Глава 14
Дотянуть до заката
«Будь прокляты люди и их поганые языки! – кипел от злости Зингершульцо, с проворством опытного лоцмана лавируя между кучами мусора на мостовой. – Чтоб вы все провалились, гнилых арбузов нажрались, снобы и лицемерные сволочи!»
Гном был расстроен, унижен и оскорблен холодным приемом в Святилище. Сидя в молельне, куда его сразу же привела Терения, он долго и тщательно готовился к встрече с главой миссии: приглаживал, поплевывая на широкую пятерню, торчащие в разные стороны волосы, расчесывал бороду и подбирал приветственные слова, при помощи которых надеялся с первой же минуты разговора завоевать симпатию настоятеля. А что из этого в результате вышло?
«Преподобный отец-настоятель очень занят, – прозвучали как гром среди ясного неба слова незаметно подошедшей сзади служительницы. – Можешь не волноваться, он поверил рассказу сестры Терении и не нуждается в свидетельствах очевидцев. Прими в знак благодарности, сын мой!»
Пять жалких медяков сменили хозяина, перешли из тонкой холеной руки пожилой служительницы в мозолистую лапищу ошарашенного известием гнома. Пархавиэль еще долго стоял, растерянно моргая, а затем вместо нижайших поклонов и слов благодарности, терпеливо ожидаемых дамой в строгом церковном одеянии, неожиданно разразился чередой непристойных жестов и потоком грубых изречений в адрес новоявленной мамаши, а заодно и не пожелавшего увидеть его «отца». За что и был тут же выставлен за дверь дюжиной крепких братьев.
«Что же это получается? – никак не мог успокоиться Пархавиэль, вымещая свой гнев на гнилых досках заборов и потрескавшихся стенах зданий, которые, бредя по улице, мимоходом награждал сильными пинками. – Я его человека от верной гибели спас, а у него, видишь ли, минутки не нашлось, чтоб „спасибо“ сказать! Я как последний дурак в их затхлый сарай приперся, а он мне от щедрот души пять медяков подал, даже пожрать не дал, скряга!»
Мысли о еде были приветственно встречены урчанием пустого желудка. Вновь пробудившийся в недрах объемистого живота звериный голод остудил пыл Зингершульцо и заставил его позабыть об обиде.
Улицы, как и час назад, были пусты: рабочие уже пробрели греметь кувалдами в мастерские, а бродяги отсыпались после ночных похождений. Лишь изредка гному попадались навстречу сонные женщины с корзинками, мелкие клерки и неопрятного вида торговцы, везущие на скрипучих тележках товары к ближайшему рынку. Пархавиэль не знал, куда идти, брел наугад, полагаясь на интуицию, счастливый случай и обострившееся от голода обоняние. Плутая по лабиринту узких улочек и подворотен, он и не заметил, как оказался в юго-западной части квартала, где жили гномы и пахло чесноком.
Встреча с сородичами поразила Пархавиэля, привыкшего понимать под словом «гном» розовощекого крепыша с широкой лобовой костью, нависающим над ремнем пузом и увесистыми кулаками. Альмирские же гномы были выше ростом, загорелее и худее, то есть более походили на маленьких людей, чем на вышедших из подземного мира махаканцев. Прореженные брови и коротко остриженные бороды, похожие на людские сюртуки, инфантильно простодушные выражения лиц вызывали у Пархавиэля отвращение и нежелание признать в проходивших мимо существах своих сородичей.
«Люди совсем ослепли, как они могли спутать меня и моих боевых товарищей с этими тщедушными доходягами?! – поражался Зингершульцо, внимательно осматривая с ног до головы каждого попадавшегося навстречу гнома и пытаясь найти в их непривычных одеждах, а также в чужих, до омерзения добродушных лицах хоть что-то знакомое и родное. – Может быть, мне просто не повезло, и на этой улочке живут полукровки? Есть же полуэльфы, так почему бы не быть полугномам?»
Теша себя эфемерной надеждой найти в квартале «настоящих» гномов, Пархавиэль продолжал понуро брести вперед, с нетерпением ожидая, что вот-вот из ближайшего дома неуклюже вывалится на улицу привычная фигура длиннобородого, толстобокого крепыша.
Зингершульцо потратил целый час на бесполезные блуждания по грязным улочкам. Он заглядывал в каждую подворотню и усилием воли подавлял позывы не на шутку разбушевавшегося желудка. Старания были тщетны: бывшему караванщику попадались навстречу лишь одни «наземники», как он презрительно называл местных гномов. Внимательно разглядываемые Пархавиэлем прохожие пугались обросшего, неимоверно пузатого гнома в лоскутной рубахе и детском плаще с вышитыми цветочками и лошадками, пристально глазевшего на них маленькими бусинками беспокойных глаз, и старались как можно быстрее удалиться от него на безопасное расстояние. В конце концов Пархавиэль понял, что его внешний вид шокирует окружающих ничуть не меньше, чем его их щуплые, костлявые фигуры и коротко остриженные бороды.
«К несчастью, мне здесь жить, может быть, месяц-другой, а может быть, и до скончания века, – печально подумал гном, понимая необходимость слиться с толпой короткобородых соплеменников и ничем не отличаться для людей от других гномов. – Иначе нельзя, я слишком приметен!»
Решение пришло само собой, над дверью одного из домов висела невзрачная, выцветшая табличка «брадобрей», в которой почему-то не хватало обеих букв «р». Пархавиэль быстро пересек улицу и, с опаской оглядевшись по сторонам, скрылся за перекошенной дверью.
– Стриги, коротко! – приказал Зингершульцо испугавшемуся его неожиданного появления мастеру причесок и небрежно бросил на деревянный столик у входа пригоршню медных монет.
Пожилой и по иронии судьбы лысый гном жестом указал обросшему посетителю на стоявший посреди комнаты табурет, положил в карман фартука два из пяти медяков, а затем, окинув беглым взглядом всклокоченную, спутанную шевелюру бродяги, взял со стола еще одну монету и, обреченно вздохнув, заклацал длинными ножницами.
Через полчаса на улицу вышел совершенно другой гном: благоухающий ароматами изрядно разбавленных масел, с коротко остриженной бородой и аккуратно причесанный, но по-прежнему голодный и недовольный собой. Пустой желудок урчал, а проблема с внешностью была решена лишь наполовину. Остричь волосы оказалось недостаточным, чтобы сойти за коренного жителя Альмиры. Редкие прохожие продолжали сторониться его, пугаясь непривычно широкоплечей фигуры и сумасшедшего, как им казалось, блеска суровых глаз.
Грозный вид одичавшего в походах воина не подходил для мирного жителя столицы и уж никак не соответствовал нелепому одеянию шута. Надо было срочно что-то делать, но еще никому на свете не удавалось перевоплотиться в одночасье и приобрести новую одежду всего за пару медных монет.
Рука Пархавиэля скользнула в карман штанов и извлекла оставшиеся после посещения брадобрея гроши. Гном не знал местных цен, но тешил себя надеждой, что сумеет на эту жалкую сумму наполнить съестным бушевавший с голодухи желудок. О пиве, свиной ножке с тушеной капустой и прочих радостях гномьей жизни не могло быть и речи, но в данный момент он был согласен и на краюху хлеба со стаканом свежего молока.
Размышляя над тем, хватит ли ему денег или для того, чтоб позавтракать, необходимо совершить еще один подвиг, Пархавиэль развернулся и медленно побрел в противоположную сторону. Где-то там, совсем неподалеку от миссии Единой Церкви, находился трактир «Топор гнома». Интуиция и элементарная логика подсказывали, что основными посетителями заведения с таким специфичным названием были его сородичи. Навряд ли кому-нибудь из здешних людей нравилась гномья кухня.
Осторожно, стараясь не шуметь и не привлекать внимания посетителей, Зингершульцо переступил порог корчмы. Интуиция не обманула гнома, а отточенная годами логика не подвела. Окинув беглым взглядом убранство просторного кабака, Пархавиэль облегченно вздохнул и вошел внутрь. Десять из двенадцати длинных дубовых столов были пусты. Утро не самое удачное время для веселого кутежа, но самый удачный момент, чтобы спокойно перекусить в почти пустом трактире. Заняв место с краю стола возле окна, Пархавиэль скинул плащ и, за неимением пуговиц на самодельной рубахе, немного надорвал душивший его узкий ворот.
Зала была рассчитана по крайней мере на сто – сто пятьдесят гномов, а при особом желании за большим дубовым столом могли разместиться сотни две махаканцев или немного больше «наземников». Трое прислужников в серых фартуках усердно ползали на четвереньках по заляпанному грязью, лужами пахучей жидкости и остатками пищи полу и пытались привести его в порядок после бурного ночного кутежа. Громкие крики: «Хозяин, хозяин!», при помощи которых Пархавиэль несколько раз пытался привлечь внимание к своей персоне, не возымели никакого действия. Устало орудующие тряпками и щетками подростки даже не повернули голов в сторону крикливого клиента, взгляды же быстро ворочающих ложками посетителей были обращены исключительно в недра своих тарелок.
Наконец-то из-за приоткрытой двери кухни донеслось долгожданное «Щас», Пархавиэль успокоился и в ожидании встречи с миской наваристого супа принялся разглядывать аляпистые картинки и предметы гномьего обихода, которыми были обвешаны стены трактира.
В погоне за кошельками посетителей хозяин пытался воссоздать на маленьком пятачке корчмы неповторимый колорит подземного горного государства, царства шахт и сталелитейных цехов, Пархавиэль не знал, была ли удачной затея корчмаря и что чувствовали приходившие сюда вечером отдохнуть гномы. Ощущали ли они себя в Махакане, или экстравагантное убранство залы навевало им другие, неизвестные ему ассоциации? Сам же Зингершульцо едва сдерживался, чтобы не покатиться со смеху при виде Развешенных по стенам одежд, оружия и горнодобывающих инструментов, которые не имели ничего общего с Сообществом, разве что были частично изготовлены из привозимой караванщиками стали. Возможно, владелец заведения сам искренне верил в подлинность экспонатов, а может быть, как истинный мастер интерьеров, просто не вдавался в подробности, малозначительные и несущественные с точки зрения создания у посетителей подходящего душевного настроения.
– Что жрать будешь? – прозвучал хриплый голос за спиной Пархавиэля, оторвав гнома от созерцания декоративных изысков альмирских собратьев.
Зингершульцо быстро повернул голову и оценивающе пробежался глазами по рослой фигуре упитанного корчмаря. Сомнений в том, что перед ним владелец довольно преуспевающего на фоне общей нищеты заведения, не возникало. Пухлые руки, лоснящиеся щеки и пренебрежительный, полный морального превосходства взгляд как-то не сочетались с образом простого разносчика блюд.
– А у тебя что, всех гостей так радушно встречают? – поинтересовался Зингершульцо, чувствуя открытую неприязнь во взгляде хозяина.
– Только тех голодранцев, у которых ни гроша за душой, – прозвучал невозмутимый, вызывающий ответ. – Если ты надеешься пожрать на дармовщинку и смыться, не расплатившись, то советую выйти прямо сейчас… по-хорошему!
Не успел гном закончить фразу, как на пороге кухни появились два крепких повара в перепачканных кровью и жиром фартуках. Молча встав за спиною хозяина, они поигрывали внушительных размеров тесаками и смотрели на Пархавиэля как на очередную тушу, которую в случае чего им пришлось бы разделать.
– И в мыслях не было, у меня есть деньги, – произнес Зингершульцо, решивший не нарываться на скандал и уладить назревающий конфликт еще до того, как в ход пойдут табуретки и прочие тяжелые предметы, предусмотрительно развешенные по стенам.
Пара медяков, звякнув, покатились по столу. На лице корчмаря появилась снисходительная улыбка.
– Пол кружки пива или стаканчик вишневой настойки, – произнес хозяин и подал знак поварам удалиться в кухню.
– Мне б пожрать, – попросил Пархавиэль, надеясь, что с хозяином все-таки удастся договориться.
– Краюху хлеба дам, сжуешь за дверью, – ответил хозяин, забирая деньги со стола и подзывая жестом одного из моющих пол подростков. – Моле, дай господину хлеба и проследи, чтоб он тут же покинул залу!
– Послушай! – окрикнул Пархавиэль уже отошедшего от стола гнома. – У меня сейчас нет больше денег, но…
– В кредит не отпускаем, – прозвучал ответ, сопровождаемый холодным блеском безразличных к чужим бедам глаз.
– На, возьми! Попрошайничать не буду! – Пархавиэль схватил лежавший на табурете плащ и швырнул его под ноги корчмаря.
Отчаянный поступок изголодавшегося посетителя не произвел на толстяка большого впечатления. Он уже привык, что некоторые из его клиентов снимали ради миски похлебки последнюю рубаху, а на кипевшем от злости и бешено вращающем глазами гноме еще оставались довольно приличные кожаные штаны и сапоги…
– Моле, налей господину тарелку рыбного супа, – невозмутимо произнес хозяин, подняв с пола плащ и убедившись, что бывшая когда-то дорогой вещь находилась еще во вполне сносном состоянии. – Пускай ест и проваливает, на все про все не более десяти минут!
Злость душила Зингершульцо, выворачивала его наизнанку и толкала на необдуманные поступки. Не столько алчность трактирщика, сколько брезгливый взгляд и унизительная манера общения с ним через слугу казались махаканиу достаточно весомыми причинами, чтобы устроить в забегаловке притонного типа вполне полноценную заварушку. Однако Пархавиэль сдержался, низко опустив голову, он сел за стол и, силясь побороть бушующие эмоции, крепко сжал кулаки.
«В конце концов, без плаща я не пропаду, – утешал себя гном, хлебая деревянной ложкой мгновенно появившуюся у него на столе горячую похлебку. – Главное, ни во что не влезать, дотянуть до заката, а там все у меня будет: и нормальная одежка, и теплая постель, и еда… много еды!»
Молодой гном по имени Моле чересчур буквально воспринял указание своего хозяина и принялся ретиво исполнять его. Он внимательно следил, как пересыпался песок в песочных часах и незамедлительно переворачивал их, как только последняя крупинка падала в нижний сосуд. «Два раза уже перевернул, четыре минуты осталось, – отметил про себя Зингершульцо, обжигая язык о горячее варево. – Ух и достал же меня этот скряга-трактирщик, скупердяй малахольный! Ну ничего, вот Скрипуна с Гифером вытащу, мы тут обоснуемся, устроим жадюге веселую жизнь!»
Рука подростка потянулась к часам в третий раз, но замерла в воздухе, а затем быстро отпрянула назад. Лицо паренька исказилось в испуге, а ноги сами понесли его худое тело к кухне. Пархавиэль поднял голову, бросил мимолетный взгляд на входную дверь, а затем продолжил как ни в чем не бывало вымазывать опустевшую тарелку хлебной коркой.
Причина странного поведения прислуги заключалась во внезапном появлении на пороге четырех крепких гномов. У Зингершульцо язык бы не повернулся приклеить к закутанным в плащи фигурам обидный ярлык «наземник». Широкая лобовая кость, объемистые талии и сбитые до мозолей костяшки пальцев выдавали в новых посетителях выходцев из Махакана.
«Наверняка беглые или изгои, которых насильно из Сообщества выперли. От таких лишь одни неприятности, – подытожил свои наблюдения Пархавиэль и вернулся к вылизыванию тарелки. – Хозяин – сволочь, пускай сам и разбирается, а мне в чужие дела соваться незачем, ужо научен!»
В подтверждение предположения Зингершульцо седобородый старик с уродливым шрамом на правой щеке подошел к одному из столов и перевернул его набок сильным ударом ноги, затем, важно скрестив руки на груди, уселся на стоявший поблизости табурет. Главарь хранил молчание, сидел неподвижно, не моргая, уставившись на одну из картин над камином. Трое его подручных грозно встали позади старика и почти одновременно скинули на пол плащи.
Пархавиэля не удивило, что под длинными одеждами скрывались кожаные куртки, обшитые сверху стальными пластинами, клепками и мелкими костяными шишаками. В руках двоих были самодельные палицы, а у третьего – легкий боевой топор.
К тому моменту, как из кухни появился трактирщик в сопровождении двоих поваров-охранников, Пархавиэль остался единственным посетителем, шестеро остальных предпочли позабыть о недоеденных яствах и заблаговременно ретироваться.
– Ты что здесь делаешь?! А ну, пошел вон! – грозно сверкая глазами, крикнул корчмарь Пархавиэлю.
– Оставь в покое мужика, пущай пожрет! – неожиданно вступился за Зингершульцо седобородый главарь. – Мне он не мешает, а на твое мнение мне…
Гном не договорил. К чему слова, когда можно выразить свое отношение намного проще, например, при помощи смачного плевка на сапоги собеседника. Повара одновременно схватились за тесаки, но под суровым взглядом старика мгновенно отпустили короткие рукояти.
– Ну ладно, будь по-твоему, Карл, пускай сидит, если ты так хочешь, – пробормотал трактирщик, раздираемый изнутри ненавистью и страхом. – Зачем пожаловал?
– Давно не был, Матус, давно не был, – задумчиво протянул Карл, продолжая рассматривать картину и теребя короткую бороду. – Решил вот зайти, посмотреть, что у тебя изменилось, что лучше стало, а что хуже… Помнится, не так давно твоя харчевня намного больше была, просторнее…
– Не тяни, Карл, говори, с чем пришел?! – сорвался на крик потерявший самообладание, но изо всех сил старающийся не показать, что до смерти перепуган, Матус.
– А все из-за твоего скупердяйства, твоей неимоверной жадности, – продолжал вещать старик, не обращая внимания на выкрик трактирщика. – Именно из-за нее, родимой, ты урезал половину залы и лишил возможности порядочных гномов культурно отдыхать после тяжелых трудовых будней. Видишь ли, с сородичей наших, кровных братьев, навару набрать не мог, так во второй части дома эльфийский притон открыл, с нашей кухни чужаков прикармливаешь!
Действительно, Пархавиэль вспомнил, что с другой стороны дома был второй вход, над которым красовалась вывеска с изображением натягивающего тетиву остроухого лучника и с аккуратно выведенной зеленым цветом надписью «Эльфийский стрелок».
– Ну и что с того, Карл, что с того?! – оправдывался перепуганный трактирщик. – Всем же лучше, и ты, и я больше доходов имеем…
– А то, крыса, – неожиданно заорал до этого момента спокойный старик, – что я в отличие от тебя своих за барыш не предаю! Я тебе запретил для эльфов кабак открывать, а ты ослушался, ну так получай!
Легкий взмах руки послужил сигналом к началу активных действий, троица сорвалась с места. Дубины и топор с грохотом обрушились на мебель, бочки с вином, картины и деревянные столы. Бандиты громили трактир, старик невозмутимо разглядывал приглянувшееся ему полотно, а Матус с его поварами, понуро опустив головы, стояли в дверях кухни и не пытались защитить свое имущество.
Еще в самом начале погрома Пархавиэль подумывал незаметно уйти, но затем здравый смысл взял верх над природным инстинктом. Бандиты чувствовали себя слишком уверенно, чтобы бояться случайного свидетеля. Ему же не было никакого смысла заступаться за ободравшего его до нитки корчмаря. «Неприятности мне встречаются часто, а вот еда попадается редко», – подумал Пархавиэль, стащив под шумок с соседнего стола ломоть хлеба, луковицу и два аппетитных спелых помидора.
Вначале изголодавшийся гном был доволен: он поглощал оставленную без присмотра еду и, удобно устроившись на высоком табурете, наблюдал, как вершилось возмездие. Однако вскоре он и сам был втянут в веселый спектакль.
Один из бандитов опрокинул стол, за которым гордо восседал Зингершульцо, при этом не потрудившись своевременно предупредить о своих намерениях мирно завтракающего гнома. Неожиданно оказавшись на полу, да еще придавленным сверху массивным дубовым столом, Пархавиэль за считанные секунды осыпал обидчика таким градом комплиментов, что все присутствующие, включая главаря и еще недавно рыдавшего навзрыд трактирщика, покатились с хохоту. Не смеялся только один, как раз тот самый бандит, который и стал объектом насмешек.
Сильный удар кованого сапога пришелся остряку немного выше правого виска. Боль, сотрясшая голову и чуть не лишившая Пархавиэля чувств, заставила бывшего караванщика забыть обо всем, кроме желания разорвать на части зарвавшегося негодяя. Скинув с себя как пушинку тяжелый стол, Зингершульцо мгновенно оказался на ногах и накинулся на бандита. Мощный удар кулака раздробил челюсть лысого гнома, выбил пару зубов и откинул его обмякшее тело на несколько шагов назад. К несчастью, затылок пострадавшего налетел точно на острый угол камина. Противник Пархавиэля умер мгновенно, еще до того, как его тело грузно повалилось на пол.
Оба товарища убитого, не сговариваясь, выхватили оружие и кинулись на Зингершульцо, но в самый последний момент, когда палица и топор уже рассекали воздух над головой стоявшей к ним спиной жертвы, их остановил громкий, властный выкрик главаря:
– Стоять, назад, кому сказал!
Бандиты нехотя послушались и, продолжая сопеть от злости, убрали оружие.
– Ондер сам виноват, нарвался! Дураком был, по-дурацки и помер. Все, хватит, пошли! – приказал Карл и направился к двери, кулаками подталкивая к выходу своих разгоряченных солдат. Лишь на самом пороге главарь остановился и тихо прошептал, глядя все еще ожидавшему продолжения схватки Пархавиэлю прямо в глаза: – Не попадайся мне больше, караванщик!
Жизнь начинала потихоньку налаживаться. Город уже не был враждебным и чужим, а его обитатели не казались Пархавиэлю гадкими эгоистами, думающими только о себе и не знающими сострадания. Немного портили чудесное настроение гомон прохожих, высыпавших как горох из стручка ближе к полудню на улицы, и чуть-чуть жмущая в подмышках куртка. Но подобные мелочи не могли повергнуть в бездну пессимизма гнома, которому впервые за долгое время широко и радушно улыбнулась удача.
Добротная кожанка и теплый плащ, сытый желудок и радующий сердце звон монет в кошельке. Что нужно было еще беглецу для счастья? Только спасти друзей, и можно было начинать новую жизнь.
* * *
Карл с подручными покинули «Топор гнома» сразу же, как только один из членов их шайки превратился в труп. Трактирщика и его громил-поваров вывернуло наизнанку прямо в зале. Вид раскроенного черепа и разбрызганных по полу мозгов вперемешку с кровью парализовал их и лишил крепости духа.
«Слюнтяи, – надменно ухмыльнулся Пархавиэль, вспомнив события, происшедшие в корчме незадолго до схватки, – а еще туда же, великих вояк из себя корчили, тесачками поигрывали да пыль в глаза пускали. Дескать, попробуй не заплати, вмиг в капусту покрошим, как куренка разрежем и выпотрошим! Нет, ребята, мало, ой как мало страшные морды на физиях изображать да ножичками поигрывать. Заколоть поросенка это одно, а вот гнома или человека убить – совершенно другое!»
Пока свидетели убийства опорожняли желудки, Пархавиэль занимался неблаговидным, но очень прибыльным делом, именуемым в народе мародерством. Серег, перстней и прочих украшений упокоенный не носил, зато к ремню был подвешен весьма увесистый кошелек. Сочившаяся из открытой раны кровь испачкала только подкладку плаща и самый верх кожанки. Пархавиэль не был брезглив: стащив одежду с трупа, он тут же надел ее на себя и придирчиво огляделся со всех сторон. Если плотно закутаться в плащ, то пятен крови было почти не видно. Палица так и осталась лежать возле бездыханного тела. Оружие не помешало бы, но рисковать гном не хотел. Случайная встреча с патрулем могла закончиться каторгой или виселицей. В Цеховой квартал служители порядка заглядывали редко, но ему еще нужно было посетить в тот день порт и Рыночную площадь.
Бросив прощальный взгляд на погромленную корчму и мертвое тело, Пархавиэль уже собирался уйти, но его внимание внезапно привлекла наполовину стершаяся татуировка на правом плече убитого. Кирка, разбивающая человеческий череп, – в этом символе было что-то таинственное и одновременно знакомое, что-то, о чем ему доводилось слышать, но он не мог вспомнить, когда и от кого.
Решив без особой нужды не утруждать капризную память, Пархавиэль направился в кухню. Он нашел Матуса в дальнем углу кладовки. Некогда важный и довольный собой гном стоял на четвереньках и извергал в пустую кастрюлю то ли вчерашний ужин, то ли сегодняшний завтрак.
– Эти гномы, кто они?! – спросил Зингершульцо, выбрав удобный момент, когда рот корчмаря был свободен, и бесцеремонно приподнял его за ворот дорогой рубахи.
– Они… они служат Карлу, – заикаясь, пролепетал обессиленный Матус.
– Кто они?! – настаивал Пархавиэль, поднимая тело корчмаря все выше и выше. – Говори, жабеныш, а то позавтракаешь из кастрюли! Что значат их татуировки: череп и кирка?!
– Армия Сегиля, – пролепетал толстяк, задыхаясь и едва не теряя сознание.
Пальцы Пархавиэля отпустили ворот. Цель была достигнута, он получил ответ на вопрос, а сводить личные счеты у него желания не было. Повергнутый, морально униженный противник был жалок, об него не хотелось пачкать руки, как в буквальном, так и в переносном смысле. Небрежно оттолкнув от себя перепачканную тушу трактирщика, Пархавиэль быстро пошел прочь.
– Постой! – раздался позади жалобный стон. – Там в зале тело, избавься от него, плачу пятьдесят золотых!
– Сам возись! – сплюнув на пол, ответил Пархавиэль и вышел, громко хлопнув на прощание дверью.
Эйфория победы вскоре прошла, остались лишь затянутое темной пеленой неизвестности будущее и вопросы, на которые, сколько Пархавиэль ни ломал голову, так и не смог найти ответов. Присутствие в столице членов бывшей банды Сегиля ничуть не смутило гнома. Должны же были они куда-то податься после гибели вожака? К счастью, их интересы не пересекались, а нынешний предводитель шайки, Карл, был по отношению к Зингершульцо весьма лояльно настроен. Далеко не каждому главарю хватило бы духу не мстить за убийство своего солдата, тем более совершенное прямо у него на глазах. Однако факт, что седобородый главарь признал в нем бывшего караванщика, весьма настораживал ставшего за последнее время мнительным гнома.
«Конечно, на „наземника“ я не похож, – размышлял Пархавиэль, – но я мог быть, как они, изгоем или беглым каторжником. Главарь же говорил так уверенно, как будто знал обо мне все».
Поглощенный раздумьями Зингершульцо не заметил, как выбрался из толчеи узких улочек и оказался на довольно безлюдной для разгара дня набережной. Сильный порыв ветра с реки и топот конских копыт по булыжной мостовой оторвали Пархавиэля от бессмысленных размышлений. Теряться в догадках можно до бесконечности, а вот предположения строятся на реальных фактах, которых у гнома, увы, не было.
Облокотившись о невысокий каменный парапет, Пархавиэль подставил дувшему с реки ветру разгоряченный лоб и от нечего делать стал наблюдать за движением по синей глади весельных лодок и небольших одномачтовых парусников. Белые пенные барашки быстро неслись по поверхности темно-синей воды. Плавные перекаты волн и их тихое шлепанье о каменный парапет усыпляли гнома, заставляли его наслаждаться величественным видом слияния в единое целое городского с речным простором и не ломать голову по пустякам.
И вот, когда уже отяжелевшие веки слипались, а в ушах зазвучал приятный, монотонный гул, похожий на раскатистое звучание махаканских труб, спина и левое плечо Пархавиэля ощутили сильный, скользящий удар. Борт стремительно промчавшейся мимо кареты едва коснулся Зингершульцо, но толчка разогнавшегося экипажа оказалось достаточно, чтобы сбить с ног зазевавшегося гнома и чуть ли не перекинуть его за парапет.
Чертыхаясь и осыпая проклятиями сумасшедшего возницу, Пархавиэль поднялся с мостовой. Его шатало, ныли плечо и ушибленный бок, кожа штанов вмиг стала мокрой и прилипла к содранным в кровь коленям. В глазах двоилось, но гном крепко сжал ладонями виски и все-таки сфокусировал взгляд. Кони пронеслись еще шагов сорок и остановили карету обидчика перед крыльцом маленького одноэтажного особняка.
Желание преподать урок нахалу на козлах оказалось куда сильнее, чем боль пустяковых ран. Крепко сжав зубы и держась обеими руками за отбитую поясницу, гном медленно заковылял вперед. В прищуренных глазах Пархавиэля горели огоньки ненависти и азарта: он надеялся добраться до кучера до того, как из домика выйдет какой-нибудь степенный господин и лишит его возможности поквитаться с нерадивым слугой.
Чем быстрее двигался гном, тем меньше болели ушибы. До заветной цели оставалось уже не более десяти шагов, как дверь дома распахнулась, и на пороге показался молодой господин в сопровождении красивой дамы.
«Не может быть! Это я головой слишком сильно ударился и теперь всякая чушь мерещится, – опешил Пархавиэль, узнав в элегантном кавалере сбежавшего от Самбины в ту проклятую ночь подручного маркиза Норика. – Артакс, днем, невозможно! – чуть ли не выкрикнул застывший от удивления гном. – Но ведь Мартин утверждал, что новички-вампиры не могут появляться при свете солнца!»
Как ни в чем не бывало блондин в черном дорожном костюме огляделся по сторонам и, о чем-то непринужденно беседуя с дамой, помог ей сойти с высокого крыльца и сесть в карету. Конечно же, Артакс видел застывшего невдалеке в полусогнутой позе гнома, но к счастью Пархавиэля, для самовлюбленных, надменных вампиров, как и для городской стражи, все низкорослые уродцы-гномы были на одно лицо.
Дверца захлопнулась, в воздухе просвистел кнут, и лошади тронулись. Размышлять о выдающихся способностях учеников маркиза времени не было. Забыв о боли и о грозящей опасности, Пархавиэль кинулся вслед за каретой. Ни подгонявший лошадей кучер, ни молодая парочка внутри не заметили, как экипаж слегка тряхнуло на повороте. Только нищий на перекрестке да стайка бездомных сорванцов провожали удивленными взглядами сидевшего свесив ноги на закорках кареты гнома.
«Ну, вот и все, кажется, добрались», – вздохнул Пархавиэль в предчувствии долгожданного момента, когда наконец-то сможет спрыгнуть на землю и размять одеревеневшие во время поездки суставы. Спину и поясницу ломило от постоянных толчков, ноги затекли, а голова просто раскалывалась от частых ударов затылком о борт кареты.
Мучения начались с тряски по бесконечному мосту, соединявшему Цеховой квартал с портом, затем экипаж целый час пробирался сквозь пеструю толпу моряков, докеров и торговцев живым товаром, а потом снова был мост, еще более длинный и многолюдный. Во время путешествия перед глазами Пархавиэля мелькали торговые ряды, верфи, причалы, высокая серая стена лагеря для рабов, позолоченные купола Храма Истинной Веры и лица, тысячи лиц: гномы, эльфы и люди, торговцы, стражники, моряки, нищие, клерки из городской управы, женщины всех сословий, цвета волос и пышности фигур; морды собак, кошек и лошадей… Он чуть не сошел с ума, чуть не потонул в море галдящего, жестикулирующего, толкающегося народа.
Пархавиэль с нетерпением ожидал радостного момента, обещанного ему Мартином, когда огромное скопление горожан перестанет его раздражать, а будет восприниматься как нечто естественное и обычное. Пока же гном страдал, но на его мучения никто не обращал внимания…
Карета замедлила ход. Громогласно ругавшийся всю дорогу то на замученных кнутом лошадей, то на нерадивых, лезущих под колеса прохожих кучер принялся заворачивать экипаж во двор двухэтажного дома, над входом в который висела вывеска «Столярная мастерская братьев Нокато». Как только лошади остановились, Пархавиэль быстро спрыгнул на мостовую и нырнул в густые, ужасно колючие заросли. Упав ниц, гном прижался вплотную к земле и, сроднившись с растительностью, стал внимательно наблюдать за дальнейшим развитием событий.
Дверца открылась, двое кровососов пугливо выскочили наружу и, даже не размяв ног после утомительной поездки, тут же скрылись в дверях мастерской. «Вот это чудеса, – прошептал озадаченный гном. – С каких это пор благородных кровопийц стало интересовать изготовление оконных рам и столов?» К числу неразгаданных тайн и загадок добавился еще один парадоксальный факт.
Карета вскоре уехала, вампиры остались внутри мастерской, а до увлекшегося слежкой Пархавиэля совершенно неожиданно дошло, что он очутился в самом центре Торгового квартала. Там, куда вход гномам и прочим «нелюдям» был запрещен.
Сумасбродная идея последовать за вампирами посетила голову Пархавиэля, но была тут же отвергнута. В конце концов, он и так уже совершил героический поступок, проникнув на запретную территорию.
«Хватит, не все же шишки да тумаки мне огребать! Пущай чародей теперь помучается, ему полезно. Будет впредь знать, как порядочных гномов голодом морить да одних бросать! – Пархавиэль осторожно выполз из-под куста и, приподняв голову, огляделся по сторонам. – Ага, дворик приметный, надо местность хорошенько запомнить да магу описать. Вечерком в гости к кровопийцам наведается».
В отличие от грязных трущоб Цехового квартала ни кучи мусора, ни бесчувственные тела перепивших горожан не портили чудесного вида опрятных домов и гладко остриженных газонов. Аккуратно выложенные кирпичом дорожки между домами пересекали густо засаженное кустами и деревьями пространство, походившее скорее на маленький парк, чем на подворотню.
Пристрастие к зеленым насаждениям зажиточных купцов и бедных дворян, населявших Торговый квартал, оказалось как нельзя кстати. Прячась за деревьями и прижимаясь к стенам домов, Пархавиэль осторожно, мелкими перебежками пробирался на юг, туда, где был спасительный мост в порт. Одна подворотня сменялась другой, такой же опрятной и ухоженной. Частые тупики, заканчивающиеся высокими каменными стенами или деревянными заборами, изрядно измотали силы гнома. Пару раз Пархавиэлю приходилось, как вору, взбираться на крыши домов и осторожно ползти, стирая в кровь руки о шероховатые, а порой и заостренные углы черепицы.
Упорство гнома было вознаграждено. Заветный мост виднелся уже шагах в тридцати, а его присутствие так и осталось незамеченным. Добравшись до края последней крыши, Пархавиэль решил немного отдохнуть и, переводя дух, поразмыслить, как поступить дальше. Впереди простиралось открытое пространство: маленькая площадь с четырьмя скамейками, фонтаном и парой десятков лотков уличных торговцев. Быстрая пробежка через толпу мирно прогуливающихся по набережной людей могла бы Увенчаться успехом, но впереди был мост; узкий, протянувшийся на добрых полмили, кишевший враждебно настроенными людьми и патрулями городской стражи.
«Те, что возле фонтана сшиваются да по набережной разгуливают, мне не опасны. Прошмыгну быстро, даже сообразить никто не успеет, не то чтобы поймать… – прикидывал гном, парясь от жары на раскаленной крыше. – Торговцы меня ловить не бросятся, у них товар, без присмотра не оставишь. Стражники в броне, от них убежать просто, а вот толпа на мосту смущает: в сотне-другой народу всегда найдется парочка идиотов, что не в свои дела лезут. Поймают меня просто так, чтоб другим коротышкам неповадно было в людскую часть города соваться».
Как обычно бывает, самое удачное решение приходит в голову не в результате напряженных раздумий, а как будто невзначай, само по себе. Прогромыхавшая мимо дома, на крыше которого расположился гном, телега натолкнула Пархавиэля на весьма простую мысль.
Быстро спустившись с крыши по водосточной трубе, гном спрятался за мусорным баком в ожидании новой подводы. Нос раздирали отвратные запахи, а назойливые, наглые мухи старались облепить его вспотевшее лицо и залезть в широко раздувавшиеся ноздри. К счастью, вскоре с соседней улицы выехала небольшая, крытая брезентом повозка. Упорная борьба с докучливыми насекомыми была закончена. Воровато озираясь по сторонам, гном прошмыгнул к фургону и скрылся внутри, среди сена и пустых ящиков.
Полчаса кувырканий на колючей соломе и утыканных мелкими гвоздями досках пронеслись незаметно. Духота и льющийся градом с Пархавиэля пот были необходимым злом, наименьшей ценой, которую пришлось заплатить за жизнь и свободу. Зато потом, прогуливаясь по набережной порта, гном полной грудью вдыхал прохладный, свежий воздух и искренне радовался тому обстоятельству, что на его поясе мотался толстый, набитый звонкими золотыми монетами кошелек.
