Книга: Спасти Париж и умереть
Назад: Глава 6
Дальше: Часть II

Глава 7

– Все-таки я попросил бы вас не курить, – смиренным голосом попросил звонарь. – Мне трудно дышать.
– Друг! – вскричал Серафим Никольский. – Ами! Мы давно на «ты»! После того, что ты для меня сделал, я для тебя готов на все!
Во рту его была сигарета, по камере плавали клубы сизого дыма. Никольский выхватил изо рта сигарету, плюнул на ладонь и ткнул огонек. Раздалось шипение, сигарета потухла.
Он вернулся в камеру через два часа после возвращения Жоржа Лерне и выглядел посвежевшим. Правда, звонарь не особенно обратил на это внимание.
Открыв банку – крышка ее была такой, что не требовала ножа, – соседи по-братски поделили тушеное мясо. Никольский съел меньшую половину, а большую – отдал звонарю.
– Ты устал на расстреле, – произнес Никольский.
Есть пришлось пальцем, но Жорж Лерне не тяготился. Ему стало удивительно легко после того, как банка опустела. Да и Никольский оказался неплохим парнем. Вот ведь – он выполнил просьбу Жоржа, и его не пришлось особенно уговаривать..
– Кто знает, что ждет нас завтра, – подмигнул Никольский. – Так я буду, по крайней мере, растягивать сигареты.
– Знаете, я помогу вам, – неожиданно решился звонарь.
Разумеется, он не хотел рассказывать о своих связях с бойцами Сопротивления, но у него появилась другая мысль. Закапывая убитых на расстреле, он услышал, что вскоре снова понадобится участие в «похоронной команде». У него созрел план побега.
Звонарь поражался силе своего духа. Он верил, что все получится.
Под утро на третью ночь дверь камеры распахнулась. Вошли трое. Двое вооруженных солдат сразу сняли с плеч автоматы.
– Ну, вы тут едва не в обнимку, – ухмыльнулся третий. Это был тот самый человек в штатском, который дал Жоржу Лерне заработать банку тушенки и пачку сигарет. Он стал серьезен, сказал звонарю: – Для тебя снова есть работенка…
Жорж нерешительно поднялся. Француз посмотрел на сокамерника.
– Ты тоже вставай, – произнес гестаповец другим тоном. – Выходите оба…
Жорж Лерне не мог объяснить некоторые моменты. Он чувствовал: что-то не так, но не мог объяснить причину. Им обоим хотят предложить одну и ту же работу? Но почему тогда автоматчики? Почему вооруженный конвой? Их вывели во двор.
Там стоял прежний грузовик. Кузов его был укрыт брезентом. Несколько солдат стерегли четверых заключенных.
– Ты! – сказал гестаповец Никольскому. – Пошел туда!
Никольский очутился среди осужденных. Споткнулся на последнем шаге, осужденные подхватили его, не дали упасть. Один что-то сказал на ухо – видимо, подбодрил.
– Ты, – гестаповец обернулся к звонарю, – останься здесь…
Жорж Лерне только сейчас понял, что станет могильщиком для своего нового друга…
Они ехали на расстрел, как и в прошлый раз. Тряслись в кузове. Вдоль бортов, слева и справа, стояли две скамейки – с одной стороны сидели осужденные, с другой – их могильщики. В торце и у заднего борта расположились по два автоматчика. Все было обставлено по-деловому, по-будничному, без излишних сантиментов.
Почему-то звонарю было стыдно. Он все хотел встретиться взглядом с Никольским, но не получалось….
Грузовик остановился. Офицер вышел из кабины – сидевшие в кузове услышали, как хлопнула дверь.
Затем последовала команда покинуть кузов.
Жорж Лерне соскочил на землю и осмотрелся. Он искал глазами Никольского – в душе оставалось странное чувство вины. Словно это он был виновником расстрела своего соседа по камере.
Но где они? Звонарь осмотрелся. Они не там, где были в прошлый раз, это было какое-то старое кладбище на окраине Парижа. Все происходило при свете фар.
Сами осужденные принялись копать яму. Затем офицер приказал построиться. Они так и встали, как сидели в машине – в две шеренги, одна против другой, могильщики напротив осужденных. Лерне отметил обреченный вид тех, кто готовился умереть. Офицер вытащил лист бумаги и стал зачитывать постановление о расстреле.
– …за преступления перед рейхом… – уловили уши звонаря. Остальное он не осознал.
У него было чувство, что расстреливают не других людей, а его. В прошлый раз было то же самое, и вот теперь оно повторялось. Только среди осужденных находился его друг.
Немец скомандовал осужденным повернуться направо. Шеренга превратилась в колонну, в страшную очередь к месту казни. Вот первый человек подошел к яме, стал на ее край, глубоко вздохнул… Немец поднял руку с револьвером, послышался выстрел, и осужденный снопом упал в яму.
Жорж Лерне перекрестился.
– Шаг вперед! – послышалась тихая команда, которая звучала и в прошлый раз.
Снова раздался выстрел… Все повторилось. Звонарь чувствовал себя наполовину сошедшим с ума.
– Господи, господи, – шептал он.
– Лопату, – услышал вдруг он над самым ухом.
– Что? – обернулся звонарь.
– Возьми лопату, – процедил сквозь зубы француз, который оказался рядом. Это был тот самый француз-гестаповец, который дал звонарю в прошлый раз заработать.
И что поделать, если участие в расстреле считается блатной работой, за которую можно было получить плату! В это трудно было поверить, но это было так.
Француз сунул лопату в руки Лерне. Звонарь сжал древко, ощущая, что какие-то новые силы начинают бурлить в нем. Он глубоко вдохнул воздух, расправил плечи. Сделал шаг вперед и стал на краю ямы, выпрямился. Правда, он не мог заставить себя посмотреть вниз.
Сосед по камере был предпоследним в очереди на расстрел. Вот Никольского подвели к краю ямы. Они встретились взглядами. Вдруг звонарь заметил, как офицер, производивший расстрел, махнул рукой пожилому солдату, чтобы тот продолжил экзекуцию, а сам сделал шаг в сторону, отвернулся и, расстегнув штаны, принялся мочиться.
Мгновение, и Жорж Лерне принял решение. Он стоял совсем недалеко от солдата, и вот Жорж обернулся и неловко толкнул его. Солдат как раз заносил ногу для шага, в этот момент получил толчок, потерял равновесие. Никольский мгновенно оценил ситуацию, вырвал лопату из рук звонаря, развернулся и изо всех сил всадил лопату солдату под горло… Послышался чавкающий звук. Жорж Лерне зажмурился…
– Бежим! – послышался шепот Никольского.
Самое невероятное, что все произошло почти в полной тишине. Никольский сорвался с места, звонарь припустил за ним. Они неслись в темноте, массивные памятники скрывали их от солдат, и когда послышались выстрелы, эти памятники спасли их от смерти.
Бежали по тропинке между могилами, и тропинка эта была словно специально предназначена для побега. Несколько очередей прошили воздух… Пули откалывали маленькие кусочки от гранита.
– Сюда, сюда, – махнул рукой Никольский.
В одном месте тропинка раздваивалась. Никольский свернул вправо, на едва заметное ответвление, и Жорж Лерне устремился за ним. Впереди была непроглядная темень. Звонарь едва различал перед собой спину спутника, раз или два споткнулся, но удержался на ногах.
Спустя некоторое время Никольский сделал знак, и беглецы упали на землю, затаились. Удивительно, но выстрелы слышались на другом краю кладбища.
Через некоторое время и эти выстрелы утихли. Видимо, солдаты посчитали, что беглецы направились в другую сторону.

 

На следующий день Курт Мейер позвонил доктору Менгеле и пригласил на авеню Фош. Доктор ответил, что обязательно приедет. Он вошел в кабинет штандартенфюрера Мейера через сорок минут.
– Итак, Йозеф, я делаю то, что обещал, – улыбнулся Курт. – Кстати, вы можете присутствовать при разговоре… – Курт снял телефонную трубку. Набрал номер. – Рейхсфюрера, пожалуйста…
Лицо Менгеле вытянулось, он засуетился, попробовал подняться. Мейер сделал ему знак рукой, чтобы доктор оставался на месте.
Менгеле все же подхватился, ходил некоторое время туда-сюда по кабинету, потом остановился у окна, обернувшись спиной к Мейеру, долго рассматривал Париж. Наконец вернулся на место и сел, не отводя преданного взгляда.
– Рейхсфюрер, считаю своим долгом рассказать об уникальной возможности… которую дают разработки доктора Йозефа Менгеле… Да, да, я писал вам… – говорил Мейер в телефонную трубку.
На самом деле все было сложнее. Гиммлер ответил, что он не помнит этого донесения. И спросил, какой конкретный интерес могут представлять разработки Менгеле и почему Курт звонит, ведь о работах Менгеле можно прочитать в газетах.
– Вопрос важен, – сказал Курт. – Я настаиваю на том, чтобы вы меня выслушали. В противном случае я не звонил бы вам, ограничился письменным сообщением.
Он еще некоторое время рассказывал о задумках Менгеле, стараясь подобрать самые выгодные для доктора выражения.
Спустя четверть часа Менгеле и Курт вышли в коридор. Менгеле долго тряс руку Мейера.
– Нет слов, чтобы выразить мою благодарность… – сказал доктор. – Вы так много для меня сделали…
Курт молчал. Звонок принес неожиданные результаты. Но если немецкий штандартенфюрер Курт Мейер мог быть озадачен этим звонком, то советский разведчик Иван Денисов пребывал в полном отчаянии… Гиммлер приказал пустить «Циклон-Б» в парижские катакомбы – уничтожить партизан. Деятельность военного коменданта города фон Маннерштока по подготовке взрыва Парижа была признана образцовой.
В такой обстановке надо было думать, что делать дальше.
Отправив Менгеле, Курт вспомнил о Фредерике Лагранже. Ученого уже перевели в камеры на авеню Фош. Курт снял телефонную трубку.
– Будьте добры, ответьте, как там наш заключенный? – обратился он к дежурному.
– Переведен в двадцать седьмую камеру, господин штандартенфюрер, – ровным голосом доложил офицер.
Лагранжа сперва поместили в камеру, где сидел один из подпольщиков. Результат был неожиданный – Лагранж отказался от еды.
– Хорошо, – сказал Курт. – Приведите его ко мне для допроса.
Он сидел и думал, что скажет этому человеку. Сразу изложить суть дела, открыться? Вернее всего было ничего пока не говорить. Сперва надо было познакомиться.
Через некоторое время к нему ввели заключенного. Лагранж оказался седым старцем, сутулым, как бы согбенным под жизненными проблемами. Однако он вполне молодо смотрел из-под кустистых бровей.
– Садитесь, – сказал Курт. – Вас зовут Фредерик Лагранж, – добавил он после того, как старик расположился на стуле.
Человек поднял и опустил брови.
– Совершенно справедливое наблюдение.
– Вы родились… – Мейер назвал дату, вычитанную в досье. Продолжил читать: – Тема ваших исследований…
– Вот этого не надо! – сурово сдвинув брови, ответил старик. – Не утруждайте себя, господин штандартенфюрер, перечислением терминов, которые вам чужды! Математика – удел весьма узкого круга людей, разбросанных по земному шару… И если один из этого замкнутого множества людей делает что-либо такое, чего не сделали другие из этого же множества, вокруг начинается какая-то дикая малопонятная свистопляска…
– Вы странным образом словоохотливы! – вставил Курт. Его начал интересовать этот человек.
– Вы зажгли меня! – отрезал заключенный. И продолжил, словно давно ждал возможности выговориться: – Мне кажется, люди, поднимающие шум, сами не знают, чего они хотят… Они радуются, как радуется ребенок приходу отца с работы…
– Или обещанию купить новую игрушку, – добавил Курт. – Или моменту, когда отец целует его мать… Они сами не знают, что за этим последует, однако все ждут чуда…
Старик осекся. Он некоторое время молча разглядывал Мейера.
– Вы слишком проницательны для штандартенфюрера.
– Вы не только математик, Фредерик, – сказал Курт. – Вы талантливый инженер. Вы проводили исследования по устойчивости сооружений, когда под городом прокладывали коммуникации метрополитена, вы изучали катакомбы… – Говоря так, Мейер рассматривал лист бумаги, где у него были записаны основные научные заслуги Лагранжа. – Помогите мне…
– Если вам нужны советы, как уничтожить город… Это меня не касается! В Париже есть сотни людей, которые могут помочь вам. Обращайтесь к ним. Я стар и немощен.
– Хорошо, не будем говорить на научные темы, перейдем к более прозаическим, бытовым темам, – сказал Мейер. – Почему вы отказались от приема пищи?
Собеседник пожал плечами.
– Я не отказывался, – сказал ученый. – Я случайно обнаружил, что меня кормят не так, как остальных. Я изъял из своего рациона лишние продукты, только и всего. Хочу быть, как все.
– Послушайте… – Мейер вздохнул, откинулся на спинку стула.
Вообще-то можно было переходить к сути дела (Курт чувствовал себя подготовленным к этому), однако надо было добиться, чтобы инженер проявил хоть толику доверия.
– Собственно, чего вы добиваетесь таким своим поведением? – выжидая, спросил Мейер.
– Я? – удивился Лагранж. – Ничего! До войны я жил своей скромной жизнью, никого не трогал, и тут вы меня арестовали. Вы. Чего-то хотите – опять-таки вы…
– Кто – мы?
– Вы, немцы. А я даже не причисляю себя к этой нации.
Мейер вздохнул. Да, перед ним был трудный орешек. По сути, ученый поднялся в моральные выси и хотел, чтобы перед ним извинились.
– Если хотите, я сделаю это, – сказал он. – Я извинюсь перед вами – за весь немецкий народ, который не виноват, что к власти пришел Гитлер… Я не тот, за кого себя выдаю…
– Вы принадлежите к заговору Штауффенберга?
– Господи, нет…
– Вы говорите «господи»? Вы не немец! Гитлер отменил религию! Религии больше нет! Кто же вы на самом деле, загадочный штандартенфюрер?
На него смотрели задорные молодые глаза, и Курт Мейер подумал, что может не вести долгих разговоров с этим человеком. Он доверял Лагранжу и хотел открыться ему.
– Послушайте, Фредерик, – сказал Курт. – Прошу вас верить мне… – Он сделал паузу и словно бросился головой в омут: – Я не принадлежу к заговору полковника Штауффенберга, вы правы… Я… Я не вправе открываться перед вами, однако скажу, что у нас с вами есть общие друзья. Ваш друг, которого я прекрасно знаю, он жил в Париже до войны. Вы помните садовника Жюля Ришара, господин Лагранж? Его особняк стоял рядом с вашим.
– Жюль Ришар? – Математик прищурился. – Э-э-э… А, собственно…
– Он живет сейчас в Берлине под именем Вильгельма Краузе, – продолжил Курт, радуясь, что его собеседник проявил признаки заинтересованности. – Он писал вам… Он просил меня помочь вам…
– Очень интересно, – буркнул старик. – Все бросились мне помогать…
– Он просил передать вам, что ваша дочь Лаура вне опасности. Она сейчас в Соединенных Штатах Америки.
При этих словах лицо Лагранжа перекосилось.
– Кто вы такой, чтобы говорить мне об этом? – яростно воскликнул он. – Не смейте…
– Призываю вас не кричать, – сказал Курт. – Я повторяю – я не тот, за кого вы меня принимаете. Я также знаю, что вы не дали согласие на эвакуацию в Москву, которую предлагал Ришар, опасаясь репрессий Сталина…
Курт посмотрел на ученого и не поверил глазам. Фредерик втянул глову в плечи, как-то съежился на стуле… Казалось, перед Мейером сейчас вовсе не тот человек, кто сидел пару минут назад.
Пауза. Длинная пауза.
– Господин штандартенфюрер, – наконец заговорил, дрожа голосом, Лагранж. – Произошла какая-то чудовищная ошибка. Я ничего не знаю. Гестапо напрасно теряет время.
– Я не из гестапо! – повысил голос Курт, одновременно косясь на дверь.
Он осознавал, насколько смехотворна ситуация. На нем был мундир штандартенфюрера. Контакт с Лагранжем не получался. Француз не верил ему ни на йоту.
– Если хотите, я освобожу вас… – начал Курт.
– Как?
– Как? Устрою вам побег.
– Хотите, пойду на откровенность? – перебил Лагранж, и глаза его засветились. – У вас ничего не получится, – решительно заявил он. – Я знаю, что гестапо дорожит мной. Они держат меня, чтобы переправить в Берлин. То есть я представляю интерес. И тут появляетесь вы. – Лагранж откинулся на спинку стула, улыбнулся. – Не знаю, кого вы представляете… и зачем придумываете, будто у вас есть контакты с советскими представителями. Если вы задумаете куда-нибудь вывезти меня, я, честное слово, подниму крик, и часовой арестует вас!
– Вы не верите мне?
– Я не верю никому.
В конце концов Курт отдал команду увести Лагранжа. Для себя он твердо решил в следующий раз добиться правды.

 

Столик был расположен под большим полосатым зонтом на улице Шантэ. Стояла ветреная и теплая погода. Адель и Павел сидели за столиком, держа друг друга за руки.
– Ты все обдумал? – спросил Адель.
– Да, милая, я все обдумал, – тихо ответил Павел. – Если меня убьют, я, как ты говоришь, останусь во Франции навсегда.
Адель не успела выговорить ему за мрачный юмор. К столику подошел мальчик. Адель подняла голову. Она узнала мальчика-министранта – этот мальчик прислуживал священнику в соборе Парижской Богоматери. Мальчик наклонился и что-то прошептал девушке на ухо.
Та кивнула, и министрант ушел. Она собралась рассказать новость Павлу, но взгляд Адель вдруг окаменел. По узкой улочке, направляясь к кафе, шли три французских жандарма – из числа полицейских, сотрудничавших с прогитлеровским режимом Петена.
Полицейские остановились у крайнего столика. Там сидела компания молодых людей – двое юношей и девушка. Полицейские стали так, чтобы сидевшие за столом не могли убежать, третий строгим голосом попросил документы.
Адель беспомощно оглянулась. Она знала, что Павел имел французский паспорт, но акцент выдал бы его с головой. Что делать? Можно было выйти на авеню и затеряться в толпе, но узкая улица, на которой располагалось кафе, была пуста. Любое резкое движение вызвало бы подозрение; было бы подозрительно, даже если они сейчас встали бы и потребовали счет.
Один из полицейских, длинный и тощий, словно почувствовал взгляд девушки. Жандарм обернулся, и Адель сжала руку Павла. Тот проявил выдержку и не шелохнулся.
Взгляды полицейского и девушки встретились. Девушка улыбнулась, полицейский удивленно поднял брови.
– Что происходит? – шепотом произнес Павел.
Адель соображала лихорадочно. Как быть дальше? В голове внезапно появилась мысль…
Патрульный тем временем направился к ним.
Павел достал из кармана несколько купюр, торопливо прижал их тарелочкой к столу и поднялся. Адель тоже встала. В эту минуту подоспел полицейский.
– Прошу прощения, – сказал он. – Ваши документы!
Возникла небольшая пауза. Адель смущенно поправила прическу, вынула из сумочки паспорт.
– Вот, смотрите, – сказала она.
– Хорошо, – невозмутимо произнес полицейский. Тщательно проверив документ, он вернул его девушке. – А вы, молодой человек?..
Павел смотрел на него. Губы его были плотно сжаты. Наконец он с совершенно непроницаемым лицом полез в карман пиджака, вынул паспорт и подал его для проверки.
– Хм, хорошо… – произнес полицейский. – О чем задумались, молодой человек?
Лицо советского военнопленного оставалось непроницаемо.
– Он контужен при авианалете, говорить не может, – быстро произнесла Адель. Вдруг улыбнулась, хихикнула: – Ему можно только любовью заниматься! Пойдем со мной, Жан! Меня просто распирает от желания! – Подмигнув полицейскому, девушка схватила ошеломленного «Жана» за руку и потащила за собой… Через минуту молодые люди скрылись за углом здания.
К полицейскому подошел напарник.
– Что тут у тебя? – спросил он.
– Кажись, полный порядок, – полицейский приподнял фуражку и вытер вспотевший лоб. – Только не перестаю иногда удивляться, как низко пали у нас нравы…

 

Адель и Павел, приходя в себя после происшедшего, направлялись к острову Ситэ.
– Ты выглядела молодчиной, – сказал Павел. – Если бы не ты, я бы пропал…
– Да и ты не подкачал, – улыбнулась девушка. – Удивляюсь, как ты не спрашиваешь, каждого ли связника-иностранца я выручаю при проверке документов таким образом…
По мосту Арколь они перешли рукав Сены, приблизились к Нотр-Даму. Павел потянул на себя тяжелую дверь, пропустил девушку вперед.
В соборе они увидели викария. Тот бросил на них выразительный взгляд и направился к металлической двери. Молодые люди пошли за ним. Викарий отпер дверь и исчез в темноте. Дверь закрылась, но Адель и Павел не услышали повторного щелчка замка. Это был явный знак для них! Полюбовавшись несколько секунд убранством собора, они подошли к двери. Убедившись, что на них никто не смотрит, тоже вошли в дверь.
– Наконец-то, – раздался шепот викария. – Я думал, что-то произошло.
Он стоял сразу за дверью и ждал появления гостей.
– Нас задержал патруль, – ответила Адель. – Все в порядке. Что у вас?
– Сейчас увидите…
Викарий зажег свечу и направился вниз. Адель и Павел последовали за служителем церкви.
В крипте они увидели звонаря Жоржа Лерне и незнакомого молодого человека. Незнакомец при появлении троицы вскочил. Звонарь поднялся неспешно.
– Ах! Это вы, Жорж! – Девушка прильнула к звонарю. – Я так рада, что вы живы!
– Я говорил, что со мной ничего не произойдет, – улыбнулся звонарь. – Спасибо ему, он помог мне бежать…
Все посмотрели на человека с белым шрамом над левой бровью.
– Кто это?
– Давайте присядем, – произнес звонарь. – Сейчас я вам все расскажу…

 

Курт Мейер стоял перед дверью. В квартире, куда он сейчас собирался звонить, проживал майор Корн.
Мейер давно обдумывал этот шаг и вот наконец решился.
Дверь долго не открывали, Курт уже начал беспокоиться. Однако раздались нетвердые шаги, и дверь распахнулась.
Майор Фридрих Корн был навеселе, однако в таком состоянии, что с ним можно было разговаривать.
– Привет, Курт! – воскликнул хозяин квартиры. – Я так рад, что ты пришел!
Курт переступил порог. Густой винный запах, словно в дешевом бистро, заполнял все помещение. У майора были красные, воспаленные глаза, губы кривила пьяноватая улыбка.
Корн вдруг бросился вперед и порывисто обнял Мейера.
– Здравствуй, Фридрих… – сказал Курт, осторожно освобождаясь из объятий. – Извини за вторжение. Думаю, я смогу подсказать, что нужно делать. Собственно, потому я и пришел к тебе. Давай сядем и серьезно поговорим… Нас никто не подслушает?
– Нет… – Майор Корн обвел взглядом квартиру. – Вряд ли я представляю интерес для Оберга. Когда мы встречаемся, бригаденфюрер смотрит на меня как на пустое место.
– Вот и отлично, – произнес Курт, усаживаясь. – У тебя осталось выпить?
– А как же! – подмигнул Корн. – Я словно знал, что ты придешь.
– Я расскажу, что надо делать, чтобы перестать быть пустым местом, Фридрих… Это долгий разговор!
В тот вечер они выпили мало, однако говорили долго и задушевно. В конце концов в глазах майора появилась надежда. Он пообещал сделать все возможное. И слова эти были произнесены таким тоном, что Мейер понял – собеседнику можно верить.
Назад: Глава 6
Дальше: Часть II