Глава 16

Последний венок с черными ленточками был уложен на могилу Михаила Изидоровича Хайновского, но публика не спешила расходиться. У ворот кладбища вытянулась длинная вереница солидных машин. Водители, которые не позволяли себе «кучковаться» подобно таксистам на стоянках, облаченные в костюмы, при галстуках, чинно переговаривались, стоя по двое. Только так им удавалось держаться возле машин своих хозяев – один стоял у багажника, второй у капота.

Уже отзвучали речи, восхвалявшие достоинства покойного, в толпе дорого одетых людей велись тихие разговоры. Тихие не только потому, что тишины требовала торжественная кладбищенская обстановка. Среди людей, собравшихся у могилы, особо не прячась, сновали фээсбэшники в штатском, прислушиваясь, присматриваясь.

Семен Липский стоял в стороне с небольшим букетом – у прошлогодней могилы народного артиста СССР, памятник на ней поставили всего неделю тому назад, и над цветником покачивались тонкие, как мышиные хвостики, туи.

Семен грустил искренне, вспоминая лучшие не только для покойного, но и для себя дни. Темный костюм в еле заметную серебряную полоску он надевал исключительно на похороны, как и черную рубашку с многочисленными мелкими белыми пуговичками. Липский уже давно заприметил чиновника из Совета безопасности – Кирилла Андреевича Братина, но не спешил окликнуть. Наконец тот сам подошел к нему, молча пожал руку и погладил по плечу бронзовую скульптуру на могиле народного артиста.

– С живым боялся встретиться, а к мертвому пришел? – усмехнулся Липский.

– Меня еще моя деревенская бабушка учила, что надо бояться не мертвецов, а живых. Говорила: «Мертвец за палец не укусит».

– Тем более такой мертвец. От Миши мало что осталось. Даже не знаю, кого мы в закрытом гробу в могилу зарыли. Подозреваю, что вместе с парой фрагментов его тела в земле оказалось несколько кусков фээсбэшников, пришедших его арестовывать. Говорят, взрыв был таким… Хотя кому я рассказываю? В твоей конторе имеется информация из первоисточников. Интересно, кто же ему взрывчатку подсунул?

– Тот, кому он доверил свои деньги. До сих пор не могут найти, под кого он кредиты пристроил. «Развели» Мишу, а он таким осторожным был. Ты заметил, что, как только заговаривали, куда деньги подевались, все на тебя поглядывали, – прищурившись, поинтересовался Братин.

– Чего это на меня? – возмутился Липский.

– Ты его другом был. Деньги лишь другу детства доверить можно, тому, с кем по одним крышам голубей гонял.

– Хайновский голубей не гонял. У него уже в первом классе тяга к бизнесу появилась. Покупал перед школой конфеты на вес и продавал одноклассникам по одной штучке. Не поверишь, подъем у него получался сто процентов. А оборот – за полдня все деньги полный круг оборачивались. Круче, чем сегодня в нефтяном бизнесе!

– И ты у него конфеты покупал?

– Нет, – ухмыльнулся Семен Липский, – я ему деньги в рост давал. Мне родители на неделю выделяли десять рублей карманных расходов, с Мишиными процентами выходило пятнадцать.

– Эх, золотые времена, какую страну развалили, – вздохнул Кирилл Братин, а потом без особой связи добавил: – Жил, жил человек. Раз, и не стало его, – произнес он обычную на похоронах фразу.

– Красиво жил, – прищелкнул языком Липский, – не всем так дано пожить. Смотрю я на его могилку и понимаю, что памятник на ней некому будет поставить. Похоронили еще по-человечески. А потом? Зарастет травой, с землей сровняется, и похоронят годков через двадцать на этом самом месте какого-нибудь криминального авторитета.

– Вдова памятник поставит, – пожал плечами Братин, – кое-что от Михаила Изидоровича ей перепало. Несколько домов, квартир, деньги на кредитке.

– Я и забыл, что у него жена есть. Неужели Миша так и не развелся? – Липский уставился на Братина. – Ну да, в твоем ведомстве информация на всех нас полная.

У мужчины в темном плаще, стоявшего у самой могилы, зачирикал в кармане веселенькую мелодию канкана мобильник. Звук был хороший, объемный. Публика, разобравшись, что к чему, поглядывала на нарушителя спокойствия. Кто еле заметно улыбался, кто смотрел с осуждением: «Вот же какой – телефон не выключил».

Мужчина, не догадавшись сразу же отключить звонок, выбирался из толпы. Оказавшись в сторонке, приложил трубку к уху.

– Але… я… на кладбище… ох и не вовремя ты позвонил, только гроб опустили… сейчас не могу… позже, – раскрасневшийся от стыда, он прервал разговор.

Мужчина уже не стремился пробраться поближе к могиле, стоял в сторонке и всякий раз, когда кто-нибудь смотрел в его сторону, втягивал голову в плечи.

– Как мало человеку надо, чтобы почувствовать свою никчемность, – процедил Семен Липский, – достаточно сделаться смешным, и все пропало.

Братин ухмыльнулся.

– А ты телефон отключил?

– Я звонок вырубил, трубка то оживает в кармане, то затихает, а отвечать мне никому не хочется.

– Я в своем телефоне номер Хайновского еще до его гибели стер, – признался Братин.

– У меня до сих пор в память вбит, хотя, на трезвый ум, его вытереть надо.

– Так вытри, – подсказал Кирилл Андреевич, – теперь уж точно он тебе без надобности.

– Я уже думал об этом, но рука не поднимается. Это то же самое, что кровать умершего из дома выбрасывать в день похорон, – Липский морщился, когда говорил.

– Надо, надо вытереть номер. Заморочки тебя одолевают.

– Никакие это не заморочки, – зло ответил Липский.

– Раз не хочешь вытирать номер, то позвони, вдруг тебе покойный и ответит, – тихо, подобающим для похорон смехом отозвался Братин.

– Его мобильник должен был вместе с ним взорваться, – нерешительно сказал Липский.

– Необязательно. Мог где-нибудь и остаться. Ты только представь себе, – принялся развивать мысль чиновник Совбеза, – достался его телефон жене или сыну, начнут они кнопки нажимать и случайно нажмут ту, под которой твой номер записан. Ты – глядь, а тебе покойный звонит, да еще посреди ночи. Разрыв сердца обеспечен.

– Не стану стирать. Я суеверный, – отказался обезопасить себя от ночного сюрприза Семен Липский, вытащил на божий свет свой телефон, глянул на дисплей, – секретарша старается. Понимает, что не отвечу, так перешла на текстовые сообщения. «Вам дважды звонили из администрации». Да пусть себе и трижды. Похороны есть похороны. Все, Кирилл, суета сует и томление в очереди. Только на кладбище это и начинаешь понимать.

– Понимать – понимаешь, да недолго помнишь, – многозначительно произнес Братин.

Народ понемногу расходился от свежей могилы, густо обставленной венками с черными лентами, поверх их выглядывал из-под стекла темной пластмассовой рамки Михаил Изидорович, смотрел весело, задорно, немного таинственно, словно издевался над неосведомленностью публики. Вот уже завелась и отъехала одна машина, вторая… В веренице автомобилей возникали свободные места.

– Можно уже и подойти к холмику, цветы положить. Толкаться не хотелось, – Липский прижал цветы к груди.

Братин приехал на похороны без букета, он напоследок скользнул пальцами по груди бронзовой девушки и двинулся следом за Липским. Сотрудники ФСБ в штатском больше не прислушивались к разговорам, они собрались в сторонке и обсуждали полушепотом что-то свое. Семен состроил скорбную мину, нагнулся, положил на самый верх букет белых цветов, отступил на шаг и опустил голову. Кирилл Андреевич застыл рядом с ним, как пионер у Вечного огня.

– Сколько пережито, – проговорил он себе под нос, – сколько выпито. Эх, Миша, Миша…

Сказав это, Братин нервно обернулся. В последние месяц-два он стал чрезвычайно дерганым, настораживался при любом быстром движении неподалеку. Взгляд Кирилла Андреевича перехватил Липский, его нервишки тоже пошаливали. По кладбищенской дорожке бежала женщина лет сорока в черном платье и сбившемся, сползшем с макушки черном полупрозрачном платке. Траур обычно надевают только родственники. Братин и Липский переглянулись. Никто из них такой родственницы Михаила Изидоровича не знал.

– Опоздала? – проговорил Липский и смиренно опустил глаза к земле.

Женщина подбежала к могиле, она тяжело дышала, ее заплаканные глаза горели недобрым огнем.

– Кого здесь похоронили? – срывающимся на плач голосом спросила она, хоть и стояла неподалеку от могильного холмика. Слезы не давали ей прочитать буквы.

– Хайновского Михаила Изидоровича, – важно ответил Кирилл Андреевич.

– Да будьте вы прокляты! – закричала женщина в трауре.

Братин даже вздрогнул от неожиданности.

– Простите… – пробормотал он, надеясь, что просто не разобрал слов.

– Будьте прокляты… почему вы здесь лежите?! А не он!

У Липского нервно дернулась щека, несколько человек, стоявших в отдалении, тут же направились к воротам, не желая быть свидетелями безобразного скандала на кладбище.

– Мы тут не лежим, – мягко вставил Братин.

– Это его место. Мой отец генерал. Почему его должны хоронить за городом? Нам обещали, а потом место вам отдали!

Наконец-то до Братина дошло, из-за чего кричит дама в черном. Он уже был не рад, что вставил пару слов по неосторожности, женщина в упор смотрела на него и ждала ответа.

– Так решили. При чем здесь мы? Успокойтесь, пожалуйста.

– Мой отец тридцать лет армии отдал! Он танковой бригадой командовал. Он заслужил! Это его место.

– Я все понимаю, – встрял Липский, – ваш отец – человек заслуженный, если был директором танковой бригады.

Лучше бы Семен Липский промолчал. «Директор танковой бригады», прозвучавшее от Липского, ни дня не служившего в армии, закосившего от службы по статье «7б», добило женщину.

– Командир бригады! Генерал-майор! Директора – они в магазинах и на торговых базах, – полетел ее голос над могилами, – уроды, денежные мешки, всю Россию скупили. А мой отец…

Братин бросился за помощью к двум фээсбэшникам, курившим у мраморного креста высотой с двухэтажный дом.

– Мужики, я понимаю, что вы здесь по другому делу, но надо эту истеричку убрать отсюда, – для убедительности Кирилл Андреевич вытащил служебное удостоверение.

– Сейчас все устроится, – один из фээсбэшников взглядом указал, куда надо смотреть, – мы меры приняли.

От машины «Скорой помощи», стоявшей неподалеку от ворот, уже бежали двое крепких мужчин в белых халатах, один из них держал в руке пластиковый чемоданчик.

– …я все равно ночью раскопаю и его из могилы выброшу. Здесь будет лежать мой отец, – надрывалась женщина в черном.

Липский пятился от нее к могиле, пока не наступил на край венка. Мужчины в белых халатах действовали без слов, один забежал к женщине сзади, схватил ее за локти, второй, даже не пытаясь закатать ей рукав, вколол в предплечье шприц с желтоватой жидкостью, поршень быстро пошел к игле. Дочь генерал-майора держали крепко, она визжала, но поделать ничего не могла. Через пару секунд крик оборвался, ее голова, криво покрытая черным платком, свесилась на грудь. Фээсбэшники обступили ее и повели к машине «Скорой помощи», на самом деле они несли ее в вертикальном положении, но со стороны казалось, что она идет сама. Новенькая машина с красным крестом быстро отъехала от кладбищенских ворот.

– Миша особой галантностью не отличался, – сказал Братин, – но если бы он мог слышать и говорить, то встал бы из могилы и уступил бы свое место даме.

– Он за него заплатил, а все, что стоит денег, для Миши было свято, – Липский нервно хрустел сцепленными пальцами, – всю торжественность похорон испортила.

Ладонь легла Липскому на плечо, испуг исказил его лицо, словно Семен боялся прикосновения мертвеца. Он медленно обернулся и тут же расплылся в улыбке.

– Яша! Давно мы с тобой не виделись.

– Привет, Сеня, – расплылся в улыбке Яков Цирюльник, – не мог не прилететь на Мишины похороны. Когда узнал, то не сразу поверил.

Братин подал руку:

– А я стою и думаю: ты или не ты? Хорошо выглядишь.

Цирюльник подмигнул:

– Лучше всех Миша выглядит… на фотографии. Пошли, – он похлопал ладонью по могильному холмику, словно надеялся, что и покойный последует за приятелями.

Трое мужчин медленно шли по кладбищенской аллее. Цирюльник отряхивал ладони от налипшего сырого песка.

– Миша мне незадолго до гибели звонил, – сказал он.

– Я тоже с ним перед самой смертью беседовал, – вставил Липский.

Братин тактично промолчал, ведь последнее время он старательно избегал встреч с опальным олигархом, однако «подколол» Цирюльника:

– Ты уже так сильно в Швейцарии корни пустил, что даже говоришь с акцентом.

– Еще учительница русского языка в школе мне замечание делала, будто я говорю с акцентом. А теперь в Швейцарии мне постоянно напоминают, что у меня русский акцент. Вы бы все договорились между собой, выяснили, какой же все-таки у меня акцент… Странный звонок от Миши был, а сегодня и того «страннее» получилось.

Всему сказанному, сделанному незадолго до смерти люди придают большое значение, ищут в этом потаенный смысл. Хотя, казалось бы, какая разница? Человек все делает незадолго до смерти, даже рождается, если брать планетарный масштаб. Липский и Братин смотрели на Цирюльника, ожидая продолжения, а тот держал паузу, как хороший мхатовский актер.

– Ну? – не выдержал Семен.

Липский грустно улыбался.

– А мне Миша сегодня приснился, – сообщил Кирилл Андреевич.

– Так вот, позвонил Миша мне и сказал: «У меня прогулочный корабль на Москве-реке есть. И я хочу, чтобы ты с Семеном и Кириллом за меня на нем выпил». «Вместе с тобой и выпьем», – отвечаю ему.

– А он? – насторожился Липский.

– Словно знал, что с ним что-то случится, сказал, что вместе с ним выпить не получится.

– Чего тут странного, – встрял в разговор Братин, – только нелюбопытный не знал, что его арест – дело уже решенное.

– Еще не все, – сухо рассмеялся Цирюльник, – Миша умел сюрпризы готовить. Прилетел я в Шереметьево, а меня на выходе из терминала уже юрист ждет и торжественно мне вручает дарственную на тот самый корабль «Аэлита», – он победоносным взглядом обвел Липского и Братина, – волю покойного исполнить надо.

– Ты на корабль поднимался? – Семен почесал затылок.

– Сразу из аэропорта и заехал. Команда на борту, ждут: оказывается, и их Хайновский предупредил перед смертью.

У кладбищенских ворот стояли только машины Липского, Цирюльника и Братина, все остальные разъехались.

– Жду вас вечерком на корабле, – улыбнулся Яков, садясь в автомобиль, – полюбуемся закатом, посидим втроем, как в прошлые годы. Так что не прощаемся.

Солнце уже коснулось городских крыш, когда к причалу в Коломенском подъехала машина Семена Липского. Бизнесмен выбрался на доски настила, скосив глаза, осмотрел идеально начищенные туфли. Семен всегда и во всем любил порядок. В будке у начала причала никого не было, а вот на палубе виднелась пара официантов в белых пиджаках. Один из них, заметив, что на них смотрят, тут же сбежал к приехавшему.

– Добрый вечер, прошу подниматься на борт корабля, – пригласил он гостя и словами, и жестом – вытянул руку, отступив в сторону.

– Братин уже приехал?

– Вас ждут, – ушел от ответа официант.

Охрану Липский оставил на берегу, так всегда поступал не только он, еще не хватало, чтобы в гостях каждый сидел в окружении собственных охранников. У Хайновского тоже была охрана – и что, сильно это ему помогло?

По надежному трапу Семен Липский поднялся на палубу. Матрос тут же торопливо отвязал швартовы. Загудел двигатель. «Аэлита» медленно отваливала от причала. Корабль уже выплыл на середину реки, когда Липский подошел к столику, за которым сидели Братин и Цирюльник. Липский взялся за спинку свободного стула, но не смог сдвинуть его с места, тот оказался привинчен к полу, как и стол.

Цирюльник рассмеялся:

– Я тоже попался. Хвать, а его не сдвинуть.

– Это чтобы стулья при качке по кают-компании не перекатывались, – высказал предположение Братин.

– Не знаю, где собирался встретить на Москве-реке девятибалльный шторм покойный Миша, – заерзал на привинченном стуле новый хозяин судна, – или он собирался плыть в одно из пяти морей, портом которых является Москва. Ни в школе, ни теперь не могу сказать, каких именно. Теперь уже нам не узнать.

Липский присел на край стула, сжал в кулаке матерчатую салфетку, небольшой пирамидой возвышавшуюся перед ним. Официант – крепкий, плечистый, замер у столика:

– Прикажете подавать?

– Можно и подать, – ответил Яков Цирюльник.

– Куда мы плывем? – огляделся Липский, корабль как раз проплывал под мостом, с которого на надстройку в прошлое плавание спускался Клим Бондарев.

– Катаемся, – Цирюльник положил перед собой руки.

На стол была подана водка в запотевшем графине, перед гостями и хозяином стояли большие тарелки с холодными закусками. За бортом журчала вода. Солнце уже исчезло за горизонтом, о нем напоминала лишь узкая оранжевая полоска над высоким берегом.

– За Мишу, интересный он был человек. Всегда красиво появлялся в компании, сумел красиво и уйти, – Братин поднял рюмку, – светлая ему память.

Братин и Липский выпили водку залпом, Цирюльник одолел рюмку в три глотка и закашлялся.

– Что, не пошла?

– Отвык я в Швейцарии с русскими пить, – заулыбался Яша.

– Не хватает тебе там родины, – на Липского нашло сентиментальное настроение.

– Для человека бизнеса родина там, где можно деньги заработать и жить спокойно, – отозвался Яков и остановил официанта, собравшегося налить по второй, – я сам.

Липский недолго думал, как помянуть погибшего:

– Миша, не поминай нас лихом, – и тут же проглотил спиртное.

В кают-компании зажегся мягкий свет, и тут же сделалось ощутимо темно за стеклами. Редкие огоньки загородных домов проплывали мимо корабля.

– Теория относительности, – нервно засмеялся Яков Цирюльник, – нам кажется, что берег движется, а на берегу видят, что это мы плывем вдоль него. Все относительно в этом мире, а где правда, никто не знает.

– Теория относительности не всегда действует, – сказал Липский и хмыкнул.

– Всегда, – не согласился Цирюльник.

– Она только для живых действует, – уточнил Семен, – нельзя сказать, что нам лишь кажется, будто Хайновский мертв. И уж тем более ему не может казаться, будто это не он погиб, а мы.

– Да, невеселые разговоры звучат на поминках, – задумался Братин, – ты, Семен, случайно, не философский факультет оканчивал?

– Теоретической физики.

– Выпьем, как положено, по третьей рюмке и возвращаемся. Ты хозяин парохода, ты и командуй, – Липский потер похолодевшие ладони, из широко раздвинутой стеклянной двери тянуло речным холодом, ветер то вытягивал занавески на улицу, то заносил их в каюту.

Цирюльник с каменным выражением лица разлил водку по рюмкам.

– Тебе сказать осталось, – напомнил Братин.

– Могу и я сказать, – кусал губы Цирюльник, – но у меня язык не поворачивается говорить о Мише в прошедшем времени, – он оглянулся на застывших у стены официантов.

– Можно и без слов выпить, и так все понятно, – проговорил Братин, вращая в пальцах рюмку.

И тут ему показалось, что тень легла на белые занавески.

– Ни у кого долгов перед покойным не осталось? – спросил Яков.

Липский нехотя признался:

– Есть один должок.

– Какой? – оживился Цирюльник.

– Просил он меня сделать одну вещь, если с ним что-то случится. Ты, Кирилл, знаешь о ней, за этим же столом Миша разговор вел.

Кирилл Андреевич помрачнел.

– Помню.

– Ну и… – Яков пристально смотрел на гостей.

– Не стану я этого делать, – рассек воздух ладонью Липский, – потому что жить еще хочу.

– И я не стану, – согласился с ним Братин.

– Не знаю, о чем вы договаривались, хоть и догадываюсь. Но дело ваше. Каждый себе и своему слову хозяин.

Тут занавеска на двери отлетела в сторону. В кают-компанию вошел сам покойный. Хайновский, скрестив на груди руки, с брезгливой усмешкой смотрел на сидевших за столом «друзей».

– Ми… Ми… Миша… – только и проговорил Братин, мгновенно бледнея.

Рюмка выпала из пальцев Липского, покатилась по столу, но задержалась на краю. Один только Цирюльник сохранял относительное спокойствие – просто замер. Братин опомнился и понял, что перед ним не призрак, лишь после того, как оба «официанта» наставили на него с Липским пистолеты.

– Так, значит, ты жив? – пошевелил он бескровными, мгновенно пересохшими губами.

– Как видишь, – бросил Михаил Изидорович, – я люблю жизнь и не люблю тех, кто меня предает.

– А ты знал и не сказал? – Липский бросил взгляд на Цирюльника, пытаясь понять, на чьей он стороне.

– У меня нет перед Мишей невыполненных обязательств, – пожал плечами Яша, – каждый отвечает за самого себя.

– Семен, они вместе, – догадался Братин и неуверенно улыбнулся, – я так рад, что ты остался жив.

– Жаль, не довелось услышать хороших слов в свой адрес. На похоронах всегда говорят только хорошее.

– Говорили много. Вот и мы тебя вспоминали, – Липский попытался подняться, – дай я тебе руку пожму, обниму.

Ствол пистолета в руке «официанта» чуть заметно качнулся, и Семен сразу же сел на привинченный к полу стул. Последние сомнения улетучились, и Липский зло сжал губы.

– Ах так!

Корабельный двигатель застучал с удвоенной силой. Теплоход дернулся, замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Загремела якорная цепь.

– Почему мы стали? – принялся озираться Кирилл Андреевич, но никто не собирался ему ничего объяснять.

С улыбкой на губах Хайновский прошелся по кают-компании, землистый оттенок кожи его лица, появившийся в последние месяцы, уже сменился счастливым румянцем.

– Какие же вы идиоты, – мечтательно проговорил он и потянулся, высоко подняв руки.

Липский с Братиным смотрели друг на друга. Цирюльник подошел к Михаилу Изидоровичу и зашептал ему на ухо, однако достаточно громко, чтобы его услышали и навострившие уши пленники.

– Может, не надо?

– Надо, – рассмеялся Хайновский, – очень даже надо, – и кивнул.

Один из «официантов» передал пистолет другому и на несколько секунд исчез из кают-компании. Вернулся он с бухтой крепкой капроновой веревки.

– Руки на колени, – скомандовал он Липскому.

– Не подходи, – процедил сквозь зубы Семен, он уже отвык, чтобы им командовали.

И тут же получил кулаком в челюсть, несильно, но этого хватило, чтобы больше не упираться. Он покорно положил руки на колени. «Официант» в белом пиджаке умело примотал веревкой Семена Липского к стулу, обрезал остаток перочинным ножом и завязал хвосты тугим узлом.

– Ты что задумал? – с испугом спросил Липский.

– Хочу поразвлечься, – отвечал Хайновский, – а ты чего ждешь? – обернулся он к Братину.

– Это тебе просто так с рук не сойдет, – с угрозой пообещал чиновник из Совета безопасности.

– Мертвому бояться нечего.

Мужчина в белом пиджаке надежно привязал к стулу и Кирилла Андреевича, а затем степенно, словно до этого подавал блюда на стол, отошел к стеклянной стене. Его напарник опустил пистолеты. Михаил Изидорович открыл шкафчик с посудой, поставил перед Липским и Братиным по высокому стакану, вбросил в них соломинки для коктейля и тут же налил стаканы до краев водкой.

Семен очумело смотрел на «покойного» олигарха.

– Пили за упокой, теперь можете выпить и за здоровье. Руки у вас заняты, но нагнуться и потянуть через соломинку получится.

– Скотина! – крикнул Братин. – Сейчас же развяжи!

– Зачем? – удивленно вскинул брови Хайновский, взял Братина за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.

Кирилл Андреевич выдержал только секунд десять, а потом отвел взгляд. Хайновский тронул Цирюльника за плечо.

– Пошли, Яша, мне здесь душно становится.

Следом за Михаилом Изидоровичем кают-компанию покинули все, кто мог это сделать. Мерно постукивал корабельный двигатель, от вибрации легкая рябь распространялась по спиртному, налитому в высокие стаканы. Ярко горел свет.

– Где они, ты видишь? – спросил Липский, сидевший спиной к двери.

– Никого не вижу, – шепотом ответил Братин и прислушался, – вроде плеск какой-то раздался.

Они оба прислушались.

– Ага… точно.

В это время от борта корабля отвалила надувная лодка, увозившая к берегу Цирюльника, Хайновского, «официантов» и рулевого. Корабль как-то странно подрагивал. Братин попытался освободиться, но веревка плотно притягивала его к стулу.

– Зря стараешься, – сказал Липский, – я уже понял, что самим нам отсюда не выбраться.

– И что, нам сидеть здесь, пока нас не вызволят?

– Не думаю, что это произойдет раньше утра, – зло произнес Семен, – а рука у меня уже затекла, – он принялся шевелить пальцами.

Тут взгляд Братина остановился на стакане с водкой.

– Смотри.

– Что такое? – не понял Семен.

Братин напрягся, покраснел от натуги, но не мог оторвать привинченный стул. Липский понял, что так напугало Кирилла Андреевича, панический страх передался и ему. Водка в стакане с одной стороны уже коснулась среза, с другой стекло возвышалось над жидкостью на пару сантиметров. Мужчины, не отрываясь, смотрели, как спиртное медленно перетекает через край стакана. Корабль неумолимо кренился.

– Помогите! – истошно завопил Братин. – Помогите!

– Мы тонем! – присоединился к крику Липский.

Крики, отразившись от высокого берега, вернулись к ним быстрым эхом. Стакан качнулся, упал, водка потекла Братину на колени. Второй стакан скатился со стола и звонко разлетелся на осколки.

– Помо… – голос Братина сорвался в хрип.

Мигнул свет, двигатель судорожно взвыл и захлебнулся. Лампочки погасли. Лунный свет серебрил занавески, в открытой двери виднелись далекие огоньки, они горели почти на самом горизонте.

Вода уже плескалась на палубе, невысокими волнами забегала в кают-компанию. Братин рвался изо всех сил, ему казалось, что две ножки стула чуть поддались, он раскачивался, пытаясь оторвать их от пола. Липский теребил пальцами туго натянутую веревку, глубоко врезавшуюся в ногу.

Семен взвыл, когда почувствовал, что вода заливается в туфли, он закричал отчаянно:

– Тону!!! Спасите!!! – но никто ему не ответил с берега.

Корабль дрогнул, на несколько секунд выровнялся, а затем стремительно качнулся, уходя носом под воду. Рассыпалось выдавленное набегавшей водой стекло.

Хайновский стоял на берегу реки, молча глядя на уходивший в темную воду корабль. Когда крики резко оборвались, он даже не улыбнулся.

– Ну вот и все, – сказал ему Цирюльник и взял под локоть.

– Нет, – покачал головой Хайновский, посмотрел на часы, – минут пять они еще будут живы под водой. Жаль, хороший был корабль.

– Надо ехать.

По осыпающемуся глинистому откосу они поднялись к дороге. На обочине поблескивал лаком новенький джип. Водитель, завидев Хайновского, отбросил недокуренную сигарету на асфальт и поднялся с подножки.