Глава 2
Филиал Научно-исследовательского института химической промышленности, занимавшийся проблемами синтеза новых полимерных материалов, был открыт в городе сразу после войны.
Страна, поднимающаяся из руин, нуждалась в искусственном каучуке новых сортов, резине для автомобильных заводов-гигантов, синтетическом топливе и многом другом, что требовали наркоматы и ведомства.
Приехавшие летом сорок шестого года на трофейных немецких грузовиках солдаты в фуражках с голубым кантом войск НКВД обнесли старинную помещичью усадьбу, бывшую в те времена за пределами города, тремя рядами колючей проволоки. Для верности между колючкой энкавэдисты установили «спираль Бруно» – ловушку для чрезмерно любознательных. Попав в нее, человек без посторонней помощи выбраться не мог.
Следующий караван крытых машин привез партию ученых. Так на окраине города по приказу Берии заработала шарашка – чисто советское учреждение, совмещавшее в себе концлагерь и научно-исследовательский центр.
Армянин Карен Арутюнян химичил еще в шарашке. Студента Московского университета посадили за талант. Таких, как он, государство, строящее социализм, считало своей собственностью и распоряжалось как собственностью.
Освобожденный по амнистии, Арутюнян осел в городе, женился, обзавелся детьми и продолжал трудиться на ниве изобретательства. Шарашку преобразовали в филиал института, отстроив новые лабораторные корпуса.
Способный армянин прошел все ступени роста: от младшего научного сотрудника до директора.
Наград на его праздничном пиджаке было не меньше, чем игрушек на новогодней елке, – лауреатские значки, медали и три ордена Трудового Красного Знамени. Дома у профессора на стене под стеклом красовались почетные дипломы американского Стэнфордского университета.
Жил ученый в одноэтажном частном доме, из окон которого был виден старый корпус института – то самое помещичье имение…
Дмитрия познакомила с профессором еще Марина. Она, молоденькая выпускница вуза, окончившая институт с красным дипломом, сама выбрала распределение в родной город к Арутюняну. Девушка грезила научными открытиями, стремясь облагодетельствовать человечество. Профессор принял ее, помог выбрать перспективную тему и пообещал всяческое содействие как научный руководитель проекта.
Рогожина и молодоженов Арутюнян когда-то угощал собственноручно приготовленными шашлыками, зажаренными на мангале в саду…
– Карен Акопович! – Рогожин стоял у покосившегося забора.
Профессор кормил кур. Птицы кудахтали, безбоязненно взлетали на плечи хозяину-химику, чью фамилию безошибочно выговаривали коллеги на всех континентах. Но сейчас Арутюнян походил на колхозного птичника в помеченном куриными экскрементами свитере грубой вязки с заплатами на рукавах.
– Карен Акопович! – Дмитрий еще раз окликнул переговаривающегося с пернатыми профессора. – Я к вам в гости напроситься решил!
– Какими судьбами?! Рогожин? Дмитрий Иванович! – Арутюнян колобком подкатился к калитке.
«У старика очень цепкая память, – подумал Рогожин. – Везет мне на дедов. Степаныч, Егор, вот теперь с профессором пообщаюсь…» В городе, за исключением администраторши и короля мусорных гор, Рогожин контактировал с людьми преклонного возраста, и это его позабавило.
Они прошли в дом, превращенный Кареном Акоповичем в гибрид библиотеки и лаборатории. Книги были повсюду. Стопки, заботливо перевязанные бечевкой, с подложенными бумажками-каталогами, громоздились по углам. Фолианты в роскошных переплетах занимали места на полках. Даже на обеденном столе для тарелки и чашки был выделен лишь крохотный пятачок, остальное занято рукописями вперемешку с книгами.
Профессор гостеприимно предложил Рогожину кресло.
– Устраивайтесь, а я сварганю яичницу! Глазунья с лучком – самая сбалансированная закуска к водке!
– Карен Акопович, к чему лишние хлопоты! – запротестовал Рогожин. – Ограничимся чаем.
– Не перечьте старику! Полистайте журналы, книги посмотрите, а я моментально управлюсь. – Арутюнян закрыл руками уши, не желая слушать возражений.
Оставшись в одиночестве, Дмитрий прошелся вдоль стеллажей, взял несколько книг наугад, сел в кресло. Он скользил глазами по страницам, не вникая в прочитанное.
«Власти контролируют спиртзаводы. Это само по себе криминал. Начальник милиции распоряжается продажей спирта. Мне следует разобраться в этой схеме досконально. Где-то лежит ключ к разгадке… На правосудие надеяться не приходится… В прокуратуру я зайду позднее. Да, Рогожин, поднакопи козырей, – мысли были отрывистыми. – Прищучить Ветрова можно! Два дня тебе, Рогожин, на оперативную разработку ментовского начальничка. Окопалось сволочье в провинции, как бояре в вотчинах. Бесчинствуют…»
Шкворчащая жиром яичница на сковороде была главным блюдом застолья. К ней профессор добавил миску соленых огурцов, зелени с мелко порубленным чесноком, нарезанные дольками консервированные кабачки.
– Экологически чистый продукт, удобренный личным потом и кровью! – Арутюнян откинул спавшую на лоб прядь белоснежно-седых волос. – Запотевшая! – торжественно объявил химик, выставляя на стол бутылку «Московской особой». – Газетные сплетники утверждают – сам Борис Николаевич любит откушать сей горячительный напиток.
Перед волнительным моментом откупорки сосуда с «живой водой», как называли спиртное морские бродяги – викинги, Карен Акопович поболтал содержимое, перевернув бутылку вверх дном.
Заметив образовавшуюся змейку из мелких пузырьков, профессор-химик удовлетворенно крякнул почему-то по-немецки:
– Натур продукт… Не отравимся. Я, батенька, русскую водку в шарашке пить начал. Перепадало нам, зэкам, от щедрот начальства. С тех пор храню верность этому слезоподобному нектару. В винах, а тем паче в коньяке ничего не понимаю. Обрусел, понимаете ли…
Право первым начать разговор Рогожин уступил хозяину дома. Идя к Арутюняну, он толком не представлял, о чем спрашивать. В редких письмах Сергея упоминалось: Марина в контрах с научным руководителем, профессор ее зажимает, завидует таланту и пробивной энергии молодой ученицы.
– Между первой и второй перерывчик небольшой! – Хрустальные стограммовки у профессора порожними не застаивались.
Дмитрий выпил. У Арутюняна среди книжных завалов он чувствовал себя спокойно и уютно.
– Знал бы, что гость навестит мои пенаты, борща бы наварил, – с легкой, простительной для его возраста одышкой сказал профессор. – Согреваются, согреваются внутренности! – Блаженствуя, он погладил живот. – Соболезнований в связи с мадам Рогожиной приносить вам не буду, – вставил Карен Акопович. – Сергей абсолютно не причастен к комбинациям своей пронырливой экс-жены. Он принесен в жертву… – Профессор подцепил вилкой колечко лука. – О мертвых говорят хорошее или ничего! – Арутюнян мыслями возвращался к ученице. – А мне за упокой души Марины рюмку поднимать не хочется! Однако глоток свободы нам не повредит, – он спешно разлил очередную порцию водки, словно желал поскорее напиться.
Рогожину ничего не оставалось, как принять участие в марафоне. С непривычки – в госпитале со спиртным было строго, не побалуешься – он малость захмелел.
– Взираете на меня, Дмитрий, и думаете: «Профессор не дурак выпить!» – прожевав кружок огурца, сказал Арутюнян.
– Я не сварливая супруга, счет рюмкам не веду, – ответил Рогожин, расправляясь с яичницей.
У него проснулся зверский аппетит, и он с удовольствием уминал глазунью, присыпанную приправами.
– Вы, Карен Акопович, химик. Дозу свою наверняка до миллиграмма вымеряли. Сколько принять, чтобы наутро от похмелья на стену не лезть, – польстил Дмитрий хозяину дома. – И вообще, веселие земли русской есть питие! – Рогожин процитировал слова князя Владимира, отвергшего мусульманскую веру за категорический запрет употреблять хмельное зелье. – Нашу волю не сломить, пили, пьем и будем пить! – это уже из современного фольклора.
– Кстати! – Профессор заговорил лекторским тоном. – Самое распространенное заблуждение: русичи – генетические алкоголики! – он пристукнул кулаком по столу. – Ложь, сочиненная немчурой, голштинскими, саксонскими, тюрингскими недоучками, привезенными Екатериной в Московию учить уму-разуму дикарей азиатов!
«Армянин обеляет русских. Забавно!» – Рогожин спрятал улыбку.
– Водка – изобретение сравнительно недавнее. В древности на Руси пили медовуху, твореный квас. Медовуху – дворяне, служивый люд и крестьяне вкушали напитки попроще. Медок готовить умели, но не каждому он был по карману. Двенадцать сортов чудного золотистого напитка на Руси варили, с травами, ягодами, сыченые, ставленые! – профессор был докой в истории винокурения. – «Нас, россиян, благословил Бог хлебом и медом и всяких питей довольством…» Умнейший человечище своей эпохи написал! – восторженно воскликнул Арутюнян. – Благословил! Подчеркиваю! – он поднял указательный палец. – Не проклял, наказал или обидел, а благословил. Повального пьянства в деревнях не было никогда. Квасники, по-нашему забулдыги, бродяжничали, а крестьяне на деревенском сходе, где собиралось около ста человек, выставляли два ведра водки, каждое по двенадцать литров. Сколько на душу приходилось?
– Граммов двести или около того, – подсчитал Рогожин.
– В самый раз мозги прояснить. Но чтобы до поросячьего визга, до беспамятства нарезаться, увольте! Придумано было запойное русское пьянство немчурой. Поверьте!
Адвокат российского крестьянства себе в стопочке не отказывал. Проглотив залпом водку, Арутюнян развил тему:
– А как следили за качеством! В каждом кабаке находились казенные фарфоровые чашечки с государственным клеймом. Потребует клиент проверить качество хлебного вина – хозяин на его глазах наливает водочку в зажигательницу, огнивом чирк! – профессор прищелкнул пальцами. – И ждут, покуда пламя не погаснет. Остаток сольют в мерительницу, если не заполнит чашку – владельцу кабака несдобровать. Штраф – клеймо позорное на ворота! А «пенник» настоящий. Это же симфония! Двойной перегон бражки из ржи еще разок перегонят, первач через березовый уголь профильтруют и ключевой водой в строго определенных пропорциях разбавят. Сто ведер «пенника» на двадцать четыре ведра студеной воды из родника. Водица сивушные масла вытянет, облагородит напиток… – профессор сглотнул слюну, возбужденный собственным рассказом. – Сказка, а не водка! Нет, потеряли мы национальное достояние! Отдали на откуп иностранцам. Что на витринах? Помои! «Распутины», «Кутузовы»! Фамилии знатные на этикетках, исторические, а внутри, как говаривал Райкин, труха! Знаете, Дмитрий! Я по Ломоносову немецкую водку «Столыпин» проверял.
– Интересно! – признался Рогожин.
– «…если хочешь отведать, чиста ли водка, то возьми чистый плат, обмочи в вино и зажги; если вино прежде сгорит, а потом и плат станет гореть, то водка чиста и крепка!» Процедура проще простого! Результат эксперимента… – Арутюнян развел руками, – платок горел вместе с водкой. Натуральная отрава в привлекательной упаковке. Слушайте, может, против России заговор? Вытравят население, и пожалуйста, одна шестая часть суши свободна! – Фантазии профессора приобрели бредовый оттенок.
Рогожин усомнился:
– В глотку насильно никто не льет. Сам народ спивается. От нищеты, от тупости, от безрадостной житухи.
– Да, вы правы. Социальные причины массового алкоголизма, низкий уровень культуры… Печально, нация деградирует! – скорбно согласился Арутюнян. – Я в некотором роде тоже руку приложил.
– Вы? – Дмитрий пристально посмотрел на профессора, но хозяин дома возвратился в исторические дебри.
«Экскурсия замечательная. Но ведь ты пришел не для того, чтобы расширять кругозор. Старик что-то знает о Марине и ее связях с Хрунцаловым…»
Дмитрий достал сигареты:
– Можно?
– Курите, – разрешил профессор. – Я форточку открою.
От окна он отправился к кухне, вернулся со второй бутылкой. Арутюнян нес ее бережно, как мать младенца.
– Карен Акопович, может, достаточно? – спросил Рогожин, опасаясь, что профессор отрубится, не сказав главного.
– Ай… ай… ай… в глазах туман, кружится голова, едва стою я на ногах, но я, брат, не пьяна! – пропел химик, игнорируя замечание гостя. – Без водки в какие-то моменты прожить невозможно! Я это понял, когда меня из института выставили. Словно проворовавшегося завхоза взяли за шиворот и вон, ногой под зад! На заслуженный отдых! – Водка наконец развязала язык Арутюняну.
Рука профессора заметно дрожала. Он промахнулся. Струя водки залила Дмитрию брюки, но Карен Акопович этого не заметил. Черпанув ложкой грибков, он, не произнося тоста, не приглашая выпить, в одиночку осушил рюмку.
– Я, уважаемый, признаюсь, был влюблен в Марину. Умница, симпатичная. Много ли стариковскому сердцу надо?! – прерывающимся от волнения голосом произнес профессор. – Диссертация у нее была почти написана. Еще несколько серий лабораторных опытов, консультаций в Москве – и на научный совет… – Арутюнян попросил сигарету. Затянувшись, он продолжал: – Была в Марине червоточина. В науку она ради карьеры пошла. Женщина-химик! Почет, уважение, средства! – Профессор сделал паузу. – Раньше… до перестройки. Сейчас ученый не богаче нищенки, побирающейся в метро…
– Побирушка неплохо зарабатывает, – заметил Рогожин. – Четыре-пять косарей в день на людном месте.
– Чего? – Столбик пепла упал в рюмку.
– Четыреста тысяч за смену, – поправился Дмитрий.
– Возможно, – пробормотал старик. – Я замечал, Марина стала тяготиться научной работой. Жаловалась на безденежье, бесперспективность карьеры, порывалась подать заявление об уходе. Она Сергея подбила коммерцией заняться.
– Я знаю, – кивнул Дмитрий и пошел напролом: – Марина вас из института убрала?
– Непосредственно не она. Рогожина была умной женщиной, а умный человек – довольно-таки страшное существо, если не связано моральными принципами. Изощренный мозг, женское коварство, животная интуиция. Травлю проводили другие. Поглупее, – горькая усмешка исказила лицо профессора. – Я заблуждался, веря в бескорыстие Рогожиной.
– Карен Акопович, – без нажима, деликатно спросил Рогожин, – чем были вызваны интриги против вас? Чем вы мешали?
– Что было, то было! – устало ответил Арутюнян. – Зачем прошлое ворошить? Рогожина в гробу, я в институт возвращаться не собираюсь.
– И все же… – настаивал Дмитрий.
– У Марины с Хрунцаловым одно время были неприятности, – старик расслабленно закрыл глаза. – Она на свой страх и риск провела лабораторные анализы пластиковых одноразовых стаканов.
– При чем здесь стаканы?
– Не перебивайте! – одернул Рогожина химик. – На ликероводочном заводе, где львиная доля акций принадлежала Петру Васильевичу, освоили разлив водки в стограммовые стаканчики, запечатываемые фольгой. Очень выгодная фасовка. Хрунцалов умел вести торговлю.
– Выпил, стакан выбросил, и на троих соображать не надо. Дешево и сердито. Это их «русским йогуртом» называют?
– Именно. «Русский йогурт», – презрительно усмехнулся Карен Акопович. – Рогожина корпела в лаборатории во внеурочные часы.
– Что Марина искала?
– У вас, Дмитрий, хамская манера перебивать! Сережа гораздо культурнее, – язык у Арутюняна заплетался.
– Простите, профессор. Солдафон! – съязвил Рогожин. – В казармах манерам не учат.
– Напрасно. В юнкерских училищах…
Но Дмитрий вновь перебил:
– Давайте юнкеров оставим напоследок. Что Марина хотела доказать результатами анализов?
Старик, пожевав губами – эту особенность Дмитрий замечал за многими пожилыми людьми, – ответил:
– По-моему, она добывала компромат.
– Компромат? Из пластиковых стаканов?
– Милейший! Наука – оружие обоюдоострое. Ею можно убить, можно исцелить, – несколько туманно ответил на вопросы Дмитрия опьяневший Арутюнян.
Он разразился беспричинным смешком, бурно жестикулировал и чуть было не перевернул стол.
– Карен Акопович, соберитесь, пожалуйста, доведите рассказ до логического завершения!
Рогожин подумывал, а не устроить ли химику отрезвляющий душ.
Старик мутнеющим взглядом окинул свои владения.
– Сижу, словно монах-затворник. Ученики не навещают, жена переселилась в лучший мир. Книги и куры – мои единственные верные спутники, – химика потянуло пофилософствовать. – Алчность человеческая безгранична…
– Карен Акопович! – Рогожин двумя пальцами защемил кончик носа профессора, крутанул по часовой стрелке.
Простой, но безотказный способ приводить опьяневших в чувство, подействовал. Арутюнян, к которому меры физического воздействия не применялись со времен расформирования бериевской шарашки, едва не свалился со стула.
– Как вы смеете! – крикнул он. – Я – профессор, орденоносец, пожилой человек, в конце концов! Рассолу налейте!
Освежившись огуречным рассолом, старик расхохотался.
– Лихо вы меня, Дмитрий Иванович, взнуздали! За ноздри! Мерина сивого за ноздри!
– Кончик носа, – улыбнулся Рогожин. – Не было выхода. Вы бы спать завалились, а у меня времени в обрез. Итак, Марина проводила исследования…
– …стаканов из-под «русского йогурта». Хрунцалову донесли об этом соглядатаи, – бодро, как ни в чем не бывало заговорил профессор. – Вы спросите, на чем основано мое подозрение о намерениях Марины разжиться компроматом? Она присматривалась к Хрунцалову. Дела этого проходимца шли в гору. Его ставили в пример. Бывший пожарный инспектор в одночасье сделался миллионером: ворочал деньгами, сопоставимыми с районным годовым бюджетом. О Хрунцалове говорили в лаборантских, в курилках, обсасывали подробности попоек и новых приобретений, а Рогожина, насколько мне известно, никогда не принимала участия в трепе. Стояла и слушала… Когда Марина подала заявку на выделение реактивов, получение разрешения пользоваться лабораторией после работы, я подписал бумагу, но сомнения уже тогда меня тревожили. Ведь ее тема никоим образом не была связана с пищевой промышленностью. Я счел ее увлечение женской причудой.
– Марина добилась результатов?
– С полной уверенностью я утверждать не могу. Рогожина скрывала от меня итоги исследований. Она не делала записей в лабораторных журналах, вела личный дневник наблюдений. Хрунцалов, оповещенный институтскими стукачами, искал подходы к Марине, – вспоминал профессор. – Он подвозил ее домой, встречая якобы невзначай на автобусной остановке…
– Исследования представляли потенциальную угрозу для бизнеса… – Дмитрий то ли спрашивал, то ли размышлял вслух.
– Любой полимерный материал, созданный химиками, непредсказуем. Пластиковая банка может вступать в реакцию с продуктом, хранящимся в ней. Воздействие новых химических соединений на организм человека бывает смертельным. – Арутюнян вытащил из кипы бумаг чистый лист. – Я набросаю вам кое-какие формулы.
– Не стоит. Мои познания в этой области ограниченны, – задумчиво произнес Дмитрий. – Марина могла шантажировать Хрунцалова! – Он выстраивал версию. – Преподать свои исследования под таким соусом, что ему предстояло выбирать: сворачивать приносящее прибыль предприятие или договариваться с настырной бабой. Может быть, Марина блефовала? Стаканчики не выделяли никакой гадости, но Хрунцалов предпочел перестраховаться. Он купил Марину?
– Определенные суммы Петр Васильевич выплачивал. Марина роскошно одевалась, приобрела кое-какие драгоценности…
– После прекращения исследований пластиковой тары?
– Да, – кивнул Карен Акопович.
«Ненасытная стерва. Раскрутила мэра, сломала жизнь Сергею и залегла под могильную плиту…» – зло подумал Рогожин, но высказывать свои мысли не стал.
Выдержав минутную паузу, Арутюнян продолжил:
– Я доверяю вам, Дмитрий. Не знаю почему, но доверяю. Ваш приезд в город не сможет многое изменить и исправить. Скажу, как на исповеди: меня сумели запугать. Когда подонки распяли на входной двери моего барбоса, такого же беззубого пса, как и я, то моя душа ушла в пятки. Они прибили собаку гвоздями, а в пустые глазницы воткнули огарки свеч. Но вам я скажу…
«Профессор наконец-то расхрабрился. Слушай, Рогожин, слушай!» – Дмитрий не пропускал ни единого слова, произнесенного Арутюняном.
– Полтора года назад филиал был на грани закрытия. Оборудование демонтировали для вывоза в Москву. Сотрудники разбегались. Вдруг Рогожина сообщает – ее отдел получил заманчивое предложение. Частная компания готова профинансировать программу создания принципиально новых ядохимикатов. Обычные при распылении травят насекомых скопом: вредителей и полезных. Растения плохо опыляются, ядовитые соединения накапливаются в почве…
– Карен Акопович, без ненужных подробностей, – попросил Рогожин. Его волновала криминальная подоплека дела, а не таинства агрономии.
– Не сбивайте меня, – обидчиво огрызнулся хмельной профессор. – Предложение было шансом для института. Я принял его не раздумывая, не наведя справок о фирме. Боже, какой болван! – Он обхватил голову руками. – Сам сунул шею под нож.
Дмитрий не прерывал кающегося профессора.
– Исследования оказались фикцией! Прикрытием для махинаций Хрунцалова! Полной профанацией научной деятельности! – Старик едва не рвал на себе волосы, его отчаянию не было предела. – Представители фирмы, щенки с пестрыми галстуками на цыплячьих шеях, были марионетками. Они приносили деньги, подписывали счета и ничем не интересовались. Их не волновало, что за год работы мы потребили тысячи декалитров технического спирта. На промывку лабораторной посуды – декалитры спирта! – Старик разразился гомерическим хохотом.
Переждав приступ, Дмитрий спросил:
– К чему перекачивать через институт тонны спирта? Проще закопать в окрестных лесах железнодорожные цистерны, выставить взвод охранников и прятать «левый» спиртец от налоговиков или парней из Управления по борьбе с экономической преступностью.
– Мелко плаваете! – Карен Акопович вытер несвежим платком пот со лба. – Реализуя чистейший питьевой, как вы изволили выразиться, спиртец под маркой технического, Хрунцалов экономил на налогах миллионы рублей. Он не платил акцизного сбора. Любому честному чиновнику, если в России такие остались, Петр Васильевич мог представить безупречный отчет – спирт, хранящийся на его складах, собственность института и находится под складской крышей временно, потому что у научного заведения площадей для хранения не хватает или вовсе нет. А отпуск этилового спирта, между прочим, осуществляется строго по госнарядам в соответствии с правительственным распоряжением.
– Получается, что этот жук обеспечил себе двойную прибыль! – сообразил Рогожин. – Не платил налоги и имел возможность перепродавать подпольным делягам «жидкое золото» – этиловый спирт. И все это благодаря хитроумной комбинации с институтом.
– Дошло, слава богу! – поднял руки вверх Арутюнян. – Институт – вершина айсберга. У Хрунцалова целая империя. Часть спирта он переправлял на местный ликероводочный завод…
– Для приготовления «русского йогурта»?
– И его в том числе. Остальное отгружали покупателям. Всю бухгалтерию я, конечно же, не знаю, но мафия покойного могла бы составить достойную конкуренцию чикагским гангстерам времен сухого закона. Стоило мне заикнуться об аферах, я тотчас же был вызван в Москву на ковер к руководству. Меня назвали старым маразматиком, путающимся под ногами у молодых ученых, и вышвырнули пинком под зад. – Карен Акопович замолчал.
– Подмазал покойничек столичных дядюшек! – процедил Рогожин. – Схему аферы кто придумал?
– Я не ясновидец! – Профессор заерзал на табуретке. – Кто? Мариночка проектом руководила… Без ее смекалки не обошлось… Впрочем, народ доволен, – тихо заметил Арутюнян. – Зарплату платят регулярно, без задержек. Премии квартальные плюс к праздникам подбрасывают. Ситуация устраивает всех. Строчат липовые отчеты, переливают из пустого в порожнее, создавая видимость работы.
– Дела идут, контора пишет! – невесело заключил Дмитрий. – Многие кормятся с этого скотского бизнеса?
– Да уж, немало людишек на нем завязано, – поддакнул профессор. – На трассе грузовики с цистернами до границ района милицейский эскорт сопровождает. С мигалками… Круговой порукой Хрунцалов сумел и прокурора, и начальника налоговиков, и остальных представителей государства в городе сковать. А господин Ветров, шеф наших жандармов, правой рукой у Петра Васильевича был. Ко мне наведывался. «За клевету, – говорит, – на тюремные нары угодить можете. Занимайтесь, профессор, птицеводством и пишите мемуары. Доносы посылать в Москву сейчас не модно…» И письма мои бац на стол! – Арутюнян ударил ладонью по коленке. – Вот так-то! Тайна переписки гарантируется государством! – иронизировал Карен Акопович.
Он уломал гостя выпить «на посошок», проводил до калитки и, вернувшись, не раздеваясь, лег спать.
Черноволосый мужчина с носом, похожим на клюв хищной птицы, расчехлил тарелку параболического зеркала направленного микрофона. Профессиональный инструмент шпионажа стоил дорого и требовал бережного обращения. Присоединив штекеры, мужчина подумал, что неплохо было бы выцыганить у шефа деньги на английские звуковые фильтры, снимающие ненужные шумы вроде грохота посуды или бульканья водки в горле «клиентов».
«ТСМО-404», сконструированный немцами, позволял слышать чужой разговор на расстоянии до ста метров. Из-за ограниченности радиуса действия черноволосому пришлось загнать машину в подворотню заброшенного частного дома с окнами, заколоченными досками.
К его машине неизвестно каким течением прибило троих парней с наглыми физиономиями – дворовых хулиганов. Они выскочили из дома, как черти из табакерки. Предводитель, прыщавый юнец в линялой джинсовой куртке, поманил пальцем:
– Скокнул из тачки, ара! Мы черножопых в городе не любим. Проставляйся для братков.
Когда мужчина нажал на кнопки замков, заблокировав двери машины, юнец помочился на ветровое стекло, забравшись на капот. Черноволосый «дворниками» стер мочу, промыл стекло струйкой воды. Порывшись в «бардачке», он достал диктофон, вставил кассету и подключил записывающую аппаратуру к направленному микрофону, нацеленному на дом профессора Арутюняна.
Освободив ухо от ободка наушника, черноволосый размял руки, снял часы и вышел из машины. Парни, вооружившись штакетинами, стояли, словно охотники с рогатинами у медвежьей берлоги.
– Резкий, ара, да? Давай хиляй отгребать… – Прыщавый достал самопальные нунчаки – две обрезанные лыжные бамбуковые палки, соединенные цепью.
Лицо черноволосого было непроницаемым, словно у робота. Такие лица бывают у игроков в покер и у людей, для которых риск давно стал повседневностью.
Он бросился к прыщавому, схватил за запястья и лбом ударил в переносицу. Синхронно коленом черноволосый саданул парня между ног.
Подхватив выпавшие нунчаки, он наотмашь, не выписывая киношных кренделей в духе голливудских мастеров восточных единоборств, стал дубасить прыщавого по голове, покуда бамбуковые палки не разлетелись в щепки.
Друзья паренька, ошеломленные жестокостью человека с орлиным носом, остолбенело наблюдали за избиением. Вступаться за друга они не отваживались, видя, как летят клочья кожи с его головы.
Черноволосый с трудом остановился. Он приподнял веки потерявшего сознание парня, проверил зрачки. Обернувшись к двоим трусам, сказал:
– Вот вам башли, – он бросил скомканные купюры. – Отнесите кореша к дороге, возьмите мотор и отвезите в больницу. Ему надо швы на башку наложить.
В горле у прыщавого заклокотало. Вырвался слабый стон. Мужчина пинком в подбородок вернул парня в бессознательное состояние.
– Удобнее тащить будет! – Он оскалился, под приподнятой верхней губой сверкнула полоса жемчужно-белых зубов. – Полный отруб. Забирайте дохлятину, а то и вам мозги повышибаю, – спокойным, ровным голосом пригрозил черноволосый.
Он проводил взглядом парнишек, которым не удалось покуражиться над человеком с кавказской внешностью и повадками прирожденного убийцы. Голова предводителя шайки моталась из стороны в сторону, как воздушный шарик на ниточке.
Черноволосый подумал, что перестарался с этой крысой пустырей, но, сев в машину, он вроде бы ощутил в салоне смрад мочи прыщавого, тут же пожалев, что не принудил его языком вылизать стекло и весь автомобиль. Черноволосый был чистоплотен…
Перемотав пленку в диктофоне, он прослушал пропущенный разговор.
«…полимерный материал, созданный химиками, непредсказуем… Марина могла шантажировать Хрунцалова?!» – немецкая техника сработала без сбоев.
Запись черноволосый стер. Шеф не нуждался в стенографическом отчете. Отрегулировав звуковые фильтры, человек, прежде чем вставить в ухо пластмассовую таблетку наушника, распечатал упаковку косметических палочек «Джонсон энд Джонсон». Прочистив ушную раковину, он выбросил порыжевшую от серы палочку в пепельницу машины, размотал проводок с разъемом подключения и присоединил его к плоской коробке, бывшей одновременно подставкой для параболического стекла и главным узлом всей подслушивающей системы…
– Алло, Анатолий Борисович? Это Солодник… – Горбоносый мужчина говорил по сотовому телефону.
Телефон работал на кодированной частоте. Его сигнал без дешифровального ключа при радиоперехвате был сплошным потоком накладывающихся друг на друга гудков и треска.
Черноволосый, назвавшийся Солодником, опустил сиденье автомобиля, чтобы вытянуть затекшие ноги.
– Рогожин переговорил с профессором! – он сказал это с некоторой ленцой человека, которому опротивели чужие тайны.
– Он получил информацию?
– Даже больше, чем нужно, – ответил Солодник, свободной рукой снимая крышку с бутылки молока.
– Профессор собрал досье на Хрунцалова?
– Нет. Но он досконально просек махинации с перевалкой спирта через институт.
– Чепуха… – откликнулась трубка. – Рогожин завелся?
– Я не психиатр, – ответил Солодник, поднеся бутылку к губам.
Он сделал глоток. Молоко было скисшим. Белая струйка стекла по щетинистому подбородку.
– Время не ждет… – Голос в трубке был требователен. – Пора завершать бодягу. Рогожина-младшего скоро заберут в Москву. Предварительное дознание закончено. Им хотят заняться важняки из областной прокуратуры.
– Дату перевозки сообщишь? – Черноволосый подобрался, стал похожим на кошку, готовящуюся к прыжку.
– Нервничаешь, Солодник? Идиотские вопросы задаешь! – Ехидные интонации зазвучали в голосе говорившего. – Устал? С автозаком без помощников справишься?
– Слишком много вопросов, командир! Анкету перешли по почте. – Черноволосый беседовал с тем, кого он называл своим шефом, на равных. – Я работаю в одиночку. А помощников можешь себе в задницу воткнуть… – Он помолчал, ожидая реакции на оскорбительную тираду.
Ответа не последовало. Трубка молчала.
– У меня все на мази. Если ваш офицерик не взорвет следственный изолятор, мы разыграем партию как по нотам. Я пасу Рогожина и остальных скотов. Баксы за медсестру и мусоренка-следователя Штеер перевел на мой счет?
– В венский «Острейхкредит», как условились, – подтвердил собеседник черноволосого. – Не крохоборничай… Плата в твердой валюте по полному тарифу. Хватит воду в ступе толочь. – Голос стал властным и жестким. – Действуй по обстоятельствам. Руки у тебя развязаны. – С прорезавшейся ненавистью говоривший добавил: – Ветрова, тупорылого недоумка, в расход без колебаний. Вышиби из него бараньи мозги…
– О’кей, командир! – кивнул Солодник. – Незачем повторять. Что с армяшкой? Профессор ковыряется в делишках покойного.
В трубке раздался сухой кашель заядлого курильщика:
– Профессора нейтрализуй. Меня любознательные стариканы раздражают. Только работай чистоплотно, без зверств.
– О’кей! – красноречием черноволосый не отличался.
– Успеха тебе, Солодник, – говоривший произнес пожелание медленно, значительно. – Не напортачь…
Солнце, словно тусклый медный тазик, катилось на запад, уступая город вечерним сумеркам.
Черноволосый мужчина приоткрыл дверцу машины, впуская свежую прохладу в прокуренный салон. С сиденья он взял наручные часы. Солодник дорожил качественно сделанными вещами и в особенности разными электронными штучками.
Циферблат «Касио» с люминесцентной подсветкой голубым маячком мерцал на ладони. Черноволосый сверил время с кварцевыми часами, вмонтированными в приборную панель автомобиля. Солодник был пунктуален, когда дело касалось запланированного убийства. То была вежливость киллера, не присваивавшего себе последние минуты жизни обреченного на смерть.
«До одиннадцати вздремну. – Мысли наемного убийцы ничем не отличались от раздумий трудяги, у которого на шее семья, впереди восемь часов у станка в ночную смену и вечная потребность выспаться как следует. – Продавщица – гнида в белом халате. „Свеженькое молочко, только завезли!“ Корова! Саму выдоить надо… – мысленно крыл обманщицу черноволосый, укладываясь поудобнее, чтобы рукоять пистолета не упиралась в ребро. – Собаку распяли… – Жажда мешала заснуть, обрывки подслушанного разговора всплывали в памяти мужчины. – Оскотинились в доску, твари. До такого варварства дойти! Бобика гвоздями к двери пришпандорить. Шпана расстаралась за бухало. На трезвую голову нормальный мужик собаку пялить не стал бы… Интересно, они ее живую прибивали или сначала замочили? Нет, конечно же, грохнули бобика. Иначе визжал бы на всю улицу».
Разрешив сомнения с четвероногим стражем дома профессора Арутюняна, киллер задремал чутким сном зверя.
– …Успеха тебе, Солодник! – пожелание Анатолий Бокун сдобрил большим глотком джина с тоником, бывшего всегда под рукой.
Непрерывно лицемерить утомительно, а лгать Бокуну приходилось много. Вот и сейчас он с удовольствием послал бы черножопого киллера на три буквы или пожелал бы сдохнуть, но сдержался.
Одинокий в своей гигантской шестикомнатной квартире на Большой Ордынке, Бокун сидел на подоконнике, созерцая россыпь огней ночной Москвы. Огоньки отражались в застывших зрачках…
«Стар-дринк» оказалась надежным и щедрым покровителем. Полуразорившееся предприятие Спыхальского с его помощью стало на ноги, быстро набирая обороты. Бокуна удивляло, что контакты с представителями «Стар-дринк» проходили по правилам строгой конспирации.
– Пока ты работаешь со Спыхальским в одной упряжке, эти меры необходимы, – объяснял умница Штеер. – «Стар-дринк» как жена Цезаря – должна быть вне подозрений.
Их везли на встречу с начальником европейского филиала «Стар-дринк». Осенняя Вена, промытая дождями, светилась тронутыми желтизной листьями, похожими на развешанные по деревьям дублоны. Водитель «Шевроле» предупредительно останавливался перед зеброй пешеходных переходов, даже если на тротуаре стоял один человек. Европейская вежливость раздражала Бокуна, привыкшего к российским стандартам.
Представитель «Стар-дринк» внешне был полным антиподом рекламного образа стопроцентного американца. До невообразимости толстый мистер Флэтвуд походил на надувной шарик с коротенькими отростками конечностей. Он восторженно приветствовал «нашего русского друга», одарив Бокуна лучезарной улыбкой и похлопыванием по плечу. Во время обеда, который подали в кабинет Флэтвуда, разговор был беспредметным. Обсуждали политику, шансы чеченцев на успех в войне с Россией, здоровье Ельцина и персоны фаворитов дряхлеющего президента.
После обеда, в стиле добрых традиций южных штатов – а Флэтвуд родился на маленькой хлопководческой ферме, затерянной среди полей Луизианы, – гостям были предложены сигары.
Штеер выбрал маленькую сигару марки «Монтекристо», а американец запыхтел настоящей кубинской «Короной». Посредником в беседе выступал немец, переводя речь Флэтвуда почти синхронно.
– Мистер Бокун, пора делать большую игру. – Американец дегустационными глотками пил неразбавленное виски. – Совет директоров «Стар-дринк» намеревается перенести часть производства в Россию.
– Я понимаю…
– Всего производства! – веско подчеркнул Флэтвуд. – Не только прохладительных напитков, но и кое-чего, как вы, русские, говорите, покрепче. Надо расширять сферы деятельности. Это главный смысл философии бизнеса! О’кей?.. – американец расплылся в улыбке.
– Райт! – по-английски поддакнул Бокун.
– Мы делаем ставку на вас! – Улыбка босса стала еще шире. – Средства выделяются грандиозные, поддержка всемерная, способы… – американец запнулся. – У вас развязаны руки, но… – он назидательно поднял палец с массивным перстнем, украшенным изумрудом, – репутация фирмы должна быть без единого пятнышка.
Бокун вдавил подбородок в грудь.
– У вас большое будущее, мистер Бокун…
Деятельность «Стар-дринк» в России была многогранной. Она заливала страну коричневой пузырящейся жидкостью, расфасованной в жестяные банки, пластиковые бутылки, тетрапакеты и прочую тару. Одновременно дочерние предприятия, напрямую не связанные со «Стар-дринк», ввозили и производили спиртное, что составляло львиную часть доходов фирмы. Бокун не знал всех цифр, но догадывался – доходы улыбчивых американских парней колоссальные. Он и сам попал под этот золотой дождь.
У медали, как известно, две стороны. В случае со «Стар-дринк» была и третья. По поручению Штеера, исполнявшего роль непосредственного руководителя, Анатолий через сеть посредников скупал партии стратегического сырья вроде редкоземельных металлов, марганцевой руды или чистого алюминия. «Стар-дринк» можно было сравнить с помпой, закачивающей в Россию алкоголь и высасывающей сокровища недр.
Для выполнения задания мистера Флэтвуда понадобился неприметный подмосковный городишко, который Бокун намеревался превратить в форпост империи «Стар-дринк», где он был бы полным хозяином.
Пасьянс складывался удачно. Городок имел все необходимое – обширные склады, хорошее транспортное сообщение, а главное – отлаженный механизм производства спиртного. Приди и владей, как говорили древние.
Хрунцалов – этот жирный, вечно потный боров, втиснувший свою необъятную задницу в кресло городского главы – наотрез отказывался делиться властью.
– Не подбивайте под меня клинья, – ответил он Спыхальскому, ведшему переговоры о совместном бизнесе. – Я здесь козырный туз.
Бокун не понимал тупого упрямства мэра, отвергавшего предложение сотрудничества. Но однажды он увидел любопытный фильм, снятый четой английских натуралистов в африканской саванне. Его поразил эпизод, в котором до безобразия некрасивый кабан-бородавочник оборонял свою нору от стаи гиен. В конце концов хищницы выпустили вепрю потроха, но он так и не удрал, хотя мог. Хрунцалов, уразумел Бокун, был сродни этому бородавочнику. Своими владениями, властью и деньгами мэр делиться не собирался.
Бокун приказал Спыхальскому, отошедшему на вторые роли, свернуть переговоры. В ход пошла стратегия паука…
Мухой, угодившей в сеть, был заместитель мэра господин Сапрыкин, субъект с мелким уголовным прошлым и ненасытным аппетитом к сексуальным развлечениям. За ним люди Бокуна установили тотальную слежку. В еженедельных отчетах мелькала одна и та же пикантная деталь. Заместитель мэра регулярно пользовался услугами проституток. Но не в этом заключалась изюминка. Агенты отметили, что господина Сапрыкина тянуло на экзотику. Бывая в Москве, он «снимал» то замшелых жриц любви, на которых без содрогания нельзя было взглянуть, то див восточного типа и даже потратился на дорогущую негритянку, обслуживающую клиентов известного ночного клуба.
– Ищет остроты ощущений! – констатировал Бокун, прочитав сводки агентов. – Приготовьте этому самцу что-нибудь погорячее…
Юная куртизанка, фланировавшая по Тверской, ела мороженое. Острым розовым язычком девица слизывала тающий крем, томно прикрыв ресницами подведенные глаза. Она отшила с десяток клиентов, слетающихся к ней, как мухи на мед. Убойную привлекательность проститутке обеспечивал ее смелый наряд, состоявший из полупрозрачной блузки, заправленной в короткие джинсовые шорты, и юный возраст.
Притормозивший красный «Пежо» приветливо распахнул двери. Недолго посовещавшись с водителем, девушка села в машину.
– Сопля малолетняя клиента уводит! – благим матом заорала дама своему сутенеру, ничего не предпринимающему, чтобы восстановить справедливость.
Пастух путан подошел к возмущенной подопечной жрице любви и зажал ей рот ладонью:
– Ляпу, зараза, закрой! Из-за твоих куриных мозгов меня на собственном члене повесят. Малышка под клиента подставлена. Усекла, кобыла? – Монолог закончился болезненным тычком под ребра.
Через несколько дней к господину Сапрыкину наведались гости. Представившись, они расселись в кресла.
Бокун, щелкнув замками элегантного кейса, достал видеокассету:
– Взгляните на ваши художества, Валерий Александрович!
Едва засветился экран, Сапрыкин узнал комнату и кровать, где он резвился с юной проституткой.
– А вы мастак, господин Сапрыкин, – комментировал кадры Бокун. – Йогой не занимались? Такие позы простому смертному неподвластны. Вам, Валерий Александрович, в порнофильмах сниматься надо. Такой талант на корню гибнет!..
Телевизор лопался от оргастических стенаний и стонов. Казалось, видик прокручивает пленку, запечатлевшую повальную случку в обезьяньем питомнике.
– Но и партнерша вам под стать. Завидный темперамент и изобретательность, – продолжал Бокун.
Справившийся с шоком заместитель мэра, побагровев, встал в позу оскорбленной невинности:
– Это шантаж?! Мерзавцы, сфабриковали видеозапись. Я государственный служащий…
Поднявшийся с кресла Бокун влепил пощечину господину Сапрыкину:
– Ты невыхолощенный осел…
Тот пытался поднять руки, чтобы защититься, но Сапрыкина крепко держали спутники Бокуна, продолжавшего хлестать по щекам заместителя Хрунцалова.
– Ты ублюдочное животное! – Бокун переходил на повышенные тона. – Этой девочке четырнадцать лет, а ты, тварь, что с ней делаешь! Смотри! – Схватив за челюсть, он развернул Сапрыкина лицом к экрану. – Тебя самого не тошнит?.. Четырнадцать лет! Сколько ты заплатил? Ей хватит на конфеты?
Сапрыкин мотал головой, точно на него налетел рой пчел:
– Неправда…
– Девчонка вскрыла вены. Но перед смертью она написала заявление об изнасиловании, – переход Бокуна с крика на шепот был тонким психологическим приемом, угробившим Сапрыкина.
Тот запрокинул голову и протяжно завыл на одной ноте:
– Неправда…
Приемом, который у детей называется «саечка», Бокун заставил его замолчать. Господин Сапрыкин в буквальном смысле прикусил язык, и по его подбородку заструился свекольный ручеек.
– В морг на опознание поедем?! – с ухмылкой палача спросил Бокун.
Вместо ответа господин Сапрыкин встал на колени. Знакомый с Уголовным кодексом, бывший зэк по кличке Фарш знал о статье, карающей за вступление или склонение к половой связи несовершеннолетних. Чтобы откупиться от тюрьмы, он мог продать душу дьяволу.
Сделка состоялась. В лагере противника Бокун заимел надежного лазутчика.
Самонадеянный мэр между тем рыл сам себе могилу. Сапрыкин доносил – Хрунцалов начал собирать досье на поляка, проверил связи Спыхальского, контакты, клиентуру, «крышу». Любознательность мэра переходила границы дозволенного, и Бокун решил – пора раздавить разжиревшего градоначальника и воротилу спиртового бизнеса. Штеер поддержал это решение, пообещав прислать профессионала экстра-класса. У него, бывшего сотрудника штази, остались старые приятели в России, не изменившие ремеслу. Одни подрабатывали промышленным шпионажем, другие содержали школы платных убийц.
С исполнителем заказа Бокун предпочел бы не встречаться, но дело было слишком серьезным.
…Бокун докуривал сигарету, прислушиваясь к ночному шоссе. Между деревьями мелькнули огни фар. Большой грузовой «Мерседес» медленно сворачивал с шоссе на проселочную дорогу. Встречная «Волга» на мгновение высветлила красный рефрижератор. Прибывал обещанный Штеером человек. Бокун посмотрел на часы и криво улыбнулся – минута в минуту.
«Это называется немецкая пунктуальность», – подумал он.
Внезапно ослепленный фарами, Бокун зажмурился, невольно прикрыв рукой лицо. Машина остановилась прямо перед ним, в каких-то двух-трех метрах. Заглох двигатель, водитель потушил фары. Теперь грузовик был похож на гигантскую божью коровку. Дверь кабины бесшумно открылась.
Бокун затушил каблуком окурок.
– Здравствуй! – крикнул он в темноту и сделал шаг навстречу.
– Здравствуй! – знакомый голос заставил Бокуна вздрогнуть.
Он невольно отшатнулся.
«Не может быть, – пронеслось у него в голове. – Такого просто не может быть!»
Этот голос он слышал в кошмарных видениях. Этот голос угрожал ему смертью. Среди руин «Красной Горки».
– Солодник Мхачители! – Черноволосый мужчина протягивал руку. – Здравствуй, командир! – оскалился киллер, обнажая крепкие, желтые, как кукурузные зерна, зубы. – Будем прореживать?!
Солодник не узнал в респектабельном, уверенном мужчине выбирающегося из-под развалин контуженого спецназовца.
«Может, ему память отшибло?» – схватился за спасительную догадку Бокун, внутренне готовя себя к непредсказуемой реакции киллера. Но тот продолжал щериться, как обретший хлебосольного хозяина пес.
Приставку «экстра» Солодник оправдывал сполна. Хрунцалова он разделал под орех. Правда, не без участия слизняка Сапрыкина, оставившего открытой маленькую дверцу в подвальные помещения профилактория и набросавшего план коридоров с помеченными крестиком личными апартаментами мэра. Проникнув незамеченным в переполненный пьяными гостями дом отдыха, киллер пробрался в номер.
– Зашел, баба на кровати голюсенькая лежит, а в ванной душ шумит, – рассказывал Солодник. – Прикинул, не с руки пальбу открывать при свидетельнице. Лишний визг, грохот. Я аккуратненько удавочку, хоп. Ножками подрыгала малек и утихомирилась. Я в ванную, а там никого! Зря бабенку кончил, – сокрушался Солодник. – Тут мармелад в номер скребется.
– Кто? – задал единственный вопрос Бокун.
– Студень этот, Сапрыкин. Трясется, как студень, и жестами на сауну показывает, мол, там Хрунцалов. Баба, наверное, его из номера вытурила. На ковре лужа блевотины… – морщился Солодник. – Я чуть не поскользнулся. Чего кабан в сауну забрался? Хотя каждый по-своему с ума сходит. Я с первого выстрела рассчитывал завалить. Не получилось! Метался по сауне. Но со второго достал.
Городские газеты вынесли сообщение о гибели Хрунцалова на первые полосы. Резонанса такого масштаба Бокун не ожидал. Но нет худа без добра. Вариант замести следы складывался сам собой. Ради этой цели требовались новые жертвы, а гроссмейстер всегда готов отдать пешку, чтобы выиграть партию.
В двадцать минут двенадцатого Солодник вошел в дом. Двигался он бесшумно, шаря перед собой узким лучом фонарика.
Осмотрев комнату, удостоверившись, что приговоренный мирно посапывает на диване, укрывшись с головой клетчатым пледом, киллер проскользнул на кухню.
Зачерпнув кружкой воды из ведра, стоявшего у заляпанной жиром газовой плиты, черноволосый мужчина с орлиным носом утолил жажду.
Круг света заплясал по стенам. Он задержался на эбонитовом счетчике электроэнергии, пробежался по проводке и остановился на выключателе.
Солодник ухмыльнулся, словно задумавший пакость балбес-второгодник. Он сам иногда удивлялся своей изобретательности, умению обходиться без непосредственного контакта с жертвой. Предсмертные хрипы, фонтанирующая кровь из перерезанного горла, судороги и угасающие искорки жизни в глазах умирающего Солодник считал издержками профессии, по возможности стараясь не травмировать собственную психику созерцанием чужих мучений.
Достав универсальный перочинный нож, он ногтем подцепил крестовидную отвертку. Солодник неторопливо выкрутил шурупы, снял крышку и проверил контакты. Фонарик киллер держал в зубах.
Заслышав скрип дивана в комнате, Солодник машинально выдернул из-за пояса джинсов пистолет. Вороненый ствол, готовый пулей встретить любого, кто бы ни вошел, уставился на дверной проем.
Скрип стих. Старик, сменив позу, перестал храпеть.
Так же без спешки, аккуратно киллер вернул крышку выключателя в надлежащее положение у выкрашенного белой краской косяка двери. С проводкой, двужильным проводом в синей изоляционной обмотке, он поступил не так бережно.
Разрезав провод – у Солодника был чудесный нож с лезвием из легированной стали с фирменным клеймом «три короны» шведской сталелитейной компании, – наемный убийца оголил провода, скрутив их вместе.
Далее предстояло проделать самую шумную часть подготовительных работ к казни профессора Арутюняна, ставшего кому-то ненужным, старикашки, сующего нос в дела серьезных людей.
Проводка не была скрыта под штукатуркой, как в современных домах. Она шла по оклеенным дешевыми обоями стенам, провисая кое-где. Тонкие гвоздики – штапики, загнутые скобой, были хлипким креплением, но повозиться с ними Солоднику все же пришлось. Гвоздодера в универсальном ноже шведы не предусмотрели.
Поддевая шляпки ножницами, киллер выдергивал гвозди из стены с остервенением дантиста, которому надоели гнилые зубы пациента.
Сорванный кусок проводки, присоединенный к выключателю, Солодник подтянул к газовой плите. Открыв дверцу духовки, он положил связанные между собой концы оголенного медного провода над конфоркой.
Улица, на которой стоял дом Арутюняна, не была газифицирована. Машина с надписью «Пропан-бутан. Огнеопасно» доставляла сюда красные баллоны, забирая взамен опустевшие.
У профессора баллон был заправлен под завязку. Киллер убедился в этом до начала манипуляций с проводкой, проверив баллон на вес.
– Фейерверк должен получиться славненький! – с черным юморком произнес убийца, поворачивая ручки плиты.
Вентиль баллона он застопорил, сорвав резьбу…
Старику профессору снились кошмары. Начальник шарашки майор НКВД со сталинскими усами зачитывал ему смертный приговор за «вредительство и участие в троцкистской группировке».
– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – бубнил фантом, оживший в подсознании Карена Акоповича.
Майор расстегивал пряжку портупеи, сворачивал из кожаного ремня петлю, набрасывал удавку на шею и, упершись коленом в грудь Арутюняну, тянул ремень на себя. Чем туже становилась петля, тем расплывчатее были черты лица энкавэдэшника, сгинувшего в подвалах Лубянки еще при Берии.
– Ты расстрелян, – хрипел химик. – По какому праву мертвец судит живого? Убирайся в могилу…
Призрак разразился сатанинским смехом, обдавая профессора зловонным запахом тления, а в пустых глазницах горели болотные огоньки.
Арутюнян отталкивался руками и ногами, тянул шею, чтобы зубами вцепиться в глотку палача, но вместо майора над ним нависала гогочущая рожа Хрунцалова:
– Каюк тебе, армяшка. Приговор приводится в исполнение безотлагательно…
Раскормленная морда покойного мэра с обвисшими лоснящимися щеками, словно у бульдога, претерпевала фантасмагорическую метаморфозу, преображаясь в один большой пятак лесного вепря…
– Уф, приснится же такая бредятина. – Хозяин дома, упавший с дивана, ощупывал шишку на голове. – Нервишки разболтались, – он разговаривал сам с собой.
По-стариковски охая, профессор оперся руками о край дивана, намереваясь подняться. Продавленные пружины по-мышиному пискнули.
Арутюнян глубоко вздохнул, набирая в легкие воздух. Грудь химика поднялась и резко опустилась.
– Утечка… газа! – вместе с отравленным воздухом выдохнул старик.
Он хоть и был изрядно пьяным, но характерную вонь растекающегося по комнатам газа мог отличить от тысячи других запахов.
Табуретом Карен Акопович вышиб оконное стекло. Босиком, полуголый, стремглав кинулся к дверям, открыл их ударом ноги, и только оказавшись на улице, профессор утер холодную испарину со лба.
– Допился, хроник. Газ оставил открытым! – выругался Арутюнян, влепив себе пощечину.
Куры, разбуженные грохотом в доме, испуганно закудахтали в пристроенном у веранды низеньком курятнике с крышей из кусков шифера и рубероида.
– Спите, пернатые! Ситуация под контролем! – К профессору вернулась хмельная удаль. – Сквознячком протянет за секунду… – успокоил он себя и несушек.
Хохлушки тем не менее надрывались, словно к ним в гости пожаловал хорек.
– Дуры в перьях! – выпалил старик, раздраженный птичьим гомоном.
От кудахтанья Карена Акоповича мутило. Вдобавок к этим неприятностям изжога терзала пищевод профессору, посадившему желудок в годы суровой молодости, когда пайки хватало ровно настолько, чтобы дойти из барака в лабораторию, не зарывшись носом в сугроб или не плюхнувшись в лужу.
«У меня же пивко очаковское в холодильнике… – вспомнил о заначке Арутюнян. – Возьму – и на свежий воздух. Баллон перекрыть тоже надо».
Шаркающей походкой утомленного жизнью пожилого человека, прикрывая нос ладонью, Карен Акопович прошел на кухню. Безошибочно ориентируясь в темноте, он нащупал вентиль газового баллона.
– Заржавел ты, что ли? – тужился старик, пыхтя над застопоренным вентилем.
Дышать становилось все труднее. Газ разъедал глаза, вызывая потоки слез. На антресолях дома был ящик с инструментами, в том числе имелся и разводной ключ.
Подставив табурет, Арутюнян встал на него, открыл антресоли, расположенные над входом в кухню. Сунув руку в ящик, он напоролся на что-то острое…
– Черт подери… темнотища.
Рукой профессор нашарил выключатель, перевел его в положение «включено». Связанные концы проводки заискрились, став детонатором для газа, скопившегося в духовке.
Этот взрыв профессор Арутюнян успел услышать и даже увидеть. Но второй, гораздо более мощный, огненным смерчем подхватил старика, метнул его тело, уже иссеченное осколками взорвавшегося баллона, на вздыбившийся пол.
Адский огонь длинными языками вырвался в ночь через открытые двери и окна с повылетавшими стеклами и вернулся назад, словно какой-то гигантский насос закачал его обратно в дом – довершить начатое.