Глава 7

«Грузин» понял, что Акимов не из тех, кто теряет рассудок при виде блестящего железа, и повторил атаку. На этот раз Гена ударил сильнее.

Стольников, сжимая в руке «Гюрзу», не без любопытства наблюдал за схваткой. С самого начала боя он следил за Акимовым, пытался прочитать его намерения и думал, что запросто пустит ему пулю в лоб, если лейтенант вдруг начнет представлять опасность для группы. Но Акимов стрелял на поражение, дублировал приказы Стольникова и выглядел абсолютно адекватно, как положено офицеру во время боя.

Теперь наступил момент, когда лейтенант показал себя с другой стороны. Он неожиданно для майора стал вести себя так, как действовал бы любой боец его группы. Речь сейчас шла даже не об отваге. Гена пришел на помощь Стольникову в момент безусловной опасности. Майор наблюдал за схваткой Акимова с противником, вооруженным ножом, и вдруг подумал, что преуменьшал его роль в сложившейся ситуации. Ведь плененный офицер только что спас ему жизнь.

– Акимов, отойдите, я закончу этот балаган, – произнес Саша, сжимая и разжимая пальцы на рукоятке пистолета.

– Я прошу вас не мешать.

Саша оторопел. Услышать такое в его подразделении было немыслимо.

Он даже усмехнулся от неожиданности и подумал: «Ничего, он обязательно освоит политес. Мои ребята его быстро этому научат».

Между тем эту схватку пора было заканчивать. Группа оттянулась к вершине высоты. Майор и лейтенант в любую секунду могли оказаться отрезанными от нее.

– Лейтенант, я даю тебе тридцать секунд.

Акимов услышал это, отвернулся от врага и спокойно направился к командиру. Округлив от изумления глаза, Саша машинально поднял пистолет и прицелился в «грузина». Тот, стараясь успеть, бросился на Акимова.

Лейтенант резко развернулся, перехватил руку человека Ждана, подсел под нее и с хрустом вывернул плечо противника. Он на лету поймал нож, резко взмахнул им и отошел в сторону, даже не глядя на результат своей работы.

Саша молча смотрел, как «грузин» падает на колени, бессмысленно глядя перед собой. Судорожно хватая губами воздух, он прижимал ладони к горлу. Еще мгновение ничего не происходило. Потом между пальцев, шипя, вырвалась тугая струя горячей крови. Противник лейтенанта повалился на землю и стал двигать ногами так, как если бы ехал на велосипеде.

– Куда это ты сейчас хотел пойти? – спросил Саша, поднимая пулемет и дожидаясь, когда Акимов заберет винтовку убитого им «грузина».

– У меня проблемы с защитой справа. Я левша. Он понял это и перекинул нож в левую. Мне пришлось выглядеть странно. Это расслабляет, верно?

– Еще что расскажешь?

Справа появились люди в грузинской форме, и Стольников положил их длинной очередью из М60. Зная, что патронов мало, он добивал ленту до конца. Из ствола пулемета вырвалось пламя длиною в полметра и на несколько секунд замерло, не исчезая.

Двое бойцов Ждана, изувеченные очередью, скатились с холма, как манекены. Двое других смогли юркнуть за деревья. Еще не успели упасть за землю ветки, срубленные пулями, как Стольников бросил пулемет, теперь уже бесполезный, и рванулся наверх.

Он видел, что пожар, возникший после взрывов ракет, сменил направление и пополз к восточному склону высоты. Он добрался до каменного выступа, торчащего из холма, как ребро из умершей лошади, и осел. Высота дымилась, но пламя пожрало само себя. Тлели угли, но огонь исчез. Хорошо была видна вершина, покрытая зеленым, нетронутым лесом, с редкими залысинами выжженной солнцем земли.

Майор и лейтенант бежали наверх. Иногда их разделяли деревья. Первое время Акимов старался огибать препятствия с той же стороны, что и Стольников. Все это забавляло Сашу, и в то же время он поглядывал на парня с нескрываемым уважением. В те мгновения, разумеется, когда Гена этого не видел.

– Понимаете, чтобы сбить врага с толку, нужно совершить бессмысленный поступок, – говорил Акимов. – Особенно когда твои позиции уязвимы. Допустим, вы идете с ведром и на вас вдруг нападает собака. Не надо бить ее по морде ведром. Лучше надеть его себе на голову. Собака придет в недоумение, и злоба у нее схлынет. – Лейтенант поднимался, придерживая рукой простреленную ногу.

Стольников обратил внимание, что раны в Другой Чечне заживают быстро и не особо болезненно.

– Так вот и я. Повернулся и пошел. Он напал, а я того и ждал.

Стольников поднялся на высоту и не сразу увидел своих. Разведчики слились с тенями, отбрасываемыми кронами деревьев. Кто-то из них облегченно выдохнул.

– Я повел людей западнее, чтобы отвести от тебя погоню, – объяснил Жулин.

– Я понял. Олег, люди Ждана хорошо получили. У них серьезные потери. Скоро вечер. Ночью они не полезут. Нам нужно продержаться здесь до рассвета.

– А дальше?

– На рассвете они начнут штурм. Дальше – будь что будет.

– А если по этой высотке еще разок долбанут «Искандером»?.. Бог троицу любит.

– Иисус любит, – усмехнулся Саша. – А здесь рулит Аллах. Я видел офицера, который привел подразделение. Он явно приближенный Ждана. Его накрывать полковник не будет.

– Почему? У него ничего святого нет, как я заметил, – буркнул Маслов.

– Не в святости дело. Если командир этой роты близок к Ждану, значит, он в курсе всего. Этот человек из тех, кто планирует из «Миража» сделать базу террористов. Ждану не позволят накрывать его.

К высоте никто не приближался. Вероятно, командир роты согласовывал со Жданом план дальнейших действий. Стольников понимал, что окружить высоту плотно «грузинам» не удастся. Слишком велик участок, который нужно перекрыть. А свободных людей в распоряжении полковника нет.

Некоторое время разведчики сидели молча. Благо было чем заняться. Они пересчитывали патроны, делили по флягам воду. Еды не осталось. Саша понимал, что бойцы изнемогают от голода. Постепенно воздух густел и наполнялся прохладой. Вечер в Другой Чечне приходил так же стремительно, как и в обычной.

– Ты мне пару часов назад говорил об уязвимости, которую почувствовал в драке с тем бойцом, – напомнил Акимову Стольников. – Но с ножом обращаешься не хуже любого из моих людей.

– Да уж, – отмахнулся лейтенант и рассмеялся. – Любовь к холодному оружию у меня от дедушки.

Бойцы подтянулись к месту разговора, оставив на постах только Айдарова, у которого был ночной прицел, и Ермоловича.

– От дедушки? Он имел отношение к боевому оружию?

– В некотором смысле.

– Ну так расскажи о своем супердедушке. Нам голод чем-то нужно глушить, как думаешь?

Акимов почесал нос и заявил:

– Эту историю нужно рассказывать издалека.

– А ты куда-то торопишься?

Мамаев тихо засмеялся.

– Ну ладно, – согласился лейтенант. – Мы в одном доме жили, в Вологде. Я с родителями в двадцатой квартире, а дед Захар в четырнадцатой. Сухонький такой. Сидит на лавочке, тридцатью двумя стальными зубами собак пугает. Он был третьим и последним супругом покойной бабушки Евдокии. Она перед этим двоих мужей схоронила. Тоже глазки у всех были добрые, человечные. Бабулька безошибочно предсказывала осадки и была личным биографом проститутки Марины из двадцатой квартиры. Она осуждала ее и предсказывала скорый переход этой особы из общества людей в мир животных. Чтобы пресечь это явление, противоречащее учению Дарвина, бабушка Евдокия вырезывала для нее из газет объявления о приеме на работу швей, валяльщиц и лепщиц пельменей.

– Что-то он совсем издалека начал, – заметил Баскаков.

– Не перебивай, – приказал Стольников. – Давай, Акимов, о проститутке. А то мы тут совсем одичали. Хоть о нормальной жизни послушаем.

– Я о бабушке рассказывал.

– Ладно, давай о бабушке. – Саша огорченно вздохнул, смешливо посматривая на бойцов.

– Что касается ее возраста, то тут все в потемках, – сказал Акимов. – Известно лишь, что в Москве до сих пор торчит мертвый вяз, который видел живого Наполеона. Так вот бабка Евдокия наблюдала тот вяз мелким саженцем, когда Наполеона и в проекте не было. Знающие люди говорили, что когда-то давно старушенция служила в Большом и прижигала зеленкой юного Мариса Лиепу, когда его во время танцев нечаянно прокалывала локтями и коленками пожилая Галина Уланова.

С дедом Захаром они срослись аурами. Тот тоже был творческой личностью. Творил чудеса, стал зубным техником высшего разряда, вставлял искусственные клыки даже самим товарищам Пельше и Косыгину. Имел свою мастерскую с маленькой доменной печью и свободный выезд за рубеж за качественными материалами. Но потом дед Захар встретил бабушку Евдокию, и все его волшебство накрылось металлокерамическим тазом. Искусство мастера ушло в ревность. Оно проявлялось харизматично и пафосно. Деду ежедневно казалось, что ровесница Петрарки ему изменяет. Он начинал пить не закусывая и клялся продать долбаную саблю косоглазым.

– Редкий случай услышать слова «Петрарка», «долбаная сабля» и «косоглазые» в одном предложении, – заметил Стольников.

– А все из-за меча, который привез в сорок пятом второй муж бабушки Евдокии! Он был у нее самым любимым из всех трех. Она каждую субботу протирала мягонькой тряпочкой лезвие и ножны. Это бабкино чувство черной нитью протянулось через всю жизнь старца Захара. Глядя, как его любимая старуха полирует оружие кустарного производства, он скрипел зубами и надирался как свинья. После чего дед вступал в конфликт с любимой и последующую неделю точил чужие зубы. Он не показывался из мастерской, пока гематомы не растворялись в румянце.

Вскоре из Японии пришло письмо, в котором иероглифами, латиницей и кириллицей сообщалось, что долбаная сабля, выигранная в подкидного дурака рядовым Афанасьевым у капрала морской пехоты Брауна, вообще-то является изделием мастера Масамунэ. Мечу шестьсот пятьдесят лет, он входит в список из ста двадцати двух катан, являющихся национальным сокровищем Японии. Также сообщалось, что если бабка Евдокия-сан не возражает, то они согласны меч у нее выкупить. За три миллиона долларов плюс посудомоечная машина в максимальной комплектации. Бабка Евдокия-сан на всякий случай уточнила у представителя Министерства культуры СССР, принесшего письмо, – посудомоечная мущина или посудомоечная машина. Получив ответ, она заявила, что меч ей дорог как память о любимом. Мол, если к ней еще кто-нибудь с таким предложением подвалит, то наречет она себя сегуном Евдокио Ильиничной Ермолаидзяки и развалит гаденыша этой самой масамуной от макушки до седалища.

После ухода курьера старик Захар безбрежно взревновал, напился и ощутил твердое намерение еще раз попытаться избить жену за измену. В итоге он получил по зубам, лишился шести в верхней челюсти и четырех в нижней, обиженно замолчал и заперся у себя в мастерской. Через три дня почти трезвый дед вышел с новыми зубами и зевнул без особой необходимости. Два съемных протеза блеснули на солнце сталью безупречного качества и пустили в глаз Евдокио-сан ослепительный лучик. Следом за стариком, подвергшимся рестайлингу, из мастерской вывалился любимый Евдокией-сан кот Матвей. Матэ Веяки мяукнул, оскалился, показал хозяйке все тридцать зубов из точно такой же стали и принялся приводить в порядок пах языком.

– Не понял, он коту стальные фиксы вставил? – уточнил Ключников.

– Чего спьяну не сделаешь, – согласился Стольников. – Расщепление атомного ядра, формула Пуанкаре, запуск собак в космос… Ты думаешь, это все на трезвую голову делалось? Продолжай, Акимов.

– Ошеломленная, смятая изнутри обоснованными подозрениями, обесчещенная старуха метнулась в дом, где хранилась японская святыня. Не нашла, конечно. Протрезвев, дед Захар в течение трех месяцев пытался вымолить у неутешной жены прощение. Она уже соглашалась его простить и прощала, но как только наступал рассвет и солнце отражалось от самурайских зубов варвара, спящего рядом, ею вновь овладевало бешенство. Ближе к вечеру бабка Евдокия смирялась, и ночь принимала их влюбленными. Но наступало утро, вставало солнце, и эти зубы с семисотлетней историей снова активировали старуху на умопомрачение. Говорят, ближе к смерти она Захара все-таки простила. Эти три года стали самыми счастливыми в их жизни.

– А дед-то у тебя, лейтенант, нашим человеком был, – фыркнул Жулин. – Из катаны зубы сделать!.. А сейчас-то он где?

Акимов махнул рукой и продолжил:

– Оставшись один, дед Захар решил вымолить прощение и у кота Матвея. Год назад старпера попросили явиться в мировой суд, чтобы чисто из любопытства выяснить, как в квартире площадью тридцать квадратных метров технически возможно размещение для постоянного сожительства одного дедушки и тридцати шести кошек различных национальностей. В прениях сосед снизу изложил одно любопытнейшее обстоятельство. Он выяснил, что кошки, оказывается, простите, ссут. Мировой судья постучал карандашиком по столу и попросил соседа снизу подобрать органичный синоним данному выражению. В качестве самого удачного он предложил такой вариант: «Кошки делают пи-пи». Ответчик без спросу встрял в прения и доложил, что пи-пи делают мышки, а кошки обходятся своим «мяу-мяу». Ему было велено закрыть рот и говорить только тогда, когда секретарь судебного заседания взмахнет белым платочком. Сосед же развел руками, обреченно покивал и сказал, что да, судья абсолютно прав. Все кошки в мире, а за шестьдесят лет жизни он повидал их немало, в том числе во многих странах, где были его выставки, делают пи-пи. Однако незарегистрированные кошки в квартире четырнадцать именно ссут. Причем с таким остервенелым энтузиазмом, что он уже давно догадался о сути дела. Пока они не поссут, их не покормят. Чем больше они нассут, тем разнообразнее и питательнее будет их рацион. А сосед сверху, приглашенный в качестве свидетеля, сообщил, что соседу ответчика снизу еще повезло. В квартире, которая под дедовой, капает нормально, сверху вниз. Зато, мол, у него, свидетеля, – снизу вверх. Атмосфера там напоминает срань господню. Дескать, он подобрал бы органичный синоним, так как не ребенок и понимает, что находится во дворце правосудия, но боится, что словосочетание «полная жопа» не будет в полной мере отражать реальное положение дел.

– И что дед?

– Он долго слушал обе стороны, а потом его вдруг прорвало. Адвокат позже признался, что прошляпил этот момент. Он сидел, задумавшись над тем, что было бы, когда бы над ним поселились тридцать шесть кошек и ему на голову капало бы пи-пи. Перед глазами защитника проносились ужасные картины. Вот дедушку в мешке сносят по лестнице. Потом выводят его, адвоката, в наручниках. Следом прокурор торжественно несет на подносе неоспоримое вещественное доказательство: топор, залитый дымящейся кровью. В этот-то момент, как потом признался адвокат, он и проморгал атаку доверителя. Еще можно было спасти ситуацию. Адвокат знал, какой коньяк особо любим мировым судьей. Но старец вскочил и назвал соседа кондомом, судью проституткой, свидетеля вообще совершенно нецензурно, а адвоката продажной тварью. После чего дед Захар кошмарно заверещал и дракулой полетел к судейскому столу.

– Наверное, он уже сидит, – предположил Мамаев.

– Кто ж его посадит? Ему девяносто! – расхохотался лейтенант. – Судья тонко визжал, отбивался от старика комментированным кодексом об административных правонарушениях и пытался вырвать предплечье из капкана, на который была употреблена окинавская сталь. Виктория вроде бы уже приближалась, но во время последнего рывка изо рта ответчика вылетели челюсти. Адвокат после свидетельствовал под присягой, что они стали скакать к судье с воинственными писками «хагакурэ» и «банзай». Жрец правосудия, окончательно обалдевший от ужаса, снял с ноги туфлю и стал глушить челюсти, как медведь лососей, идущих на нерест. Но он недооценил мастера Масамунэ. Через несколько мгновений от туфли остался один каблук. И только подоспевшие приставы сумели сделать дедушку, начавшего свой бусидо, безопасным для общества.

– Ужасно! – произнес вдруг Мамаев. – Это все ужасно. Кто? Кто, я спрашиваю, кормил бедных кошек в то время, когда стороны бились насмерть на судилище?

– Не надо так волноваться, – успокоил его Акимов. – Ни одно животное, упомянутое в этом рассказе, не пострадало. Японцы сумели разыскать вдовца и выкупить у него гарду от меча Масамунэ, завалявшуюся в углу и покрытую пылью. Этого старику Захару хватило, чтобы переехать со всеми кошками за город, в частный дом. Он теперь живет на окраине деревни. Председатель уличного комитета видел своими глазами, как в день прибытия деда все крысы и тараканы уходили из деревни за горизонт нескончаемым потоком. Причем тараканы ехали на крысах. Горе сближает!..

Некоторое время молчали.

Потом Стольников, уже не в силах сдерживать смех, спросил:

– Так это у тебя от деда такое умение владеть ножом?

– А от кого же еще? Больше в моем роду к холодному оружию никто не прикасался.

Стольников расхохотался. Бойцы, улыбаясь, лежали и рассматривали звездное небо.

– Товарищ майор, они нас здесь заморят голодом, – сказал вдруг Акимов.

– Я знаю. Поэтому под утро, часа в три, мы прорвемся сквозь их кордоны и уйдем ущельем, которое на южном склоне высоты. У нас будет полтора часа до рассвета.

– Вы так уверенно это сказали, словно точно знаете, что мы прорвемся.

– А ты хотел бы, лейтенант, чтобы я сказал «попробуем прорваться»? – Саша понизил голос так, чтобы слышал его один Акимов. – Ты кто?

– Офицер.

– Так будь им. – Майор поднялся и посмотрел на часы. – Отдыхать всем! Посты я сменю сам.

– Люди слабы, – заметил Акимов, когда бойцы разлеглись под деревьями. – Они голодны, да и воды может не хватить и до утра.

Стольников внимательно посмотрел на него и осведомился:

– Ты думаешь, что я не знаю об этом?

– Я добуду еды.

– Спи. Завтра трудный день.

– Я добуду еды, – упрямо повторил Акимов. – Я принесу.

На то, чтобы понять суть этих слов, Саше хватило нескольких секунд. Но его тут же пронзило подозрение. Этого не случилось бы, если бы Стольников не воевал последние одиннадцать лет. Он просыпался от каждого шороха и всегда находился в твердой уверенности, что опасность рядом.

«Лейтенант понял, что мышеловка захлопнулась, – размышлял майор. – Теперь он хочет остаться в живых. Лучший способ – это спуститься с вершины к своим, предъявить рану и сказать, что бежал из плена. Разумеется, в живых его Ждан не оставит. Все, кто имел контакт со мной, подлежат уничтожению. Но лейтенант-то об этом не знает».

Тут Саша вспомнил, как Акимов встал между ним и «грузином».

– Спятил? – спросил он.

– Я еще и пожить толком не успел, но уже сделал много ошибок, – пробормотал лейтенант. – Пора сходить со старой дороги и ступать на новую.

– Ты уже ступил, парень. Ты спас мне жизнь.

– Это я сделал для вас. А мне нужно для себя. Я оставлю оружие. – Акимов поднялся и расстегнул пуговицы на куртке почти до пояса. – Они не знают, что я среди своих, считают, что погиб. Я проберусь мимо постов и поднимусь к ним снизу. Сейчас я единственный из подразделения Ибрагимова, кто остался в живых после пуска второго «Искандера». Ждан ориентировал ракету на меня. Вы выжили. Почему не мог уцелеть я?

– Кто такой Ибрагимов?

– У Ждана два заместителя. Первый – Бегашвили, второй – Ибрагимов. Он имеет больший авторитет. Его-то я и увидел, когда «КамАЗы» прибыли к высоте. Я с ним почти не общался, видел его в кабинете Ждана куда чаще, чем Бегашвили.

– Ты понимаешь, что можешь не вернуться?

– Я понимаю, что бойцы моего подразделения хотят есть.

Стольников подумал, потом поднял глаза и благословил:

– Тогда иди, лейтенант.

– Пожелайте мне удачи.

– Пошел к черту.

– Спасибо. И вам того же.

Через минуту Акимов без малейшего шума исчез в темноте.