20
Лео пятнадцать минут решал, что ему надеть, и, выйдя на улицу, сразу пожалел о своем выборе.
Пиджак. Он напялил его. А сейчас у него возникло желание треснуть себя по башке чем-нибудь твердым.
Ему было двадцать четыре года, и он никогда не носил ничего, кроме кепки, футболки и потертых джинсов, и не собирался изменять своему стилю, поэтому у него не нашлось ничего из необходимого, когда приспичило.
И сейчас он надел пиджак и ненавидел себя. Она могла предположить, что это ради нее. Даже если она ничего не скажет по этому поводу, данная мысль могла засесть в его голове, никак не прибавляя ему уверенности. Такси уже появилось из-за угла вдалеке на Бондегатан, и, вероятно, она успела заметить его. В любом случае сейчас он уже не мог подняться к себе и переодеться.
Только перевалило за пять утра, когда Кристина Сандберг позвонила ему на мобильный, — судя по бодрому голосу, она давно встала или не ложилась вообще — и сообщила, что заберет его без десяти шесть, перечислила, какие вещи он должен взять с собой, и положила трубку.
Лео выскочил из кровати и устремился в душ и, только намылив голову, по-настоящему понял, что проснулся и, кроме того, спешит.
И естественно, он оделся на тот же манер, что и вчера. Правда, выбрал новые джинсы и футболку с длинными рукавами без рисунка, а затем вдруг откуда-то вынырнул этот вопрос и все испортил. Как одеваются журналисты, когда они едут в заграничную командировку?
И тогда он вспомнил о пиджаке.
Сомневался, конечно, а настоящий ли он журналист? Но потом сказал себе: если сам не станет считать себя таковым, то точно никогда им не будет, в результате изменил своему стилю и теперь чувствовал себя идиотом.
Такси остановилось перед ним. И дверца открылась как по мановению волшебной палочки, поскольку Кристина дотянулась до ручки с его стороны и открыла ее ему. И он сразу встретился с ней взглядом. Поторопись, говорили ее глаза. Он сел рядом, машина повернула на Фолкунгагатан и взяла курс на север.
А потом они неслись по пустынным улицам, где двигались только другие автомобили-такси да тысячи зерен первого снега вихрем проносились мимо фонарей уличного освещения, чтобы опять исчезнуть в темноте.
Звук шин по холодному асфальту. Работающих «дворников». Мотора.
— Ты нашла его? — спросил он.
Кристина покачала головой;
— Я оставила сообщение его помощнику. И сделаю это снова перед отлетом.
— То есть ты не знаешь. Там он. Или нет.
Она закрыла глаза. У нее разболелась голова, когда она пришла домой с работы. И ситуация нисколько не улучшилась после часа сна на диване. Да еще сидевший рядом с ней практикант критиковал ее решение. Плюс ей вдобавок приходилось вслушиваться в его предложения, чтобы понять это.
— Я знаю лишь то, что время работает против нас, — сказала она. — Твоя голландская студентка исчезла уже более полугода назад.
Лео посмотрел на Кристину. «Твоя голландская студентка». О чем речь? Она отдавала ему долг уважения, поскольку он нашел ее, или пыталась снять с себя часть ответственности?
— Я не хочу, чтобы Вильяму пришлось ждать слишком долго.
Больше она ничего не сказала. Таращилась на улицу сквозь стекло. Слушала шум мотора, когда такси повернуло на мост. Смотрела, как огни Стокгольма отражаются в Риддарфьердене, еще не покрытом льдом.
— Могу я сказать кое-что? — спросил Лео.
Кристина посмотрела на него. «Как будто я могу остановить тебя», — читалось в ее взгляде.
— Ты же делаешь это не ради новости. А из-за него.
Это получилось у него на удивление прямо и без бормотания себе под нос в попытке подобрать слова, и Кристина уставилась на него. На смену головной боли пришло раздражение. По поводу его мнения относительно ее решения, старалась она убедить себе, а не из-за того, что ее волнение не укрылось от него.
— Мы — журналисты, — сказала она. — Журналисты копают. Для нас, как для профессионалов, просто непростительно проходить мимо таких вещей.
Ага, сказали глаза Лео. Улыбка, которой он одарил Кристину, оказалась слишком взрослой, слишком осознанной и чересчур широкой, чтобы она почувствовала себя неуютно.
— Зато, я думаю, от профессионала никто не требует надевать его. Особенно когда нас ждет встреча с человеком, у которого никого не было последние шесть месяцев.
Она знала, куда он метит. Но все равно отследила его взгляд.
Направленный на ее колени, на левую руку, покоившуюся там.
И обручальное кольцо.
Да, она надела его.
И да, чертов парнишка, пожалуй, был прав.
Но наверное, она сама могла решать, не спрашивая его?
— Факультет журналистики, первый курс, — сказала она. — Мой самый первый преподаватель произнес тогда одну фразу. И я запомнила ее навсегда.
Лео не ответил ничего. Но знал, что она не преминет воспользоваться случаем и поддеть его и что ему это нравится. И что он всегда оставит последнее слово за ней.
— Если можешь сказать что-то важное, напиши о нем.
И после паузы:
— И не болтай слишком много.
Она отвела взгляд в сторону, спрятала левую руку под сумочку подальше от его глаз и не произнесла больше ни слова за весь остаток пути до аэропорта Арланда.
Лео отвернулся к боковому стеклу и изучал дорожные знаки, мимо которых они проезжали. Улыбался, но старался, чтобы Кристина не увидела этого. Она была язвительной дамочкой. И он находил это ужасно забавным.
На другой стороне заднего сиденья Кристина Сандберг занималась тем же самым.
Она улыбалась.
Лео обещал стать отличным журналистом.
И она была очень довольна тем, что взяла его с собой в Амстердам.
Далеко впереди в капелле сидел Вильям Сандберг и выглядел так, словно ждал ее.
Солнце переместилось, освещало сейчас большую часть скамеек, и Вильям оказался в центре разноцветного светового поля.
Пожалуй, сама комната заставила ее остановиться.
Возможно, причиной стало ощущение, что она находится в той части замка, где еще несколько дней назад ей приходилось ходить тайком, осторожно и по ночам.
В любом случае Жанин замерла как вкопанная, только переступив порог, не в силах произнести ни слова, хотя ей, собственно, не хотелось ничего иного, кроме как говорить без умолку и рассказать то, о чем она знала, и сравнить с тем, что выяснил он.
И прежде всего, она жаждала обсудить, почему они оказались здесь. Или еще лучше, как им выбраться отсюда.
Она подошла к Вильяму, села с другой стороны от прохода на самый край скамейки и повернулась к нему.
— По их словам, ты чувствуешь себя хорошо, — констатировал он.
— В таком случае, — сказала Жанин, — кто я такая, чтобы возражать?
Вильям одарил ее неким подобием улыбки в ответ. Выглядел усталым, хотя она в данном плане, наверное, не сильно отличалась от него. Потом снова воцарилась тишина.
— Нам надо объединиться, — решила она.
Она хотела поторопить его, но старалась сделать это мягко. Где-то, на каком-то из всех этажей над ними, у Вильяма имелась своя комната. И там, если все обстояло, как она надеялась, пожалуй, могли находиться ответы на вопросы, роившиеся в ее голове.
— Что они рассказали тебе? — спросил он.
— А нам не помешают?
Он пожал плечами. Его мучили те же мысли.
На мгновение он задержал дыхание и приготовился говорить, но вместо этого прижался спиной к скамейке, посмотрел через плечо в сторону выхода.
Словно все еще не чувствовал себя в безопасности. Как будто ему не верилось, что он может сидеть с Жанин и разговаривать открыто. И он ждал, что в любой момент большая дверь откроется снова, внутрь ворвутся охранники с оружием наготове, заберут их отсюда, запрут по отдельности и начнут допрашивать на предмет того, о чем они разговаривали друг с другом.
Но этого не случилось. Ничего не произошло вообще.
Их окружала все та же тишина, так же ярко светило солнце, раскрашивая все вокруг в разные цвета, и никто из них не знал, с чего им начинать.
— AGCT, — сказал Вильям наконец.
И к своему удивлению, обнаружил улыбку на ее лице.
— Я боялась, что ты не увидел.
— Как давно ты знала?
Она покачала головой. О чем знала? Что, собственно, она знала?
Какие бы разговоры ни велись с ней начиная с самого первого дня, все сводилось к тому, чтобы позволить ей узнать как можно меньше.
— Ты же шумеролог? — спросил Вильям. Это был не вопрос, он прекрасно знал, кто она, но с чего-то требовалось начинать, и почему бы не отсюда.
И Жанин кивнула. В качестве исходного пункта это ее вполне устроило. Она быстро прикинула все в уме, хотела успеть дать ему самое необходимое, не углубляясь в детали.
И начала сначала. С подробностей, которые упустила во время их двенадцатиминутной встречи на террасе.
Она проснулась в фантастической кровати, точно как Вильям. Ее привели в огромный зал, коротко посвятили в курс дела, продемонстрировали шифры, клинопись, и все в спешке, и спасибо на сегодня. А потом они показали ей ее рабочую комнату, и там она обнаружила свои собственные вещи, ждавшие ее. Книги, и публикации, и компьютер со всем атрибутами, и необходимую литературу, почти в том же порядке, как все располагалось у нее дома на письменном столе, но сейчас она находилась здесь, и никто не хотел говорить почему.
Для начала они давали ей короткие тексты.
Отдельные строчки с клинописью и заданием разобраться с ними, перевести и сообщить результат.
Нельзя отрицать, что в научном плане работа приносила ей огромное удовольствие.
Тексты оказались старше тех, какие она когда-либо видела. Со знаками и символами, абсолютно неведомыми ей, и сначала она предположила, что столкнулась с неизвестным диалектом или языковым ответвлением, обнаруженным только сейчас. И для всех других ученых подобное стало бы прорывом в науке, о котором раструбили бы по всему миру.
Но никто не хотел кричать об этом здесь.
И это выглядело непонятно. Нет, даже задевало за живое. И чем больше она работала, тем больше понимала, насколько фантастические и новые материалы перед ней, и тем более ее возмущало, что за пределами толстых стен замка никто не знает о них.
Речь вовсе не шла о какой-то неизвестной ветви.
Или некоем модернизированном варианте шумерского языка.
Наоборот.
Это была первая стадия. Полученные ею тексты оказались старше любого из тех, какие до сих пор находили, а неизвестные знаки являлись прототипами, ранними версиями компонентов, которые, изменившись с годами, составили самые старые известные науке письмена.
Судя по всему, кто-то нашел совершенно неведомую цивилизацию.
Более древнюю, чем любая другая. Предшествовавшую всем остальным, известным историкам.
И Жанин пребывала на вершине блаженства от такой работы, но, когда спрашивала где, как и почему, все серьезные мужчины вокруг нее отказывались отвечать.
Вильям слушал. И когда пришла его очередь сказать что-то, он сделал это.
— В твое задание входило рассказывать, что там стояло?
Жанин кивнула. Но довольно своеобразно. Вроде бы «да», но скорее «нет».
— Я тоже так думала сначала.
Вильям ждал продолжения.
— Они изо всех сил старались, чтобы я не поняла, в чем состоит мое задание. Тексты, которые они мне давали, были всего лишь небольшими частями чего-то значительно большего. Я получала их в хаотичном порядке, не все сразу, а время от времени, новые тексты с равными промежутками, без взаимосвязи. Среди них встречались и ненастоящие.
Он мгновенно среагировал:
— Ненастоящие?
— Да, — подтвердила она. — Фальшивые.
Жанин пожала плечами, а на ее лице проявилось некое подобие улыбки.
— Я так долго работала с этим, что вижу, когда кто-то пытается выражаться на языке, который не является для него родным. Подобное не более странно, чем слышать акцент. Ты из Швеции, Франкен — бельгиец, Коннорс — бритт. И кое-какие из текстов были написаны кем-то, живущим сейчас.
— Современный профессор Хиггинс, — улыбнулся Вильям.
Жанин посмотрела на него. Не поняла, что он имел в виду.
И Вильям покачал головой — черт с ним, продолжай.
— Я поругалась с ними из-за этого.
— И что произошло?
— С того момента изменились мои рабочие задания. Теперь они давали мне короткие фразы на английском, выражения, поговорки и откровенную белиберду и просили перевести их в другом направлении, в шумерскую письменность. Большинство из них были просто всяким вздором. Но часть… — она сделала паузу, — часть имела точно такое же значение, как и тексты, которые я расколола.
Вильям посмотрел на нее. Сразу же понял, что это означало.
— Словно кто-то пытался переводить их раньше, — сказал он. — Но кого-то не удовлетворил результат.
Теперь пришла ее очередь посмотреть на него. Он попал в точку. Именно так все обстояло. Ее просто удивило, что он пришел к этому выводу так быстро.
Он прочитал ее мысли, объяснил:
— Та же ситуация, как и у меня. Моя задача состоит в том, чтобы найти ключ к шифру. Поскольку делавшие это до меня не преуспели.
— Не преуспели с чем? — спросила Жанин.
Он опередил события. Ответил спокойно:
— Написать ответ.
Больше ничего сказал. И она посмотрела на него. Медленно покачала головой.
Словно он не понял, упустил что-то.
— Ответ на что? — спросила она.
Вильям сидел молча какое-то время.
Правда состояла в том, что он не знал. И это беспокоило его. Ведь даже если все сходилось, все равно получалась какая-то ерунда. Как, черт возьми, отвечают на текст в ДНК? На сообщение, если не знают, кто его написал?
О чем-то они по-прежнему не рассказали, и в этом он не сомневался сейчас. И с каждым новым вопросом, который задавал себе, его уверенность крепла.
Он начал по второму кругу.
— AGCT, — спросил он. — Как много ты знаешь?
— Только то, что мне удалось узнать от Дженифер Уоткинс. Нет, неправильно. Это я поняла. Что тексты хранились в генетическом коде. Что где-то есть вирус…
Жанин прервалась. Не знала точно, где проходит грань, за которой кончались знания и на смену им приходили догадки и размышления, и продолжила медленнее сейчас, как бы прислушиваясь к собственным словам, когда произносила их:
— … неслыханно заразный, и он, возможно, хотя этого я не знаю наверняка, возможно, содержит шифры, которые надо использовать… для чего? Я могу только догадываться. Это все, что мне известно.
Беспокойство в ее глазах удивило Вильяма.
— Я даже не знаю, что это за люди, на кого мы работаем. Помогаем ли мы им в чем-то хорошем? Или наоборот?
Это стало сюрпризом для него, он считал, что Жанин знает больше.
На самом деле она знала не более, чем он сам до вчерашнего вечера.
И внезапно он решил, что ему надо рассказать о том, чем Коннорс поделился с ним. Разрушить картинку мира, существовавшую для Жанин, и дать ей новую. Пусть она задастся теми же вопросами, на которые он не мог найти ответа, эхом отдававшимися в его голове и заставившими его бодрствовать большую часть ночи.
Это была его цель, и ему требовалось выполнить ее сейчас.
Он сделал глубокий вдох.
Посмотрел ей в глаза.
А потом извинился за то, что ей предстояло узнать.
Жанин восприняла его сообщение с гораздо большим спокойствием, чем он сам днем ранее. Она сидела на скамейке, глядя ему прямо в глаза, словно он мог видеть ее мысли, наблюдать, как они кружились в бесконечном водовороте и аккуратно укладывались по порядку, подобно ящикам на складе, и как она ждала, пока они приобретут для нее четкие очертания, старалась побороть эмоции и панику и все такое, через что Вильям сам уже прошел.
Время от времени она задавала вопросы. Порой он мог ответить, порой даже понятия не имел, о чем речь.
— Вот и все, что мне известно, — наконец сказал он. — И это лучшее из того, что я знаю. Но я не уверен, правда ли все это. Я знаю лишь то, что они рассказали мне. И с одной стороны, вроде все сходится. Но с другой… — Он пожал плечами.
С другой стороны, чего-то не хватало.
И теперь они снова сидели молча, и это продолжалось уже не одну минуту.
Когда Жанин наконец нарушила тишину, то заговорила она спокойным деловым тоном.
— Стена Дженифер Уоткинс, — сказала она. — Ты знаешь, где она находится?
— Я полагаю, это моя стена сейчас.
Она кивнула. Снова встретилась с ним взглядом:
— Мне надо взглянуть на нее.
