Англо-американские войска неумолимо приближались к Парижу. Иногда на городских окраинах можно было слышать звуки боев. В Париже стали появляться регулярные немецкие части, прибывавшие на поездах и тут же отправлявшиеся на фронт. Парижские больницы были переполнены ранеными. На улицах можно было видеть танки с солдатами на броне. Солдаты, однако, выглядели не так, как в 1940 году. Они не заигрывали с парижскими красотками. Парижане смотрели вслед немецким танкам с презрением, кое-кто сжимал кулаки.

В центральной Франции гремели бои. 28 июля были освобождены города Кутанс и Гранвиль, 30 июля – Авранш, 3 августа – Ренн, а 10 августа – Нант и Анже. В деревнях и городах вершилось правосудие над представителями коллаборационного правительства Петена, власть переходила к коммунам – стихийно создававшимся органам самоуправления.

17 августа в штабе 7-й американской танковой армии было многолюдно. За столом сидели черные от напряжения генералы де Голль, Паттон, Леклерк. Глаза у всех воспалены после бессонных ночей. Генералы согласовывали действия войск в наступлении. Генерал Александер, стоявший у телефонного аппарата, что-то кричал в трубку. Вот он положил трубку на рычаг и сказал:

– Они могут применить это бесчеловечное средство против партизан, и даже темпы нашего продвижения не спасут бойцов Сопротивления… – Речь шла о возможном применении «Циклона-Б» в парижских катакомбах.

– Партизан нельзя вывести? – спросил Леклерк.

– У меня самые последние сведения. Перед восстанием бойцы согласны идти на риск… Завтра они начинают восстание!

– А как насчет уничтожения самого Парижа?

– Ситуация вызывает тревогу. Военный комендант города Маннершток намерен в самое ближайшее время привести приказ Гитлера в исполнение… Правда, он еще надеется на Менгеле с его газом…

– Почему все замыкается на Менгеле?

– Если его газ уничтожит партизан, восстание не начнется. Немцы надеются пересидеть в осажденном Париже, пока не подойдет подкрепление из Германии.

Александер хмыкнул.

– Доктор – фигура важная, но, безусловно, не главная. Все решает фон Маннершток. Применение газа в катакомбах уничтожит партизан, такое количество вооруженных людей не сможет бесследно раствориться в Париже.

– Вы же сказали о восстании!

– Совершенно верно.

– У нас есть связь с Парижем?

– Только что была.

– Бомбардировка Парижа начнется не ранее чем последний немецкий солдат покинет город… – сказал кто-то.

– А наши парни могут прорваться по воздуху к аэродрому противника и уничтожить самолеты?

– Нет. Слишком сильный заградительный огонь…

– А что, если нам применить бомбардировки? – спросил Александер. – Метод испробованный, дает хорошие результаты.

Над столом повисло тягостное молчание.

– Вот что, – сказал Шарль де Голль. – Передавайте открытым текстом. Мы не будем ни бомбить, ни обстреливать город. Вы поняли меня? В Париже у многих есть радиоприемники. Пусть народ меня услышит!

– Вы хорошо подумали, прежде чем заявлять такое? – нахмурился Александер.

– Еще как! – надменно посмотрел на него де Голль. – Это мой город! И я войду в него, не повредив ни единого здания!

Де Голль и Леклерк переглянулись. Оба хранили относительное спокойствие, потому что знали: их агент Франсуа Паррон сообщил накануне, что их русский друг штандартенфюрер Курт Мейер уже все сделал – или почти все сделал – для спасения города. Заключительные аккорды должны были прозвучать завтра.

Связь прервалась, потому что в катакомбах случился обвал. Не пострадал никто из людей, однако рация вышла из строя.

Встреча Курта Мейера с представителем французского подполья все-таки состоялась. Адель привела в Люксембургский сад капитана Франсуа Паррона.

Они неспешно шли по аллее. По дорожкам расхаживали озабоченные голуби. Людей почти не было видно. От возможных неожиданностей, любопытства патруля, например, вполне надежно защищал мундир штандартенфюрера. Если бы все же последовали вопросы, Курт мог ответить, что встречается со своими осведомителями.

– Вы полковник Роль-Танги? – спросил Мейер, увидев перед собой плечистого незнакомца с черной бородой.

Адель пожала плечами и промолчала.

– Меня зовут Франсуа Паррон, – холодно произнес незнакомец. – О чем вы хотели поговорить?

Курт подумал, что ему по какой-то причине не дают встретиться с полковником Роль-Танги, однако выбирать не приходилось.

– Простите, кого вы представляете?

– Я личный представитель генерала де Голля в Париже.

– Вот как… Что же, мне очень приятно.

– А вы кто? – спросил человек.

Мейер чуть помедлил. Не слишком ли смело ведет себя этот Паррон? Он сразу взял инициативу в свои руки. Однако нужно было беречь время, и Курт решил быть откровенным.

– Я представитель советской разведки, – сказал он. – Здесь я нахожусь в качестве штандартенфюрера СС Курта Мейера.

– Хорошо, – наклонил голову собеседник. – Чего вы хотите?

– Во-первых, я могу помочь вам с боеприпасами, – сказал Курт. – Для этого, собственно, я вас и вызвал…

– Интересно, рассказывайте.

– Можно организовать налет на аэродром. После недавней бомбежки там царит неразбериха, ею можно воспользоваться. Все решит небольшая группа людей, в числе группы должен быть я. Не хотите ее возглавить? У Данцига на взлетной полосе стоит транспортный самолет, складские помещения уничтожены бомбежкой, охрана минимальна, и груз находится в самолете. Он чудом не взорвался. Однако что есть, то есть. Это боеприпасы, я сам видел надписи на ящиках. – Курт перевел дух. – Я могу взять грузовик в гараже господина Кнохена, водитель может бесследно исчезнуть, я сам сяду за руль. В качестве перевалочной базы предлагаю использовать собор Парижской Богоматери. Насчет этого тоже есть соображения… И еще. Мне нужна ваша помощь во время скорой премьеры в Гранд-опера…

– Вот как? – удивленно поднял брови капитан Франсуа Паррон. – Информация весьма интересна… Вы предлагаете сразу три операции? Хорошо, я слушаю вас дальше, друг!

Мейер подумал, что этот человек вовсе не так уж плох, как показалось сначала.

Детали предстоящих операций были обсуждены быстро. Насчет театра дело решилось так. Подпольщики должны были попасть в театральный подвал через катакомбы. Расположение этого выхода из подземных галерей было Мейеру показано Фредериком Лагранжем.

Мейер принес карту с собой. Он передал ее капитану Паррону, Франсуа отметил, что эта карта лучше, чем тот вариант, которым располагали партизаны. Были коротко обсуждены роли каждого члена группы, которая должна была проникнуть через этот ход в театр.

– Короче, гитлеровцы готовятся к одной постановке, а мы им покажем другую, – довольно усмехнулся капитан Паррон. – Вы сообщили толковые сведения, мой друг. Я рад был познакомиться с вами. – Обменявшись рукопожатием, новые знакомые пообещали друг другу сотрудничать и дальше, после чего расстались.

С аэродромом дело решилось так.

Вообще мысль об аэродроме пришла, когда Курт сопоставил воспоминание о самолете, охранявшемся одним солдатом, с тем, что его старый знакомый Шарль Курбевуа работает в гараже немецкой военной полиции.

Спустя час после разговора с Парроном Мейер был в гараже. Курбевуа суетился возле грузовика. Француз опустил капот и стал протирать масляной тряпкой руки. И тут рядом с ним возник, блистая эсэсовским мундиром, Курт Мейер.

– Господин штандартенфюрер! – растерянно воскликнул Курбевуа. Глаза его, по обыкновению, выкатились.

Мейер приложил палец к губам и тут же указал вниз. Курбевуа увидел пистолет, направленный на него, и совсем поник.

– Молча садись в машину, – произнес Курт Мейер. – Мы выезжаем на важное задание. Партия дает тебе возможность исправить грехи, которые ты совершил, беспробудно пьянствуя…

Не отрывая взгляда от пистолета, Курбевуа занял место за рулем. Мейер сел рядом, деловито захлопнул дверь.

– Заводи, – криказал Курт.

Курбевуа повернул ключ в замке зажигания. Курт, наклонившись к нему, увидел, что в баке было достаточное количество бензина, и скомандовал ехать.

– Куда? – пискнул Курбевуа.

– Вперед, мой друг, вперед!

Перед воротами остановились. Часовой направился в обход машины, чтобы взять пропуск у водителя, как он делал это всегда, соблюдая порядки, установленные в службе Кнохена. Однако он увидел на пассажирском сиденье Курта Мейера и уже не отрывал от штандартенфюрера внимательного взгляда.

Курт призывно махнул рукой и, когда часовой приблизился, протянул в окошко поистине волшебный документ, подписанный Гиммлером.

Разумеется, пистолет Мейера был в это время по-прежнему направлен на Курбевуа. Часовой, стоя на земле, не видел оружия, а документ Мейер подавал левой рукой.

Курт знал: все люди, видевшие подпись Гиммлера, делились на две категории. Одни сразу впадали в столбняк, на других подпись рейхсфюрера не производила особого впечатления. Часовой, к счастью, принадлежал к первой группе людей.

– Не особо распространяйтесь о том, что пропустил нас, – доверительно сообщил ему Мейер. – Операция сугубо секретная. Мы рассчитываем вернуться к вечеру.

– Господин Кнохен знает?

– Еще бы! – кивнул Курт. – Это он попросил меня сделать сюрприз бригаденфюреру…

Часовой сделал серьезное лицо и открыл ворота.

Олух, подумал о нем Мейер.

Грузовик выехал на улицу и повернул направо, потому что ехать перед окнами здания, откуда его вполне могли заметить, Курт Мейер, при всей своей смелости, не хотел.

Курт приказал водителю притормозить в одном из переулков. Курбевуа послушно ударил по тормозам. Машина стояла две минуты, в течение которых Курт наблюдал в боковом зеркале пустую улицу. Вскоре из кафе «Золотая голубка» выбежали несколько мужчин, забрались в кузов. Последним залез капитан Франсуа Паррон – в зеркале мелькнула и пропала его черная борода. Послышался легкий стук по крыше кабины.

– Поехали, – скомандовал Мейер.

Грузовик направился в район Булонского леса.

От Курбевуа избавились, едва выехали за город. Мейер приказал остановиться, Курбевуа по его приказу вышел из машины. У негодяя дрожали колени, он совершенно не представлял, что от него хочет штандартенфюрер СС Курт Мейер, к которому он привык относиться как к богу.

Курт стоял молча. Из кузова выпрыгнули мужчины с суровыми лицами, Курбевуа все понял и стал на колени.

– Ха, – сказал кто-то из подчиненных Паррона. – Этого подонка я знаю. Он с другими арестовывал семью Вернанов, Жюля и Кристину, это мои соседи. Он убил Жюля, когда тот попытался сопротивляться. Я наблюдал за всем этим из окна напротив…

– Значит, не будем терять время, – сплюнул Паррон.

Курбевуа просто придушили, после чего спрятали тело в трубе под дорожной насыпью. Военную форму Курбевуа надел парень, который сел за руль.

На аэродроме Курт показал тот же документ, подписанный Гиммлером. Сразу направились к транспортному самолету. Курт знал, что генерал Данциг в это время находится где-то в городе, в обществе Менгеле, и потому особенно не тревожился. Часовой не оказал сопротивления, его связали и спрятали в глубине кузова.

Майор авиации, который вышел из здания в сопровождении двух солдат, поспешил к «Хейнкелю». Нужно было разобраться, что за незнакомые люди взялись вдруг разгружать боеприпасы. Он увидел такую картину. Шестеро пленных французов, в грязной рваной одежде, работали в поте лица. Их охраняли двое эсэсовцев, в руках одного был карабин, второй держал автомат.

Вдобавок рядом мерил пружинящим шагом бетонные аэродромные плиты штандартенфюрер СС. Он был злой, как черт, то и дело посматривал на часы.

– У вас все в порядке? – заискивающим голосом спросил майор.

– Быстрее, сволочи, – произнес, не слыша вопроса, штандартенфюрер. – Пристрелю парочку, чтобы остальные шевелились…

– Штандартенфюрер, вы не можете разгружать самолет без санкции генерала Данцига, – жалобно произнес майор.

Курт остановился и воззрился на майора.

– Будьте добры, майор, выделите парочку своих людей! – раздраженно бросил он. – Я взял этих свиней под расписку и обязан вернуть к вечеру. Иначе бригаденфюрер Оберг не пойдет навстречу в другой раз… Видимо, проклятые лягушатники чувствуют, что я не могу их расстрелять, и пользуются этим.

– Но… кто вы? – спросил майор.

– Ваш начальник в курсе, – ответил Мейер, отрывистым жестом протягивая документ, подписанный Гиммлером. – Все происходит в рамках секретной операции, о ней сказано здесь…

Майор долго рассматривал всемогущую подпись рейхсфюрера. Затем бросил взгляд на работавших заключенных, на штандартенфюрера, снова на работавших заключенных.

– Из какой вы службы? – спросил наконец.

– Немецкая военная полиция, – сказал Курт Мейер. – Эти патроны пригодятся против маки… Не ваша вина, что ваш «Хейнкель» так и не долетел до фронта.

Вечером того же дня у собора Парижской Богоматери несколько человек были заняты странной работой. Перед собором стоял немецкий грузовик с тентованным кузовом, рядом с кабиной нервно курил сигарету за сигаретой штандартенфюрер СС Курт Мейер. Сзади, у опущенного борта, суетились люди, одетые в новенькую немецкую военную форму. Не совсем было понятно, чем они занимаются. Люди не то грузили что-то в кузов, не то выгружали.

Причем люди в гражданской одежде работали наравне с немцами. Ящики носил даже майор люфтваффе, мундир которому был несколько великоват, а китель расстегнут, потому что верхняя пуговица оторвана.

Если бы в эту минуту рядом с собором очутился грозный генерал Зигфрид фон Маннершток, он непременно отметил бы, что ящики из собора выносятся. Если бы фон Маннершток засомневался, Курт предъявил бы коменданту бумагу, где штандартенфюрер Мейер и подчиненная ему группа обязывались эвакуировать из собора культурные ценности.

На самом деле ящики вносились в собор. Вначале, правда, в собор внесли два ящика, которые тут же вынесли снова и поставили рядом с грузовиком. Внутри находились несколько безвкусных церковных статуэток и книги, не представлявшие ценности, которые подпольщикам отдал старый библиотекарь Бонье. С Бонье по совету Курта Мейера встречались Адель и викарий. Библиотекарь принял решение помочь им.

В ящиках, заносимых в собор, находились боеприпасы, взятые с аэродрома: патроны, пулеметные ленты, гранаты. В соборе на скамье сидела Адель, перекладывала гранаты из ящика в мешки, запасенные заранее, и партизаны уносили эти мешки вниз. Проход в катакомбы узкий, и боеприпасы можно пронести только в мешках. Из крипты то и дело выходили люди.

Когда последний ящик был выгружен из автомобиля, Курт тоже зашел в собор. Там он увидел девушку.

– Адель! – позвал Мейер.

Девушка подняла голову и улыбнулась:

– Как ваши дела, господин Мейер?

– Все хорошо.

Курт Мейер стоял и смотрел на нее. Адель переложила гранату в мешок, достала из ящика очередную и стала рассматривать.

– Господин Мейер, как граната устроена?

– Ради бога, осторожнее! – бросился к ней Курт. – Попроси, чтобы кто-то рассказал тебе. Все это скоро пригодится.

Неожиданно для себя он обнял ее. И тут встретился взглядом с парнем, который вышел из темного проема. Курт вспомнил, что видел этого блондина раньше – на ипподроме, и еще раньше, на Монмартре, в компании Адель.

Парень подошел ближе.

– Убери свои лапы, немчура, от моей девушки, – произнес парень по-французски.

Курт опешил. Услышанное было настолько неожиданным, что Мейер не поверил ушам. Хотелось расхохотаться. Но Курт молчал…

Рядом с Павлом Бондаревым стояла Адель, красная от смущения, она старалась поймать взгляд блондина. Тот не смотрел на девушку. Она вдруг фыркнула, развернулась и взялась за прерванное дело.

Павел постоял еще некоторое время. Потом нервно дернулся и, подняв очередной мешок, спустился в катакомбы.

Календарь показывал 16 августа 1944 года. Маленькая площадь возле Гранд-опера заполнена автомобилями. Казалось, паника в Париже, который фактически находился уже в осаде, утихла на один вечер.

Приближение англо-американских войск все же чувствовалось. Дамы в вечерних платьях, выйдя из автомобилей, пугливо оглядывались, хватали своих не очень уверенных кавалеров и спешили с ними укрыться в здании. Даже немцы, услышав по радио объявление Шарля де Голля, верили, что памятники архитектуры не будут разрушены, если вдруг начнется обстрел.

На крыльце сбоку от входа топтались двое людей в штатском. На одном был потертый костюм без галстука, на втором – короткая куртка и клетчатая рубашка. Оба выглядели чужими среди театральной публики. Один из них жевал бутерброд, запивая пивом.

Это были сотрудники немецкой военной полиции, которым оберштурмфюрер Кнохен приказал арестовать доктора Менгеле.

Прошел Оберг с гримасой мученика, под руку с довольной Ингрид. Девушка горделиво поглядывала по сторонам. Ее черное вечернее платье очень сильно открывало спину, на голове топорщилась безвкусная шляпка с вуалью до подбородка.

Прошел строй французских добровольцев из офицерской школы пронацистской патриотической организации «Щит и слава». У крыльца строй остановился. Капрал отдал команду разойтись, парни энергично взбежали наверх по ступенькам. Жеманно и чопорно прошествовала старая баронесса де Сент-Женевьев с двумя молодыми людьми с обеих сторон, которые бережно вели даму под локти.

За несколько минут до семи часов к центральному входу подкатил только что отремонтированный «Рено» доктора Менгеле. Машина была покрашена заново, разбитые фары заменены, капот выпрямлен. Дверцы открылись, и на асфальт ступили довольный доктор, штандартенфюрер СС Курт Мейер и генерал люфтваффе Отто фон Данциг. Менгеле шел последним. Он рассказывал анекдот, слышанный еще в Польше, о том, как хитрый еврей купил пачку сигарет с фильтром, но не знал, с какого конца их курить.

– Сначала куришь фильтр, а потом – ничего, начинается хороший табак, – завершил анекдот доктор, и его спутники громко рассмеялись.

Все трое поднялись по ступенькам, и тут доктор Менгеле встретил взгляд одного из подчиненных Кнохена.

Тот подтолкнул локтем напарника. Напарник торопливо запихал в рот остатки бутерброда и вытер губы тыльной стороной ладони. Менгеле побледнел и поспешил скрыться в театре.

– Сейчас? – спросил тот, который ел бутерброд.

– Забыл? – злобно прошипел второй. – После спектакля. Оберштурмфюрер нам головы открутит…

Зрительный зал был ярко освещен. В первом ряду расположились штандартенфюрер СС Курт Мейер, доктор Менгеле, генерал Данциг. За доктором оставалось пустое кресло.

Дальше расположились фон Хольтиц, посол Абец, консул нейтральной Швеции, за ним – старый полковник Гюнтер фон Штрассер, адмирал Кранк, другие немецкие чиновники. Прибежал запыхавшийся Жак Дюкло, упал в боковое кресло первого ряда. Тут же поднялся, бросился к оркестровой яме, что-то сказал дирижеру, вернулся. Оберг и Кнохен, пожелав оставаться менее заметными, заняли места во втором ряду.

В оркестровой яме появился взволнованный режиссер. Он показал знаками, что пора начинать. Дирижер сделал большие глаза.

– Но господина Маннерштока нет в зале! – громким шепотом ответил дирижер. – Только что господин мэр приказал подождать!..

Невозмутимый Зигфрид фон Маннершток появился в зале лишь через четверть часа. Среди публики уже поднялся некоторый шум. Фон Маннерштока разглядывали с любопытством, будучи, по всей видимости, наслышаны о его характере, однако внимание публики было ему безразлично.

Комендант Парижа важно прошествовал к сцене. Его сопровождала охрана, состоявшая из четырех офицеров. У первого ряда фон Маннершток остановился, вынул из кармана пригласительный билет и неторопливо сверил номер места.

Махнув рукой охране, мол, оставайтесь там, опустился в кресло в первом ряду, точно посередине сцены. Четверо охранников заняли крайние места в первом ряду, согнав каких-то мелких чиновников.

Перед тем как основательно расположиться, фон Маннершток еще раз поднялся, осмотрел зал. Коменданту приветливо кивали, старались привлечь его внимание. Фон Маннершток никого не замечал. Наконец он уселся.

– Вы довольны? – Курт нагнулся к Менгеле.

– О да, штандартенфюрер, – отвечал доктор. И добавил: – Среди прочих дел, которые я выполнял в художественном совете театра, было распределение пригласительных билетов… Поэтому мы сидим так близко к коменданту…

– Судя по всему, вам все удается, – сделал комплимент Мейер.

Погас свет, оркестр заиграл увертюру.

Курт Мейер, пока шла опера, соображал, что ему делать дальше. Зрители сидели, затаив дыхание.

Почти до самого своего финала опера шла без неожиданностей. В финальной сцене Макс – главный герой оперы – должен был выстрелить из ружья в голубку, но попал в злодея Каспера. Оркестр играл в этом месте «тутти», то есть все музыканты одновременно взяли в руки свои инструменты. Публика следила за действием оперы, и потому мало кто обратил внимание, как белокурый моравский крестьянин отошел от толпы других крестьян и спрятался за декорацией. Декорация представляла собой фанерные щиты, изображавшие гору.

Артист массовки оглянулся по сторонам – так получилось, что за кулисами сейчас никого не было, никто оттуда не смотрел на него, – и достал из кармана брюк, которые были под театральной одеждой, пистолет. Между двумя листами фанеры оставалась щель шириной в палец. Артист спокойно прицелился…

Два выстрела грохнули один за другим, почти совпав с ударами оркестровых тарелок. В зале раздался визг, доктор Менгеле вскочил, ошеломленный. Курт воззрился на своего соседа.

Менгеле был в порядке, а вот комендант Парижа фон Маннершток завалился на бок, начал сползать с кресла. Замер в странном положении и генерал Данциг, рука его зацепилась за подлокотник. Во лбу Маннерштока зияло аккуратное пулевое отверстие, тонкий ручеек крови пересекал бледное лицо. У Данцига пробито горло, крови гораздо больше, генерал откинул голову назад.

…У Адель, которая во время представления тоже находилась в театре, было свое задание. Она сидела на третьем этаже, в конце коридора. Там стояли несколько кресел и урна. Адель курила, белая сумочка стояла на ее коленях. В момент, когда раздались выстрелы, девушка решительно поднялась и выхватила из сумочки гранату, приоткрыла дверцу электрического щита. Выдернув кольцо, Адель положила гранату в нишу между стеной здания и деревянным наличником. Прикрыла дверцу щита и юркнула на лестницу…

Немецкие гранаты рассчитаны на семь секунд, и девушка успела спуститься этажом ниже, когда прогремел взрыв. В театре погас свет – Адель не зря взорвала электрический щит. Поднялась паника. Доктор Менгеле вскочил и, перемахнув через плюшевый бордюр, спрыгнул в оркестровую яму. Это было сделано так быстро, что Мейер не успел опомниться. Менгеле же помнил расположение двери, через которую в оркестровую яму проходили музыканты, и почти вслепую бросился туда. На ходу перевернул несколько пюпитров, наступил на чью-то руку, сам едва не упал. Наконец вырвался в коридор.

Коридор был слабо освещен. Остатки солнечных лучей проникали сквозь далекое окно. Менгеле свернул на лестницу, вприпрыжку устремился по ступенькам вверх.

Внезапно перед доктором возникла тонкая девушка в белом платье, она спускалась по лестнице вниз, со второго этажа. Доктор и девушка встретились взглядами, на мгновение замерли… Но вот Менгеле сорвался с места, оттолкнул девушку и побежал по лестнице вверх.

Офицеры охраны Маннерштока, увидев, что случилось, выхватили оружие и выскочили на сцену. В этот момент включили аварийное освещение, и стало видно, как охранники, расталкивая растерянных актеров, бегут к декорации. Фанерные листы были изрешечены пулями, но за ними, конечно, никого уже не оказалось.

Гитлеровцы выскочили за кулисы. Они там наткнулись на двоих рабочих сцены, старого и помоложе.

– Куда побежал? – спросил офицер у старого.

– Я не видел, – помотал головой старик.

– В подвал! – отозвался молодой спутник. – С ним какая-то девчонка!

– Мы их достанем, – уверенно произнес офицер охраны. – Покажите нам дорогу!

Он махнул рукой, и гитлеровцы загрохотали сапогами по лестнице. Рабочих увлекли за собой. Внезапно раздался сильный взрыв.

– Проклятие, – простонал старый охранник. – Они это узнали!

– Что такое? – зарычал офицер.

– Из театра есть ход в катакомбы! – сказал старик. – Но кто им это…

Подвал представлял собой длинный коридор, в обе стороны которого отходили двери. Немцы бежали по коридору, освещенному редкими лампочками, пока не уперлись в торец. Там была дверь, всегда запертая, она теперь оказалась распахнута, вокруг виднелись следы взрыва. Покореженный замок валялся на полу.

– Что думаете делать? – спросил охранник.

Офицер был решителен.

– Там что, катакомбы? – спросил он. – Попытаемся преследовать их. Далеко не уйдут…

Но ни он, ни его спутники не смогли ничего сделать. Едва они ступили в подземный коридор, прогремел взрыв. Преследователи бросились бегом, но спустя десяток метров уперлись в сплошную стену из песка и обломков камней. Путь, который вел в катакомбы, оказался завален.

Для Курта следующее утро оказалось наиболее трудным. Он сделал все, что мог. Он знал, что задание Центра выполнено: Париж останется цел. Маннершток и Данциг – убиты, доктор Менгеле – исчез…

Теперь оставалось ждать. И представлять в уме, основываясь на вере и твердой убежденности, что ни одно его усилие не пропало даром, что его эстафету подхватили, что маки не сидят теперь без дела и подготовка к восстанию идет полным ходом.

Ни одна утренняя газета ни словом не обмолвилась о происшедшем в театре. Так же в газетах не было никакой информации, которую разведчик мог бы принять за условный сигнал к началу восстания. Впрочем, Курт представлял, что французские товарищи просто могли использовать другой способ обмена информацией.

Теперь оставалось только ждать.

Курт Мейер посмотрел на календарь – тот показывал 18 августа 1944 года. Курт выехал из гаража, запер за собой ворота и направил автомобиль к центру города. По дороге он думал о том, каковым будет его персональное участие в восстании? Павел Бондарев, Адель, звонарь Жорж Лерне, множество других людей, с кем он познакомился за время своего пребывания в Париже, все они были счастливые люди, потому что знали свое место в том, что скоро должно было начаться. Он же пребывал в стане врага. Что же будет делать он?

Курт притормозил на перекрестке. Уже начались вокруг центральные кварталы города, по перекрестку проехал грузовик, в кузове которого сидели немецкие солдаты. И все же что-то в городе было не так.

Мейер втопил педаль газа. Остановился возле лавки, где всегда покупал сигареты. Вышел из автомобиля и спустился по каменным ступенькам, потянул на себя стеклянную дверь.

За стойкой стояла старая женщина с добрыми глазами.

– Здравствуйте, мадам Дюпон, – произнес Курт Мейер. – Как ваше здоровье?

– Здравствуйте, господин Мейер! – отозвалась хозяйка лавки. – Немного побаливает поясница, но в общем, все не так уж плохо… Вам, как всегда, черные алжирские?

– Да, если они у вас есть.

– Для вас, господин Мейер, всегда найдется, – улыбнулась старая женщина.

Она выложила на прилавок две пачки.

– Как идет торговля, мадам Дюпон? – спросил Курт Мейер. – Получается что-то откладывать?

– Какая сейчас торговля, господин Мейер, – вздохнула старая женщина. – Во время войны Париж словно вымер, туристов почти нет и оборота нет…

– Мадам Дюпон, скоро у вас будет оборот, – неожиданно для себя произнес Курт Мейер.

– Что? – Лицо старой хозяйки озарилось радостью. – Как вы можете говорить такое? Когда, господин Мейер, это произойдет?

– После войны, мадам Дюпон, после войны.

Скоро Мейер смог сделать вывод об истинных размерах восстания. На стене гестапо висела такая же листовка, какую он видел на стене дома возле полицейского участка. Висела – и вот ее нет. На глазах Мейера немецкий солдат в гимнастерке с закатанными рукавами старательно соскребал листовку со стены.

Курт вошел в здание.

– Господин штандартенфюрер! – вытянулся в струнку дежурный.

– Что у вас происходит? – спросил Курт.

– Бандиты, господин штандартенфюрер! – ответил ефрейтор. – Не извольте беспокоиться, листовка ликвидирована!

Не ответив, Курт прошел по коридору. В принципе, у Оберга ему уже нечего было делать, однако хотелось последний раз поговорить с упрямым Лагранжем и принять решение.

Проходя мимо комнатенки дежурных охранников, Мейер остановился и распахнул дверь.

В помещении охраны фельдфебель с ефрейтором играли в шахматы. При появлении штандартенфюрера оба вскочили.

– Заключенного из двадцать седьмой камеры – ко мне в кабинет, – сухо распорядился Курт.

Фельдфебель откозырял, выпучив глаза.

Мейер прикрыл дверь и пошел дальше по коридору. Фельдфебель за его спиной бросился исполнять приказ.

Курт вошел к себе в кабинет, бросил на стол перчатки и подошел к окну. Он чувствовал странную расслабленность – или он перепутал ее с волнением? Волноваться было не из-за чего. Вот сейчас здесь появится инженер Лагранж, и Курт его увезет. Все полномочия для этого у штандартенфюрера Мейера имеются.

Дверь кабинета распахнулась, порог переступил сутулый Фредерик. Из-за его спины возник немецкий фельдфебель.

– Заключенный Лагранж доставлен! – отрапортовал немец.

– Можете быть свободны, – распорядился Курт.

Дверь закрылась. Мейер поднялся, обошел вокруг стола и гостеприимно подвинул стул к вошедшему.

– Прошу, садитесь, – сказал он.

Он постарался, чтобы его голос звучал как можно приветливей.

– Вы напрасно теряете время, – произнес француз. – Я сказал, что не буду сотрудничать с вами…

– Все это теряет смысл, уважаемый Фредерик, – веско произнес Курт. – Сейчас я выведу вас и посажу в свой автомобиль…

Инженер поднял испуганный взгляд, Курт ободряюще улыбнулся:

– Нет, я не повезу вас на расстрел. В Париже началось восстание, господин Лагранж. Восставшим понадобится ваша помощь… Кстати, спасибо за информацию о катакомбах, она уже помогла нам.

Викарий пробирался на колокольню. Пожалуй, впервые он не имел врагов, кроме себя самого, и он проклинал свою привычку прикладываться к фляжке. Фляжка и теперь была с ним, укреплена на поясе, под сутаной, на своем обычном месте, в специальной ременной петле. Викарий уже сто раз давал себе честное слово никогда больше не употреблять спиртное, когда отправился в этот непростой поход вверх, к колокольне. Особенно хорошо он чувствовал, насколько крута лестница. Раз или два он споткнулся и едва не упал. Отбил себе колено.

В близлежащих кварталах уже слышались выстрелы. Викарию нужно было звонить в колокола, чтобы подать условный сигнал для начала восстания. Он не мог подвести людей.

Добравшись до места, где была укреплена веревка, он отдышался, достал фляжку, отхлебнул из нее. Проклиная себя, спрятал фляжку под сутану. Затем сжал руками веревки и принялся звонить… Мелодичный перезвон колоколов поплыл над Парижем.