По канонам тайной войны перед операцией разведчик подбирает себе маску и легенду. Дмитрию предстояло выполнить грязную работу: поговорить с приятелями Сергея, «выпотрошить» свидетелей преступления для воссоздания картины того дня вплоть до мельчайших штрихов, выяснить, чем вообще дышит этот городишко.

Грязную часть дела Святому следовало проделать, не привлекая к себе внимания, оставаясь в тени. Затем, уединившись в каком-либо укромном местечке, свести в единое целое собранную информацию. Зная, какие карты перетасовались в колоде, можно было решать – проиграна партия или кто-то по-крупному блефует. На кон выставлялся его брат…

– Мамаша! – Рогожин обратился к женщине, метущей веником асфальтовую площадку перед главным корпусом «Шпулек». – Где мне Степаныча найти?

– Ты что за гусь? Не из милиции? – Сморщенное, словно печеное яблоко, лицо пожилой женщины выражало неприязнь. – Ходите, почитай, месяц. Вынюхиваете. Степаныча измордовали вконец. При Сталине таких извергов не было! – Старуха присовокупила пяток крепких словечек. – Степаныч лучшие годки армии отдал, берег наше мирное небо… – всхлипнула Клавдия Демьяновна. – А вы, говнюки, отставного майора мордой об асфальт! За что? За то, что он рядом был, когда этого борова Хрунцалова жизни лишали! – Старуха хлестнула веником по ногам Рогожина.

– Бабушка… – Дмитрий тут же истолковал полученную информацию. – Я из районного военкомата. Степанычу прибавка к пенсии полагается. Надо только справки кое-какие нам принести.

Старуха оттаяла:

– На свалке он.

– Как на свалке?

– Обыкновенно. Построил хибару, забрал к себе Юрчика и живет. Нам, пенсионерам, самое место на свалке. Директор рассчитал Степаныча, выгнал из кочегарки, – она громко высморкалась, вытерла пальцы о телогрейку. – Его в камере мордовали, а директор прогулы поставил. Что хотят, то и творят. Степаныч – мужик гордый, да крылья ему подрезали. Артачиться не стал. Собрал узелок – и на свалку, подальше от людской злобы. Ему же внутренности в тюрьме отбили! Кровью харкает! – проникшись доверием к Рогожину, полушепотом сообщила баба Клава. – Истинный крест, зазря мужика сгубили. Бабы балакают, бумаги подписать требовали, а он упирался. Настоящие полицаи… – она, сжав кулак, несколько раз ударила им по ладони. – Ты, мил человек, доложи своим генералам о безобразиях.

Городская свалка бытовых отходов поднималась к небу терриконами мусора. Некоторые вершины чадили удушливым дымком тлеющих недр. По тропкам сновали люди с нагруженными тачками и царапками в руках. Царапкой – палкой с железным крючком – они добывали пропитание, выуживая из отбросов стеклотару, годные для носки вещи, подпорченные завонявшие продукты, которые желудки граждан переваривать не могли, а кишки бомжей перемалывали за милую душу.

Заблудившись среди гор мусора, Рогожин отловил существо неопределенного пола. Оно было укутано в тряпье. Поверх драпового пальто красовалась безрукавка апельсинового цвета, как у дорожных обходчиков. Завязанный по-бабьи платок сполз на глаза.

Дмитрий, не зная, кто перед ним, обратился нейтрально:

– Эй ты, где Степаныч обосновался?

Существо низким прокуренным голосом ответило:

– Суворов, что ли?

– Не знаю я ваших кличек. Отставной майор, кочегаром в котельной «Шпулек» работал.

– А не знаешь, так поройся собственным носом, – нагло посоветовало существо, скребя царапкой себе спину. – Авось откопаешь! – Оно вперевалочку двинулось к машине, доставившей свежую порцию отбросов.

– Стоять! – рявкнул Дмитрий, беря бомжа на испуг.

– Че сифонишь! – Существо, взяв царапку наперевес, словно средневековый рыцарь копье перед турниром, наступало на Рогожина. – По харе проедусь, мама родная не узнает!

Сточенные зубья мусорных граблей свистнули у лица. Дмитрий, перехватив древко царапки, рванул на себя, предварительно выставив колено.

Смелое существо получило настолько ощутимый удар в диафрагму, что грохнулось спиной на картонные короба.

Рогожин не церемонился. Придавив ногой потерявшего резвость бомжа, он успел разглядеть чахлые усики. Дмитрий пригрозил:

– Веди к Степанычу, вошь в жилетке. А не то на пельмени пущу!

У грунтовой дороги, делавшей петлю вокруг отвала, ближе к лесу была вырыта полуземлянка. На четверть жилище уходило под землю. Верхнюю часть составляла сложная комбинация из древесно-стружечных плит, ржавых листов жести и остатков просмоленных железнодорожных шпал. Дверь в жилище была вполне приличной, с кусками дерматиновой обивки и дыркой для «глазка».

– Суворов! – Провожатый Рогожина обратным концом царапки постучал в дверь. – Вылезай из берлоги! Руки за спину и на выход с вещами!

Дмитрий схватил юмориста за ворот и пинком под зад дал понять, что в его услугах больше не нуждается.

– Катись отсюда!

В дверную дыру смотрел человеческий глаз.

– Впусти, хозяин, – учтиво попросил Рогожин, не надеясь на взаимную вежливость.

– Канай вслед за Ким Ир Сеном, – ответ был весьма исчерпывающ, но Дмитрия он не устраивал.

Дверь задребезжала под его ногой.

– Открывай, вышибу! – предупредил Рогожин.

Атмосфера свалки напрочь отбивала хорошие манеры. Среди отбросов городской цивилизации они облетали, как шелуха.

Дверь отворилась. Человека в дверном проеме было видно по грудь. Остальная часть туловища скрывалась в земляной яме. Голова постояльца землянки подрагивала.

– Чего озорничаешь? – Брови мужчины, на коем был китель старого образца со стоячим воротничком, сошлись к переносице.

Было заметно – он бодрится, чтобы спрятать страх, грызущий его изнутри.

– В гестапо свое поволокете? – от бессильной ненависти голос его сипел.

Рогожин молча рукой отстранил старика и вошел в убогое жилище.

В центре землянки, имевшей форму неправильного овала, стояла печка-«буржуйка» с выведенным через крышу дымоходом. Кроватей не было. Их заменял дощатый настил, положенный на кирпичи. Стены от осыпания предохраняли листы многослойного картона, вспученные сыростью. Керосиновая лампа с надколотой колбой – единственный источник света – сильно коптила.

Рогожин подкрутил колесико, регулирующее пламя, и несколько секунд привыкал к полумраку.

Спертый воздух, пропитанный могильной сыростью, вонью пота и тошнотворным запахом перебродившей браги, заставил Дмитрия закашляться.

– Не нравится озон? – ухмыльнулся хозяин подземной резиденции. – Дверь открытой оставь, а то, неровен час, задохнешься.

– Прикрой, Степаныч! – Дмитрий подобрал щепку, забросил ее, присев на корточки, в топку «буржуйки». – На кой ты брата моего оговорил? – без подготовки, в лоб, спросил Рогожин, интуитивно угадав – свидетель подставной. – Суворов из крысиной норы! – Он вложил в последнюю фразу заряд презрения.

– Ты кто? – задал вопрос Степаныч. – Брат? Того? – он указал пальцем в неопределенность.

– Рогожин Дмитрий Иванович. Старший брат Сергея! – отчеканил непрошеный гость.

– Судить меня пришел! – Хозяин безразлично усмехнулся, показывая свою готовность ко всему.

Он протянул руки к огню. На запястьях мужчины Рогожин увидел фиолетовые следы от наручников.

Степаныч поймал его взгляд:

– Симпатичные браслеты? Тебя приковывают к батарее и бьют ногами под дых, по голове, в грудь. Ты дрыгаешься, пробуешь закрыться, а ручки-то пристегнуты! – Он повертел ладонями. – Потом тебя освобождают. Добренький следователь угощает сигаретой и стаканом воды, усаживает на стул. Просит подписать бумаги. Ты отказываешься, объясняешь, что был залит водкой до гланд и не помнил тогда, как зовут родную мать. Следователь начинает грустить, – блики огня плясали в налитых слезою глазах Степаныча. – Ему хочется повеселиться. Он подает знак, и тебе опять надевают наручники, – старика колотило. – Верзила под два метра ростом заходит сзади и поднимает твои руки вверх, суставы хрустят, ты зависаешь в воздухе, железо режет запястья… – Степаныч затравленно оглянулся. – Уматывай из города, парень. Брательника твоего в расход списали и тебя обломают. – Он закрыл лицо ладонями, помолчал. – Тварь я последняя, – глухо признался отставной майор. – Не выдержал…

– Кто пытал? – Рогожину было жаль старика, но он подавил эмоции, могущие помешать делу.

– Марк Игнатьевич. Старший следователь Баранов.

Память Рогожина зафиксировала фамилию.

– Уезжай, парень! – молитвенно просил Степаныч, моргая влажными глазами. – Здесь тебе правды не найти. Накатай «телегу» в областную прокуратуру, в Генеральную… А тут – стая. Всех Хрунцалов, чтоб ему в гробу перевернуться, одной веревочкой повязал. Подох, а мафия его осталась.

– Поподробнее расскажи. На чем покойный мэр жировал? Взятки?

– Он сам их раздавал. Местных подмазал, московским шишкам мзду выплачивал. Таньгу покойничек лопатой загребал. Умел организовать производство, – разговорился Степаныч, но, спохватившись, спросил: – А ты того… действительно брат Рогожина?

Дмитрий показал служебное удостоверение. Бордовую книжицу Степаныч старательно изучил, прочитал каждое слово.

– Ишь ты, майор! – сказал он, возвращая документ. – Я тоже до майора дослужился, – с оттенком печали произнес старик. – Дослужился, – сникнув, повторил он.

– Взбодримся?! – Дмитрий ногой придвинул свою сумку.

Зацепившись за неровности пола, наполовину расстегнутая сумка перевернулась. Ее содержимое высыпалось. Покряхтывая, старик нагнулся, помогая складывать небогатое имущество обратно.

– Ты, паря, бутылец спрячь, – твердо произнес Степаныч, пресекая попытку Рогожина свернуть винтовую пробку с бутылки коньяка. – Отпил я свое! – лохматые брови, посеребренные сединой, сошлись у него на переносице. – Если желаешь согреться, вот тебе тара. – Он подал чисто вымытую консервную банку с загнутыми краями.

– Что так, старик?! – недоуменно усмехнулся Рогожин. – Печень бережешь? – Он все еще не мог преодолеть неприязни и недоверия к хозяину землянки.

– Пей, майор, не стесняйся. После выпивки черти ангелами кажутся!

– Не привык в одиночестве, – парировал Рогожин.

– А я до тюрьмы закладывал, – признался старик. – По-черному пил. Сам себя в грязь втаптывал и не замечал! – Он вдруг заговорил точно в горячечном бреду: – Знаешь пословицу: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!» Так вот, у меня в кутузке глаза открылись, какое я быдло. Баранов, следователь этот поганый… когда я бумаги подписал, он с кодлой своей ментовской банкет устроил в кабинете. Откуда что взялось? И закуска, и водка на столах. Мне наливали… Представляешь, майор, в пепельницу водки плеснули и пододвигают, мол, лакай, старая псина. Массивная такая пепельница, из зеленого стекла. А в ней окурки плавают…

Дмитрия передернуло от отвращения. Он зримо представил картину: кабинет с казенной мебелью, обязательным железным сейфом в углу, раскрасневшиеся от выпитого и духоты мужики, обступившие поникшего, избитого человека.

– …Баранов схватил меня за волосы, – Степаныч сгреб прядь своих волос, показывая, как все происходило, – и лицом в это болото! А остальные гогочут! После такой терапии я не пью, – рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. – Я все-таки продолжаю человеком себя считать…

– Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, – не щадил хозяина землянки Рогожин. – Зубы скалишь, но укусить боишься. Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.

Степаныча била нервная дрожь:

– Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…

Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность – один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину – Степаныч последнего слова еще не сказал.

– Я скоро приду, – хозяин землянки достал из-под дощатой лежанки царапку. – Сейчас мусор завезут. Надо рассортировать, – он пытался скрыть неловкость за усмешкой. – Что поделать, приходится добывать хлеб насущный в поте лица. Подождешь меня? – Этот вопрос был как рукопожатие, как знак готовности заключить договор. – Чаю завари. Жрать, извини, у меня ничего нет, а чай знатный. Подфартило. Нашел короб с истекшим сроком годности. Ничего, только мешковиной воняет! – Отставник, чьим домом стала свалка, вышел, не дожидаясь ответа.

Рогожин пользоваться припасами хозяина землянки поостерегся. Он предпочел налить себе граммов пятьдесят коньяка и медленно смаковал янтарный напиток. В топке «буржуйки» потрескивали доски. Искры взлетали вверх и исчезали в жерле коленчатого дымохода…

Дмитрий проснулся от холода. Огонь в «буржуйке» погас, лампу потушил хозяин. Степаныча в землянке не было.

«Что ж так ноги закоченели? – Рогожин пошевелил онемевшими пальцами. – В горах меньше мерз. Старик следующую зиму не перенесет. Околеет или помогут умереть».

Сидение в земляной норе надоело, и Дмитрий по хлипким ступеням поднялся наверх.

Над свалкой гомонила закрывшая полнеба темная птичья туча. Кое-где виднелись костры. Обитатели свалки приступали к приготовлению ужина. Приближалась ночь, и эта местность переходила под правосудие неписаного закона, установленного сильными для слабых, стаей для одиночек, хитрецами для глупцов и слишком доверчивых. Приговор нарушителям выносился моментально и обжалованию не подлежал.

Совершив вечернюю прогулку среди зловонных терриконов, надышавшись испарениями разлагающихся нечистот, Дмитрий наткнулся на живописную группу бомжей у большого костра. Горели автомобильные покрышки. Черный столб дыма упирался в небо.

Разговор у костра велся на повышенных тонах. Отдельно стоявшую четверку, судя по всему, готовились поколотить. Из основной группы поочередно выбегали люди, чтобы влепить затрещину или огреть царапкой по спине этих изгоев.

– «Пушнину» собираешь, а денежку заныкать от хозяина хочешь! Бля, вас урыть мало! – доносились до Рогожина обрывки гневных фраз.

Обстановка накалялась.

Четверку теснили к костру ударами длинных шестов, причем нападавшие подчинялись единой команде невидимого руководителя. Палки то взлетали, то опускались.

Дмитрий сменил позицию. Он наблюдал из-за костра; пламя перекрывало панораму обзора черно-багровой стеной. Зайдя с другой стороны, Рогожин рассмотрел всех участников сходняка у мусорных отвалов.

Нападавших было ровно вдвое больше. Они вели себя, как стая разбушевавшихся павианов. Выли, подбадривая себя воинственными кличами, подпрыгивали, совершая невообразимые кульбиты, бросали в четверку испуганных людишек все, что попадало под руку.

Руководил ими упитанный мужик в пыжиковой шапке. На нем была дубленка-пропитка, и он имел вид довольного жизнью человека.

Пыжик – такое прозвище присвоил ему Рогожин – задом опирался на радиатор серой «восьмерки».

Машина из-за цвета была незаметна в ночном мраке. Стояла она поодаль от костра, словно брезговала беснующимися бомжами, готовящимися линчевать в чем-то провинившихся собратьев.

– Козлищи смердючие… пеньки… пеньки обрыганные…

Рогожин подивился богатству русского языка и виртуозности сравнений. Таких эпитетов он не слышал даже в армии, а там, как известно, к языку уставов прилагается набор ругательств, от которых уши в трубочку сворачиваются.

Удары становились все сильнее. Один из несчастных схлопотал царапкой по голове и упал. Его бросился поднимать товарищ.

Пыжик командным голосом прокричал:

– По хребтине старпера! По хребтине… Нечего Суворову выкобениваться!

Град палочных ударов обрушился на согнутую спину Степаныча. Рогожин только сейчас узнал старика. Двое бомжей из группы Пыжика опрокинули его на спину и принялись избивать ногами, норовя попасть в лицо.

Старик, извиваясь ужом, уклонялся от ударов, не издавая ни единого звука.

«Твой выход, Рогожин», – мысленно объявил Дмитрий, держа курс на костер.

Появление незнакомца приостановило избиение. Наверное, эту публику меньше бы удивило приземление летающей тарелки с марсианами, чем спокойно разгуливающий по городской свалке в ночное время обычный человек, да еще прокричавший:

– Прекратить мордобитие!

Бомжи ретировались к машине, поближе к предводителю в пыжиковой шапке.

Четверка обреченных сплотилась за спиной Рогожина.

– Ты кто? – задал естественный вопрос в неестественной декорации свалки Пыжик, тараща глаза на Дмитрия.

– Лягушка в манто! – ответил Рогожин, оценивая диспозицию потенциального противника.

Восьмерых бродяг нельзя было назвать доходягами, отощавшими на скудной пайке из сгнивших консервов и заплесневелой колбасы. Румяные морды, правда, измазюканные сажей и не бритые с неделю, были в меру испитыми и достаточно сытыми для обитателей помойки. Глаза восьмерки бомжей, налитые кровью, словно у быков на корриде, говорили: «Мы тебя, чужак, не выпустим. Живьем закопаем на нашей делянке. Выбирай, под какой кучей. Ты вторгся на территорию, где мы властвуем безраздельно, и за это придется платить».

Владелец пыжиковой шапки соображал медленно. Покуда он решал, как быть, Рогожин помог Степанычу подняться, утер носовым платком кровь, сочащуюся из носа старика.

– Ты кто? – тупо переспросил Пыжик, оторвав зад от капота «восьмерки». – Я Хвалько! – с королевской гордостью произнес он ничего не говорящую Рогожину фамилию.

Ответ был обескураживающе простым:

– Хвалько? Ну и… тебе через плечо!

Дмитрию, увидавшему, как головорезы Пыжика-Хвалько оформили лицевую часть Степаныча, захотелось безотлагательно ввязаться в потасовку и свести счеты с мусорными истязателями.

Нос старика, свернутый набок, походил на сорвавшийся с оси флюгер; обильно шла кровь.

– Так, ребята-мусорята! – Рогожин принял боевую стойку. – Подходим без толчеи, по очереди. Бычара, ты первый? – встретил он вопросом мчавшегося с царапкой наперевес верзилу в дамском пальто с облезлым воротником из побитой молью чернобурки.

Зубодробительный выпад левой руки погасил порыв самого нетерпеливого из компании. Тот шмякнулся в грязь, отплевываясь осколками зубов, а Рогожину достался шест с железными пальцами-наконечниками.

Крутнув наподобие пропеллера царапку, Дмитрий отбросил ее в сторону, как бы приглашая атаковать. Спину ему надежно прикрывал костер, от жара которого шевелились волосы на затылке, а стадо бомжей спецназовца не пугало…

Они честно отработали свой долг перед хозяином. Груда бездыханных тел дополнила пейзаж свалки. Рогожин уложил парней, как на показательном занятии перед новобранцами, проводя приемы с филигранной точностью.

– Разминка закончена! – немного запыхавшись, объявил Рогожин вросшему в землю Пыжику. – Приступим к основной программе?

Оставшийся без личной гвардии зачинщик ночной экзекуции пытался проскользнуть в машину. Степаныч, обретший уверенность в собственных силах, подсек беглеца шестом, и тот, проехав на животе по капоту, влип в лобовое стекло «восьмерки». Падение для Пыжика было неудачным: стекло покрылось паутинкой трещин.

Дмитрий, схватив ночного разбойника за ворот дубленки, стащил его с машины. Физиономия главаря шайки, терроризирующей обитателей городского дна, была плоской, как свежеиспеченный блин, и нуждалась в искусстве мастеров пластической хирургии.

Нос бедолаги преобразился в подобие поросячьего пятачка. Пыжика-Хвалько можно было снимать без грима для детской передачи в роли Хрюши. Он и говорить-то не мог, только повизгивал, дергаясь в руках Рогожина.

– Сделай себе в мозгах зарубку! – внушительно произнес Дмитрий, подкрепляя каждое слово потряхиванием, от которого жертва сучила ногами, взбивая грязь, и надрывно стонала. – Наедешь на Степаныча – заказывай катафалк и траурный оркестр. Я тебя без наркоза прооперирую, внутренностями накормлю. Переваришь – будешь жить. Нет – твои проблемы.

Жестом, похожим на жест глухонемых, Пыжик выразил полнейшее согласие и глубочайшее понимание.

– Пять минут выделяю тебе на сборы! Воспитательную беседу со своими оглоедами проведешь завтра спозаранку, и чтобы духу вашего здесь не было! Вони без вас хватает. – Дмитрий отпустил мужика, нахлобучив ему на макушку пыжиковую шапку…

Конфликт был улажен при обоюдном согласии сторон. Заводила драки, шлепая опухающими губами, поклялся именем матери и всеми родственниками до седьмого колена, что волос с головы Степаныча не упадет и будет он рыться там, где душа пожелает.

– Растолкуй мне, за что вас палками охаживали! – Рогожин, поддерживая под локоть отставного майора, брел к землянке, глядя под ноги, чтобы не ступить в какое-нибудь дерьмо. – Убить могли.

– Элементарно! – как с чем-то само собой разумеющимся согласился старик. – Помойка – модель государства в миниатюре. Пирамида… На ее вершине правители.

– Вроде Пыжика?

– Да, – Степаныч кивнул, застонав от боли. – Он скупает «пушнину», лом цветных металлов, куски кабеля и все, что можно обратить в деньги. Рассчитываются чаще водкой, иногда лекарствами, иногда наличкой. Добычу бомжи обязаны сдавать ему или выплачивать процент.

– Процент от чего? – пытался разобраться в экономике городской свалки Рогожин.

– Оттарабанил ты, к примеру, партию собранной «пушнины», то есть стеклотары, в приемный пункт, будь добр хозяину долю на блюдечке принести. Стукачи о левом рейсе доложат! – шмыгнул разбитым носом отставной майор. – Вдуешь на сторону какую-нибудь приличную вещичку – плати процент. Мотя намедни немецкий видеомагнитофон «Грюндиг» нашла. Древняя модель, но еще фурычит, двигатель исправный и головка не изношена. Принесла мне: «Подремонтируй, Степаныч, толкнем шоферюгам мусоровозок!» Я корпус эпоксидной смолой склеил, пасики приводные поставил, подготовил к продаже. Моте деньга для мальца нужна. Родила она…

– Тут и детей рожают? – удивился Рогожин.

– Летом беременеют. Солнышко пригреет, бомжихи начинают плодиться и размножаться. Зов природы, – ответил Степаныч. – Я же объясняю: тут все, как у нормальных людей, свои свадьбы, свои разводы…

– Своя милиция, – докончил Рогожин, вспомнив мордоворотов Пыжика.

– Будь он неладен! – выругался отставник. – Настучали на меня. Мол, заныкал Степаныч дорогостоящую штуковину. Делиться не желает, бабки в свой карман переправить готовится. Я Хвалько за домишко долг уплатить должен. Опять же к свежему мусору доступ получить желаю.

– К свежему только избранных подпускают? – продолжал расспрашивать Рогожин.

– Людей из бригады, – подтвердил знаток местных нравов. – Перво-наперво они процеживают, сливки снимают, а уж после доходяги копошатся. Бригада мужикам из соседних деревень хлеб, прочее съестное на прокорм скоту продает. Колоссальные барыши имеют! – с тихой завистью произнес отставной майор. – Всегда при деньгах, и нос в табаке, – он сокрушенно вздохнул.

– Опустился ты, брат! – по-свойски, не щадя самолюбия бывшего военного, резанул Рогожин. – Дальше некуда! Шакалишь по помойкам, лжесвидетельствуешь. Так и загнешься, захлебнувшись помоями в выгребной яме, а вместо креста тебе бомжи-корефаны в могильный холмик царапку воткнут и помочатся дружненько, чтобы ты под землей ароматы родной свалки нюхал. Ты ведь кадровый офицер! – Рогожин в неосознанном порыве обнял старика за плечи. – Не червяк земляной, которому прижали хвост, а он в нору и нырнул. Ты – солдат!

На квартире сторожа Егора, бывшего, по выражению Рогожина, «Иудой номер два», происходило нечто среднее между допросом и оперативным совещанием.

Меблировка комнаты, где они собрались, была спартанской. Круглый стол, над ним лампочка без абажура, три колченогие табуретки, сервант с разбитыми стеклами и без посуды на полках.

На все это убожество хмуро взирал со стены Ельцин – вырванная из журнала цветная фотография, – Президент России, закрытый до подбородка портфелем-щитом от пуль снайпера, сжатым кулаком приветствуя толпу, отстоявшую Белый дом в дни августовского путча. За спиной Ельцина реяли трехцветные флаги, улыбались Руцкой с Хасбулатовым.

Сторож Егор в политике ничего не смыслил, но, видимо, был стихийным демократом, если прикрепил кнопками к стене портрет российского президента.

Портрет засидели мухи, и лица вождей были в мелких точках, словно их поразила бубонная чума.

Исповедь сторожа мало чем отличалась от повествования Степаныча. Его также взяли в оборот, применив запрещенные гуманным российским законодательством, но общеупотребительные в следственной практике способы физического воздействия.

– Заволокли меня в кабинет, – ровным голосом рассказывал Егор. – Сняли обувку и заставили сесть на стул. Двое держали за руки, третий задницей придавил мои колени. Поочередно лупили резиновой дубинкой по ступням. Ничего не спрашивали, охаживали, как старого мерина, который телегу не тянет. Умеют менты следов не оставлять. Телеса мои беленькие, а внутри жаром все горит. Фотку под рыло суют: «Этого кента на территории профилактория той ночью видел? Распишись в протоколе опознания».

– Моего брата ты не видел? – задал вопрос Рогожин.

– Откель ему там взяться! Мы со Степанычем окосели капитально, но у меня глаз – алмаз. Любой непорядок на объекте примечаю. Под утро на стоянку машина заезжала…

– Какая? – потребовал уточнить Дмитрий.

– Здоровущая! – дал весьма расплывчатую характеристику сторож.

– Легковая? Импортная тачка или грузовик?

– Они прицепы с контейнерами заграничными возят.

– Трейлеры? – подсказал Рогожин.

– Во! Он самый! – радостно засмеялся Егор.

– Надписи на машине были? – Дотошный разведчик не изменял правилу выуживать из собеседника всю информацию.

– Были.

– Какие? – Рогожин слишком много требовал от полуграмотного сторожа.

– Без поллитры не разберешь! – тонко намекнул Егор, пожевав нижнюю губу.

– У тебя после чекушки мозги набекрень! – вставил Степаныч.

– Отбили кочерыжку в застенках, – без обиды откликнулся сторож. – Темновато было. Кабина у машины белая. Это я точно помню. На дверях буковки… – он сморщился. – Сюсю-мюсю… Хреновень нерусская, да разве издали разберешь? Фраер из машины выпрыгнул, в лесок сбегал.

– Долго отсутствовал? – Рогожин мертвой хваткой вцепился в странную машину, вдруг ночью свернувшую с трассы к «Шпулькам».

– Кто?

– Водитель.

– Я за ним не следил. Отлить мужику приспичило, с кем не бывает!

– Зачем к профилакторию подъезжал? – Рогожин размышлял вслух. – Дальнобойщики с трассы без нужды не сворачивают. Ограблений боятся. Тем более ночью. Нескладуха, – он почесал затылок. – Ладно, с этим «летучим голландцем» я сам разберусь… Так, деды, шевелите извилинами. Мог мой брательник из-за ревности Хрунцалова убить?

– Бабы в городе базарят, мэра из-за опухшего кошелька грохнули. Кому-то комом поперек горла его богатство встало. Шиковал Петр Васильевич безмерно, – высказался Егор.

– Городские сплетни к делу не приколешь. Другие свидетельства невиновности найти надо.

Рогожин, опершись локтями на изрезанную ножом столешницу, смотрел поверх голов собеседников.

– Найдешь! Размечтался! – скептически хмыкнул Егор. – Брата под «вышку» подведут, и концы в воду. Правдоискатель.

– Ты чего взбеленился? – попробовал утихомирить приятеля Степаныч. – Глаза пучишь! Соломинку в одно место вставили?

Сторож вскочил, с грохотом опрокинув табуретку.

– Не соломинку! – Он расстегнул пуговицу, спустил штаны, обнажая старческие дряблые ягодицы. – Дубину свою ментовскую мне заталкивали. До глотки доставала! – У старика начинался нервный срыв. – Баранов, следак, меня предупредил: «Пикнешь, от показаний отречешься, и бесплатный билет в „столыпин“ тебе обеспечен. На самый дальний рейс. Под полярным сиянием загорать будешь». Видел, видел я твоего брата… – стенал Егор с капающей с подбородка слюной.

– Глохни, зараза! – Степаныч схватил смалодушничавшего товарища за грудки. – Мы свое отжили. Не бери грех на душу!

– Мы – пыль! – кричал впавший в истерику Егор. – Мусора нас в порошок сотрут… и тебя, – он указал на молчавшего Рогожина, – и тебя, – сторож ткнул грязным пальцем в Степаныча.

Увесистая пощечина, которую влепил ему Рогожин, подействовала лучше любого успокоительного лекарства.

– Уймись, старче! – Дмитрий старался говорить спокойно. – Под милицейский пресс подставлять вас не собираюсь. Сам разворошу это осиное гнездо! Вы помощники аховые, с переломанными хребтами. Забитые вы людишки! Благодаря таким всякая нечисть себя королями мнит! – Рогожин не собирался оскорблять стариков, понимая – с них спрос невелик. Но он ненавидел предательство, а лжесвидетельство было едва ли не худшей его разновидностью.

Рогожин снял номер в гостинице, заплатив за неделю. В регистрационную карту он вписал свою фамилию. Администраторша, принимавшая документы, едва не вывалилась в окошко:

– Вы родственник Рогожина?

– Какого? – непонимающе спросил Дмитрий.

– Подозреваемого в убийстве мэра! – высоко вздымая пышный бюст, произнесла администраторша, гипнотизируя Дмитрия взглядом.

– Однофамилец, – с натянутой улыбкой ответил он. – Командированный. С прядильно-ниточным комбинатом договор о прямых поставках продукции заключить попытаюсь.

Администраторша, расплываясь бюстом по стойке, просвечивала гостя взглядом, по мощности не уступавшим рентгеновскому лучу. Статный мужчина, коммивояжер из Москвы – это не зачуханный инженер или грубиян шоферюга, провонявший бензином. Женщина была в возрасте, который принято называть бальзаковским.

– Текстиль закупаете? – она запустила пробный шар.

– На чем заработать можно, то и берем. Сегодня текстиль, завтра трубы большого диаметра, послезавтра подгузники детские. – Дмитрий задержался у стойки. – Городок-то у вас бандитский?!

– Тю! – скривилась администраторша. – По окраинам шпана рыщет! Дачи иногда взламывают. А так тишь да гладь…

– Но мэра укокошили…

– Хрунцалова? – переспросила женщина шепотом. – Кто и был бандитом в нашем городе, так это он!..

«Информация пошла», – отметил про себя Рогожин.

– …Вечно темные личности к мэру наведывались. Делишки обтяпывали. Он в гостинице дружков расселял. Ну не дружков… – поправилась администраторша. – Приятелей мэр в «Шпульках» поил. Профилакторий у нас есть рядом с городом… Сюда он мелкую рыбешку отправлял. Такие свиньи! – Администраторша глубоко вздохнула. Золотой крестик у нее на груди расположился параллельно плоскости стойки. – Накиряются и давай дебоширить! Милицию вызывать бесполезно. Те с хрунцаловских клиентов пылинки сдували, оберегали стервецов, а мы страдали. Хотите верьте, хотите нет, я под столом бутылку из-под шампанского с водой держала для самообороны, – женщина поджала карминово-красные губы. – Изнасиловать могли в два счета.

– Кошмар! – посочувствовал Дмитрий, изобразив глубочайшую заинтересованность темой беседы. – Я всегда полагал, что политики безнравственны. К вашему мэру товарищи по партии приезжали?

– Жлобье мафиозное! – выпалила администраторша. – Ни в какой партии Хрунцалов не состоял. Сам по себе был. Поговаривали, что какую-то Лигу либеральных российских христиан… – название она выговаривала с трудом… – сколотить собирался. Офис в Москве арендовал, компьютер поставил, в городской типографии заказ на листовки и удостоверения разместил, но потом передумал. На восстановление храмов бешеные бабки пустил. Смехотура! Деньгу с водки имел, народишко спаивал, а за пьяную копейку пропуск в рай купить надеялся!

– С водки? – спросил Рогожин, делая недоуменные глаза.

Администраторша перешла на доверительный полушепот:

– Ясный факт! Петр Васильевич город в водяре утопил. К нам не только из Московской области алкаши вояжи совершали. Цены на «чернушку» – девять тысяч всего. Алконавты скинутся, гонца зашлют и ящиками винище закупают. Таких цен по России не сыскать днем с огнем. В наших «комках» – пожалуйста! А кто поставщик? Заводики Хрунцалова. Отпускная цена завода двенадцать тысяч, в ларьках фугуют по девять…

– Забавная бухгалтерия! – прокомментировал действительно любопытные сведения Рогожин.

– Это что, это семечки! – продолжала разговорчивая администраторша гостиницы. – Алкаши сколько могут увезти?

– Бутылок тридцать за раз…

– Пятьдесят! – поправила женщина. – Они, как верблюды, ручки сумок посвязывают, на тележки – и тянут. У кого от водки поджилки трясутся, тот, конечно, поменьше грузился, чтобы не надорваться до электрички. Вокзал похлеще любого цирка. Такие хари…

«Спиртзаводы Хрунцалова, – думал Рогожин, сортируя в уме полученные сведения. – Золотоносные предприятия для России. – Память подсказала вычитанную в газетной статье потрясную статистику: – „…каждый тридцать четвертый гражданин страны алкоголик… пять миллионов хроников… пять процентов доходов среднестатистический россиянин, включая грудных детей, тратит на выпивку… в год только через розничную сеть выпивки продается на сорок триллионов рублей…“ Сорок триллионов рубчиков! – Рогожин зациклился на всплывшей в памяти цифре. – Четверка с тринадцатью нулями. Чертова дюжина… Старички тоже о спиртовом бизнесе покойника толковали. Восторгались пронырливостью мэра!»

Отвлеченные размышления ни к каким конкретным умозаключениям привести не могли, но след наметился. Чувствовался криминальный душок производства и реализации напитков с градусом.

«Сергей пробовал заниматься коммерцией. Может, перешел дорогу Хрунцалову? Абсурд! Брат был мелкой сошкой. Стал бы возникать – лицензию бы аннулировали, по шее накостыляли. И стрелять, и удавкой орудовать – не его стиль. К тому же быстро прогорел с торговлей, лавочник несчастный. Стрелочником Сергея сделали. Кто? Кому это было выгодно? – задал себе сакраментальный вопрос Дмитрий. – Наследники Хрунцалова. Они теперь прибыли со спиртзаводов качают… Если дернуть за эту ниточку, может, клубок и распутается?»

– Вы меня не слушаете! – Наманикюренные пальцы администраторши прикоснулись к руке Рогожина. – Возьмите ключ от номера. Я выделила вам самый лучший. С видом на городскую площадь.

Желтый ключ с деревянной грушей-брелоком, на которой были выжжены цифры номера, оказался перед Дмитрием.

– Спасибо! – Он спрятал ключ в карман. – Извините, я немного устал. Вы фантастическая рассказчица и очаровательная женщина.

От комплимента администраторша захлопала ресницами, поправила прическу:

– Я советую обедать исключительно в ресторане гостиницы. Официанток предупреждайте – вы от Риммы Павловны.

Гастрономические проблемы Рогожина мало беспокоили.

– Римма Павловна, докончите сюжет о семечках.

– Семечках? – округлила глаза администраторша.

– Алкашей вы назвали семечками, а кто, с позволения сказать, подсолнухи? – Рогожин улыбнулся, как бы невзначай задев локтем пышный бюст администраторши.

Она вздрогнула, точно локоть Рогожина был наэлектризован.

– О, известно кто! Оптовые покупатели, вывозящие продукцию цистернами. Крупные деляги. Они в город приезжают отовсюду: из столицы, из Кемерова. Вчера вечером из Самары клиент прибыл. Клоп в красном пиджаке. Через дежурную по этажу девочек в номер заказывал. Экзотического секса ему захотелось!

– Значит, бизнес Хрунцалова не заглох? Заводики «огненную воду» гонят?

– Производство на потоке!

– Подскажите, – маска делового человека была самой подходящей на данный момент, – с кем имеет смысл переговорить о сотрудничестве в этой области? Кто настоящий преемник покойного? – Рогожин по капле выцеживал из администраторши все, что она знала о больших секретах небольшого города.

– Кресло мэра Сапрыкин Валерий Александрович протирает! – К городскому голове Римма Павловна уважения не питала.

– Разумный мужик?

– Слизняк. Двух слов связать не может! Был заместителем Петра Васильевича и до новых выборов по закону будет городом править. Поганый человечишка, скользкий. – Римма Павловна сморщилась, как будто ей за шиворот положили пригоршню снега. – Он на побегушках у Ветрова, начальника УВД. Машины новые за счет городского бюджета купил. Ремонт здания управления сделали. Ветрову кабинет дубовым шпоном обшили, офисную мебель завезли итальянскую. На фига? Протоколы и на столах отечественного производства писать можно. Подполковник, а запросы банкира! У меня подружка секретаршей в мэрии работает, так, с ее слов, Сапрыкин утром к подполковнику в управление за инструкциями ездит, а вечером отчитывается.

Администраторшу прервала трель телефонного звонка. Женщина сняла трубку и отрубила:

– Перезвоните попозже… Я русским языком говорю… Позже!

Трубка брякнулась на аппарат.

– К директорам заводов без протекции Ветрова вы, уважаемый… – она заглянула в регистрационную карту, – Дмитрий Иванович, не ходите. Бесполезно. Они вам лапшу на уши понавешают – лимиты исчерпаны, продукции на складах в обрез, планы поставок расписаны до двухтысячного года. Попробуйте через Сапрыкина на Ветрова выйти. Он настоящий хозяин города… – уверенно произнесла администраторша.

Рогожин пробарабанил пальцами марш по гостиничной стойке. Нагнулся, взял сумку.

– Благодарю! – он церемонно прикоснулся губами к руке Риммы Павловны.

– Ой, ну зачем вы? – восторженно ахнула не привыкшая к утонченному обращению администраторша.

Упругим шагом делового человека Дмитрий двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж.