Чем ближе фронт, тем более напряженной жизнью жил аэродром люфтваффе под Парижем. Союзнические войска стояли уже под Верноном – в нескольких десятках километров от французской столицы. Непрестанный гул самолетов висел в воздухе. Каждый час садились или взлетали истребители, специальные служащие пополняли боеприпасы, заправляли самолеты. После чего самолеты снова взлетали. По интенсивности жизни аэродрома можно было судить о ходе сражений на Западном фронте.

Во избежание нападений маки (так назывались партизанские отряды во Франции) охрана аэродрома была усилена. Аэродром обнесен колючей проволокой.

Распахнулись ворота, и на территорию заехали несколько грузовиков. В кузове последнего грузовика сидели пленные в полосатых робах. Кавалькаду замыкал легковой автомобиль, на заднем сиденье которого расположился доктор Менгеле.

Грузовики затормозили. Навстречу легковому автомобилю в сопровождении охраны вышел молодой импозантный генерал в форме люфтваффе.

Доктор Менгеле выбрался из машины.

– Хайль Гитлер! – Генерал улыбнулся.

– Хайль! – Менгеле позволил себе вскинуть руку чуть более вяло.

– Итак, я приветствую вас, доктор, на моей территории, – генерал Данциг перешел на фамильярный тон и долго тряс руку медика. – Самолет, который вы ожидаете, уже давно прилетел… – Генерал махнул рукой, указывая на бомбардировщик, стоявший на некотором расстоянии от остальных самолетов.

Менгеле, приставив ко лбу ладонь, посмотрел на самолет.

– Отлично, – сказал он. – Клаус Рено помог мне, разместив мой заказ на одном из своих заводов в Марселе. Что же, займемся разгрузкой…

Они с генералом сели в автомобиль и направились к самолету. Туда же покатили и грузовики. Менее чем через минуту пространство вокруг самолета было оцеплено. Пленные под присмотром охраны перегрузили из самолета в грузовики черные продолговатые ящики. На каждом были изображены череп и две скрещенные кости.

– Что в ящиках? – улыбнулся генерал.

– Наш с господином Рено секрет.

– Не хотите говорить?.. – улыбнулся генерал и добавил после того, как Менгеле поморщился: – Какова здесь культурная жизнь, в столице Франции? – Данциг заглядывал при этом Менгеле в глаза.

Тот подумал, прежде чем ответить.

– Основная культурная жизнь лягушатников протекает в ресторанах и бистро, – наконец ухмыльнулся Менгеле. – Редкие исключения связаны с немецкой культурой… Вот, например, премьера «Вольного стрелка»…

Менгеле не договорил. Впереди раздался какой-то крик, и доктор, словно гончий пес, устремился вперед. Рядом с грузовиком суетились полосатые фигуры пленных, на земле что-то лежало.

– Что там случилось? – спросил генерал.

– Минутку, – ответил Менгеле. Он подозвал офицера охраны. – Что такое? – осведомился доктор, когда запыхавшийся охранник приблизился.

– Эти сволочи уронили один из ящиков, – откозыряв, доложил охранник.

– И что? – зарычал Менгеле.

– Ничего. Крышка отскочила.

Доктор бросился к упавшему ящику. Стало видно, что в древесных стружках упакованы двадцатикилограммовые баллоны, на каждом шла надпись «Циклон-Б».

– Осторожней, сволочи, – выругался Менгеле. – Сейчас все здесь нанюхаемся… Крышку – на место!.. Живо! А вы! – заорал он на приблизившихся солдат. – В сторону! Сейчас же! Никому не смотреть!!! За нарушение приказа – расстрел!

Менгеле, дрожа всем телом, оглянулся. Рядом стоял озадаченный Данциг.

– Что с вами? – полюбопытствовал генерал. – Вы так разозлились…

– А, нервы! – Доктор махнул рукой. – Эти остолопы вечно все испортят…

– А вы не раздражайтесь по мелочам, – доброжелательно произнес генерал, протягивая собеседнику пачку сигарет «Георг Пятый». – Такие люди, как вы, у нас наперечет. Если будете нервничать, одним станет меньше. Все утрясется. Главное, ваш груз прибыл, сейчас его погрузят…

Менгеле взял сигарету, прикурил от протянутой зажигалки.

– Кстати, о культуре, – сказал он, наблюдая, как ящик с приколоченной заново крышкой погрузили в кузов грузовика. – Подумать только! Эти лягушатники ввели меня в художественный совет Гранд-опера! Как вам это нравится!

Генерал хмыкнул, потом важно произнес:

– Тем самым они признали превосходство немецкой нации!

– Но я не профессионал в музыке…

– Талантливый человек – талантлив во всем, – решительно заявил генерал Данциг.

Погрузку скоро завершили. К собеседникам подскочил офицер охраны:

– Этих пленных – в бараки или в крематорий?

– В крематорий, всех в крематорий… – рассеянно ответил Менгеле. – Так что вы говорили о талантливых людях?

Августовское солнце опускалось к горизонту, когда здание Гранд-опера осветилось изнутри. Светомаскировочные шторы были укреплены на окнах, но на несколько минут было решено дать полный свет, чтобы проверить трюк, запланированный на день премьеры. Ярко освещенное, праздничное здание Гранд-опера в оккупированном Париже! Фоторепортеры сделают снимки, получится хороший пропагандистский ход…

Но вот свет погас. Члены художественного совета, маленькой стайкой собравшиеся на площади, наблюдавшие оттуда за театром, поспешили вернуться в здание.

Они прошли через пустое фойе, расположились в пустом зрительном зале. Но оркестр был на месте, артисты ждали за кулисами, и по залу ходил взволнованный режиссер. Вот он сделал знак дирижеру, и оркестр грянул увертюру… Начался предпремьерный костюмированный показ оперы «Вольный стрелок» Карла Марии фон Вебера.

На французских актерах были немецкие средневековые одежды. Арии оперы исполнялись на немецком языке. Члены художественного совета, в основном немцы, внимательно следили за произношением. Жанр оперы назывался «зингшпиль» – в такой опере вокальные партии чередуются с обычными театральными диалогами. Произношение должно было быть идеальным.

В полутемном зале неясными светлыми пятнами выделялись лица членов художественного совета. Среди остальных можно было увидеть доктора Менгеле, его лицо было особенно напряженным.

Вот свет на сцене померк, остался узкий круг прожектора. Один из главных отрицательных героев, Каспер, укладывал камни в Волчьем Ущелье вокруг лежавшего на земле черепа… Мрачная музыка подчеркивала торжественность момента.

Доктор Менгеле читал либретто и знал, что по сюжету сейчас должно было произойти следующее. С последним ударом колокола Каспер выхватит охотничий нож, обведет вокруг себя магический круг, вызывая духов… Череп на сцене привлек внимание доктора.

– Стоп, стоп, стоп! – Менгеле поднялся, несколько раз громко хлопнув в ладоши.

Голова длинноволосого дирижера над бордюром оркестровой ямы замерла. Взвизгнули последний раз скрипки, наступила тишина. Среди членов художественного совета кто-то кашлянул.

Все обратили внимание на доктора, который, как всегда невозмутимый, уже пробирался между рядами к сцене. Обежав оркестровую яму, он поднялся по ступенькам и подошел к герою.

– Что это такое? – громко произнес Менгеле, отталкивая Каспера. – Это никуда не годится! – Доктор поднял с пола череп. – Во-первых, это муляж, – заявил на весь зал Менгеле, – во-вторых, у черепа не арийские формы! Все это неубедительно! – Жестом Гамлета доктор вытянул руку, в которой лежал череп. – Скажите, – обратился он в темноту зала, в то место, где сидел режиссер, – вы внимательно читали сюжет?

– Я… Да… Как можно?.. – пролепетал режиссер, поднимаясь. – Собственно…

– Не собственно, а я вам прощаю ваш промах лишь в том случае, если вы первый раз ставите оперу! – заорал Менгеле. – Завтра я пришлю вам дюжину арийских черепов, на выбор! А кого вы набрали в массовку? – Менгеле обернулся, устремляя взгляд за кулисы. Там стояли, привлеченные шумом, не задействованные в сцене с Каспером актеры. – Выходите, выходите! – воскликнул доктор и призывно махнул рукой.

Актеры вышли на сцену. Менгеле вытащил из кармана программку, поднес к глазам.

– Дайте полный свет, не видно! – крикнул он осветителям.

Щелкнули тумблеры, и прожекторы устремили яркие потоки света на сцену.

– Вот здесь написано, – произнес Менгеле, водя пальцем по программке, – «Действие происходит в Моравии…» – Менгеле поднял голову. – Это значит, я должен видеть моравских крестьян? – Он расхохотался. – Вы только посмотрите, господа, кого берут работать в театр! – Он бросился к толпе и вывел вперед какого-то актера.

У низкорослого мужчины, испуганно прижимавшего руки к груди, были черные волнистые волосы и крючковатый нос.

– Вы еврей? – звонко спросил Менгеле.

Актер сглотнул и попытался сделать шаг назад. Стоявшие сзади коллеги не дали актеру исчезнуть.

– Когда я увидел вас на сцене, – не унимался доктор, – я уверился, что ваше место в концлагере…

– Я француз, в родне у меня были французы… – Актер едва не плакал.

Менгеле перестал обращать на него внимание. Пройдясь перед массовкой, остановился рядом с высоким голубоглазым блондином.

– Вот истинный ариец! – закричал Менгеле, обращаясь к залу и потрясая программкой, зажатой в руке. – Не смущайтесь, дорогой мой, стойте спокойно. Держите марку! У меня к вам нет претензий… А все другие у вас, господин режиссер, какие-то недочеловеки…

Перед Менгеле стоял не кто иной, как Павел Бондарев.

С торжествующим видом Менгеле вернулся в зал. Его провожали почтительные перешептывания членов художественного совета.

По темному подземелью осторожно двигались Жорж Лерне, Серафим Никольский и радистка Адель. Звонарь шел чуть впереди, неся в руке включенный фонарик.

– И все-таки я уважаю вас, друзья, – раздался басовитый голос Никольского.

– Что с тобой, Серафим? – спросил звонарь.

– Опять вспомнил, как мы с тобой бежали, – сказал провокатор. – Без тебя я бы не решился…

В действительности же он вспомнил о том, как его инструктировал оберштурмфюрер Кнохен. Среди прочего оберштурмфюрер говорил о том, что время от времени надо поддерживать высокую ноту в разговорах с будущими жертвами. Это должно рождать доверие.

– Ну бежали и бежали, теперь век об этом вспоминать? – сказал звонарь.

Жорж Лерне вдруг остановился, и Адель, следовавшая за ним, налетела на его широкую спину.

– Что такое? – шепотом спросила девушка.

Лерне обернулся.

– Смотри, – сказал он. – Уверен, такого не было здесь последние четыреста лет…

Он направил фонарик на выступ стены. Все увидели картину, аккуратный портрет человека в немецкой фуражке.

– Это современная картина, – сказал Никольский.

Адель подошла ближе.

– Боже, это рисовал покойный дядюшка Клод, – прошептала потрясенная девушка. – Посмотрите, это его мазки! Жорж, посвети! – Девушка провела пальцем над поверхностью картины: – Видите? Здесь и здесь… Вот!

– Ну буду спорить, – ответил звонарь. – Все знают, что Адель у нас признанный специалист по живописи…

– Не смейся! – тряхнула головой Адель. – Я узнала руку дядюшки Клода… – Она вдруг успокоилась и произнесла: – Как этот портрет мог оказаться здесь? – Адель растерянно оглянулась.

– Гестапо, – бухнул сзади Никольский.

– Не время шутить! – одернул его звонарь. – Предположим, кто-то положил картину для нас… Что из этого следует?

Они переглянулись.

– Кто-то хотел дать нам знать, – сказал Никольский.

– Ее надо осмотреть, – сказала Адель.

Жорж Лерне передал девушке фонарь и взял картину в руки. Повертел ее, осматривая.

– Там не может быть бомба? – пискнула Адель.

– Думаю, плоских бомб не бывает, – ответил звонарь. Он прощупал портретную рамку, зацепился пальцем и повернул загнутый гвоздь.

– Что там? – снова спросил Жорж Лерне. – Адель, свети на пол… Что-нибудь видишь?

Девушка направила луч фонарика под ноги. Внизу был грязный известняк, ничего больше.

– Стоп, стоп, стоп, здесь еще гвозди, – сказал звонарь. – Портрет имеет сзади картонку, которой могло и не быть… – Он нащупал остальные гвозди, поднатужился и повернул. Сунул палец под картонку, которая теперь отошла от портрета, расширил щель и вытащил из-под картонки прямоугольный листок бумаги. – Я так и думал, – торжествующе произнес Жорж Лерне. – Смотри, Адель! Ты у нас специалист не только по картинам, но и по шифрам…

Он подал Адель страницу, а девушка вернула Лерне фонарь. Никольский тихо сопел носом рядом с ними.

Адель развернула сложенный вдвое листок и подставила под свет фонаря. Все увидели два ряда цифр, аккуратно записанных карандашом.

– Сможешь расшифровать? – спросил звонарь.

Адель пожала плечами.

– При последней встрече дядюшка Клод сказал, что все шифры остаются прежними, – грустно произнесла она. – Бедный мой дядюшка Клод. Он и после смерти помогает нам… Я попытаюсь расшифровать, но не обещаю…

Сказав так, она бросила взгляд в ту сторону, где стоял Никольский.

Хоть девушка испытывала по отношению к этому человеку самые искренние, дружеские чувства, законы конспирации, которым ее учили Павел Бондарев и полковник Анри Роль-Танги, говорили ей, что надо быть осторожней и обнародовать информацию в кругу людей, к которым эта информация будет иметь самое непосредственное отношение.

На парижском ипподроме было людно. Шли скачки.

Несмотря на военное время, здесь было много зрителей и много игроков. Пытались поправить свое финансовое положение разорившиеся бизнесмены, привыкшие к шальному счастью профессиональные игроки, просто любопытные, которые решили поиграть на тотализаторе первый раз в жизни. Такие люди больше всего смущались, их, как правило, к кассам за ручку подводили более опытные спутники. Эти же спутники уверяли проигравших, что бояться нечего, что надо обязательно повторить попытку, иначе счастье не улыбнется никогда.

У одной из касс с отсутствующим видом стоял Курт Мейер и заполнял карточку. На штандартенфюрере СС был гражданский костюм, и суетившиеся вокруг люди бесцеремонно толкали Курта. Он же не обращал на толчки никакого внимания, делая записи неспешно, словно жизнь никуда не торопила его.

И правда, кому какое дело? Желающих играть на скачках всегда великое множество, и у каждого свое настроение. Кто рвется к кассам, едва становится известна новая информация перед заездом, а кто, как Курт Мейер, вовсе не переживает.

Профессиональные букмекеры и другие завсегдатаи скачек косились на Курта. Он записал номера лошадей на несколько забегов вперед. Эти номера означали своеобразный пароль-шифр.

Рядом с Куртом вдруг появился мальчик-оборванец лет двенадцати. Бесцеремонно сунул нос в карточку.

– Что тебе? – поднял взгляд Мейер. – Брысь…

Мальчуган белозубо улыбнулся и ретировался. Курт не знал, что перед ним только что мелькнул министрант собора Парижской Богоматери.

– Мсье, лошадь, на которую вы хотите поставить, хромает на левую переднюю ногу, – раздался чей-то голос.

Курт снова поднял голову. Перед ним стояла миловидная девушка лет девятнадцати, ее зеленые глаза смотрели хитренько. Девушка улыбалась. Только что она произнесла пароль, который установил сам Мейер в последней записке.

– А остальные хромают на все четыре, – улыбнулся Курт.

Фраза была отзывом.

Спустя несколько минут они сидели в кафе, располагавшемся недалеко от ипподрома. Вокруг щебетали птички. Над столиком раскинула листву ива, лучи солнца падали на стол маленькими кружочками.

– Ужас, – произнесла вдруг девушка.

– Вы о чем? – спросил Курт.

С ипподрома донесся могучий рев, означавший очередной заезд. У Курта тоже мурашки поползли по спине.

– Иной раз кажется, это ревет огромное чудовище, – сказала Адель. – Имя этого чудовища – фашизм. Если мы уничтожим фашизм, исчезнет и чудовище…

– Странные вещи вы говорите, – произнес Курт. – Ипподромы останутся после разгрома Гитлера…

– Да, но тогда крики будут восприниматься иначе, – парировала девушка.

Курт внимательно посмотрел на нее. Они помолчали. На ипподроме в это мгновение родился новый звук. Он нарастал, перешел в крик и окончился ревом, от которого содрогнулось все вокруг. Впечатление было удручающее.

– Ужасно, – признался Курт.

– Я же говорила, – улыбнулась девушка. – Скажу откровенно, за все время оккупации мне впервые приходится пить кофе в обществе немца, – продолжала Адель.

– С чего вы взяли, что я немец? – спросил Курт и тут же пожалел о сказанном. Но подумал, что контакт означает некоторое доверие, и потому все должно быть в порядке.

– Кто вы? – спросила Адель.

– Я не скажу, кого именно из союзников я представляю, – перешел на деловой тон Курт Мейер. – Однако я должен назвать причину моего пребывания здесь. Я должен спасти Париж…

– Париж должен быть разрушен? – перебила она.

– Фюрер отдал такой приказ. Сейчас идут подготовительные работы. Конечно, все делается втайне. В том числе и от французов. Даже от тех, которые пошли на сотрудничество с немцами.

– Бог мой! – сказала девушка. – Я доложу об этом своему начальству. Против этого чудовищного плана поднимется вся Франция!

В кафе вошел высокий стройный блондин. Он заказал рюмку аперитива. Пока бармен делал аперитив, блондин, облокотившись о прилавок, внимательно рассматривал Адель и ее собеседника. Это был не кто иной, как Павел. Безусловно, он запомнил Курта Мейера в лицо – для того и разглядывал этого человека.

Правда, сам Курт, занятый беседой, не заметил, что за ним наблюдают.

Курт Мейер и Адель после некоторого обсуждения договорились о связи и способе информирования. Курт остался доволен – девушка показалась ему вполне толковой. Если у нее не менее толковые друзья, с ними вполне можно работать.

– Я жила у художника по имени Клод… – вдруг произнесла девушка.

– Как вы назвали его имя? – встрепенулся Курт.

– Клод… Такой старый художник с седыми волосами, он нарисовал ваш портрет. Так вот, я жила у него. Долгое время. Он мне дядя. Теперь его убили… – В глазах Адель появились слезы.

Курт почувствовал жалость.

– Я видел, как это произошло, – сказал он и, протянув руку, погладил ее по голове.

– Как? – спросила девушка. – Вы видели – и не помогли? – вдруг наморщила лоб она.

– Не было возможности, – ответил Курт. – Все произошло очень быстро. Ваш дядюшка Клод проявил себя настоящим героем. Гестаповцы не ждали от него такой прыти. Он убил одного, ранил второго… – Он в двух словах пересказал, как было дело.

Девушка слушала его внимательно. Не раз принималась плакать. В руках ее появился носовой платок, она утирала слезы.

– Может, вам нужна помощь? – вдруг спросила девушка.

– Да, нужна, – быстро проговорил Мейер. Он уже принял решение, и надо было действовать. – Вы не могли бы достать «кислотную мину» британского производства, аналогичную той, при помощи которой фон Штауффенберг пытался взорвать Гитлера?

– Вас интересует именно такая мина? – спросила девушка.

– Именно эта, – отрезал Курт. – Поясняю. Требуется устройство, начиненное английской взрывчаткой. Если угодно, вот описание… – Он достал из кармана газетную вырезку, которой запасся накануне.

– Здесь довольно детальное описание, – ответила Адель, прочитав заметку. – Скорее всего смогу достать, – подумав, добавила она.

– Хорошо. Когда достанете, дайте мне знать, но мина пока пусть останется у вас.

Курт был готов распрощаться с ней и даже взялся за ручки кресла, чтобы встать, но тут Адель произнесла:

– Мы готовим восстание… Во время восстания вы как эсэсовец можете пострадать!

– Да? – насмешливо произнес Курт. – Что же вы предлагаете, моя юная подруга?

– У нас есть некоторое количество удостоверений, подписанных генералом де Голлем. Обладатель такой бумаги будет застрахован от возможного покушения, от любых неожиданностей…

– А вот это по-настоящему интересно, – Мейер снова опустился в кресло. – Раздобудьте мне такой документ, хотя бы один…

– Хорошо!

Девушка поднялась и ушла. Курт еще некоторое время сидел на прежнем месте и смотрел ей вслед. Рядом грохотал ипподром. В голове Мейера возникали интересные планы. А потом он вспомнил Адель и подумал, что с такой девушкой вполне можно работать.

Высокий блондин в это время поставил недопитую рюмку аперитива на прилавок и двинулся за удалявшейся Адель.

В кабинете Кнохена, расположенном на улице Соссэ, сидели Серафим Никольский и сам хозяин кабинета. Вернее, нельзя было назвать человека, сидевшего перед оберштурмфюрером, кем-то еще, сейчас это был Семен Ботун – что-то в лице его выдавало провокатора. Ботун расслабился, и в нем проступила истинная личина.

На столе между собеседниками стоял портрет Курта Мейера. Портрет был без рамки. Этот портрет и еще то, что окно кабинета было плотно зашторено, рождало странное чувство – словно двое сидели у могилы штандартенфюрера Мейера.

– Вас никто не видел? – спросил Кнохен.

– Разумеется, нет, – сказал Ботун. – Я уносил портрет весьма осторожно.

– Значит, вы полагаете, он вместе с ними? – Кнохен кивнул на картину.

– Совершенно верно… – растянул в улыбке губы Ботун. Добавил: – Ох и ловко он вас провел!

– Прошу быть осторожным в выражениях, господин Ботун, – ледяным тоном произнес Кнохен. – Этот человек прибыл из Берлина с важной миссией, сам Гиммлер ему доверяет… Где вы взяли портрет?

Ботун замолк обескураженно. Хлопал осоловело глазами и молчал.

– Вам дали его унести? – Гестаповец прищурил глаза. – Вы плохо работаете! Вдруг вас раскрыли?

Собеседник заерзал на стуле.

– А как же моя информация о Клоде, об этой проститутке Адель, о викарии, о звонаре? – обеспокоенно спросил он. – Все эти бандиты, господин оберштурмфюрер, наверняка связаны с парижским подпольем… И еще одного блондина я видел мельком… – Он говорил о Павле Бондареве, не зная, как детальней описать этого человека.

– Слушайте, только вчера штандартенфюрер Мейер жаловался, что какие-то бандиты выкрали у него портрет, который был сделан на Монмартре в первый день его пребывания во французской столице. Эта картина была дорога штандартенфюреру Мейеру! – произнес Кнохен наставительно. – Я вам не верю, господин Ботун… Идите и возвращайтесь, когда у вас будут веские доказательства вины Мейера… Портрет я пока оставлю у себя… – Он бережно взял картину и поставил в сейф. – Уходите, господин Ботун, не раздражайте меня… Да что я говорю, пшел вон! – заорал изо всех сил Кнохен.

Семен Ботун выскочил из кабинета.

Встреча была назначена в кафе «Золотая голубка», расположенном в районе Больших Бульваров. Ботун-Никольский прибыл туда прямиком из штаб-квартиры гестапо на улице Соссэ. Однако он, конечно, прежде два часа кружил по городу, чтобы никто не понял, откуда он пришел. По пути Ботун опрокинул в бистро рюмочку-другую. Настроение все равно оставалось подавленным. Он совершенно не знал, какие доказательства нужны Кнохену. Оставалось наблюдать…

В кафе «Золотая голубка» Никольский пришел первым. Сидел над рюмкой «Перно» и рассматривал улицу.

Наконец появилась Адель. Почти одновременно с ней появились викарий и Жорж Лерне. Ботун взял себя в руки. Нужно было и дальше разыгрывать из себя Никольского, да еще придумать историю, почему от него разит, как от винной бочки.

Первым почувствовал запах звонарь. Он вопросительно глянул на товарища по побегу.

– Настроение не всегда бывает хорошим, брат, – пожаловался Ботун.

Деликатный Жорж Лерне промолчал, глянул на девушку – Адель сидела за столиком, но думала о своем… Викарий направился к стойке и о чем-то сказал бармену на ухо. Тот кивнул и махнул рукой.

– Пошли, – сказал Лерне.

Все трое поднялись из-за стола и зашли за стойку бара. Оттуда по узкому коридору они прошли на задний двор. Бармен шел первым, за ним следовали викарий и девушка. Ботун замыкал шествие.

По двору ходили куры. Они разбегались от ног бармена, смешно хлопая крыльями.

Этот обычный дворик одного из старых зданий выглядел уютно. По периметру двора располагались хозяйственные постройки. Бармен подвел всех к сараю, выложенному из серого известняка, отпер дверь. За дверью оказалась кладовая.

После того как все прошли внутрь, бармен набросил на дверь крючок и, не говоря ни слова, решительно стал очищать место на полу, в самом центре помещения. Сперва он действовал ногами, потом отбросил в сторону какой-то хлам, тряпье и куриные перья, взял метлу, прислоненную к стене, и сделал несколько взмахов.

Поднялась пыль, у Ботуна защипало в носу. Морщились и сдерживались, чтобы не чихнуть, и все остальные, но бармен не стал проветривать помещение.

Присутствующие увидели в полу люк с металлической крышкой. Крышка была старая, ржавая. Бармен окинул всех испытующим взглядом и решительно нагнулся. Он при этом кряхтел – нагибаться мужчине мешал толстый живот.

Бармен схватил волосатыми пальцами металлическую ручку, потянул на себя, и люк со страшным скрипом открылся.

Из отверстия потянуло сыростью и холодом.

– Прошу вас, господа, – сказал бармен и отступил на шаг назад. – Там лестница, она вас выдержит… Спускайтесь по одному. Я, конечно, останусь здесь.

В лестнице было метра четыре длины. Когда Ботун ступал по перекладинам, те скрипели под его ногами. Но лестница выдержала.

Когда все оказались на полу, люк снизу представился маленьким и далеким.

– Фонарь есть? – спросил сверху бармен.

– Есть, а как же, – отозвался викарий.

Он достал из кармана фонарик-жужжалку и нажал на рычаг. Лампочка дала довольно тусклый свет.

– Хорошо, я возвращаюсь в кафе, – раздался голос сверху.

– Спасибо, Анри! – воскликнул викарий, после чего крышка люка захлопнулась.

Конечно, Ботун постарался запомнить имя бармена. Кафе «Золотая голубка» также отныне гестаповцы возьмут на заметку.

Знаменитые парижские катакомбы в районе Больших Бульваров ничем не отличались от подземных коридоров в районе собора Парижской Богоматери. По крайней мере, Ботун не нашел для себя особых отличий. Такая же темень, пыль и известняк под ногами. Все молча шли вперед, процессию воглавлял викарий.

Через некоторое время Ботун решился подать голос:

– Куда мы идем?

– Потерпи, узнаешь, – раздался тихий ответ звонаря. – У нас важная встреча.

Судя по всему, Жорж Лерне по-прежнему ему доверял! Ботун почувствовал, как его сердце обдало теплом.

Через некоторое время Семен Ботун почувствовал волнение. Из реплик спутников он понял, что они направляются на встречу с личным посланником Шарля де Голля.

Ботун, который побаивался одного упоминания имени де Голля, почувствовал, как у него задрожали колени. Ботун знал, какую де Голль имел большую популярность у французов. Почему-то представлялось, что человек, прибывший от генерала де Голля, будет высоким и грозным, он сразу поймет, что на самом деле представляет собой Ботун.

Недалеко от того места, где подпольщики спустились под землю, в районе Больших Бульваров, в подземных галереях располагалась одна из баз французского Сопротивления.

Прежде чем туда попасть, спутникам пришлось миновать несколько постов. На каждом спрашивали пароль, викарий уверенно отвечал, их пропускали. Ботун не мог запомнить ни одного слова, потому что реплики звучали вполголоса.

Наконец стены коридора раздались в стороны, и спутники попали в широкий зал, освещенный электрическими лампочками. Провода шли сюда сверху, Ботун поднял голову, но не смог понять, откуда.

Широкоплечий человек в окружении двух бородачей отделился от толпы и подошел к викарию.

– Рад видеть вас, мсье, – произнес незнакомец. – Я хорошо помню вас в соборе, видел до войны. – Он широко улыбнулся и добавил, прищурившись: – Вы вряд ли запомнили меня…

– Э-э-э… – протянул викарий, тщетно силясь вспомнить собеседника.

– Это вполне объяснимо, – продолжал странный человек, явно начальник или командир, источая улыбку. – Если паства хорошо помнит священника, то священнику не вменяется в обязанность помнить каждого прихожанина…

– Но я не священник! – покачал головой викарий.

– Ничего, все впереди, – произнес человек. – Разрешите представить вам капитана Франсуа Паррона, прибывшего от генерала де Голля…

Один из бородачей кивнул. Взгляд капитана Паррона был суров, что говорило об испытаниях, им перенесенных, волосы рано поседели.

– Капитан Паррон прибыл в Париж координировать действия Сопротивления по подготовке восстания… Мы хотели бы включить вас в состав штаба, господин викарий… Остальные пока могут отдохнуть.

Пока говорил командир, Франсуа Паррон настороженным взглядом рассматривал собеседников. На мновение он задержал взгляд на Никольском. Матерый провокатор почувствовал, как у него вспотели ладони. Но что было делать? Он заставил себя не реагировать.

– Здравствуйте, господа, – произнес Паррон. – Последние новости. Де Голль продвигается к Парижу, и восстание неизбежно… Думаем начать его на днях… К тому же генерал Леклерк получил американские танки «Шерман»…

Он говорил отстраненно, словно чувствовал некую скованность, смотрел в одну точку.

– Господин полковник! – послышался звонкий голос Адель. – Это вы?

Человек, встретивший прибывших, обернулся на возглас.

– Девочка моя, я никак не ожидал увидеть тебя здесь! – воскликнул он. – Ты по-прежнему осторожна? Как здоровье дядюшки Клода?

Они обнялись.

– Бедный дядя Клод погиб, его убили гитлеровцы, – ответила Адель. – Скажите, у вас налажен контакт с представителем разведки союзников…

Паррон предостерегающе поднял руку.

– Необходимо срочно отправить шифровку, вот почему вы здесь, – сухо произнес он, обращаясь к Адель. – Полковник Роль рассказывал, что вы радистка. Попрошу пройти за мной…

Они прошли в боковой коридор. Едва остались одни, капитан Паррон взял Адель за плечи и развернул к себе. Он произнес, внимательно глядя девушке в глаза:

– Среди вас – провокатор. Этот русский. Его имя – Осел. Повторяю. Это Осел.

– Осел, – шепотом повторила девушка.

Капитан прикрыл ей рот широкой ладонью.

– Тише, девочка, его нельзя спугнуть. О том, что он провокатор, я знаю точно. Видел его фотографию в картотеке… Это человек из гестапо.

– Что делать? – выслушав, спросила Адель.

– Во-первых, предупредить своих, чтобы не болтали, – сказал капитан. – Во-вторых, мы уберем его чуть позже, а пока будем использовать для передачи бошам ложной информации…

Девушка кивнула:

– Понятно.

– А теперь расскажи-ка мне о вашем контакте с представителем советской разведки…

Теперь уже начала рассказывать Адель. Она поведала о дядюшке Клоде, который вывел ее на штандартенфюрера Курта Мейера, о свидании на ипподроме… Она рассказала, что разведчик работает в одиночку, но ищет контакта с бойцами Сопротивления.

– Он сказал мне, что в числе его заданий – предотвращение уничтожения Парижа, – волнуясь, сказала девушка. – Еще он сказал, что немцы готовятся отравить газом партизан, засевших в катакомбах. Он готов помочь вам, однако просит не трогать доктора Менгеле, этот доктор нужен ему, потому что мешает другим немцам организовать бомбардировку города.

– Это ценная информация. Мы обязательно поможем этому штандартенфюреру, – задумчиво произнес Паррон. – А теперь подумаем, что из рассказанного и в какой форме преподнести Ослу…

Их беседа заняла еще четверть часа, после чего они вернулись в зал. На ходу разговаривали, словно старые друзья.

– …Это было рискованно, но по-другому передать портрет этого человека мы не могли, – громко произнес капитан Паррон. – Он опасный нацист, его следует уничтожить… – добавил он.

Они остановились так, чтобы их разговор мог слышать Ботун. Викарий и еще несколько партизан сидели за длинным столом, что-то негромко обсуждали.

Адель искоса поглядывала на Ботуна. Тот стоял с равнодушным видом, не смотрел в их сторону, но девушка была уверена, что Никольский навострил уши.

– Есть отличное место для устранения штандартенфюрера Мейера… – произнесла она, как было условлено. – По заданию Гиммлера он составляет опись культурных ценностей… Я предлагаю собор Парижской Богоматери. У нас есть выход в собор из катакомб. Он там появится на следующий день после премьеры в Гранд-опера. Как раз подгонят грузовики для вывоза ценностей. В суматохе это будет сделать легко…

Партизаны угостили звонаря и Никольского похлебкой, поднеся две металлические миски. Жорж Лерне сперва отказывался, но его уговорили. Никольский торопливо схватил миску, уселся у стены, сжав в одной руке ложку, во второй – краюху хлеба.

Он неспешно ел похлебку, желвак двигался возле уха. Адель просто физически чувствовала, как этот человек впитывает информацию…

Возле особняка Курта Мейера остановился черный «Хорьх». Мейер узрел машину сквозь окно, и брови его изумленно взметнулись. К нему приехал Кнохен.

Курт отправился встречать. В прихожей осмотрел себя в зеркале. Домашние брюки и рубашка с короткими рукавами.

Курт улыбнулся и вышел. Распахнул калитку.

– Хайль Гитлер! – приветствовал его Кнохен.

Курт заметил, что у гостя несколько смущенный вид, да и руку Кнохен не вскинул, а просто так произнес «Хайль Гитлер!», вроде как поздоровался. Прекрасно, отношения с оберштурмфюрером, выходит, уже установлены, и они, как говорится, самые теплые, дружеские, все это можно будет использовать в дальнейшем… А сейчас эти отношения надо было поддержать.

– Хайль Гитлер, – улыбнулся Мейер. – С чем пожаловали, Гельмут? – Курт посторонился, пропуская гостя.

Только сейчас Мейер заметил, что оберштурмфюрер держит в руках пакет серой бумаги.

– Это ваш портрет, который украли бандиты, – сказал Кнохен, возвращая картину. При этом он пристально смотрел по сторонам, и Курт решил пригласить его внутрь дома.

– Вы настоящий друг, Гельмут, – произнес он с чувством. – Я не отпущу вас без рюмки коньяку!

– Вы каждому предлагаете рюмку коньяку?

– Нет, лишь тем, кто мне симпатичен… Вы мне весьма симпатичны, господин Кнохен… К тому же вы вернули пропажу.

– Я спешу… – Гость посмотрел на часы.

– Поэтому не спорьте, а пройдемте, и поскорее закончим с этим делом! – рассмеялся Курт.

«Пусть увидит, как я живу, – рассуждал Мейер. – Убедится, что за стенами этого особняка я не прячу рацию или взвод вооруженных французов».

– Вы шутник, – улыбнулся Кнохен, заходя в дом.

– А вы, выходит, на все руки мастер? – спросил Мейер, улыбаясь и наливая коньяк. – Искали мой портрет?

– Вы же сказали нам, вот мы и нашли! – произнес Кнохен. Глаза его искрились такой приветливостью, что Мейер засомневался. Вдруг Кнохен приехал к нему от чистого сердца?

– И кто же украл его у меня? – Курт смотрел серьезно.

– Это были не французские воришки, а террористы из так называемого Сопротивления, – со значением произнес Кнохен.

Он замолк.

Почему он замолк, что вообще означает визит Кнохена? Это вежливое приглашение на допрос? Если бы это было так, то Кнохен явился бы не один, а со взводом автоматчиков… Нет, Мейер пришел к выводу, что прямых доказательств связи с подпольщиками у гестапо не было.

– И что же? – сам подтолкнул разговор Мейер.

– Ситуация гораздо опаснее, чем вы предполагали, – сказал Кнохен, пристально глядя в глаза Курту. – Они планируют ваше уничтожение…

Тут уж Курт помимо воли стал серьезен. Что это были за новости?

– Вас собираются уничтожить на следующий после премьеры день, в соборе Парижской Богоматери, когда вы будете вывозить из собора ценности. В подземной крипте будет установлена мина…

Курт слушал очень внимательно. Кто и для каких целей придумал эту белиберду? Гестапо? Подпольщики? Курт склонялся ко второму варианту, но это нужно было проверить.

– Да, французы – варвары, – пожевал губами Мейер. – Не берегут свое национальное достояние… А теперь, Гельмут, выслушайте меня внимательно. – Он выпрямился, принимая суровый вид. – Я запрещаю вам, оберштурмфюрер Кнохен, вмешиваться в это дело раньше, чем от меня поступит приказ… Вы поняли меня?

– Да, – деревянным голосом ответил Кнохен.

Курт Мейер хорошо знал, что гестаповцы в своих методах никогда не отличались повышенной деликатностью. Если они кого-то подозревали, то обычно подозреваемые на следующий день оказывались в их застенках.

Правда, во Франции гестапо действовало не под своим именем, а под прикрытием «немецкой военной полиции». Это вообще-то мало что меняло, но в данной конкретной ситуации проявлялось именно это «мало».

Гестаповцы здесь просто были вынуждены проявлять некоторую деликатность, чтобы не нарушить общую картину политического равновесия, установившегося между французскими и немецкими военными и гражданскими структурами.

Плюс к этому здесь речь шла о соборе – не как о памятнике культуры и старины, а как о церковном учреждении. Церковь в нынешних условиях играла большую роль, затронуть церковь – значило дать лишний повод к восстанию.

– Если все произойдет так, как задумал я, мы возьмем бандитов в соборе с поличным… – подытожив мысли, произнес Курт Мейер.

Кнохен сделал задумчивое лицо и кивнул согласно.

Они распрощались. Даже излишне сердечно, но Мейер не был склонен придавать значения этим мелочам.

Когда он ушел, Курт закурил сигарету. Выходит, подпольщики один раз успешно использовали Осла для передачи ложной информации. Это можно было повторить. Но как?

В железобетонном бункере распивали коньяк доктор Йозеф Менгеле и генерал авиации Отто фон Данциг. Бункер располагался под военным аэродромом и служил для укрытия персонала во время налетов вражеской авиации. Снаружи доносились отчетливые звуки бомбежки.

– Эти негодяи не жалеют Париж, – покачал головой Менгеле.

– Это подлинные варвары, – вторил опьяневший Данциг.

Только что друзья выключили американскую радиолу, которую слушали, время от времени делая перерыв, чтобы выпить очередную рюмку. Немецкие пластинки Отто привез с собой из Берлина.

– Вы знаете, мой дядя воевал с французами еще в Первую мировую, – поделился Отто фон Данциг, наблюдая за сигарным дымом. – Он обстреливал этих лягушатников минометными снарядами, куда был закачан газ, который впоследствии назвали «иприт». Помните такой газ?

– Еще бы! – отозвался, блестя глазами, Менгеле. – Иприт – от названия бельгийского городка Ипр, где он был впервые применен 12 июня 1917 года…

– Одного снаряда хватало на траншею длиной в пятьдесят метров, – увлеченно продолжал Данциг. – Двух авиационных бомб с «Циклоном-Б», думаю, хватит на целый квартал… Главное – успеть вовремя вывести из Парижа наших солдат…

– Не посыпайте мои раны солью, генерал! – пожаловался Менгеле. – Сам Гиммлер отменил план газовой бомбардировки Парижа. Штандартенфюрер Мейер пробовал мне помочь, однако ничего не вышло. Мне вменяется в обязанность закачать мой газ в катакомбы… – Он поднял брови и указал пальцем на потолок.

– Что же, выкурить бандитов из подземелья – вполне почетное задание, – рассудительно произнес генерал Данциг. – Выпьем за вас, доктор, вы войдете в историю…

Раздался шум шагов по лестнице. Менгеле и Данциг насторожились… Дверь распахнулась – и в комнату вошел Курт Мейер.

– Вы не боитесь бомбежки, штандартенфюрер? – удивленно вытаращился Данциг.

– Хайль Гитлер, – сдержанно произнес Мейер. – Я разыскивал вас, господа. Здравствуйте, генерал. Примите мое сочувствие, Йозеф! Я только что от фон Маннерштока, все знаю..

– И все же я благодарен вам, штандартенфюрер, – скривился Менгеле. – Садитесь, выпейте с нами… Как вам события последних дней? – Он налил гостю.

– Имеете в виду это? – Курт взял рюмку и кивнул головой куда-то на стену и потолок.

Шум бомбежки не усиливался и не спадал. Было похоже, что снаружи идет очень сильная гроза.

– А хоть бы и это, – сказал Менгеле. – Тут уж не до приветствия «Хайль Гитлер!». Спасти бы свои шкуры…

Курт внимательно посмотрел на доктора, на генерала. Похоже, в самом деле война близилась к концу, если среди высокопоставленных врагов начинались такие разговоры.

– Все нормально, господа, – произнес Мейер, пригубив коньяк. – Я пришел не просто так. – Он поставил рюмку на стол. – Мне нужны ваши самолеты, генерал, для отправки кое-какой церковной утвари в Берлин.

– Друг мой, я весь к вашим услугам, – ответил Данциг. – Позже подумаем, что можно сделать… Когда кончится бомбежка.

– Между прочим, у меня для вас интересная новость, – сказал вдруг Менгеле.

– Какая? – Курт был удивлен.

– Пара истребителей «Мессершмит» помогут мне загнать газ в катакомбы, – прищурился Менгеле. – Они создадут воздушный поток, остается найти смертников, которые откроют баллоны…

– Почему смертников? Наденьте им противогазы.

– Мне так хочется поручить почетную обязанность отвернуть вентиль коменданту фон Маннерштоку! – рассмеялся Менгеле. – И подсунуть ему дырявый противогаз…

– Ну, мне кажется, его накажут сами французы, – заметил Курт. – Уж очень он пылает ненавистью к городу. А вас, доктор, я поздравляю! – Курт кивнул. – Вы не сдаетесь!

– И я отдаю ему должное! – сказал фон Данциг. – Правда, даже два «Мессершмита» снять с фронта – проблема. Однако для реализации такого плана…

– Смотрите, – загорелся Менгеле. – Возьмем два выхода из подземелья. На площади Денфер-Рошеро запросто сядет легкий самолет… – Он схватил чистый лист бумаги, принялся рисовать. – Смотрите, господа, все просто! Такую же комбинацию можно повторить на улице Круатиль, там тоже есть вход в катакомбы. И эта улица – хорошее место для посадки. Просто нужно подобрать хорошего пилота… И для оцепления понадобится не так много людей…

– Все это замечательно, Йозеф! – прервал вдруг генерал Данциг. – Но вылет самолетов будет осуществлен по специальному приказу, моему и только моему!

– Почему так? – удивился Менгеле.

– Я тоже хочу попасть в историю! – Генерал захохотал.

Повисло молчание. Менгеле озадаченно жевал бутерброд. Чтобы скрасить паузу, Курт поднялся и включил радиоприемник. Сквозь шум и треск донеслось сообщение официального немецкого радио. Диктор захлебывающимся голосом сообщил, что продолжается расследование самого гнусного в истории человечества преступления – покушения на жизнь фюрера. Многие заговорщики уже казнены, другие ждут своей очереди.

– Вы не были знакомы со Штауффенбергом, доктор? – спросил Курт. – Он повешен на рояльной струне.

– Нет, – спокойно ответил Менгеле.

– Мы вершим историю, – сказал Мейер. – Что вы скажете, если я предложу запечатлеться для нее? Генерал, у вас найдется фотограф?

– Здесь разветвленная система бункеров, – ответил Данциг. – Как раз сегодня у меня сидит какой-то корреспондент из Берлина. Он прибыл фотографировать премьеру оперы. Сейчас я приведу его. – Он встал и скрылся за дверью.

– Зачем вы распорядились позвать фотографа? – спросил осоловелый Менгеле.

– Мы вершим историю, – кивнул на радио Курт. – Надо запечатлеться для нее…

Ночью Мейеру приснился страшный сон. Доктор Менгеле, в своей белоснежной рубашке с закатанными рукавами, в противогазе, радостно хихикая – приглушенное хихиканье доносилось из-под противогаза, – суетился над баллонами с газом «Циклон-Б», лежавшими в ряд. Менгеле наклонялся над каждым баллоном, отворачивал вентиль и выпрямлялся. Курт видел, как газ медленно ползет по подземным коридорам. Этот газ был тяжелее воздуха, и, пущенный под землю, он легко мог распространиться под всем городом. Для газа не было препятствий, ничто не могло его остановить.

Партизаны не могли выйти на поверхность, гитлеровские автоматчики стерегли все входы и выходы. Но, кроме вооруженных мужчин, в подземельях находились женщины и дети. Все они в один момент оказались заложниками сумасшедшего Менгеле. Курт увидел большой темный зал, свет, проникавший непонятно откуда, заливал его центр, границы зала прятались в темноте. Пятно света вдруг расширилось, стали видны стены зала, люди отступали к ним, жались к камню, но газ медленно подползал – матери обнимали детей, шептали им на ухо слова утешения…

Курт проснулся в холодном поту. Некоторое время он сидел в постели, осознавая, где находится, затем отбросил одеяло и подошел к окну. Отодвинул занавеску и решительным движением распахнул окно.

Перед ним был сад, залитый лунным светом. Ночь была на удивление спокойна, воздух дарил свежестью.

Курт глубоко вдохнул и закрыл окно. Ничто, увиденное во сне, наяву не должно было повториться. Для этого нужно было приложить немало усилий.

Объединенная англо-американская авиация бомбила пригороды Парижа. Аэродром после бомбардировки был почти разрушен, однако, как и прежде, Эйфелева башня гордо украшала Марсово поле, собор Парижской Богоматери стоял на острове Ситэ. Центр города целью не был.

В разговорах немецкой элиты чувствовалась неуверенность. Все продолжали делать вид, будто все хорошо, однако понемногу на восток потянулись автомобили. Первыми, конечно, тронулись с места самые богатые. Их целью была Германия. Однако гитлеровские посты, стоявшие на дорогах, разворачивали назад автомобили, пассажиры которых не имели специальных пропусков.

В соборе, несмотря на далекую бомбежку, проходила вечерняя служба. Исповедь составляла необходимую ее часть.

Курт вошел в храм и увидел, как викарий скрылся в исповедальне – небольшой кабине, стоявшей у стены.

Мейер бросил взгляд на прихожан и спокойно занял очередь на исповедь. Лишние уши не должны были здесь его услышать. Очередь медленно двигалась…

Подойдя к исповедальне, Курт опустился на колени.

– Слушаю тебя, сын мой, – раздался изнутри голос викария.

– Мои грехи перечислены здесь, – произнес Курт и просунул в узкую щель под дырчатой перегородкой конверт.

Внутри конверта была фотография – он, Менгеле и генерал Отто фон Данциг.

Викарий, раскрыв конверт, посмотрел на фотографию.

– Отпускаю тебе грехи, сын мой, – произнес викарий, просовывая в щель что-то. Курт увидел, что это бланк, на котором было написано: «Предъявитель сего является бойцом Сопротивления», внизу стояла подпись генерала де Голля.

– Спасибо, святой отец, – с чувством произнес Курт. Он аккуратно спрятал документ в пиджак.

Снова раздался глухой голос викария:

– А им никогда не отпущу… – Присмотревшись, Курт заметил, как викарий в исповедальне указывает пальцем на изображения Менгеле и генерала Данцига.

Мейер вздохнул и поднялся. Отойдя от исповедальни, он обернулся к алтарю, делая вид, будто крестится, а затем направился к выходу. У двери он нос к носу столкнулся с Адель, но девушка отвела взгляд, будто они никогда не были знакомы.

Художник по имени Шарль – тот самый, который работал на Монмартре рядом с Клодом, стоял у мольберта и ласковым взглядом рассматривал Адель. Дело происходило в мастерской Шарля, на улице Милан, совсем недалеко от того места, где Шарль рисовал прохожих. Девушка сидела в кресле.

– Надо бы тебе раздеться, Адель, – озабоченно произнес художник. – Иначе я не смогу объяснить твое нахождение здесь…

– Вы кого-то ожидаете? – спросила она.

– Да. За картиной вот-вот должен зайти клиент.

На мольберте был установлен чистый лист бумаги, к углу мольберта прикреплена маленькая фотография. С фотографии улыбались трое мужчин: двое – в форме, третий – в гражданской одежде. Эту фотографию Курт Мейер принес викарию в исповедальню.

Смешав краски, Шарль мазнул кистью и бросил внимательный взгляд на фотоснимок доктора Менгеле. Он рисовал его портрет.

– Уважаемый Шарль, если к вам кто-то заявится, я успею раздеться, – раздался игривый голос Адель. – Не волнуйтесь. Во имя победы я готова на все.

Художник был так занят работой, что не обратил внимания на ее слова.

Адель, коротая время, рассматривала убранство мастерской. Стены были украшены видами Парижа, картины как бы заменяли окна. Еще больше работ Шарля стояло на полу, прислоненные одна к одной. Мебели в комнате мало, за исключением старой койки, весьма аккуратно застеленной, двух обшарпанных стульев, на одном из которых сидела Адель, и стола, уставленного разноцветными баночками с красками.

Быстрыми уверенными мазками художник изобразил Менгеле. Вдруг он встал, подошел к стене и выбрал картину из стопки. Вернулся к мольберту.

– Что это? – полюбопытствовала девушка.

– Нравится? – Шарль развернул картину так, чтобы видела девушка, и подмигнул.

Та прыснула со смеху.

– Это что же, я?

Картина изображала обнаженную натурщицу. Нарисована девушка была так, что отсутствовали любые признаки, характеризующие лицо конкретного человека.

– Конечно, ты, милая, – улыбнулся художник. – Для всех молоденьких девушек у меня подготовлена одна картина… Как прикрытие…

Адель совсем развеселилась.

– Готово! – наконец произнес Шарль.

Девушка встала, расправила складки платья и подошла к мольберту.

– Хорошая работа, – произнесла Адель.

– Ничего себе, похоже… – Шарль улыбнулся. – Впервые употребляю это слово как высшую характеристику своей работы!.. «Кислотную мину» тоже не забудь… – добавил он, когда Адель собралась уходить. – И будь с ней осторожна.

Он подал девушке сверток…

Курт и Адель прохаживались по дорожке Люксембургского сада и неспешно разговаривали.

– Можно использовать вашу рацию? Мне надо передать сообщение.

– Ничего не получится. У нас маломощный передатчик. Для увеличения мощности мы использовали антенну на соборе. Сейчас это невозможно. И за передатчиком следят.

– В таком случае устройте мне встречу с вашим командиром…

– К кем?

– С командиром вашего подполья. Надо посоветоваться.

– Я постараюсь… – серьезно ответила девушка.

Бросив еще пару ничего не значащих фраз, они разошлись по разным аллеям.

Тускло горела коптилка. Широкоплечий бородатый человек сидел у стены. Перед ним стояла Адель.

– То, о чем он просит, никак невозможно, – произнес мужчина.

– Почему? – спросила Адель.

– Мы не станем рисковать. Персональная встреча не входит в наши планы.

– Он очень хотел встретиться с полковником Роль-Танги.

– В этой встрече нет необходимости. Скажи ему, что встреча произойдет позже. Во время восстания. У нас уже все практически готово. Разве что мы перенесем сроки на пару дней. Нам не нужна помощь.

– Хорошо. – Адель поднялась. – Мне можно идти?

– Разумеется.

Адель ушла. Она не знала, что капитан Франсуа Паррон, с которым она только что разговаривала, был принципиально против встречи двух коммунистов – советского разведчика, а ведь он не мог не быть коммунистом, и полковника Анри Роль-Танги.

Паррон придерживался слов генерала де Голля о том, что власть нужно держать в своих руках и не слишком допускать влияния СССР на развитие событий во Франции.

Солнце заглядывало в окна мансарды. Адель встала из-за стола и, подойдя к окну, распахнула створки настежь.

– Какая красота, посмотрите только! – воскликнула она. Привстав на цыпочки, она протягивала руки в окно, к солнцу.

Они сидели за столом – хозяйка мансарды и Серафим Никольский. Знаменитый провокатор не понимал поведения красотки. Они встретились на улице, и она буквально затащила его к себе. Но здесь поведение Адель изменилось. Она то давала ему зеленый свет, то осаждала в самый интересный момент. Ботун не любил такого поведения девиц, считая, что девушки набивают себе цену.

– Прошу меня извинить, – произнесла Адель, возвращаясь за стол. – На меня иногда находит… – Выразительно посмотрев на гостя, она вдруг улыбнулась: – Если вы мужчина, вы должны понять.

Никольский поднял и опустил брови. Вот опять начинается. На столе перед ним высилась бутылка коньяка, рядом стояли две рюмки. Красовались еще тарелки – одна с бутербродами, вторая со спелой клубникой. Все это он купил за свои деньги, когда она завела его в лавку. И что же, он напрасно потратился?

Никольский, чувствуя себя обиженным, наполнил рюмки до краев.

– За успех! – произнесла девушка.

Она отпила чуть-чуть, гость выпил все до дна. Адель ела клубнику, а он жевал бутерброд.

– Как вам понравился Париж? – спросила Адель, закусывая.

– Прекрасный город! – ответил Никольский.

– Кстати, о деле, – серьезно произнесла Адель. – Де Голлю удалось перекупить влиятельного нациста из медицинской службы СС, теперь это наш агент…

Никольский задумался.

– Нацист из медицинской службы СС? – спросил он равнодушно. – Кто это?

– Есть такой знаменитый врач, красивый, загорелый… – Адель мечтательно закатила глаза. – Я видела его на Елисейских Полях, когда боши праздновали Первое мая. Он стоял рядом с военным комендантом Парижа. По-моему, его зовут Менгеле. Да, Йозеф Менгеле.

Никольский впитывал каждое слово, представляя, как расскажет об услышанном Кнохену.

– Мне передали его портрет, чтобы я отнесла его нашим товарищам, – болтала Адель.

Раздался звонок в дверь. Ботун устремил встревоженный взгляд на девушку и подумал о блондине, с которым она была до появления Никольского. Этот блондин имел широкие плечи и большие кулаки, встречаться с ним не хотелось..

– Не бойтесь, – произнесла Адель. – Я посмотрю, кто это…

Она встала и вышла в прихожую.

Маленькая мансарда была разделена шкафом на две половины. Спрятавшись за шкафом, Никольский услышал, как Адель открыла дверь.

– Извините, я совсем забыла, я сейчас, – донесся до него тонкий голосок девушки. Снова хлопнула дверь.

В комнату вбежала веселая Адель.

– Все нормально, не прячьтесь! – звонким голосом воскликнула она. – Это соседка! Я совсем забыла, что обещала соседке полчаса побыть с ее ребенком…

Никольский вышел из-за шкафа. Адель посмотрела укоризненно:

– Вы пока не уходите, Серафим, подождите… Уйдете позже. Нельзя, чтобы вас видели у меня…

– Хорошо, – выдавил он, осмысливая происходящее.

Она вышла. Никольский услышал, как третий раз хлопнула дверь.

Оставшись один, он задумался.

Ему положительно везло, девушка оказалась дурочкой. Пришел он к ней не только потому, что хотел поухлестывать. Прежде всего ему надо было обыскать ее жилище. Конечно, мимолетный роман явился бы достойным украшением его трудной работы.

Но работать можно и без украшений.

Никольский остановился у стола, поднял бутылку, хорошо отхлебнул. Планы менялись, он ничего не успел сделать с красоткой, зато она сообщила массу интересного.

Он принялся неспешно, шаг за шагом осматривать мансарду. Подошел к постели, просунул руку под одеяло. В постели не было ничего такого, что вызвало бы интерес Кнохена. Заглянул под кровать. Пусто. В комнате стояли кровать, стол, два стула и шкаф, больше мебели не было. Никольский раскрыл шкаф. Два отделения. В одном на перекладине увидел вешалки с платьями. Второе занимали полки с постельным бельем и одеждой.

Он старательно пошарил рукой между платьями. Ничего. Внизу – пара коробок с обувью. Никольский открыл одну коробку, другую. В коробках лежали туфли. Опустившись на корточки, Никольский принялся осматривать полки с бельем. Перебрал простыни и наволочки, потом перешел к верхним полкам. Шелковые колготки, бюстгальтеры, груды какой-то женской ерунды. На секунду Никольский вытащил бюстгальтер, развернул в руках, но выругался и сунул бюстгальтер на место.

Ничего интересного. Он вернул все на место, постаравшись придать белью прежний вид.

Перешел в тот угол, который считался у девчонки «кухней».

Там на табурете был установлен маленький примус, рядом стоял шкафчик с посудой. Между шкафчиком и примусом висел умывальник. На стуле лежала сумочка Адель.

Нагнувшись над сумочкой, Никольский увидел небольшой четырехугольный конверт. Этот конверт не был запечатан. Раскрыв его, Никольский присвистнул.

В конверте лежал портрет доктора Менгеле. Да, это действительно Менгеле, Никольский знал этого человека. Портрет небольшой, очень тщательно нарисованный.

Ах, знаменитый доктор Менгеле, чудо-медик, любящий задирать нос! Значит, доктор все-таки любит деньги? Злобно ухмыляясь, Никольский сунул портрет в карман.

В кухонном ящичке, за стопкой мисок, он нашел еще один сверток. Вынул, развернул бумагу и тут же опять завернул, выпрямился, возбужденно хлопая глазами.

От этой находки захватило дыхание.

Сразу после покушения на фюрера оберштурмфюрер Кнохен собрал всех у себя, всех агентов, штатных и нештатных. Перед ними была прочитана маленькая лекция, описана «кислотная мина», при помощи которой подонок фон Штауффенберг пытался взорвать фюрера. Было подробно рассмотрено устройство этой мины, способ приведения взрывателя в действие.

И вот сейчас Никольский держал в руках пакет, в котором была точно такая же мина. Он ее узнал.

Кнохен говорил, что фон Штауффенберг пользовался миной британского производства, в газетах также писали об этом. Выходит, правда, что Менгеле сотрудничал с британцами?

Подумав секунду, Никольский довольно улыбнулся. Теперь у него были конкретные результаты работы. Оберштурмфюрер Кнохен не отвертится, вынужден будет выплатить вознаграждение. А на заработанные деньги Никольский сможет купить себе десяток красоток, гораздо лучших, чем Адель.

Разумеется, ни к какой соседке она не пошла. Выйдя из подъезда, девушка обогнула свой дом – он стоял на улице Тардье – и пошла по узкому переулку к «Монмартру», так называлось маленькое бистро на углу улиц Тардье и Трех Братьев.

Спустившись по ступенькам, девушка потянула на себя стеклянную дверь и оказалась в полупустом помещении. Вдоль стен стояли столики, за ними сидели несколько мужчин. Адель присмотрелась. Ни одного человека в немецкой форме она не заметила. За стойкой несколько проституток, одна покосилась на Адель. Девушка не отреагировала.

Адель направилась к кабине телефона-автомата. Войдя внутрь, набрала номер, который дал ей штандартенфюрер Мейер.

Трубку сняли. Адель произнесла чуть подрагивавшим голосом:

– У меня дома завелась мышь.

– Единственное надежное средство от мышей – мышеловка, – раздался веселый голос Курта. – Но если вам удалось достать мышьяк, пусть полежит вместе с приманкой…

Девушка улыбнулась. Этот немногословный мужчина всегда вселял в нее уверенность. Сейчас он ответил, как было оговорено заранее.

«Мышь» – это, конечно же, провокатор. Адель должна была заманить Никольского к себе, и она сделала это. Но «мышьяк» и «приманка»? Девушка нахмурилась, соображая. Наверняка штандартенфюрер Мейер имел в виду портрет и мину.

Она повесила трубку и вышла из бистро. Приятно, когда тебя считают маленькой и возятся с тобой.

На Париж опускался теплый летний вечер. Неспешной походкой Адель прошла несколько кварталов по улице Тардье, перешла на другую сторону улицы.

Посреди тротуара сидел большой серый кот. Девушка подошла ближе, присела перед котом на корточки. Кот умывался. Все равно ему было, идет ли война, что происходит вокруг… Он просто занят своим делом. Адель погладила кота по голове. Кот ответил серьезным взглядом – мол, кто ты такая? Девушка, поднявшись, весело помахала коту рукой. Мол, все нормально, милый котик, извини за вторжение в твою жизнь.

Приняв сосредоточенный вид, Адель свернула в арку. Там был обычный дворик, его пересекали веревки с бельем. Поднырнув под белье, девушка остановилась. Здесь было спокойно, волнения как не бывало. Она вынула сигареты и закурила.

Однако время шло – пора возвращаться. Адель вышла на параллельную улицу, ее название было – улица Орсель, прошла два квартала назад. По точно такому же двору вернулась на свою улицу. В арке остановилась. Теперь между ней и ее домом оставалась проезжая часть.

Адель принялась наблюдать. Ее подъезд выходил на улицу, у подъезда стояли две машины, за рулем одной сидел шофер в немецкой военной форме.

Быстро же они отреагировали!

Через некоторое время из подъезда вышли двое. В одном Адель узнала штандартенфюрера Мейера, с кем недавно говорила по телефону, и сердце ее радостно затрепетало. Другой мужчина был ей незнаком.

Адель услышала голос Курта.

– Эти мерзавцы орудовали прямо перед вашим носом, оберштурмфюрер, а вы их не замечали, – суровым тоном говорил штандартенфюрер Мейер.

Адель невольно залюбовалась им. Cпутник господина Мейера виновато опустил голову.

– Не знаю, в каких словах я буду докладывать о вашей работе рейхсфюреру Гиммлеру… – продолжал отчитывать собеседника штандартенфюрер.

Кто же был второй? Девушка этого не знала.

– Может быть, еще не поздно, – сокрушенно разведя руками, произнес второй мужчина. – Мы устроим засаду, штандартенфюрер. Перекроем все ходы и выходы…

– Результаты хорошей работы видны сразу, – Мейер был неумолим. – Результаты плохой работы приходится доказывать.

– Не нужно докладывать в Берлин, – попросил собеседник. – Мы сами разберемся с мерзавцем Менгеле…

Услышав фамилию Менгеле, девушка встрепенулась и, развернувшись, защелкала каблучками по двору в сторону улицы Орсель. Пусть ее уютная мансарда была потеряна для нее в качестве жилища, зато задание Курта Мейера было выполнено полностью.

Майор Иван Денисов порядком устал за войну. Он, трезво рассчитывавший каждый свой шаг, иногда чувствовал такое напряжение, что готов был сорваться. Срывов, конечно, не было, однако хотелось все послать подальше и расслабиться. Расслабиться, конечно, не удавалось, но, по крайней мере, хотелось обратить внимание на людей – подлинно симпатичных людей, с которыми свела жизнь.

Вот эта девушка – Адель. Взбалмошная, рискованная, но – такая смелая, красивая. Он видел, как Адель выглядывала из-под арки, и намеренно встал так, чтобы оберштурмфюрер Кнохен обернулся к ней спиной, чтобы не заметил, что кто-то их разглядывает. Мейер, отчитывая Кнохена, молил, чтобы Адель ушла. Девушка напоминала ребенка, которому вздумалось поиграть в казаков-разбойников там, где кипят настоящие страсти.

Наконец Адель ушла, и Мейер вздохнул с облегчением. Кнохена он отправил на улицу Соссэ, чтобы тот привез гестаповцев для засады на мансарде, а сам сел за руль «Мерседеса» и покатил к Обергу.

Он, честное слово, думал совсем о другом. Он не чувствовал себя преступником, которому хочется возвращаться на место преступления. А ведь вполне мог бояться, потому что последний раз был в кабинете Ингрид, когда посылал шифровку в Москву.

Он не стал заходить к Обергу. В управлении гестапо его и так хорошо знали. Предъявив документы дежурному, он спустился в подвал, снова предъявил документы на очередном посту и уверенной походкой направился к кабинету радиосвязи.

Ингрид встретила его кротким взглядом кукольных глазок.

– Добрый вечер, Ингрид, – поздоровался Мейер.

– Добрый вечер, господин Мейер, – ответила девушка и склонилась над бесконечными страницами каких-то донесений, которые она шифровала, чтобы затем передать в эфир.

Курт присел на свободный стул.

– Что у вас нового, Ингрид?

Он еще пребывал в своих воспоминаниях об Адель. И потому несказанно удивился, когда радистка, оторвавшись от своего занятия, произнесла тихим голосом:

– Господин Мейер… Я об этой девушке.

– Что? – Курт посмотрел с недоумением. – О какой девушке?

– О той девушке, которой вы передавали сообщение, – ужасно покраснев, добавила Ингрид. – Понимаете, сюда приходил господин Оберг… – Еще более покраснев, она продолжала так тихо, что Курт мог едва-едва расслышать: – Господин бригаденфюрер интересовался, не передавала ли я в эфир что-нибудь неустановленное… Но я не выдала вас! Хоть он смотрел на меня такими глазами!..

– Что вы ответили ему, Ингрид? – произнес Курт, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.

– Я сказала, что скорее всего это сообщение коменданта, – улыбнулась девушка. – Действительно, в тот день, когда вы передавали вашу радиограмму, сюда приходил адъютант от господина Маннерштока… – Она подняла виноватый взгляд. Пальцы ее в это время теребили пуговицу на мундире. – Я подумала, что не надо кому-то знать о ваших симпатиях, господин Мейер. Я не обманываю вас, все так и было…

Курт выдержал паузу, потом глубоко вдохнул и выдохнул. Знала бы эта девочка, от чего его спасла, направив поиски Оберга в ложное русло.

– Знаете, Ингрид, с меня не только шоколадка, – сказал он. – Я достану для вас два билета на оперную премьеру. Знаете, это неплохой спектакль – «Вольный стрелок»… У меня есть друг в художественном совете… Сходите с подругой… Или нет, я сделаю лучше. Попрошу бригаденфюрера, пусть пригласит вас… Только не отговаривайте меня.

– Ой, зачем вы так…

– Меня можно не бояться, Ингрид, – ласково продолжил он. – Сейчас я составлю шифровку, а вы передадите. Она пойдет в Берлин, а не моей девушке…

Шифровка, которую Мейер составил для Берлина, гласила: «Благодаря бдительности оберштурмфюрера СС Гельмута Кнохена вскрыта связь между так называемым Сопротивлением и известным доктором Йозефом Менгеле. Есть основания подозревать Менгеле в связи с англичанами. Скорее всего, причина предательства Менгеле – обещанное финансирование его псевдонаучных медицинских проектов».

– Сейчас придет ответ, Ингрид, подождите, – произнес Курт.

Девушка внимательно посмотрела на него.

Он вновь отошел к окну. Закурив новую сигарету, Курт продолжал размышлять. На случай гнева берлинских друзей Менгеле у него были красноречивые факты. Их трудно опровергнуть. Все документы официального обвинения, которое неминуемо будет предъявлено доктору, пойдут за подписями Оберга и Кнохена. Ему нечего бояться.

Ответ от Гиммлера прибыл быстро. Шифровка гласила: «Продолжить наблюдение. В случае подтверждения подозрений Менгеле задержать и по всей форме допросить».

Курт поблагодарил девушку и вышел в коридор.

Мейер, конечно, понимал, в чем дело. После неудачного покушения на Гитлера спецслужбы Третьего рейха проявляли закономерную подозрительность. Менгеле был знаменит, только этим можно было объяснить промедление с арестом доктора.

Как бы то ни было, жизнь и судьба знаменитого доктора Йозефа Менгеле теперь висели на волоске.

Одна из конспиративных квартир немецкой военной полиции в Париже находилась в районе величественной Триумфальной арки. Улочка, где стоял дом, носила то же имя – Триумфальная. На улицу из подъезда дома вышел Семен Ботун и зашагал по тротуару.

Ботун только что повторно встречался с Кнохеном – и оберштурмфюрер выплатил обещанное вознаграждение. Ботун был доволен. К тому же была еще одна причина для веселья – Серафим Никольский, в шкуре которого Семен Ботун пребывал последние недели, закончил наконец свое существование! Сейчас Ботуну было приказано на определенное время залечь на дно, а потом уехать.

Кнохен сказал, что в дальнейшем секретного агента по кличке Осел будет ожидать задание в одном из восточных городов Франции или даже в Швейцарии. Короче, для Ботуна все пока складывалось прекрасно, можно было расслабиться.

Семен, насвистывая, шел по улице Гош. На углу улиц Фобур и Гош вошел в маленькое бистро и заказал русской водки. Выпив рюмку, тут же заказал вторую, выпил и ее. После чего вышел на улицу и закурил сигарету.

Пока он был в бистро, прошел короткий сильный дождь, авеню Ваграм блестела в лужах. В них отражалось солнце. У Семена не было определенных планов, куда идти.

Ботун побрел по улице Ваграм, выбирая себе девушку из тех, которые попадались на пути. Все же война, проклятущая война, как она достала Семена! Раньше красотки, словно часовые на посту, подпирали едва ли не каждый фонарь на улице Ваграм, а сейчас их было мало, до безобразия мало. Вот, может быть, эта… Или вон та… Но ни одна проститутка не нравилась Ботуну, все они напоминали старых истощенных кобыл, и он брел вперед, куря сигарету за сигаретой.

Спускался вечер, город был заполнен людьми, вышедшими на улицы после работы. Ботун остановился на перекрестке, оглянулся на Триумфальную арку. Потом свернул на бульвар Курсель. Людей здесь поменьше. Он остановился, чтобы пропустить такси, которое выезжало из переулка, и вдруг увидел рядом с собой мужчину в сером пиджаке. Ботун насторожился – лицо мужчины показалось знакомым.

Правда, лишь на минуту. В следующий момент Семен обратил внимание на девицу со взбитыми рыжими волосами, которая сидела в машине. В длинных пальцах девицы была зажата сигарета. Рядом с девицей развалился немецкий офицер, Семен вдруг увидел, как гитлеровец облапал красотку, развернул ее к себе и впился губами в ее ярко накрашенные губы. Девушка, не глядя, стряхнула сигарету в окно, а когда машина медленно тронулась с места, выезжая на бульвар Курсель, скользнула равнодушным взглядом по Ботуну и чуть дольше задержала взгляд на ком-то, кто стоял рядом… Семен сжал зубы, а потом оглянулся.

Рядом никого не было.

Это еще больше сбило с толку.

Где мужчина в сером пиджаке? На кого смотрела девушка?

Автомобиль уехал. Семен пошел вперед, ускоряя шаг. То, что мужчина пропал, не облегчило душу. Ему казалось, что он видел этого человека и раньше, до площади Этуаль. Ботун остановился и резко обернулся. Какой-то обладатель серого пиджака действительно шел в квартале сзади, но преследовал ли он Ботуна? Рассмотреть не представлялось возможным, расстояние слишком большое.

Семен Ботун нахмурился. Он не любил видеть одного и того же человека дважды. Даже двукратное повторение чего-то вряд ли могло быть случайностью.

Ботун хлопнул себя по карману – как назло, он не захватил с собой оружие! Впрочем, кто сказал, что сейчас возникнет необходимость?

Ботун, нервничая, перебежал через улицу. Хотелось скрыться…

На другой стороне улицы был вход в метро. Станция «Парк Монсо». За станцией раскинулся парк, полный опасности, туда нельзя идти. Семен сделал вид, будто вход в метро его не интересует, даже ускорил шаг, но вдруг резко, почти прыжком, повернул направо – и побежал, обгоняя прохожих, вниз по ступенькам широкой лестницы…

Он проедет в метро на противоположный конец города. Там выйдет и наверняка не встретит человека в сером пиджаке. Зато на другом конце города найдется уютное бистро и проститутка – все это поможет забыть страхи.

Он спустился на платформу.

Поезда в обоих направлениях только что ушли, и Семен принялся оглядывать стены пустой станции. На стенах висели обрывки старых рекламных плакатов. На одном из них была изображена Эдит Пиаф.

Понемногу люди заполняли платформу. Ботун стоял у самого края.

Когда поезд, снижая скорость, поехал вдоль платформы, Ботун почувствовал слабый толчок в спину. Толчок был такой слабый, что никто не обратил на этот толчок внимания. Но Ботун неожиданно понял, что падает… Он взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, истошно заорал…

Крик его был перекрыт гудком поезда.

Уже падая в пропасть, Ботун оглянулся и увидел мужчину в сером пиджаке. Мгновение – он узнал своего убийцу, того самого блондина, старого кавалера мерзавки Адель.

Раздался оглушительный гудок поезда… в глаза Ботуну ударил сноп яркого света, весь мир для него перевернулся, и все заполнила тьма.

Ботун упал на рельсы перед самым поездом, и машинист не успел затормозить.

На платформе кричали люди. Сквозь толпу уверенно пробирался человек в сером пиджаке и берете, низко надвинутом на брови. Никто не обращал внимания на этого человека, всех интересовало, кто упал под поезд.

Человек поднялся по лестнице, лавируя среди людей, спускавшихся в метро. Он не оглядывался, словно шум на платформе не интересовал его.

На улице он закурил сигарету и спокойно свернул в ближайший переулок. Вид у мужчины был удовлетворенный, движения спокойные, неторопливые.

Знаменитый провокатор Ботун погиб от руки человека, которого всего один раз мельком видел в катакомбах, бывшего заключенного многих европейских концлагерей, старшего лейтенанта Красной армии Павла Бондарева.

Доктор Менгеле сидел за рулем нового «Рено». Он давно мечтал приобрести такую машину и теперь был счастлив. Французские предприятия работали в обычном ритме, и машина была в хорошем состоянии. Доктор приобрел ее по совету владельца ресторана «Фуке», с которым подружился и у кого регулярно обедал.

Автомобиль стоял в глухом переулке, в двух кварталах от здания немецкой военной полиции на улице Фош. О встрече доктора попросил штандартенфюрер Мейер. Звонок от штандартенфюрера был странным, но доктор доверял этому человеку и согласился на встречу.

Только что закончилось очередное совещание у бригаденфюрера Оберга. Менгеле знал, что Мейер сейчас покинул здание военной полиции и найдет его. Так было условлено.

И в самом деле, раздался приглушенный стук в окно. Обернувшись, доктор улыбнулся.

Штандартенфюрер Мейер в новеньком парадном мундире, начищенных до блеска сапогах, перчатках – потому и стук вышел глуховатый – стоял рядом.

Менгеле опустил стекло.

– Приветствую вас, Йозеф!

– Приветствую вас, Курт!

Они недавно стали обращаться друг к другу по имени, доктору это несказанно нравилось.

– Мой дорогой Йозеф, прошу прощения за звонок, – сказал Курт Мейер, смущенно улыбаясь. – Прошу подвезти меня домой. Мой автомобиль капризничает, пришлось оставить его дома…

– Кнохен и Оберг просто из кожи вон вылезут, если узнают, что ваша машина не в порядке! – воскликнул Менгеле. – Они сделают для вас все возможное! Да и я могу поделиться адресами пары хороших мастерских. Впрочем, я счастлив, что вы обратились ко мне. Я подвезу вас с превеликим удовольствием.

Курт занял переднее сиденье. Он намеренно оставил свой исправный автомобиль дома, но доктору знать об этом вовсе не следовало…

– Разрешите спросить вас, дорогой Мейер, – сказал Менгеле, когда автомобиль плавно отъехал от тротуара. – Это все, что вы хотели мне сказать?

– Давайте отъедем, – сказал Мейер, внимательно поглядывая по сторонам. – Наша встреча не то чтобы секретная… Но все же некоторая осторожность не повредит…

– Понятно! – ухмыльнулся Менгеле. – Хорошо, тогда ответьте, почему вы столь красивы в наше суровое время? – Он подмигнул. – Наши сбросили Монтгомери в море? Изменились сводки с Восточного фронта?

Курт прищурился и откинулся на спинку сиденья.

– Хотите правду? Сегодня меня пригласила одна дама…

– Остается пожелать вам удачи, – хохотнул Менгеле. – Что ж, вы правильно поступаете. Жить в Париже – и ни с кем не познакомиться…

– И вы в новой машине, разрешите узнать, почему?

– С удовольствием объясню, – улыбнулся доктор. – Только прежде отъедем подальше…

– Почему так?

– Боюсь, гестапо заинтересуется, откуда я взял деньги на покупку!

Теперь они рассмеялись оба.

– Оказывается, мы оба грешны перед рейхом, – произнес Курт с некоторой долей грусти.

– Откровенно говоря, я накопил немного средств в Польше, – сказал Менгеле. – Я привез их сюда контрабандой… Сами понимаете… Это запрещено… Но с золотом в Аушвице не развернешься.

– Понимаю. Как вы добирались сюда, в Париж?

– Через Берлин, увы, мой дорогой Мейер, через Берлин…

Курт с трудом сдержался. Менгеле, говоря о золоте, имел в виду золотые коронки, которые он снимал с евреев в Аушвице. Официально это золото использовалось для нужд рейха. Некоторую часть золота врачи вроде Менгеле присваивали.

– Здесь я нашел покупателя, – с гордостью поделился Менгеле. – В результате у меня появилась эта машина…

Мейер отвернулся и поморщился.

– Куда же мы едем? – спросил доктор.

Курт уже совладал с собственными чувствами.

– Прошу вас, доктор, прежде чем ехать домой, провезите меня по Елисейским Полям. Хочу, наконец, побыть туристом в Париже…

– С удовольствием!

Они выехали на улицу Фош, свернули на площадь Этуаль, потом на Елисейские Поля. Сзади осталась величественная громада Триумфальной арки. На Елисейских Полях «Рено» набрал скорость… И хоть шла война и рядом сидел подонок Менгеле, Иван Денисов на несколько минут отвлекся от всего и просто любовался Парижем. Между домами справа мелькнула и пропала ажурная Эйфелева башня. Впереди была площадь Согласия со знаменитым обелиском. Слева показался и остался позади Елисейский дворец. За Сеной возвышалась «Усыпальница Инвалидов» с прахом Наполеона и других великих полководцев.

– Вы шикарно ведете, доктор, – сказал Мейер. – И вообще у вас все замечательно получается…

– Я стараюсь, – кивнул Менгеле.

Иван Денисов вздохнул. Пора было вспомнить о деле.

– Итак, вас можно поздравить с покупкой? – спросил Курт, сжимая и разжимая кулак в перчатке.

– О да! – радостно отозвался Менгеле.

– Тогда слушайте меня внимательно, – произнес Курт. – Считаю своим долгом предупредить вас…

– О чем?

– Я только что слышал на совещании… Оберштурмфюрер Кнохен не доверяет вам…

Улыбка пропала с лица Менгеле.

– Как? Почему? На основании чего?

– Не знаю… – Сведения нужно было дозировать, и Иван Денисов цедил понемногу: – Слышал своими ушами. Возможно, ему не нравится ваша идея уничтожения населения Парижа вашим газом.

– Вы уверены? – растерянно произнес Менгеле. – Мы так мило беседовали с оберштурмфюрером Кнохеном вчера… нет, позавчера, на балу у баронессы…

– Развлечения – развлечениями, а дело – делом…

На площади Согласия они повернули к Сене. Перед ними в течение какого-то времени ехал зеленый фургон. Курт, казалось, заинтересовался этой машиной, рассматривал рекламную надпись на борту: «Лук, зелень». Доктор Менгеле задумался и не обгонял этот фургон.

– Но почему? – наконец выдавил доктор.

– Не хочу высказывать фантазии, а фактов у меня нет.

Менгеле промолчал.

– И все-таки, с чем может быть связано недоверие ко мне? – умоляющим тоном произнес он.

Курт поймал себя на мысли, что еще немного, и он пожалеет палача.

– Видимо, причина в покушении на фюрера, – сказал Курт. – После покушения все так напуганы… – Мейер, говоря, искоса наблюдал за доктором. – Я прошу вас держать язык за зубами. И сами будьте осторожней…

Тут выдержка изменила Менгеле. Он погнал, и, когда зеленый фургон затормозил на перекрестке, Менгеле не успел нажать на тормоз… Новенький «Рено» врезался в фургон торговца зеленью. Менгеле выскочил из машины. Весь передок «Рено» оказался помят.

– Вот черт! – заорал Менгеле, изо всех сил ударяя по рулевому колесу. – Этот лягушатник у меня получит! – Он направился к фургону.

Пока доктор Менгеле ругался с водителем фургона, также выскочившим из кабины, орал, что может сейчас же отправить водителя фургона в концлагерь, Курт Мейер вынул из кармана лист бумаги, сложенный вчетверо. Он опустил руку и спрятал бумагу под водительское сиденье. Затем тоже вышел из машины.

– Что здесь происходит? – тихим голосом осведомился Мейер, подходя к спорившим.

Водитель фургона, двухметровый детина в синем комбинезоне, сжав кулаки, скалой возвышался над Менгеле. Заметив штандартенфюрера, да еще в парадном мундире, растерянно заморгал. Руки его опустились по швам.

– Господин штандартенфюрер, я не виноват, – наконец сказал француз.

Курт молчал, думая, что ответить. Водитель фургона вдруг сорвался с места и в одно мгновение скрылся в кабине. Все произошло действительно так быстро, что ни Менгеле, ни Курт не успели никак отреагировать.

Фургон взвизгнул шинами и умчался, благо улица перед ним оставалась пуста.

– Вот подонок, – Менгеле сплюнул вслед фургону. – Он получит свое.

– Нимало в этом не сомневаюсь, доктор, я запомнил номер, – Мейер похлопал Менгеле по плечу. – Вы же знаете, что в немецкой военной полиции хорошие сыщики.

– Да, да, – отвечал Менгеле, сокрушенно рассматривая разбитые фары и помятый капот новенькой машины. – А деньги?

– Я думаю, мерзавец на коленях будет умолять о помиловании.

Курт знал, что гестапо не найдет фургон. После аварии, устроенной, конечно, по заданию самого Курта, фургон будет обязательно перекрашен в другой цвет или даже спрятан. Водитель тоже исчезнет.

Документ представлял собой «охранный лист», подписанный генералом де Голлем. Тот самый документ, который Курту дала Адель. Мейер подбросил бумагу Менгеле, чтобы у гестапо появилась улика против доктора.

Расставшись с Менгеле на набережной Сены, Курт взял такси и отправился к Обергу.

– Я только что провел разговор с рейхсфюрером, – сообщил Мейер. – В Берлине обнаружена еще одна группа заговорщиков, вооруженная взрывчаткой британского производства. Нельзя исключить, что нечто подобное существует в Париже…

– Что вы имеете в виду? – опешил Оберг.

– Обратите внимание на доктора Менгеле, бригаденфюрер, – сказал Курт. – Возможно, наши подозрения беспочвенны, и он истинный сын рейха… Я имею в виду этот портрет, который нашли у этой девчонки… Бандиты из так называемого Сопротивления могли скомпрометировать доктора с некоей своей целью… Но нельзя терять бдительность… – Курт сделал паузу, придавая больший вес словам: – Менгеле – непрофессиональный разведчик, если он действительно связан с де Голлем, то наверняка какие-нибудь следы этой связи остались… В таком случае тщательный обыск принесет результаты… Или не принесет, на что я очень надеюсь.

– Хорошо, мой дорогой Мейер.

Курт вздохнул с облегчением. Он намеренно выстроил реплику так, чтобы она звучала двойственно. И все же, кажется, у него все получилось, и неплохо.

Бригаденфюрер Карл Оберг и доктор Менгеле стояли на широкой стене средневековой тюрьмы Сантэ. Во дворе под ними все было готово к казни.

Посреди двора возвышалась ужасная конструкция, состоявшая из двух вертикальных брусов и горизонтальной доски внизу. Между брусами висел большой нож. На доске лежал животом вниз человек, руки которого были связаны за спиной. Другой человек с невыразительным лицом, в военном мундире без знаков отличия ослабил веревку. Нож заскользил вниз… В корзину упала голова осужденного.

– Он был хороший специалист, – объявил Оберг. – Это Гастон Лепюи, бывший министр транспорта в правительстве Виши. Мы с ним работали больше трех лет.

– Что произошло?

– Мерзавца заподозрили в сотрудничестве с де Голлем.

Менгеле промолчал.

Два солдата освободили гильотину. Обезглавленное тело было брошено в телегу. Затем один из солдат как ни в чем не бывало поднял и унес куда-то корзину с головой.

Во дворе казнили второго человека.

– К сожалению, у него обнаружили взрывчатку британского производства… – вздохнул Оберг и посмотрел на Менгеле выразительно. – Также была найдена какая-то бумага, подписанная де Голлем.

– Все это ужасно, – согласился Менгеле. – Что делать, вы должны быть беспощадны к врагам рейха.

Во дворе в это время к гильотине подвели третьего человека, заставили лечь, сунули голову в раму. Безликий человек снова поднял нож и отпустил веревку… Нож заскользил вниз. Голова упала в корзину, подскочила и снова упала, словно футбольный мяч.

– Его отец и Штауффенберг были друзьями… – вздохнул Оберг и улыбнулся. – Гестапо, знаете ли, всегда найдет врагов рейха. Даже если они хорошо маскируются.

Лицо доктора Менгеле оставалось непроницаемым. Как наяву, в ушах раздалось предупреждение штандартенфюрера Мейера: «Помните, Йозеф, вам не доверяют…»

Доктор Менгеле, помня, что ни в чем не виноват перед рейхом, кроме провоза золота из Польши через территорию Германии, распахнул глаза. Во дворе подводили к гильотине четвертого человека…

На улице Фош появился Гельмут Кнохен. Суровый и сосредоточенный, он прошел в кабинет Карла Оберга. В руках Кнохена был портфель.

– Что-то случилось? – спросил Оберг.

– В автомобиле Менгеле, который находится в одной из автомастерских, мы обнаружили следующее. – Кнохен достал из портфеля несколько фотоснимков и лист бумаги, подал Обергу.

Оберг всмотрелся.

– Что это?

– Фотографии изображают автомобиль Менгеле, – доложил Кнохен.

– Вот как? – Оберг поднял брови. – Наш доктор разбогател?

– Совершенно верно, автомобиль обошелся ему в немалую сумму… Особенно любопытен документ, обратите внимание! Он подписан самим де Голлем!

– Что это? Подделка? – Бригаденфюрер прищурился.

– Исключено, проверяли, – сказал Кнохен. – Подпись де Голля настоящая. Бумага австралийского производства, это заключили наши эксперты…

– Что это значит?

– Австралия – член Содружества, воюет против нас, в одной своре с американцами и англичанами.

– Так… что будем делать с Менгеле?

Кнохен постучал пальцем по настольному календарю.

– Наверное, не будем портить премьеру оперы, – произнес он. – Завтра мы все приглашены. А доктор Менгеле – член художественного совета театра. И его отсутствие придется объяснять публично.

– Вы правы. Придется арестовать предателя Менгеле после спектакля, – решил бригаденфюрер. – Пусть послушает Вебера, может быть, последний раз в жизни…

Кнохен поднялся и вытянулся в струнку. Щелчок каблуками прозвучал очень торжественно. Это означало, что оберштурмфюрер Кнохен одобряет решение начальства.

Воздух в катакомбах насыщен влагой.

– Ты уверена, что этим стоит заниматься здесь? – спросил Павел.

– Да, а что? – ответила Адель.

Они шли по подземному коридору, освещая себе путь карманным фонариком.

– Черт, никак не могу отделаться от мысли, что первая моя пуля пробьет эти самые скальные породы, которые сейчас над нами, и нас затопят воды Сены…

– Ты сходишь с ума, тебе не кажется?

– Согласен, – ответил Павел устало. – Давай займемся делом…

Голоса стали звучать с эхом – спутники вышли в большой темный зал. Адель нащупала в условном месте спички. Вдоль стены стояло несколько гильз, сплющенных сверху, внутрь был налит керосин. Адель чиркнула спичкой и зажгла одну из ламп-коптилок.

Это был тот самый зал, где несколькими днями раньше происходила встреча с партизанами.

– Возьми, – девушка кивнула на гильзы-фонари.

– Сколько? – спросил Павел.

– Сколько унесешь.

Он взял в руки две гильзы, и девушка взяла столько же. Они вышли из зала в боковую галерею. Адель пошла вперед.

– Здесь у нас в прежние времена было нечто вроде тира, – сказала она. – Ага… Вот! – Она осветила коптилкой выступ стены, и Павел увидел черную мишень, нарисованную на картонке. Мишень стояла на выступе. – Даже мой дядя тренировался здесь стрелять… – Она вздохнула.

Адель наклонилась. Внизу стоял ящик, в ящике лежали мишени. Когда она разогнулась, в руке ее была новая мишень, чистая.

Павел укрепил новую мишень на картонке, Адель подожгла вторую коптилку, третью и четвертую, расставила вокруг.

– Тебе хватит света? – Она обернулась.

Павел задумался.

– Думаю, да, – наконец сказал он. – В конце концов, в театре не будет светлее.

Он отсчитал тридцать шагов. Подумал, добавил еще пять. Развернулся и бросил веселый взгляд на спутницу.

– Сейчас ты узнаешь, что такое ворошиловский стрелок! В театре будет примерно такое же расстояние. Отойди в сторону.

Адель приблизилась к Павлу.

– Стреляй, чего ты ждешь!

А он не спешил. Стоял, словно раздумывая, наконец достал пистолет из кармана, поднял, прицелился. И вдруг опустил оружие.

– Что с тобой?

Павел смотрел на нее жалобно.

– Черт, боюсь, – сказал он. – Я не стрелял больше года…

– Это не большой срок, стреляй…

– Я не знаю, что со мной делается… Волнуюсь… – Говоря так, он снова поднял оружие, зажмурил один глаз… – Внимание… – сказал Павел вроде как сам себе.

Грохнул выстрел, эхо покатилось по катакомбам.

Адель посмотрела на Павла. Тот стоял как вкопанный.

– Что стоишь, иди проверяй, – со смехом сказала ему Адель.

– Погоди, – ответил он. – Ну, эти ваши подземелья… – Он покрутил головой. – Страшная вещь… Нас не обнаружат?

– До тебя тут учился взвод новобранцев маки, – серьезно ответила девушка. – Звуки выстрелов далеко не летят. А они стреляли из автоматов.

К мишени они подошли вместе. Пуля легла между восьмеркой и девяткой.

– Вовсе не плохо, – улыбнулась девушка. – Для начала!

– Погоди, – сказал Павел. – Давай еще пару раз…

Он встал на прежнее место. Адель отошла к стене, между ней и мишенью было несколько метров. Она видела, как ее спутник поднял руку с пистолетом, спокойно прицелился и выпустил патрон по мишени. Когда улеглось эхо, Павел выстрелил еще два раза подряд.

– Все, – сказал он, ставя оружие на предохранитель. – Нужно беречь патроны.

Пули легли так: две девятки и десятка. Адель и Павел посмотрели друг на друга. У Павла были круглые глаза.

– У нас на родине в таких случаях говорят: руки помнят, – прошептал Павел.

– В награду я могу тебя поцеловать, – сообщила Адель.

Он достал из кармана сложенную вчетверо газету «Ле Монд», развернул. С фотографии довольно улыбался военный комендант Парижа генерал-лейтенант Зигфрид фон Маннершток. Ниже стояло объявление о премьере оперы «Вольный стрелок», которая должна была состояться в Гранд-опера несколько дней спустя.

На фоне голубого неба виднелись хищные профили «Юнкерсов». Между бомбардировщиками притаились юркие «Мессершмиты». Территория аэродрома уменьшилась вдвое после бомбежки, самолеты теперь стояли более тесно, один возле другого. Осталась только одна взлетно-посадочная полоса, однако аэродром продолжал функционировать.

Солдат, стоявший у полосатой будки, поднял шлагбаум, и на охраняемую территорию проехал черный автомобиль. Внутри сидели Курт Мейер, доктор Йозеф Менгеле и генерал Отто фон Данциг.

– Он хороший малый, – довольно хмыкнул Менгеле. – Вон как честь отдает…

– У меня все хорошие, – сказал Отто фон Данциг. – Не вводите, доктор, нашего гостя, господина штандартенфюрера, в заблуждение… Не то он станет придираться к летчикам.

Курту осталось только улыбнуться вежливо.

– Откровенно говоря, мне нравилась ваша мысль не взрывать здания, а уничтожить жителей… – сказал Мейер. Вздохнул. – Однако приказ фюрера есть приказ! Не унывайте, доктор, вы все равно отличитесь!.. Наполнить газом катакомбы – прекрасная возможность проявить себя! Вы внесете важную страницу в историю Германии…

– А если газ просочится сквозь неплотности? – спросил вдруг Данциг.

– Не забывайте, он тяжелее воздуха, – напомнил доктор.

Некоторое время молчали. Они приехали сюда выбрать летчиков, которые смогут посадить самолет на городскую улицу. Перед поездкой на аэродром доктор демонстрировал Данцигу и Мейеру брезентовые полотнища, сшитые в виде больших конусов – на специальных подставках эти полотнища предполагалось развернуть так, чтобы воздушный поток направлялся ими от самолетных винтов ко входам в катакомбы.

– Все просто, не так ли, господа? – кричал Менгеле в своей лаборатории. Черные глаза его, как всегда, светились. – Все в наших руках! В городе есть, по крайней мере, два входа в катакомбы, которые охраняются солдатами, один представляет собой оголовок бункера с наклоненной дверью, второй – канализационный люк посреди улицы. Мы разворачиваем ваши самолеты, генерал, так, чтобы они гнали винтами воздух к отверстиям, подгоняем два грузовика, ставим каждый боком, вот так, – он показал руками, – на кузовах устанавливаем мощные деревянные конструкции, на которых укреплены широкие концы брезентовых раструбов… Узкий конец конуса в первом случае направляем к двери, во втором случае – опускаем в люк. Все! Металлические прутья не дадут брезентовым рукавам сложиться. Да! Вокруг непременно выставим оцепление, солдаты получат противогазы… Честное слово, я лично сам отверну вентиль у первого баллона! – Менгеле сделал паузу. – Дальше мой газ пойдет в эти самые катакомбы. Уверяю, ни один бандит не уйдет оттуда живым…

– Что там, генерал? – спросил Курт Мейер, рассматривая покореженные бетонные плиты, развалины нескольких ангаров, переломленный пополам транспортный самолет «Хейнкель» за колючей проволокой, словно разрубленный гигантским топором. Половина фюзеляжа, где располагалась кабина, находилась в пяти метрах от половины с хвостовым оперением. Части самолета словно специально растащили в стороны. Внутри салона можно было увидеть какие-то ящики. Рядом с самолетом крутился солдат с автоматом.

– Туда лучше не смотреть, господа, – улыбнулся Данциг. – Мне стыдно, как хозяину, принимающему гостей в неубранной квартире. Впрочем, вся эта территория надежно охраняется, можете быть спокойны. А беспорядок мы ликвидируем в ближайшие дни.

Курт подумал: ничего себе, надежная охрана! Один автоматчик у шлагбаума, второй у самолета. И все? Где же остальные люди?

– Не мешало бы вам усилить охрану, – нахмурившись, сказал он.

– Мы все исправим завтра-послезавтра, – ответил Данциг.

У здания они остановились, вышли из машины. Часовой отдал честь. Данциг вошел внутрь, спустя некоторое время вернулся с четырьмя парнями. На всех были летчицкие комбинезоны, в руках они держали шлемы.

– Познакомьтесь, я выбрал лучших! – сказал Данциг. – Ради вас, доктор, я оторвал их от чашечки кофе, который они пьют перед очередным вылетом!

Менгеле с любопытством посмотрел на летчиков, которые вытянулись по стойке «смирно».

– Йоган Манке! – представился первый.

– Фриц Шменкель! – сказал второй.

Назвали свои имена и остальные.

Менгеле тут же подошел к парням и принялся, жестикулируя, объяснять задачу. Его окружили, стали задавать вопросы.

Курт и Отто Данциг в это время стояли поодаль, переговаривались.

– Если кого-то из ваших летчиков собьют, генерал? – спросил Курт.

– Ничего страшного, заменим другим. Я же не напрасно показал вам четверых.

– Что вы им обещали, генерал? – спросил Курт, который обратил внимание на совершенно счастливые физиономии пилотов.

– Разумеется, каждому – внеочередной отпуск, – улыбнулся Данциг. – Эти парни – настоящие асы, у каждого за плечами не один десяток воздушных боев… Посадить истребитель для них – что в городе, что в чистом поле – одинаково легкая задача.

Пилотов отпустили. Менгеле остался доволен, лишь спросил, как Данциг передаст им приказ.

– Не сомневайтесь, – повторил генерал. – Командир эскадрильи предупрежден, пилоты – тоже. В назначенный день двое из них будут освобождены от полетов. Я смогу подвести вас, Йозеф?

– Гм… Господин штандартенфюрер, – запинаясь, пробормотал Менгеле. – Сведения секретные, но все же… Вы – человек авторитетный. Разрешите посоветоваться…

– Да? – Курт принял серьезный вид.

– Фон Маннершток уже отдал распоряжение, – торопливо произнес Менгеле. – Начать последние приготовления к операции. Завтра среда. Сегодня состоялось последнее секретное совещание у коменданта, на котором были согласованы все детали…

– Что вы этим хотите сказать? – спросил Курт. – Я не знаю ни о каком совещании.

– Фон Маннершток распорядился не звать лишних людей, – сказал Менгеле. – Присутствовали саперы, я, генерал Данциг… Видимо, Маннершток сам хочет отчитаться перед Берлином!

– Вот оно что! – сказал Курт. – Кабинетные интриги! Он хочет добавить себе очков в глазах Гиммлера! Маннершток пожалеет!..

Ответом ему было молчание.

– Фон Хольтиц присутствовал? – резко спросил Курт, вспомнив о молчаливом заместителе Маннерштока. – Что он говорил?

– Фон Хольтиц молчал, – сказал Менгеле.

Данциг кивнул.

– Отлично, – раздраженно бросил Мейер. – Ну, если комендант не считает нужным меня информировать… – Он пожал плечами.

В двух словах дело было так. Менгеле побывал на совещании у Маннерштока, где были утрясены все вопросы. На четверг назначена операция по уничтожению партизан в катакомбах. Энергия Менгеле сделала свое дело, и Маннершток согласился найти применение газу «Циклон-Б», находившемуся на складах лаборатории доктора Менгеле. Для выполнения задачи выделены два подразделения, личный состав которых получил противогазы, проведен инструктаж, Менгеле сам выступал перед офицерами, а те потом должны были передать солдатам.

Вывод немецких войск из Парижа планировалось начать на следующий день после операции Менгеле. И как только последний солдат покинет город, все, что было заминировано, взлетит на воздух. Остальное довершит авиация, которая получит приказ генерала Данцига.

– Хорошо, – Курт наклонил голову. – Благодарю вас за сведения.

– Услуга за услугу, – запинаясь, произнес доктор. – Вы предупреждали меня, я рассказал вам. Но послушайте. Если вас спросят, доложите своему начальству, что я принимал участие в принятии решения…

Курт моментально понял, что Менгеле истерически искал спасения. Он кивнул.

– Хорошо, Йозеф, я подумаю, что можно сделать для вас. Какое сегодня число, господа? – вдруг спросил Курт Мейер.

– Пятнадцатое августа, штандартенфюрер! – ответил доктор. – Послезавтра премьера оперы! Приглашаю вас…

Курт усмехнулся. Все странным образом замыкалось на этой премьере.

– Разумеется, я буду в театре, – сказал Курт. – Приходите и вы, генерал, – обратился он к Данцигу. – А вы, доктор, и так будете там… Уверяю, господа, ничего нет страшного в том, что англичане и американцы так близко. Мы получим истинное удовольствие от искусства…