Глава 15

Окованная железными полосами дверь гулко закрылась, звякнув вычурной щеколдой, этим скрыв за собой мельтешение озаряемых свечным светом фигур и их сдавленные волнением голоса от любопытных глаз столпившихся в коридоре людей. Ввалившийся в коридор боярин, кажущийся огромным, словно медведь, из-за своей богатой шубы, привалился к косяку, тараща глаза. Крупные капли пота блестели на его лбу, взгляд был затуманен, будто боярин мертвецки пьян. С трудом разлепив губы, он прохрипел:

– Всё, отмучился Государь! Преставился…

Впущенный боярином до мерзости тяжёлый, спёртый воздух помещения, где долгие месяцы находился несчастный Алексей Михайлович, наполненный парами снадобий и химикалий, заставил Бориса Морозова поморщиться. Прикрыв рот широкой ладонью, на пальцах которой красовались несколько перстней с крупными каменьями, он чихнул и, тяжело зыркнув на окружавших его людей, ждавших от опекуна только что скончавшегося царя каких-то важных слов, проговорил:

– Чего буркала выпучили? Подымайте людишек, живо! Делати всё, как уговорено было. Аль не слыхали?! Ну! – слова свои Морозов дополнил стуком посоха о пол.

– Не станет ли спешка излишней, Борис Иванович? – произнёс один из приближённых бояр.

– Не успеем сейчас – Никита своё непременно урвёт, – уже спокойным тоном пояснил Морозов и с ухмылкой добавил:

– А ты, Илья Данилович, вовремя государю и мне тестем стал! – и, кинув взгляд на запертую дверь, из-за которой раздавался женский плач и стенания молодой жены, Борис быстрым шагом покинул коридор, заставив вжаться в стены царских рынд, шедших на смену. За ним последовали и остальные, шумно шурша полами одежд. Языки свечного огня поколебались, и по причудливо расписанным стенам заплясали тени.

Уже к обеду дня следующего скорбная весть о кончине Государя, выйдя из деревянного терема, где жил несчастный Алексей Михайлович последние месяцы, да обогнув Успенский Собор, где царь, по настоянию своего дядьки-опекуна, обвенчался с Марией Ильиничной Милославской в краткий миг облегчения от хвори, миновала толстые стены Московского Кремля и ушла в народ. Оный, немедля оказавшись взбудоражен, принялся собираться на торжищах, в церквах, у ворот монастырей и просто на площадях и улицах, где горожане и приезжие людишки стали с увлечением выспрашивать друг у дружки, как, мол, случилась беда-то такая. Гул колоколов сгонял чёрные стаи тревожно гомонящего воронья с насиженных мест, заставляя их долгое время летать над крышами домов. Он же выгонял на улицы и людей. Узнав о случившимся, многие плакали, Государя юного жалеючи. На торжище, что длинными рядами лавок занимало Красную площадь, также собиралась гудящая, словно растревоженный улей, людская толпа. Здесь, в этот час, как и во многих иных местах в столице, встревоженные горожане слушали тех, кто хоть что-то знал или пытался таковым казаться. Несмотря на мороз, толпы на улицах с каждым часом росли в числе, и вскоре в них стали захаживать разные личности с бегающими глазками и срывающимися на сип голосами. И если одни из них по привычке стали предрекать скорый Апокалипсис и всеобщую гибель от насылаемых диаволом моров, то другие принялись талдычить о лекарях-убийцах. Дескать, от них всё зло и учиняется – и хворобы они приносят, и пагубы наводят, да и падёжная болезнь без сомненья их промысел.

– Немецкие лекари Государя нашего погубили!! – раздавался истеричный вопль у начала рыбного ряда. – И прежних Государей они изводили!

С этим кличем многие поспешили согласиться. Как же оно иначе-то, немцы – от них всё зло! Немцы завсегда виновны! И вот уже толпа суровеет лицом, вытирая рукавом подмёрзшие на морозе сопли.

– Извели-и Государя-я!

Откель не возьмись, выкатываются бочки с хлебным вином… Шум. Гомон. Вскрики.

– А кто немцов на Москве привечает?! Кто привёл их к Государю-ю?

– Кто?? – разом выдыхает быстро захмелевшая толпа.

– Известное дело кто! – разоряется щербатый мужик в распахнутом красном кафтане. – Никитка, государев дядька!

– Верно! Он немцов привёл! – пьяно ярится, подначивая людей, второй, пялясь бессмысленным взглядом выпученных глаз.

– А ну! – растолкав нескольких мужичков в драных зипунах, на открытое место выходит вдруг широкоплечий, плотный купчина с окладистой бородой. С вызовом посмотрев на заводивших толпу горлопанов, купец закричал, оглядывая собравшихся москвичей, притихших теперь в ожидании дальнейшей потехи:

– Люди добрыя, люд московской! – застягивая слова, зычно заговорил купец. – Гляньте-ко, что деется! Людишки вора Борьки Морозова на Никиту Ивановича клевещут, аки на злодея, убивца!

– Так и есть! – вскричал щербатый. – Никитка и есть злодей!

– Лжа это! – сжав кулаки, прокричал купчина. – У тела государева токмо Борька и был, денно и нощно! Неча…

– Сучий потрох!

Сильный удар в ухо поколебал купчину, а второй, в нос, сбил его с ног. Толпа охнула, передние мужики подобрались. А щербатый, поигрывая свинчаткой, хотел уж приложить противника ещё раз, как откуда-то сбоку раздался вопль:

– Пошто Демьяна бьёшь, сволота?!

– А чего слухать его, Никиткиного холопа? – ощерился дружок щербатого.

На него тут же кинулись двое крепких мужиков – то были приказчики сбитого с ног купчины. Они принялись умело мутузить обоих смутьянов, а поднявшийся и отеревший юшку купец, раззадорившись, принялся помогать. Толпа свистела и улюлюкала, довольная зрелищем. Подобное происходило по всей столице – люди боярина Бориса Морозова везде терпели неудачу. Москвичи, уважительно относившиеся к Никите Романову, неизменно прогоняли, а чаще всего – жестоко побивали подстрекателей. А когда в народе появился сам Никита Иванович, прямо обвинявший Морозова в отравлении Государя, да говорили один за другим свидетели, обвинявшие царского опекуна в изменах и воровстве, горожане, вооружившись кто чем, пошли к Фроловской башне Кремля. Там, у Чудова монастыря, стояли каменные палаты боярина Морозова.

Оказалось, что близ проездных ворот уже толпились несколько сотен разгорячённых москвичей: мастеровых, ремесленников, посадских жителей, пришедших на торжища крестьян и купеческих людишек. Стрельцы, сдерживавшие напор толпы, были растеряны, а некоторые и вовсе открыто поддерживали выкрики из толпы. Морозову припоминали все его прегрешения – и воровство, и налоговое бремя, и мздоимство. Великокняжеские ремесленники жаловались на долгие задержки жалования, купцы на стеснение торговли. Злые голоса выкрикивали о том, что с милостивой грамотой от Бориса возвращался не тот, на чьей стороне правда, а тот, кто принёс ранее больше подарков. Были и другие голоса, требующие справедливости. Несомненно, среди москвичей были во множестве и людишки давнего недруга Морозова – Никиты Романова, который, вовремя учуяв удобный момент, желал свалить Бориса, и отступаться теперь царский стольник никак не мог. Казалось, ещё чуть-чуть, и под напором людей отряд стрельцов рассеется, пропустив всё прибывающую в числе волнующуюся толпу за стены Кремля. Однако краснокафтанникам вовремя подошла подмога – две сотни немцев, которые заняли ворота и проход в Кремль, подперев собой стрельцов. Оказавшиеся между разгорячённым народом и холодно спокойными иноземцами, воины малость струхнули. Они также долгое время не получали выплат, а ежели и получали, то половину. А бывало и меньше, да ещё и под расписку о выдаче им полного жалованья.

– Морозов – пёс! Бориска, вор, вон из Кремля! Никиту Ивановича на царство! Никиту Романова! – раздавалось отовсюду. – Гляньте, люди московские, сызнова Борька немцами прикрывается!

Люди из толпы схватились за каменья, выкрикивая оскорбления в адрес иноземцев. Стрельцы же по приказу своего головы подались назад, ощетинившись бердышами и стволами фитильных мушкетов.

– Расходитесь, люди добрые! – вышли из-за немецкого строя думные дьяки и бояре, посланные к толпе. – Челобитные примем, а опосля уходите отсед!

– Шиш! Чего захотели! – подскочил к ним вертлявый мужичонка. – Мы уйдём, а Борька-вор сызнова учнёт непотребства свои свершать?!

Сунув под нос опешившему ближнему дьяку сложенную из узловатых пальцев фигу, мужичонка не успел отскочить от удара плетью – стоявший позади дьяка боярин с удовольствием на лице вытянул его плетью по залатанному кафтанишке с чужого плеча. Мужичонка взвыл, часто сыпя проклятия. Толпа снова подалась вперёд, загудела. Полетели камни и поленья, полилась кровь…

В короткой и кровавой схватке раздавив массою немцев и разогнав стрельцов, толпа ворвалась в Кремль, ища обидчиков-бояр и сторонников Морозова.

Выждав некоторое время, направился в Кремль и Никита Романов, чтобы утихомирить разбушевавшихся москвичей. На лице его блуждала довольная улыбка. Свершилось.

Утром Грауля в Москве встречали уже в Зарядском переулке, что вёл к Варварке, где располагался Ангарский Двор. В узком месте, набитом гомонящим людом, идущим к торговым рядам или же оттуда, обоз практически встал. И тут возникшие ниоткуда нахрапистые попытались схватить его за сапоги, а коня – за узду, выкрикивая нечто нечленораздельное. Пробовали они всучить Павлу и какие-то бумаги, крича:

– Возьми ужо!

Нескольких ударов плетью хватило для острастки. А когда бывший рядом с Граулем Евстафий, дружинник из карел, освобождённых на Эзеле от галерной скамьи, вытянул вдоль спины последнего дерзкого мужичонку, Грауль выкрикнул, держа руку на кобуре револьвера:

– Неча тут дурковать, убью! Ко Двору идите, коли нужда есть!

После чего приказал Евстафию передать остальным возницам подтянуться, не отставать и ни в коем случае не разрывать обоз на отдельные повозки. Дружинникам было приказано держать руки на кобурах – Павел не забыл давнишнюю провокацию англичан. Мало ли чего можно было ожидать на сей раз?

Пронесло. А у самих ворот Ангарского Двора сызнова появились некие личности, по выкрикам которых стало ясно, что это приказчики и доверенные лица купцов, дежурившие тут в ожидании ангарских людей. Ясное дело, они желали получить дозволение на торговлю с Ангарией, без которого, по их мнению, в Енисейске делать будет нечего. Отдав уздцы своего коня Евстафию и распихав непрошеных визитёров, Грауль оказался, наконец, внутри ограды, пройдя через калитку. Здесь к нему подскочил статный юноша в распахнутом кафтане с великой радостью на лице – то Есений спешил для доклада. Четыре года назад Грауль забрал его вместе с сестрой Марфушкой с постоялого двора, пожалев сирот, а сегодня Есений служил при Дворе помощником управляющего, который начальствовал тут в отсутствие Павла или кого-либо из ангарцев. Управляющий, как и прочие работники Двора, были набраны из дворовых людей купцов Кузьмина и Ложкина, осевших сейчас на Эзеле. Получалось, что архангелогородцев и москвичей при Дворе было примерно поровну.

– День добрый, батюшка Павел Лукич! – вытянувшись в струнку и сорвав с головы шапку, прокричал Есений.

– Здорово, горлопан! – приобнял парня Грауль. – А ну, шапку надеть, кафтан запахнуть! Теперь доклад!

– Докладаю! – оправившись, гаркнул юноша. – Никодим Иванович к мастеру Федорцу убыли. Насчёт новой бани говорити, а ишшо надобно печь перекласть в третьем корпусе гостевого дома. То к Еремею-мастеру, значит.

– Гостей-то сколько? – сощурив глаз, с улыбкой проговорил Павел, поглядывая на вчерашнего пугливого сиротку, отъевшегося на ангарских харчах.

– Так это… – замялся тот и, после недолгой паузы, глядя на отпираемые дворней ворота, выпалил:

– Мужеска пола – тридцать душ, женского тако же тридцать и ишшо шесть, а робят малых дюжина, да есть и постарше. Таковых двадцать да ишшо два будет! – и довольный собою безмерно, смолк.

– А всего-то сколько? – ухмыльнулся ангарец, на что парень смог лишь смущённо опустить плечи, шмыгнув носом.

Махнув рукой, Грауль оборотился к воротам, наблюдая, как первые повозки заезжали внутрь двора. Повозки с гостями. Так здесь называли тех, кто прибывал на Ангарский Двор, надеясь на последнюю возможность разрешить свои проблемы. Таковых за осень набралось семь десятков, в основном это были разорившиеся, погрязшие в кабальных долгах ремесленники и мастеровые, приказчики или холопы. Управляющий Двором архангелогородец Никодим Иванович Ложкин, крестник купца Савватия Ложкина, тестя Тимофея Кузьмина, говорил с каждым, кто записывался к нему «на приём». Он, крепко наученный в своё время Граулем, теперь сам определял степень полезности каждого просящего, а потому принимал далеко не всех. А уж тому, кто докажет свою нужность управляющему, тому Никодим рассказывал про Ангарию-Сибирскую Русь, о тамошнем житье-бытье да опосля сего подвигал человеку бумагу-соглашение на подпись, в которой прописывались условия выкупа семьи из кабалы. Подписав такую бумагу, проситель становился гостем – семья его переезжала на Двор, в один из корпусов Гостевого дома, а по сухости весенней их отправляли к Коломне, откуда начинался водный путь на восток. Некоторые из них оставались на службе в зауральских факториях, в Тобольске, в Томске или иных, остальные же держали путь до Енисейска.

– Принимай новых гостей, Есений! – Павел хлопнул парня по плечу, отчего тот встрепенулся. – Сели их в свободный корпус. Вона, на черном коне, гляди! – показал ангарец на карельца-дружинника. – Это Евстафий, он начальник охраны обоза, с ним и делай дело.

– Нешто иноземцы сызнова? – удивился парень, завязывая на поясе кушак. – Платья немецкие!

– Свеи это, – ответил Грауль, собираясь идти в палаты. – Всё, иди работай!

– Слушаю, Павел Лукич! – Есений бросился было к карельцу, да остановился на полпути, заполошный, и прокричал:

– Батюшка Павел Лукич!

– Да что ещё? – недовольно нахмурившись, ответил Грауль, уже подошедший к широкой лестнице – главному входу в каменные палаты Двора.

– На приём записаны купцы…

– После бани и обеда! – махнул рукой Павел. Поднимаясь по каменным ступеням наверх, где с горячим сбитнем его уже ожидала раскрасневшаяся Марфа, старшая сестра Есения, вместе с доброй дюжиной людей, встречавших хозяина Ангарского Двора.

Отпив сбитня, Павел передал ковшик одной из из поварих, после чего отёр губы и подбородок расшитым рушником, поданным Марфой.

– Марфуша, – проговорил ангарец, хитро посматривая на девушку. – Знаю я, семнадцатый год тебе минул, вот подарочек мой! Держи!

Приняв небольшую коробочку, девушка ещё гуще покраснела и не успела даже поблагодарить дарителя – Грауль уже прошёл в открытые двери.

– А ну, Марфушка, показывай! Да что же там?! – нетерпеливо заговорили, вытягивая шеи, старшие дворовые работники. – Не томи уж!

Внутри щёлкнувшей защёлкой коробочки на кусочке красной парчи лежали золотые серьги с поблёскивающими каменьями.

– Ах, Марфушенька! – всплеснула руками старшая подавальщица Ефросинья. – Нешто Павел Лукич тобою прельстился?

Та ничего не ответила, только прикрыла ладонью чело и побежала вниз по ступенькам. Без лишних слов разошлись и остальные – работы было вдоволь.

После того как Грауль с товарищами хорошенько попарился с дороги в баньке, попил чаю и утолил зверский голод, он поднялся в свой кабинет и принялся работать с бумагами. Осмотрел он и список купцов, кои желали торговать в Сибирской Руси. Вологодские, ярославские да тверские всё были торговцы.

«Стоит и там Дворы открыть», – подумал Павел, раздумывая о недалёком будущем.

Вскоре в дверь постучали – Никодим Иванович Сомов, управляющий Двором, осведомился насчёт того, примет ли ангарский посол купчишек, что грамотой на дозволение торговли не удовлетворились, а пожелали поговорить с самим хозяином Двора. После чего в двери протиснулись первые двое купчин, не пожелавшие уступать друг другу дорогу, а оттого зыркавшие теперь аки коршуны. Следующих Павел принимал уже по одному. Каждый из торговцев был с подарками, которые пришлось принимать, а вот предлагаемые деньги ангарец не брал, брезгливо морщась.

– Злата у меня и так вдоволь, к чему ещё и ваше? – махал рукою Грауль. – Вы бы образцов сукна принесли.

Последним зашёл Демьян Поздняков, смоленский купец, предлагавший льняное полотно и выделанную кожу. Взамен он хотел купить квасцов для протравы ткани перед крашением, самих красителей, а также посуды стеклянной и металлической да иголок. Поговорив об этом, купец обсудил и дорогу до Енисейска, и количество необходимой провизии, и время в пути, и многое другое. И уже собравшись уходить, он вернулся назад и хотел было озадачить подуставшего ангарца очередным вопросом:

– А ишшо, бают, у вас есть… – начал торговец.

– Есть, Демьян… Как по батюшке? – перебил его ангарец.

– Осипов…

– Так вот, Демьян Осипович, возьми у Никодима Ивановича наш каталог – в нём всё есть, что на продажу идёт, – Павел подался вперёд. – А уговор наш знаешь ли?

– Что за уговор? – нахмурился смолянин. – Нешто умаслить надобно?

– Нет! Коли с собою приведёшь людишек справных, охочих под княжескую руку уйти, цена будет иной. А то и без платы кой-чего отдадим, – пояснил Павел. – Но об сём говорит не след, токмо ты и верные тебе люди знать должны.

Грауль встал, давая понять, что разговор окончен. Однако купец, заторопившись, всё же не преминул задать ещё один вопрос:

– А верная ли молва идёт, что князь ангарский – кудесник?

– Что… Что за молва такая? – удивился Павел. – Да ты слушай больше! И не то наговорят!

Выпроводив, наконец, торговца, Грауль принялся разбирать бумаги, пришедшие за последнее время. Среди них была и просьба Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина к ангарскому послу посетить его двор. Эту бумагу Павел отложил в сторону, к карельским бумагам, как одну из важнейших. Ну а сначала следовало разобрать донесения прикормленных ранее посольских дьячков. Тогда же вспомнил он и о молчавшем ангарском священнике. «Что-то отец Кирилл совсем пропал, давненько весточки от него никакой не было».

Вечером Павел решил проверить, как разместились в гостевом корпусе шведы – ведь их было немало, помимо самих членов семьи Оксеншерна, там были и служанки, и повара, и цирюльники, и ловчие, и музыканты, и даже две дюжины охранников, пусть и невооружённых. Заодно Грауль хотел поговорить со старшим сыном бывшего риксканцлера – Йоханом Аксельссоном. Для начала ангарец с помощью Харальда, эзельского датчанина-переводчика, осведомился у Йохана, не имеется ли у того какой-либо просьбы или пожелания, не нужно ли чего для облегчения их положения.

В ответ швед молча покачал головой, но чуть позже проговорил:

– По правде говоря, я думал, вы оставите нас в Пернове, а не повезёте вглубь Московии…

– Мы могли бы находится под арестом и в Эстляндии, – вторил ему Эрик Аксельсссон, младший брат. – Вместе с отцом.

– Он приедет к вам позже, – сказал Павел. – А ареста не будет. Если от вас отказалась королева Кристина, то великий князь Сокол с радостию примет вас на честную службу. А у меня есть ещё вопросы…

Грауль повернулся к Йохану:

– Я не успел поговорить с тобою в дороге, – начал разговор Павел. – Но теперь мне это нужно, дабы прояснить для себя некоторые детали…

Ангарец подождал, покуда Харальд переведёт старшему Аксельссону его слова.

– Что вы хотите знать, господин барон? – не слишком любезно проговорил Йохан, убирая прилипшие к мокрому лбу волосы. – Неужели отец мало вам рассказал?

– Я хотел бы выслушать вас, – отвечал Грауль. – Почему вдруг вашу весьма уважаемую семью так запросто свергли, убрали со всех постов, лишили замков и поместий?

– Вы спрашивали отца об этом, – устало говорил швед. – Что же, я повторю… Неудачи в войне нужно переложить на чьи-то плечи, так? Но королевский двор не может быть запятнан! Верно?

– Наверное, – пожал плечами Павел, с интересом посматривая на розовеющее лицо собеседника.

– Интриги тоже не вчера придумали, – продолжил Оксеншерна, посмеиваясь. – Не всем нравилось то, что наша семья прибрала к рукам лучшие посты в королевстве. Многие были бы не прочь занять эти места сами. Но в открытое противостояние с отцом… – хохотнул Йохан, расстёгивая верхние пуговицы камзола – в комнате было жарко натоплено. – Не дерзнул бы вступить никто! Покуда Кристина не дала к этому повода, устроив истерику после потопления армии Горна.

– Разве в этом виноват Аксель? – удивился Павел.

– Кто же ещё! – хмыкнул Йохан нарочито громко. – Потому отца и отправили в Эстляндию, хотя должность наместника должна была вскоре стать моей, – кисло улыбнулся он, отирая лицо расшитым узорами платком. Ну а потом мой отец неожиданно попадает в плен, происходит буча при дворе…

– Делагарди? – спросил ангарец.

– Они поначалу интриговали против отца, но потом оба отговаривали Кристину от излишнего проявления гнева, – махнул рукой швед, грустно усмехнувшись. – Потому обошлось только нами… Остальных, даже дядюшку Габриеля Бенгтссона, не тронули! Обошлось, зато… – задумался сын опального риксканцлера.

– Что вы имеете в виду? – нетерпеливо спросил Грауль.

– Партия Кристины выиграла, война в Европе для Швеции закончена, – развёл руки в стороны Йохан. – Она хотела покончить с войной, опасаясь Польши, но борьба с Польшей – это именно то, что ждёт Швецию, если, конечно, наши солдаты не оставят восточную Померанию полякам.

Ночью чутко спавший Павел проснулся от непонятного шума, коим наполнился первый этаж. Вскоре по ступеням, ведущим наверх, в его комнаты, застучали сапоги. Ангарец достал из-под подушки револьвер, встал с кровати и принялся шарить по верху небольшого шкафчика в поисках спичек, чтобы зажечь лампу. Тут же в дверь его спальни забарабанили самым бесцеремонным способом.

– Павел Лукич! – раздался вдруг донельзя взволнованный голос Есения. – Открывай! Государь преставился!

Ангарец бросился к двери, мгновенно отодвинув громко лязгнувший засов.

– Да ты что?! – взволнованно произнёс Павел, опуская руку парня, держащую фонарь у самого его лица. – Когда?

– Сегодня, днём ишшо! – Есений неотрывно смотрел на ангарца широко открытыми глазами.

– Кто известил? – спросил Грауль, одеваясь. – Да посвети мне фонарём!

– Дьяк приходил, с приказа Большого Дворца, тот самый, что бывал уж летом, – затараторил Есений. – Да сразу и ушёл! Тебя, Павел Лукич, ждать не мочно ему уж было, бо страху он безмерно имал.

Начальник Ангарского Двора, задумавшись, вдруг присел на стоявшую рядом низенькую лавочку, оставив в руках вязаный свитер. Прислонившись к стене, он лихорадочно обдумывал, чего ожидать с самого утра? И Никита Иванович не преминет воспользоваться шансом выкинуть из Кремля регента, да и Борис Морозов сделает всё, чтобы удержаться у трона. Он, несомненно, будет ратовать за царствование вдовы Государя. А значит, схватки за власть никак не избежать. Главное, как думал Павел, переждать эту бучу, оставшись в стороне. А уж наладить отношения с любым из конкурентов будет несложно.

– Есений, зови ко мне Никодима Ивановича, но прежде будите дворню. Пусть мужики будут наготове. Мало ли чего…

– Так ведь уже, – проговорил парень. – Дубинки да топорки выдали.

– Как бы арсенал не пришлось отмыкать, – махнул рукой ангарец. – Ступай за Никодимом!

После короткого разговора с Сомовым Грауль вышел на двор перед главными воротами. На улице было так тихо, что он слышал, как, падая, шуршали хлопья снега. Павел закрыл глаза и втянул носом морозный воздух, не спеша выдохнув ртом облачки пара. Он постоял так минуту или две. Спокойно стало на душе. Неслышно подошёл Есений, удивлённый тем, что Павел Лукич недвижно стоит посредь двора в полном одиночестве.

– Есений? – не поворачивая головы, спросил ангарец.

– Я, батюшка Павел Лукич, – негромко ответил юноша и, замявшись, проговорил:

– Ишшо что прикажешь?

– Думаю, тебе с ребятами сегодня надо потренироваться малость, попозже, – сказал Грауль.

– Глушаки накручивать?! – лицо парня озарилось искренней радостью, ибо «потренироваться» – это он завсегда. Это два раза не предлагают. Потому как ничего лучше тренировки нету. Каждый раз когда руки Есения чувствуют приятную тяжесть винтовки, а глаз выцеливает дальнюю мишень, он становится ангарцем, он ощущает себя им. Будто и он, сирота московская, пришёл с берегов далёкой Ангары…

– Накручивай, – кивнул Павел.

Ноги сами понесли Есения в караулку – так называлась одноэтажное приземистое здание, сложенное из кирпича, которое буквально вросло в землю справа от ворот, одной стороной выходя на Варварку. Там сейчас находились полтора десятка молодых мужчин, поднятых Никодимом после полученного из Кремля известия.

– Погоди! – остановил ангарец юношу. – Ты это… Марфуше подарок мой понравился?

– А то! – воскликнул Есений. – Благодарствует она безмерно! То-то и приданое будет, к ней же Петрушка-кузнец сватался! Так-то! Ну, побёг я к ребятам?

– Да, беги… – махнул рукой Грауль, отвернувшись.

Новый день начинался как обычно. Ещё затемно на улице появились приказчики, развозившие на возках разнообразный товар к торговым рядам. Покрикивали хрипло возницы, ругаясь на неловких прохожих, что лезли под самые копыта коней. Павел несколько минут ещё смотрел на чистое звёздное небо, после чего, отерев ладонями лицо от тающих снежинок, решительно направился в палаты – завтракать. Потом он проведёт стрельбы, ну а дальше… Дальше по ситуации.

После обеда из караульного дома вышли семеро мужчин с винтовками на плечах и патронными сумками на боку. Обойдя Двор, за оградой которого шумела Варварка, они направились к длинному деревянному амбару, в передней части которого находилась оглушительно звенящая кузница. А далее располагался тир – так называлось внутреннее помещение амбара, где тренировались допущенные к стрельбе те работники Ангарского Двора, которые присягнули на верность великому князю и народу Сибирской Руси.

А тем временем за каменной оградой начинало происходить именно то, чего опасался Павел – и москвичи, и люди приезжие, сбиваясь в нестройные толпы, то и дело проходили по улице, направляясь на Красную площадь, к торговым рядам, где они собирались в гомонящее сборище. То и дело слышались вопли и крики, перемежающиеся с проклятиями. Поначалу выкрикивали имя Никиты Романова, всячески его понося, но уже скоро эти голоса пропали, а кричавшие – крепко побиты разгорячёнными горожанами. Грауль наблюдал за оными действами с небольшой башенки, что была на крыше караульни, а вместе с ним были Никодим Сомов и Есений, а также несколько вооружённых парней.

– Никодим Иванович! – окликнул он управляющего – голос приходилось повышать оттого, что Варварка была полна гомонящего народа. Ситуация неуклонно накалялась – ангарец услыхал, как по улице прокатилась весть о штурме проездных ворот Фроловской башни и драках со стрельцами. А скоро уже появились и первые раненые – нескольких мужиков с залитыми кровью лицами несли на руках вниз по улице.

– Да, Павел Лукич, тут я! – подошёл к ангарцу Сомов.

– Собери перед арсеналом тех мужиков, кто стрелять допущен! – приказал Грауль. – Капитана Янотовского ко мне!

– Павел Лукич, а разве к нам на Двор полезут?! – с опаской в голосе спросил Есений, когда ушёл Сомов.

– Нет, – уверенно ответил ангарец. – Не полезут. Но опасаться оного следует.

Оставив парня в башенке, Грауль спустился на двор, когда увидел там Василия Янотовского, бывшего прапорщика подразделения охраны экспедиции Корнея Миронова. Василий Григорьевич теперь был начальником арсенала Ангарского Двора и занимался обучением новобранцев стрельбе и обращению с оружием, кроме того, в отсутствие Грауля именно он исполнял его обязанности. Посоветовавшись с Василием, Павел решил дополнительно вооружить два десятка мужчин.

Позже Янотовский ещё раз подошёл к своему начальнику и предложил провести осмотр ближних подступов ко Двору, включая Красную площадь – уж слишком резко стихла и обезлюдела шумящая с самого утра Варварка. Вот Василий и порывался проверить обстановку – быть может, ангарцам вскоре нужно будет занимать круговую оборону?

– Ты же знаешь, что случилось вчера? Сегодня, значит, будет заварушка… – сказал Павел, поморщившись.

– Я о том и толкую! – воскликнул капитан. – Хорошо бы знать – зацепит нас или нет? А то может, скоро придётся и химические гранаты да противогазы со склада поднимать.

– Ну, это ты хватанул через край! – воскликнул Грауль.

– Позволь, всё же я обстановку разведаю! – энергично проговорил Василий, оправляя широкий пояс.

– Не стоит, – покачал головой Грауль. – На тебе охрана периметра и твои молодцы. Я схожу, своих ребят возьму, самых толковых, что Оксеншерну брали.

Янотовский хотел уж было отдать приказ готовить коней, но Павел остановил его:

– Так пойдём, лишнее внимание мне ни к чему.

– Ты лицом своим его привлекаешь, – усмехнулся начальник арсенала, поглаживая аккуратно постриженную бороду. – Вылитый иноземец!

– Ну вот за купца немецкого и сойду! – улыбнулся в ответ Павел. – Ты бы, конечно на меня и ферязь дорогущую одел, и шапку горлатную…

До торговых рядов прошли без проблем, всегда оживлённая в этот час Варварка была пуста до самой площади. Павлу даже стало немного не по себе от созерцания этой пустоты. Близ Английского подворья ангарцы увидели пару недвижных тел, лежавших на окровавленном снегу. По всей видимости, это были те, кто пытался направить гнев разгорячённой алкоголем толпы против Никиты Романова. Далее стояла церковь Святой Варвары, давшая этой улице укрепившееся за ней имя, одно из нескольких. Пройдя мимо церковной ограды, Павел оказался перед Красной площадью, покрытой торговыми лавками, стоящими в несколько рядов. Сейчас торговые ряды на площади были почти пусты, немногие запоздалые торговцы с передних линий спешно увозили свой товар, опасаясь дальнейших волнений, а то и грабежа. Ведь некоторые лавки уже были нещадно обчищены. Кое-где ещё были слышны вскрики, шум драки. Однако же никакой толпы на площади не было.

– Пошли обратно, – сказал Грауль, отступая назад. – Чёрт-те что творится…

Однако, не успев пройти и пары шагов, ангарцы были остановлены резким окриком:

– Эй ты, немчин!

Павел оглянулся. Окликнувшим его оказался плотный мужичина весьма свирепого вида. Взгляд ангарца задержался на дубинке с железным навершием, коей поигрывал этот лиходей, как шёпотом окрестил его Есений.

– Кто таков? Какого ляда тут делаешь? – неспешно задавал он вопросы ангарцам, а за его спиной появилось ещё семеро таких же мужичин, вооружённых саблями, а за поясами у них торчали пистоли. – Иль ты купчина?

Грауль кожей почувствовал, как его хлопцы потянули руки к револьверам и хрипло рыкнул, повернув голову:

– Отставить оружие!!

– Ну! – напрягся мужичина.

– А ты кто такой, чтобы меня о сём спрашивать? – отвечал ему Павел, положив одну руку на кобуру, а другой делая своим ребятам знак попятиться.

– Складно говоришь, немчин, – кивнул лиходей. – Лицо твоё незнакомо мне, да и холопья, вижу, боевые, ишь как боровы… Истинно, при купце токмо таковые и надобны, – растягивая слова, приторно говорил верзила. – Так откуда, говоришь, шёл? – огромный кулак мужика крепко сжал дубинку, а маленькие глазки под кустистыми бровями буравили Грауля насквозь.

Савва и Устин, лучшие из ребят Грауля, недовольно заворчали в ответ на слова незнакомца, явно желая устроить драку.

– С Варварки шли, узнать, что тут деется, – сказал Павел, сердито поглядывая на разминающих плечи молодцов. – Это не холопы, а товарищи мои…

– А мне один хрен, – усмехнулся мужик, становясь боком и выглядывая кого-то среди рядов. – Да ты, купчина, иди уж отсель, подобру-поздорову, поспешай! Не ровен час, попадёшь, как кур в ощип.

И добавил еле слышно:

– Не твоего ума дела тутошние.

Ангарец счёл за лучшее поскорее убираться с площади и, не сводя глаз с главаря и его дубинки, прошёл мимо него, догоняя своих парней, спешащих уже к Варварке. Оборотившись на мгновение, Грауль не увидал уж никого на прежнем месте.

«Что за чёрт?! Верно, люди Морозова или Романова то были. Хорошо, без пальбы обошлось», – думал он, проходя мимо церковной ограды.

«Ещё не хватало оказаться внутри боярской схватки за власть и трон! Никакие револьверы тут отбиться не помогут, затопчут, не заметив!»

До Двора оставалось совсем немного, когда в начале улицы показались верховые, числом более двух десятков, а за ними показался небольшой возок. Пустая улица тут же наполнилась конским топотом по укатанному снегу, всхрапыванием и ржанием животных. Всадники закрутились близ ворот Английского подворья, выкликивая кого-то. Однако ответа им не было, ворота также не открывались, и тогда передние, стеганув коней, бросили их вверх по Варварке. Катил по насту и возок, окружённый верховыми.

– Ходу! – закричал Грауль, толкая в спину Савву, бывшего монастырского холопа, несколько лет назад выкупленного в Нижнем Новгороде из кабалы.

Нагнали их у самых ворот родного Двора, причём Савва и Устин первыми достигли открытой уже калитки и теперь, вытащив оружия и взведя курки, ждали приказа своего начальника. Есений, неудачно подскользнувшись и стукнувшись плечом о тяжёлую, обитую железом створку, успел-таки выхватить револьвер и вслед за парнями наставить его на приближающуюся с великим шумом кавалькаду. Грауль успел для себя оценить этот поступок юноши.

Наверху, на башенке караульни, синхронно щёлкнули взводимые курки – капитан был начеку, держа всадников на прицеле дюжины винтовок. Павла, собиравшегося скрыться за дверью, потянул за рукав Есений, кивая на переднего всадника:

– Гляди, Павел Лукич…

Запястье ёрзавшего в седле воина облегала кожаная тесёмка, на которой висела недавно виденная на Красной площади дубинка с железным шишаком. И она, похоже, совсем недавно была в деле – бурые сгустки крови, приставшие к шишаку, испачкали богатую ферязь всадника, в месте, где она к ней прикасалась.

– Постой! – остановил Грауля крик дородного боярина, чья одежда была обагрена чужой кровью.

– Ангарский сей Двор? Кликни набольшего средь вас, да поторопись!

– А вы кто такие? – ответил за Грауля Янотовский.

– Скажи, от боярина Морозова… Глеба Ивановича, пришли! Спеши! – всадники то и дело оглядывались по стороном с немалой опаскою, словно ждали погони.

– Я набольший здесь, – проговорил Павел, оглядывая всадников. – Барон Грауль, Павел Лукич, к вашим услугам! Что вы хотите от нас? Ничьей стороны не держим!

– Будь милостив, барон! – перекинув ногу, спрыгнул с коня молодой воин, чья кисть была перевязана окровавленной тряпицей. – Укрой на Дворе невеликое число людей, а опосля заберём мы их, да не обидим с отдарками!

– Я не желаю влезать в чужую драку! – твёрдо и спокойно сказал Грауль, а взгляд его задержался на расписном крытом возке. Ему показалось, что сквозь малюсенькое оконце там мелькнуло девичье лицо.

– Да будьте же вы милосердны! – вскричал вдруг убелённый сединами старик, правивший лошадью, что тянула возок. – Ради Христа! Ради Господа нашего!

– Двор сей, как и Аглицкий, досмотрен не будет, – убеждающе говорил воин с перевязанной кистью, но миг спустя он переменился в лице и с тоской в голосе обратился к дородному боярину:

– Ай, Глеб Иванович, нету времени у нас! А Китай-город, Бог даст, минуем! Поспешать надо!

Он уже схватился за луку седла, чтобы запрыгнуть на коня, как Павел сказал ему в спину:

– Коли вопрос жизни и смерти, ладно! Несколько человек укрою!

Из возка вышли две молодые женщины, чьи лица и одежды были скрыты плотной тканью накидки, так, что видны были только глаза и ладони, на пальчиках которых сверкали дорогие камешки в золотой оправе. Вслед за ними за ограду Ангарского Двора прошмыгнули ещё пять человек, по всей видимости, их служек, а последними прошли трое молодых мужчин, в том числе и воин с пораненной ладонью, перемотанной кровавой тряпицей. Этих Грауль тут же определил как телохранителей. Кого именно они охраняли, догадаться было уже несложно. Едва мужчины оказались внутри, кавалькада пришла в движение, всадники пронзительно засвистели, загикали. Лязгнул тяжёлый засов двери, а всадники и пустой уже возок за ними, сорвавшись с места, спешили к Варварским воротам.

– Никодим Иванович! – Павел подозвал управляющего, стоявшего неподалёку в ожидании приказов. – Веди новых гостей в корпус к шведам, сели на второй этаж… Да выдай им одёжу немецкого образца.

– Во-от ишшо! – с вызовом гаркнул молодой воин – на щеках его мигом вспыхнул румянец. – Я немецкое вовек не одену!

– Здесь я приказываю! – хищно оскалившись и сузив глаза, повернулся к нему Грауль. – Коли скажу, так и бороду соскоблишь! А иначе…

Перст ангарца указывал на недавно закрывшуюся дверь, отчего пылкий молодец тут же сник, потупив взгляд.

– Иначе выход там, – закончил Павел. – И более препирательств я не потерплю!

После чего он снова заговорил с Сомовым:

– Никодим, проводи гостей.

Теперь десяток новых постояльцев Двора, не проронив уже ни слова, прошли по очищенной от снега широкой тропинке вслед за белобородым управляющим и вскоре скрылись за белой, оштукатуренной стеной одного из корпусов, отстоящих друг от друга на добрую дюжину метров.

– Ну, Василий Григорьевич, а теперь смотри в оба! – Грауль, тяжело вздохнув, по-дружески хлопнул Янотовского по плечу и добавил:

– Если люди Никиты про это прознают, тяжко будет…

Внешне глава Ангарского Двора выглядел спокойным, но Василий понимал, что на самом деле творилось в душе его старшего товарища. Сколько раз ранее Грауль повторял о том, что ангарцам недопустимо влезать в разного рода разборки бояр и дворян, но теперь именно он втянул сибирцев в одну из самых опасных авантюр – борьбу за московский трон. Таковыми были мысли начальника охраны Двора. Покачавши головой, Янотовский отправился к своим ребятам, чтобы поставить перед ними первоочередные задачи.

Долго сидела на краешке застеленной кровати Мария Ильинична, сцепив холодные пальцы рук и уставившись в пахнущий деревом свежеструганный пол, застеленный половичками. Оставшись, наконец, наедине с сестрой, она вновь начинала плакать, вспоминая последние дни мужа. Алексей, казалось, поборол уже проклятую лихоманку и с каждым днём чувствовал себя лучше и лучше, вскоре он хотел выехать на соколиную охоту – любимую забаву молодого государя…

– Машенька, сестрица! – позвала вдову Аннушка. – Да ты посмотри, диво какое!

Она отодвинула лёгкую ткань завеси, открыв прозрачное стекло, причём Анна была поражена прежде всего его чистотой, отсутствием мути.

Ангарский Двор, вообще, вызвал у старшей из сестёр Милославских живой интерес. Стеклянные оконца были не только в каменных палатах, что стояли в центре, но и в гостевых домах, кои тут назывались корпусами. На крышах этих корпусов словно на немецкий манер была уложена черепица. А вот тепло шло в дома, как и в кремлёвских палатах – при помощи труб, проложенных в стенах и полах. По ним поступал горячий воздух из печей нижних ярусов. Вот только в Теремном дворце трубы эти изразцовые с душниками… А здесь выбеленные. Но такие же тёплые.

– Да гляди же! – воскликнула Анна, всплеснув руками. – Вона, мальчонка со стариком зажигают огни на дворе! Дивно!