Книга: Спасти Париж и умереть
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

На улице Соссэ в камере для заключенных всю мебель составляли две охапки сена, неизвестно каким образом попавшего сюда.
Впрочем, можно было вспомнить, что всего месяц назад в полях под Парижем проходил сенокос. Можно было нафантазировать, что хозяйственная служба, подчиненная оберштурмфюреру Кнохену, проявила чудеса экономии. Ведь оберштурмфюрер Кнохен, как истинный немец, приветствовал бережливость.
На охапке сена, прислонившись спиной к бетонной стене, сидел звонарь Жорж Лерне. Глаза его были полузакрыты, чуть подрагивавшие руки лежали на раскинутых коленях. Лерне приходил в себя после многочасового допроса. Впрочем, на душе было спокойно – он никого не выдал. К тому же из слов напарников-эсэсовцев, проводивших допрос, он понял, что у немецкой секретной полиции против него ничего нет. Неужели авторитет церкви сделал свое дело?
Мало-помалу на губах звонаря появилась улыбка – сначала слабая, она стала шире, и вот Лерне, постанывая и сотрясаясь всем телом, захохотал… Он смеялся дико, по-сумасшедшему, удивляясь собственной стойкости, которую проявил на допросе, потому что совсем недавно считал себя конченым человеком и вот внезапно понял, что силы вернулись к нему.
А ведь раньше сил не было. В сороковом году под нацистскими бомбами погибла его семья, и Жорж потерял смысл жизни. Чтобы как-то продержаться, он пошел служить в церковь.
Хохот перестал мучить так же внезапно, как начался. Жорж спокойно посмотрел вокруг. Камера, бетонные стены, лампочка под потолком, маленькое окно. Железная дверь. Все было как всегда, и все-таки… мир налился яркими красками.
Вдруг Жорж Лерне заметил, что «глазок» в железной двери, напротив которой он сидел, открыт. Кто-то наблюдал за ним из коридора.
Лязгнул замок, дверь со скрипом повернулась на петлях. Звонарь увидел человека, избитого много больше, чем был избит сам звонарь, в тряпье, которое когда-то было одеждой, вернее, военным обмундированием; человека, окровавленного, которого втолкнули в камеру так сильно, что он пролетел несколько метров и грохнулся на пол рядом со звонарем.
– Принимай напарника! – весело произнес надзиратель и захлопнул дверь.
Словно пасть чудовища поглотила еще одну жертву.
Жорж склонился над незнакомцем. Лицо мужчины представляло маску из грязи и крови. Над левой бровью белел шрам в виде буквы «С».
– Друг, что с тобой сделали, – прошептал звонарь.
Он принялся хлопотать. Человек слабо дышал, других признаков жизни не было. Жорж перетащил несчастного на сено, выпрямил ему руки и ноги. Губы мужчины приоткрылись, и незнакомец произнес несколько слов – явно не по-французски.
Звонарь прислушался.
– Суки… – прошептал по-русски человек, которого бросили в камеру. – Они мне за все заплатят…
Звонарь знал несколько русских слов, общался с русскими эмигрантами. Все они приехали в Париж после русской революции и Гражданской войны. Итак, перед ним был русский. Чем ему можно было помочь? Звонарь попытался протереть несчастному лицо. Мужчина застонал, оттолкнул руку Жоржа.
– Спасибо, – глаза избитого открылись. – Спасибо, товарищ… Ничего, прорвемся… – Незнакомец произнес эти фразы шепотом, по-французски, но с русским акцентом.
Да, новый сосед был русским. Видимо, военнопленным.
Прошло еще несколько часов, во время которых звонаря и его нового соседа никто не беспокоил.
Новый сосед звонаря постепенно приходил в себя. Как оказалось, он был вполне в состоянии что-то рассказать, только время от времени лицо его кривила гримаса боли.
Незнакомец рассказал, что он пленный советский офицер, старший лейтенант артиллерии Серафим Юрьевич Никольский (по-французски фамилия «Никольский» звучала как «Никольски» – с ударением на последнем слоге), бывший учитель, преподававший французский язык в школе. Год назад попал в плен под Курском. Затем его перебрасывали из концентрационного лагеря в лагерь, берегли, потому что он был силен, как бык. Он побывал в Треблинке, Майданеке, Дахау, наконец с вагоном пленных он был переброшен во Францию, под Париж, где проработал на заводе «Рено» три месяца, пока не сбежал. После побега он скрывался у случайных людей, пока не нарвался на провокатора. Своего знакомого Никольский посчитал провокатором, потому что видел, как человек этот заходит в здание гестапо, расположенное по улице Соссэ.
– То есть он заходил в это здание, – улыбнулся Никольский. – Я убил его, но все-таки попал сюда… Чертовски забавный оборот.
– Как? – распахнул глаза звонарь. – Каким образом вы… убили?
– Догнал на обратном пути – он шел по набережной Сены, оглушил кулаком и сбросил в реку, – пожал плечами Никольский. – Но мне не повезло, меня заметили. В принципе, мне и так некуда было бежать. Вернись я на квартиру, которую снимал, меня бы арестовали, ведь этот предатель уже указал адрес. А как вы, служитель церкви, относитесь к содеянному мной?
Некоторое время Жорж Лерне обдумывал услышанное. Потом покачал головой.
– Если это был нацист, это не грех! – ответил он.
Совершив свой поступок, Никольский сначала попал в руки французской полиции как уголовник. Но французы услышали его акцент и передали его немецкой военной полиции. По словам Никольского, немцы установили его личность, увидев номер, вытатуированный на руке. Никольский обнажил руку по локоть и показал этот номер.
– Я не успел вывести его, – грустно пояснил Никольский. – Меня наградили им в Треблинке.
– Как вы хотели вывести его?
– Как выводят татуировку, – Никольский пожал плечами. – В Париже достаточно мастеров. Еще у меня была мысль просто взять нож и срезать часть кожи. Но я не успел.
– Вы терпели бы боль? – поразился Жорж Лерне.
– Думаю, да, – ответил сосед. – Рана все равно зажила бы.
Взгляд Никольского был честным, открытым. Звонарь почувствовал к нему доверие.
– Почему вас держат здесь? – спросил звонарь. – Вас должны были отправить в концлагерь, откуда вы сбежали. С вами разобралось бы лагерное начальство… Ах, я забыл! – Он хлопнул себя по лбу. – На вас же убийство!
– …И еще они пытаются выяснить, что я сделал, пока был на воле! – добавил Никольский и покачал головой. – Как жаль, что я не успел связаться с подпольем. В таком бы случае я бы действительно хоть немного отомстил нацистам. А теперь получается, что на моем счету только один нацист… да и не человек вовсе…
– Вы попали к людям Кнохена, – покачал головой звонарь. – Они из вас вытянут жилы.
– Кто это – люди Кнохена? – не понял собеседник.
– Те, кто пытал вас, – ответил Жорж Лерне. – Это страшные люди. Это гестапо.
Звонарь был впечатлен. Особенно впечатлили слова Никольского о том, что его, видимо, скоро расстреляют.
– А вы? – с надеждой спросил Никольский. – Вас ожидает та же участь?
– С чего вы взяли? – растерянно спросил звонарь. И даже отодвинулся.
– Мы сидим в одной камере, это камера смертников, – уверенно отвечал сосед.
– Вы что? – совсем растерялся звонарь.
– Не далее чем сегодня мне сказали, что меня ждет расстрел. Ну, может быть, проведут еще один-два допроса. – Сосед сжал кулак. – А вы чего ждете? Помилования? – Он осклабился. – Напрасно! Из камер по улице Соссэ никто не возвращался.
Звонарь долго обдумывал услышанное. Он поймал себя на мысли, что не верит этому человеку… Или верит? Но какие были основания не верить новому соседу по камере? Наверняка Никольский говорил правду.
– Потому в камере и нет мебели, – мрачно заметил Жорж Лерне. – Что вы предлагаете?
– Что я предлагаю? – Собеседник очень долго смотрел на него, потом подмигнул. – У меня по этой части богатый опыт… Что-нибудь придумаем.
Вечером того же дня во дворе здания, а окно камеры выходило во двор, раздался топот сапог, взревел автомобильный двигатель. Сокамерники переглянулись. Тут они услышали, как взвизгнули тормоза, стукнула дверца.
– Что это? – спросил Никольский.
– Не знаю, – покрутил головой Жорж Лерне.
Звонарь устремил взгляд на маленькое окно под потолком, забранное решеткой. Окно выходило во двор. Ему вдруг пришло в голову, что в окно запросто можно выглянуть. Если кто-то подсадит…
– Желаете полюбопытствовать? – угадал Никольский.
– Да, если можно, – согласился француз.
Сосед, кряхтя, поднялся на ноги и подошел к стене. Он опустился на колени и уперся руками в стену.
– Вы легче меня, – сказал он. – А я, кажется, уже в силах вас выдержать. Только недолго.
Жорж Лерне осторожно ступил ногой на плечо сокамернику, оттолкнулся от пола другой ногой. Сосед пошатнулся, но Лерне уже схватил обеими руками прутья оконной решетки, сжал изо всех сил.
– Попробуйте теперь подняться, – прошептал француз.
Никольский поднялся с одного колена, со второго. Получилось. Он стоял на полу, пошатываясь, а сосед по камере, согнув руки в локтях, висел на прутьях оконной решетки.
– Что-то видите? – спросил снизу Никольский.
Над городом сгущалась тьма. Но во дворе светил фонарь и кое-что освещал… Посреди двора стоял грузовик с высоким крытым кузовом, возле грузовика – отделение солдат. Перед автоматчиками расхаживал офицер в мундире. К офицеру подошел ефрейтор, офицер отдал команду, и ефрейтор развернулся, бросился бегом… Он пропал из поля зрения.
– Что там? – повторил Никольский.
– Погодите…
Солдаты получили команду разойтись. Спустя какое-то время во двор вывели пять сутулых фигур. Заключенных подвели к машине. Двое солдат стали с двух сторон кузова, и заключенные полезли в кузов. Один вдруг вскрикнул, рванулся было в сторону, но его сильно ударили, толкнули назад. Человек сделал жест, будто вытирал лицо, и скрылся в кузове.
– Немцы вывели пять человек, всех посадили в грузовик, – прошептал Жорж Лерне. – Что это значит?
– Значит, сегодня не наша очередь на расстрел, – весело заметил Никольский снизу. – Слезайте!
Жорж Лерне отпустил руки и спрыгнул на пол.
– Вы слишком циничны для советского офицера, – сказал он, отряхиваясь.
– Уж какой есть, – не переставая улыбаться, ответил Никольский. – А вы видели других советских офицеров?
Звонарь прикусил язык. Впрочем, кажется, Никольский не придал особенного значения его реплике.
В коридоре раздались шаги, но Жорж Лерне и его сосед по камере уже успели опуститься на сено. Шаги приблизились к двери, и заключенные выглядели как ни в чем не бывало. Оба сидели с равнодушным видом.
Дверь камеры распахнулась. Появившийся надзиратель поманил звонаря пальцем:
– Ты! Иди сюда!
Жорж Лерне побледнел. Оглянулся на товарища, жалобно переспросил:
– Я?
– Ты, ты, – весело сказал надзиратель. – Иди сюда, не бойся.
Звонарь поднялся, на негнущихся ногах подошел к двери.
– Приятель, а я тебе не нужен? – раздался за спиной веселый голос Никольского.
Надзиратель не обратил на него внимания. Вообще Лерне вдруг узнал надзирателя – это был один из допрашивавших. В памяти вдруг всплыло, что этот парень не особенно бил его…
Когда Лерне переступил порог, гитлеровец прикрыл дверь.
– Хочешь заработать пачку сигарет и банку тушенки? – тихо спросил он. – Я набираю похоронную команду. Надо поработать. Извини, большего сделать для тебя не могу…
– Да, конечно… – растерянно пролепетал звонарь. Он не мог понять.
– Сейчас мы расстреливаем пятерых, – продолжал немец довольным тоном. – И не удивляйся, что я заговорил с тобой, у меня мать была француженка. Она была набожной, пока не умерла…
– Что? – спросил Жорж Лерне.
– Выкопают яму для себя они сами… Но надо, чтобы их кто-то закопал.
Жорж Лерне зажмурился изо всех сил. Наконец он понял, что от него требуется! И пусть услышанное больно резануло уши, ему, кажется, не оставляли выбора… Опустив плечи, звонарь покорно поплелся к выходу. По крайней мере, провиант не будет лишним, подумал Жорж Лерне.

 

Вернулся в камеру Жорж Лерне к утру, бледный и задумчивый. Его ввели и захлопнули за ним дверь. О будущей собственной судьбе он так ничего и не узнал. Он опустился на сено, в руках его была обещанная банка тушенки, на банке лежала пачка сигарет.
Он хотел поделиться впечатлениями от увиденного с Никольским, но камера оказалась пуста – напарника или перевели в другую камеру, или вызвали все-таки на допрос.

 

Вопрос о переписи культурных ценностей решался на совещании в мэрии. Присутствовавшие снова разделились на две партии – французов и немцев, и пока первые вяло пытались отговорить немцев от осуществления такого шага, Мейер, Оберг и Кнохен быстро все расставили на свои места. Окончательную точку поставил, конечно же, Курт Мейер.
– Значит, вы выступаете против приказа рейхсфюрера? – заметил он, в упор разглядывая Жака Дюкло.
– Никак нет! – растерялся мэр Парижа. – Однако хочу заметить… Может быть, мы сами, французы, займемся описанием ценностей? – Он стоял, подобострастно заглядывая в глаза сидевшему Мейеру.
– Нам предстоит осуществить перепись предметов, представляющих интерес для великой Германии, – надменно произнес Курт. – С этой работой могут справиться лишь немцы.
Мэр Парижа загрустил и безропотно подписал соответствующие бумаги, чтобы у музейного или церковного начальства не возникало вопросов.
Нюансы предстоящего дела продолжили обсуждать в кабинете Оберга на авеню Фош. Прибыли туда на автомобиле, выделенном Курту. Бригаденфюрер по своему обыкновению не стал особо вникать в дела. Сперва сидел со скучающим видом – в то время как Кнохен и Мейер обсуждали подробности, сколько человек и из каких служб нужно выделить. Но вот зазвонил телефон, и Оберг с радостью поднял трубку. Он сразу повеселел – звонил германский посол Абец, приглашал на обед в шведском консульстве.
– Продолжайте без меня, господа… – торжественно объявил Оберг и вышел.
Мейер был даже рад этому. С Кнохеном работалось легко. Были намечены несколько человек в качестве руководителей групп. Встал вопрос и о выделении группы самому Мейеру – штандартенфюрер также намеревался участвовать в переписи.
– Разумеется, я могу остаться в стороне, – обосновал Курт. – Но рейхсфюрер попросил меня пересказать личные впечатления…
Кнохен с пониманием наклонил голову… Этот Кнохен все понимал, все ловил с полуслова! Затем Кнохен поднял трубку и принялся звонить. Он распорядился вызвать некоторых сотрудников, назвав каждого по фамилии. На другом конце провода дежурный офицер аккуратно все записывал.
Через десять минут в кабинете собралось около десятка людей. Оберштурмфюрер приказал всем построиться, затем обратился к гостю:
– Не угодно ли будет вам самому выбрать… – Голос Кнохена прозвучал смущенно.
Курт всматривался в лица, стараясь на всякий случай запомнить каждого гестаповца – возможно, в будущем пригодится. Он видел перед собой одутловатые, равнодушные физиономии. Широкие челюсти и низкие лбы. Белки глаз у многих были в красных прожилках.
– Ваше имя и звание? – вдруг обратился Мейер к приземистому малому в засаленном военном кителе и брюках с отвисшими коленями.
– Шарль Курбевуа, господин штандартенфюрер, – выпучив глаза, ответил тот. Он говорил, почтительно прижимая к животу кепку. – Я работаю в гараже, ефрейтор секретной полиции. Немецкой, конечно… – Последние слова Курбевуа произнес со значением.
Курт прищурился.
– Вы француз?
– Да.
– Почему на вас немецкая военная форма?
– Господин оберштурмфюрер Кнохен оказал мне доверие.
Мейер вдруг почувствовал запах перегара, который доносился изо рта Курбевуа. Обернулся к оберштурмфюреру:
– Не желаю работать с пьяными лягушатниками.
Кнохен побледнел, подскочил к Курбевуа, наотмашь ударил того по лицу:
– Свинья! Пойдешь под арест!
Курбевуа, вжав голову в плечи, преданно смотрел на немца. Кнохен вызвал охрану, вооруженные солдаты увели трясущегося француза.
– Прошу извинить меня, господин штандартенфюрер, – сказал Кнохен. – Такое больше не повторится. Ублюдок получит по заслугам…
Курт величественно кивнул.
Были отправлены восвояси еще несколько агентов, вызвавшие неприятие Мейера. Курт свирепствовал, как мог. Он объяснял Кнохену, какие люди могут подойти для выполнения поставленной задачи. При этом старался быть как можно более требовательным. Курт преследовал цель, о которой, конечно же, не должен был догадаться Кнохен, – как можно больше затянуть выполнение задания Гиммлера.
Однако, как ни старался задержать дело Курт, оно все же продвигалось вперед.
Кнохен оказался талантливым организатором. Все пожелания Мейера он выслушивал внимательно, основные записывал. Так на странице, которая лежала перед Кнохеном, остались строки, где Курт требовал, чтобы в составе каждой группы были архитектор, историк.
– Согласно распоряжению рейхсфюрера, все вопросы должны решать немцы, – напомнил Мейер.
– Совершенно верно! – согласился Кнохен. – Однако…
– Что такое? – насторожился Курт.
– В Париже нет столько немецких специалистов, – растерялся Кнохен. – Если только военнослужащие…
– Если придется все же воспользоваться услугами французов, – решил Мейер, – выбирайте таких людей, чтобы не задавали вопросов. И не говорите, для чего все делается.
Еще Курт потребовал вооруженную охрану для каждой группы.
– Сами понимаете, во время работы, особенно такой серьезной, как эта, могут возникнуть инциденты. Нужно ко всему быть готовым.
– Кого ставить во главе группы?
– Не исключено, что вам также предстоит принять в этом участие, – сказал Мейер, внимательно глядя в глаза Кнохену. – Ответственность слишком высока! А вы, насколько я знаю, господин оберштурмфюрер, доктор философии.
– Совершенно верно, – скромно потупил взгляд Кнохен. – Однако у меня и так много работы здесь…
Курт еще раз внимательно посмотрел на собеседника. И правда, умные глаза, выпуклый лоб интеллектуала, да и уравновешенность характера говорили об образованности оберштурмфюрера. Что же взяло верх над образованностью, если доктор философии стал нацистом?
Мейер вздохнул. Значит, такова была страшная сущность фашизма, если в нацистскую партию шли даже выпускники университетов. Что же касается занятости этого молодого гестаповца, то она могла пойти на пользу.
– Итак, вы не хотите принимать в этом участия? – спросил Мейер.
– Прошу вас об этом, – сказал тихо оберштурмфюрер.
– Я думаю, решение проблемы может быть в следующем, – произнес Мейер через некоторое время. – Если вы назовете мне всех людей, кого считаете допустимым, я пойду вам навстречу. Еще я свяжусь с Берлином. Если будет получено положительное решение рейхсфюрера, мы включим в состав групп представителей коренной национальности страны.
Собеседник поднял брови. Он не обратил внимания, каким тоном было произнесено последнее. Значит, предложение прошло.
Разумеется, Курт не собирался сейчас звонить, он хотел отложить этот вопрос на потом, чтобы через пару дней позвонить – а то и вовсе не позвонить. Если он позвонит, то сошлется на инициативу Кнохена.
В Берлине вряд ли обратят внимание на все эти тонкости, а в Париже все бумаги пойдут за подписью Оберга и Кнохена – и если что, ответственность ляжет на них.
Французы же, включенные в состав групп, сообразят, что делать. Они будут включать в опись не самые ценные вещи. Или поставят в известность группы Сопротивления, и партизаны пресекут попытки вывоза ценностей на местах.
Официально же Курт Мейер еще раз озвучил свое железное мнение, что перепись ценностей должны вести только немцы.
– Все эти досадные мелочи, дорогой Гельмут, которые мы только что с вами обсудили, не более чем исключения.
– Это вы хорошо придумали, – сказал Кнохен, склонившись над списком объектов, подлежащих осмотру.
В конце концов были определены сами объекты, сроки, сформированы группы и названы старшие групп. Мейер еще раз с удовольствием просмотрел последний список. Внимание Кнохена было отвлечено на мелочи, а люди, попавшие в перечень старших, похоже, были бесхребетниками, представляли из себя бесформенный, пластический материал. Такими легко можно было управлять.
– Отлично, господин Кнохен, – обратился Курт к оберштурмфюреру. – Итак, запомните, что мародерства нельзя допустить ни в коем случае. Я со своей группой, конечно, возьму наиболее значимые объекты… – Курт взял со стола стопку страниц. – Лувр, Нотр-Дам, Версаль… – Он вынул из стопки несколько страниц, остальные положил на стол. – Другие люди тоже не будут скучать… – Он вдруг подмигнул: – Здесь работы на неделю-другую, Гельмут, расслабьтесь. Только помните: за каждый случай мародерства ответите головой.

 

На следующий день Курт Мейер и вверенные ему люди появились в Нотр-Даме.
Море неожиданных мыслей нахлынуло на советского разведчика Ивана Денисова, когда он впервые переступил порог знаменитого здания. В молодости он читал, конечно, «Собор Парижской Богоматери», но не мог представить, что это будет так великолепно. В конце концов, никакая книга не могла сравниться с реальностью. Иван Денисов с любопытством осматривал все вокруг, задирал голову так, что едва не слетала фуражка, шмыгал носом. Единственным выходом было как-то отворачиваться, чтобы его лица не видели спутники. Но ведь требовательный штандартенфюрер Курт Мейер не напрасно потратил столько времени, формируя свою группу!
Огромное здание. Сводчатый потолок. Лучи света падают из узких окон и освещают все. Пространство собора тонет в призрачной дымке. Тихо играет орган, непонятно, откуда звучит музыка. Вот орган замолк, и собор сразу наполнился какой-то особенно торжественной тишиной. Эта тишина прерывалась звуком редких шагов и покашливанием.
Хотелось обнажить голову. Хотелось разговаривать шепотом или вовсе не разговаривать.
Вместо этого Иван Денисов – или, точнее, уже немецкий штандартенфюрер Курт Мейер – прищурился и обратился к женщине, стоявшей за прилавком церковного киоска:
– Нам нужен настоятель этого заведения. Где мы можем найти его?
Женщина, сделав испуганное лицо, кивнула на величественный алтарь.
– Благодарю вас, – холодно ответил штандартенфюрер Курт Мейер.
Он и спутники прошли через дверь.
В дневное время cобор был почти пуст. Шаги отражались цоканьем, похожим на удар камня по льду. Несколько прихожан сидели на скамьях. Перед алтарем склонилась в молитве женщина в черном, руки ее были сложены у груди.
Настоятель появился внезапно и словно ниоткуда. Он остановился перед Мейером, важно сложив руки на животе.
– Чем могу служить, господа? – Настоятель говорил на безукоризненном немецком.
Курт молча подал бумагу. Настоятель прочитал документ и поднял взгляд.
– Великая Германия заботится о французской культуре! – произнес Курт Мейер с едва заметной иронией.
В глазах священника мелькнула обида – умный человек сразу понял, что ждало собор после описи и вывоза ценностей.
– Полагаю, нет смысла скрывать, что я против, – с обидой произнес настоятель. – Я буду жаловаться в Ватикан.
Курт заглянул ему в глаза. Умные глаза. Чуть подрагивавшие губы. От возмущения, конечно. При этом человек замечательно держал себя в руках.
– Ваше право, – Курт пожал плечами. – А теперь мы займемся тем, ради чего пришли.
Мейер оглянулся. Шагах в пяти от него сотрудники заведения Кнохена с жалким видом переминались с ноги на ногу. Курт отметил, что кое-кто снял головной убор.
– Я выделю вам человека, – вдруг произнес священник. – Иначе вы здесь все разрушите.
Не ожидая ответа, он развернулся и скрылся в маленькой двери рядом с алтарем.

 

Описывая ценности, находящиеся в соборе, Курт с несколькими людьми поднялся по винтовой лестнице на самый верх башни. Ветер грозил сорвать фуражку с головы, и Иван Денисов сперва придерживал фуражку рукой, потом вовсе обнажил голову.
Перед спутниками он объяснил свои действия тем, что не дает ветру нарушить форму штандартенфюрера СС. На самом деле Иван Денисов обнажил голову перед Парижем.
Вид был действительно прекрасен. Блестела под солнцем Сена, с двух сторон огибавшая остров Ситэ. Остров был похож на корабль. Город представал в сизой дымке. То, что Париж находился под немецкой оккупацией, придавало городу – быть может, в мыслях Ивана Денисова – какой-то труднообъяснимый серый оттенок. Может быть, просто темный оттенок всего калейдоскопа. Впрочем, Курт Мейер постарался развеять неприятные впечатления.
Чтобы отвлечься, он осмотрел фигуры химер на башне. Этими статуями башня была окружена по периметру. Сказочные персонажи на первый взгляд выглядели страшновато, на самом деле они были красивы и – милы.
Одного этого было достаточно, чтобы понять, что может произойти, если гитлеровцы все-таки начнут взрывать Париж. Иван Денисов зажмурился, представив груду развалин на месте прекрасного города. Такие развалины уже находились на месте многих городов Советского Союза – после того, как по этим городам прокатилась война.
Курт открыл глаза. Париж находился на месте. Пора было спускаться.
– Где провод, о котором вы сказали, что это громоотвод? – спросил Мейер, чтобы отвлечься.
Викарий, который стоял рядом, пробормотал что-то невразумительное. Курт покосился на спутника. Викарий – этот странный человек, служивший в соборе, постоянно находившийся в своих мечтах, – был выделен настоятелем для сопровождения группы. Викарий посмотрел на Курта:
– Мы убрали его… В скором времени проведем новый… Который нельзя будет использовать в качестве антенны…
Курт не стал заострять внимание на сказанном, хотя к словам викария можно было придраться, как к косвенному доказательству связи служителей собора с подпольщиками.
– Пойдемте, господа, нам пора, – сухо произнес штандартенфюрер Мейер.
Спускаясь по лестнице, Иван Денисов подумывал, не рассказать ли настоятелю о плане немцев по уничтожению Парижа. Вот так, взять и рассказать. Да еще представиться, кто ты на самом деле.
Хорошо, но что вслед за этим произойдет?
И потом, входил ли священник в иерархию подполья? Или он был только сочувствующий?
Курт решил молчать. Действовать нужно было более продуманно.
Внизу они долго ходили по залу и галереям, описывали убранство собора. Потом Мейер подозвал викария.
– Что это? – Мейер ткнул пальцем.
– Гипсовая статуэтка, мсье, начала XX века, – деревянным голосом произнес викарий.
– Гипсовая статуэтка… – отозвался Курт.
Историк, молчаливый француз, которого включили в группу, начал что-то записывать мелким почерком.
– Господа, она не представляет для вас ценности… – пролепетал викарий.
– Разрешите нам самим судить, – строго оборвал Мейер.
Его слова привели к тому, что викарий покорно плелся в хвосте и не пытался протестовать.
Курт радовался, что дал приказ составлять опись в двух экземплярах. Историк, положив копировальную бумагу под верхнюю страницу, старательно нажимал карандашом.
Второй экземпляр Мейер собирался оставить у себя, чтобы передать подпольщикам. Но как передать? С убийством художника у Курта пропали все контакты.
Опись предметов искусства напоминала о вывозе вещей из дома, подготовленного к сносу. Он оглянулся на лица викария, историка. Они что, ничего не понимают? Их сосредоточенные лица ничего не выражали.
Один из сопровождавших гестаповцев вдруг произнес:
– А ведь здесь на днях искали бандитов с радиопередатчиком…
– Что вы говорите? – весело отозвался Курт. – У нас другое задание, не менее важное. Не забывайте, его дал сам рейхсфюрер Гиммлер!
Остановились перед маленькой железной дверью.
– Что там? – Курт указал на дверь.
– Э-э-э… Подземелье, крипта, – хрипло ответил викарий.
– Откройте! Вам работать здесь, – сказал Мейер историку. – Мы с господином викарием осмотрим подземелье…
Они спустились по винтовой лестнице вниз. Курт внимательно осмотрел помещение. Он сожалел, что не может прямо спросить у викария, отсюда ли велась радиопередача! К тому же Мейер не знал, кто именно из служителей церкви был связан с подпольем.
Курт помнил о том, что звонарь собора находится в гестапо. Викария тоже подозревали. Но открыться симпатичному викарию не позволяли законы конспирации, оставалось наблюдать. Курт лишь позволил себе маленький вопрос:
– Кто сейчас звонит в колокола? Нашли человека?
– Разумеется… – отвечал бледный викарий. – У нас это умеют делать несколько человек…
Он в свою очередь не спросил о звонаре. А ведь мог! Курт покосился на спутника. Тот был напряжен, на лбу выступил пот. Мейер решил оставить его в покое.
Взгляду Мейера открылась сводчатая крипта, точно как он ее представлял. Чтобы погасить волнение, Курт профессиональным взглядом разведчика стал осматривать подземелье. Мысленно он представлял, как все здесь было. Допустим, передачу вели отсюда. Если провод, выданный за громоотвод, был на самом деле антенной, то лучшего места для радиопередачи не придумать!
Но гестапо, прибывшее в собор по указке операторов пеленгационных установок, опоздало! Подпольщики куда-то ушли – в то время, как служители церкви вели гестаповцев вверх, на башню. Курт вспомнил известный в детстве рассказ о том, как какой-то большевик, кажется сам Ленин, обманул царскую полицию, пришедшую с обыском. Прокламационная листовка была спрятана в книгу, стоявшую на нижней полке шкафа. Полицейскому вежливо подали табуретку, мол, так будет удобней – и полицейский купился, послушно начал обыск с верхней полки. Добравшись до нижних полок, он уже устал, и листовка не была обнаружена.
Курт не мог не отметить саркофаг, который стоял чуть поодаль. Внешне этот саркофаг ничем не отличался от остальных, только что стоял особняком. Мейер задержал на нем взгляд.
Краем глаза он заметил, что викарий следит за ним… Мейер опустил голову. Не вызвать бы сердечный приступ у бедняги!
Он подошел к саркофагу, опустился на корточки. Массивный постамент с надписью на старофранцузском языке впечатлял. Тяжелая крышка была действительно тяжела. Мейер попробовал поднять ее, но ничего не получилось. Внезапно Курту показалось, что щель между саркофагом и крышкой шире обычного, он оглянулся на другие гробницы и понял, что не ошибся. Снова посмотрел внимательно на саркофаг – щель выглядела ненатурально широкой.
– Вы напрасно стараетесь что-то здесь обнаружить, господин штандартенфюрер, – раздался деревянный голос викария. – Перед вами памятники истории пятнадцатого века… Святые захоронения…
Курт оглянулся и увидел, что викарий с грустным видом качает головой.
– Что здесь можно найти? – добавил служитель церкви. – Внутри только мертвецы…
Курт достал из кармана зажигалку, щелкнул ею. Огонек очень заметно отклонился в сторону щели.
– Что здесь написано? – спросил Мейер, делая вид, будто освещает надпись.
– Упокой Господи душу… – прочитал викарий и замолк растерянно.
Курт хмыкнул.
– Посмотрите, как интересно! – сказал Курт. – Огонек отклоняется к щели… Видимо, мертвецы пятнадцатого века поднимаются по ночам и разгуливают по собору!
Викарий не ответил. Курт поднялся.
– Пойдемте, я вам верю, в подземелье действительно ничего нет, – сказал Мейер.
Он еще раз или два повторил подобную фразу, чтобы викарий уверился, что ни церкви, ни людям ничего не грозит.
Они вышли на лестницу. Спутник, улучив момент, когда Курт, казалось бы, не смотрел на него, вынул из складок сутаны фляжку и на мгновение приложился к ней.
Курт снова сделал вид, будто ничего не заметил.
Пришло в голову – если бы он был здесь один, без спутников, вполне возможно, что здоровяк викарий запросто ударил его по голове. Но наверху находились остальные гитлеровцы. Ирония судьбы! Если бы викарий напал на него, Курт Мейер открылся бы ему, значительно сократив время на розыски связи с подпольем.
Как ни в чем не бывало, он поднялся из подземелья и присоединился к остальным членам группы.

 

Вечером, полный впечатлений, Курт Мейер заехал на улицу Соссэ, чтобы поинтересоваться, как обстоят дела у Кнохена.
– Правильно ли мы поступаем, Гельмут? – задумавшись, спросил Курт. – Посмотрите, как много объектов в Париже, и все представляют интерес для нас, немцев! Успеем ли мы… – Он хотел сказать: «спасти», но вовремя спохватился: —…вывезти их до того, как будет приведен в исполнение приказ фюрера?
– Мы все делаем правильно, господин штандартенфюрер, – взволнованно ответил Кнохен. – К тому же должен заметить – я давно наблюдаю за вами и не нахожу ошибок…
Курт Мейер внимательно посмотрел на собеседника. Похвала врага была приятна. Однако что значило «Я давно наблюдаю за вами?».
Он некоторое время рассматривал стопку документов на столе Кнохена. Это были списки «специалистов» по культурным ценностям, составленные во время их прошлой беседы. Взгляд Мейера остановился на нескольких французских фамилиях в списке, и Курт подумал: а ведь действительно, все делалось правильно…
– Кстати, привлекайте к работе доктора Менгеле, – добавил оберштурмфюрер. – Он подлинный ценитель искусства.
– Я уже был в его лаборатории, – с удовлетворением ответил Курт. – Непременно привлеку. Мы договорились о будущем сотрудничестве.
Курт вспомнил о Лагранже. Если он еще жив, он находится у Оберга или Кнохена. У бригаденфюрера, насколько он знал, было всего две или три камеры, и заключенные в них сидели самые именитые – если можно было так выразиться. У Кнохена и камер, и людей в них было побольше. Где мог быть Лагранж?
– Кстати, Гельмут, не позволите ли ознакомиться со списком ваших заключенных?
– Зачем вам это? – поднял брови Кнохен.
– Некоторые моменты, Гельмут, вам может объяснить лишь рейхсфюрер Гиммлер, – со вздохом произнес Курт.
Кнохен не ответил, встал и подошел к сейфу. Открыл, вынул из сейфа несколько папок. Быстро нашел нужную, положил остальные папки обратно и вернулся к столу.
– Вот, смотрите. – Папка легла перед Куртом.
Курт принялся просматривать списки заключенных. От обилия фамилий зарябило в глазах. Но уже на третьей странице Мейер наткнулся на строку: «Фредерик Лагранж, инженер».
– Отлично, Гельмут, отлично, – улыбнулся Курт Мейер. – Этот человек нужен мне.
– Этот? – Кнохен подошел, заглянул через плечо Мейера, и – о чудо! – лицо его просияло. – О, теперь я понимаю, господин штандартенфюрер, что вы приехали с действительно серьезным заданием! В Берлине проявляют интерес к математику?
– Еще какой, – вздохнул Мейер.
Мейер не поверил ушам и глазам – Кнохен, хоть и раньше подобострастный, после упоминания о Лагранже стал относиться к нему с еще большим почтением. Значит, оберштурмфюрер прекрасно знал, кто такой Лагранж?
– Скажите, почему он у вас?
Кнохен пожал плечами.
– В начале войны поступило распоряжение – арестовать, содержать в одиночке, относиться аккуратно, не допрашивать… Он у нас этакий «вечный узник»! – Оберштурмфюрер улыбнулся. – Видимо, его хотели использовать в Пенемюнде… Не знаю, почему им перестали интересоваться.
– Давно он у вас?
– Был сперва у Оберга, потом перевели ко мне.
– Сколько он сидит, таким образом?
– Четыре года.
Через мгновение Мейер решился:
– Гельмут, я хотел бы оформить все необходимые бумаги, чтобы перевести этого заключенного к Обергу, и в самом скором времени. Вы не станете возражать?
– Разумеется, нет, – сказал Кнохен. – Делайте, как считаете нужным.
Курт пролистал страницы. Впечатлило меню, определенное Лагранжу, – оно выгодно отличалось от меню остальных заключенных. Два раза в неделю Лагранж получал мясо. Присутствовало в меню и неожиданное слово «витамины». Мейер пришел к выводу, что Лагранж действительно был на особом счету.
– В самом деле его так кормят? – спросил Курт.
– Порции он получает из офицерской столовой, – ответил Кнохен. – Еще ему разрешили газеты. Разумеется, немецкие.
Курт вздохнул и сел писать бумагу: «Бригаденфюреру Обергу. Париж, август 1944 г. В связи с настоятельной необходимостью заключенный Лагранж Фредерик, 1885 г.р., под мою ответственность переводится…»
Он хотел спокойно побеседовать с Лагранжем.

 

Взбешенный доктор Менгеле подошел к Курту в коридоре военной комендатуры.
– Это что же получается? – почти набросился на Мейера доктор. – Вы описываете ценности? Париж будет бомбардирован? А как же мой газ? Вы обещали мне!
Курт внимательно посмотрел на собеседника:
– Фон Маннершток против использования газа. Он четко выполняет приказ фюрера.
В глазах Менгеле появилась обида.
– И все-таки мой газ дал бы больший результат. Вы обещали мне содействие.
– Я на вашей стороне, Йозеф, – мягко ответил Мейер. – Более того, я послал донесение в Берлин. Однако ответа еще нет. Видимо, рейхсфюрер занят другими делами.
– Я, выходит, для него мелкая сошка? Давайте позвоним в рейхсканцелярию!
– Йозеф, не кипятитесь, – примирительно произнес Курт. – Сделаем иначе. Вы сейчас будете присутствовать на совещании? Отлично! Советую поставить вопрос перед комендантом. Или это сделаю я.
– Спасибо, штандартенфюрер! Я сам подниму этот вопрос!
Менгеле так и сделал. Ближе к концу совещания он встал и произнес:
– Господин генерал, мой газ более выгоден для Германии…
– Убирайтесь к черту со своим газом! – яростно закричал на него фон Маннершток. – Убирайтесь в Аушвиц! Назад!.. Псевдоученый! Лжец! Потрошите в Аушвице своих евреев!..
Менгеле вжал голову в плечи и устремился к двери… Чуть позже Курт догнал доктора в коридоре.
– Ничего страшного, – сказал ему Мейер. – Я попробую выцарапать прямое разрешение Гиммлера. Не теряйте надежды, Йозеф! – Он ободряюще похлопал доктора по плечу.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7