Глава 6
Константин выполнил первое условие. Теперь Серж был свободен от опеки криминального мира и мог самостоятельно раскручивать собственный проект. Любой, даже самый сумасшедший.
В принципе, он мог бы и не выполнять своего обязательства. Но не смог бы расстаться с Панфиловым, не получив от него обещанных денег. Где же найдется идиот, который пройдет мимо полумиллиона долларов и не нагнется, чтобы поднять эти деньги? Тем более что все, что требовалось от Сержа, – сделать Константину новое лицо, то есть работу, выполняя которую, Серж увлекался настолько, что забывал обо всем на свете, кроме одного – соперничества с господом богом.
Ефремов потребовал с Панфилова аванс на приобретение необходимого для операции оборудования и препаратов. Превращение Панфилова в другого человека должно было происходить в маленькой мастерской, которую Серж оборудовал в своей квартире. Константин должен был обрести новое лицо там же, где окончила свои дни Валька-Вакансия и родилась Долли-Шлягер.
Ефремов показал Жигану эскиз того, что у него должно было получиться. Константин остался доволен. В лице, которое взглянуло на него с листа бумаги, не было ничего общего с обликом Константина Панфилова. И это было для Константина самым главным. Никакие другие вопросы его не интересовали: например, длина носа или форма ушей. Лишь бы не было похоже на то, что было раньше. Его волновали не абстрактные эстетические проблемы, а вполне конкретные вопросы идентификации личности.
Операцию Серж делал под общим наркозом. Но вовсе не потому, что она была особенно болезненна. В принципе, можно было делать и под местным наркозом, а в крайнем случае – и вообще без наркоза. Не сильнее зубной боли, Константин вытерпел бы. Но Ефремову требовалась полная неподвижность материала.
Человека, над лицом которого он работал, Серж называл про себя не иначе как материалом. Приняв решение об операции и получив от клиента согласие, Серж относился к нему как к абсолютно лишенному собственной воли объекту, неодушевленному биологическому материалу, который требуется раскроить.
Любое движение пациента во время операции приводило его в бешенство, поскольку могло перечеркнуть результат тонкой и кропотливой работы. Заказчик ничего не должен видеть, слышать, чувствовать и думать во время операции, чтобы не мешать Сержу творить новое лицо. Творчество – это интимный акт, и художник должен быть в абсолютном одиночестве, творя свой шедевр, чтобы к его творческой воле не примешивалось ничье постороннее влияние. Только художник – наедине со своим творением.
Это как половой акт – много ли есть любителей трахаться на глазах у всех. Это дело только двоих – мужчины и женщины. Творчество – это еще более высокий уровень сосредоточенности и предельной откровенности человека перед самим собой.
Константин полностью доверился человеку, в абсолютной власти которого он будет находиться во время операции. Он видел в Серже одержимость искусством и понимал, что ничего важнее воплощения этого искусства в созданном им новом лице для Сержа не существует. Поэтому он был абсолютно спокоен, когда Ефремов уложил его на стол и ввел в вену какой-то наркотик.
Лицо склонившегося над Константином Сержа, внимательно наблюдавшего за его зрачками, вдруг потеряло четкие очертания и начало меняться, превращаясь в лица людей, воспоминание о которых отзывалось в Константине острой душевной болью.
Над ним стоял то его друг, которого разорвало в клочья на мине в Афганистане, то вор в законе Артур, смерть которого потрясла Константина своей нелепостью, то вдруг ему казалось, что на него смотрит с немым укором Маргарита, словно спрашивая, почему он не успел ее спасти от руки убийцы…
Лица начали меняться стремительно, как в телевизионной рекламе, Константин не успевал почувствовать боль утраты каждого из этих людей, он только понимал, что на глазах у него появились слезы. Наконец мелькание лиц прекратилось. Одно, до боли знакомое, лицо смотрело на него каким-то отрешенным взглядом, ни в чем не укоряя и ничего от него не требуя.
Константин почувствовал, что должен вспомнить этого человека. Если это ему не удастся, он навсегда перестанет быть самим собой – вместе со своей внешностью потеряет что-то важное, что делало его Константином Панфиловым, носившим когда-то кличку Жиган.
Ответ был совсем рядом, нужно было только чуть сосредоточиться, и память подсказала бы имя этого человека. Неожиданно лицо склонившегося над Константином человека начало прямо на глазах у Константина чернеть и обугливаться в языках пламени.
Константин застонал, и глаза его непроизвольно закрылись, чтобы не смотреть на этот огонь, сжигающий близкого и дорогого ему человека. Но обугленное лицо не пропало совсем, огонь продолжал бушевать перед закрытыми глазами Константина.
«Игнат!» – пронзила его мозг мысль, само содержание которой было нестерпимой болью. Когда-то эта боль была постоянной, непрерывной, и только в последнее время Константин начал о ней понемногу забывать, она притупилась и стала привычной.
Константин застонал и наконец потерял сознание.
Он вспомнил, чье это лицо. Это было лицо его младшего брата, сожженного бандитами в топке. Лицо, которое он долго пытался забыть.
…Закончив операцию, Серж долго сидел над застывшим в наркотическом оцепенении Панфиловым и вглядывался в черты только что созданного им нового лица. Он устал от напряжения, владевшего им три часа, пока шла операция.
Работать одному, без ассистента, было неудобно, но таково было условие, поставленное перед ним Константином, – операцию Серж будет делать один, иначе вообще разговаривать не о чем. Серж, конечно, согласился – потому что отказаться не мог.
От этой операции, от того, насколько Константин останется удовлетворен ее результатом, зависело его будущее. А будущее Сержа ожидало великое, по крайней мере он сам в этом был уверен.
Он выкурил полпачки «Marlboro», когда, наконец, Панфилов слабо застонал и веки его слегка дрогнули. Серж тоже вздрогнул.
«Сейчас! – подумал он. – Еще несколько минут, и я узнаю, не отвернулся ли от меня мой ангел-хранитель. В принципе я, конечно, свалял большого дурака, когда не настоял на предоплате. Надо было до операции заставить его перевести все деньги на мой счет или хотя бы часть денег. А если он сейчас очнется и нагло рассмеется мне в лицо? И скажет, что, кроме "спасибо", мне не причитается никакого другого гонорара? Что, если это самое обычное "динамо" в духе Шиндлера? Что я буду тогда делать?»
Серж сжал правую руку и почувствовал боль в пальцах. Он удивленно взглянул на свою руку и увидел, что сжимает скальпель.
Два пальца оказались порезанными, кровь сочилась из неглубоких ранок и собиралась на сгибах, набухая тяжелыми темно-вишневыми каплями, притягивая к себе взгляд.
Бросив скальпель на столик с инструментами, Серж вытер кровь куском бинта, крепко прижал ранки, чтобы остановить кровь, и вдруг беззвучно рассмеялся, чувствуя непонятное, но приятное головокружение – то ли от этого смеха, то ли от своих ожиданий, которые должны были вот-вот наконец-то исполниться.
«Пусть только попробует! – подумал он. – Я убью его. Пусть только попробует! Он заплатит мне эти деньги, чего бы мне это ни стоило!»
С операционного стола, на котором все еще лежал Константин, вновь раздался легкий стон, и Серж забеспокоился. Для пациента операция была и не особенно сложной, и не особенно болезненной. У него не могло быть острой боли, которая заставила бы его стонать. Да и совсем не похож был Константин на человека, который обращает внимание на физическую боль…
Серж подошел вплотную к столу, взял безвольную руку Панфилова, нащупал пульс, сосчитал и пожал плечами. Все было нормально.
– Игнат! – тихо простонал Константин.
Серж усмехнулся.
Вот в чем дело. Он сделал все на высшем уровне, операция прошла блестяще, и, если пациентом овладели какие-то болезненные ощущения, виноват в этом не хирург. Это память. Наверное, этот Константин – очень сильная личность, если его подсознание так сопротивляется потере привычного для него лица. Вот оно и вытащило из глубин психики что-то такое, что намертво связывает Константина с его прежней жизнью.
«Что это еще за Игнат? – с отстраненным интересом подумал Серж. – Любовник? Вообще-то он совершенно не похож на голубого, у меня на них нюх хороший. Здесь что-то другое…»
– Игнат! – вновь простонал Панфилов, и веки его слегка приоткрылись, показав бессмысленные еще глаза. – Прости меня, Игнат…
Серж метнулся за зеркалом. Сейчас он придет в себя. Нельзя было упускать этот момент. По его реакции на новое лицо можно понять, нравится оно ему или нет. Но, кроме этого, можно уловить и самое главное – собирается он обмануть Сержа или нет? Серж должен знать это сразу. Если только он поймет, что его опасения имеют под собой реальные основания, то…
Так и не ответив самому себе, что же он в этом случае сделает, Серж метнул быстрый взгляд на поблескивающий в электрическом свете скальпель на столе с инструментами и вновь впился глазами в приходящего в себя Константина, перед лицом которого он держал небольшое квадратное зеркало. Серж приготовил это зеркало еще три дня назад, когда в деталях продумывал предстоящую операцию и представлял себе момент, когда Константин откроет глаза после наркоза. Первое, что он должен увидеть, – собственное отражение.
«Ну! – подумал Серж. – Ну же!»
Константин открыл глаза.
– Игнат… – повторил он еще раз, смотря на свое отражение в зеркале.
Жиган еще не понимал, что он видит. Не сразу вспомнил, где он, почему лежит на каком-то столе голым по пояс и по горло укрыт простыней.
«Больница? – мелькнуло у него в голове. – Ранен? Когда?»
Потом он вспомнил, зачем он здесь, быстро взглянул на Сержа, держащего перед ним зеркало, и не смог удержаться от желания посмотреть на свое отражение. На этот раз уже вполне осознанно, понимая, что именно рассматривает.
Его лицо. Его новое лицо.
Из зеркала смотрел совершенно незнакомый ему человек. Константин хорошо знал, как он выглядит. Во время вынужденного заточения в квартире в последние недели он часто и подолгу рассматривал себя в зеркале, пытаясь понять, случайно ли складывается его жизнь, или он сам программирует все те события, что случаются с ним.
Он хорошо понял, что его жесткое волевое лицо для многих из тех, кто вставал на его пути, было чем-то вроде визитной карточки. По лицу отчетливо читались черты характера. Особенно – ярко выраженное стремление побеждать противника, неумение отступать и уступать.
Человек, смотрящий из квадрата зеркала, подрагивающего в руке Сержа, был намного мягче, чем Жиган.
Как ни пытался Константин понять, что же именно сделал Серж с его лицом, но так и не сумел этого определить. Он не видел ни одного шва на этом новом лице, и тем не менее оно было совершенно другим, чем его прежнее.
Константин тяжело поднял руку и хотел коснуться своей щеки. Серж едва успел поймать руку на полпути к лицу.
– Не так скоро, дорогой мой, – сказал он. – Не спешите. Пару дней вам придется верить только глазам и не пытаться проверить свое ощущение с помощью осязания. Поверьте мне на слово – это вам не снится и не мерещится. Это на самом деле ваше новое лицо.
Серж убрал зеркало и довольно улыбнулся. Он, кажется, мог чувствовать себя спокойным. Он был удовлетворен реакцией Константина.
– Вам понравилось? – все же спросил он, хотя и понимал, что не надо об этом говорить, что он в чем-то проигрывает, спрашивая. Нужно бы проявить побольше выдержки и сдержанности, но сил на это у него не хватало.
– Не знаю… – пробормотал Константин. Он и в самом деле еще не мог этого понять.
Он ухватился руками за края стола, тяжело поднялся и сел. Простыня упала, обнажив грудь. Грудные мышцы рельефно напряглись, и Серж испытал легкий трепет при виде его мускулатуры, хотя и презирал себя за смятение, которое им овладело при мысли о физических возможностях этого человека.
– Дай мне фотографию, – сказал Константин с напряжением в голосе.
Серж протянул ему снимок, сделанный с помощью «Полароида» накануне операции.
Константин взял фотографию и долго вглядывался в нее. Потом он посмотрел на Сержа и нетерпеливо, резко потребовал:
– Зеркало! Дай зеркало!
Несколько раз он переводил глаза со снимка на зеркало и обратно. Серж перестал понимать, что творится в голове Константина.
«Неужели этому идиоту не нравится, что я с ним сделал? – подумал Серж. – Мне нравится и даже очень, а ему, видите ли, – нет!»
– Не похож! – подтвердил, наконец, свое первое впечатление Константин. – Совсем не похож. Это – другой человек.
Он попробовал улыбнуться, но, к его удивлению, это не получилось. Мышцы лица как будто спали и не желали просыпаться, как он их ни напрягал. У Константина даже возникло желание помочь своему лицу руками – раздвинуть губы в улыбку. Вместо улыбки у него вышло что-то, лишь отдаленно напоминающее легкую гримасу.
Серж, видя, что Константин, сделав это открытие, испытывает легкую панику, торопливо, может быть, даже несколько суетливо, поспешил пояснить:
– Это временно. Пройдет через пару дней. Обычное послеоперационное оцепенение мышц. Я просто забыл предупредить…
Сказав это, Серж почувствовал, что ему противно за эту суетливость. Разве так ведут себя настоящие гении? Гений в любой ситуации должен знать себе цену и не прогибаться ни перед кем.
Константин встал. Серж тут же метнул быстрый взгляд на скальпель. Все рассуждения о том, как подобает вести себя гениям, сразу же вылетели у него из головы, и он спросил встревоженно:
– Это то, чего ты хотел, не правда ли? Я выполнил условия нашего договора.
– Я тоже их выполню, – ответил Константин. – Можешь не беспокоиться.
– Пару дней я, конечно, могу подождать, – тут же воскликнул Серж, голос которого дрожал от радостного возбуждения. – Но, боюсь, больше не выдержу. Дня через два мы отправимся «в закрома», как говаривал один весьма известный господин, – за деньгами?
Константин посмотрел на Сержа и вдруг засмеялся жутким смехом. Мышцы его лица оставались неподвижными, он даже не улыбался, но – смеялся. Смеялся из-под непроницаемой маски.
Все еще смеясь, Константин взял фотографию, чиркнул зажигалкой и поднес язычок пламени к углу снимка. Фотографическая бумага горела плохо, Константин смотрел, как черты его прежнего лица постепенно исчезают в пламени. Уголок обугленной фотографии и горстка пепла – все, что осталось от прежнего Жигана, от Константина Панфилова. Все! Наконец-то он навсегда расстался со своим прошлым.
Серж смотрел на него напряженным взглядом, думая о том, что ему удалось самое трудное – изменить божий замысел. И получилось очень неплохо – не хуже, чем было скроено богом. Это была редкая творческая удача Сержа, и он уже гордился ею, как одним из очень важных для себя достижений.
Наконец Константин перестал издавать хриплые звуки, которые не могли быть не чем иным, кроме смеха, и от которых ему самому стало жутковато, и сказал:
– Деньги ты получишь сейчас… Я не люблю тянуть с делами.
Панфилов вышел из «операционной» в соседнюю комнату, где на кресле лежала его рубашка, часы, джинсы.
Он нагнулся и поднял с пола «дипломат». Положив его на кресло, он щелкнул замками и приподнял крышку.
Серж увидел, что «дипломат» доверху, как ему показалось, набит долларами.
«Тут никак не меньше полумиллиона!» – подумал Серж, с трудом удерживаясь от желания вцепиться в этот «дипломат» и больше не выпускать его из рук.
Константин резко захлопнул крышку и протянул «дипломат» Сержу.
– Держи, – сказал он. – Они твои. Я доволен. Я тоже выполняю условия нашего договора. Ты их честно заработал.
– Все! – выдохнул Серж, прижав «дипломат» к груди. – Свободен!
Он вдруг поднял глаза к потолку и пробормотал еле слышно:
– Спасибо тебе! Я знал, что ты меня не бросишь! Я верил в удачу.
Константин понял, что благодарит Серж не его. Может быть, бога, может быть, еще кого-то, во всяком случае, его это не касается. Какое ему, в конце концов, дело до этого? Абсолютно никакого. Есть вопрос, который его волнует гораздо сильнее.
– Никто… Ты слышишь меня? Никто не должен знать, что ты сделал мне операцию. Никто не должен знать, что тот человек на фотографии имеет ко мне отношение. Никто! Ты хорошо меня понял?
Серж усмехнулся. Ему было наплевать на то, что собирался делать Константин дальше, на его прошлое и на то, почему он захотел изменить внешность.
Деньги Серж получил, и это – самое главное. Остальное его не касается.
