32
Они нашли Сандберга в его собственной рабочей комнате.
Искали по всему замку, в капелле, на террасе. Призвали на помощь Эвелин Кейс, заставили ее проверить по спискам, посмотреть, где отметился его ключ и куда Вильям держал путь.
Он ведь пытался покончить с собой и раньше.
Терраса находилась на высоте по меньшей мере тридцати метров, а внизу был горный склон. И помимо всех уступов и маленьких балконов имелись еще окна в башне, а также в капелле, и для того, кто не хотел жить больше, не составило бы труда реализовать свой замысел.
Когда Кейс вернулась с сообщением, где он, все сначала подумали, что он выбрал какой-то иной способ, и Жанин поспешила по коридорам и по лестницам, как множество раз ранее, но сейчас боясь за чужую жизнь, а не за свою собственную.
И добралась чуть раньше Коннорса.
И они бросились к его двери, думали, заперта, но она открылась и впустила их внутрь, и они явно напрасно беспокоились.
Вильям находился там, с пустым взглядом, держа на ладони открытый блокнот, в то время как его глаза странствовали по стенам, а ручка в другой руке была готова записать его мысли, если только он придет к чему-то дельному, несмотря на свое душевное состояние.
Он даже не услышал, как они вошли.
Смотрел на цифры, пытаясь понять что-то, но все его усилия не приносили успеха. Казалось, из-за каждой новой мысли, пришедшей ему в голову, он забывал две другие, и все его старания добиться большего приводили лишь к худшему результату.
Она погибла.
Он видел ее смерть.
Вильям знал, что она являлась лишь одной из тысячи уже умерших и еще многих, которым предстояло последовать за ними, но, как ни пытался охватить взглядом нечто большее, все равно видел только ее.
Речь шла о тысячах. И только сначала.
И он заставлял себя справиться с паникой, существовало ведь какое-то решение, ключ. Само собой, как же иначе. И он наверняка прятался среди всех цифр, находившихся перед ним, и ему требовалось найти его, пока не станет слишком поздно, и сейчас он знал, что это означает. Но в ушах отдавались удары его сердца, заглушая все мысли, и он заставил себя закрыть глаза.
Целостность.
Об этом говорила Жанин. Целостность.
Именно ее ему по-прежнему не хватало.
Другие отбирали последовательности, украшавшие стену перед ним, сами решали, какие из них важные, или центральные, или неопасные, на предмет показать ему.
Сейчас его волновало то, что стояло в промежутках. Материалы, отсутствовавшие у него. Какие-то цифры находились ведь между группами, висевшими здесь, до и после них, в тех частях ДНК, которые, по их мнению, не принадлежали шифру. Откуда им было знать, а вдруг ключ именно там?
Каких последовательностей у него не хватало?
Какие предсказания они сохранили для себя?
Почему из всех длинных цепочек человеческого генома он получил только эти?
Он зашел так далеко в своих мыслях, когда кто-то взял его за руку.
Это была Жанин.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.
Ужасно глупый вопрос, это знали они оба, но за ним скрывалось нечто иное. Ее беспокойство. Она же понимала, каково ему сейчас, и ему это было приятно. И он кивнул в ответ.
На шаг позади нее стоял Коннорс.
— Нам ужасно, ужасно жаль, — сказал он.
— Жаль чего? Того, что вы убили мою жену? Или того, что взорвали больницу, полную людей?
Вильям произнес это с ледяным взглядом.
Коннорс сумел бы ответить, но в результате не стало бы лучше.
«Мы убили твою жену, — мог бы он сказать. — Но в больнице тогда уже больше не оставалось живых».
Однако предпочел промолчать.
— Что происходит? — спросил Вильям.
— Ты же сам знаешь, — ответил Коннорс и покачал головой.
— Ты прав, и я переформулирую вопрос. Когда мы узнаем все?
— Мне жаль, — сказал Коннорс. — Но вы знаете все то, что известно нам.
Вильям сжал зубы, отвернул в сторону голову не потому, что устыдился своего недоверия к генералу, а скорее с целью собраться с силами, перевести дыхание и продолжить еще в более резком тоне и с более суровым взглядом.
Коннорс увидел это и опередил его:
— Именно такого мгновения мы боялись. И пожалуй, могли бы рассказать раньше, наверное, должны были сделать это. Но мы выбрали…
Он сомневался, прежде чем продолжил, все ведь по воле Франкена, а не его собственной, но он был столь же виновен сам, и не стоило притворяться.
— … ради вас, ради вашей собственной…
Нет. Он поменял формулировку.
— Есть знания, не предназначенные для нас. И очень трудно жить с такой ношей…
Шум сметенных с большого письменного стола предметов заставил его замолчать столь эффектно, как и задумал Вильям.
— Черт побери, — заорал он.
Бумаги, папки и ручки разлетались по старинному каменному полу. Он словно проснулся где-то в глубине души, как будто вся его злоба вырвалась наружу, и адреналин смог выполнить нечто целенаправленное вместо того, чтобы просто блуждать по сосудам и напрасно растрачивать свои силы. Воцарилась тишина. Тишина, наполненная ожиданием. И Вильям сделал глубокий вдох, он смотрел на Коннорса, не сводя с него глаз, подобно родителю, призывающему к послушанию ребенка.
А потом он заговорил спокойно и деловито, но довольно резко и с ударением на каждой гласной.
— Вы же знали, что нас ждет, — произнес он обвиняющим тоном. — Знали, что трагедия стоит за углом, видели по всем признакам ее приближение и забрали меня сюда. Надеялись, что я найду решение для вас. Я ошибаюсь?
Коннорс не понимал точно, куда он клонит.
Ответил осторожно. Как можно спокойнее.
— Мы изо всех сил старались избежать такого развития событий.
Вот как, говорили глаза Вильяма.
— Объясни тогда мне, — сказал он, вплотную приблизившись к Коннорсу, чтобы тот мог почувствовать его теплое дыхание на своем лице. — Объясни мне, как я, черт возьми, смог бы разобраться с твоим шифром, вычислить ключ, в основе которого лежит все содержание, переплетающееся неизвестно каким образом, как я сумел бы сделать это, имея только отдельные части? Как?
Ответом ему стала тишина.
— Если это все, что у меня есть, как мне тогда найти структуру?
По-прежнему ничего в ответ.
Вильям подошел к стене, положил руку на одну из бумаг со стихами, теми самыми, которую Жанин перевела как чуму, почти самую крайнюю справа. И показал на угол. Угол, где стена заканчивалась.
Спросил, делая ударение на каждом слове:
— Что. Произойдет. Потом?
Прошло две секунды.
И Вильям, собственно, был готов ко всем возможным ответам.
Кроме одного.
Когда Коннорс наконец заговорил, казалось, мозг отказывается воспринимать его слова. Вильям слушал, но не понимал суть, и в комнате стало очень тихо. Он знал, что должен как-то отреагировать, но если он действительно услышал все правильно, это в принципе не играло роли.
Хотя, возможно, его подвел слух.
Может, все дело в этом.
— Извини, — сказал Вильям наконец. — Извини, повтори, пожалуйста.
И Коннорс сказал это снова.
— Ничего, — произнес он медленно. — Ничего не случится потом.
Пауза.
Он покачал головой.
— Ты получил все имеющиеся шифрованные сообщения.
Так он сказал.
Не сводил глаз с Вильяма, ждал, когда смысл его слов дойдет до него.
А потом это произошло.
Во всяком случае, если судить по осанке, взгляду, по тому, как обмякли плечи. И Вильям потянулся, словно ему не хватало воздуха, но он не смог получить его, посмотрел на Коннорса, в то время как его тело дрожало от недоверия и страха и от понимания того, что ему сказали все совершенно серьезно, пусть это и выглядело полностью невозможным.
— Ты лжешь, — сказал Вильям.
— Хотел бы я, чтобы это было так, — ответил Коннорс.
Жанин подошла на шаг ближе, словно легче все понять, если расстояние уменьшится.
Теперь они знали это все вместе. То, что другие старательно скрывали от них. Сейчас они знали, что ни о какой ошибке нет и речи.
И все равно им требовалось сказать это для полной уверенности.
И первой заговорила Жанин.
— Что касается чумы, она уже пришла, — просто сказала она. Не показав ни на стену, ни на лист бумаги почти в самом конце справа всех предсказаний. В этом не было необходимости, все знали, о чем идет речь.
Вильям переводил взгляд с одного на другого, он понимал, что они знали ответ на логично вытекающий следующий вопрос, который он не хотел задавать, поскольку угадал ответ, но все равно он висел в воздухе, и его требовалось произнести вслух.
— И что будет потом? — спросил он.
Жанин посмотрела на Коннорса.
Словно в надежде, что у него есть более хороший ответ, чем у нее, и она ошибается. Но он только кивнул, как бы подтверждая ее правоту.
И Жанин отвела глаза.
— Потом остается лишь одно предсказание.
Так сказала она и отпустила взгляд странствовать по комнате, по каменным стенам, конторским принадлежностям, валявшимся на полу. Словно вещи вокруг нее приобрели какую-то ценность, словно она хотела сохранить их для себя и не потерять. Знала, что ей надо говорить, но предпочитала сделать это только в том случае, когда кто-нибудь вынудит ее правильным вопросом.
Он пришел от Вильяма:
— Что оно гласит?
Она не осмелилась встретиться с ним взглядом.
Смотрела в сторону от него, рядом с ним, пыталась отыскать глазами какой-то предмет с целью сосредоточиться на нем, словно это освободило бы ее от необходимости поделиться тем, что ей известно.
Но ничего такого не находилось.
И она посмотрела на Вильяма снова и произнесла еле слышно:
— Огонь. Адский огонь, который положит всему конец.
Никто из них не произнес больше ни звука. Прошли минуты в тишине, прежде чем Коннорс развернулся и вышел из комнаты. Он не мог помочь им позаботиться о том, что они теперь знали. Какой от него здесь был толк, когда он не мог разобраться с этим сам?
Жанин сделала шаг к Вильяму.
Ничего не сказала, но он все равно кивнул.
Держал ее. Долго.
Обнимал, как хотел бы обнимать свою дочь.
Менее двух недель назад он сам пытался лишить себя жизни.
Теперь все выглядело так, что скоро никому не понадобится делать этого.
