11. Вопросы без ответов
Свет был ослепительно-белым, режущим, проникающим сквозь глазные яблоки до самого мозга. Антонов решил, что он по-прежнему мчится в «Порше», который забрасывают сверху светошумовыми гранатами. Тогда почему так тихо? Наверное, он окончательно оглох.
— Павлина, — позвал он, не надеясь услышать свой голос… и услышал.
Из белизны выплыло круглое лицо Темногорской, перевернутое наоборот и оттого почти неузнаваемо.
— Павлину выпороли и посадили в карцер, — сообщила она.
В глазах Антонова ее подбородок находился на том месте, где должен торчать нос, а рот казался непривычно маленьким, искривленным в акульем оскале.
— Твари, — сказал пленник. — Она же совсем ребенок.
— Не такой уж ребенок, раз вступила в половую связь со зрелым мужчиной, — проговорила Темногорская. — Испорченный ребенок, развратный до мозга костей. Enfant terrible, как говорят французы. — Она улыбнулась, довольная тем, что нашла повод продемонстрировать свой прононс. — Но вы напрасно о ней беспокоитесь. Ее выпороли розгами, как она того заслуживает.
— Кому бы не помешали розги, так это вам, — пробормотал Антонов, обнаруживший себя раздетым догола и привязанным за кисти и щиколотки к операционному столу. — Для начала.
Его поместили в тот самый угол пыточной камеры, который он заметил во время ознакомительной экскурсии в подвал. Белый свет, белый кафель, сияющая чистота. И стеклянный шкафчик, заполненный черт знает чем.
Он подергал руками и ногами, убеждаясь, что освободиться невозможно. Наблюдающая за ним Темногорская довольно закудахтала:
— Даже не пытайтесь. И придержите язык. Я могу сделать вам больно, а могу — очень больно. Разница, смею заверить, огромная. И сознание вам потерять не удастся. Вы в отличной форме. — Она скользнула взглядом по его телу. — Отделались легкими царапинами, ну а шок благополучно прошел. Так что будете общаться со мной в здравом уме и трезвой памяти. Помните об этом и соблюдайте благоразумие, Константин. Вы ведь Константин?
Он не ответил. Подойдя к вешалке, Темногорская сняла огромный, как парашют, белый халат и деловито облачилась в него. К ней подошел дворецкий и что-то шепнул на ухо. Как и наверху, он носил перчатки, но на этот раз не нитяные, а резиновые, хирургические. Антонова начало подташнивать. Как любой нормальный человек, он боялся боли. Боли и осознания своей полной беспомощности. Никто не знает, как поведет себя под пытками. Сохранит мужество? Превратится в вопящий кусок мяса?
Антонов снова завозился на кушетке, понимая, как глупо выглядит со стороны: голый мужик, неспособный не то что постоять за себя, а даже утереть сопли, если приспичит.
Темногорская и Антон посмотрели на него, как могли бы смотреть два врача, наблюдающие за беспокойным пациентом.
— Что ж, — сказал подполковник. — Ваша взяла. Давайте договариваться.
Брови Темногорской поползли вверх, придавая ее физиономии не столько удивленное, сколько юмористическое выражение.
— Договариваться? С вами? О чем?
В ее голосе звучала вполне понятная ирония.
— Об условиях, на которых вы меня отпустите, — сказал Антонов.
— И что же вы мне можете предложить?
— Я откажусь от гонорара за убийство Шамиля.
Темногорская вопросительно посмотрела на дворецкого. Тот театрально развел руками. Тогда она вновь обратилась к Антонову:
— Извините, но я понятия не имею, о каком Шамиле идет речь. Если подразумевается знаменитый имам, то он умер своей смертью. Еще в конце девятнадцатого века.
Было не время обижаться на подначки.
— И еще троих уберу бесплатно, — закончил мысль Антонов.
Дворецкий смотрел на него непроницаемыми глазами насекомого. Темногорская пренебрежительно фыркнула.
— Я была более высокого мнения о ваших умственных способностях. Поинтереснее ничего не придумали?
— Нормальное предложение, — буркнул Антонов. — Не понимаю, чем оно вам не нравится.
— Мне не нравится, что вы пытаетесь играть роль, которую катастрофически провалили.
— Никакой роли я не играю.
— Тогда не будете ли столь любезны посвятить нас в мотивы своих действий?
«Витиевато излагает, сука жирная», — подумал Антонов.
— Когда меня не пускают гулять, — сказал он, — я иду гулять. Не нужно было держать меня под замком, Белладонна.
— Для вас я опять Белла Борисовна, — сказала Темногорская, наблюдая за Антоном, роющимся в шкафу. — Вы не оправдали моего доверия. И хватит морочить мне голову. Не говорите мне, что вы просто захотели подышать свежим воздухом. Вы убили моего охранника и сбежали после того, как узнали о моих планах. Я хочу знать, на кого вы работаете. И я узнаю.
Темногорская кивнула Антону, который подошел ближе с ампулой и шприцем в руках.
— Вы видите, — сказала она, — я не собираюсь подвергать вас пыткам. Я не садистка. Мне всего лишь нужна правда, и мы добьемся ее наиболее гуманным способом.
Улыбка дворецкого, отбившего кончик ампулы, свидетельствовала об обратном. Он не считал предстоящий укол актом гуманизма и смотрел на жертву с нескрываемым злорадством.
Мысли Антонова лихорадочно разбегались. «Сконцентрируйся!» — приказал он себе и произнес вслух:
— Вы ведь выяснили, кто я такой, Белла Борисовна. Я как был отставным капитаном Заслоновым, так им и остался.
— Может быть, может быть. Информацию уже проверяют. Но я полагаю, что здесь мы добьемся более быстрого результата.
— И более достоверного, — вставил дворецкий, закончивший наполнять шприц жидкостью из ампулы.
— Только время даром потратите, — сказал Антонов, потому что усиливающаяся паника не позволяла ему дожидаться своей участи с молчаливым достоинством. — Говорю же вам, я Заслонов, наемный киллер. Решил удрать, потому что заподозрил, что со мной рассчитаются пулей в затылок. Никому о ваших планах рассказывать не собирался.
— Я вам не верю, — сказала Темногорская. — Ваш багаж и ваши вещи обыскали. Зачем вам шпионское оборудование, если вы всего лишь киллер?
— Предупрежден — значит вооружен, — ответил пленник. — Разве это не ясно?
— Нет. Не ясно. Антон!
Дворецкий вплотную приблизился к столу.
— Халаты-то зачем напялили? — спросил Антонов, понявший, что фармацевтического вмешательства не избежать.
— Это символично, — бесстрастно пояснила Темногорская. — Мы не хотим подхватить вирус трусости и предательства.
Дворецкий взялся за руку пленника, держа шприц наготове. Протирать кожу спиртом он не собирался. Зачем возиться с человеком, обреченным на смерть?
Понимая, какие мысли бродят в голове дворецкого, Антонов инстинктивно напряг руку и приподнял голову. На его шее вздулись вены. Очки наблюдающей за ним Темногорской засверкали сильнее.
Антон воткнул иглу под кожу. Подполковник уронил голову на стол. Состояние, близкое к панике, сменилось полным самообладанием. Пора было вспоминать главные правила поведения при допросах с применением наркотических средств. Выдержка. Сконцентрированность на нескольких базовых постулатах. Бодрствование. Бдительность.
Соберись, Константин, соберись. Твоя фамилия Заслонов. Ты любишь деньги и женщин. На политику плевать, на отечество плевать. У тебя нет отечества. Тебя абсолютно не волнуют атомные электростанции. Стереть из памяти все, что тебе о них известно. Стереть свою принадлежность к ВДВ, стереть Второго, СМРТ и Антитеррористический центр.
Темногорская наклонилась над Антоновым так низко, словно собралась забраться на стол и улечься сверху. Подобная перспектива напугала подполковника сильнее, чем предстоящий допрос. Изо рта у нее несло чесноком и еще какой-то гадостью.
— Зрачки расширились, — провозгласила Темногорская. — Включи-ка музыку, Антон. Думаю, Шуберт будет в самый раз. Большую симфонию, до-мажор. И не забудь наушники.
Она отстранилась. В помещении заиграла музыка, которую принято называть классической: сумбурная, без ритма и ярко выраженной мелодии. Темногорскую сменил Антон. Прежде чем надеть на жертву беспроводные наушники, он примерил их сам, покивал и попросил:
— Посчитайте, пожалуйста, до двадцати, Белладонна.
Темногорская выполнила его пожелание. Дворецкий подрегулировал громкость и напялил наушники на Антонова.
— Слышишь меня? — спросил он.
Пленник покачал головой. Дворецкий рассмеялся и повернулся к Темногорской:
— Все он прекрасно слышит. И музыку, и наши голоса. Можно приступать.
И они приступили.
* * *
Музыка не позволяла забыться. Постоянно меняясь, она невольно привлекала к себе внимание. Вопросы пока что не звучали. Темногорская с любопытством наблюдала за Антоновым, в то время как дворецкий тормошил его за плечо, хлопал ладонью по щекам или покалывал шприцем в область пупа.
— Не спать, — весело приговаривал он. — Не спать, сволочь.
«Что он мне вколол? — думал Антонов. — Скополамин? Пентотал? Амитал? Если что-то сильнодействующее, то у них полчаса, ну сорок минут от силы. Потом сердце не выдержит, и конец допросу. Значит, надо продержаться всего сорок минут. Максимум час. Дальше все зависит от того, насколько я нужен этой стерве живым. Если не очень, то так и подохну под музыку Шуберта. Не хотелось бы. Глупая какая-то смерть. Обидная».
Между тем музыка нравилась ему все больше. Она колыхала его, как на волнах, поднимала ввысь, наполняла вселенную мягким золотистым светом. Играло все больше инструментов, нарастание звучания вызывало видение какого-то прекрасного распускающегося цветка, струнные выводили что-то игривое, лукавое, они словно говорили: забудь обо всем, расслабься, наслаждайся, плыви по течению.
Потом эти же слова повторила нагая Павлина, появившаяся перед Антоновым.
— Расслабься и наслаждайся, — сказала она, взяла Антонова за руку, и они побежали в сторону парка, откуда звучала волшебная музыка.
Откуда-то подполковнику было известно, что он слышит гобой в сопровождении скрипок и виолончелей. Он поведал об этом Павлине, а она попросила напомнить, как его зовут и сообщить свое звание.
— Легко! Меня зовут…
Мучительным усилием он заставил себя вернуться в реальность. Парк исчез, Павлина растаяла. Вместо неба Антонов увидел над собой отсыревший потолок и заговорил, обращаясь к нему:
— Я капитан запаса Заслонов. Меня зовут Константин. Я капитан запаса… Заслонов… Константин… Костя… Меня наняли убить Шамиля… Реактор… Цепная реакция… Расщепление урана… Белладонна…
— Ну хорошо, хорошо, — произнес голос Павлины. — Зачем ты приехал? Что ты скрываешь? Я хочу знать все твои тайны.
— Нет тайн. Заслонов Константин. Болото. Жаба. Реактор.
— Не запирайся, Костя. Ты должен быть совершенно искренним. Ты хочешь быть искренним. Хочешь открыться, до конца открыться.
Антонов и рад бы открыться, но что-то ему мешало. Какое-то несоответствие прекрасного видения с чем-то неприятным, гадким. Ах, да! Запах! Тяжелый, удушливый запах. Павлина зачем-то наелась чеснока, и это портило картину…
Павлина? Нет!
— Я не могу тебе открыться, — пробормотал Антонов. — Ты меня бросишь. Я убиваю людей. Часто. Это моя работа.
Иллюзия рассеялась, позволяя увидеть отвратительную реальность. Дворецкий и Темногорская стояли по обе стороны стола, неотрывно глядя на него. Она держала его за руку. Антон сжимал пальцами его запястье, контролируя пульс.
— Сволота, — произнес подполковник заплетающимся языком. — Я убиваю всякую сволоту. Меня не мучает совесть. Это моя работа.
Его глаза подернулись пленкой, сквозь которую были видны лишь смутные силуэты. Темногорская подергала его за руку.
— Не спать! Хватит про работу. Что тебя волнует сейчас? Больше всего волнует?
«Не сдавайся, Антонов! Придерживай язык! Не позволяй сознанию отключаться!»
— Атомные станции, — пролепетал он голосом смертельно пьяного или смертельно усталого человека. — Взрывы. Боюсь взрывов. Не хочу подыхать.
— Продолжай. Кому ты успел рассказать про станции? Кто тебя направил сюда?
Музыка не заглушала голос, задающий вопросы. Пелена спала с глаз Антонова, и он увидел ярко-зеленый альпийский луг, на котором водили хоровод фарфоровые пастушки, среди которых самой желанной была Павлина. Он полетел к ней через синюю реку, восторгаясь невесомости своего тела.
— Дунай, — сказал он. — Шуберт. Вена. Дай руку, полетим вместе.
— И ты расскажешь мне, кто тебя прислал?
Опять этот чесночный запах! В альпийских лугах пахнет иначе, парень. Там нет говорящих жаб, пытающихся выведать у тебя секреты. Это бред. Галлюцинация. Тебе вкололи сильнодействующий наркотик, но ты должен не дать себя одурманить. Выплывай оттуда! На поверхность, на поверхность!
Антонов посмотрел на Темногорскую и узнал ее.
— Хватит, — сказал он, морщась от сухости в гортани. — Я устал. Мне надоело.
С каждым произнесенным словом сознание все больше прояснялось. Никаких лугов и пастушек вокруг не было. Только камера для пыток и музыка с ликующими фанфарами и мощными, мерными аккордами. Шуберт.
— Шуберт, — сказал Антонов и улыбнулся.
У него получилось! Он не проболтался!
А вот губы Темногорской искривились в антиподе улыбки — уголками вниз.
— Еще дозу, — приказала она дворецкому.
Тот заволновался:
— Не сейчас. Рано. Мы его убьем.
— Выдюжит. Коли!
После второго укола стол под Антоновым накренился, он соскользнул с него и, обмирая, с невероятной скоростью понесся в никуда. Музыка оборвалась. В пустоте не осталось ничего, кроме громогласного голоса:
— Константин?
Уснуть бы. Исчезнуть. Испариться.
Но голос не дает. Снова и снова сотрясает барабанные перепонки.
— Константин? Константин! Константин!!!
— Да… Да?
— Кто вы на самом деле?
— Я уже сказал. Капитан Заслонов. Отцепитесь от меня!
— Я хочу знать правду, — не унимался голос. — Всякий раз, когда ты будешь лгать, тебе придется слушать вот это…
Антонов вскрикнул. Чудовищный шум наполнил его черепную коробку. Скрежещущий, непереносимый визг, временами переходящий в завывание и скулеж. Нет! Нет! Нет! Только не это. Никакие нервы не способны выдержать подобную какофонию! Это выше человеческих сил.
Пытка звуком прекратилась. Мокрый от пота, Антонов услышал ненавистный голос, бесстрастно предупредивший, что с каждым разом громкость будет возрастать. Последовало несколько вопросов, на которые он дал прежние ответы, и ультразвук вновь начал буравить мозг подполковника, будто чудовищное сверло. Во вселенной не осталось ничего, кроме невыносимого страдания.
— Зачем вы здесь?
— Меня пригласили, — заорал Антонов. — Предложили работу. Мне нужны деньги.
— Ложь!
В наушниках раздался визг сотен тысяч тормозов, скулеж миллиона собак, писк мириад крыс. Все зло, существующее в мире, верещало и подвывало на пределе громкости, заставляя Антонова извиваться и корчиться в лучах хирургических светильников. Белый свет, белый шум, изнеможение и желание умереть.
Но мертвый он может проговориться. Поэтому надо жить и талдычить одно и то же, превозмогая боль и отчаяние.
— Я Заслонов. Наемник. Долги. Цепная реакция. Болото. Жаба.
— Еще раз. Правду!
— Заслонов… Жаба…
Это длилось даже не вечность, а дольше. Когда пытка закончилась и воздействие наркотика пошло на убыль, Антонов не испытал радости. У него не осталось энергии на простейшие человеческие эмоции. Он чувствовал себя выпотрошенной лягушкой, сквозь которую пропустили слишком сильный заряд электричества.
До него доносились голоса, мужской и женский, но кому они принадлежат, определить не получалось.
— Экстраординарный случай, — сказал мужчина. — Не думаю, что еще кто-то вынес бы двойную дозу в сочетании с ультразвуком.
— У него потрясающая живучесть, — сказала женщина. — И сила воли. Я убеждена, что ему удалось скрыть правду. Даже жаль уничтожать такой великолепный экземпляр.
— Неужели подарите ему жизнь, Белладонна?
— Да. На целые сутки. Или даже на двое.
Последняя фраза сопровождалась хохотом, который из женского превратился в демонический, раскатистый, сопровождаемый гулким эхом. Под этот хохот Антонов полетел в черный провал беспамятства.
