31
Сюзан Акерман сидела за рулем первой машины скорой помощи, которая достигла Слотерваартской больницы, на сто процентов убежденная, что произошло какое-то недоразумение.
Мужчина, лежавший в отсеке за ее спиной, выжил вопреки всему. Здание, где он работал, превратилось в гору обломков, когда в него врезалось крыло самолета, и сам он получил сильные ожоги и механические повреждения, но остался в живых, и она доставила его в ближайшую больницу. Он стал первым пострадавшим, привезенным сюда с места трагедии, а за ним должны были последовать другие, бог знает, как много, целый поток с травмами различной степени тяжести, которого могло хватить на всю ночь.
Но сейчас дорогу перед ней перекрывали ограждение и человек в военной форме.
И казалось просто невероятным, что ей надо объясняться.
— Все нормально. Я с авиакатастрофы.
У нее даже не возникло и толики сомнения. Военные находились здесь с целью облегчить спасательные работы, как раз ради них больницу и оцепили, чтобы любопытные и люди со всякой ерундой вроде простуды или заноз не проникали туда и не отвлекали персонал от важного дела.
Но военный лишь покачал головой.
Показал в другом направлении. Это означало «поворачивай». Выбери другую лечебницу. За ним вытянулся ряд военных машин, поставленных поперек дороги, блокировавших проезд, словно больница являлась маленькой банановой республикой, а ее «скорая» — отрядом повстанцев. И Сюзан Акерман объяснила все снова, но ответ оказался тем же самым.
Больница закрыта. Находится на карантине. Разворачивайся.
Только когда она развернула свой автомобиль, собираясь под звук сирены мчаться в сторону какого-нибудь подходящего медицинского учреждения в другой части города, до нее дошло, в чем, собственно, дело.
Террористы.
Сначала падает самолет, потом закрывается больница.
Амстердам подвергся террористической атаке.
Она сжала зубы. Постаралась не поддаваться страху. Это же была ее работа. Ей предстояла кошмарная ночь, а потом столь же кошмарный день, но она сама выбрала такую судьбу — спасать и сохранять чужие жизни, насколько удавалось, и ей следовало продолжать трудиться, пока будет хватать сил.
И в то время как медики делали свою работу за ее спиной, она прибавила газу и, проскакивая один красный светофор за другим, погнала машину по улицам, не зная, что человек на носилках позади нее умрет задолго до того, как они доберутся до места.
Если бы Сюзан Акерман имела доступ к какому-нибудь новостному каналу, она поняла бы, что не уникальна в своих выводах.
Мониторы, висевшие в ряд в синем зале парламента, по-прежнему были заняты новостями об оцепленной военными больнице в Амстердаме. Их сопровождали нечеткие картинки, сделанные с большого расстояния под различными углами, и почти абсолютно одинаковый устный или письменный текст.
Никто ничего не знал. Но это не играло роли.
С экрана на экран перекатывались подаваемые как новость измышления, зачастую в виде только бегущей строки снизу, сверху или поперек него, где не требовалось видеть никакого журналиста, ни светящееся на фоне ночного неба больничное здание: Больница по-прежнему на карантине, сообщалось в СМИ, а также, возможно, оцепление больничного здания связано с атакой террористов. Каждое предположение нагнетало напряжение, и никто не знал, что происходит, но все хотели стать первыми.
Полиция молчит о том, что угрожает больнице.
Пока еще ни одна из террористических группировок не выдвинула свои требования.
Франкен стоял посередине зала, изучал беззвучные комментарии, видел, как двигаются губы, и уже знал, о чем они говорят.
Амстердам подвергся атаке.
— Это хорошо, — сказал он.
Больше не произнес ни слова.
Но все вокруг него поняли.
Это было хорошо не в буквальном смысле, а с точки зрения самой ситуации, когда средства массовой информации сделали вывод, что целая страна, нет, пожалуй, хуже, весь мир, подвергся атаке со стороны некоей абсолютно бессовестной организации, готовой совершить нечто чудовищное.
При мысли о том, что скоро должно было случиться, лучшее объяснение вряд ли удалось бы придумать.
Когда Кристина Сандберг открыла дверь на лестничной площадке и вышла на крышу, казалось, она попала в другой, сотворенный по ее желанию мир.
И во второй раз за один и тот же день оказалась в родной стихии. В небе, создавая страшный шум, висели вертолеты новостных каналов, а все пространство внизу было освещено прожекторами телевизионщиков и мерцающими огнями машин спецтранспорта. А ветер, сразу заключивший ее в свои объятия, приглушал прочие звуки, в результате чего они вроде бы звучали дальше, чем на самом деле. И даже это дополнительно заводило Кристину и подстегивало ее желание действовать.
Она, собственно, не знала больше, чем кто-либо из всех других внизу, тех, кто стоял перед камерами и микрофонами и импровизировал на тему о чем-то неизвестном, но явно сенсационном, происходившем за спинами солдат. Однако у нее хватало материала поддерживать разговор, сколько потребуется. Отчасти благодаря персоналу отеля. Они видели, когда ставили ограждения, и даже представили ее двум своим гостям, которые находились здесь с целью навестить пациента. И по их словам, родственник позвонил им и рассказал, что он боится, что ему не разрешили покидать палату и что персонал не приходит по его звонку. И это произошло два часа назад, а сейчас он больше не отвечал по своему мобильному.
В общем, у нее было о чем говорить, а подойдя к Лео, стоявшему лицом к высокому, освещенному со всех сторон фасаду, она поняла, что вдобавок имеет фантастическую картинку.
Практикант не обманул ее ожидания. У них получилась хорошая команда. И она не забыла рассказать ему об этом.
Кристина подошла к краю крыши, повернулась к своему напарнику и подмигнула ему коротко.
— Ты готов?
А потом сунула наушник в ухо, точно как и ранее в тот же день, проигнорировала его попытки сказать ей что-то и внутренне приготовилась выйти в эфир.
Она была счастлива.
На самом деле.
И не знала о том, что такой же счастливой ей предстояло умереть.
Молодой пилот, которого никогда не звали иначе как Стоун не потому, что он носил такое имя, а из-за репутации крутого парня, выполнял обычный плановый полет на своем вооруженном ракетами F-16. Он находился довольно далеко над морем, когда получил задание по рации.
И оно оказалось настолько неожиданным и шокирующим, что он сначала не смог произнести ни звука. В результате командованию пришлось вызывать его снова с целью убедиться, что с аппаратурой связи все нормально и пилот принял и понял приказ.
Стоун ответил, что он не уверен, и ему повторили уже сказанное. И он долго молчал снова, а представитель командования знал почему.
И когда его голос опять зазвучал в эфире, в нем появились личные нотки, вряд ли допустимые по инструкциям, но они со всей ясностью показали, что его самого мучили те же мысли, прежде чем он «бросил в бой» своего подчиненного.
— Иногда, — сказал голос в наушниках, — с моралью все не так просто. Порой надо выполнять решения, которые ты не понимаешь. А если ты знаешь, что преступление в отношении незначительной группы людей станет спасением для очень многих, наверное, просто необходимо выполнить приказ.
Амстердам быстро приближался, пилот уже видел его, как скопление белых и желтых точек в темноте, но его по-прежнему одолевали сомнения.
Его душа кричала, что он не сделает этого.
И одновременно он знал, что должен сделать.
И в тот момент, когда точки превращались в жилые дома, и прочие здания, и в город, где он вырос и который любил, яростная битва развернулась у него в голове.
Больницу с гражданскими не взрывают.
Просто-напросто не делают этого.
Взгляд Вильяма скользил по стене из экранов с новостными каналами и интернет-страницами со всего мира, висевшими бок о бок и содержавшими одну и ту же новость, когда он внезапно вцепился глазами в один из них.
На какое-то мгновение у него стало легко на душе, он испытал странное приятное возбуждение, и вся страшная реальность вдруг перестала существовать, как бы ушла на второй план, подарив ему короткое мгновение покоя и счастья.
С одного из мониторов там впереди на него смотрела его бывшая жена.
Смотрела не только на него, но и в глаза сотням тысяч людей в Швеции и, пожалуй, в других местах, а точнее, только в объектив камеры. И что, черт побери, она делала там? Стояла одна на крыше, свет вертолетов, жужжавших на заднем плане, разрывал темноту у нее за спиной, а прямо напротив, между ней и черным небом, находился металлический куб из нежно-голубых светящихся окон, и не вызывало сомнения, на что она смотрит.
— У них прямой эфир? — спросил он, хотя прекрасно знал это.
Никто не ответил.
— Эти экраны… Все в прямом включении?
Коннорс первым сделал правильный вывод.
Увидел фамилию женщины в телевизионном сюжете шведской интернет-газеты. Естественно, речь могла идти о совпадении, но, судя по взгляду Сандберга, это было не так.
Он кивнул, спокойно, с тенью сожаления в глазах.
— Да, все вживую, — сказал он.
И Вильям кивнул.
Ничего не сказал.
Кристина Сандберг находилась в Амстердаме. И она стояла перед больницей, которую скоро должны были уничтожить, и он знал об этом, а она и понятия не имела.
Когда боевой самолет появился в первый раз, Альберт ван Дийк каким-то непостижимым образом понял, что должно произойти.
Он все еще сидел на водительском месте в арендованном Кристиной Сандберг автомобиле. В кепке ее ассистента, с поднятым к лицу воротником пальто. Надеясь, что это выглядит словно он замерз и никто не подумает, что данный господин опасается оказаться узнанным кем-то из сотен проходивших мимо полицейских, даже если и то и другое соответствовало истине.
Он не хотел сидеть здесь.
Они находились с внутренней стороны всех ограждений. Кристине Сандберг удалось заставить полицейских пропустить их, чтобы, как она утверждала, отнести сумку в отель, и рано или поздно стражей закона могло заинтересовать, почему ей понадобилось для этого так много времени, и тогда они могли постучать по стеклу и узнать его, и на этом бы все и закончилось.
Но у него не оставалось выбора. Ему некуда было деваться. И сейчас он сидел здесь и страстно желал, чтобы она и ее помощник быстрее закончили свои дела и вернулись, и тогда они смогли бы убраться восвояси.
Альберт просидел так четверть часа, пожалуй, двадцать минут, когда появился боевой самолет.
Он пролетел на огромной скорости вплотную над самыми крышами домов, неслышно, как тень, и только потом на смену ему пришел рев реактивных двигателей, исчезнувший вслед за бомбардировщиком в темноте.
Альберт сидел, обратив взгляд к окну, и пытался понять, что же, собственно, видел. Боевому самолету нечего было делать здесь. Один вертолет вполне мог контролировать всю прилежащую территорию, пешеходов и автомобили и даже, пожалуй, сумел бы разобраться с каким-то из других вертолетов из всех газет и телевидения, пытавшихся отслеживать происходящее.
Но F-16? Он был лишним здесь.
В то самое мгновение, когда эта мысль сформировалась у него в голове, он понял, что ошибается.
Одна работа имелась как раз для такого самолета.
Единственная.
Он резко выпрямился на сиденье, достал свой новый «левый» мобильник, порылся в карманах в поисках визитки Кристины Сандберг с номером ее телефона. Затем вышел из автомобиля, нашел взглядом крышу мотеля перед собой. Как раз сейчас не играло никакой роли, узнает его кто-нибудь или нет, если он не ошибся в своем предположении, ему требовалось предупредить их, что находиться там наверху опасно для жизни. А если бы полиция захотела забрать его, они могли сделать это потом.
Бомбардировщик.
Его мысль выглядела безумной.
С другой стороны, весь день получился безумным для него.
Он не нашел визитку, полез в другой карман, начал рыться дальше.
Спешил.
Ему казалось, что он уже слышит шум двигателей возвращавшегося самолета.
В Синем зале ратуши царил тихий хаос.
Мужчины в форме перебрасывались взглядами, прижимали к уху телефоны, чтобы слышать немного лучше, кто-то покинул комнату, в то время как кто-то другой появился, все охотились за одной и той же информацией.
Бомбардировщик пролетел над целью, но не выполнил работу.
Больница стояла на своем месте вопреки ожиданиям, и в комнате все задавались одними и теми же вопросами, не получая ответов. Что произошло? Технический сбой? Пилот отказался выполнить приказ? Что-то иное? Какой станет следующая мера и как быстро они сделают новую попытку?
Вильям наблюдал за суетой вокруг себя.
Он только сейчас понял, какой властью обладает Организация, в руках которой он находится, насколько тесно она связана со всеми странами мира, с их правительствами или, по крайней мере, военными структурами. Ведь понадобилось всего несколько часов, чтобы идентифицировать цель, принять решение и изыскать ресурсы для его выполнения.
При всей сложности возникшей проблемы.
Он обнаружил, что потеет. И так сильно сжал руки в кулаки, что почти не чувствовал пальцев, и тяжело дышал. У него создалось ощущение, словно кто-то посадил его на электрический стул и включил рубильник, но ничего не случилось, и сейчас они собирались повторить попытку.
На стене из экранов стояла его жена среди других репортеров.
Но ее картинка выглядела чуть лучше, чуть ближе, чуть четче.
Кристина Сандберг хотела быть лучшей. Сейчас ей это снова удалось.
И он боялся, что она вот-вот умрет.
— Коннорс, — позвал он.
Коннорс поднял на него глаза, не слышал, как Сандберг подошел. Он стоял с телефоном у уха и смотрел на экран ноутбука. И что бы Вильям ни хотел сказать, это вполне могло подождать.
Но Сандберг, судя по его взгляду, не собирался отступать.
— Я никогда больше не попрошу тебя ни о чем, — сказал он. — Но окажи мне услугу.
— Сандберг? Не тот случай…
— Но моя жена там, — сказал он и показал на мониторы, как бы в попытке доказать то, что в принципе не требовалось доказывать. — Это единственная возможность для меня.
— Слишком поздно останавливать все, — ответил Коннорс.
— Она не имеет к этому никакого отношения. И стоит на чертовой крыше. Сколько метров отделяет ее оттуда? Пятьдесят? Еще меньше? Взрывная волна, черт побери, Коннорс, прикажи ей спуститься, пусть она будет в безопасности, она же невиновна…
Коннорс перебил его настолько громким голосом, что сам удивился:
— Есть только невиновные люди.
Все в зале замерли, следили за их дискуссией, заполняя для себя неприятную паузу в ожидании того, когда продолжится настоящее представление.
Коннорс понизил голос снова. Но в его глазах остались отчаяние и неуверенность, ничто из этого не являлось частью плана А, они так дьявольски долго спускались вниз по алфавиту, что он уже забыл, о каком по счету варианте теперь шла речь. Он только знал, что сначала у него имелась куча фишек и взяток, вполне реальных на вид, а сейчас деньги закончились, и они пошли ва-банк без шанса на победу. Он же сам сочинил данный сценарий. Абсолютно не веря, что они окажутся в такой ситуации.
— Никто не имеет никакого отношения к этому делу, — сказал он. — Никто из всех там, в здании, никто из тех, кто находился в рейсе 261 или на земле, где он упал. И никто из всех миллионов, кто подхватит страшную заразу и понесет ее дальше, как распространяются круги по воде, пока уже не останется никого ей на поживу. Если мы не остановим ее, сколь бы бесчеловечно и дьявольски это ни выглядело.
Спокойствие вернулось к нему сейчас. Но оно было с привкусом скорби, и он искал глаза Вильяма и взглядом молил о понимании, не мог приказывать и брать командование на себя, и быть один во всем этом аду. Пойми меня. Больше ничего он не хотел сказать. Пойми и прости.
— Я не могу ничего сделать, Сандберг, — сказал он.
— Ты можешь дать мне мой мобильный телефон.
Вильяму казалось, он произнес это спокойно и деловито, но, судя по тишине вокруг него, прорычал.
И поскольку его не одернули резко, посчитал, что у него есть шанс и немного времени, секунды, пожалуй, даже меньше, но возникла брешь, и требовалось спешить, если он хотел использовать ее.
— У тебя мой телефон, — сказал он, ставя ударение на каждом слове и усиливая их своим страхом, злостью и готовностью устроить черт знает что, если Коннорс не пойдет ему навстречу.
И Вильям посмотрел ему в глаза.
— Он где-то у тебя. И ты можешь дать его мне. Ты можешь сделать это сейчас.
Лео Бьёрк был настолько увлечен работой, что вздрогнул от испуга.
Секунду назад он смотрел на Кристину, видел, как она шевелит губами, не слыша ее голос на фоне шума ветра, вертолетов и машин на улицах внизу, и старался держать ее в кадре, причем так, чтобы больница виднелась на заднем плане.
И вдруг перед ним появился Вильям Сандберг.
Он стоял улыбающийся и загорелый в косых лучах солнца точно там, откуда сейчас исчезла Кристина. На фоне светло-голубого неба, и это настолько контрастировало с окружающей действительностью, что Лео сначала не понял, что же он видит.
Входящий звонок.
Вильям Сандберг.
И впервые он услышал голос Кристины сквозь шум.
— Лео, черт возьми. В чем дело?
Он поднял взгляд от экрана мобильного телефона, увидел, как она сильнее прижимает к уху наушник, чтобы лучше слышать. Кто-то из редакции общался с ней.
— Они говорят, мы исчезли!
— Это он! Вильям!
Сначала она не поняла, что он сказал.
Была погружена в собственные мысли, слышала, как каждое ее предложение плавно перетекало в следующее, поймала кураж, и у нее все шло как по маслу, и вдруг крики из Стокгольма прямо ей в ухо. Ее нет в кадре.
И это, естественно, никуда не годилось, она как раз собиралась выдать замечательную формулировку о страхе и неизвестности, а сейчас Лео стоял напротив и орал ей имя ее бывшего мужа.
Он повернул телефон.
И Кристина поняла.
Сейчас звонит он, этот дьявол. Сейчас.
И одна ее половина хотела ответить. Это же из-за него она оказалась здесь. Но другая знала, что она не может, во всяком случае в данный момент, когда в одно ее ухо орали из редакции, а другое заполнял шум ветра и всего происходящего вокруг, увлекая все мысли в другую сторону.
Ей пришлось принимать решение.
И она уже знала, каким оно будет.
— Он может позвонить снова, — попыталась она докричаться до Лео.
— Это Вильям! — крикнул он в ответ.
— Если он жив, он сможет позвонить снова.
Кристина сделала шаг к своему помощнику, вырвала у него мобильник, прервала разговор и привычными пальцами пробежалась по меню.
Ей понадобились секунды, чтобы переключиться в режим встречи и направить все входящие звонки в голосовой почтовый ящик, и, когда Лео получил телефон назад, камера уже работала, а Кристина попятилась на прежнее место, придерживая гарнитуру с микрофоном у рта.
— Был сбой. Но мы возвращаемся!
Голос Кристины Сандберг говорил прямо сквозь время, из того прошлого, когда все было как обычно, и весь шумовой фон состоял исключительно из жужжания офисного оборудования, телефонных звонков и прочих звуков, характерных для работы редакции.
Она рассказала деловито, кто она, и сообщила, что сейчас не может говорить, и Вильям подождал сигнала, прежде чем оставил сообщение.
— Спускайся с крыши, ты в опасности, — сказал он. — Позвони мне. Я чувствую себя хорошо.
Потом отключился и позвонил еще раз. Не собирался сдаваться так легко. Прошло несколько гудков, а потом автоответчик заработал снова, и он понял, что телефон отключен и что она, возможно, сделала это намеренно.
Зеленая трубка. Секунда тишины.
А потом опять зазвучало приветствие автоответчика, зачитанное ее голосом.
Затем тот же сигнал. Вильям разочарованно закрыл глаза и отключился.
Она была недоступна.
Работала и не хотела, чтобы ее беспокоили чертовы людишки, отключающие свои мобильники, и в то самое мгновение он увидел ее снова.
Жанин как раз накрыла ладонью руку Вильяма с целью привлечь его внимание, но он увидел это одновременно с ней. На одном из экранов перед ними квадрат позади текста совсем недавно был черным, а теперь телевизионная картинка появилась на нем опять. И Кристина стояла там с таким же серьезным и профессиональным взглядом, как и раньше, смотря в глаза ему и всем другим, словно она и не исчезала, даже не заметила, что он звонил. В самом центре событий, где, как он знал, она и хотела бы находиться.
Он видел ее.
А она его нет.
И он больше ничего не мог сделать.
Он даже не повернулся, когда одетый в военную форму мужчина шагнул в зал из вестибюля, встал по другую сторону от всех синих стульев и кашлянул, смотря на Франкена.
— Он в зоне, — сообщил военный.
— Инструкции те же, — сказал Франкен.
Мужчина кивнул и удалился, а все другие оставались на своих местах.
Приклеив глаза к экрану.
К Амстердаму перед ними.
Их было двадцать человек в комнате, и все затаили дыхание.
Альберт наконец нашел визитную карточку, набрал номер дрожащими пальцами, надеялся, что он ошибся и звук приближавшегося самолета вовсе не является предвестником беды.
Как только Кристина ответила, попытался перебить ее, но она говорила дальше не слушая, в заранее записанном варианте на языке, который он не понимал.
Черт побери.
И тогда он опустил телефон, закричал ее имя прямо в ночь, прекрасно осознавая, что она не услышит. Но какой у него оставался выбор?
Ничего больше он ведь не мог сделать.
А потом поднял глаза к небу, искал самолет и ждал.
* * *
В ратуше время, казалось, жило по своим законам, а секунды не могли решить, приравниваются они к мгновениям или к вечности.
И с одной стороны, неудержимо двигались вперед.
А с другой — были настолько насыщены яркими деталями, отражавшимися в мозгу со всей резкостью, что вроде бы медленно парили вокруг них, как в невесомости.
Коннорс не спускал глаз с Вильяма.
Вильям с Кристины.
А все с экранов.
Секунды приходили и уходили, и каждая представлялась последней перед тем неизбежным, что должно было случиться, не сейчас, но… Пожалуй, сейчас, или сейчас, или сейчас…
Как раз когда Вильям позволил себе перевести дух, поскольку чисто физиологическая потребность в кислороде настойчиво заставляла его сделать это, и с надеждой подумать, что пилот, пожалуй, просто пройдет мимо цели снова, возможно решив не подчиниться приказу, роковое мгновение наступило.
Он увидел, как большое здание за спиной Кристины завибрировало и на долю секунды вспыхнуло белым огнем. И прежде чем он успел понять, что это всего лишь миллиарды крошечных осколков от разлетевшихся повсюду стекол, они уже упали вдоль фасада, а поскольку свет внутри погас, на месте окон остались только черные дыры.
Первой пришла ударная волна и унесла их с собой.
Кристина инстинктивно пригнулась перед камерой, повернулась с целью посмотреть, что, черт возьми, происходит, и Лео видел, как у нее за спиной больница поменяла облик снова, когда пламя от взорвавшейся где-то внутри ракеты вырвалось наружу со всех сторон через образовавшиеся пустоты и, охватив все этажи, спрятало здание за золотистой стеной огня.
Когда Кристина опять повернулась к камере, она прежде всего посмотрела на Лео.
А с другой стороны Европейского континента стоял Вильям и смотрел в глаза своей собственной жене, и внезапно нашлась масса всего, что он хотел бы ей сказать.
И ничего из этого она не имела ни единого шанса услышать.
Не будь взгляд Лео настолько сосредоточен на дисплее, находившемся перед ним, он, пожалуй, увидел бы все вовремя.
Сейчас это стало для него такой же неожиданностью, как и для нее. Хотя, даже если бы он успел сказать что-то, крикнул бы и бросился к ней, подобное уже не сыграло бы никакой роли.
Было слишком поздно.
Легкий вертолет барражировал вокруг больницы в охоте за лучшими кадрами, точно как и они сами, забравшись на крышу отеля. И находившийся в нем фотограф распластался на плексигласовых стеклах, нацелив камеру на здание в надежде зафиксировать хоть что-то из происходившего внутри, о чем бы ни шла речь. Но там все как вымерло. Никто не шевелился, не ходил по коридорам, ни одна тень не изменялась, ни в одном из окон, ни на каком этаже, с какой стороны ни посмотри.
Вероятно, всех заперли в одной части больницы.
Или распространявшиеся на улице слухи, согласно которым все в здании были мертвы, соответствуют истине. Это объясняло, почему никто не отвечал по своим телефонам. Ни пациенты, ни персонал, ни люди, пришедшие навестить своих друзей и близких.
Фотограф приказал пилоту подлететь как можно ближе. Он хотел попытаться с помощью своего объектива заглянуть дальше в комнаты, и, если бы только нашлось что-то подтверждавшее или опровергавшее любые измышления, его снимок разошелся бы по всему миру. И он обшаривал фасад своей камерой, в то время как вертолет долго-долго висел перед ним, как насекомое в охоте за последним живым цветком.
А потом все резко изменилось. И в то самое мгновение, как окна превратились в молоко, досталось и фотографу.
Ударная волна сбросила его на пол, и он, хватаясь за сиденье, за ручку, все, попадавшееся под руку, пытался выпрямиться, и, когда ему наконец это удалось, заметил, что над ним стекло и под ним тоже, и понял, что они летели, завалившись на бок винтом вперед, и уже почти не осталось надежды на спасение.
Они находились низко. Сбоку от него лопасти вертикально разрезали воздух, и вертолет начал вращаться вокруг своей оси, и он видел, как пилот борется с ручкой управления с другой стороны от спинки его кресла, и мир вращался вокруг них с огромной скоростью, а потом здание отеля выросло перед ним, и он закрыл глаза.
Его последней мыслью стало, что если они будут лететь также дальше, то заденут стоявшую на крыше женщину.
Подняв глаза от дисплея, Лео увидел страшную картинку, и тогда, пожалуй, еще несколько секунд у него теплилась надежда, что это страшный сон, не имеющий ничего общего с реальностью.
Словно какая-то его часть думала, что, пожалуй, есть некая разница, искажение перспективы, пожалуй, обман зрения, из-за чего все выглядит так, хотя на самом деле все было иначе.
Перед ним висела дымка из каменной и бетонной пыли, вероятно отчасти появившаяся от сгоревшего топлива, а выступ, где еще недавно стояла Кристина, уже не был таковым больше, а стал дырой.
Прочный бетонный пол исчез. Взамен труб, антенн и кондиционеров он видел впереди и внизу огромную зияющую рану в углу здания, словно кто-то откусил его кусок именно там, где Кристина стояла и разговаривала со всем миром.
Вертолет так и продолжал лететь на боку.
Он врезался в дом, и все исчезло — утонуло в дыму и граде мелких камней, он должен был умереть, но этого не случилось.
И теперь Лео стоял на крыше один.
Ветер раздувал его одежду и волосы, он слышал шум, сирены и рев моторов, видел огонь, но все на расстоянии. Он стоял здесь, и никто не смотрел на него и не догадывался, что он выжил. Это никого и не интересовало.
Он стоял так.
Неподвижно.
Не представлял, как долго.
Потом наконец выключил телефон.
Когда картинка с камеры Лео исчезла с экрана в большой аудитории, точно так же, как с мониторов на сотнях тысяч письменных столов в Швеции и Скандинавии и, возможно, в несчетном количестве других мест, остальные экраны вокруг продолжали заполнять новые кадры от иных поставщиков новостей.
Здание отеля потеряло большую часть угла. Стены и окна там исчезли, и на всем расстоянии от крыши и вниз в воздухе парили бумаги, обрывки ткани и остатки строительных материалов и падали на землю туда, где остатки вертолета сейчас пожирали большие языки пламени.
Возбужденные голоса перебивали друг друга, напечатанные заглавными буквами текстовые сообщения кричали о том, что Слотерваартскую больницу взорвал свой же самолет, или, пожалуй, его раньше захватили террористы с целью осуществить задуманное. Догадкам не было предела, а на месте событий царил хаос, и, прижимая к ушам наушники, люди в панике рассказывали то, чего они не знали.
Никто не смотрел на одинокого молодого человека на крыше.
Никто не говорил о женщине, стоявшей на выступе, который снес вертолет.
Только здесь в комнате с синими стульями все прекрасно представляли, о чем идет речь.
А Жанин наконец повернулась, посмотрела в сторону Вильяма, чтобы проверить, как он себя чувствует.
Но Вильяма Сандберга больше не было в комнате.