16. Череп и кости

Этим утром руководитель Службы Международного Розыска Террористов, или Второй, как его величали, находился в состоянии прострации. Такого еще никогда не случалось за всю его долгую карьеру. Сначала он решил, что его пытаются дезинформировать и ввести в заблуждение, потом — что произошла какая-то путаница, наконец (в этом бы он не признался ни одной живой душе), что он просто спит на рабочем месте, опять не добравшись до постели…

Но сообщение было повторено трижды. Из трех разных источников. Почти слово в слово.

Наваждение? Бред? Сон? Уже не в первый раз за сегодняшнее утро Второй ущипнул себя за бедро под плотной тканью брюк. Не помогло. Не проснулся. Продолжал сидеть за столом, тупо глядя на рапорт, который начал писать еще накануне, но никак не мог закончить. Рапорт начинался словами:

Дальше этого дело не шло. Вот и теперь, стоило Второму взяться за ручку, как ожил телефон внутренней связи.

— Что там еще? — неохотно буркнул он в трубку, но, выслушав заикающуюся от волнения секретаршу, заорал: — Так соединяй, соединяй! Развели тут сверхсекретность, понимаешь!

Раздался щелчок, и Второй услышал голос Антонова, которому пришлось пробиваться окольными путями, потому что звонил он с чужого номера. По мере того как звучал доклад, брови Второго ползли все выше, челюсть отвисала все ниже.

— Так это ты их обезвредил? — спросил он, как только скороговорка подчиненного замолкла.

— Выходит, да, — не стал отпираться подполковник.

— Плохо слышно, Костя. Говори громче.

— Не могу. Я в засаде.

— Какая, к черту, засада? — возмутился Второй. — Ты где? Сообщи координаты, я немедленно вышлю вертолеты.

— Высылайте, — ответил Антонов. — Но, думаю, подкрепление не понадобится. Я на территории усадьбы. Подстерегаю эту жирную гадину, которая рано или поздно выползет из своей норы.

— Ты про Темногорскую?

— Про нее. Хитрая тварь. Но на каждую хитрую жабу есть свой крюк с винтом.

— Какой крюк? — не понял Второй.

— С винтом, — повторил Антонов. — Извините, но говорить больше не могу. А вертолет высылайте. Не пешком же возвращаться. В таком виде на первом же посту загребут.

Очень медленно и осторожно, словно имея дело с необычайно хрупким предметом, Второй опустил трубку на аппарат. Сграбастал рапорт, чтобы скомкать его, передумал, разровнял, сложил вчетверо и принялся рвать в мелкие клочья.

В кабинет заглянула секретарша, пытаясь скрыть улыбку, готовую расплыться на ее шкодливой физиономии.

— Подслушивала, Белянкина? — мрачно спросил Второй.

— Нет, что вы. Я чаю принесла.

В подтверждение своих слов она приподняла поднос со всем необходимым для обстоятельного чаепития, которое устраивал Второй по завершении каждой трудной операции. Чтобы не разулыбаться, ей приходилось держать губы бантиком.

— А лимон где? — осведомился Второй.

— У вас же кислотность повышенная, — напомнила Белянкина, так и не удержавшись от глупой улыбки.

— Лимон не мне, а тебе.

— Зачем?

— Чтобы съесть, — сказал Второй и завершил заготовленную шутку: — А то больно веселая ты на рабочем месте, как я погляжу.

Он расхохотался, а она звонко вторила ему, и оба прекрасно знали, чему они радуются. Каждый своему.

Всю жизнь Белла Борисовна Темногорская ненавидела лютой ненавистью страну, в которой родилась, выросла и очень даже неплохо жила. Сначала это был Советский Союз. Потом — просто Россия.

Ненавидела она и предков, которые, вопреки ее утверждениям, были не утонченными аристократами, а революционерами, красноармейцами, чекистами. Уже на первом курсе института Белла, обпившись дешевого портвейна, призывала студентов к свержению государственного строя, вместо того чтобы любить или хотя бы мечтать о любви, как все ее сверстницы. Их она, кстати, тоже ненавидела. За стройные ножки, за ветреные головки, за умение сохранять талию и строить глазки. Вместо того чтобы идти на баррикады, парни посвящали свои молодые жизни тому, чтобы тупо трахать этих сучек, и парней Темногорская стала презирать тоже. К тридцати годам, когда стало ясно, что на ее прелести не позарится даже последний забулдыга, объектом ее презрения сделались все сограждане поголовно.

Ее идеей фикс стало уничтожение Российской Федерации, которую она считала губительницей всего разумного, доброго, прекрасного, то есть своей неудавшейся молодости. «Русские — это пресмыкающиеся, которым место у тюремной параши, — клекотала она в кругу знакомых и близких. — Русская нация — гниющая язва человечества».

Естественно, лидер этой отвратительной нации олицетворял для Темногорской все вселенское зло: чекист, сталинист, диктатор, узурпатор, дьявол во плоти. Она бы взялась за его свержение и бесплатно, но раз американцы предложили за это деньги, то зачем отказываться? У нее было много друзей из США — в Государственном департаменте, на Капитолийском холме и, конечно, в Лэнгли, как любят называть ЦРУ его сотрудники. Уже через неделю Темногорская собиралась махнуть через Атлантику, чтобы провести там остаток дней, и надо же: какой-то бритоголовый недоумок одним махом разрушил все ее столь тщательно составлявшиеся планы!

Теперь до самой смерти ей предстояло бегать, прятаться, вести подпольное существование и дрожать за свою шкуру, потому что ни одно самое либеральное правительство не пригреет под своим крылом преступницу, устроившую силовой захват атомных электростанций.

И виной этому была не Россия. Не русский народ, даже не президент. Виной этому был Константин Антонов. При всей своей врожденной тупости он, надо отдать ему должное, отличается завидным чутьем и невероятной удачливостью. Но это не поможет ему отыскать запасной выход из подземелья. Мозгов не хватит.

— Быдло, мразь, тупоголовый скот, — шипела Темногорская, протискиваясь по узкому лазу, представлявшему собой бетонную трубу метрового диаметра.

В принципе, этого было вполне достаточно, чтобы пропустить и более тучную особу, но с тех пор как был проложен этот ход, бетонные швы слегка разошлись, и временами приходилось останавливаться, чтобы разгрести насыпавшуюся землю. Передвижение затрудняли также пистолет и фонарик, которые Темногорская держала в руках.

И все же она приближалась к выходу. Медленно и неумолимо, как землеройка, почуявшая добычу. На ее чумазом лице застыло выражение мрачной решимости.

Сидя за кустами, Антонов грыз травинку, жалея о том, что под рукой нет любимых леденцов. На земле рядом с ним лежала «беретта» с почти полным магазином. Он не сводил глаз с трансформаторной будки возле спортивной площадки. Догадка, что именно отсюда должна выбраться Темногорская, была спонтанной, но, конечно же, верной. Достаточно было сопоставить две одинаковые таблички со скрещенными костями и молнией, пронзающей череп. Одна висела на двери в бункере. Вторая — на трансформаторной будке за домом.

Антонов, разгадавший секрет кода «Белладонна», не сомневался, что попал в яблочко и на этот раз. Может быть, эта женщина и была гениальной, но зачастую мыслила примитивно. Потому что недооценивала противника. Презирала его, считая всех слишком глупыми, чтобы принимать их всерьез. В том-то и заключалась ее роковая ошибка.

Мысли Антонова разлетелись неведомо куда, как стая вспугнутых воробьев. До его слуха донесся скрежет, сопровождающийся звуками, похожими на те, которые можно услышать, когда кто-то накачивает велосипедную шину ручным насосом.

Но пыхтел не насос, пыхтела Темногорская.

Антонов позволил ей не только вывалиться из будки, но и удалиться метров на сто, после чего поднялся из своего укрытия и окликнул:

— Эй, Донна!

Она обернулась настолько быстро, насколько позволяла ее комплекция.

— Белладонна, — поправила она, отбрасывая фонарь и поднимая пистолет. — Или Белла Борисовна, если вам будет угодно.

— Называть вас Беллой язык не поворачивается, — усмехнулся Антонов.

Темногорская выстрелила раз, другой, потом отвернулась и заковыляла в сторону ограды, за которой темнел лес. Подполковник двинулся за ней, машинально прислушиваясь к пению птиц и думая, насколько оно приятнее свиста пуль и треска выстрелов.

Бах! Бах! Бах!

Стреляя, Темногорская дергала рукой, как будто вытряхивала пули из ствола. При такой технике она никак не могла попасть в Антонова и не попала. Он не боялся, что будет убит или хотя бы ранен. Толстая бабища в камуфляжном костюме привыкла все делать чужими руками. Собственные руки росли у нее не из того места. Стреляла Темногорская так же паршиво, как бегала, а бегала она препаршиво.

Тем не менее Антонов не догонял ее, а двигался следом, сохраняя дистанцию. После очередного выстрела в свою сторону он даже театрально схватился за ногу и начал прихрамывать. Комедия понадобилась, чтобы у Темногорской сохранялась призрачная надежда прикончить преследователя или хотя бы удрать, затеряться в лесу.

Она поверила. Продравшись сквозь дыру в заборе, прижала локти к жирным бокам и засеменила к ельнику. Солнце стояло невысоко, тень Темногорской растянулась на пару десятков метров. Когда она переходила на шаг, идущий за ней Антонов стрелял в воздух, выкрикивая:

— Стой! Сто-о-ой! Все равно не уйдешь.

Само собой, это каждый раз подстегивало беглянку, вынуждая ее бежать, бежать и снова бежать. Всхлипы, вырывающиеся из ее груди, походили на судорожные рыдания. Расстреляв обойму, она бросила пистолет, но легче от этого не сделалось. Из-под ее ботинок, ступающих по болотным лужам, выплескивались фонтаны грязи. Ее взмокшее багровое лицо было покрыто белыми пятнами и царапинами от сучьев. Едкий запах пота, исходящий от нее, перебивал все лесные запахи.

Со стонами перевалив через бугор, Темногорская устремилась вниз, подминая кусты и березовые побеги.

— Стой! — подал голос Антонов, проверил, сколько патронов осталось в магазине и пальнул таким образом, чтобы беглянка услышала свист пули возле уха.

Это подействовало. Подгоняемая страхом и инерцией, Темногорская набрала рекордную скорость и отмахала бы бегом всю зеленую лужайку, если бы та не начала проваливаться под ногами.

Это была не та коварная трясина, которая засасывает людей, а просто болотистая низина, но Антонов не собирался успокаивать беглянку или тем более давать ей передышку. Продырявив пулей деревце, за которое она схватилась, он снова закричал, уверяя, что если Темногорская не остановится, ей же хуже будет.

А вот это была чистая правда. Антонов гнал ее уже полтора километра, а при ее весе и комплекции кроссы по пересеченной местности противопоказаны. Несчастные, страдающие ожирением, должны сидеть дома, есть пирожные и жаловаться на скверную наследственность, а не форсировать болота и продираться сквозь чащи. Но ни сидеть, ни стоять, ни хотя бы просто перейти на шаг Антонов ей не позволил.

Добравшись примерно до середины болотца, Темногорская рухнула лицом вниз и шумно завозилась, силясь встать на ноги. Когда она подняла перепачканную грязью и тиной голову, Антонов выстрелил в воду перед ее лицом.

Истошно вопя, Темногорская преодолела еще несколько метров на четвереньках. За ней оставался черный, пузырящийся, дурно пахнущий след.

Поднеся ко рту отключенный телефон, Антонов взволнованно произнес:

— Внимание, внимание! Она завела меня в топь. Преследование продолжать невозможно, сильно засасывает. Высылайте вертолет, высылайте вертолет. Как слышите?

Что касается Темногорской, то она услышала. Яростно раскачиваясь из стороны в сторону и расставив руки, как эквилибрист, она сделала три или четыре шага вперед, после чего то ли упала на колени, то ли провалилась по пояс.

— Приплыла, — сказал ей Антонов, остановившийся на краю болота.

— А-а-а! А-а-а!

Вопя, как резанная, Темногорская продвинулась на метр, максимум на полтора, и тут силы покинули ее окончательно. Снова упав лицом в грязь, она возилась там, как смертельно раненый зверь. Подняться ей было не суждено. То ли захлебнулась, то ли сердце не выдержало — Антонова это абсолютно не волновало.

Он простоял на берегу еще минут пять, пока не стало совершенно очевидно, что Темногорской пришел конец. Абсолютно неподвижная, в мокром камуфляже, она сливалась с грязью, которую взбаламутила вокруг себя. Над ней вился рой гнуса, похожий на дым.

Доплюнуть до нее не сумел бы даже рекордсмен Книги Гиннесса, но Антонов все же попытался. Потом сел на траву, уставился на мобильник и стал вспоминать номер телефона той самой брюнетки, свидание с которой сорвалось в позапрошлый уик-энд.

Что он скажет ей? Да ничего особенного. Мол, завтра буду дома, собираюсь взять два дня отгулов. Приезжай, мол. У меня шампанское вторую неделю в морозилке охлаждается, как бы не выдохлось. Уже выдохлось? Что ж, тем лучше. Ну его к лешему, этот «Дом Периньон».

Нам подавай что-нибудь покрепче. Погорячее. Пожестче. Мы родом из России, или как?