руках монахов продолжали раздражающе звенеть, а лама уже стоял на зубце, и полы его одежд трепетали на холодном ветру. Он воздел руки, продолжая нашёптывать только ему известные слова. А Жданов был готов провалиться сквозь землю от стыда и злости на самого себя. Хорош же он! Сейчас этого дурня нашпигуют стрелами, и будет он как мамина подушечка для иголок зимним вечером. Ох, а майор будет в бешенстве! А Соколов? Отошлют на Лену, золото из-подо мха выковыривать, вместе с теми, кто более ни к чему не годен… Однако время шло, а Дзанабадзар продолжал стоять, вытянув в стороны руки. Шапка ламы давно сгинула в темноте, а голова его покачивалась в такт всё усиливающемуся голосу. Его заметили, но не сразу. Глаза кочевникам слепил свет двух прожекторов, которые светили с угловых башен, и получалось что они, сами будучи на виду, стреляли из луков практически вслепую. Дзанабадзара не посекло стрелами только чудом. Владимир попытался было с помощью подоспевшего Акима стащить ламу со стены, растолкав несмело противившихся этому монахов. Джунгары продолжали терпеть жестокие потери от беспрерывного огня почти трёх десятков стволов. И в какой-то момент ургинцам показалось, что враг дрогнул. А с характерным визгом упавшие в самую гущу степняков мины сделали, наконец, своё дело, разметав в стороны десятки джунгар, которые готовились к яростному броску на стены. Тут уж враг не выдержал. Сломался. Только что перед стенами крепостицы было множество всадников, а вскоре остались только распростёртые или скрюченные тела мертвецов да хрипевших и стонавших раненых. Наконец и ламу, явно пребывавшего в трансе, стащили вниз. Опьянённый первым успехом Владимир приказал убрать его с глаз долой. Тут же начали подходить бойцы, докладывать о положении дел в крепости. Убитых не было, но пострадавших от стрел было достаточно. Дюжина человек получила незначительные ранения, многих посекло широкими наконечниками, были и неприятные ранения лица – у одного из бойцов стрела застряла в скуловой кости. Зрелище не из приятных даже для всякого повидавших казаков.

– Что же с нашими-то там деется? – каптенармус вглядывался вдаль, на юг. Туда же тщетно светили и прожектора.

Там, на замёрзшей равнине, между покрытых льдом проток Туула, продолжали рычать в ночи пулемёты, но уже не столь беспорядочно, как прежде, а слаженно, пусть и скупо.

– Всё в порядке, Симеоныч, – показал в сторону далёких световых сполохов офицер. – Займись-ка ты лучше матчастью.

Когда Аким собрался идти осматривать свои владения, вновь появился один из монахов, который через говорившего по-русски ополченца из северной Халхи передал Жданову слова ламы:

– Богдо-гэгэн Дзанабадзар просил передать, что его скромных сил всё же хватило на изгнание врага прочь. Благодарность ваша за то будет излишней, потому что он заодно с вами. А сейчас он отдыхает и просит не беспокоить его без нужды.

После этих слов монах несколько раз поклонился и, подобрав длинные рукава, удалился.

– Тьфу ты! От дурень! – Овцын же покачал головой, устало махнул рукой и размеренно продолжил свой путь.

Младший лейтенант, убедившись, что враг окончательно исчез, назначил дежурного на стены и отправился в радиокомнату, чтобы передать радисту предварительный отчёт о боестолкновении с джунгарами.

– Сегодня из Селенгинска к Урге вышел большой обоз – Бекетов обещал его прибытие в начале марта, – радист сразу доложил самое главное, готовясь записать информацию для скорой передачи.

– Через две недели… Что же, это хорошо, – обрадовался Жданов. – Ладно, Виталя, пиши текст…

***

Вернувшийся Лаврик был вне себя от терзавших его эмоций. Ему было нестерпимо обидно, что кочевник обманул его на глазах у его подчинённых. Было больно из-за понесённых союзными халхасцами потерь. А всё из-за чего?! Посчитал степняка глупее себя, теперь утирайся, Илья Иванович, готовься к вопросам. Излишним самомнением майор не страдал – он не считал себя чисто военным человеком, скорее, тяготился своим назначением, стараясь больше прикладывать усилий там, где чувствовал себя уверенно – в дипломатии. Давненько уже обещанный Бекетовым новый начальник гарнизона Урги должен будет прибыть в начале марта – только тогда Илья Иванович сможет оставить свой военный пост и окунуться с головой в степную политику.

Когда начинало светать, майор отправил несколько отрядов халхасцев на поиски рассеявшегося врага, для оценки состояния джунгарского войска, после чего, отдав необходимые приказы по гарнизону, Лаврик собрал совещание. Для начала он доложил присутствовавшим офицерам и сержантам о проведённой им операции, отметив хитрость джунгар. Не преминул Илья Иванович отдать врагу должное, рассказав о храбрости и стойкости степняков.

– Я, как и все вы, не желал бы иметь джунгар во врагах, – говорил майор собравшимся в конце, когда все выступили с докладами. – С ханом Эрдэни у нас нет непреодолимых противоречий. И я обещаю решить вопрос нормализации наших взаимоотношений. Ведь надо учитывать фактор маньчжур и их будущий конфликт с Джунгарским ханством.

– Товарищ майор! – поднял руку Жданов, у которого ещё горели щёки после того, как ему пришлось объясняться по поводу появления верховного ламы Халхи на крепостной стене. – Но после ночной бойни будет сложно замириться, не так ли?

– У Эрдени-Батура сложное положение на западе – недавно он потерпел поражение от казахов, – после небольшой паузы стал говорить Лаврик. – Не думаю, что он пойдёт на усугубление конфликта на севере. Хотя договориться с ним будет трудно. Пока джунгары не сцепятся с маньчжурами… Я уверен, что справлюсь.

Собрание на этом закончилось, и люди быстро разошлись – у каждого было множество неотложных дел. Лаврик однако задержал Жданова, чтобы ещё раз поговорить о поступке ламы. После чего майор сообщил Владимиру о скором прибытии тушету-хана с небольшим отрядом.

– Кроме того, я отправлял гонцов к цецен- и дзасакту-ханам, а алтан-хан прибудет первым. Наверное, к вечеру…

– Хурал*? – спросил офицер.

– Он самый, Володя, – кивнул Илья Иванович. – Будем вырабатывать ответ джунгарскому хану.

*Хурал – (здесь) собрание представителей халхасских родов, собираемое для выработки единых решений.

Союзные халхасцы, после столкновения с частью джунгарского войска, оставленного для прикрытия штурма острога, по мнению ангарских офицеров, понесли тяжёлые потери. Но сами командиры степных отрядов так не считали, уверяя, что они были минимальны по сравнению с количеством убитых джунгар Как бы то ни было, погибло двадцать семь всадников, тяжелораненых было почти два десятка, у многих были менее опасные повреждения. Лазарет Ургинской крепостицы был полон. Помощь оказывали и джунгарам, но только более-менее знатным воинам, на которых указывал пленник Орлус, их поместили в тепло и дали немного горячего питья. С остальными покончили халхасцы. Среди захваченных джунгар большинство составляли стрелки из кашгарских и бухарских фитильных ружей, которые успели сделать лишь один неслитный залп – они не входили в ополчение нойона, что прорвался к Урге, а были приданы этому войску самим ханом Джунгарии в усиление. Хан Эрдени-Батур слышал о том, что среди воинов северного царя-Сокола, которому присягнул тушету-хан, много стрелков, а потому отправил в поход и своих лучших воинов. Спустя сутки, когда ещё полыхали погребальные костры из тел погибших под Ургой воинов, вернулись большинство из отправленных за джунгарами отрядов. Командиры-халхасцы доложили о том, что неприятельское войско, разделившись на четыре части, пытается уйти восвояси, на юго-запад. Джунгары, захваченные разведчиками в полон, показали, что нойон Моюнчур ранен. Говорили, что он сильно ослаб и не выдержит долгого пути. Отделившимися от основного войска оказались ополчения вассалов нойона, изрядно потрёпанные под стенами Урги.

– Нойона мы непременно нагоним! – тогда же заявил Лаврик. – А остальные пусть уходят.

Нужно было спешить, поскольку каждый час был на счету, и в тот же день эскадрон Щербакова, усиленный дружинами алтан-хана и тушету-хана, бросился в погоню. Джунгар нагнали к исходу вторых суток, идя по их следам – окоченевшие трупы коней и воинов то и дело попадались взгляду, скользившему по уныло-серой каменистой степи. Джунгарское войско, потрёпанное и усталое, отягощённое ранеными воинами и обозом, не могло уже двигаться, сохраняя походный темп. Часть лошадей, табун в четыре сотни голов, халхасцам удалось увести у врага ещё в ночь боя под Ургой. Оттого многие воины противника лишились второго коня. Кроме того, многие животные погибли или были ранены в несчастном для них бою. На зимних же кормах конь кочевника сильно не разгуляется, быстрее устанет. А потому более свежие дружины халхасских ханов, нагнав войско Моюнчура, обошли его с флангов. Ангарцы и отряды союзных степняков преследовали джунгар позади, едва не соприкасаясь с их арьергардом, по всей видимости, состоявшим из наиболее ослабленных всадников. Положение нойона к исходу дня стало совершенно безысходным.

Джунгарам пришлось встать лагерем в одной из обширных котловин, окаймлённых пепельного цвета скальными выступами. Сводное воинство под началом ангарского майора обложило противника со всех сторон, грамотно используя рельеф местности.

Враг не выказывал попыток прорваться, напротив, в его стане зажигались редкие костры, ставились юрты. Наконец несколько всадников отделились от джунгарского лагеря, неспешным шагом их кони прошли несколько сотен метров, ожидая переговорщиков и от окружившего их войска. Лаврик отправился на разговор с джунгарами вместе с союзными ханами, Гомбо Дорджи и Гомбо Эрдени.

– Каков прок от переговоров, Илия? – вновь заговорил с майором тушету-хан, чей сын, Дзанабадзар, чудом избежал стрелы на стене Урги. – Это мертвецы… Нам ничего не стоит втоптать их в землю.

Алтан-хан, чьи кочевья граничили с землями джунгар, был более осторожен:

– Зачем понапрасну проливать кровь? Победа уже наша, и Моюнчур это знает.

– Я однажды говорил с ханом Джунгарии, – проговорил Илья. – Но тогда он не принял меня всерьёз. Что же, пусть послушает своего человека.

– Если джунгар не издохнет в пути, – буркнул тушету-хан, презрительно глядя на всадников неприятеля, которые были совсем уже близко.

– Если ещё не умер, то мы не дадим ему умереть, – сказал майор уверенно. – Внимание…

Стяг Сибирской Руси, который удерживал один из гвардейцев в блестящей стальной кирасе со знаком золотого сокола на груди и таким же знаком на шлеме, шумно трепетал на ветру. Сей стяг притягивал взгляды джунгар, ибо был он слишком непривычен для них – слишком яркий и светлый, с золотым навершием и золотым же гербом в виде пикирующего на добычу сокола. После того как сопровождающие переговорщиков выкрикнули их имена, всадники сблизились, чтобы говорить. Старший сын нойона, Пойдо, бывший теперь старшим в войске, помрачнел лицом, узнав, кто находится перед ним.

– Мой отец, Моюнчур, не может говорить… – начал он говорить, устремив взгляд в небо. – Но мы все готовы умереть в бою! Нападайте, чего же ждать?!

– У нас нет желания убить вас, – отвечал Илья Иванович. – Это вы пришли на чужую землю.

– Чужестранец, – невесело усмехнулся Пойдо. – Я не знаю, откуда пришёл ты.

– Твой хан, Эрдени-Батур, знает! – всё больше распалялся тушету-хан. – Спроси у него!

– У меня нет желания вести долгий разговор, – безразличным тоном проговорил джунгар, поглаживая шею нетерпеливо переминающегося коня, и, посмотрев на ангарца, жёстко сказал:

– Говори, что ты хотел сказать!

– Я хочу вылечить твоего отца, чтобы он, вернувшись к хану, сам предложил ему замириться с нами и нашими друзьями, князьями Халхи.

Молодой степняк с изумлением посмотрел на Илью Ивановича, а майор продолжил, с небольшой помощью Гомбо Эрдени:

– Но сначала… Мне нужны предатели, что перешли к вам у Чёрных скал, и взятое вами оружие у наших павших воинов.

Пойдо молчал.

– Это всё…

Слова эти были сигналом, и знаменосец в блестящих доспехах в сей же миг согнул руку в локте, сжав пальцы в кулак.

Свинцовые небеса над холодной землёй постепенно наливались темнотой, когда вдруг зажглись прожектора – майор заранее приказал держать огонь наготове, чтобы вовремя зажечь светильники. По мнению Лаврика свет прожекторов теперь был несчастливым знамением для джунгар. Он не ошибся – все без исключения джунгары-переговорщики не смогли сдержать неприятных для них эмоций.

– Я передам твои слова, Илия, моему отцу. Пусть он решает! – ответил майору Пойдо, понукая коня поворотиться.

Столичный посад, берег Ангары. Март 7154 (1646).

Это был особенный день. Сегодня уроки закончились раньше обычного. После обеда ученики выбегали из школьных столовых, чтобы, обогнав пришедших за ними родителей, устремиться к покрытой льдом Ангаре. Там они старались занять лучшие места – свободные от снега многочисленные лавочки, что стояли на солнечной стороне. Пусть по ночам было всё так же морозно и ветрено, но злой хлад всё же, бывало, отступал к обеду, когда яркое солнце пыталось обогреть высыпавшую из школ и мастерских на улицу ангарскую ребятню. Такой день и был сегодня, солнечный и безветренный. Идеальный для испытаний опытного образца 'Орла', работа над которым шла последние несколько лет. После многих проб и частых ошибок казалось, что, наконец, удалось создать работающий прототип, и сегодня ангарцам предстояло увидеть фантастическое для них зрелище.

– Морозец сегодня хорош! – потерев рукавицей лицо, с улыбкой воскликнул Борис Лисицин, заведовавший работами над 'Орлом'. – А, Михалыч?

– Хорош, – нехотя согласился инженер-моторист, угрюмо поглядывая на суетившихся у двигателя товарищей. – Всё бы тебе улыбу давить, не к месту…

– Нет, Володя, я смурной, как и ты, буду! – легонько хлопнув по плечу коллегу, Борис Иванович с энтузиазмом добавил:

– Сегодня наш день, да погляди ты вокруг – сколько народу собралось! Все последние испытательные полёты прошли успешно, пусть и не без проблем.

– Тяга мала, – покачал головой бывший заместитель главного инженера с мурманского 'Ремстроймаша', глядя на 'Орёл'. – Надеюсь, сегодня лыжи при посадке не повредим, как в позапрошлый раз. Эх, но двигатель слабоват…

– А кто сказал, что мы дорабатывать его не будем? Да и нефти у нас скоро будет достаточно, сам знаешь, – ответил Лисицин и, увидев приближающегося Соколова, снял рукавицу и протянул руку для рукопожатия:

– Начинаем, Вячеслав Андреевич? Мы готовы.

– Готовы? – обратился к мотористу Соколов.

– На этот раз двигатель даст максимум своих возможностей, – всё так же мрачно говорил Владимир Рудаков. – Но бензина мало, да и дряной он, Вячеслав Андреевич.

– Ничего, Владимир Михайлович, скоро будет достаточно, а качество улучшим! – проговорил Соколов. – Пока химики дают, сколько могут. Ну так что, объявляем, мужики?

– Да! – одновременно ответили оба инженера.

Двигатель, установленный на 'Орле', чихнул несколько раз, выплюнул пару клубов дыма, после чего завёлся и громко застрекотал, набирая обороты.

Пилотировал биплан единственный на всю ангаро-амурскую державу человек, который имел непосредственное отношение к полётам. Бывший лётчик палубной авиации Иван Погудин, уволенный в начале девяностых со службы, вместе с друзьями и коллегами-горемыками восполнял тягу к вышине в авиаклубе, который располагался в посёлке Мурмаши. Там мурманские авиалюбители частенько летали на дельталёте, а потом им посчастливилось опробовать в небе и 'Цесну – 172'. На Новую Землю Иван попал так же, как и многие – по знакомству. Случайных людей среди технического персонала экспедиции практически не было. А когда первые энтузиасты взялись за сборку планёра, за расчёты этой конструкции на прочность, Погудина тут же вызвали из Албазина, где он заведовал материальной частью поселка, в Ангарск. Как он только не покалечился за всё это время? Бывало, потеряв на старте управление над машиной – отвалилась тяга от элерона, он влетал в покрытый глубоким снегом берег, ломались при посадке лыжи, было множество других проблем, которые сопровождали нелёгкий путь создания опытного образца машины.

За последние два месяца, в течение которых осуществлялась подготовка к показательному полёту 'Орла', не было ни одной аварийной ситуации, кроме повреждения одной из лыж при посадке. Пролетев без единого нарекания контрольные полсотни километров вдоль ангарских порогов, биплан был транспортирован к Ангарску для его официального явления. Более всего летательный аппарат напоминал советский самолёт По-2. Фюзеляж, крылья, воздушный винт и хвостовое оперение у "Орла" были сделаны из дерева, а шасси и костыль – из стальных трубок. Фюзеляж представлял собой четырёхгранную ферму с обшивкой из фанеры. Крылья обшивались шёлковым полотном, выменянным у халхасцев. Против красных звёзд на хвосте и крыльях никто не возражений не имел. Сам лётчик походил на советского пилота времён освоения Арктики – меховые брюки и куртка, на ногах были тёплые унты. Меховая же шапка, под которой находилась облегающая лицо маска с прорезями для глаз, и защитные очки.

Ангарский люд тем временем толпился на западном берегу реки, кто побойчее, спустился на покрытый снегом лёд. Многих детей и подростков заранее привозили из других посёлков – Усолья, Белореченска, Васильево, Новоземельска. Был тут и сын московского боярина Пётр Беклемишев, и сын крестьянский Иван Засурский, и дочь польского шляхтича Мария Вуйтек, и молодой даурский князь Ювеналий Гугударов. И пусть старшее поколение всё также ворчливо и недовольно реагировало на постоянно появляющиеся в их жизни новшества, будь это обязательная военная подготовка со стрельбой или же рекомендации по землепользованию, молодое поколение, будто в пику им, впитывало всё новое, словно губка. Молодёжь стремилась узнать больше, повторить за учителем или наставником, чтобы в итоге встать с ними на одну ступень. Отмечая это, и Соколов, и Радек, и остальные первоангарцы старались передать молодым все свои знания и накопленный ими опыт – ведь пройдёт ещё пара десятков лет, и начнут уходить из жизни те, кто создал державу среди тайги, кто замирил окрестные племена, кто явлением своим в этот мир уже изменил слишком многое. И сегодня люди, которые сменят их и, как надеялись члены двух экспедиций, продолжат великое дело просвещения, находились тут, в ожидании важнейшего события в их жизни.

К берегу Ангары то и дело прибывали повозки из столовых, привозя горячий чай, компоты и пирожки. Атмосфера праздника поднимала людям настроение, заставляла детей дурачиться, но все разом замерли, когда музыка, что гремела из установленных на берегу репродукторов, внезапно смолкла, а оттуда послышался твёрдый голос Соколова:

– Граждане Руси Сибирской! Друзья! Сегодня знаменательный день для нас всех! После долгих лет напряжённой работы, после многих неудач и ошибок, преодолев которые, наши инженеры создали эту машину, мы с гордостью представляем вам всем 'Орёл'!

Оглядевшись, Вячеслав выдохнул облачко пара в открытое окошко причального радиопоста и снова заговорил:

– Пускай же здравствует просвещение! Ибо только наука движет вперёд наше общество! Я обращаюсь к вам, юные ангарцы, овладевайте знаниями и техникой! Овладев ими, вы сможете многое!

Снова сделав паузу, Соколов отдал экипажу 'Орла' команду:

– Внимание, вылет разрешаю!

Нарастающее тарахтенье двигателя биплана далеко разносилось по окрестности, заставляя взрослых мужиков, привыкших уже к машинам и механизмам, креститься с затаённым страхом. В отличие от своих сыновей и дочерей, чьи восторженные взгляды было не оторвать от выкрашенного в зелёно-голубые цвета 'Орла', они не могли до конца побороть в себе изначальное неприятие непознанного. Покуда в Ангарске был отец Кирилл, он, разговаривая с паствой, наставлял их в том ключе, что развитие науки не есть зло, а лишь продукт ума человека. Сейчас же, в его отсутствие, брожение в умах старшего поколения только усиливалось. Это заставляло руководство державы пересматривать многие условия размещения и работы с новопоселенцами. Вопросы религии продолжали тяготить атеистов, которых было большинство среди первоангарцев, вызывая спорадические конфликтные ситуации. Как говаривал профессор Радек, 'вся надежда на горящие сердца и пытливый разум' тех, кто сейчас обучается и уже начинает учить других.

Погудин, помахав собравшимся рукой, надел защитные очки и показал большой палец своей команде, стоявшей неподалёку. Потом пилот перевёл ручку сектора газа в упор, увеличивая обороты двигателя и выждал с минуту, наблюдая за работой мотора, пока винт с воем молотил морозный воздух. Наконец биплан, оторвав лыжи от наста и неловко покачиваясь, начал выруливать на взлёт под восторженные крики и пронзительный свист с берега. Разбег был недолог, и вскоре 'Орёл', шумно стрекоча мотором, поднялся вверх. Люди высыпали на заснеженный лёд Ангары, провожая удалявшийся от них самолёт ошалелыми воплями радости. Мальчишки побежали вслед за ним, то и дело кувыркаясь в снегу. Вокруг царила непередаваемая эйфория, чувство полнейшего восторга – наверное, то же самое творилось в городах и сёлах Советского Союза в день полёта Юрия Гагарина. Смолкший было шум биплана возвращался вновь – Иван Погудин, развернувшись над тайгой, теперь заходил на посадку, покачивая крыльями своей машины.

– Ну, теперь молимся, чтобы всё было хорошо, – невесело усмехнулся Рудаков, поглядывая то на коллегу, то на приближающийся биплан.

– Да ну что ты всё ноешь, Володя? – раскрасневшийся от мороза и радостного волнения Лисицин потряс друга за плечи и приобнял:

– Всё должно быть хорошо, запомни!

Снижаясь для посадки, 'Орёл', казалось, зависал над Ангарой, оглашая всё вокруг шумом работающего винта и рокотом двигателя, и вскоре лыжи коснулись снежного наста – раз, другой, будто пробуя его на прочность. Погудин посадил биплан без единой помарки. Постепенно сбавляя скорость, машина проехала мимо восхищённых ангарцев, мимо группы инженеров и вскоре, резко набрав скорость, с шумом вновь устремилась в небо. Ещё около получаса Иван летал над посёлком, тайгой и широкой лентой реки, сжигая драгоценное горючее – что же его теперь жалеть?! Воистину, это был великий день для всех ангарцев! И даже Владимир Рудаков, наконец, позволил себе принять участие во всеобщем праздновании, продолжавшемся до глубокой ночи, и вновь не обошлось без фейерверка.

Раннее утро следующего дня.

Вячеслава разбудили, когда на улице было темным темно – посланный дежурным радистом паренёк-стажёр примчался к дому Соколова и передал через сидевшего при входе охранника:

– Необходимо прибыть в радиокомнату для срочных переговоров с Новоземельском!

Дарья успела застать мужа перед дверью в коридор, спустившись сверху – Вячеслав уже надевал тёплые сапоги.

– Что случилось, Слава? – спросила она с волнением, щурясь от света подвешенного фонаря.

– Да ничего! – нахлобучивая меховую шапку, отвечал муж. – Радек опять наверное что-нибудь придумал среди ночи, теперь хочет поделиться.

– За ним это водится, – зевнув, проговорила Даша. – Не задерживайся только…

Только теперь Соколов решил обидеться на старого товарища, высказать ему в шутку, конечно, пару ласковых. Да тут же забыл о своём решении, едва только толкнул дверь. Дверь поддалась с трудом, а в лицо вместе с тугим и холодным ветром бросился ворох колючих снежинок. Один из охранников-дауров, из которых состоял рядовой и сержантский состав кремлёвского гарнизона, подняв воротник, проследовал за Вячеславом, прикрывая лицо рукавицей и что-то шипя на своём языке. Ночью поднялась сильная метель и упала температура, что было привычным явлением для марта, да и в апреле, бывало, вместо ожидаемой оттепели мог вдарить мороз и высыпать снег. С некоторым трудом, из-за дующего в лицо сильного ветра, Соколов добрался до двухэтажного здания клуба, на втором этаже которого располагалась радиостанция, комната отдыха радистов, небольшое общежитие и учебный класс радистов-стажёров. Амурец, первым поднявшись на крыльцо, потянул на себя массивную ручку входной двери, которая была обита по краям кожем для защиты от сквозняка. Войдя в 'предбанник', где, в отличие от улицы, царила тишина и покой, они оставили верхнюю одежду, и вошли в едва освещённую прихожую, откуда тянулся полутёмный коридор. Там, впереди, бил яркий свет из открытой двери радиокомнаты.

– Максим, ну что там такого срочного? – выкрикнул Соколов, направляясь туда.

– Товарищ Радек вызывал! – тут же показалась из дверного проёма вихрастая голова стажёра. – Ждёт…

– Сеня, сядь, попей чайку, – войдя в комнату, предложил охраннику Соколов, уже давно уяснивший, что отправлять того спать дело пустое… Инструкции начальника гарнизона амурские гвардейцы выполняли беспрекословно, не взирая на чины.

– Ну что тут… Ангарск на связи! Соколов слушает! Приём! – Вячеслав сел в освобождённое радистом кресло у рации.

– На связи Новоземельск! Радек! Приветствую, Слава! – голос профессора показался начальнику взволнованным.

'Ну точно, что-то придумал' – подумал он и усмехнулся:

– Даже про самолёт не спросил…

– Слава! – продолжил Николай Валентинович. – Она… Ты… Срочно приезжай! Немедленно приезжай!

– Николай, что с тобой? – опешил Соколов, услышав сильно волнующегося профессора. – Приём!

– На связи! Самолёт летает?! Вот как погода уляжется – сразу прилетай! Всё, жду! Конец связи…

Вячеслав непонимающим взглядом оглядел сидевших с ним в комнате людей и осторожно осел в кресле. Только даур, казалось, невозмутимо и с удовольствием потягивает горячий чай, а притихший Афоня, стажёр из посадских, с удивлением смотрел на начальника широко открытыми глазами. Радист Максим, один из первых переселенцев в Ангарию, кидал на Соколова заинтересованные взгляды, не смея спросить его о причине возбуждённого состояния профессора, отличавшегося прежде спокойствием и выдержкой. Вскоре Вячеслав сбросил непонятное оцепенение, овладевшее им после разговора с Радеком. Такое поведение профессора было совершенно неожиданным, волнующим и даже… Пугающим? Нет, нет и ещё раз нет! Если бы Николай хотел что-то сказать, он непременно сказал бы это открытым текстом, как это принято, а не оборвал себя на полуслове. Ну хорошо – придётся лететь на берег Байкала, благо 'Орёл' был способен на этот перелёт. Топлива в один конец хватит точно. Соколов решительно поднялся с кресла и, пожелав спокойного дежурства радистам, направился к выходу. Даур, благодарственно кивнув Максиму за чай, молча проследовал вслед за начальником. Снова выйдя на улицу, где ревела снежная метель, Вячеслав прокручивал в голове слова Николая и, уже на подходе к узкой улочке, заметаемой снегом, он вдруг остановился словно вкопанный, поняв что именно могло так взволновать этого 'старого крокодила', как любил называть себя Радек. Только единственное нечто в этом мире способно на это.

Всё оставшееся до подъёма время начальник сибирской державы пролежал с открытыми глазами, заснуть он так и не смог. Наутро, за завтраком, вяло отвечая на расспросы Дарьи, встревоженной его состоянием, Вячеслав поделился с женой своим выводом, отчего та, охнув, присела на лавку.

– И что же ты собрался делать, Слава? – спросила Даша растерянным тоном.

– Не знаю, – подперев голову кулаком, ответил он. – Пока не знаю. Но не стоит говорить об этом – ещё ничего не известно наверняка.

– Ну да, ну да, – всё так же рассеяно проговорила супруга. – Ты знаешь, это так… Нежданно что ли.

– Ты не рада этому? – удивился Соколов и сразу же поправился:

– Да что я говорю! Я сам как на иголках… Чертовщина.

– Пап, что случилось? – старший сын, Станислав, удивлённо посматривая на родителей.

– Ничего, Стас, ты кашу ешь, – кивнула на тарелку Даша.

– Полечу в Новоземельск, погода спокойная, ветра нет. Погудин с мужиками уже готовит 'Орёл', – сказал Вячеслав, вставая из-за стола. – Стас! Даже не думай! – строго посмотрел он на хотевшего было открыть рот сына. – Доедай и в мастерскую, работа не ждёт!

Тот с обидой посмотрел на отца и молча уткнулся в тарелку, взявшись за ложку.

Вячеслав же ушёл с кухни собираться в дорогу. Уже внизу, в холле, Соколовы решили посидеть 'на дорожку'.

– Я понимаю, – проговорила Дарья после долгой паузы. – Машина хорошая, но всё же – осторожнее вы там, прошу.

– Не волнуйся Даша, – ответил супруг. – Мы невысоко полетим, вдоль Ангары – тут по прямой, вскоре уже будем на месте.

После он принялся одеваться – тёплые меховые штаны, унты и прочее – предстоял часовой полёт в открытой кабине. Жена подала ему вязаную маску для лица, протянула солнечные очки. Соколов чувствовал, насколько она напряжена.

– Барсик, за мной! – в прихожую забежал Ярик, младший сын. Заливисто смеясь, он играл со скачущим и фыркающим, словно заправский кот, Барсиком, не обращая внимания на проблемы взрослых.

– А ну! – Вячеслав подхватил сына на руки и прижал к себе, поцеловав в носик.

– Пусти, я с Барсиком играю, – заявил карапуз и попробовал освободиться от объятий.

Отец захохотал и поцеловав упрямца ещё раз и осторожно опустил его на пол. Дарья, кусая губы, стояла рядом, прислонившись к массивному комоду. И уже когда Вячеслав находился в сенях, она не выдержала, крикнула ему вслед:

– Я никуда отсюда не уйду! А там ничего от нашего мира не осталось!

Соколов посмотрел на неё и, кивнув, скрылся за дверью. Там его уже ждали и вскоре несколько коней, взбивая снег копытами, покинули Ангарский кремль, отвозя своих седоков к берегу реки, где стоял ангар "Орла".