15. Светопреставление
Сидя рядом с Темногорской, Антонов прилагал всю силу воли, чтобы перебороть подступающую апатию. Он был как одинокий человек, затерявшийся в океане и уставший плыть, потому что потерял ориентиры. Голос разума, убедительный и рассудительный, призывал опустить руки. Сдаться казалось делом простым и совсем не страшным. Ты перестаешь барахтаться и подчиняешься неизбежному. Разве не в этом состоит мудрость?
«Нет, — шептал другой, тихий, но полный страсти голос. — Сдаться теперь — означает предать. Предать не только других. Себя самого. А это не каждому под силу».
«Не раскисать, — приказал себе Антонов. — Пока жив, надо жить, а там видно будет».
Бросив взгляд в сторону Павлины, он незаметно подмигнул ей. Этого было достаточно, чтобы несчастное выражение исчезло с ее лица, как исчезает тень, когда проглядывает солнце.
Темногорская заканчивала трапезу, поданную ей на трех здоровенных подносах. Пленникам было предложено печенье и сыр, но они отказались, поскольку подразумевалось, что их станут кормить из рук, как диких животных. Есть, конечно, хотелось сильно. Сознавая это, Темногорская поужинала с особым аппетитом.
— А вы напрасно не захотели подкрепиться, — сказала она, вытирая губы салфеткой. — Этот ужин мог бы стать последним в вашей жизни.
— Уж лучше завтрак, — сказал Антонов.
— Подозреваю, что утром вас уже не будет в живых, — улыбнулась ему Темногорская. — Казнь над вами обоими начнется сразу после церемонии отречения, а оно не за горами.
— А если президент откажется выполнить условия ультиматума?
— Тогда не будет ни президента, ни страны, которой он правит, ни всего остального. Зачем мне мир, в котором все идет не так, как мне хочется?
— Не стоит прогибаться под изменчивый мир, — пробормотал Антонов стихи Макаревича, — пусть лучше мир прогнется под нас.
— Хорошо сказано, — оценила Темногорская. — Стихи? Чьи?
— Бродский.
Соврав, Антонов с интересом взглянул на толстуху, подозревая, что ее любовь к искусству является лишь маской. Он не ошибся.
— Да, конечно, вспомнила, — закивала она. — Обожаю Бродского. Единственный русский поэт мирового значения. У всех остальных сплошная грязь, водка, лапти и щи.
Слушать эту ахинею было противно, но Антонов слушал, не забывая напускать на лицо почтительное выражение. Привязанная к своему креслу Павлина ушла в себя, спрятав лицо за свесившимися волосами. Лось, сменивший Обуха, шуровал во рту зубочисткой. Всякий раз, натыкаясь на провалы в ряду зубов, он мерил Антонова долгим, многообещающим взглядом.
Антонов его игнорировал. Он знал, что сумеет освободиться и даже вооружиться, так что гигант и его подручные не представляли собой такой уж грозной опасности. Хуже было другое. Подполковник сомневался, что Темногорскую удастся заставить отменить операцию силой. Даже под пытками она может согласиться, а потом передать террористам закодированный приказ выключить охлаждение.
Как же быть? Что делать Антонову, когда руки у него будут развязаны, а охранники Темногорской поменяют земное существование на какое-то иное, наукой не доказанное? Поверят ли ему террористы, когда он займет место за компьютером Темногорской, надев на себя ее наушники с микрофоном? Голос-то его будет преобразован, но дело не в голосе. Дело в правильных словах. В условных фразах, которые будет необходимо произнести. Как их выведать?
«Тщеславие, — напомнил внутренний голос. — Играй на ее тщеславии».
— Жаль, что я не успел поговорить с вами на отвлеченные темы, — сказал Антонов. — Вы удивительная женщина. Любовь к музыке, поэзии и в то же время такое доскональное знание технических деталей… Не подумайте, что я пытаюсь вам льстить. Это искреннее восхищение. Вам удалось осуществить почти безупречную операцию.
Темногорская уставилась на него, как сова на воробья.
— Почти? Почему почти?
— Ну, выражаясь военным языком, вы допустили огромные потери личного состава, — пояснил Антонов. — Ведь ваши люди, которые забаррикадировались на станциях, обречены на смерть.
— Мои люди? Их нанимал Шамиль. Я их никогда в глаза не видела. И то, что они согласились умереть за какую-то там идею, это их проблемы. Быть может, их и не убьют. Если президент не вздумает валять дурака, они сдадутся и получат свои пожизненные сроки.
— За пособничество международному террористу по прозвищу Шамиль, — пробормотал Антонов.
Темногорская довольно улыбнулась:
— Вы ухватили самую суть, мой милый друг… Нет, не так. Мой милый враг. О моем существовании эти несчастные фанатики даже не подозревают.
— Хитро! Мне бы такая схема и в голову не пришла.
— Да, господь не обделил меня разумом.
Видя, что толстуха вся сияет от комплиментов, Антонов забросил пробный камушек:
— А что если вы случайно перепутаете коды? Исполнители всполошатся и отключат охладительную систему?
Темногорская посмотрела на него взглядом профессора, принимающего экзамен у студента, сморозившего невероятную глупость.
— В отличие от вас, — отчеканила она, — у меня ничего не происходит случайно. И только последний идиот смог бы перепутать такие элементарные коды.
На всякий случай Антонов решил не углубляться в эту тему. Он и так знал достаточно. Докладывая, захватчики произносили одну и ту же стандартную фразу: «От объекта номер такого-то, старт, Белла». А что если заменить старт финишем? Тогда приказ об отбое будет звучать так: «Объекту номер такому-то, финиш, Белла».
Прислушавшись к своей интуиции, Антонов понял, что в его рассуждения вкралась какая-то ошибка. Да, Темногорская сказала, что коды элементарны, но она слишком изобретательна, чтобы отказать себе в удовольствии придумать дополнительную хитрость. Угадать бы какую. И ничем не выдать себя, пока руки не окажутся свободны.
Каждый раз, когда Темногорская переключала внимание на компьютер, Антонов бросал алчные взгляды на рукоятку револьвера, торчащую из рыжей замшевой кобуры. Лось спал, уронив тяжелый наждачный подбородок на богатырскую грудь. Павлина пребывала в том полуобморочном состоянии, которое охватывает птиц и зверушек в присутствии крупных хищников.
Антонова подмывало начать действовать прямо сейчас, но он понимал, что разумнее потерпеть. У сумасшедших (а назвать Темногорскую нормальной не поворачивался язык) настроение переменчиво. Приступы болтливости сменяются у них периодами тяжелой подозрительности. Наступившее молчание вполне могло означать, что Темногорская жалеет об излишней откровенности. В таком случае нужно усыпить ее бдительность. Да и самому вздремнуть не помешает.
Антонов зевнул, постаравшись не открывать рот слишком сильно. Его веки отяжелели и слипались… слипались… слипались…
* * *
Ночь была длинной и тягостной. То клюя носом, то вскидывая голову, Антонов погружался в сон, выныривал из него, снова погружался. Темногорская откровенно храпела, запрокинув голову и положив вытянутые ноги на свободный стул. Павлина висела животом на ремне, свесив волосы до колен, и казалась неживой, как большая, умело сделанная кукла. Морфлот и Обух играли в нарды, тихо переругивались и тайком делали маленькие глотки из плоских фляжек, которые прятали в карманах. Лось, надо полагать, караулил за дверью, и Антонов не удивился бы, застав его дрыхнущим.
За все время пленников поили и водили в сортир только дважды, освобождая для этого от пристяжных ремней и развязывая им руки. Сопровождали их туда по очереди, под прицелом пистолета. Дверь в сортире изнутри не закрывалась, деться оттуда было некуда, разве что просочиться в канализацию. По возвращении Антонова и девушку снова тщательно связывали и оставляли сидеть на прежних местах.
Во время последнего визита в уборную пленник начал действовать. Уединившись в кабине, он первым делом собрал нож, таившийся в языке пряжки, сунул его в задний карман, а кожаный пояс свернул и спрятал за унитазом. Затем он снял один носок, скатал его в клубок и туго обмотал полоской ткани, оторванной от внутреннего кармана джинсов. Получился матерчатый шарик размером с куриное яйцо.
Оставалось уповать, что никто не обратит внимание на то, что Антонов вышел из сортира без пояса и в одном носке. Так и случилось. Время было позднее, внимание и реакция стражей притупились. Когда Антонова привели обратно, усадили и приказали завести руки за спину, он незаметно зажал этот шарик между плотно сведенными запястьями.
Этот фокус Антонов узнал не от Гудини и не от какого-нибудь современного артиста цирка. Его научили этой премудрости на ежегодных курсах по выживанию. Как только ремни были затянуты и охранники занялись Павлиной, Антонов принялся двигать запястьями, стремясь освободиться от свернутого носка. Это была непростая задача, но он с ней справился. Матерчатый клубок бесшумно упал на пол. Благодаря ему между связанными запястьями образовался небольшой зазор, позволяющий шевелить руками. Этим Антонов и занимался на протяжении последующего часа. В результате путы сползли на сведенные вместе ладони, значительно ослабли и удерживались теперь с помощью больших пальцев. Стоило отпустить их, и руки оказались бы свободными.
Но Антонов не спешил. Он решил дождаться самых томительных предутренних часов, когда сопротивляться сонливости становится труднее всего. Это даст ему дополнительное преимущество, хотя он в нем не так уж нуждался. Частично избавившись от пут, он был готов сразиться со всем подземным воинством сразу.
Около пяти утра Темногорская очнулась, посидела неподвижно, хлопая глазами, а потом нажала кнопку вызова. В комнату вошел Лось, одна половина лица которого была припухшей и розовой, свидетельствуя о том, что бдительность в бункере находится не на должном уровне.
Не беспокоясь о том, что ее гнусавый голос может кого-то разбудить, Темногорская приказала Лосю выбраться на поверхность и проверить, все ли там спокойно. Из этого можно было заключить, что выход на поверхность сохранился, но он, скорее всего, хорошо замаскирован.
Отметив это про себя, Антонов продолжал изображать из себя спящего. Павлина даже не проснулась. Охранники сидели прямо, пока Темногорская продувала заложенный нос и кашляла, но, как только она затихла, моментально задремали.
Терять время было нельзя. Антонов убрал большие пальцы, позволяя перевязи упасть на пол. Затем он принялся сжимать и разжимать кулаки, возобновляя циркуляцию крови в руках. Попытка у него будет одна: первая, она же последняя. Движения должны быть четкими и выверенными, потому что револьвер придется взводить большим пальцем, тогда как оба охранника располагают самовзводным автоматическим оружием.
Убедившись, что руки и пальцы не подведут, Антонов хорошенько уперся подошвами в пол и, поднатужившись, оттолкнулся, чтобы совершить не слишком грациозный прыжок вместе со стулом, к которому он был примотан.
Гуп! И еще раз: гуп!
Проснулись все, кроме Павлины. Как все подслеповатые люди, Темногорская первым делом сняла наушники и потянулась за очками, лежащими на столе. Одной рукой Антонов схватился за полированную рукоятку «Чартер Армз». Второй нанес сокрушительный удар в висок Темногорской, после которого она утратила способность звать на помощь, отдавать приказы, жать на кнопки или совершать какие-либо иные действия, способные помешать Антонову. Кресло, на котором она почивала, откатилось назад, врезалось в колонну и сбросило ее на пол.
Еще до того, как раздался звук падения тяжелой туши, Антонов держал револьвер в вытянутой правой руке, придерживая ее левой. Сразу за черной мушкой белело маленькое размытое лицо Обуха с круглыми дырками глаз. Палец потянул спусковой крючок, и лицо дернулось, сделавшись еще меньше, потому что его обладателя отбросило назад. Из выходного отверстия в черепе брызнуло, как из детского водяного пистолета, заправленного красными чернилами. Сама пуля отрикошетила от стены и запрыгала по полу горячим металлическим кузнечиком.
Охранник по кличке Морфлот оказался быстрым малым и успел выхватить оружие за доли секунды до того, как Антонов выстрелил ему в лоб. Пистолет охранника плюнул в ответ огнем, но его пуля пролетела мимо, оповестив об этом коротким визгом, похожим на щенячий. Для верности подполковник добавил по выстрелу в каждого охранника, после чего в барабане «Чартер Армз» остался только один патрон.
— Все, успокойся, — сказал Антонов Павлине, бьющейся в истерике. — Иначе придется прикончить и тебя тоже.
Не слишком удачная шутка никого не развеселила, зато заставила девушку заткнуться. Очень своевременно, потому что Антонову нужно было проделать дальнейшее без раздражающего шума и суеты.
Павлина чихнула, надышавшись кислятиной пороховых газов, и опять умолкла. В тишине были слышны чьи-то предсмертные хрипы и шлепки кровавых капель, падающих с головы Обуха, который не упал, а так и остался сидеть, уставившись стеклянными глазами в потолок. Забрызганная его кровью Павлина смотрела на Антонова глазами испуганной лани, а губы сжимала так плотно, что они превратились в тонкую бледную линию.
— Молодец, — похвалил Антонов, подбирающийся к столу Темногорской.
Прыгая на стуле, он чувствовал себя участником какого-то идиотского аттракциона и едва сдерживал нервный смех. Ничего удивительного. Наступила разрядка после ужасного напряжения, в котором он находился с момента пленения. Но расслабляться было рано. Вскоре должен вернуться Лось, отправленный в разведку.
Надевая наушники и прилаживая возле рта микрофончик на гибкой шее, Антонов спрашивал себя, не ошибся ли он в своих предположениях? А что если логика его подвела? Что, если он отдаст неправильный приказ, который приведет не к отмене операции «Белладонна», а к прямо противоположному результату? Но иного способа остановить надвигающуюся катастрофу не было. На протяжении долгих часов он прислушивался, не зазвонят ли в бункере мобильные телефоны, но, надо полагать, их не было ни у Темногорской, ни у ее телохранителей. Скорее всего, эта была та самая мера предосторожности, которая в век тотальной слежки позволяет выживать самым ненавистным лидерам экстремистов. Отсутствие мобильной связи, столь легко перехватываемой спутниками.
А иной связи в пределах досягаемости Антонова не наблюдалось. И он не знал наверняка, сумеет ли выбраться из бункера живым. Значит, к черту сомнения!
Антонов подвигал курсор ноутбука, чтобы оживить изображение на экране. Среди свернутых «окошек» он нашел то, которое искал. Оно напоминало интерфейс популярного «Скайпа» — программы, позволяющей общаться по Интернету в голосовом, письменном или видео-режиме. Камера была отключена, поле для текста было девственно белым, как нетронутая снежная целина или свежая, идеально чистая постель, на которой мечтал очутиться Антонов.
Хотя бы мертвым, если не получится живым!
Программа, которой пользовалась Темногорская для общения с группами захвата, была настроена на общение в режиме ауди. На бело-синем поле четко выделялись черные поясные силуэты с порядковыми номерами от одного до трех. Антонов нажал на первый и услышал в наушниках зуммер вызова. Потом гудки прекратились, но никто не откликнулся. Антонова просто слушали, ожидая, что он скажет.
Он кашлянул. Идея, осенившая его, заключалась в том, что самовлюбленная Темногорская использовала в качестве пароля свой псевдоним Белладонна, разбитый на две части, как в оригинальном написании.
Bella Donna — Прекрасная дама.
Первая половина этого пароля уже прозвучала, когда Темногорская принимала рапорты о захвате атомных станций. «От объекта такого-то, — докладывали ей. — Старт. Белла». Еще полчаса назад Антонов намеревался воспользоваться этим шаблоном и произнести в микрофон: «Объекту номер такому-то, финиш, Белла».
Но, пока он заставлял себя думать, думать и еще раз думать, чтобы прогнать сон, в голову ему пришла идея получше.
— Объекту номер один, — сказал Антонов. — Финиш. Донна.
Пауза длилась не дольше полутора секунд, но за это время его давно не бритая голова успела взмокнуть от пота.
— Есть, — прозвучало в наушниках.
Антонов почувствовал такую эйфорию, что взлетел бы к потолку, не удерживай его два слоя ремней. Он активизировал второй силуэт.
— Объекту номер два. Финиш. Донна.
— Есть, — откликнулся голос.
— Объекту номер три. Финиш. Донна.
— Есть…
— Есть, — повторил Антонов, улыбаясь Павлине. — Есть, слышишь?
— Игнат может вернуться, — предупредила она.
— Пусть возвращается.
Эйфория не проходила. Она пьянила, кружила голову. Антонов взял ноутбук, разломал его пополам и с силой грохнул об пол, чтобы уже никто не смог отдать смертникам какое-то другое распоряжение. Потом вытащил из заднего кармана джинсов миниатюрный нож со сверхпрочным лезвием, тот самый, с помощью которого вскрыл пояс, в котором хранились евро.
Положив перед собой револьвер, он принялся резать узы на груди и ногах. Дело продвигалось не очень быстро, поскольку нож по сути представлял собой стилет, который прекрасно колол, но неважно резал. Тем не менее Антонов успешно справлялся с задачей, не забывая подмигивать Павлине и посылать ей ободряющие улыбки.
— Очень скоро я освобожу и тебя тоже, — пообещал он. — Немного терпения.
— Я боюсь, — тихо сказала девушка.
— Ты это уже говорила. Придумай что-нибудь новенькое.
В тишине было слышно только сосредоточенное сопение Антонова. Бросая взгляды на Темногорскую, он старался определить, насколько глубок ее обморок. Или она подохла? Если так, туда ей и дорога. Правда, подполковник предпочел бы видеть ее живой. Без оружия и без своих головорезов она не представляла собой опасности, зато могла рассказать много чего интересного. Например, кто именно в ЦРУ финансировал ее операцию. Мировой общественности не мешало бы узнать имена этих героев плаща и кинжала.
Наконец измочаленная матерчатая полоса на груди распалась. Не давая себе передышки, Антонов принялся за вторую, перетягивающую ляжки. Перерезать ее удалось значительно быстрее. После этого осталось лишь сделать несколько энергичных наклонов и приседаний, разгоняя кровь, застоявшуюся в жилах.
Сразу после этого он опустился на одно колено за спиной Павлины, чтобы просто расстегнуть ремни, вместо того, чтобы пилить их. Собравшись начав с рук, он замер, осознав свою оплошность. Проклятая эйфория помешала ему принять необходимые меры безопасности! Даже одну-единственную меру, от которой теперь зависели его жизнь и смерть.
* * *
Тупорылый револьвер Темногорской остался на ее столе. Возвратившийся Лось увидел его, проследив за направлением отчаянного взгляда Антонова. Опешил он лишь на мгновение. А потом ринулся вперед.
Антонов сделал то же самое. Победивший в коротком забеге получал оружие и пропускной билет в будущее. Проигравшему оставалась пуля в лоб и предсмертные видения, так красочно описываемые пережившими клиническую смерть. С той лишь разницей, что умирать пришлось бы по-настоящему.
Благодаря длине своих конечностей, Лось имел преимущество в этом состязании. По-видимому, он оставил свой пистолет за дверью, и жаждал завладеть «Чартером Армз» так же страстно, как его противник. Грозный и могучий, как настоящий лесной лось, он подскочил к столу первым и, издав торжествующий рык, протянул пятерню к револьверу.
Уже находясь в последнем отчаянном прыжке, Антонов понял, что не успевает. Все, что ему оставалось, это извернуться в воздухе и вытянуть обе руки вперед. Толчок, накренивший стол, сдвинул вожделенный «Чартер Армз» с места, и лапища Лося схватила пустоту.
Антонов приземлился на пол одновременно с револьвером. Тут же раздался вопль Лося, которому стол упал на ногу. Но оружие находилось с его стороны, а подполковник не рискнул сойтись с силачом вплотную. Вместо этого он вскочил и бросился к пожарному щиту.
Ошибка Лося состояла в том, что он не проверил, сколько патронов в барабане, а сразу выстрелил, понадеявшись на извечное русское «авось». Пуля сорвала кожу на левой руке Антонова и со свистом ушла в потолок. Последовала целая серия сухих щелчков, свидетельствующих о том, что Лось пробует выжать выстрел из разряженного револьвера. Пустое занятие. Вооружившись багром, Антонов развернулся.
Он недооценил противника. Вместо того чтобы обратиться в бегство, подставляя незащищенную спину, Лось, крякнув, поднял опрокинутый стол. Держа крышку перед собой, он воинственно закричал и бросился в атаку.
Багор, выставленный Антоновым вперед, не ослабил напор нападающего. С таким же успехом можно было останавливать зонтиком бульдозер. Столешница припечатала Антонова к стене с такой силой, что из его гортани брызнула желчь и кровавая пена. Багор упал. Красный щит с грохотом сорвался со стены. Еще больше шума наделал отброшенный Лосем стол.
Видя перед собой меркнущее отображение реальности, усеянное мерцающими звездочками, Антонов схватил первое, что попалось под руку — коническое ведро, похожее на клоунский колпак. В этом угадывалась издевка судьбы, но размышлять о причинах такой немилости было некогда.
Лось шел на Антонова, занеся над головой топор с красным топорищем. В нем было что-то от викинга, крушащего врага. Ассоциация, вспыхнувшая в сознании, гласила: щит. Сунув кулак в металлическое ведро, Антонов отразил удар.
Больно было так, что слезы выступили на глазах. Ведро смялось, как картонное, прищемив находящуюся внутри руку. Если бы топор был наточен, поединок бы на этом и завершился, но тупое лезвие лишь надломило железный конус, не прорубив его до конца.
Новый удар, нанесенный не сверху, а сбоку, сшиб Антонова с ног. Ведро развалилось по линии спайки. С ликующим ревом Лось отшвырнул топор и бросился на поверженного противника, готовый душить и калечить его голыми руками.
Зависнув на полпути в воздухе, он недоуменно выпучил глаза и разинул рот. Что помешало ему добраться до Антонова? Какая сила остановила в наклонном положении, не позволяя ни навалиться на противника, ни выпрямиться… ни даже вдохнуть толком?
— Га? Га? Га?
Издавая невразумительные сипящие звуки, Лось продолжал нависать над Антоновым, вяло шевеля пальцами вытянутых вперед рук. Из его груди торчал багор, за который держался Антонов, упирающий древко в пол. Прием был позаимствован у смельчаков, ходивших на медведя с рогатиной. Подняв зверя на дыбы, они ложились на спину, тем самым подманивая его к себе. В решающий момент выставлялась рогатина. Напоровшись на нее, медведь в пылу схватки не замечал этого, продолжая наваливаться на острия всем своим весом. Так и подыхал, не понимая, что убивает себя сам.
Примерно то же самое произошло с Лосем. Он все еще пытался дотянуться до горла Антонова, когда его глаза подернулись пленкой и утратили зрение в мире этом, чтобы увидеть нечто запредельное, недоступное обычному восприятию. И, надо думать, увиденное потрясло Лося до глубины души, потому что он тихонько ахнул и застыл.
Потом шея перестала удерживать его голову, и она бессильно свесилась, как и руки, так и не дотянувшиеся до врага. Изо рта Лося выкатился и повис, растягиваясь, красный сгусток, похожий на расплавленный сургуч.
Антонов поспешно откатился в сторону, позволив трупу падать как попало. Он собирался найти взглядом Павлину, чтобы сказать ей что-нибудь успокаивающее, когда заметил Темногорскую, стоящую возле нагромождения коробок с пиротехникой. В левой руке, отведенной как можно дальше от лица, она держала здоровенный реактивный патрон из пластика. Из трубки свисал шелковый шнур с колечком. Прежде чем дернуть за него, Темногорская злорадно улыбнулась и погасила свет.
Началось настоящее светопреставление. Вслед за первой ракетой, с шипением носящейся в замкнутом пространстве, последовала вторая, третья, четвертая. Вокруг бабахало, гремело, трещало и фыркало. Повсюду разлетались огненные шары и сыпались фонтаны разноцветных искр. Полыхало розовым, желтым, красным, полыхало бледно-голубым и ядовито-зеленым, полыхало так, что глазам было больно смотреть и Антонов, потерявший ориентацию, мог только заслонять собой выход, пригнувшись и прикрывая голову руками.
Тот, кто пускал новогодние салюты или хотя бы присутствовал при этом, хорошо представляет себе, что могло бы получиться из этого не под открытым небом, а в помещении. По-видимому, Темногорская подожгла фитили сразу нескольких наборов петард, потому что световое шоу не прекращалось несколько минут. А когда пальба и взрывы прекратились, все оказалось затянуто удушливым сизым дымом.
Уткнувшись лицом в сгиб локтя, Антонов бросился туда, где стояла Темногорская, но ее там уже не было. Вопя от досады, он ударился плечом в дверь с черепом, костями и молнией, потом рванул ее на себя, заранее зная, что все напрасно. Темногорская предусмотрела даже самое неблагоприятное для себя развитие событий. Ослепительный фейерверк помог ей незаметно скрыться за железной дверью, которая, разумеется, теперь была заперта изнутри.
Сыпля проклятия, Антонов сорвал с щита огнетушитель. В задымленном помещении виднелись расплывчатые огненные тюльпаны, расцветшие там, где просыпались раскаленные искры. Один из них представлял собой живой факел, и до Антонова только сейчас дошло, что визг, который он слышит, производят не новые петарды, а голосовые связки Павлины.
Бросившись к ней, он сорвал с огнетушителя пломбу вместе с чекой, развернул раструб горизонтально и нажал на рычаг, моля небеса о том, чтобы дело не ограничилось пустопорожним шипением, свидетельствующим об окончании срока годности. Однако устройство сработало. Хлынула обильная пена, превратившая Павлину в самую уродливую Снегурочку, какую только может представить себе больное воображение.
Не заботясь о том, чтобы погасить остальные очаги возгорания, Антонов завладел пистолетом одного из охранников, прихватил его мобильник, а потом поволок к выходу стул с девушкой и несколько секунд спустя уже освобождал ее от мокрых, но еще теплых и чадящих ремней.
— О боже, — рыдала она, — когда это все кончится!
Было ясно, что приключений, выпавших на ее долю, хватит ей на всю оставшуюся жизнь.
Кашляя, Антонов задраил бронированную дверь, из которой валил дым, увидел на полу несколько пятилитровых баклажек с питьевой водой, схватил одну и облил Павлину с ног до головы.
— Где болит? — рявкнул он. — Показывай, живо!
Ощупывая свое тело под лохмотьями одежды, она жаловалась:
— Здесь немножко… и здесь… Ой, у меня, кажется, все волосы обгорели. А ресницы? А брови? Костя, у меня есть брови?
— Если что, новые нарисуешь, — сказал Антонов, бегом направляясь к лестнице. — Но для этого нужно выбраться отсюда. На руках не понесу, не надейся.
Взбежав по ступеням первым, он очутился в полной темноте.
— Где ты, Костя? — скулила поднимающаяся следом Павлина. — Ты меня не бросишь?
— Если не перестанешь ныть, брошу, — пригрозил Антонов.
Опустившись на четвереньки, он стал всматриваться в темноту, ища щелочки, сквозь которые сочился бы свет. Ведь не напрасно же Темногорская посылала Лося проверить обстановку наверху. Значит, выход был. Где-то здесь. Совсем рядом.
— Костя, — позвала Павлина драматическим шепотом.
— Слушай, — поморщился Антонов, — не мешай, а?
— Костя…
— Вот же навязалась на мою голову!
Не обнаружив признаков света, Антонов пошел вдоль стены, надеясь отыскать выход на ощупь или по дуновению свежего воздуха.
— Костя, — окликнула Павлина в третий раз.
Антонов обернулся на звук ее голоса:
— Ну? Чего тебе?
— Выход здесь. Только мне одной не открыть…
— Выход? Ты сказала: выход?
— Ну да, — ответила Павлина. — Разве ты не его ищешь?
— Его, — ласково подтвердил Антонов. — Показывай, милая. Куда надавить, что сдвинуть?
Он сделал несколько осторожных шагов вперед. Его растопыренные пальцы коснулись чего-то упругого и округлого, требующего более бережного отношения, чем потайная дверь или люк. Павлина хихикнула в темноте, взяла ладонь Антонова и приложила ее к гладкой деревянной поверхности.
— Где-то здесь должны быть две ручки, как в купе, — сообщила она. — Берись за них и дергай влево.
Подчинившись, Антонов с усилием отодвинул не просто панель, а целую секцию книжного шкафа, установленную на хорошо смазанные рельсы. Они очутились в кабинете Темногорской, где она приняла Антонова в день его прибытия. Как давно это было! Сколько упущено возможностей прихлопнуть эту жирную гадину. А теперь она ушла. За дверью с черепом и костями наверняка находился подземный ход, ведущий неизвестно куда.
Он посмотрел на Павлину и прикусил внутреннюю часть щек, чтобы не расхохотаться. Перепачканная, мокрая, оборванная, с клоками волос, торчащими во все стороны, она была похожа на чучело. Правда, после пожароопасного шоу Антонов тоже выглядел не лучшим образом, хотя в глазах Павлины читалась жалость, а не насмешка.
— Ты так изменился, Костя, — сказала она. — И голова щетиной обросла.
Машинально проведя рукой по макушке, Антонов пробормотал:
— Голова… — Потом: — Череп! — Наконец: — Твою мать!!!
— Что случилось? — воскликнула Павлина, но было поздно.
Антонова уже и след простыл.