Первой мыслью Круглова было бросить большую часть драгоценностей прямо у грузовиков, захватив с собой только то, что он мог унести на себе. Но немного подумав, Круглов изменил свое мнение: «Если мне суждено будет выбраться живым из военного пекла, я обязательно вернусь к этому месту, оно приметное. С такими вещичками можно безбедно прожить всю жизнь».

Приняв решение, он медленно, обливаясь потом, перетащил один из ящиков к ближайшим ивовым кустам, где заранее приметил огромный валун, лежащий метрах в сорока от дороги. До реки здесь оставалось порядочное расстояние, поэтому, несмотря на то что левый берег тут был очень пологий, опасаться вешних вод, способных размыть тайник, не следовало. Круглов невесело усмехнулся: «Кажется, ты стал планировать на долгое время. Эти господа, вроде всесильные, пытались тысячелетний рейх создать, а он уже сейчас трещит по швам. Так что сколько ни предполагай, а будет совсем не так, как задумал. Пройдет вдоль дороги отряд саперов, и считай, что клада больше нет! Про остальное и говорить нечего…»

Вооружившись лопаткой, которую нашел в кузове одного из грузовиков, он быстро вырыл яму метра полтора глубиной, расширив небольшую естественную ложбинку. Грунт был песчаный, легкий, к тому же Круглов торопился. Больше полутора часов он находился на этой открытой местности, поэтому удивлялся, что пока на рокадной дороге не было заметно никакого движения. Отбомбившие свой боезапас советские самолеты давно проследовали обратно. Канонада не умолкала, даже стала заметно громче – артиллерийский огонь звучал теперь километрах в пяти к западу, на правой стороне Белицы.

Закончив работу, Круглов с трудом спихнул тяжелый ящик, наполненный золотыми украшениями, на дно ямы, спешно закидал его комьями земли, потом утрамбовал поверхность. Для маскировки бросил сверху несколько кусков срезанного дерна. Вытирая пот, пошатываясь от усталости, вернулся к машинам.

Он взял валявшийся у колес первого грузовика походный солдатский ранец из телячьей кожи и вытряхнул из него на траву небогатый скарб: кальсоны; баночку сапожного крема; металлическую коробку из-под леденцов, наполненную табаком; кружку; губную гармошку и пачку писем, завернутых в пожелтевший номер немецкой газеты с готическим шрифтом, откуда выпала фотография миловидной блондинки в летнем платье на фоне какого-то аккуратного домика. Запустив руку во второй ящик с драгоценностями, Круглов торопливо наполнил ранец до краев украшениями, с трудом застегнул замки, взвесил. Не меньше пятнадцати килограммов, но унести можно! В любой деревне, хоть здесь, хоть в Белоруссии, хоть в Восточной Польше, куда Круглов и собирался дальше двигаться, всегда можно найти прижимистого крестьянина, готового обменять золото на продукты. С этим он не пропадет. Придется только отказаться от второго автомата.

Когда Круглов уже отошел от места катастрофы немецкой автоколонны, держа путь к реке, где собирался продвинуться по кустам с полкилометра и отсидеться до темноты, отдохнуть, то подумал, что представляет собой неплохую мишень. С тяжелым вещмешком, где лежали продукты и боекомплект, и почти неподъемным солдатским ранцем, до отказа заполненным золотыми драгоценностями, со «шмайсером» на шее и в форме немецкого офицера! Такой странный лейтенант сухопутных войск вызовет подозрение у любого вооруженного отряда, вне зависимости от того, кто это будет – немцы, полицаи, регулярные советские части или партизаны. К местным крестьянам тоже лучше не приближаться. Круглов, кстати, приметил по некоторым признакам, что находится недалеко от деревни – в какой-то момент небольшую паузу в непрерывной артиллерийской канонаде заполнил далекий, но отчетливый собачий лай. Да и берег местами был плотно утрамбован следами коровьих копыт, то и дело попадались довольно свежие «лепешки». Откуда здесь сохранились стада? Отступающие немецкие отряды посылали вперед интендантов, которые, как правило, забивали всю оставшуюся скотину. Что же здесь? Не успели?

Круглов спустился к реке, углубился в густые заросли ивы, добрался почти до самой кромки воды, потом осторожно двинулся вперед, перешагивая через сплетение ветвей и острые коряги топляка. Минут через десять он немного свернул в сторону, прошел метров сто, остановился на самом краю ивняка, огляделся.

Дорога отсюда была не видна, но вдали зато отчетливо проглядывал широкий луг, а метрах в шестистах южнее на невысоком холме вырисовывались контуры рубленых изб. Круглов шагнул обратно в прибрежные заросли, чтобы выбрать себе здесь убежище до темноты, прошел вдоль русла еще метров двести, когда неожиданно увидел прямо перед собой полуразрушенный сарайчик.

Он стоял на небольшой прибрежной косе, пространство за ним вплоть до реки занимал узкий луг с некошеной летом, а сейчас сильно пожелтевшей, высохшей травой. Крыша, сложенная тесом, местами обвалилась, в ней зияли отверстия, в которые вполне мог пролезть человек. Бревенчатый сруб осел, из маленького оконца, затянутого паутиной, торчали осколки стекла. Тем не менее строили сарайчик когда-то на совесть. Были заметны круглые валуны, служившие ему фундаментом. Метрах в ста вдали виднелся еще один полуразрушенный сарай, по-видимому, бывшая рига – место, где обмолачивали и хранили зерно.

Круглов огляделся, осторожно подошел к дверному проему. Внутри пахло затхлостью, мышами, гниющей древесиной. На земляном полу валялись две охапки старого, лежалого сена. В углу стояли ржавые вилы со сломанной ручкой.

Круглов вошел внутрь, с облегчением скинул с себя тяжелые мешки, положил автомат, прилег на сено. Усталость и нервное напряжение прошедших суток давали о себе знать – его почти сразу стало клонить в сон, но усилием воли Круглов заставил себя подняться и перекусить немецкими консервами и галетами. С удовольствием он сделал несколько глотков шнапса. Потом стянул с себя сапоги и опять лег, смотря на небо сквозь дырявую тесовую крышу. В полудреме прошло часа два. Круглов закрывал глаза, проваливался в сон, но потом опять просыпался, прислушивался, но не улавливал ничего, кроме шума далекой канонады.

В какой-то момент, однако, он настороженно вскочил – тревожные звуки полоснули резкой, почти физической болью. Издалека доносился согласный, непрекращающийся собачий лай. Это были не деревенские псы! По коже прошли мурашки. Круглов вспомнил, как два года назад, в лесах под Вязьмой, немецкие солдаты с овчарками, растянувшись цепью, вылавливали попавших в окружение советских солдат. Именно тогда Круглов и попал в плен.

Лай все усиливался. Видимо, немцы прочесывали берег. Кого они ищут? Неужели уже нашли автоколонну? Решили, что это дело рук партизан, и устроили планомерную облаву? Похоже на то. Это очень по-немецки.

Круглов вскочил, натянул сапоги, схватил «шмайсер», вещмешок и солдатский ранец, вытащил их из сарая, собрался надеть на плечи, когда его, словно автоматной очередью, ударила мысль: «Стой! Это же нельзя брать. И тащить невозможно, очень тяжело».

В спешке прямо у входа в сарай Круглов стал искать какое-нибудь углубление в грунте, нашел небольшую ямку, откуда кто-то вытащил несколько валунов, затолкал туда солдатский ранец, накидал сверху мелких камней, земли, бросил охапку сена. Потом под аккомпанемент злобного лая, в который уже вплетались пока еще неразборчивые гортанные команды, накинул на плечи вещмешок, схватил автомат и кинулся прочь от своего недолгого убежища, превратившегося в ловушку.

Круглов бросился вперед, в заросли ивняка, но сообразил, что продираться сквозь них займет очень много драгоценного времени, поэтому побежал в сторону второго сарая, завернул за него, хотел углубиться в разреженный осинник, выводящий на небольшой холм перед деревней, когда прямо за спиной услышал сухой щелчок взводимого затвора и то, что сейчас меньше всего ожидал услышать. Прокуренный грубый голос сказал по-русски негромко, но требовательно:

– Тихо, гад! Руки за голову, ферштейн?