19
Мужчина, сидевший в одиночестве в маленькой совещательной комнате и глазевший в одну точку перед собой, прилично похудел за последнее время.
Еще недавно он выглядел хорошо сложенным и отлично тренированным, и никто не поверил бы, что профессор археологии может выглядеть таким образом. А его взгляд оставался бодрым, несмотря на прятавшиеся в нем беспокойство и грусть.
Сегодня же Альберт ван Дийк постарел на десять лет. А прошло ведь только несколько месяцев со времени их последней встречи. Хотя он сохранил своеобразное чувство юмора, в какой-то мере компенсировавшее ему усталость, печаль и неугомонную энергию, пусть его глаза сейчас излучали скорее отчаяние, чем надежду.
Инспектор Нейзен из Центрального полицейского округа Амстердама наблюдал за ним через выходившие в общий зал окна, «выжимая» из кофейного аппарата две чашки хитрого напитка, представлявшего собой нечто среднее между обычным кофе и эспрессо, который никогда никому не приносил особого удовольствия.
Он тяжело дышал, что давно стало более правилом, чем исключением. Ведь инспектор перестал взвешиваться на ста сорока восьми килограммах, и, судя по протестам коленей и пяток, его вес изменился с тех пор столь же мало, как и привычки в еде.
Но сегодня для этого имелись и другие причины. И прежде всего спешка. Ему пришлось быстро собираться и сломя голову мчаться в город из летнего домика, когда позвонила секретарша и сообщила, что в его офисе сидит молодой человек, отказывающийся разговаривать с кем угодно, кроме него самого.
Ван Дийк, таким образом, находился там внутри уже почти пятнадцать часов. Он появился вчера во второй половине дня и не покидал офис до настоящего времени. Спал на стуле, хотя вряд ли если молодой человек вздремнул вообще. Судя по его виду, это казалось маловероятным.
Ему было жаль парня, но он не мог ничем помочь, что бы тот ни думал. В его обязанности не входило заниматься чем-то лично, никто не становился радостнее и не удостаивался лучшей помощи, если он проявлял сочувствие к ним. Но поведение молодого профессора и то, как тот старался решить свою проблему, импонировало ему настолько, что он не смог остаться в стороне. Кричащие и мечущиеся в панике люди, которые давали волю своему беспокойству и проклинали полицию и власти, Бога и черта за их бездействие, не причиняли ему больших проблем. То же касалось ситуаций, когда они ругали и упрекали самих себя или даже замолкали и впадали в ступор и бормотали что-то, и раскачивались на месте, и лишались чувств, и выглядели так, словно жизнь закончилась. На все это он мог смотреть спокойно, научился за годы работы. Эти люди находились в стрессовом состоянии и, какая бы беда ни обрушилась на них, естественно, вызывали жалость, но и только.
Однако ван Дийк был иным. Деловым и сдержанным, и если кого-то можно было назвать идеальной жертвой преступления, то, пожалуй, именно его.
Что, естественно, ничего не меняло.
Его подруга исчезла.
С той поры минуло уже семь месяцев.
И вряд ли стоило ожидать, что она когда-нибудь появится вновь.
— Ты поспал хоть немного? — спросил Нейзен, когда втиснулся в пространство между своим стулом и письменным столом, отдышался и поставил одну из двух дымящихся чашек с кофе перед молодым человеком. Впрочем, профессор не отказался бы и от двух чашек сразу.
— Со вчерашнего дня? Или со времени нашей последней встречи?
У него был усталый взгляд. В голосе слышались нотки иронии, но он не улыбался.
— Я приехал, как только смог, — сказал Нейзен, не углубляясь в вопрос.
— Я благодарен тебе за это, — ответил Альберт. А потом он добавил снова: — Я хотел поговорить с тобой.
Нейзен кивнул. Его секретарша все доходчиво объяснила профессору. По крайней мере пять других коллег вполне могли бы позаботиться о нем, но, что бы ни случилось, это явно было невозможно обсуждать с кем-то другим.
— Рассказывай, — сказал инспектор.
Альберт откашлялся. Объяснил, что он, естественно, знал мнение полиции о своем случае, сейчас наверняка отложенном в сторону. И Нейзен сделал вдох, собираясь возразить, но Альберт остановил его. По его словам, он прекрасно понимал такое отношение. Как долго могли продолжаться поиски только из-за того, что ее парень протестовал и отказывался признавать себя брошенным, когда, судя по всему, она уехала по доброй воле?
Он знал, что полиция не могла ничего сделать, и решил держаться подальше. Не хотел надоедать им, собирался дать знать о себе снова, только если сможет прийти с чем-то важным.
— И сейчас как раз тот случай? — спросил Нейзен.
Альберт кивнул:
— Я всегда говорил, что она исчезла не по своей воле.
— Мы проверили твои слова. Но они не подтвердились. В любом случае ничто не указывало на твою правоту.
— Я знаю, — сказал Альберт. — Но сейчас могу доказать ее.
Его слова вызвали у Нейзена противоречивые чувства.
Доказать? По-настоящему? Доказать?
— И почему ты веришь в это? — спросил он.
— Я просто знаю, где она.
Нейзен посмотрел на него.
Наклонился вперед.
Чашка с чем-то средним между обычный кофе и эспрессо осталась стоять нетронутой, пока полностью не остыла.
* * *
Жанин Шарлотта Хейнс посмотрела на синий кусочек пластмассы, который держала в руке.
Потом на мужчину, сидевшего напротив нее.
Она никак не ожидала увидеть ключ снова, и, когда он сейчас оказался перед ней, ей в голову пришла только одна мысль. Это тест. Хотя какого рода, она не понимала. Но относительно сути происходящего нисколько не сомневалась.
— Нам надо прекратить встречаться таким образом, — сказала она без намека на улыбку.
Мужчина с бычьей шеей, некогда утверждавший, что его зовут Роджер, но сегодня называвший себя Мартином, хотя явно мог носить любое другое имя, посмотрел на нее в ответ. Его холодный, равнодушный взгляд как бы ощупал ее с ног до головы, но в глубине его глаз она смогла заметить нечто большее. Сострадание?
Едва ли, сказала она себе.
— Насколько понимаю, у тебя выдалась долгая ночь, — заметил он.
— Нормальная, — ответила она, словно ей было тринадцать лет, и ее единственным оружием против него было старательно нарушать плавное течение разговора, что она и собиралась делать при любой возможности.
— Ты справишься еще с несколькими вопросами?
— Смотря какими, — ответила она. — Я буду задавать их или ты?
Он улыбнулся. Не особенно широко, но тем не менее.
— Ты можешь попробовать, — сказал он.
— Что вы сделали с Дженифер? — спросила она.
— Уоткинс?
— Если есть другие, то я не встречалась с ними.
Его улыбку как ветром сдуло. А лицо стало столь же бесстрастным, как и тон, и Жанин пришло в голову, что они по-прежнему каким-то образом разговаривали, как при их первой встрече: та же игра, то же стремление скорее отвечать вопросом на вопрос, чем дать какую-то информацию. С единственным отличием: сейчас общение не приносило им никакого удовольствия.
— Она была неосторожна.
— Это угроза?
— Нет. Констатация факта.
— И в чем разница?
— Она слишком явная.
Больше он ничего не сказал. Пришла ее очередь.
Но у нее не было желания принимать участие в их игре. Она устала от нее, покачала головой. Скажи, зачем ты здесь, означал этот жест.
И он понял. Сделал вдох.
— Я получил двойное задание. Во-первых, попросить тебя рассказать все, что тебе известно.
Она не хотела выходить из себя. Но вопрос разозлил ее.
— Знаешь, — сказала она, — я здесь уже скоро семь месяцев. И только тем и занималась, что докладывала, как далеко продвинулась. И если ты имеешь хоть какое-то отношение ко всему происходящему… Впрочем, мне кажется, вряд ли. Пожалуй, у тебя другая работа — похищать людей, держать их взаперти, я не знаю. Но если все обстоит именно так, тебе же прекрасно известно, что единственное, чем я занималась после приезда сюда, так это читала, искала толкование, переводила и рассказывала. Это я знаю, и вы тоже. Вот в принципе и все.
Она говорила со злобой и раздражением, отчасти искренне, отчасти — в качестве отвлекающего маневра. Она же не рассказала всего. Кое о чем ведь догадалась сама, но хотела сохранить это при себе.
Однако Мартин Родригес покачал головой. Не об этом он говорил.
— Ты разговаривала с Вильямом Сандбергом.
— Недолго.
— Сколько?
— Я полагаю, ты знаешь это лучше меня. Догадываюсь, вам известно, какие двери я проходила и в какое время?
Он кивнул. Все так.
— И как долго мы разговаривали?
— Вы находились на террасе не более двенадцати минут.
— Вот видишь. И сколько, по-твоему, можно рассказать за такой срок?
— Именно это мне и поручено выяснить.
Она посмотрела на него и демонстративно вздохнула.
Разговор не приносил ей ни капельки удовольствия, пожалуй, они выбрали послать именно его, поскольку им однажды удалось наладить контакт, возможно, они даже надеялись, что он сумеет очаровать ее снова, заставить открыться и рассказать то, что они хотели. Но все их общение превратилось в матч с ужасно длинными ударами от одной лицевой линии до другой, когда мячи просто улетали в никуда.
— А номер два? — спросила она с единственной целью двигаться дальше.
— Два?
— Ты же перечисляешь. Уже было «во-первых».
Более она ничего не сказала. Предоставила ему самому понять, как просто, по ее мнению, он умудрился запутаться в списке из двух пунктов.
— Во-вторых, — сказал он громко, чтобы вернуться к разговору, — моим заданием является обеспечить тебя всем необходимым для работы.
И что подобное означает? Жанин одолевали сомнения. Сначала ключ. Сейчас это.
— И о чем речь?
— Это мой вопрос к тебе. Что тебе надо?
— Какого рода? Ручки? Бумага? Книги? Интернет? — Он улыбнулся. Устало. — Нет, Интернет я не могу предложить. В остальном все по твоему желанию.
— В таком случае, — предложила она, — расскажи, что за тексты я получила.
— Ты же знаешь, я не могу.
— Ты ведь сказал — все? И что сюда входит?
Он посмотрел на нее. Черт побери. Разговор развивался совсем не так, как он хотел. Ему требовалось иметь преимущество, но сейчас она загоняла его в угол, делала беспомощным, прося о вещах, которые, как она прекрасно знала, он не в состоянии ей дать. Это чертовски раздражало.
— Хочешь услышать правду? Меня нисколько не радует, что нам пришлось доставить тебя сюда таким образом. Никто не в восторге от этого, могу тебе гарантировать. Но сейчас мы находимся здесь… — Он сделал паузу, чтобы найти нужные слова. — При такой ситуации с политикой безопасности определенные данные ты не можешь получить.
— Поэтому я должна отгадать загадку, не зная всего вопроса?
— Ты получила так много, как тебе необходимо.
— За исключением самого контекста.
— Который не представляет интереса.
Жанин посмотрела на него.
И долго не отводила глаз.
А потом выдохнула:
— Два поезда отправляются из Лондона в Брайтон в 14.00 и в 14.20. Один двигается со скоростью сто двадцать километров в час, а другой — сто пятьдесят. На каком расстоянии друг от друга они будут находиться в три часа?
Вот и все.
Он ждал продолжения, но она закончила. И ждала сама, что в конце концов и он задаст неизбежный вопрос:
— И какая связь?
— Контекст.
Он искал ответ, но пока еще слова ему никто не давал.
— Если получаешь абстрактные величины и не знаешь, как тебе связать их между собой, тогда задача не имеет решения, поскольку тебе неизвестно, что они собой представляют, и поэтому любой школьный учебник в мире дает маленький сценарий. Все связано между собой. Решение получается из совокупности данных.
— Все так и есть, конечно. И эту совокупность мы по-прежнему не можем…
— И в таком случае… — перебила она его резким тоном, — и в таком случае, если я не знаю всех условий, как я справлюсь с моим заданием?
Он подождал мгновение. А потом сказал как бы между прочим:
— Сто двадцать умножить на один минус сто пятьдесят умноженное на сорок и деленное на шестьдесят.
Она посмотрела на него. Это получилось быстрее, чем она думала.
Так выглядела формула для решения задачи, которую она сейчас подкинула ему.
— Я не знаю, что ты хотела доказать этим, но здесь нет ничего сложного. Контекст не имеет никакого отношения к делу. Речь может идти о поездке из Лондона в Брайтон, или о полете с Земли на Луну, или, черт побери, о путешествии двух улиток по газону. Не твоя задача видеть всю совокупность данных. Мы даем тебе правильные детали, и ты должна помочь нам с ними. При всем уважении. — Он посмотрел на нее почти с жалостью. — Двадцать, — сказал он. — Ответ двадцать.
Жанин покачала головой. И это глубоко разочаровало его, он не хотел ставить ее на место, но ничего не поделаешь. Она сама вынудила его.
— Не твое дело знать о поезде или о расстоянии. Не нужно размышлять о том, над чем ты работаешь. Твоя работа — смотреть на тексты, которые мы тебе даем, переводить их каждый в отдельности и сообщать нам результат.
Он развел руки в стороны. Не так ли? Тебе понятно? Мы договорились?
Конечно, ответила она, пожав плечами. Тогда им почти больше не о чем было разговаривать.
— Я полагаю, это означает, что тебе больше ничего не надо именно сейчас.
— Ну почему же, — сказала она. — Я хочу поговорить с Вильямом Сандбергом.
Он посмотрел на нее.
Видел, что Жанин ожидает услышать отрицательный ответ.
— Как ты будешь использовать свой ключ, твое дело.
Ее реакция не заставила себя долго ждать. Она попыталась встретиться с ним взглядом, не знала, как ей истолковать его слова. Было ли это шуткой? Но он просто поднялся, направился в сторону тяжелой деревянной двери.
Жанин посмотрела на него.
— Дело в том… — сказала она за его спиной.
Он успел взяться за ручку, уже собирался выйти в коридор.
Повернулся.
— Дело в том, что ответ ноль.
О чем она говорила?
— От Лондона до Брайтона девяносто километров. В три часа оба поезда уже прибыли на место, уборщики ходят по вагонам и опустошают корзины для бумаг, а пассажиры находятся на пути в свои отели. Расстояние — ноль.
Жанин сделала паузу. Не сводила с него глаз. Явно довольная собой.
— Так вот получается. Если не учитывать полных данных. Если просто смотреть на детали и не принимать в расчет то, как все выглядит вокруг. Тогда попадаешь впросак. Каким бы умным ты себя ни считал.
Родригес стоял неподвижно прямо напротив нее.
— При всем уважении.
Она не отвела взгляд в сторону. Даже будучи их пленницей, не собиралась уступать. Пусть не думают, что они умнее. Она находилась здесь, поскольку они не имели ее знаний, и, если отсутствовали возможности делать что-то другое, она могла напоминать им о своем преимуществе с равными промежутками. Это было ее единственное оружие против них. И она собиралась использовать его как можно чаще.
Родригес ничего не сказал.
Секунда. Две секунды.
Когда он наконец отвел глаза, на его губах играла улыбка.
— Сандберг в капелле, — сказал он. — Мне почему-то кажется, что нет необходимости показывать тебе, где она находится.
Дыхание Нейзена было достаточно шумным, чтобы заглушить гул стоявшего перед ним ксерокса — жужжание, когда каретка со сканером двигалась вдоль стеклянной поверхности и сантиметр за сантиметром освещала послание, прижатое к ней пластмассовой крышкой.
Его руки дрожали, и вовсе не от кофе. Он по-прежнему стоял нетронутый на его письменном столе, и, надо надеяться, ван Дийк все еще сидел там. Сейчас Нейзену требовалось сделать массу дел, и ему меньше всего нужен был обеспокоенный родственник, ходивший за ним по пятам и действовавший на нервы.
Она прислала письмо.
Молодой человек рассказал это с искорками возбуждения в усталых глазах, и душа Нейзена наполнилась состраданием. Он знал, что ему надо сказать. Уже примерил на лицо свою самую участливую мину и приготовился, склонив голову набок, произнести монолог, ранее множество раз использованный им в подобной ситуации.
— Мир полон больных людей, — начал он. — О чем мы все прекрасно осведомлены, это ни для кого не является сюрпризом, но о масштабе…
Здесь ему следовало сделать ударение.
— … О масштабе проблемы большинство не догадывается. Я сам находился в неведении, пока не пришел на эту работу.
Он намеревался поведать, как много раз за свою карьеру ему приходилось разрушать ожидания близких и причинять им дополнительную боль из-за какого-то сумасшедшего, просто прочитавшего об их случае в газете и воспылавшего желанием поделиться плодами своего воображения, например, в виде придуманных свидетельских показаний, или, еще хуже, лично выступить в роли разыскиваемого лица.
Именно это он собирался сказать, а потом со вздохом констатировать, что данный случай из той же серии, но, посмотрев на желтый конверт, который Альберт ван Дийк протянул ему, сразу понял, что здесь ни о чем подобном нет и речи.
И сначала он обратил внимание, что письмо прошло через франкировальную машину. И что сбоку от жирных цифр, сообщавших цену и дату отправления, красовалось название местности. Берн, значилось там. Простыми тонкими буквами.
Нейзен принял послание, открыл конверт, достал два листа бумаги: один полностью исписанный с двух сторон, а второй — только с одной.
Убористый женский почерк. И Альберт кивнул ему — читай.
Он сделал это. Один раз. Потом еще один.
Альберт ничего не говорил. Просто ждал.
И Нейзен прочитал снова. В третий раз. Сейчас более тщательно.
— Я не понимаю, — сказал он потом.
Альберт был готов к этому. Сам сначала побывал в той же ситуации. Стоял перед входом в свое здание на территории университета, читал письмо раз за разом и не мог ничего понять.
Вне всякого сомнения, его написала именно она. Никто другой не мог в качестве адресата указать Эмануэля Сфинкса. И это были ее аккуратные буквы, похожие на те, которые он обычно находил на разноцветных листочках бумаги, засунутых в самые неожиданные места. Нередко с язвительным и крайне неожиданным содержанием и чаще всего в его конспектах лекций, в результате чего он стоял и глупо улыбался перед полной аудиторией и чувствовал себя именно так по-идиотски, как, по его мнению, она и хотела. И все письмо состояло из напоминаний о событиях, произошедших с ними обоими, тайных местах, где они бывали, и вещах, которые они видели, вроде пищевого отравления, полученного ими из-за вяленой свинины, купленной в магазинчике за углом. Она еще пахла чертовски странно, но, по словам старика, продавшего ее им, точно в соответствии с рецептом.
Вот в принципе и все. Однако ничего о том, где она находится, как ему найти ее, чем она занимается. Только как она безгранично скучает по нему. И потом перечисление того, что они делали вместе. Три страницы аккуратным почерком Жанин, единственное письмо после семи месяцев молчания. И оно не содержало ничего, помимо старых воспоминаний.
В конце концов его осенило.
— Это же, черт возьми, по-детски просто, — сказал он Нейзену.
Нейзен прищурился. Прочитал все снова. Его уже стало раздражать, что он ничего не понял, особенно если сейчас все было так элементарно, как утверждал парень.
Альберт стоял в университетском парке, читал снова и снова, прежде чем задал себе правильный вопрос. Зачем все перечисления? Места, и предметы, и еда, и вещи, и внезапно до него дошло, и ему захотелось просто обнять ее, но ведь он не мог этого сделать.
Лекционный зал. Тот день. Их день.
Они сидели там, придумывали имена и сокращения, хихикали и вели себя как дети, и тогда на свет появился Эмануэль Сфинкс, ставший частью их самих.
Но сокращения… Абсурдные сокращения то одного, то другого понятия, которые выдавал мужчина, стоявший перед ними на подиуме. Она хотела, чтобы он вспомнил их, и именно поэтому расставила слова таким образом, и он сел на каменную лестницу университетского здания, прочитал письмо снова, и оно предстало перед ним в новом свете, и он полюбил Жанин еще больше.
Все оказалось достаточно просто, чтобы он смог просчитать. Но одновременно настолько хорошо спрятано, что никто ни о чем не догадался бы, попади послание в чужие руки.
— Я сдаюсь, — признался Нейзен.
— Возьми все существительные. Все имена, места, вещи. Первые буквы.
— Ты шутишь.
Альберт пожал плечами. И Нейзен прочитал снова. И на какое-то мгновение у него создалось ощущение, что все его стопятидесятикилограммовое тело как бы опустело изнутри, словно кто-то открыл его, как шкаф, и поменял содержимое на холодный воздух.
В качестве шифра все это было примитивно.
Но он не заметил его.
В отличие от Альберта, а значит, все получилось именно так, как она задумала.
Он прошелся по первой странице пару раз с целью понять, где ему разграничить слова и предложения. Они оказались не длинными. Но очень содержательными.
— Что… я… вижу, — сказал он наконец.
Альберт кивнул. Продолжай.
— Замок. Альпийское озеро. Высокие горы. Никакого снега.
Именно это получилось, если правильно прочитать первую страницу. И Нейзен посмотрел на Альберта. В информативном плане подобное сообщение давало не особенно много.
— Это может быть где угодно, — сказал он.
Альберт покачал головой:
— Таких мест хватает. Но уж точно не через край.
Нейзен кивнул, но ничего не ответил. Молодой человек одновременно был прав и ошибался. Возможно, существовали сотни и сотни замков, которые находились у альпийских озер, и даже если проверить погодные условия, какие из всех гор в их окрестностях еще не лежали под снегом, то их получилось бы слишком много, чтобы дать какое-то четкое направление для начала поисков.
Альберт знал это тоже, но кивком предложил продолжать.
— Есть еще две страницы.
Нейзен перевернул лист, пробежал глазами по тексту, задерживался на всех существительных на этой стороне листа тоже. Его палец скользил по бумаге в качестве вспомогательного средства и периодически останавливался, он не хотел делать пометок, во всяком случае в оригинале, и это немного тормозило дело, но он слишком увлекся поиском тайного смысла, чтобы сходить в другую комнату и сделать копию.
— Имена… я… слышала, — сказал он наконец.
Альберт кивнул снова.
— Коннорс. Франкен. Дженифер Уоткинс.
— Мы должны попытаться отыскать их, — предложил Альберт. — Коннорс, Франкен, Дженифер Уоткинс. Пожалуй, они есть в регистре преступников или фирм, я не знаю. Это твоя работа. Но нужно попытаться, не так ли?
— Вне всякого сомнения, — согласился Нейзен.
И Альберт кивнул — спасибо. Ждал, в то время как инспектор перевернул лист снова.
На время воцарила тишина.
На третьей странице содержание получилось странным.
— Это… я… знаю, — произнес Нейзен наконец.
Альберт кивнул.
И Нейзен прочитал. Снова. Еще раз.
Альберт ничего не сказал. Ждал. Догадался, о чем думал Нейзен. Он мог только согласиться: это выглядело чистым безумием. Такие слова невозможно было представить в письме от того, кого знаешь, нет, любишь и кому следовало находиться дома в такое время, возможно, еще в кровати, пожалуй, не собираясь вставать, хотя ей уже звонили бы и напоминали, который час. Во всяком случае, при прежнем порядке вещей, но сейчас все обстояло несколько иначе, и, даже если кому-то это казалось невероятным, все так и было на самом деле.
Нейзен откашлялся. Прочитал медленно.
— Шифр в клинописи.
А потом:
— ДНК.
И:
— Смертельный вирус.
Затем замолчал.
Сложил последние буквы вместе еще раз.
Альберт уже знал, что там было, в его глазах блестели слезы, когда Нейзен поднял взгляд на него.
И прочитал последние слова:
— Найди меня.
* * *
У Нейзена имелись четкие инструкции, как действовать в подобных ситуациях, и он выполнил их до последней запятой.
А сейчас стоял перед ксероксом и ждал, когда машина извергнет пахнущий озоном экземпляр письма.
Он был профи. За все годы работы ему приходилось расследовать множество исчезновений, и сейчас он пытался убедить себя, что данный случай ничем не отличался от других, что у него нет ни единой причины особенно беспокоиться, или суетиться, или заражаться энтузиазмом ван Дийка.
Ведь кому, как не ему, настоящему специалисту, лучше знать, как обстоит дело.
Он наклонился вперед, подставил руки под подбородок, и на какое-то мгновение его короткие пальцы повисли там, где следовало находиться шее, если бы его голова не являлась продолжением тела. И пусть он знал, что это не самая подходящая поза, на подобное ему сейчас было глубоко наплевать.
Его больше волновало другое. Все, сказанное им пока, было чистой правдой.
Но теперь ему предстояло солгать, и это его нисколько не радовало.
— Я постараюсь сделать все возможное, чтобы найти ее, — уверил он и посмотрел на своего собеседника наполненными сочувствием глазами, пожалуй единственно способными добавить доверия к его словам, тогда как все бесформенное тело инспектора скорее несло печать обреченности и вряд ли свидетельствовало о его желании с удвоенной энергией взяться за выполнение обещания.
Возможно, поэтому он энергично кивнул, чтобы подчеркнуть сказанное.
А потом отклонился назад, готовый подняться с письмом и конвертом в руке.
— Я сразу вернусь, — сказал он. — Мне надо сделать копию.
И сейчас он стоял здесь.
Тяжело дышал.
Черт бы побрал его тело! Черт бы побрал кондиционер, черт бы побрал штатного полицейского врача, который оказался прав, но, прежде всего, черт бы побрал Жанин Шарлотту Хейнс и идиотов, не помешавших ей отправить послание!
Теперь ему предстояло сделать кучу всякого.
И он в душе надеялся, что Альберт ван Дийк понятия не имеет, о каких, собственно, мерах пойдет речь. Иначе его могла ожидать масса проблем уже со следующим шагом.
